ФРЕЙДИЗМ И БУРЖУАЗНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

Фриц Виттельс.

ГИЗ, Ленинград, 1925 год.

Фриц Виттельс. Фрейд. Его личность, учение и школа.

Перевод с немецкого д-ра Г.Б. Таубмана.

Вступительная статья проф. М.А. Рейснера.

ГИЗ, Ленинград, 1925 год.

СОДЕРЖАНИЕ

Фрейдизм и буржуазная идеология. Статья М. А. Рейснера

Предисловие автора

Первые шаги

Шарко

Брейер и Фрейд

Невроз страхов

Толкование сновидений

Вытеснение и перенесение

Ошибочные действия

Эрос

Личность Фрейда

Альфред Адлер

Комплекс кастрации

К. Г. Юнг

Нарцизм

Вильгельм Штекель

Фрейдовские механизмы

Биполярность

Примечания.

ФРЕЙДИЗМ И БУРЖУАЗНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

(ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ)

I

Как известно, в настоящее время учение Фрейда - фрейдизм - получило широкое распространение и вызывает к себе громадный интерес. Многие ожидают от него чуть ли не обновления мира. Такое отношение к фрейдовскому учению есть полная противоположность тому, что мы могли наблюдать во время первых выступлений Фрейда в конце 90-х годов минувшего века.

Тогда, наоборот, Фрейд встречал не признание, а грубые нападки и, в лучшем случае, молчаливый бойкот. Получивший ныне такую - можно без преувеличения сказать - мировую известность ученый, ставший чуть ли не апостолом нового евангелия, подвергался тогда гонению и издевательствам и в полном одиночестве готовил свои первые открытия в области психоанализа.

Такая резкая перемена в отношении, так называемого «общества», к Фрейду есть факт громадного значения. Он показывает, что, во-первых, само европейское общество за последние двадцать лет пережило глубокие изменения в своих воззрениях, а во-вторых, что учение Фрейда претерпело необходимое воздействие окружающей среды и видоизменилось не только в отношении своего влияния, но и в самой своей сущности.

Ибо торжество Фрейда доказывает не только победу его научной теории в общем развитии науки. Оно есть также признак известного слияния его учения с идеологией буржуазного общества, что необходимо включает в научную доктрину известные идеологические и классовые принципы.

Мы не останавливаемся здесь специально на изложении учения Фрейда. В предлагаемой книге Фрица Виттельса основные пункты этого учения намечены достаточно полно. Для интересующихся в настоящее время имеется на русском языке целая «Психологическая и психоаналитическая библиотека», изданная Государственным Издательством под редакцией проф. И. Д. Ермакова, куда включены не только важнейшие произведения Фрейда и его ближайших последователей, но также некоторых «диссидентов» или даже «ересиархов» психоанализа, в роде Адлера и Юнга.

Отметим кстати, что и Виттельс принадлежит к тем ученикам Фрейда, которые отошли от своего учителя и заняли по отношению к нему более или менее критическую позицию. Нам важно выяснить здесь не столько научную, сколько социально-идеологическую сторону учения Фрейда. Она представляет для нас тем больший интерес, что, будучи некоторым поворотом буржуазной идеологии в новую, любопытную сторону, эта теория в то же время заключает в себе слишком много крупных научных открытий, чтобы мимо нее могла пройти без внимания наша новая наука, которая стоит на основе строгого монизма и материализма.

И если пролетариат, в лице своих научных представителей, сумел не раз использовать даже философов-идеалистов в целях получения новых данных для своего материалистического мировоззрения, то тем более серьезно должны мы отнестись к фрейдизму, глубоко ценные научные истины которого одобрены в настоящее время идеологией европейского «заката».

Остановимся, прежде всего, на том времени, когда Фрейд выступил со своими основоположениями и оказался, как мы уже видели, в «блестящем одиночестве». Это было время, когда он с большой наивностью впервые сделал доклад в Венском Обществе врачей-специалистов по вопросу о практическом значении сексуального момента.

Тогда молодого ученого сразу же окружили пустота и зловещая тишина. Он почувствовал себя человеком, который, по выражению поэта, «нарушил покой мира». И хотя он нашел в себе готовность подвергнуться общей участи непризнанных основателей научных теорий, все же не совсем легко далась ему эта жизнь «Робинзона на необитаемом острове», уверенного в том, что «при его жизни наука не обратит никакого внимания на него, и, может быть, лишь несколько десятилетий спустя кто-либо другой неизбежно натолкнется на те же самые, пока еще не своевременные явления, добьется их признания и, таким образом, воздаст ему честь, как предшественнику, по необходимости потерпевшему неудачу».

Как сообщает сам Фрейд в своем «Очерке истории психоанализа» («Психологическая и психоаналитическая библиотека», выпуск 3-й. «Основные психологические теории в психоанализе», 1923 г.), его спасло от озлобления лишь то обстоятельство, что как-раз его теория прекрасно объясняла эту необходимость гонений со стороны здоровых, каковую он не раз обнаруживал в ожесточенном «сопротивлении» больных их излечению.

«Сопротивление» здоровых привело, однако, к тому, что «Толкование сновидений» было готово в существенных частях еще в начале 1896 г., а напечатано только летом 1899 г.; «История лечения Доры» была закончена еще в конце 1899 г., а опубликована только в 1905 г. Общее же отношение к нему в кругу врачей было «отрицательным, проникнутым чувством презрения, сострадания или превосходства»; о нем, обыкновенно, отзывались, что он «слишком мудрит, впадает в крайности, рассуждает очень странно». Так обстояло дело до 1907 г.

Подобное отношение к теории Фрейда, как это подтверждает и Джонс («Терапия неврозов», 20-й выпуск упомянутой библиотеки), было совершенно естественным вследствие самого содержания фрейдовских открытий.
С одной стороны, Фрейд сокрушал предрассудок о разумной, сознательной и рациональной деятельности своих современников, с другой - он вскрывал глубоко затаенные психические процессы, связанные с сексуальностью и, особенно, с сексуальностью детской или инфантильной.

Для того, чтобы понять значение учения Фрейда для буржуазной идеологии, надо представить себе основное содержание тех предрассудков, которые царили прежде, а в значительной степени господствуют и сейчас в классовом обществе, основанном на товарно-капиталистическом производстве.
Эти предрассудки возникли с момента появления торгового капитала, сопровождали собой все развитие частного капитализма и дали обширную надстройку морального и правового характера. Это - то воззрение, которое было блестяще выражено идеологами буржуазии еще в XVII и XVIII веках и практически удержалось, несмотря на громадные успехи естествознания, до последнего времени.

Это - воззрение на общество, как на соединение разумных индивидов, сознательно познающих закон природы и рационально организующих своё поведение, облекая его в безошибочные и строго разумные формы. Несмотря на учения таких мыслителей как Ляйэлль, Дарвин, Спенсер и других столпов естествознания, буржуазное общество до сих пор практически держится за призраки разумной и сознательной личности, направляющей все силы рациональной воли на удовлетворение материальных интересов особи, на достижение этим путем «величайшего счастья наибольшего количества людей».

Именно такая личность, под влиянием природных потребностей, вступает в борьбу со всеми другими личностями и посредством осуществления своих эгоистических стремлений накопляет богатства, создает хозяйственный подъем, содействует счастью человечества и становится творцом нравственного, гуманного и цивилизованного общения, идущего по пути непрестанного прогресса.

Именно такой человек заключает сделки на бирже, обнаруживает свою волю в правовом акте, передает «культуру» дикарям и, в случае совершения проступка или преступления, несет личную ответственность перед общественным судом.

Одним из ярких признаков разложения буржуазного общества является тот факт, что целый ряд ученых выступил с теорией бессознательного поведения людей.

Этим был нанесен тяжелый удар великому самообольщению разумного, сознательного и рационально действующего индивида. Царственный «дух» или не менее державная «идея» должны были не только уступить место какому-то иному - даже материальному - процессу, но и обнажить свои собственные устои перед лицом стихийной бессознательности, темного инстинкта, невежества, массового внушения и стремления к подражанию. Этим путем и пошел ряд социологов и психологов; их спасение заключалось в том, что по существу никто из них не дал твердого научного анализа подсознательной или бессознательной жизни человека, а потому, в конце концов, им удался весьма любопытный маневр: бессознательное как бы нашло живое воплощение в «толпе» или «массе».

Эта «масса», в свою очередь, очень скоро была отожествлена с так называемыми «низшими» классами, чернью и подонками общества, с которыми незаметно сливался и «наш добрый народ» в образе «святой сволочи» (la sainte canaille). Особенно хорошо удался этот маневр Лебону, который в «психологии социализма» изобразил торжество такой бессознательной массовой души, заключенной в скопище бандитов и убийц.

В результате произошло необходимое расслоение. И если разумный человек оказался упраздненным, как универсальная категория общественного человека, и уступил место некоторому «бессознанию», то это произошло путем надлежащего перемещения, с одной стороны, разума, а с другой - бессознания или темного инстинкта: разум оказался наверху, там, где действует буржуазия, бессознание же переселилось вниз, туда, где живет и работает трудящийся и пролетарий.

Последующим этапом в деле отказа от прежней идеологии явился переход буржуазии к более или менее полному признанию господства бессознательного начала в частной и общественной жизни человека. Этим, накануне империалистической войны и революционных потрясений, буржуазный «разум» как бы слагал с себя всякую ответственность за события и уходил в глубину какой-то особой психической тайны.

Появился целый ряд социологов и психологов, которые провозгласили главенство бессознательного не только по отношению к массовому человеку низов, но и человеку вообще, в том числе и человеку буржуазии. Яркими примерами здесь могут служить теории Джэмса и, в последнее время, Мак-Даугола.

Казалось бы, подобный переход должен был привести непосредственно к материальным предпосылкам такого бессознательного психологизма, и, следовательно, с одной стороны, через физиологию и биологию, а с другой - через экономику, необходимо должен был утвердить материалистический монизм.

Но на такой шаг буржуазная мысль не могла решиться. Она ушла целиком в исследование «психического». И последним пределом, которого она достигла в этом направлении, был психоанализ Фрейда. Буржуазное общество долго сопротивлялось, прежде чем приняло его теорию. Но события последнего времени принудили общественную мысль сделать этот шаг, и не только сделать его, но и закрепить, как последний этап и, вместе с тем, как некоторый оплот против угрожающего со всех сторон «воинствующего материализма».

Еще за семь лет до империалистической войны к Фрейду примкнули отдельные ученики и приверженцы. Это было лишь началом громадного движения. Не столько при помощи венских научных и общественных кругов, сколько при содействии Швейцарии и других стран создается неуклонно растущее влияние Фрейда в области научной мысли.

Вместе с тем, выплывает и другая черта, которая, по свидетельству самого Фрейда, была отмечена одним из его врагов. Как рассказывает об этом Фрейд, один врач, прослушав курс его лекций, «сравнил его научную систему, как он ее понял, по твердости ее внутреннего остова, с католической церковью». Мы думаем, что этот врач довольно верно определил эмоциональный состав, пронизывающий этот научный остов.

Психоанализ, основанный на узах симпатии между врачом и пациентом, не в меньшей степени обладает «симпатическим» привкусом и для объединяемых им последователей и учеников. Сексуальность, как особое и напряженное внимание в сторону эротики, несомненно отразилась известным образом и на самих психоаналитиках.

А так как сексуальность есть ближайшая основа мистицизма и церковности, то и научная школа Фрейда, поскольку она стала идеологическим фактором для гибнущей буржуазии, приобрела, благодаря своему тяготению к эротике, некоторые черты подлинной церковности.

Недаром Виттельс описывает в предлагаемой книге переход научного психоанализа к философской «метапсихологии», смену врачей, клиницистов и физиологов различными философами и превращение общества психоаналитиков в подлинную церковь.

Вот что говорит по этому поводу Виттельс: «Члены психоаналитического кружка занимаются слишком много метапсихологией и при этом, как и можно было опасаться, сбиваются на путь схоластики. Обычный естествовед лишь с трудом может следовать за ними. В конце концов, их труд в большинстве случаев вознаграждается плохо. Фрейд возводится в полубога или даже в целого бога. Его слова не подлежат критике.

У Задгера мы читаем, что «Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie» - библия психоаналитиков. Это гораздо более, чем оборот речи. Я заметил, что ученики Фрейда, по мере возможности, взаимно аннулируют свои работы. Они признают только Фрейда, мало читают и почти никогда не цитируют друг друга. Более всех цитирует их сам Фрейд. Все хотят быть вблизи Фрейда. Медицинский элемент отошел на задний план. Доминируют философы».

Если прибавить к этому, что в Америке и англо-саксонских странах учение Фрейда породило настоящую массового эпидемию - «фрейдоманию» (Freud-craze), то мы поймем, что научная теория Фрейда целиком приобрела идеологические формы и послужила фундаментом, на котором воздвигается новая церковь.

II

Перерождение теории Фрейда в своего рода спасительное учение новой церкви, конечно, нисколько не препятствует нам, во-первых, выяснить его подлинные материалистические корни, следовательно, и его научные основания, и, во-вторых, после отделения идеологической примеси использовать все ценное, что дает фрейдизм для материалистического учения об обществе, выдвинутого современной теорией исторического материализма.

В одном отношении идеологическое извращение теории Фрейда нам служит на пользу: оно чрезвычайно ясно показывает ту линию, по которой шло превращение научной теории в идеологическое учение буржуазии. Стоит лишь уяснить себе, чего именно добивалась буржуазия, соглашаясь на признание фрейдовской теории и стремясь к ее идеологическому использованию.
Для этого нужно только представить себе положение буржуазного общества в течение последних десятилетий. Все прежние ценности оказались негодными.

Нужно было перейти к какому-то новому мировоззрению.

Вместе с тем, учитывая современное состояние знания и просвещения, необходимо было найти исходную точку в каком-нибудь научном или наукообразном положении.

К подобному фундаменту предъявляются два особых требования: он должен быть возведен на социальном базисе, а с другой стороны, он ни в каком случае не должен совпадать с тем пагубным материалистическим учением, какое использовано большевиками для грубого переворота и сокрушения всех пресловутых культурных ценностей, начиная с частной собственности и кончая либеральной и гуманитарной моралью.

Следовательно, буржуазии понадобился идеализм, построенный на реальной почве социальных условий, проникнутый научностью, т.е. строгим позитивизмом, вытекающий из научного эксперимента, но, вместе с тем, такой, который обошел бы подводные камни классовой борьбы и ненависти и слил человечество в одно единое целое, проникнутое всеобщим началом.
Более того, подобная теория должна служить подкреплением для мечты, которая не раз провозглашалась либерально мыслящими материалистами: это - то царство любви, солидарности и единения, которое составляет буржуазный привесок у Фейербаха, сияет в качестве идеала промышленного общества у Спенсера и сулит всеобщее блаженство рая социократии Уорда.

Такие требования сразу предопределяют судьбы фрейдизма. Ему должны быть присущи, во-первых, строго научные и материальные основы и, во-вторых, идеалистическая надстройка. Определить линию, разделяющую эти две друг другу противоречащие части, не составляет особенного труда.
Учение Фрейда исходит из разделения психической жизни на бессознательную и сознательную. Здесь никаких споров нет; это деление еще со времен Бернгейма и Льебо составляет прочное завоевание науки. Современная рефлексология, на своем опыте, вполне подтверждает такое положение. В своей характеристике бессознательного Фрейд сделал ряд открытий. Для нас наиболее важным является его утверждение, что деление на бессознание и сознание есть результат процесса развития, происходящего во времени, исторически, и протекающего с самого начала под давлением внешней среды.

Этот процесс дает нам две основные формы: развитие отдельного человека и историческое развитие человечества. Ребенок сначала определяет свое отношение к миру исключительно или преимущественно при помощи бессознания, посредством чувства «приятного» и «неприятного».

В своем паразитарном существовании дитя может всецело руководствоваться раздражениями поверхности своего тела, в частности, слизистых оболочек («эрогенные зоны» области рта и выводящих путей), вызывающих в нем «сексуальное чувство» удовольствия и неудовольствия, которое, в свою очередь, тесно связано с инстинктом самосохранения и материальными условиями существования.

Другими словами, ребенок, являясь как бы паразитом на теле взрослого, как «хозяина» (по выражению биологов), не вырабатывает еще самостоятельного и сложного аппарата приспособления, а пользуется самыми примитивными средствами сексуальной связи для обеспечения своего существования.

И действительно, как мы знаем из наблюдений над детоубийством среди дикарей, оно никогда не происходит после того, как ребенок приложен к груди, т.е. после того, как установлена сексуальная связь между матерью и младенцем в акте сосания, который одновременно представляет собой акт питания и, вместе с тем, явление сексуального раздражения.

Ясно, что здесь теория Фрейда нисколько не противоречит фактам, и еще задолго до австрийского ученого русский физиолог Сеченов говорил о «страстном мышлении» ребенка, как важнейшем аппарате его внешнего приспособления. Заслуга Фрейда в том, что он сумел ближе сопоставить эротику ребенка с первобытным отношением к миру со стороны дикаря.

Правда, здесь Фрейд далеко не одинок, так как учение о сходстве развития ребенка и первобытного человечества подкреплялось и до него с разных сторон и в разных отношениях. Прежде всего, биологам прекрасно известен тот факт, что развитие отдельной особи (онтогенез) лишь повторяет историческое развитие рода (филогенез).

В области психологии, и в частности детской психологии, американские бихевиористы также не раз проводили параллель между периодами развития ребенка и предполагаемыми эпохами развития первобытного общества (Болдуин). Новое, что внес сюда Фрейд, это установление сходства или, вернее, тождества того психического аппарата, при помощи которого приспособляется к внешнему миру как ребенок, так и дикарь.

А именно, как утверждает Фрейд, сексуальность есть тот основной аппарат приспособления к миру, который свойствен первобытному человеку и лишь воскрешается в жизни ребенка в его, так сказать, дикарскую пору. Но так как ребенок повторяет в своем развитии только опыт первобытного человечества, то относительно древнейшей истории человеческого рода мы получаем следующие два положения.

Во-первых, по содержанию, ребенок онтогенетически переживает коллективный опыт первобытного общества, а, во-вторых, по форме этот опыт основывается на аппарате так называемого сексуального отношения к миру, построенного на принципе приятного и неприятного. Такого рода положения чрезвычайно важны.

И хотя, само собой разумеется, мы нигде и никогда не найдем первобытного человека или дикаря, который исчерпывал бы все свое приспособление к миру работой половых желез и раздражением эрогенных зон, а с другой стороны даже самое малое дитя с первых дней существования вырабатывает и другие способы отношения к миру, открытие Фрейда дает нам очень много.

Во-первых, оно окончательно решает вопрос о роли индивида и бессознания. Опыт последнего - отнюдь не опыт личный или индивидуальный, но целиком общественный и коллективный. Следовательно, в глубочайшей основе психического аппарата, с которыми человек начинает свою жизнь, заложены социально выработанные инстинкты и навыки, бесповоротно связывающие особь с родом и превращающие ее с первых дней в своеобразное произведение коллективного опыта всех предшествующих поколений.

Древнее положение Аристотеля о том, что «человек есть животное общественное (политическое)», получило твердое и неоспоримое подтверждение. Живет прежде всего коллектив, а не особь, и, поскольку психология есть наука о деятельности отдельного и живого нервно-мозгового аппарата, постольку же она есть система знаний, которая исходит из коллективного содержания этой деятельности. Индивидуалистическое положение, которое гласит: «в начале был человек» сменяется раз навсегда другой истиной: «в начале было общество».

В данном пункте, однако, буржуазная идеология отнюдь не усматривает камня преткновения. И, как показывает учение Дюркгейма, такой исходный пункт отнюдь не мешает последующему нагромождению идеалистических теорий.

Ведь договорился же Дюркгейм до подлинного обожествления общества, а коллектив тем самым получил все признаки мистического бога. Как мы видели выше, Фрейд определил не только содержание детского опыта. Он остановился на строгом анализе самих способов того отношения к миру, которые свойственны как ребенку, так и дикарю.

Нужно заметить, что здесь он затронул область вопросов, глубоко волнующих научную мысль. Целый ряд ученых ставил вопрос о своеобразных чертах того «способа представления», который характеризует собой именно общество дикарей. Этим вопросом занимался прежде всего Вундт в своих обширных исследованиях по истории мифа, при чем он пришел к признанию совершенно своеобразного, как он его назвал, «мифологического мышления».

В связи с этим тот же ученый посвятил много труда изучению фантазии, но, в конце концов, не мог придти к сколько-нибудь определенным результатам. Значительно счастливее его оказался Леви-Брюль, который в своих исследованиях о формах мышлении дикарей пришел к весьма любопытным выводам.

Можно сказать, что он почти исчерпывающе установил все признаки этого мышления, поскольку они обнаруживаются не только во всевозможных мифах, но и в первобытном коммунизме с его тесной взаимной связью (participation).

Леви-Брюль определил, в частности, это мышление как «мистическое». Одновременно с этим ученым и автор настоящих строк пришел в своих первых опытах (1908 - 1911 г.г.) к различению особых «методов восприятия», которые, свойственны различным общественным классам на почве их материального и, в частности, производственного положения, при чем, подобно Брюлю, и здесь для обозначения первичной формы отношения к миру был избран термин «мистическое».

Социологический подход не мог дать, однако, решающих результатов за отсутствием соответственного психологического и психопатологического обоснования. Его наметила уже школа гипнологов, во главе с Шарко, подвергнувшая точному изучению бессознание или подсознание, а Фрейд осветил эти вопросы при помощи своего учения о сексуальности и «сексуальном мышлении». Нет никакого сомнения, что в одном отношении Фрейд отодвинул назад учение о бессознательном. Он значительно сузил это понятие. И сделал он это вопреки многочисленным фактам. Как известно, он, особенно вначале, целиком отождествлял бессознание с сексуальностью, как будто не существует никакого бессознания вне сексуальности.

Это - несомненная ошибка, так как сексуальностью не исчерпывается ни аппарат дикаря, ни аппарат ребенка, а, с другой стороны, под порогом сознания мы находим настоящий океан данных многостороннего опыта, которые отнюдь не являются порождением сексуальных влечений.

Эту ошибку Фрейд исправил тем, что он установил, так сказать, два этажа под порогом сознания, а именно - отделил бессознание в тесном смысле от особой сферы предсознания, которое оказалось уже несравненно шире, нежели сексуальное бессознание, и включило в себя даже бывшие в сознании представления. Но здесь мы должны отметить одно обстоятельство: обращение к сексуальности для объяснения бессознания в одном отношении, несмотря на всю свою ничем не оправдываемую крайность, оказалось истинным благодеянием для науки.

Так как область сексуальных влечений представляет собой величайший запас живой энергии, громадной силы влечений, бурных эмоций и совершенно порабощенных их сгустками (комплексами) представлений, то Фрейду удалось дать почти исчерпывающий образ детско-дикарского мышления, как такой его формы, где отражения действительности до неузнаваемости искажены нервно-мозговыми процессами, рожденными в половой сфере.

В этих процессах, искаженных влечениями и эмоциями личности, мир отражается в невероятных и чудовищных образах. Такое мышление, с исключением из него специально сексуального момента, Блейлер назвал «аутистическим». Открытие дикарско-детского мышления, как преимущественно сексуального образа представлений, в особенности не может быть обойдено учением исторического материализма.

Как известно, в этом последнем давно уже установлен факт «идеологического мышления, как мышления неверного «, которое является нередко обратным отражением предмета, а иногда даже преломлением его в двух и трех степенях. Экономические и производственные причины такого метода социального сознания были безошибочно установлены еще Марксом и Энгельсом.

Но до последнего момента от нас был скрыт тот нервно-мозговой аппарат и тот психический процесс, которые непосредственно дают подобное преломление лучей общественного сознания. Фрейд в этой области дал очень много. Он показал необходимость мышления, происходящего через призму сексуальности при известных реальных и фактических предпосылках.

Он, можно сказать, исчерпывающе проанализировал этот аппарат, и всякий марксист, при рассмотрении чудовищных идеологий отдельного класса или эпохи, прекрасно учитывает, что там, где имеется познание при помощи приятного и неприятного, полное пренебрежение действительностью, концентрация определенных эмоций на совершенно несоответственном предмете, перенесение влечений с одного объекта на другой, нелепейшие подстановки и, наконец, первобытный идеализм, опирающийся на веру в силу мысли - там работает сексуальный аппарат, который в той или иной степени искажает или извращает действительное познание мира.

Детско-дикарское мышление есть мышление идеологическое, построенное при помощи сексуальности.

III

Много дает нам Фрейд и в своем учении об отношении между сознанием и бессознанием. Это отношение он опять-таки строит на общественно-материальном обосновании. И первобытный человек, и ребенок здесь тоже подвержены более или менее одинаковой судьбе.

Дикарь, по мере развития экономических условий, все в большей степени подчиняется тяжкому влиянию внешнего мира. Естественная и общественная среда предъявляет все более суровые требования к борьбе за существование. От простого собирания плодов и удовлетворения весьма несложных потребностей человеку приходится переходить к все более сложным способам приспособления и, наконец, к такому методу воздействия на окружающее, как труд.

Под влиянием давящей «необходимости» человек в целях самосохранения вынужден отказаться от «сексуального мышления» и перейти к серьезному, чуткому познанию внешнего мира, каков он есть. Но такой процесс совершается не легко. Напротив того, в нервно-мозговом аппарате он вызывает настоящую катастрофу. Реальный мир со своими страшными угрозами прямо-таки выдавливает или вытесняет первобытный аппарат сексуального отношения к миру.

В психике происходит отнюдь не органическое наслоение сознания над бессознанием, а грубое вытеснение второго первым, причем, наблюдается некоторое расщепление нервно-мозговой системы; сексуальность с ее примитивным животным основанием и дикарским опытом вытесняются в те сферы, которые наиболее удалены от бодрствующей активной жизни борца и работника, в то время как вновь образованный аппарат сознания, опирающегося на реальность, захватывает всю область пассивного и активного приспособления.

Борьба сознания против бессознания целиком зиждется на внешнем мире и его непрестанном опыте, и по мере того, как человек втягивается все больше и больше в борьбу за жизнь, суживается и ограничивается сфера сексуального влечения и его надстроек.

По существу, такое распределение двух сфер, бессознательной и сознательной, сильно напоминает философию Бергсона, знакомства с которой вряд ли избежал Фрейд во время своей работы сначала у Шарко, а затем в стенах Нансийской школы. Ведь и у Бергсона мистическое творчество, проникнутое интуицией и симпатией, отличается от деятельности разума именно потому, что первое дает непосредственное общение с миром, тогда как разум целиком определяется давлением внешней среды и борьбой за существование.

Но между Фрейдом и Бергсоном - большая разница. У основателя психоанализа бессознание, благодаря своей сексуально-физиологической природе, совершенно лишено мистического характера.

Напротив, у него мистика разоблачается при помощи сексуальности. С другой стороны, Фрейд расходится с Бергсоном и в том отношении, что у него не только побеждает сознание, как единственная высшая форма приспособления, но между сознанием и бессознанием возникает острый конфликт, в котором побеждает именно сознание, господствующее над миражем и призраками бессознания.

Только конфликтом сознания, опирающегося на реальность, с бессознанием, работающим при помощи приятного, можно объяснить и то явление, которое Фрейд обозначает термином «цензура», т.е. наличность таких тормозящих и вытесняющих сил, которые, во имя самосохранения человека, отбрасывают сексуальные влечения и весь их аппарат в область забвения и совершенно устраняют их из поля сознания.

Если стоять на точке зрения фрейдовского понимания психического процесса, как отражения истории человеческого общества, то нельзя не отметить здесь социального значения вытеснения. Оно несомненно знаменует собою многочисленные конфликты в истории человечества, свидетельствуя о высших формах борьбы за существование и о процессе идеологической перестройки, которым завершилась эта борьба.

И если экономический процесс развивается органически и стихийно, то, как мы знаем из учения Маркса, как-раз идеологии, сменяя друг друга во время крупных катастроф, в буквальном смысле слова «вытесняют одна другую».

Поэтому, когда Фрейд говорит о вытеснении, при помощи которого сознание, под влиянием материального мира, выбросило сексуальность из ее руководящих позиций и подвергло ее жестокой и нетерпимой цензуре, то этот процесс находит себе полную аналогию в том, как определенный метод социального мышления, вместе с изменением классового господства и производственных форм, разбивает и ставит под жестокие запреты ранее господствовавшие идеологические системы.

Между человеком и обществом устанавливается еще новая аналогия: подобно тому, как наука и техника буржуазии вытесняют феодальную романтику и первобытный мистицизм, принцип реальности и сознательной организации становится на место эмоционального отражения мира, воспринятого через призму полового влечения.

Было бы чрезвычайно интересно знать, в какой степени бессознательно воспринятые Фрейдом социальные конфликты современности отразились на его теории борьбы сознания с бессознанием и вытеснения последнего. Во всяком случае, она весьма мало предопределила собой последующие выводы Фрейда. Его учение о результатах вытеснения является, пожалуй, поворотным моментом в том сходе с социальных, а пожалуй, и материалистических рельсов, который сделал Фрейда пророком буржуазного общества.

Такое особенное и поворотное значение имеет его учение о «симптомах» и сублимации. Остановимся на этом моменте несколько дольше. Согласно учению Фрейда, вытесненный и отщепленный состав бессознания не исчезает, а остается в скрытом состоянии до наступления благоприятных условий - ослабления или временного прекращения цензуры.

Изживается он весьма редко. Лучшим способом ликвидации такого скрытого бессознательного состояния является, в конце концов, проведение его через сознание, т.е. лишение его свойств «скрытого» и «бессознательного».

На этом зиждется в сущности и лечебная практика психоаналитиков и психотерапевтов, которые путем продолжительной и настойчивой работы вызывают доверие к себе со стороны пациента, возбуждают и организуют его самодеятельность и, на основании анализа свободных высказываний, сновидений и рассказов больного, постепенно вскрывают все более и более глубокие корни вытесненных бессознательных представлений.

После того, как пациент действительно уяснит себе все содержание бессознательного процесса и ход его развития, вытеснение ликвидируется, так как на место грубого и насильственного толчка или гнета становится ясно осознанное убеждение.

В подобном случае, следовательно, на место механического отщепления бессознания с его наличным содержанием становится новое органическое слияние отщепленного состава со всем нервно-мозговым аппаратом особи и закрепление этого единства в деятельности высших мозговых центров нашего сознания.

Если искать этому процессу аналогию в общественной жизни, то можно бы сказать, что здесь место террора и деспотического угнетения занимает разумная социальная политика, которая обращается непосредственно к самодеятельности самих граждан и находит опору в их рационально-осознанных интересах.

Вторым способом устранения бессознательных влечений является тот процесс, который проделывают они, так сказать, обходным путем.

Во-первых, они могут «сублимироваться». Это значит, что, благодаря большой пластичности сексуальных влечений и при помощи работы нашего сознания, созданного обществом и работающего под его непрерывным давлением, такие влечения меняют свои цели, переходят на иные объекты, присоединяются к различным общественным влечениям и, таким образом, поднимаются на сравнительно более высокую ступень.

В этом смысле бессознание и заключенная в нем сексуальность становятся первоначальным источником различных творческих проявлений человеческой деятельности. Они образуют основу напряженного искания и активности, результатом чего являются изобретения.

Они переходят в область этики и снабжают питательной энергией моральное чувство и подъем. Они устремляются на идеализацию окружающего, сливают сексуальное влечение с эстетическими формами и наделяют последние притягательной силой очарования.

Наконец, они переносят сексуальную жажду и страсть в мир воображаемых отношений небесного отца и детей, потусторонних супругов и любовников, и дают жизнь отношениям мистической связи, религиозного восторга и любви.

Во всех подобных случаях бессознание осуществляет заложенные в нем влечения путем известного перенесения своей силы на данные окружающей средою существа и предметы, до неузнаваемости перерабатывается в этих новых формах и лишь в редких случаях обнаруживает свою первичную природу.

Процесс сублимации есть, таким образом, процесс освобождения вытесненной энергии при помощи ее последовательного превращения и перехода в сознательные формы деятельности, в результате чего получается известный компромисс между сознанием и бессознанием.

Второй обходный путь - это процесс образования так называемых симптомов, т.е. болезненного и уродливого разрешения конфликта, когда вытесненные влечения устанавливают при помощи аппарата бессознания скрытую связь с совершенно случайными представлениями и целиком нарушают нормальную деятельность организма.

Сами по себе эти представления и связанные с ним акты поведения ни в каком отношении не выходят из рамок дозволенного и обычного. С этой стороны они не заключают в себе никаких признаков, которые бы отличали их по существу от принятых и одобренных сознанием представлений и поступков, но благодаря скрытому в них содержанию приобретают нелепый характер.

Во-первых, они теряют рациональную связь с действительностью, дают преувеличенную или преуменьшенную реакцию на соответственные раздражения, переносят мир прошлого в настоящее, определяя этим прошлым свое поведение, обращают неудовлетворенное влечение в болезненный страх перед случайными предметами и обычными действиями, получают характер навязчивости, имеющий принудительную силу, и выражаются даже в заболевании различных органов нашего тела.

Во-вторых, вытесненные влечения с приобретенным ими аппаратом представлений и поведения придают последнему особенную устойчивость, так как в такой уродливой и болезненной форме они все же получают удовлетворение и наслаждение. А отсюда рождается сила их «сопротивления», активно препятствующая всякой попытке разрешения этих «неврозов», «истерии», «фобии», «конверсионной истерии» или «невроза навязчивости» путем психоанализа и проведения их через сознание.

Нечего говорить, что подобные формы реализации вытесненных влечений означают, с одной стороны, по своему содержанию, бессознательный возврат к давно пройденным типам сексуальности, к подлинному дикарству и варварству, а с другой - инвалидность и проистекающий отсюда паразитизм.
Если бы Фрейд стоял твердо на социальной точке зрения и действительно считал человека общественным существом, вся психика которого не только является реакцией на материальный мир, но и предопределена обществом, то здесь он должен был бы прийти к некоторым весьма любопытным выводам. Однако, Фрейд непоследователен в своем социальном понимании человека. Он признает, что бессознание есть продукт коллективного опыта.

Он утверждает, что вытеснение производится обществом, которое является олицетворением борьбы человека за существование, и следовательно, ведет жестокую борьбу с его сексуальными влечениями для того, чтобы направить по возможности все человеческие силы на борьбу с нуждой и на производительный труд.

Самое сознание оказывается коллективным продуктом как по форме, так и по содержанию. Казалось бы, следовательно, что и вся психика человека, вплоть до образования болезненных «симптомов», есть также одно из явлений социальной жизни. И действительно, Фрейд и его последователи именуют неврозы «социальными болезнями», порожденными непосредственно социальной средой и вызванным ею вытеснением.

Ведь не надо забывать, что все воспитание ребенка и социальное воспитание взрослого, направленное к подавлению сексуальных влечений, есть акт общественной необходимости и самосохранения. Но вот тут-то мы и наталкиваемся на характерный поворот фрейдовской теории, о котором мы упомянули уже выше: в этом пункте и Фрейд, и его ученики определяют социальную болезнь весьма неожиданно и своеобразно.

Оказывается, прежде всего, что болезненные симптомы вытеснения являются результатом не определенных общественных конфликтов, а непосредственного конфликта между обществом и личностью.

Эта последняя, подвергаясь, в силу известных внешних причин, грубому вытеснению со стороны сексуальных влечений, претворяет бегство от жизни в болезнь и всевозможные неврозы и этим путем отстаивает возможность индивидуального наслаждения за счет общества и во вред ему, так как такой индивид, как мы видели выше, необходимо становится или просто паразитом, или иногда прямо опасным для окружающих субъектом.

Таким образом, удерживается самовлюбленное (нарцистическое) детское «я», которое находит удовлетворение в образовании уродливых искажений социально организованной «сублимации». Такая личность, можно сказать, идет тоже путем своеобразной сублимации с тем различием, что «истерия представляет собой карикатуру на произведения искусства, невроз навязчивости - карикатуру на религию, параноический бред - карикатурное искажение философской системы».

Подобное «отклонение в конечном результате объясняется тем, что неврозы представляют собой асоциальные образования; они питаются средствами индивида и выполняют то, что распространилось в обществе благодаря коллективной работе» (Тотем и табу).

Спрашивается теперь, какие же причины создают карикатуру в личности больного, в то время как те же самые процессы ведут к сублимации в обществе? На это Фрейд отвечает следующим образом: «При анализе неврозов оказывается, что решающее влияние имеют здесь влечения сексуального происхождения, между тем как соответствующие образования культуры зиждутся на социальных влечениях, т.е. таких, которые произошли от слияния эгоистических и эротических элементов.

Сексуальная потребность не в состоянии таким же образом объединять людей, как требования, вытекающие из самосохранения; сексуальное удовлетворение есть прежде всего частное дело индивида. Генетически асоциальная природа невроза базируется на его первоначальном устремлении из неудовлетворенной реальности в более приятный мир фантазии. В этом реальном мире, которого невротик избегает, господствуют общество людей и созданные ими институты; уход от реальности является одновременно и выходом из человеческого сообщества» (Фрейд, «Тотем и табу»).

Или другими словами: насыщенная сексуальными влечениями природа бессознания, под влиянием общественного вытеснения, находит исход в призрачном мире обманчивой символики, вступает в резкое противоречие с реальным миром и обществом, дает в результате отщепление от социальной среды индивида, которое и приобретает антисоциальный характер.

Таким образом, общество, в отличие от невротика, сохраняет свою незыблемость и единство, подчиняется, в противоположность карикатурам истерии или параной, нормальным образованиям сублимации и, благодаря господству принципа реальности, который, согласно учению Фрейда, присущ сознанию и действительным интересам человеческого «я», оказывается неизменно здоровым и прогрессивным.

Итак, в результате социального вытеснения получается чисто индивидуальный процесс. «Общество» остается единым и неприкосновенным. Самый конфликт, который разыгрывается в психике антисоциального индивида, может быть легко выражен в противоположении прошлого настоящему, т.е. дикарства — культурной современности, при чем антисоциальный индивид, обуреваемый первобытной сексуальностью, противится при помощи болезни благодетельным мероприятиям идущего вперед общества и его необходимого приспособления.

И вывод отсюда совершенно ясен. Такая «социальная болезнь», как явление индивидуальное, должна быть удалена при помощи столь же индивидуального процесса. На этом построена и вся психотерапия и психоаналитическая медицина. В качестве объекта берется индивидуальный больной, который вступает в общение с личностью врача.

Между пациентом и медиком устанавливается так называемый «раппорт», т.е. известная сексуально-окрашенная связь, выражающаяся в том, что пациент переносит на своего целителя задержанные в бессознании сексуальные влечения.

Весь процесс излечения носит затем строго индивидуальный характер: в течение месяцев работает психоаналитик над пациентом, чтобы преодолеть вытеснение при помощи раскрытия самого источника комплекса и провести через индивидуальное сознание больного все индивидуальные же явления его личного существования.

Общество остается где-то в стороне, а люди, вскрывшие в своем учении глубочайшие корни общественной жизни, удовлетворяются тем, что из массы людей, одержимых «социальными болезнями», подбирают ничтожные единицы, которых и вылечивают с большим трудом от невроза, и то без твердой гарантии его возвращения.

Уже одно сопоставление социально обоснованной теории с чисто индивидуалистическим лечением наводит на весьма грустные размышления. В самом лучшем случае это означает, что гора родила мышь.

Но подобный финал приводит и к одному совершенно неизбежному выводу: в вопросе о вытеснении и сублимации так же, как и в учении о неврозах, психоанализ методологически совершает какой-то великий грех, которого не могут искупить его блестящие достижения в толковании сексуальности и дикарско-детского способа представления.

Каким образом невротик попал в индивидуальную категорию, в то время как ребенок и дикарь определенно представляют собой категории социальные? Или невроз есть столь редкое явление, что отдельных невротиков можно считать отклонениями от общего течения жизни?

IV

Вся суть в том, что, подобно ряду психологов и психопатологов, Фрейд оперирует с чрезвычайно общими понятиями, которые лишь путем известного прыжка через неизвестное достигают реального объекта исследования. Для Фрейда таким общим понятием был с самого начала индивид. Правда, при более глубоком исследовании вопроса (а он и начал именно с неврозов) Фрейд неизбежно и необходимо наткнулся на целый ряд социальных категорий. Надо сказать, что при современном состоянии науки было бы совершенно невозможно обойтись без такого социологического подхода. Отсюда такие общие категории, как общество, борьба за существование, первоначальный родовой быт и отражение далекого прошлого в развитии от ребенка ко взрослому.

При современных условиях не составляет труда установить и значение среды, экономической шчаущи (необходимости) и роли сознания в борьбе общества за жизнь. Общим местом стало также подчинение единицы общественному целому и зависимость последнего от ступени культурного развития.
Эти понятия до сих пор страдали, надо отдать справедливость, крупным дефектом: совершенно не был установлен эмоциональный, а в частности сексуальный момент общественной жизни в его различных выражениях и превращениях. Вливая в указанные общие понятия, которых Фрейд по существу никогда не подвергал самостоятельной критике, моменты сексуальности, этот мыслитель и его школа оказали крупные услуги человечеству.

И если бы фрейдизм ограничился лишь исследованием первобытных и дикарских форм общественности в связи с отражением их в психологии детей и невротиков, то его научные приобретения были бы и без того достаточно велики.

Но Фрейд и его ученики пожелали большего. Исходя только из опыта своей клиники, они решили поставить вопрос о вытеснении и сублимации в современном обществе, о социальной и антисоциальной природе невроза, даже об оценке современных общественных и политических движений вплоть до современных нам событий - мировой войны, революции и коммунистического движения.

И в результате получилось нечто совершенно невероятное. Мы не будем здесь специально останавливаться на таких, с позволения сказать, «социологических» исследованиях, как работы Федерна и Кольнай. Они показывают слишком хорошо, куда может завести теория сексуальности, применяемая чисто идеалистически, без малейшего желания считаться с экономическим фактором и классовым расслоением.

Эти и им подобные произведения можно охарактеризовать лишь одной фразой: нелепая и вздорная идеологическая выдумка. Но и там, где речь идет меньше всего о стряпне в угоду современной фашистской реакции или социал-демократическому соглашательству, мы находим те же печальные следы незнакомства или, вернее сказать, намеренного отказа от материалистической основы и строго научного социологического построения.

Так обстоит дело и с вытеснением, с сублимацией и с неврозами. На всех этих понятиях жестоко отражается отсутствие той точки зрения, которая одна только могла бы дать действительно ценные результаты.

И в самом деле; остановимся прежде всего на вытеснении, которое по Фрейду есть строго социальное явление. «Общество, - говорит Фрейд, - вынуждено поставить себе в число своих самых главных задач в области воспитания - укротить, ограничить и подчинить индивидуальной воле, идентичной социальному велению, сексуальное влечение, когда оно впервые обнаруживается в виде стремления к продолжению рода.

Интересы общества требуют также, чтобы его полное развитие было отодвинуто до тех пор, пока ребенок не достигнет известной степени интеллектуальной зрелости, потому что с полным удовлетворением сексуального влечения прекращается также доступ влиянию воспитателя. В противном случае влечение прорвало бы все преграды и смело возведенное с таким трудом здание культуры.

Задача укротить это влечение не так легка; она удается то слишком плохо, то слишком хорошо. Основной мотив человеческого общества, в конечном результате, оказывается экономическим... оно должно ограничить число своих членов и отклонить их энергию от сексуальных переживаний в сторону труда» (Фрейд, «Лекции по психоанализу», т. II).

Очевидно, что в данном случае сказывается влияние так называемого «общества». Оно берется вне времени и пространства, вне какой бы то ни было классовой окраски. А между тем элементарные исторические факты должны были бы показать Фрейду, что вытеснение происходит в той или другой кастовой, сословной или классовой группе совершенно различными способами, что вытеснение среди мелко-мещанского и мелко-крестьянского быта, связанное с узостью и ограниченностью жизни, а также со строгим наследованием мелкой собственности, совершенно иное, нежели где-нибудь в другом месте.

Один пример ограничения числа рождений у парцеллярных крестьян Франции и Германии должен был бы показать ему, что здесь господствует своеобразный тип вытеснения, описанный не раз даже в художественной литературе.

Вытеснение среди класса крупных землевладельцев и военного дворянства, исторически выдвигающее опять-таки совершенно иные формы - соединение тайных кровосмесительных отношений со строгим целомудрием девушки, хозяйственной ролью жены и матери и гетеризмом свободных женщин из низшего класса - должно было, в свою очередь, поставить вопрос о специально классовой форме вытеснения. Различные формы дает также вытеснение среди буржуазии и пролетариата со специфическими особенностями буржуазного брака и лишения пролетариев всякой нормальной семейной жизни.

К этому надо еще прибавить широкое развитие продажной проституции, которой в такой форме не знало прежнее человечество. Мы не говорим уже здесь о вытеснении монашества и целибата, о священной проституции и т. д.

Наконец, и это самое главное, вытеснение внутри класса есть результат другого, более могучего вытеснения низших классов высшими, которое либо открывает низшим классам свободный доступ к беспорядочному половому общению, какого не знали даже дикари, либо, наоборот, подчиняет их формам принудительного аскетизма, вплоть до самоизувечения на пользу класса хозяев и господ.

Все эти вопросы фрейдизмом оставлены без всякого ответа. Учение о сублимации страдает не меньшими дефектами. Основной момент общественной связи сведен или непосредственно к семейной сексуальности, или к процессу индивидуального перенесения самооблюбования на личность отца, а с него обратно на себя, в виде идеального «я», или, наконец, к олицетворению, при помощи сексуальной идеализации, какой-либо идеи.

С этой точки зрения высшим завершением общественной организации является такое объединение общества в его едином высшем «я», какое мы находим у отдельного человека в результате победы принципа реальности над темным сексуальным бессознанием.

Фрейд не может вырваться здесь из пределов индивида и подняться до понимания общества, так как, говоря, с одной стороны, об экономической необходимости, он с другой - ее совершенно игнорирует, а именно при построении общественного «я», как сочетания «я» индивидуальных.

Единственное, что могло бы здесь помочь Фрейду, это признание решающего значения труда и трудового процесса в его внешнем активном выражении. Ибо как раз в этом пункте ритм человеческой жизни непосредственно сливается с ритмом окружающей среды и в ее такте, симметрии и гармонии находит реальный материал, оправдывающий и ниспровергающий чисто сексуальную идеализацию.

Не надо забывать, что реальность представляется человеку в двух видах: с одной стороны, это есть материальный процесс приспособления естественных сил природы к удовлетворению столь же материальных потребностей человека, но с другой - это есть самый процесс производства, приспособляющий материальный мир для человеческих нужд.

И этот последний процесс сам по себе есть процесс оформленный и целесообразный, следовательно, обладающий эстетической ценностью независимо от вложенной в него сексуальной энергии. Лишь в труде сексуальность теряет свои роковые свойствa и превращается в творчество. Вот почему Фрейд не может вырваться из объятий обычной индивидуалистической идеологии и все время оперирует, вместо общественных категорий, с чисто индивидуалистическими.

Вместилищем первобытного опыта у него оказывается бессознание, и оно, в конце концов, сосредоточивается в самообожании, или нарцизме, которое противопоставляет жадность сексуального паразита окружающему обществу. Из этого нарцизма совершенно естественно родилась школа Адлера с ее чисто индивидуалистической жаждой господства и власти.

Вот почему, когда Фрейд подошел затем к характеристике сознания и его реальных задач, он не мог не положить и здесь в основу всего некоторое эгоистическое «я», которое вполне отвечает построениям исконного буржуазного мировоззрения и поэтому не раз выдвигалось в трудах и Спинозы, и Гоббса, и Локка, и Бентама, и Бастиа.

Где реальность, там эгоизм. Без эгоизма нет хозяйственной жизни и коммерческого расчета. Эгоизм - это сам разум, господствующий в сознании. Мы видели уже выше, что «я» фигурирует даже в образе невротика, который представляет собой именно индивида, отщепленного от общества и противопоставленного ему.

«Я» дикаря и ребенка, - «я» хозяйственника и взрослого человека, «я» больного и отщепенца, - все одно и то же «я», при посредстве которого создается и социальная связь с некоторым идеальным «я». Не имея объективных ценностей, коренящихся в производственном процессе, и прежде всего в труде, Фрейд должен был, в конце концов, в буржуазно-идеологическом «я» найти свою исходную точку.

В результате мы получаем весьма любопытное сочетание. В распоряжении Фрейда остаются лишь две категории. Во-первых, он опирается на сексуальность в качестве принципа полумистического, полуметафизического характера. (Здесь берет свое начало школа Юнга.)

И, в самом деле, в своих последних «метапсихологических» сочинениях Фрейд ищет опоры для сексуальности даже не в общественности, а выше или ниже - в общем мировом биологическом процессе, и в этом пункте он бесспорно соприкасается с шопенгауэровской «волей».

Во-вторых, его приковывает к себе фетиш индивида или личности, пресловутого «я», которое в действительности и переживает переход от дикарского состояния через детство к «я» современного дельца и промышленника с одной стороны и к «я» жалкого невротика - с другой.

Этот индивид есть несомненно явление временное и эмпирическое, жизнь которого в сущности означает лишь «стремление к смерти». Первоначальный фрейдовский монизм и материализм, таким образом, распадается на метапсихологических высотах на два диаметрально противоположных течения - стремление к жизни и стремление к смерти, которые уже определенно знаменуют собой: дуалистическую систему.

При таких условиях, свойственных буржуазному закату, пессимизм невольно окрашивает учение Фрейда, и вместо творческой сексуальности змий секса пожирает сам себя. Так, в концов концов, начало косности, постоянного возвращения и последней остановки ведет, нас неизбежно к «принципу Нирваны» (Jenseits des Lustprinzips).

Учение Фрейда о сублимации, поскольку он описывает ее социальную форму, содержит также весьма любопытный пункт, где нельзя не заметить крупной непоследовательности. Это - его учение о религии. По существу тот материал, которым он сам располагает, а также исследования его учеников приводят нас к весьма определенным выводам.

Эти выводы можно формулировать как установление самого несомненного и очевидного сходства между религией с одной стороны и явлениями невроза - с другой. И здесь, и там мы одинаково встречаемся со скрытым осуществлением сексуальных влечений, которые, вместе с тем, являются простым перенесением.

Как здесь, так и там работает совершенно одинаковая система символики и совершенно одинаково обнаруживается «сексуальное» мышление. Результаты также совершенно одинаковы: получается не какая-либо художественная игра, а самая настоящая призрачная реальность, которая разрабатывается с полной серьезностью.

Деятельность человека протекает здесь не под знаком «как будто», а настоящего «дела», осуществляемого в угоду вполне реальным божествам при помощи столь же реальной техники магического характера. Поражает своим сходством с психоаналитической практикой и деятельность жрецов, которая подходит к неврозу не со стороны его окончательного излечения, а, наоборот, использования и дальнейшей организации.

Если верить истории, то именно жрецы с самого начала были не только врачами, но и психоаналитиками в довольно узком смысле этого слова. Это были врачи, укреплявшие болезнь. Здесь не место останавливаться особо на дальнейшем развитии мысли о сходстве между индивидуальным неврозом и его социальным выявлением в виде религиозной надстройки.

Эта тема заслуживает самостоятельного и внимательного исследования; здесь же мы можем считать этот пункт достаточно установленным уже потому, что нигде, ни в одной сублимации не теряется ощущение реальности, и нигде, кроме невроза и религии, сексуальное поведение не захватывает человека целиком.

Мы нисколько не сомневаемся в том, что исследователь, который проверил бы на фактическом материале вопрос о тождественности религиозных форм и поведения невротиков и параноиков, смог бы не только определить сексуальное содержание той и другой области, но и провести полную параллель между иконографией исторических религий и художественным творчеством больных, а также между церемониальным и магическим поведением последних и ритуальным культом религиозных организаций.

И если религия является, вместе с тем, известным отражением действительности и способна включить иногда в свое учение вполне последовательную рационализацию и даже прямой ответ на запросы реальной жизни, то не надо забывать, что невротик и параноик, с одной стороны, воскрешают в своих фантазиях и своем бреде коллективно-выработанный опыт прошлого, а с другой - непрестанно реагируют в своих магических действиях на окружающую их реальную жизнь.

К сожалению, однако, надлежащего тождества между религией и неврозом ни сам Фрейд, ни его ученики не устанавливают. И это тем более досадно, что в одной из своих работ Фрейд очень близко подошел к необходимому выводу из добытых психоанализом данных.

В статье о «Навязчивых действиях и религиозных обрядах» (рус. пер. в журнале «Психотерапия», 1911 г., № 4 - 5), Фрейд, после подробного обзора психического механизма и вызываемого им поведения в области религии и невроза, приходит к заключению, что «можно было бы смотреть на навязчивый невроз как на патологическую копию развития религии, определить невроз как индивидуальную религиозность, а религию — как всеобщий невроз навязчивых состояний».

К этому выводу и мы склонны были бы действительно прийти. Но, увы, Фрейд не может решиться на этот шаг. Хотя он и усматривает сходство этих двух явлений в том, что и здесь, и там в основе лежит «факт воздержания от удовлетворения природных страстей», и притом в аналогичной форме, так как и в религии совершается своего рода передача божеству «стремления к наслаждению», то все же от окончательного отожествления указанных двух явлений его удерживает свойственная ему идеализация общества.

А потому религии присущ «символический и разумный смысл» в отличие от невроза, как «комической, полутрагической карикатуры частной религии», и если даже психоанализ разоблачает «кажущуюся бессмысленность и нелепость навязчивых действий» невроза и вскрывает их весьма реальную и осмысленную, хотя и символическую, природу, то, в конце концов, все-таки получается, что именно религия «была тем путем, которым человек освободился от господства злых, социально-вредных стремлений» эгоистического характера, тогда как при неврозе речь идет лишь о сексуальных влечениях.

Отсюда неизбежный вывод: религия «всеобщим неврозом» быть не может. Мы не хотим быть несправедливыми; в области психоанализа религии фрейдизм сделал очень много. Можно сказать даже, что лишь благодаря психоанализу и его сексуальной теории мы действительно подошли к тому основному психологическому моменту, который позволяет нам опрокинуть все здание религиозного мышления и культа.

И подобно тому, как при применении психоанализа в терапевтических целях, путем раскрытия и разоблачения симптомов и обнажения их сексуальной основы, оказывается возможным излечение невротика, так и в религии психоанализ производит ни с чем несравнимое действие: все основные догматы, мифология - теогония и космогония, любовь к божественным родителям, тайна страстей господних, воскресение и искупление, вера, аскеза, подвиг, нетерпимость, религиозная власть и господство, - все это рассыпается буквально как карточный домик при ближайшем прикосновении психоанализа и раскрытии секретов религиозной сексуальности.

Под покровом сексуальной символики религиозных построений мы обнаруживаем, с одной стороны, вытесненное половое влечение во всем разнообразии его нормальных и извращенных форм, а с другой - реальную среду, на которую религиозно-верующий реагирует самым фантастическим и нелепым образом.

Другими словами, мы открываем здесь ту же картину, которую дает нам и невротик, поскольку он свое отношение к миру разрабатывает при помощи символики вытесненной сексуальности. Повторяем, в этой области заслуги психоанализа очень важны, и надо сделать лишь один шаг, чтобы подойти к религии, как к социальному неврозу, несущему с собой изумительное богатство фиксаций и регрессий, сгущений и сдвигов, веры в силу мысли, магии, церемоний и т. п.

Но, к сожалению, именно этого шага фрейдизм не делает. Разрушая одной рукой этот исторически окрепший «всеобщий невроз», он другой защищает его от решительного нападения. Ибо с точки зрения фрейдизма, несмотря на все свое колоссальное сходство с неврозом, религия есть социальное явление, следовательно, нечто нормальное, здоровое и полезное.

Невроз же, как мы видели выше, принадлежит к индивидуальной сфере. Невроз есть результат отщепления индивида от общества. Но само общество идет нормальным и законным путем. Каково бы оно ни было, оно есть высшая и непогрешимая инстанция. В обществе непрестанно совершается прогресс и наблюдается преуспеяние. Личность можно признать больной и подвергнуть ее лечению. Но общество - никогда. Отсюда следует совершенно логичный вывод, что индивид, одержимый сексуальным мышлением и дающий исход вытесненному влечению в различных симптомах, - невротик.

Но общество, поступающее точно так же, это - здоровое общество, которое осуществляет спасительную для вытесненной энергии сублимацию. И если даже в результате такой сублимации мы получаем совершенно аналогичные неврозу результаты, то они в счет не идут.

Здесь уже общество покрывается новой, верховной инстанцией - самой историей, которая безапелляционно оправдывает и бессмысленную трату сил на культ мертвых, и человеческие жертвы, приносимые то Ваалу, то инквизиции, и процессы ведьм, и миллионы изувеченных во имя божества людей, и отраву религиозного дурмана, который вносят бесчисленные религиозные организации в сферу классовой борьбы.

Что ж из того? Ведь фрейдизм не знает классов, а имеет дело лишь с благодетельным обществом и его «сублимацией». Только применение материалистической диалектики учения Маркса может очистить драгоценные зерна фрейдизма от идеологической оболочки буржуазного общества, от идеалистических и метафизических извращений, от противоречий и непоследовательности.

Поиск по сайту: