Глава четвертая 9 страница. — Какие у вас летающие автомобили?

— Какие у вас летающие автомобили? — спросил подросток по имени Гораций, одетый в темный костюм, что делало его похожим на ученика владельца похоронного бюро.

— У нас таких нет, — ответил я. — Во всяком случае пока.

— А города на Луне уже построили? — с надеждой в голосе поинтересовался другой мальчик.

— Мы еще в шестидесятые годы оставили там флаг и немного мусора, но больше там ничего нет.

— Британия до сих пор правит миром?

— Э-э… не совсем.

Мне показалось, такой ответ их разочаровал. Мисс Сапсан вмешалась в разговор, воспользовавшись их замешательством.

— Вот видите, дети? В будущем нет ничего особенного. В нашем старом добром прошлом ничуть не хуже!

Я почувствовал, что речь идет о чем-то таком, что она часто и безуспешно пыталась им внушить. И это породило у меня новые вопросы. Как давно они находятся в своем «старом добром прошлом»?

— Можно мне узнать, сколько всем вам лет? — спросил я.

— Мне восемьдесят три, — ответил Гораций.

Оливия взволнованно подняла руку.

— На следующей неделе мне исполнится семьдесят пять с половиной лет!

Мне было непонятно, как они ведут счет месяцам и годам, если календарь здесь никогда не переворачивается.

— Мне или сто семнадцать, или сто восемнадцать лет, — сообщил мальчик с тяжелыми веками по имени Енох. На вид ему было не больше тринадцати. — Перед тем как попасть в эту петлю, я жил в другой, — пояснил он.

— Мне почти восемьдесят семь, — пробубнил Миллард, жуя гусятину.

Полупрожеванная масса задрожала в его невидимых челюстях. Раздались стоны. Некоторые прикрыли глаза рукой и отвернулись.

Настала моя очередь. Я сказал им, что мне шестнадцать. Глаза многих ребятишек расширились. Оливия изумленно засмеялась. Им было трудно представить себе, что я настолько юн. Что касается меня, то меня удивляло то, какими юными выглядят они. Во Флориде я видел многих людей за восемьдесят, и эти дети ничуть на них не походили. Казалось, что неизменность их жизни здесь, это постоянное лето, в котором не было места смерти, остановило не только старение их тел, но и их эмоциональное развитие, навеки запечатав их в юности, как Питера Пэна и пропавших мальчиков из сказки.

Внезапно снаружи донесся грохот, уже во второй раз за сегодняшний вечер. Этот взрыв был ближе и громче. Посуда на столе задребезжала.

— Скорее, заканчиваем ужин, — пропела мисс Сапсан.

Не успела она произнести это, как дом в очередной раз встряхнуло, да так сильно, что со стены на пол упала большая картина в раме.

— Что это такое? — спросил я.

— Снова эти чертовы фрицы, — пробормотала Оливия, стукнув своим маленьким кулачком по столу, явно имитируя манеры какого-то раздражительного взрослого.

Издалека донесся вой, и внезапно мне стало ясно, что тут происходит. Это наступил вечер третьего сентября тысяча девятьсот сорокового года. Вскоре с неба предстояло свалиться бомбе, которая пробьет огромную дыру в крыше этого загадочного дома. Вой доносился со стороны кряжа. Это включилась сирена, предупреждающая о воздушном налете.

— Надо спасаться. — Я вскочил со стула. Ужас, как клещами, стиснул мне горло. — Надо покинуть дом, пока в него не попала бомба!

— Он не знает, — хихикнула Оливия. — Он думает, что мы все умрем!

— Это всего лишь переход, — пожимая плечами пиджака, произнес Миллард. — Незачем мочиться в штаны.

— И это происходит каждый вечер?

Мисс Сапсан кивнула.

— Каждый вечер, — подтвердила она.

Меня это почему-то нисколько не обнадежило.

— Можно мы выйдем в сад и все покажем Джейкобу? — спросил Хью.

— Можно, можно? — заерзала на стуле Клэр, оживившись после двадцати минут угрюмого молчания. — Переход — это всегда так красиво.

Мисс Сапсан покачала головой, напомнив детям, что они еще не покончили с ужином. Но дети умоляли ее до тех пор, пока она не сдалась.

— Ну хорошо, только не забудьте надеть маски, — кивнула она.

Дети повскакивали со своих мест и бросились к двери, забыв о бедной Оливии. Но кто-то из них, сжалившись, задержался и отстегнул удерживающий ее на стуле ремень. Вслед за ними я пробежал через обшитое деревянными панелями фойе, где каждый что-то схватил из шкафа, прежде чем выскочить наружу. Мисс Сапсан протянула и мне какой-то странный предмет. Я стоял, недоумевающе вертя в руках обвисшее лицо из черной резины с большими круглыми стеклами, похожими на застывшие в ужасе глаза, и свисающим рылом с дырявым контейнером на конце.

— Чего ты ждешь? Надевай! — скомандовала мисс Сапсан.

И тут я понял, что это такое. Я держал в руках противогаз.

Натянув его на лицо, я вслед за ней вышел на лужайку, где, подобно шахматным фигурам на доске без квадратов, застыли дети. Они запрокинули к небу скрытые противогазами лица, наблюдая за черными клубами дыма в небе. Вдалеке горели верхушки деревьев. Гул невидимых самолетов, казалось, доносился отовсюду.

Время от времени где-то раздавался глухой стук, отдававшийся у меня в груди, словно удары второго сердца. Вслед за ударами накатывали волны жара, как будто кто-то открывал и закрывал дверцу гигантской духовки. Каждый удар заставлял меня в ужасе пригибать голову, но дети даже не морщились. Вместо этого они пели, и слова их песни звучали в такт падающим бомбам.

Беги, кролик, беги, кролик, беги, беги, БЕГИ!

Бум, бум, БУМ, стреляют по тебе враги.

Пусть они обойдутся без кроличьей ноги,

Так что беги, кролик, беги, кролик, БЕГИ!

Как только закончилась песня, небо расчертили трассирующие пули. Мощные вспышки света отражались в стеклах противогазов. Дети принялись аплодировать подобно зрителям на фейерверке. Они свыклись с ежевечерними налетами, как с неизбежной частью жизни, и уже не воспринимали их как что-то страшное. Более того, в альбоме мисс Сапсан я видел фотографию с подписью: «Наш изумительно красивый фейерверк». И был вынужден согласиться с тем, что этому зрелищу действительно не чужда своеобразная зловещая красота.

Начал накрапывать дождик, как будто все эти осколки металла продырявили тучи. Взрывы доносились все реже. Налет, похоже, подходил к концу.

Дети начали расходиться. Я думал, что мы возвращаемся в дом, но они проходили мимо крыльца, направляясь в другой конец двора.

— Куда мы идем? — остановил я двух ребятишек в противогазах.

Они ничего мне не ответили, но, ощутив мою тревогу, ласково взяли за руки и повели вслед за остальными. Мы обогнули дом и подошли к огромному подстриженному кусту, возле которого уже собралась толпа. Куст на этот раз представлял собой не мифическое существо, а мужчину, который сидел на траве, опершись на одну руку и указывая в небо второй. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что передо мной Адам с фрески Микеланджело из Сикстинской капеллы. Учитывая, что эта копия была изготовлена из веток и листьев, она производила неизгладимое впечатление. На лице Адама с глазами из двух гардений застыло безмятежное выражение.

И тут я увидел рядом с собой девушку со спутанными волосами. На ней было ситцевое платье с таким количеством заплат, что, казалось, его сшили из лоскутного одеяла. Я обернулся к ней и, указывая на Адама, спросил:

— Это твоя работа?

Девушка кивнула.

— Как ты это сделала?

Она наклонилась и, опустив руку, задержала ладонь над травой. Спустя несколько секунд трава под ее ладонью начала извиваться и тянуться вверх. Вскоре маленькая лужайка в форме ладони коснулась ее кожи.

— Это какое-то безумие, — пробормотал я, отдавая себе отчет в том, что не вполне ясно выражаю свои мысли.

На меня зашикали. Дети стояли молча, запрокинув головы и указывая на определенный участок ночного неба. Я тоже посмотрел вверх, но не увидел ничего, кроме клубов дыма, сквозь которые просвечивало зарево далеких пожаров.

И тут общий гул разрезал рев одного-единственного самолета. Он был уже близко и продолжал приближаться. Меня охватила паника. Это ночь, когда все они погибли. И не просто ночь, это момент их гибели. Я спрашивал себя, а что, если эти дети умирают каждый вечер только для того, чтобы возродиться при помощи петли времени, подобно членам какой-то секты, практикующим ежевечернее самоубийство. Мне вспомнился Сизиф и его камень. Возможно, они тоже обречены вечно разлетаться на куски и снова срастаться?

Вдруг клубы дыма пронзило и начало стремительно приближаться к нам что-то маленькое и серое. Камень, — подумал я. Но камни не свистят во время падения.

Беги, кролик, беги, кролик, беги. Я бы побежал, но времени на бегство уже не оставалось. Все, что я мог сделать, это с пронзительным криком пригнуться к земле в поисках укрытия. Но его не было, и я упал на траву, закрывая голову руками, как будто это могло ее спасти.

Стиснув зубы и зажмурившись, я затаил дыхание. Но вместо оглушительного взрыва, который я ожидал услышать, внезапно воцарилась полная тишина. Не было ни рева двигателей, ни свиста бомб, ни отдаленных хлопков зенитных орудий. Мне показалось, что кто-то выключил у мира звук.

Я умер?

Приподняв голову, я медленно огляделся. Склонившиеся от ветра деревья замерли в пространстве. Небо являло собой огромное фото языков пламени, лижущих клочья дыма. Капли дождя висели в воздухе прямо перед моими глазами. А в кругу детей, подобно объекту какого-то тайного ритуала, зависла бомба, одним концом будто балансируя на вытянутом вверх пальце Адама.

Затем все пространство вокруг залило ослепительное горячее сияние, поглотив и кусты, и дом, и детей, и бомбу.

* * *

Первым, что я услышал, когда ко мне вернулся слух, был смех. Сияние рассеялось, и я увидел, что мы, как и прежде, располагаемся вокруг Адама, вот только бомба исчезла. Ночь была на удивление тихой, а единственным источником света в безоблачном небе была полная луна. Надо мной склонилось лицо мисс Сапсан. Она протягивала мне руку. Сжав ее пальцы, я с трудом встал, преодолевая головокружение.

— Примите мои извинения, — произнесла она. — Мне следовало вас подготовить.

Тем не менее она не смогла удержаться от улыбки, как и дети, уже успевшие сдернуть с себя противогазы.

Меня пошатывало, и вообще, мое состояние оставляло желать лучшего.

— Я, наверное, вернусь на ночь домой, — пробормотал я, обращаясь к мисс Сапсан. — Папа будет волноваться. Я ведь могу вернуться домой? — поспешно добавил я.

— Конечно, можешь, — кивнула она и громко поинтересовалась, кто проводит меня до кургана. К моему удивлению, вперед шагнула Эмма. Похоже, мисс Сапсан осталась этим довольна.

— Вы в ней уверены? — прошептал я на ухо директрисе. — Несколько часов назад она была готова перерезать мне горло.

— Мисс Блум — довольно темпераментная особа, но из всех моих воспитанников ей я доверяю больше всего, — прозвучало в ответ. — Кроме того, я считаю, что вам есть о чем поговорить вдали от любопытных ушей.

Пять минут спустя мы снова шагали через двор, только на этот раз мои руки не были связаны, а мне в спину не упиралось острие ножа. Несколько детишек помладше проводили нас до опушки леса. Они хотели знать, приду ли я завтра. Я что-то весьма туманно им пообещал, хотя на самом деле с трудом осознавал, что происходит сейчас, не говоря уже о планах на будущее.

Мы вошли в темный лес. Когда огни дома окончательно исчезли из виду, Эмма протянула вперед руку ладонью вверх, дернула кистью, и над ее пальцами ожил и заплясал маленький шарик огня. Как официанты носят на подносе еду, она несла этот шарик перед собой, освещая тропинку и порождая танец наших теней на темных стволах деревьев.

— Я тебе уже говорил, что это жестко? — спросил я, пытаясь нарушить молчание, которое с каждой секундой становилось все более неловким.

— Он совсем не жесткий, он мягкий, — ответила она, поднося пламя так близко ко мне, что я ощутил исходящий от него жар.

Я вздрогнул и даже попятился назад.

— Я не это хотел сказать… Я имел в виду, как это жестко, что ты умеешь это делать.

— Если бы ты разговаривал нормально, я бы понимала тебя с первого раза, — отрезала она и внезапно остановилась.

Мы стояли, настороженно глядя друг на друга.

— Не надо меня бояться, — прошептала она.

— Да ну? Откуда мне знать, что ты по-прежнему не считаешь меня каким-то злобным существом и не использовала эту ситуацию, чтобы заманить меня в лес и наконец-то прикончить.

— Не придуривайся, — отозвалась она. — Ты сам явился без приглашения и погнался за мной, как сумасшедший. Я тебя не знала. Что я должна была подумать?

— Ладно, я понял, — кивнул я, хотя на самом деле ничего не понял.

Она опустила глаза и начала носком ботинка ковырять землю. Оранжевое пламя на ее ладони изменило цвет и приобрело прохладный синеватый оттенок.

— Это неправда, — призналась она. — На самом деле я тебя узнала. — Эмма подняла на меня глаза. — Ты очень на него похож.

— Мне это часто говорят.

— Прости, что наговорила тебе столько гадостей. Я не хотела тебе верить… верить в то, что ты тот, за кого себя выдаешь. Я понимала, что это означает.

— Да ладно, — отмахнулся я. — Когда я был маленьким, мне так хотелось со всеми вами познакомиться. А теперь, когда это на самом деле произошло… — Я покачал головой. — Мне очень жаль, что это произошло только потому, что дедушка… — я осекся.

И тут она бросилась ко мне и обеими руками обхватила меня за шею. Пламя в ее руке погасло за мгновение до того, как она меня коснулась. Мы долго стояли в темноте — я и эта старая девочка-подросток… эта очень красивая девушка, любившая моего деда, когда ему было столько же лет, сколько мне. Мне ничего не оставалось, кроме как обнять ее в ответ, что я и сделал, а потом мы оба расплакались.

Через время я услышал, как она глубоко вздохнула и отстранилась. На ее ладони снова ожил огненный шар.

— Прости, — прошептала она. — Обычно я не такая…

— Ладно, не переживай, все нормально.

— Нам надо спешить.

— Веди, — кивнул я.

Мы прошли через лес, храня молчание, которое теперь ничуть не смущало ни ее, ни меня. Когда мы подошли к болоту, Эмма обернулась ко мне.

— Становись только туда, куда становлюсь я.

Я последовал ее совету, тщательно опуская ноги на ее следы. Вокруг то и дело вспыхивали и гасли зеленоватые болотные огни, как будто приветствуя огонек в руках Эммы.

Мы подошли к кургану и нырнули в туннель. Дойдя до просторного зала, мы повернули и опять вышли в мир, окутанный туманом. Эмма довела меня до тропинки и, продев свои пальцы сквозь мои, сжала мою руку. Мы молча смотрели друг на друга. Затем она развернулась и так быстро исчезла в тумане, что я снова усомнился в том, что она реально существует.

* * *

Вернувшись в город, я подсознательно готовился увидеть на его улицах фургоны, запряженные лошадьми. Но меня встретили гул генераторов и мерцание телеэкранов за окнами чьих-то жилищ. Я был дома, что бы ни означало теперь это слово.

В баре снова царил Кев, при моем появлении поднявший бокал. Никто из завсегдатаев заведения не испытывал ни малейшего желания меня линчевать. В мире опять был полный порядок.

Поднявшись наверх, я увидел дремлющего перед открытым ноутбуком отца. От звука затворившейся за мной двери он вздрогнул и проснулся.

— Привет! Эй! Что-то ты слишком поздно. Или нет? Который час?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Но десяти еще нет. Генераторы еще работают.

Он потянулся и потер глаза.

— Чем ты сегодня занимался? Я рассчитывал увидеть тебя за обедом.

— Продолжал осматривать старый дом.

— Нашел что-нибудь интересное?

— Э-э… да нет, ничего особенного, — пробормотал я, упрекая себя за то, что не удосужился придумать что-то убедительное.

Он как-то странно на меня посмотрел.

— А где ты это взял?

— Где я взял что?

— Эту одежду, — ответил он.

Я осмотрел себя и понял, что напрочь позабыл о твидовых штанах и коротких подтяжках.

— Я нашел ее в доме, — брякнул я, не успев придумать менее бредовый ответ. — Правда, жесткая?

Он поморщился.

— Ты надел одежду, которую где-то нашел? Джейк, это негигиенично. А что случилось с твоими джинсами и курткой?

Необходимо было срочно менять тему.

— Я их сильно испачкал, так что… — Я замолк, сделав вид, что заинтересовался документом на мониторе компьютера. — Ух ты! Это твоя книга? Как она продвигается?

Он захлопнул ноутбук.

— Мы сейчас говорим не о моей книге. Самое важное — это то, что проведенное здесь время должно оказывать на тебя целительное воздействие. Я не уверен, что доктору Голану понравилось бы то, что ты каждый день в полном одиночестве рыскаешь по каким-то развалинам. Если бы он мог это предвидеть, то ни за что не одобрил бы эту поездку.

— Вот это да! — воскликнул я. — Это был рекорд.

— Ты о чем?

— О том, как долго никто не произносил имени моего психиатра. — Я поднял руку, сделав вид, что смотрю на несуществующие часы. — Четыре дня, пять часов и двадцать шесть минут. — Я вздохнул. — Все хорошее когда-нибудь заканчивается.

— Этот человек оказал тебе неоценимую помощь, — напомнил мне отец. — Одному Богу известно, в каком состоянии ты бы сейчас находился, если бы мы его не нашли.

— Ты прав, папа. Доктор Голан действительно мне помог. Но это не означает, что он должен контролировать все стороны моей жизни. Господи ты Боже мой! Вы с мамой с таким же успехом могли бы купить мне браслет с гравировкой: А что сказал бы доктор Голан? Это напоминало бы мне о необходимости задаваться этим вопросом, прежде чем что-либо предпринять. Например, прежде чем опорожниться, я должен подумать, чего ожидал бы от меня доктор Голан. Сделать это, сидя на краешке, или прицелиться в самую середку унитаза? И вообще, как я должен это делать, чтобы извлечь для себя максимальную пользу с точки зрения психоанализа?

Несколько секунд папа молча смотрел на меня. А когда заговорил, то каким-то глухим и замогильным голосом сообщил мне, что на следующий день я отправляюсь с ним наблюдать за птицами, независимо от того, хочется мне этого или нет. Когда я ответил ему, что он глубоко ошибается, отец встал и спустился в паб. Я думал, он отправился пить пиво или что-то в этом роде, и воспользовался его отсутствием, чтобы сменить свой клоунский наряд. Но несколько минут спустя раздался стук в мою дверь и отец сообщил, что кто-то хочет поговорить со мной по телефону.

Решив, что он позвонил маме, я заскрежетал зубами, но все же спустился вслед за ним в расположенную в дальнем углу паба телефонную будку. Он подал мне трубку, а сам сел за ближайший столик. Я захлопнул дверцу.

— Алло?

— Я только что беседовал с твоим отцом, — раздался в трубке мужской голос. — Мне показалось, он чем-то огорчен.

Это был доктор Голан.

Мне хотелось ответить ему, что и он, и мой отец могут отправляться в жопу, но я понимал щекотливость своего положения. Если доктору Голану что-то не понравится, это будет означать конец нашей поездки. А я не мог уехать. Мне предстояло еще много чего узнать о странных детях и их жизни. Поэтому я решил подыграть и объяснил своему собеседнику, чем занимался. То есть я, конечно, опустил в рассказе ту часть своих похождений, которая была связана со странными детьми и петлей времени. Вместо этого я представил все таким образом, будто начал приходить к выводу, что ни в самом острове, ни в прошлом моего дедушки на самом деле нет ничего особенного. Я говорил и говорил. Это был своего рода сеанс психотерапии по телефону.

— Я надеюсь, ты не говоришь мне то, что я хочу услышать, — произнес психиатр. Это было одним из его любимых клише. — Может, мне стоит приехать и убедиться, что ты в порядке? Мне не помешает небольшой отпуск. Как ты на это смотришь?

Надеюсь, что вы шутите, — взмолился про себя я.

— Я в порядке, — вслух произнес я. — Честно.

— Расслабься, Джейкоб. Я шучу. Хотя мне не повредило бы немного развеяться. Но вообще-то я тебе верю. Я не слышу в твоем голосе поводов для беспокойства. Более того, я только что сказал твоему отцу, что лучшее, что он мог бы для тебя сделать, это предоставить тебе некоторую свободу и позволить самостоятельно решать свои проблемы.

— Правда?

— Я и твои родители опекали тебя слишком долго. В какой-то момент гиперопека начинает приносить прямо противоположные результаты.

— Что ж, я вам очень признателен.

Он сказал еще что-то, чего я не расслышал. В трубке раздавался сильный шум.

— Я вас плохо слышу, — ответил я. — Вы в торговом центре или супермаркете, что ли?

— В аэропорту, — ответил он. — Встречаю сестру. Я пожелал тебе приятно провести время. Исследуй свой остров и не волнуйся понапрасну. Скоро увидимся, договорились?

— Еще раз большое спасибо, доктор Голан.

Я повесил трубку. Мне было стыдно, что я понапрасну на него злился. Он уже дважды поддержал меня тогда, когда я не встретил понимания со стороны родителей.

Отец сидел за бокалом пива в противоположном конце паба. Прежде чем подняться наверх, я подошел к нему.

— Насчет завтра… — начал я.

— Насколько я понял, тебе рекомендуется делать все, что ты захочешь.

— Ты уверен?

Он угрюмо пожал плечами.

— Врачебное предписание.

— Я вернусь к обеду. Обещаю.

Он только кивнул. Я оставил его в баре и пошел спать.

Засыпая, я думал о странных детях. И еще о вопросе, который они первым делом задали мисс Сапсан, когда она представила им меня. Джейкоб останется с нами? Тогда я подумал: Конечно, нет! Но, в самом деле, почему бы и нет? Если я никогда не вернусь домой, что я потеряю? Я вспомнил свой огромный холодный дом, свой город, где не было друзей, зато было много тяжелых воспоминаний, свою совершенно непримечательную жизнь, в которой все уже решили за меня. И вдруг понял, что прежде мне никогда даже в голову не приходило, что я могу от нее отказаться.

Глава седьмая

Утро принесло с собой ветер, дождь и туман. В такую мрачную погоду легко было поверить в то, что события вчерашнего дня были всего лишь причудливым сном. Я наскоро проглотил завтрак и сказал отцу, что ухожу. Он посмотрел на меня так, как если бы я тронулся умом.

— В такую погоду? Чем ты собираешься заниматься?

— Общаться с… — не подумав, начал я и тут же осекся.

Чтобы замять эту тему, я закашлялся, сделав вид, что подавился. Но было уже поздно: он меня услышал.

— С кем общаться? Надеюсь, не с этими рэпперами?

Чтобы выбраться из этого дерьма, мне пришлось нырнуть еще глубже.

— Нет. Ты их, наверное, ни разу не видел, потому что они живут на другой стороне острова и…

— В самом деле? Я не знал, что там кто-то живет.

— Ну да, на самом деле там живет всего несколько человек. Пастухи и всякое такое… Но они классные… Присматривают за мной, пока я брожу по дому.

Друзья и безопасность. Против этого отцу нечего было возразить.

— Я хочу с ними познакомиться, — заявил он, стараясь, чтобы это прозвучало как можно строже.

Он часто напускал на себя вид здравомыслящего строгого отца, которым, видимо, всегда стремился быть.

— Нет проблем. Но сегодня мы встречаемся за кряжем, так что в другой раз.

Он кивнул и сунул в рот очередную ложку каши.

— К обеду чтобы был дома, — буркнул он.

— Само собой, папа.

Я буквально домчался до болота. Пробираясь по зыбкой трясине и пытаясь разглядеть едва различимые в тумане островки травы, на которые становилась Эмма, я беспокоился о том, что, миновав курган, увижу только дождь и разрушенный дом. И испытал огромное облегчение, шагнув на свет в третье сентября тысяча девятьсот сорокового года и обнаружив его точно таким же, как и накануне, — солнечным и теплым. В синем небе клубились уже знакомые облака, а от холодного тумана не осталось и следа. Более того, Эмма ждала меня, сидя на краю холма и бросая камешки в болото.

— Наконец-то! — воскликнула она, вскакивая на ноги. — Пошли скорее, все ждут только тебя.

— Меня?

— Ну да-а, — протянула она, нетерпеливо закатывая глаза.

Схватив за руку, Эмма потащила меня за собой. Я чуть не подпрыгивал от волнения, вызванного не только ее прикосновением, но и мыслями об ожидающем меня дне, полном неизведанных возможностей. Хотя во многом этот день будет в точности повторять предыдущий (к примеру, будет дуть тот же ветер, и с деревьев будут падать те же ветки и листья), мое восприятие событий, как и сами события, будет совершенно новым. Впрочем, это касалось не только меня, но и странных детей. Они были богами в этом своеобразном маленьком раю, а я был их гостем.

Мы мчались через болото, а потом через лес, как будто опаздывали на важную встречу. Когда мы подбежали к дому, Эмма повела меня в сад, где уже возвели небольшую деревянную сцену. Повсюду суетились ребятишки, перетаскивая декорации и реквизит, застегивая пиджаки вечерних костюмов и поправляя усыпанные блестками платья. Маленький оркестр, состоящий из аккордеона, помятого тромбона и музыкальной пилы, с которой мастерски управлялся Гораций, наигрывал обрывки разных мелодий.

— Что это значит? — спросил я у Эммы. — Вы что, решили устроить спектакль?

— Сам увидишь, — ответила она.

— Кто в нем участвует?

— Сам увидишь.

— О чем он?

Она меня ущипнула.

Раздался свисток, и все бросились занимать места на расставленных перед сценой складных стульях. Мы с Эммой тоже сели, и в этот момент открылся занавес. Перед нашими взорами предстала соломенная шляпа, парящая над броским костюмом в красно-белую полоску. И только услышав голос, я понял, что это означает. Разумеется, это был Миллард.

— Леди-и-и и джентльмены! — пропел он. — Я с огромным удовольствием представляю вашему вниманию шоу, равных которому еще не было в мире! Вам откроются настолько удивительные явления, что вы просто не поверите своим глазам! Уважаемые граждане, перед вами выступят мисс Сапсан и ее Странные Дети!

Зрители разразились аплодисментами, а Миллард поклонился, приподняв шляпу.

— В первом неповторимом номере вы увидите саму мисс Сапсан!

Он нырнул за занавес и мгновение спустя появился снова. Через одну руку у него была переброшена свернутая простыня, а на другой сидел сокол. Миллард кивнул оркестру, который заиграл бравурный марш.

Эмма ткнула меня локтем.

— Смотри, — шепнула она.

Миллард опустил сокола на пол, развернул простыню, закрыв птицу от зрителей, и начал обратный отсчет:

— Три, два, один!

На счет «один» раздалось хлопанье крыльев, а затем над краем простыни показалась голова мисс Сапсан — ее человеческая голова! — вызвав еще более неистовые аплодисменты. Ее волосы были взлохмачены, и зрителям были видны только ее плечи, шея и голова. Одежда на ней явно отсутствовала. Насколько я понимаю, превращаясь в птицу, одежду с собой прихватить невозможно. Взяв простыню за края, мисс Сапсан целомудренно в нее завернулась.

— Мистер Портман! — произнесла она, глядя на меня со сцены. — Я счастлива, что вы вернулись. С этим маленьким шоу мы странствовали по Европе в старые добрые времена. Я надеюсь, что вы найдете его поучительным.

С этими словами она стремительно покинула сцену, спеша вернуться в дом и облачиться в привычную одежду. Один за другим странные дети прямо из «зрительного зала» выходили на сцену со своими номерами. Миллард сбросил костюм и, став совершенно невидимым, жонглировал пустыми бутылками. Оливия сняла утяжеленные туфли и продемонстрировала на брусьях гимнастический номер, отрицающий все законы гравитации. Эмма создала огненный шар, проглотила его и выдохнула обратно без малейшего вреда для себя. Я хлопал так сильно, что казалось, у меня с ладоней слезет кожа.

Когда Эмма вернулась на свое место, я обернулся к ней с вопросом:

— Я не понимаю, вы показывали это публике?!

— Конечно, — пожала плечами она.

— Обычным людям?

— Ну конечно, обычным людям. Зачем странным людям платить за право увидеть то, на что они и сами способны?

— Разве это не нарушало вашей тайны?

Она усмехнулась.

— Никто ни о чем не догадывался. Народ приходит на всевозможные представления, чтобы полюбоваться на трюки и фокусы. Они были уверены, что именно этим мы и занимаемся.

— Значит, вы прятались у всех на виду?

— Именно так в своем большинстве странные люди зарабатывали себе на жизнь.

— И никто ничего не понял?

— Иногда за кулисами появлялись назойливые типы, которые задавали слишком много вопросов. На этот случай у нас всегда имелись вышибалы, которые брали их за шиворот и вышвыривали на улицу. Кстати, о вышибалах — вот и одна из них!

На сцену вышла мужеподобная девушка, неся в руках валун размером с небольшой холодильник.

— Может, она и не самая умная среди нас, — прошептала Эмма, — но у нее огромное сердце, и за своих друзей она жизнь отдаст. Нас с Бронвин водой не разольешь. Она моя самая близкая подруга.

Кто-то передал по рядам пачку открыток, с помощью которых мисс Сапсан рекламировала свое шоу. Когда открытки попали в руки ко мне, фотография Бронвин лежала наверху. Она была снята босиком и смотрела в камеру ледяным взглядом. На обороте открытки красовалась надпись: ПОРАЗИТЕЛЬНО СИЛЬНАЯ ДЕВУШКА ИЗ СУОНСИ!

— А где же валун, ведь именно с ним она работала на сцене? — спросил я у Эммы.

Поиск по сайту: