ИЗ «ЛЮДВИГА ФЕЙЕРБАХА» 1 страница

1886 г.

[Люди, взявшие на себя в пятидесятых годах в Германии роль разносчиков дешевого материализма, ни на шаг не пошли дальше своих учителей. Все новые успехи естественннх наук служили им] лишь новыми доводами против существования творца вселенной. Да они и не имели никакого призвания к дальнейшей разработке теории. Идеализм, премудрость которого к тому времени уже окон-чательно истощилась, и который был смертельно ранен революцией 1848 г., имел по крайней мере то утешение, что материализм пал еще ниже. Фейербах был совершенно прав, отклонив от себя ответ-ственность за этот материализм; ему лишь не следовало смешивать учение тогдашних бродячих проповедников материализма с матери-ализмом вообще.
Но около этого самого времени эмпирическое естествознание достигло такого подъема и добилось столь блестящих результатов, что не только стало возможным полное преодоление механической односторонности XVIII столетия, но и само естествознание, благо-даря доказательству существования в самой природе зависимостей и связей между различными областями исследования (механикой, физикой, химией, биологией и т. д.) превратилось из эмпирической науки в теоретическую, становясь благодаря обобщению полученных результатов системой материалистического познания природы. Механика газов <благодаря Лавуазье>; новосозданная органиче-ская химия, научившаяся получать из неорганических веществ так называемые органические соединения и устранившая благодаря этому последний остаток загадочности этих органических соедине-ний; датирующая с 1818 г. научная эмбриология, геология и палеон-тология; сравнительная анатомия растений и животных — все эти отрасли знания доставили новый материал в необъятном количестве. Но решающее значение имели здесь три великих открытия.
Первым из них было доказательство превращения энергии, выте- кавшее из открытия механического эквивалента теплоты (Робертом Майером, Джоулем и Кольцингом). Теперь было доказано, что все бесчисленные действующие в природе причины, которые до сих пор вели какое-то непонятное и таинственное существование в виде так называемых сил—механическая сила, теплота, излучение (свет и лучистая теплота), электричество, магнетизм, химическая сила со- единения и разложения — являются особыми видами, формами суще-ствования одной и тойl же энергии, т. е. движения. Мы не только можем показать происходящие постоянно в природе превращения энергии из одной формы в другую, но мы можем даже воспроизвести иx в лаборатории и в индустрии так, что некоторому количеству

энергии в одной форме соответствует всегда определенное количе-ство энергии в той или иной форме. Таким образом мы можем вы-разить единицу теплоты в килограммах и т. д. и единицы любых количеств электрической или химической энергии выразить в едини-цах теплоты, и наоборот; мы можем точно так же измерить количество энергии, полученной и потребленной каким-нибудь живым организ-мом, и выразить его в любой единице — например в единицах теплоты. Единство всего движения в природе теперь уже не просто философское утверждение, а естественно-научный факт.
Вторым — хотя по времени и более ранним — открытием яв-ляется открытие Шванном и Шлейденом органической клетки, как той единицы, из размножения и диференцирования которой воз-никают и вырастают все организмы, за исключением низших. Только вместе с этим открытием стало твердо на ноги исследование органи-ческих, живых продуктов природы — как сравнительная анатомия и физиология, так и эмбриология. Покров тайны, окутывавший процесс возникновения и роста и структуру организмов, был сор-ван. Непонятное до сих пор чудо предстало в виде процесса, про-исходящего согласно тожественному по существу для всех много-клеточных организмов закону.
Но при всем том оставался еще один существенный пробел. Если все многоклеточные организмы—как растения, так и животные, со включением человека — выросли каждый из одной клетки по закону клеточного деления, то чем же объясняется бесконечное разно-образие этих организмов? На этот вопрос дало ответ третье великое открытие: теория развития, впервые систематизированная и обосно-ванная Дарвином. Какие превращения ни предстоят в будущем этой теории в частностях, но в целом она уже и теперь решает рассматрива-емую проблему более чем удовлетворительным образом. В основных чертах указан ряд развития организмов от немногих простых форм до все более разнообразных и сложных, как мы наблюдаем их в наше время, кончая человеком; этим дано было не только объясне-ние существующих представителей органической жизни, но и зало-жена основа для предыстории человеческого духа, для изучения различных ступеней его развития, начиная от простой, бесструктур-ной, но испытывающей раздражение протоплазмы низших организмов и кончая мыслящим человеческим мозгом. Без этой предыстории существование мыслящего человеческого мозга остается чудом.
Благодаря этим трем великим открытиям основные процессы природы объяснены, сведены к естественным причинам. Здесь остает-ся добиться еще только одного: объяснить возникновение жизни из неорганической природы. На современной ступени знания это озна-чает попросту возможность изготовить белковые тела из неоргани-ческих веществ. Химия все более и более приближается к решению этой задачи, хотя она и далека еще от этого. Но, если мы вспомним, что только в 1828 г. Велер получил первое органическое тело, моче-вину, из неорганических веществ, если мы обратим внимание на то, какое бесчисленное множество так называемых органических соеди нений получается теперь искусственным образом без помощи каких бы то ни было органических веществ, то мы не решимся, конечно, утверждать, что белок является непереходимым барьером для химии. В настоящее время она в состоянии изготовить всякое органическое

вещество, состав которого она точно знает; лишь только будет точно известен состав белковых тел, химия сможет приступить к получе-нию живого белка. Но требовать от химии, чтобы она дала в мгно-вение ока то, что самой природе, при исключительно благоприятных обстоятельствах, только на отдельных планетах удалось сделать по-сле миллионов лет — это значит требовать от нее чудес.
Таким образом материалистическое мировоззрение в наше время несомненно более обосновано, чем в прошлом столетии. Тогда —до известной степени исчерпывающим образом — было объяснено толь-ко движение небесных тел и движение земных твердых тел, происхо-дящее под влиянием тяжести; почти вся область химии и вся органи-ческая природа оставались таинственными и загадочными. Теперь вся природа лежит перед нами как некоторая система связей и про-цессов, объясненная и понятая по крайней мере в главных чертах. Материалистическое мировоззрение означает просто понимание при-роды такой, какова она есть, без всяких посторонних прибавлений, и поэтому-то это материалистическое мировоззрение было перво-начально у греческих философов чем-то само собой разумеющимся. Но между древними греками и нами лежит более двух тысяч лет идеалистического по существу мировоззрения, а в таком случае воз-врат даже к само собою разумеющемуся труднее, чем это кажется на первый взгляд, ибо дело идет не о простом отвержении всего теоретического содержания этих двух тысяч лет, а о критике его, о вылущении из преходящей идеалистической формы ценных резуль-татов, добытых в рамках этой ложной, но неизбежной для своей эпохи по историческим условиям формы. А как это трудно, доказы-вают нам те многочисленные естествоиспытатели, которые в пределах своей частной науки являются беспощадными материалистами, а вне ее не только идеалистами, но даже благочестивыми, правоверными христианами.
Все эти эпохосозидающие завоевания естествознания прошли ми-мо Фейербаха, не задели его глубоким образом. Ответственность за его ошибки падает единственно на жалкие немецкие отношения, благодаря которым профессорские кафедры исключительно замеща-лись ничтожными эклектическими крохоборами, между тем как Фей-ербах, бывший бесконечно выше всех этих крохоборов, тупел и кис-нул в деревенском захолустьи. Этим и объясняется, что когда он касается вопросов естествознания, то — за исключением отдельных гениальных обобщений — он так часто должен довольствоваться бел-летристическими фразами. Так, например, он говорит: «Конечно, жизнь не есть продукт какого-нибудь химического процесса, вообще не есть продукт какой-нибудь отдельной силы природы, или явления, как это думает метафизический материалист в своем сведении к этому жизни; она—результат всей природы». То, что жизнь есть ре-зультат всей природы, нисколько не противоречит тому обстоятель- ству, что белок, являющийся исключительным, самостоятельным но-сителем жизни, возникает при определенных, даваемых всей связью природы, условиях, но возникает все же как продукт химического процесса. <Если бы Фейербах жил при таких условиях, которые позволили бы ему хотя бы поверхностно следить за развитием есте-ствознания, то он никогда не стал бы говорить о химическом про-
цессе как о действии одной изолированной силы природы.> этому

же одиночеству следует приписать то обстоятельство, что Фейербах
ударяется в бесплодные и бесцельные спекуляции насчет отношения мышления к мыслящему органу, мозгу – область, в которую за ним так охотно следует Штарке.
Как бы то ни было, Фейербах восстает против названия «материализм». И не без основания, ибо он не может освободиться окончательно от идеализма. В области природы он материалист. Но в обла-сти человеческой...

КАРЛ ШОРЛЕММЕР
1892 г.

Не только люди науки во всех странах, но и социал-демократия в Германии со скорбью склоняется перед могилой, которая закрылась сегодня на южном городском кладбище в Манчестере. Великий химик, который покоится там, был коммунистом раньше, чем выступил в Германии Лассаль. Он был далек от того, чтобы скрывать свои убеждения и до самой смерти был активным членом социалистической партии Германии и регулярно платил членские взносы.
Карл Шорлеммер родился 30 сентября 1834 г. в Дармштадте, учился в гимназии в родном городе и затем изучал химию в университете в Гиссене и Гейдельберге, По окончании курса наук он переехал в 1858 г. в Англию, где тогда открыта была карьера для талантливых химиков либихской школы. В то время как большинство его сверстников-коллег бросилось в область промышленности, он остался верен науке. Сначала он был ассистентом у частного химика Августа Смита, затем у Роско, который незадолго до этого был назначен профессором вновь основанного Оуэнского колледжа. В 1861 г. Шорлем-мер, бывший до того частным ассистентом Роско, получил штатное место лаборанта Оуэнского колледжа.
К этим шестидесятым годам относятся его открытия в химии, произведшие эпоху в науке. Органическая химия настолько развилась, что из груды разрозненных, более или менее несовершенных данных о составе неорганических тел она могла превратиться в действительную науку. Шорлеммер выбрал объектом исследования простейшие из этих тел, в уверенности, что именно здесь надо положить основу новой науке: это — тела, в состав которых первоначально входят только углерод и водород; с заменой части их водорода другими, простыми или сложными, веществами, они превращаются в новые, разнообразнейшие, с различнейшими свойствами тела. Это были парафины, из которых более известные содержатся в нефти; из них получаются алкоголи, жирные кислоты, эфиры и т. д. Теми знаниями, которыми мы в настоящее время обладаем о парафинах, мы обязаны главным образом Шорлеммеру. Он исследовал известные в то время соединения, принадлежащие к группе парафинов, отделил один вид от другого, и многие из них были впервые получены им в чистом виде. Другие члены ряда, которые по теории должны были существовать, но в действительности не были еще найдены, были им открыты и им же получены. Таким образом он стал одним из основателей современной научной органической химии.
Наряду с этими специальными работами он еще много занимался так называемой теоретической химией, т. е. основными законами своей науки и той связью, которая существует у нас со смежными

219

науками, именно с физикой и физиологией. К этой области он был особенно призван. Он был единственным выдающимся естествоиспытателем своего времени, который не пренебрег изучением тогда всеми презираемого Гегеля, которого сам он высоко ценил. И вполне справедливо. Кто желает совершить кое-что в области теоретического общего естествознания, тот должен рассматривать явления природы не как неизменные величины, — что делает большинство, — а как изменчивые, текучие. А этому еще и поныне легче всего научиться у Гегеля.
Когда я познакомился с Шорлеммером в начале шестидесятых годов, — в короткое время Маркс и я подружились с ним, — он часто приходил ко мне с синяками и рубцами на лице. С парафинами ведь шутки плохи; эти большею частью еще неизвестные тела каждую минуту взрывались у него в руках, и таким образом он получил не мало почетных ран. Только своим очкам он обязан тем, что не лишился при этом зрения.
Тогда он был уже законченным коммунистом, которому оставалось только изучить с нашей помощью экономическое обоснование давно усвоенных им убеждений. Затем, познакомившись через нас с успехами рабочего движения в различных странах, он постоянно следил за ним с большим интересом, и особенно за движением в Германии, с того времени как оно перешагнуло первые ступени чистого лассальянства. И когда я в конце 1870 г. переехал в Лондон, наша оживленная переписка большею частью вращалась вокруг естествознания и партийных вопросов.
До этого времени, несмотря на общепризнанную мировую известность, Шорлеммер занимал в Манчестере очень скромное положение. Но затем дело пошло иначе. В 1871 г. он был предложен в члены Королевского общества — Английской академии наук; и — что не часто случается —тотчас же был избран им. В 1874 г. Оуэнский колледж создал наконец — специально для него — новую кафедру органической химии. Вскоре после этого Глазговский университет избрал его почетным доктором. Но внешние почести абсолютно не изменили его. Это был скромнейший в мире человек именно потому, что его скромность основывалась на правильном сознании своей собственной ценности. И именно по этой причине он принимал эти признания как нечто само собой разумеющееся и поэтому спокойно.
Свои каникулы он проводил регулярно в Лондоне у Маркса и у меня, за исключением того времени, которое он бывал в Германии. Еще четыре года назад он принял участие со мной в «экскурсии» в Америку. В 1890 г. мы могли еще поехать в Норвегию, к Нордкапу, но в 1891 г. уже в начале предпринятого нами совместно путешествия, его здоровье расстроилось, и с того времени он больше не приезжал в Лондон. С февраля этого (1892) года он почти не покидал квартиры, а с мая был прикован к постели и умер 27 июня от опухоли в легком.
И этому человеку науки пришлось на самом себе испытать действие закона о социалистах. Шесть или семь лет назад поехал он из Швейцарии в Дармштадт. В это время где-то попался в руки полиции ящик с «Социал-демократом» цюрихского изготовления. Кто иной мог провести эту контрабанду, кроме профессора-социал-

220

демократа? По полицейским понятиям химик — это ведь во всяком случае научно выдрессированный контрабандист. Коротко сказать, был произведен обыск у его матери, у его брата. Но профессор оказался в Гехсте. Немедленно дана была телеграмма; явились туда с обыском, но при этом нашли нечто совершенно неожиданное, именно английский паспорт. Дело в том, что после издания в Германии закона о социалистах он принял английское подданство. Перед этим английским паспортом полиция спасовала: дипломатические осложнения с Англией все-таки нежелательны. Таким образом финалом этой пьесы был громкий скандал в Дармштадте, который на ближайших выборах доставил нам по меньшей мере 500 новых голосов.
От имени Исполнительного комитета я возложил на могилу верного друга и партийного товарища венок с красными лентами и надписью: «От Исполнительного комитета Германской социал-демократической партии».

Приложения

I. ВАРИАНТ ВВЕДЕНИЯ К «АНТИ-ДЮРИНГУ»

Современный социализм, несмотря на то, что по существу он воз-ник из осознания царивших в наблюдаемом им обществе классовых противоречий между собственниками и неимущими, между рабочими и эксплоататорами, — в своей теоретической форме является прежде всего дальнейшим и более последовательным продолжением основ-ных принципов, выдвинутых великими французскими просветите-лями XVIII в., и его первые представители—Морелли и Мабли—не-даром принадлежали к их числу.
Подобно всякой новой теории, он должен был исходить из уже имевшегося запаса идей, хотя корнями он был связан с материаль-ными фактами.
Великие мужи, подготовившие во Франции умы для восприятия грядущей могучей революции, сами выступили в высшей степени революционно. Они не признавали никакого авторитета. Религия, взгляд на природу, государственный строй, общество — все было подвергнуто беспощадной критике. Все должно было оправдать свое существование перед судилищем разума или же от своего суще-ствования отказаться. Мыслящий ум был признан единственным мерилом всех вещей. Это было время, когда, по выражению Гегеля, мир был поставлен на голову, — сперва в том смысле, что человече-ская голова потребовала, чтобы найденные умом положения были признаны также основой человеческого созерцания, действия, обобществления, а впоследствии и в том смысле, что, когда действи-тельность была объявлена противоречащей этим положениям, все было перевернуто вверх дном. Все существовавшие дотоле государ-ственные и общественные порядки, все унаследованные от прошлого воззрения были отвергнуты как неразумные и свалены в одну кучу. Мир в течение прошедшях веков руководился нелепыми предрас-судками; лишь теперь его озарил яркий свет разума, и все прошлое заслуживало лишь сострадания и презрения.
Теперь мы знаем, что это царство разума было не больше, как идеализированное царство буржуазии, что вечная справедливость, которая тогда была прокламирована, нашла свое осуществление в буржуазной юстиции, что разумное государство, Contrat Social Руссо, воплотилось в буржуазно-демократическую республику, — и ни во что другое воплотиться не могло. Великие мыслители XVIII в.—как и мыслители всех предыдущих веков—не могли выйти из тех границ, которые им поставила их эпоха.
Но рядом с противоречиями между дворянством, монархией и буржуазией существовало общее противоречие между эксплоатато-рами и эксплоатируемыми, между неимущими рабочими и богатыми бездельниками, и вот это давало представителям буржуазии воз-можность выступать в качестве представителей страждущего чело-

вечества. Ведь уже намечалась — не выдвигаясь покуда на первый план — протипоположность между рабочими и капиталистами. Это заставляло отдельные выдающиеся умы углублять свою критику, требовать равенства не только политических прав, но и социаль-ного положения, добиваться уничтожения классовых противоречий. В Сен-Симоне оба направления скрестились; у французских аскетиче-ских коммунистов второе заняло доминирующее место. Через Оуэна оно в тесной связи с французским материализмом получило систе-матическое развитие в стране самого развитого капиталистического производства и порожденных им общественных противоречий.
Это развитие с самого начала было отмечено этим противоречием. Т. Мюнцер, левеллеры, «Утопия», Томас Мор и т. д.
Новые преобразования общества опять строятся на вечных за-конах разума и справедливости, которые, однако, как небо от земли, отличаются от законов буржуазных просветителей. Мир, организо-ванный «просвещением» и его принципами, тоже неразумен и неспра-ведлив, а поэтому отвергается наряду со всеми прежними государ-ственными и общественными порядками; причина же того, что истин-ный разум и истинная справедливость доселе не правили миром, за-ключается в том, что до сих пор они не были познаны. Нужно было появление одного гениального человека, который, наконец, пришел и познал их. Появление его не является необходимым звеном в цепи человеческого развития, оно — чистая случайность. Он мог бы точно так же родиться на 500 лет раньше, и тогда бы человечество страдало и заблуждалось на 500 лет меньше.

II. ПИСЬМО П. ЛАВРОВУ
Лондон 12 ноября 1874 г.

Дорогой господин Лавров!

Вернувшись, наконец, из поездки в Германию, я принялся за вашу статью, которую я прочел с большим интересом. Посылаю вам мои относящиеся к ней замечания, которые я пишу по-немецки, что дает мне возможность быть более кратким.
1) Я признаю в учении Дарвина теорию развития, но способ до-казательства (struggle for life, natural selection) * Дарвина принимаю лишь как первое, временное, несовершенное выражение недавно от-крытого факта. До Дарвина именно те господа, которые теперь везде видят только борьбу за существование (Фохт, Бюхнер, Молешотт и другие), видели как раз взаимодействие органической природы, как например, мир растений доставляет животному миру кислород и пищу и, наоборот, животный мир доставляет растениям углекислоту и удобрение, как это в особенности доказал Либих. Оба эти взгляда в известных границах правильны, но оба одинаково односторонни и ограниченны. Взаимодействие тел природы—как мертвой, так и живой — включает в себе гармонию и коллизию, и борьбу, и коопе-рацию. Если поэтому так называемый естествоиспытатель позволяет себе резюмировать все разнообразное богатство исторического разви-тия в односторонней и сухой формуле: «борьба за существование», в формуле, которая даже в области природы может быть принята лишь cum grano salis, то такое отношение само себя осуждает.
2) Из трех названных убежденных дарвинистов ** внимания за-служивает только Гельвальд. Зейдлиц в лучшем случае — мелкая величина, Роберт Бир — романист, роман которого «Drei Mal» («Три раза») только что появился в журнале «Ueber Land und Meer». И там уместно все его бахвальство.
3) Не отрицая преимуществ вашего метода критики, который я назвал бы психологическим, я выбрал бы другой метод. Каждый из нас испытывает на себе влияние той интеллектуальной среды, в которой он преимущественно вращается. Для России, где вы лучше меня знаете свою публику, и для пропагандистского журнала, который обращается к связующему эффекту***, к нравственному чувству, ваш метод вероятно является самым лучшим. Для Германии, где ложная сентиментальность уже причинила и продолжает причинять такой неслыханный вред, он бы не годился, он был бы неправильно понят, был бы истолкован как сентиментальность. У нас скорее нужна ненависть, чем любовь, — по крайней мере прежде всего к
* [Борьбу за существование, естественный подбор.]
** [У Энгельса написано латинскими буквами по-русски.]
*** [У Энгельса латинскими буквами написано: sviazujuscy effecte.]

в первую очередь необходим отказ от последних остатков немец-кого идеализма, восстановление материальных факторов в их исто-рических правах. Поэтому я бы следующим образом обрушился на буржуазных дарвинистов, — и может быть в свое время и сделаю это.
Все учение Дарвина о борьбе за существование есть просто пере-несение из общества в область живой природы учения Гоббса о bel-lum omnium contra omnes (войне всех против всех) и буржуазно-эко-номического учения о конкуренции рядом с теорией народонаселе-ния Мальтуса. Проделав этот кунстштюк (безусловную правиль-ность которого я оспариваю, как уже было указано в 1 пункте в особенности по отношению к теории Мальтуса), опять переносят эти же самые теории из органической природы в историю и затем утверждают, что доказана их верность как вечных законов челове-кого общества. Наивность этой процедуры бросается в глаза, на это не стоит тратить слов. Но если бы я хотел подробнее остановиться| на этом, то я прежде всего назвал бы их плохими экономистами, а затем уже плохими естествоиспытателями и философами.
4) Самое существенное отличие человеческого общества от обще-ствa животных состоит в том, что животные в лучшем случае нако-пляют, между тем как люди производят. Но уже одно это капиталь-ное отличие делает невозможным простое перенесение законов животного общества в человеческое общество. Благодаря этому различию возможно, как вы верно заметили, чтобы человек не только вел борьбу за существование, но и за наслаждение и за увеличение своих наслаждений... и был готов отречься от низших наслаждений для высшего наслаждения *. Не оспаривая ваших дальнейших выводов отсюда, я бы, исходя из своих предпосылок, сделал следующие выводы: человеческое производство на известной ступени достигает такой высоты, что могут быть произведены не только предметы для удовлетворения необходимых потребностей, но и для удовлетворения потребностей в роскоши, сперва хотя бы и для меньшинства. Борьбa за существование, — если мы еще на момент оставим в силе эту категорию, — превращается таким образом в борьбу за наслаждения, не в борьбу за одни только средства существования, а в борьбу за средства развития, за общественно производимые средства развития, а к этой ступени категории из мира животных не могут быть применены. Но если производство в своей капиталистической форме, как это происходит в настоящее время, производит гораздо большее количество средств существования и развития, чем может потребить капиталистическое общество, потому что оно искусственно отстраняет огромную массу действительных производителей от пользования этими средствами существования и развития; если это общество своим собственным законом жизни вынуждается постоянно расширять и без того уже черезмерное производство и поэтому вынуждено само периодически, каждые десять лет, уничтожать не только массу продуктов, но и производительных сил, — то какой же смысл имеет здесь разговор о «борьбе за существование»? Борьба за существование может еще заключаться в том, что производящий

*[У Энгельса эта фраза написана латинскими буквами: celovek vel borjbu ne toljko za suscestwovanie, no za naslazdenie I za uvelicenie svojich naslazdenij…gotov byidlja vyssego naslazdenija otrecsja ot nissich.]

класс oтнимет руководство производством и распределением от класса, в руках которого это руководство находилось до сих пор, но который неспособен уже более продолжать его, а это уже будет социалистическая революция.
Между прочим уже одного рассмотрения предыдущего хода исто-рии как непрерывной классовой борьбы достаточно для полного выяснения всей поверхностности понимания этой истории как незначительной вариации проявлений «борьбы за существование». Поэтому я никогда не сделал бы такого одолжения этим псевдонатуралистам
5) По той же причине я соответственно иначе формулировал бы ваш по существу верный тезис, гласящий, что идея солидарности для облегчения борьбы могла... вырасти, наконец, до того, чтобы охватить все человечество и противопоставить его как солидарное общество братьев остальному миру минералов, растений и живот- ных *.
6) Но я не могу, наоборот, согласиться с вами, что борьба всех против всех ** была первой фазой человеческого развития. По моему мнению, общественный инстинкт был одним из важнейших рычагов развития человека из обезьяны. Первые люди вероятно жили стадами, и, поскольку мы можем углубиться в глубь веков, мы находим, что так и было.
17 ноября

Мне опять помешали, и я опять принимаюсь за это письмо, чтобы отправить его вам. Вы видите, что мои замечания относят-ся скорее к форме, к методу вашей критики, чем к ее сущности. Я надеюсь, что вы найдете их достаточно ясными, я писал их второпях и, перечитывая их, хотел бы изменить некоторые слова, но я боялся сделать это письмо слишком неудобочитаемым.
Шлю вам сердечный привет.
Ф. Энгельс

* [Последняя фраза у Энгельса написана латинским шрифтом: cto ideja solidarnosti dlja oblegcenija borjby mogla vyrosti nakonec do togo, stoby ochwatitj vse celovecestvo i protivopastavitj jego kak solidarnoje obsestvo braticv ostalnomu miru mineralow, rasteniy i zivotnych.]
** [В тексте: borjba vsech protiv vsech.],

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Hegel, Geschiclite der Philosophie, Bd. Ill, стр. 306 и сл.
2 Гегель, Dng., Vorr. I.
Стр. 352 (в дальнейшем всюду цитируется следующее издание: Гегель, Энциклопедия философских наук, часть первая. Перевод Б. Столпнера, под ред. А. Деборина и Н. Карева, со вступительной статьей А. Деборина. Институт К. Маркса и Ф. Энгельса. М. 1929): «Лессинг сказал в свое время, что со Спинозой обходятся, как с мертвой собакой. Мы не можем сказать, что в наше время лучше обходятся со спинозизмом и вообще со спекулятивной философией, когда видим, что те, которые излагают их и судят о них, даже не дают себе труда правильно понять факты и верно их передать. Последнее было бы минимумом справедливости, и такого минимума спекулятивная философия, во всяком случае, имела бы право требовать».
3 Buchner, Kraft und Stoff, Th. Thomas, Lpz. 1862.
Стр.170: «Мы не можем иметь никакой науки, никакого представления об абсолютном, т. е. о том, что выходит за пределы окружающего нас чувственного мира. Сколько бы ни старались господа метафизики определить абсолютное, сколько бы ни стремилась религия возбудить веру в него допущением непосред-ственного откровения, ничто не может вскрыть этого внутреннего недостатка. Все наши знания и представления относительны и вытекают лишь из взаимного сравнения окружающих нас чувственных вещей. У нас не было бы понятия о тем-ноте без света, мы не могли бы представить себе высокого без низкого, тепла без холода и т. д., абсолютных идей у нас нет...»
4 Ср. следующее письмо Энгельса Марксу от 30 мая 1873 г.: «Briefwechsel wischen Friedr. Engels u. Karl Marx, 1844—1883», Hrsg. v. A. Bebel und Ed. Bem-rtein, Stuttgart 1913, Bd. 4.
Стр. 244—246: «Предмет естествознания — движущееся вещество, тела. Тела неотделимы от движения, их формы и виды можно познавать только в дви-жении, о телах вне движения, без всякого отношения к другим телам, нельзя ничего сказать. Только в движении тело показывает, что оно есть. Поэтому естествознание познает тела, только рассматривая их в их отношении друг к другу, в| движении. Познание различных форм движения есть познание тел. Исследова-ние этих различных форм движения есть поэтому главный предмет естествозна-ния. (Очень хорошо; это также мой взгляд. —К. Ш[орлеммер].). *
1. Простейшая форма движения, — это перемена места (внутри времени, чтобы сделать удовольствие старому Гегелю)—механическое движение.
а) Движения отдельного тела не существует; однако, говоря относительно, падение можно pассматривать как таковое. Движение к одному, общему для мно-гих тел, цснтральному пункту. Но как только отдельное тело должно двигаться в другом направлении, не к центру, оно, правда, подпадает под законы падения,
Но последние видоизменяются. (Cовершенно верно!.. К. Ш.)
* [В письме Энгельса имеются сделанные Шорлеммером пометки.]

Поиск по сайту: