После освобождения

Николай Краснов-младший возвратился в Европу в канун 1956 года — после десяти с половиной лет заключения в сталинских тюрьмах и лагерях. Возвратился, пройдя все круги советского ада, потеряв деда, отца и дядю. Дальние родственники, прежде всего его кузина графиня Гамильтон, смогли «вытребовать» его в Швецию.

Сегодня мы можем восстановить события последних лет жизни Николая Краснова по письмам, сохранившимся в архиве Кубанского Войскового Атамана Вячеслава Григорьевича Науменко, с которым сразу же после освобождения у Краснова-младшего завязалась переписка. Они знали друг друга еще по эмиграции в Югославии и по второй войне, теперь же знакомство переросло в теплую дружбу. Особый интерес переписка представляет еще и потому, что и подъесаул Краснов, и генерал-майор Науменко в это время готовили к изданию книги, посвященные предательской выдаче казаков — и, соответственно, обменивались в письмах информацией. Видя происходившее в 1945 году с разных сторон (кубанскому атаману удалось избежать выдачи — к 1956 году он уже обосновался в США), они поправляли и дополняли друг друга.

В первое время по возвращении из СССР Николай Краснов отдыхал: «Сплю, наслаждаюсь чудным курортным местом, ездим с кузиной в Стокгольм, вставляю себе зубы (потерянные в тюрьмах) — короче говоря, привожу себя в христианский вид. Убегаю от журналистов и фотографов, которые хуже горькой редьки».

В Швеции Николай Николаевич был одинок, шведского языка он не знал. Жил у родственников, но как сам подчеркивал — «не у русских родственников». Жил за свой счет, по своему заработку (снова пришлось тяжело работать): «Мои родственники не держат меня даром, так я вот и плачу за еду. А за комнату, белье, хлопоты о визе и прочее — я пока в долгу».

Отсюда и слова благодарности к Науменко, объясняющие ситуацию: «Глубоко тронут Вашим вниманием, и большое, большое Вам спасибо за оказанную помощь. Говорится: не дорог подарок, а дорога — любовь, вот и Ваши деньги пришлись так кстати, что Вы себе и представить не можете. Почему я в таком положении, то есть без копейки, объясню Вам, дорогой Вячеслав Григорьевич, когда приеду, а пока не хочу затрагивать этот вопрос, ибо мне очень и очень тяжело о нем говорить. У меня сейчас, так сказать, — вторая тюрьма».

Краснов работал на лесозаготовках: валил лес, пилил и т. д.: «Работа тяжелая, а оплата труда для иностранцев в Швеции (особенно в сравнении с американской) — просто смехотворна! Я в апреле заработал чистыми 270 крон или 50 долларов. А это у Вас недельный заработок».

Впрочем, сначала он зарабатывал и вполовину меньше. Зима была холодная, Николай Николаевич, практически инвалид с больным сердцем и отмороженными в Сибири руками, писал: «Я, к сожалению, не смог работать, как нужно. Да, и десять с половиной лет лагерей дают себя знать. Пилю, и вдруг — воздуха не хватает. Сердце шалит, хотя в мои годы этого не должно быть. Но, все это мелочи, дорогой Вячеслав Григорьевич! Как-нибудь вылезу и дождусь отъезда к вам».

Трудно было ему и как человеку верующему — в городке не было ни русских людей, ни православной церкви. Пасхи не праздновали, да и денег у него не было: «Я, к сожалению, и эту Пасху не буду встречать. Я уже 11 лет без кулича и сырной пасхи, ну еще и этот год потерплю. И не причащался и не говел. Бог простит мне «многогрешному». Буду сам у себя в комнате сидеть и думать о прошлом, которое сначала было светлое, а потом — чернее тучи. Ну, не буду наводить на Вас тоску».

Получив от Науменко небольшую помощь (кубанский атаман сам работал в Америке на куриной ферме и денег от казаков на личные нужды не принимал), Краснов пишет: «Христос Воскресе! Я хоть и не смогу встретить нашу Пасху по «православному», но, все же, в думах, в сердце, в этот великий Праздник я буду с вами, с теми людьми, с которыми я, когда-то, делил и добро, и зло».

В. Г. Науменко с июля 1945 года собирал свидетельства участников и жертв казачьей трагедии, издавая их в виде «Сборников о насильственных выдачах казаков в Лиенце и других местах» (впоследствии эти сборники и послужили основой его большого труда «Великое Предательство»). «Если не трудно, — писал Николай Николаевич, — то № 12 пошлите и моей супруге (в Аргентину). Она так хочет видеть, что Вы написали в «Сборнике», и страшно гордится тем, что она была в Лиенце, и, что я смог напечатать в Вашем «Сборнике» свои воспоминания. Это будет ей большой подарок к Пасхе!».

Николай Николаевич стремился воссоединиться в США с матерью, перевезти туда жену, оказавшуюся после войны в Аргентине. Визу задерживали. Генерал Науменко, сообщая, что дело переезда в Америку сложное, связанное с волокитой и что оно может сильно затянуться, отвечал Краснову: «Вы спрашиваете, скоро ли можно будет достать визу Вам для переезда в США. Полагаю, что Вас запишут на русскую квоту. Вот если бы перебежал, хотя и подосланный большевиками, кто из советии, то его приняли бы здесь с распростертыми объятиями, а нашего с Вами брата принимают не так легко».

После визита к американскому консулу Краснова доставили домой на посольской машине — «и на них подействовала моя «история с географией» в Сибири». Просили назвать, кто его знает в США. Он назвал Науменко, считая, как написал ему, что «Ваши показания будут иметь вес в моем скором отъезде».

Тяжелая работа, формальности и «крючкотворство» чиновников с выездом в Америку добивали Краснова: «я не могу, ни есть, ни спать, ни думать! Вы с самого начала были правы, написав — к нам (в США. — П.С.) трудно и долго «попадать». Вряд ли он предполагал, что будет так тяжело на первых шагах в свободном мире: «Бог пусть будет судьей всем тем, которые довели нас до сибирских лагерей, а теперь не только не протягивают дружескую руку, а стараются даже не узнавать нас! А мы в 1941–1945 годах сражались против коммунизма, против Сталина, которого теперь «валяет в грязи» весь мир! Русская добровольческая армия первая подняла флаг борьбы с красными. Мы в 40-х годах понесли этот флаг дальше. А теперь? Запад, по-прежнему, слепой, и я никогда — никогда — больше не буду ему верить! Он может давать одной рукой фунты стерлингов, а другой толкать нас в спину в Лиенце».

И добавляет в другом письме: «Если бы я жил 10–11 лет на воле, в Европе, то многое было бы мне понятно, но я не понимаю и не могу понять такое отношение (в смысле разрешения визы) к человеку, прошедшему лагеря. Ведь мои десять лет в лагере равны 20 годам у вас! Что ж! Если это судьба, — то пусть так и будет».

Убедившись, что перебраться в США практически невозможно, Николай Николаевич решает ехать в Аргентину — благо виза от жены уже имелась. Перебравшись в страну, которую он сравнивает с Югославией («приветливые люди и тепло»), в день Покрова Пресвятой Богородицы 1956 года Краснов с женой были приглашены в донскую станицу (состояли в ней и кубанцы). «Ваше поздравление очень тронуло всех казаков», — пишет он Науменко, отмечая при этом антикоммунистические настроения аргентинцев, не сидящих, «как дядя Сэм на двух стульях».

Н.Краснов и в Южной Америке помногу работал, благодарил Науменко за «правильную оценку» своей книги, «хотел порадовать известием», что разные издательства просят «Незабываемое» для перевода на другие языки. Между тем сказывались последствия лагерей. В конце 1957 года приступ грудной жабы надолго уложил его в кровать — правда, тесть (профессор Ф.В.Вербицкий) и другие врачи уверяли, что все пройдет без последствий, если выдержать курс лечения.

Краснов не терял оптимизма, стараясь поддерживать и Вячеслава Григорьевича: «Верю в то, что «Сборник» не прекратит свое существование, еще не было суда над виновниками Лиенца, Римини и т. д., и Ваш труд будет тяжелым обвинительным материалом этим господам». Постоянно вспоминал об освобожденных, остававшихся у советов: «Никому до нас дела нет, а бедные родственники на Западе, в большинстве случаев — те же бесподданные и живут на милость государства. У них нет ни денег, ни связей, чтобы вытянуть своих. А государства этим не хотят или боятся заниматься. Нужно им помочь, нашим людям там, но не только словами, а — визами. Пока это возможно, но может быть скоро и поздно. Вы сами знаете, что такое СССР».

Из поездки в США к матери так ничего и не вышло. Она умерла 3 марта 1958 в Нью-Йорке и была похоронена в Ново-Дивеевском монастыре. «Так мне и не удалось повидать ее перед смертью. До чего люди бывают, жестоки и нечеловечны. Бог им судья за все!».

В письмах Николай Краснов не раз вспоминает и об отце: «С папой я встретился — после 4 июня — второй раз в октябре 1945 года, когда нас вызвали в Бутырской тюрьме, чтобы подписать «приговор» на 10 лет, вынесенный ОСО. И я, и папа его не подписали. Папа был худой, но держался. Никогда не забуду, что после «зачтения приговора», нас вместе повели в камеру № 11 в Бутырке (она находилась в бывшей тюремной церкви) — и папа хотел незаметно для меня сунуть мне в брюки свой скудный кусок хлеба. Вот, что значит отец, Вячеслав Григорьевич! ведь мы там получали всего 450 граммов хлеба в день, и не имели никаких дополнительных, ни больничных, ни генеральских пайков. В камере № 11 мы встретили Вдовенко. И вот, они оба, и папа, и он, все хотели меня — кормить! Этих минут забыть нельзя. И когда нас всех втроем вызвали для переезда в пересыльную тюрьму Красная Пресня, то в ней, при переезде, папу и Вдовенко вернули назад в Бутырку, как «негодных по состоянию здоровья для дальнего этапа». Там, я папу и видел последний раз. Вот и все. Умер он 13 октября 1947 года».

На этой печальной ноте публикация завершена, так была перевёрнута очередная страничка в печальной истории нашего народа в ХХ веке.

Поиск по сайту: