ПСИХОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ

Поиски специфики мышления обычно начинаются с установления признаков, отличающих его от перцепции. Во всяком случае такова гносеологическая традиция, сложив­шаяся в классической философии и не утратившая поныне своего значения. Благодаря ей широко распространено опре­деление мышления как процесса опосредствованного и обоб­щенного воспроизведения существенных связей между явле­ниями, давно уже ставшее типичным. Без признаков «опос-редствованность», «обобщенность» и «воспроизведение суще­ственных связей» не обходилась, пожалуй, ни одна из сенсуалистических или рационалистических версий мышле­ния. Философские расхождения между сенсуализмом и рационализмом возникали сразу же, как только приступали к конкретизации традиционных «универсалий» мышления в терминах языкоречевых, понятийно-логических и наглядно-образных принципов. Известно, что сенсуалистическая гипо­теза нивелировала различия перцептивных и мыслительных процессов, тогда как рационалистический взгляд усматривал принципиальный рубеж между ними.

До сих пор сторонники сенсуалистических идей в теории познания подразумевают под мышлением более сложные (по сравнению с перцепцией) образно-чувственные ассоциации, а рационалисты сводят перечень специфических признаков мышления к свойствам его языкоречевых и.понятийно-логи­ческих форм. Принципиальный смысл сенсуалистической

точки зрения заключается в том, чтобы не признавать за мышлением никаких особых, отличных от перцептивных, свойств, а его обобщенность и опосредствованность считать производными от обобщенности и опосредствованное™ чув­ственных ассоциаций. При этом понятийные формы мышле­ния редуцируются к чувственным формам-образам, высказы­вание -— к ассоциативной последовательности «перцептив­ных» понятий, а умозаключение — к ассоциативному ком­плексу «перцептивных» высказываний.

Согласно рационализму природа мышления изначально предопределена языковыми и понятийными свойствами. Произвольность и условность языковых (речевых, знаковых, символических и логических) средств способствуют радикаль­ному отделению мышления от перцепции. Мышлением можно называть лишь то, что выражено средствами языка и логики. По сути дела мышление тождественно языку и логике, а его признаки — «опосредствованность», «обобщенность» и «вос­произведение существенных связей» — приобретают логико-лингвистические значения.

Современная гносеология считает сенсуалистические и рационалистические традиции прояснения специфики мыш­ления необходимыми, но не достаточными. Дело в том, что они ограничиваются, как правило, анализом объектных возможностей мышления, т. е. анализом особенностей чувст­венно-образного, языкового и логического воспроизведения объекта в мышлении. Тогда как проблемы субъектной специфики мышления остаются в стороне от традиционного подхода или в лучшем случае подразумеваются формально. Исследовательский опыт завершающего столетия, приобре­тенный особенно в философской антропологии, феноменоло­гии, прагматизме, герменевтике, экзистенциализме, а также в психологии, лингвистике и смежных с ними дисциплинах, убедительно демонстрирует, что трудности определения ког­нитивной природы мышления возникают всякий раз при обращении и конкретизации ее субъектно-деятельностных оснований.

Мышление как предмет теории познания

Когда усматривают в мышлении одну из наиболее важных сущностных способностей человека, то оправдывается стрем­ление не только отличить рациональные черты человеческого бытия от образа поведения животных. С понятием о мышлении связывают интегративный способ познавательной деятельности человека по удовлетворению своих потребностей в знаниях о мире, о других людях, о самом себе, в общении и передаче опыта одних поколений другим. Мышление сосредоточивает и реализует творческий потенциал человека, продуцирует новое знание, обеспечивая прогнозирование и принятие решений, анализ и разрешение проблемных ситуа­ций.

Если мышление есть рационалистическая способность человека как субъекта познания, общения, повседневной жизни, культуры и истории и если вся его когнитивно-твор­ческая активность пронизана разнообразными индивидуаль­но-личностными и интерсубъективными значениями своего носителя, организована в способах его жизнедеятельности, то, по-видимому, нельзя рассуждать о мышлении, «вынося за скобки» философского анализа проблемы его субъектной специфики. Мышление внедрено в своего носителя-субъекта точно так же, как, скажем, сам человек связан с обществом. Насколько глубоко субъектные факторы влияют на мысли­тельные процессы и какие конкретные способы их субъектной организации значимы, зависит от того, в каком контексте культуры, истории и общественной жизни они протекают. Поэтому одинаково нельзя понять ни специфику мышления в отрыве от его субъектно-деятельностных оснований, ни самого субъекта, отвлекаясь от его мыслительных функций. Мышление — когнитивный способ существования и жизне­деятельности субъекта, и в этом смысле можно говорить, что его философско-гносеологический анализ есть вместе с тем и социокультурное исследование.

Пренебрежение субъектной характеристикой мышления как когнитивной деятельности породило ряд трудностей его понимания в традиционной гносеологии. Прежде всего речь

идет о трудностях, связанных с известными иллюзиями «непосредственной данности объекта», «бессубъектности» и «спонтанной активности» мышления.

Сенсуалистическая версия иллюзии «непосредственной данности объекта» базируется на принципах типа «нет ничего в разуме, чтобы не было в чувствах» или «быть — значит быть воспринимаемым». Рационалистическая версия этой же иллюзии исходит из принципов субстанционализации языко­вых и понятийных способов замещения объекта в мышлении, например в картезианском или гегельянском духе. Чувствен­ный образ, язык и понятие оказываются источниками, порождающими иллюзорный эффект непосредственной дан­ности объекта в мышлении. Создается впечатление, что мышление оперирует с объектами, непосредственно данными в образе, языке или понятии.

Субъектно-деятеяьностная парадигма современного учения о мышлении «разрушает» подобные иллюзии. Образные, языковые и понятийные формы играют в мышлении роль инструментальных средств, способов получения знаний об объекте. С их помощью осуществляются мыслительные операции с предметными, когнитивно-информационными зна­чениями объекта. Контакты человека с внешним миром не являются непосредственными и возможны настолько, на­сколько позволяют это инструментальные ресурсы чувствен­ности, языка и логики. Он может осмыслять мир в той мере, в какой владеет своими чувствами, языком и логикой, а также и другими способностями своего сознания (эмоциями, волей, памятью, воображением, интуицией и т. п.). Таким образом, иллюзорные факты непосредственной данности объ­екта не согласуются с опосредующим действием субъектных механизмов и способностей человеческого мышления.

Другая иллюзия — иллюзия «бессубъектности» мышле­ния — является оборотной стороной иллюзии «непосредст­венной данности объекта». Разговор об участии субъектных факторов в мышлении вообще излишен, если придерживаться традиционного подхода.- Ведь он лишь номинально подразу­мевает понятие^ о субъекте как носителе мышления. Мыш­ление преимущественно изображается процессом бессубъект-

ного, безличностного, анонимного воспроизведения объекта. Чрезмерный отрыв мышления от субъектных оснований, а значит, и от повседневной жизни людей, от контекста культуры, истории, познания и общения значительно обед­няет теорию познания, исключая из анализа партикулярность и сложность организации субъектной деятельности, интерсу­бъективные способы ее осуществления. Самая благодатная почва иллюзии «бессубъектности» обнаруживается в так называемых явлениях саморефлексии, или в мыслях о мысли. В частности, интроспективная методология позволяет дости­гать максимального «очищения» рефлексивных процессов от субъектных возмущений. За любой формой иллюзии «бес-субъектности» маскируется вкорененность мышления в це­лостную организацию человеческой жизнедеятельности.

Объяснительные возможности субъектно-деятельноетной парадигмы благотворно сказываются на преодолении иллюзии «бессубъектности» мышления и питаемых ею тенденций гносеологического объективизма. Этому в немалой степени способствует аргументация мышления в терминах социокуль­турной эволюции жизнедеятельности людей. Их жизненный мир, взятый во всем богатстве и разнообразии своих культурно-исторических изменений и проявлений, задает основные способы познавательного отношения к объекту. Есть все необходимые основания утверждать, что мыслительная способность человека, как и другие способы его сознательной и психической деятельности, претерпела длительнейшую социокультурную эволюцию. ripaBfla_k даже опираясь на изобилие конкретных данных и многочисленных гипотез о генезисе человеческого мышления,⁸ приходится говорить только в самых общих чертах. Здесь, в наших рассуждениях, мы по необходимости вскользь затронем принципиальный смысл идеи культурно-генетической зависимости мышления от субъектных особенностей деятельности в целом.

⁸ Имеются в виду данные и гипотезы таких обхайтей знания, как, например, культурологические (первобытная культура, мифология, история религии и др.), археологические, антропологические, психологические, лингвистические и другие, смежные с ними дисципли»ы.

Уже при первом, эскизном знакомстве с мышлением в качестве разновидности когнитивной деятельности мы видим его структурное сходство с общим строением человеческой деятельности. Это касается их сходства во всех узловых ком­понентах, характер которых проявляется в свойствах направ­ленности (интенциональные свойства), инструментальной ос­нащенности (способы, средства, формы) и обусловленности (кондициональные свойства) деятельности. По существу, жизнедеятельность людей, как в ее ингросубъектных (внут-рисубъектных), так и интерсубъектных (межсубъектные от­ношения) способах организации, является социокультурным аналогом, архетипом мыслительной деятельности. Обраще­ние к данным философской антропологии, археологии, тео­рии антропогенеза, истории первобытной культуры, палео-лингвистики и т. п. позволяет судить о взаимосвязанности действия таких стержневых тенденций социокультурной эво­люции мышления, как: изготовление и совершенствование орудий труда (техники), дифференциация и усложнение кол­лективных форм человеческой жизни и соответствующих им средств общения (жесты, знаки, символы, речь, язык); струк­турно-функциональные изменения антропологической консти­туции тела человека и нейрофизиологической организации его мозга.

Развитие сознания и мыслительных способностей человека, в частности на начальных этапах культурной истории, обя­зано главным образом совместному действию этих тенден­ций. Формирование мышления было продолжительным, про­тиворечивым и многофазным историческим процессом, зави­сящим от инструментальных, интенциональных и коммуника­тивных способностей человека, а также от конкретных усло­вий, в которых протекала его жизнь. Мыслительные функции на архаических фазах своего развития непосредственно «вплетены» в ткань человеческого поведения и образа жизни. Архаическое мышление — это телесное мышление, его сред­ства и формы — кинематические средства и формы дейст­вий человеческого тела. Архаическое мышление опери­рует наглядно-действенными и чувственно-образными фор­мами, «ручными» и «подручными» средствами. Его характер

нельзя отличить от перцептивных, эмоциональных, волевых или мнемических особенностей сознания. Когнитивно-инфор­мационные и операциональные возможности архаического ι мышления ограничены эгоцентрическими, недифференциро-' ванными и синкретическими схемами. Информация об! объекте и месте, где он находится, неразличимы так же, ка неразличимы предмет и его название, предмет и понятие о 1 нем. Эгоцентризм архаического мышления, выражающий его! зависимость от собственной «системы отсчета» человека, человеческого поведения, тела и души, затрудняет различение j причины и следствия, части и целого, общего и особенного, объема и содержания понятия. Архаическое мышление сосредоточивается (центрируется) на отдельных особенностях, свойствах объектов или вещей. Их информационно-Чувствен­ная переработка исключает возможности понятийных обоб­щений и осуществляется на основе расплывчатых, неустой­чивых, символических схем-образов. Переключение внимания с одного свойства на другое не отличается последовательнос­тью или какой-то систематичностью. Информация об отдель­ных свойствах воспринимается недифференцировано, конгло-меративно, одни свойства могут приобретать значение других. Изменение свойств представляется как изменение самих вещей, как появление новых объектов. Синкретические суждения архаического мышления рядоположены, логически не связаны друг с другом. Диффузность их перцептивных отношений «подменяет» аналитико-синтетические операции, следствием чего оказывается архаическая «нечувствитель­ность» к логическому противоречию.

Преодоление эгоцентрических и синкретических ограни­чений архаического мышления связывается с формированием языкоречевых и понятийно-логических механизмов преобра­зования когнитивной информации. Эволюция предложения (основной формы речи) свидетельствует, в частности, о том, что изменения речевых механизмов мышления протекали в направлении от эргативного строя предложения к исторически более позднему, номинативному и завершились отчетливой дифференциацией субъектно-предикатных отношений. Нор­мирование индуктивно-дедуктивных механизмов мышления

способствовало закреплению операциональных навыков раз­личения и отождествления информационных значений и соответственно — понятийному обобщению (например, родо­видовой структуры понятия). Постоянные потребности чело­века в информации и знаниях формировали продуктивные способности его мышления — способности конструирования новых понятий и конструирования новых знаний, т. е. творческие способности. В свою очередь, творческие способ­ности человека влияли на его превращение в субъекта культуры и истории, познания и общения. Создавая мир материальной и духовной культуры, человек определился как мыслящий субъект. Мышление оказалось универсальной способностью, раскрывавшей возможности человека в любом модусе его субъектных значений.

Третья традиционная 'Иллюзия — иллюзия «спонтанной активности» мышления, так же как и иллюзия «бессубъект-ности», есть следствие пренебрежения его субъектной специ­фикой. Ближайшей предпосылкой ее образования служит факт глубочайшей опосредованности и большая неопределен­ность зависимости мышления от факторов и ресурсов чело­веческой деятельности. Произвольная активность мышления достигает своих предельных степеней особенно в творческих актах, в которых установить ее конкретные детерминанты бывает крайне затруднительно. Поэтому свободная активность мышления очень часто наделяется чертами абсолютности и беспричинности. Указания на внешние источники детерми­нации мышления, как правило, недостаточно. Оно формально фиксирует информационные значения объекта-источника и не учитывает органическую связность мыслительных процес­сов со своим носителем-субъектом. Именно субъектная детер­минация в целом скрывает источник-носитель мыслительной активности. Пласты субъектной детерминации можно условно упорядочить иерархическим образом. Так, нижние пласты, наиболее глубинные и отдаленные от мышления, несут в себе всевозможную детерминирующую информацию социального и культурно-исторического характера (от архаики до совре­менности). Формы выражения их влияния на процессы

мышления могут быть вполне конкретными. Для примера сошлемся на известное юнговское понятие архетипа.

Другие, вышележащие пласты условно обозначим средни­ми и соотнесем их с субъектно-личностными и интерсубъект -ными способами организации мышления. Здесь просматри­вается влияние на активность мышления таких факторов, как факторы тела, перцепции, эмоций, воли, провалого опыта, общения и многих других. Конечно же, различия между нижними и средними пластами (разделение на пласты) очень условно. Тем более если иметь дело с детерминирующими тенденциями столь.универсальных и многозначных факторов, к каким обычно относят действие бессознательного.

Наконец, верхние пласты субъектной детерминации пред­ставляют собой совокупность внутримыслительных предпосы­лок. Роль таких предпосылок могут выполнять факторы, скрывающиеся за понятиями «потребности», «мотивы», «ин­тересы», «установки», «планы», «намерения», «гипотезы», «идеалы» и т. п. По своему назначению они неравноценны. Одни из них несут преимущественно социальную нагрузку, другие — психологическую, третьи — познавательную и т. д. Каждый из факторов обладает потенциалом причинности и обнаруживает его в конкретном составе мыслительной дея­тельности.

Все иллюзии, порожденные традиционным подходом к мышлению, преодолеваются на путях прояснения его субъ­ектной специфики. Успехами в ее экспликации современная философия во многом обязана целому ряду дисциплин гуманитарного и естественно-научного толка. По мере усиле­ния дифференциации и интеграции знаний о мышлении все настоятельней проступает необходимость разобраться в соот­ношении их философских и конкретно-научных аспектов. Если за дифференциацией знаний скрывается плюрализм и дефицит их единства, то интеграция выражает процессы междисциплинарного синтеза понятий и взаимодействия разных исследовательских позиций. Применительно к мыш­лению как предмету исследования действие процессов диф­ференциации и интеграции знаний характеризуется одним очень принципиальным обстоятельством. В отличие от явле-

ний, по поводу которых между философской и конкретно-научной аргументацией прослеживается достаточно четкий водораздел, рассуждения о мышлении представляют своего рода «сплав» философского и специального (психологическо­го, логического, лингвистического, социологического, куль­турологического, исторического и т. п.) знания. Такой сплав аргументов подвергнуть разделению бывает практически невозможно. Даже, несмотря на высокую специализацию, анализ мышления зачастую «пестрит» смешениями, подме­нами, сходством с понятиями, имеющими философское происхождение.

Нередко встречаются случаи одностороннего преувеличе­ния значимости отдельных подходов к мышлению, как, например, случаи психологизации теории познания, логики, лингвистики и других гуманитарных наук. Не менее известны подходы к мышлению, страдающие излишней формализа­цией, социологизацией или, например, компьютеризацией («искусственный интеллект»). Одиозно выглядят случаи натурализации философского понятия о мышлении, в кото­рых его просто редуцируют к физиологическим, биологичес­ким, энергетическим и другим подобным «материальным» эрзацам. Конечно, проникновение «языка» одной науки в пределы другой составляет неотъемлемую черту их успешного развития. Более того, интегративные процессы разрушают «барьеры» непонимания между разными подходами и создают условия для «перевода» одного исследовательского языка на другой и обратно. Тенденции же абсолютной экспансии какой-то одной системы понятий в другие обнаруживают свою несостоятельность в гносеологическом (получение ис­тинных результатов) и нравственном смысле слова.

Беглый ретроспективный взгляд на историю философии убеждает в том, что понятие о мышлении развивалось под непосредственным влиянием логики и псяхологии. Логику всегда интересовала и продолжает интересовать формальная сторона способов организации мышления· Понятийные формы мысли и то, как они связаны между гобой в суждениях и умозаключениях, всегда считались предметом логики. Прав­да, тенденции символизации и математизации логических

средств в течение последних десятилетии чуть ли не привели к полному забвению ее связей с мышлением. В логике вовсе перестали говорить о мышлении, и сама она отпочковалась от философии, превратившись в самостоятельную область знаний. Чрезмерная строгость и абстрактность логической символики заметно ограничили возможности ее применения в анализе мышления. И все же всеобщность и необходимость формально-логических аспектов мышления предопределяют их. когнитивную роль в поисках его специфики.

Философско-психологическое понятие о мышлении состав­ляется двумя путями. Идя по первому пути, психологи изучают мышление в опоре на стандарты естествознания. Согласно им объяснение психики и психических: процессов базируется на биологических, физиологических, нейрофизи­ологических и других аналогичных принципах. Приобретая известные экспериментально-теоретические преимущества ес­тественно-научных моделей объяснения, эти подходы прене­брегают предметно-гуманитарными особенностями человечес­кой жизнедеятельности. Другой путь психологии как раз, напротив, акцентирует приоритет социогуманитарных прин­ципов понимания человеческой психики. В частности, пси­хологический взгляд на мышление в контексте целостной деятельности человека как субъекта культуры, истории и общества конкретизирует и расширяет возможности фило-софско-гносеологических обобщений. При всей разнице прин­ципов и способов объяснения пути психологии мышления тесно связаны с философией, причем подчас нельзя разгра­ничить, где кончается психологическая аргументация и начинается философская. В этой связи возникает вопрос о возможностях и границах психологизации теории познания.

Критическое наступление на психологизм в философии (а также в логике, лингвистике, социологии и др.) не смогло избежать искажений, в пылу полемики «вместе с водой выплеснуть из ванны и ребенка», броситься в противополож­ную крайность — радикальный антипсихологизм. Наиболь­ший ущерб в критических атаках психологизма был нанесен фундаментальным понятиям о субъекте и мышлении. Так, критикуя психологизм в теории познания, сторонники нео-

позитивистской философии низвели категории «субъект» и «мышление» на положение абстрактных предпосылок. Кри­тика психологизма в философской феноменологии (Э. Гус­серль) вылилась в утверждение о «чистых феноменологичес­ких структурах» мышления с их бессубъектными, внепоня-тийными, в неязыковыми и безобразными особенностями. Примеры радикальной критики психологизма показывают, что полное отрицание зависимостей познания и мышления от человеческой психологии оказывается столь же несостоя­тельной позицией в философии, сколь ограничены и непро­дуктивны попытки психологических редукций. Попытки изгнать психологию «за двери» теории познания обернулись тем, что она проникла в нее через «окно». Красноречивое подтверждение этому находятся в характеристиках таких, например, понятий, как гуссерлевское понятие жизненного мира, в психологических особенностях феноменологической теории познания М. Мерло-Понти.

Справедливости ради надо заметить, что критика психо­логизма указала на несостоятельность попыток полной пси­хологической редукции теории познания. Против этого утверждения трудно возразить. Руководствуясь им, удается избежать эклектического понимания связи «философского» и «психологического». Из того, что психологический аспект выражает специфику определенных мыслительных функций, еще не следует необходимость сведения к нему всех осталь­ных, включая и философско-гносеологический. Подобное сведение сродни тем ситуациям, когда замыкаются в пределах философии и пренебрегают выходом за них в область психологической, логической, лингвистической или любых других разновидностей научной конкретизации. Соблюдение междисциплинарных требований о несводимости одних под­ходов к мышлению к другим гарантирует правильность их соотношения.

Постановка проблемы взаимосвязи языка, речи и мышле­ния предполагает определенное соотношение философского, лингвистического и псйхолингвистического аспектов мышле­ния. Отношения «язык — речь — мышление» таковы, что в речи воплощается общезначимая природа языка и субъект-

но-деятельностные качества мышления. В зависимости от того, акцентируются ли языковый, речевой или мыслитель­ный компонент этих отношений, изменяется и характер взаимосвязи всех трех аспектов рассмотрения мышления. Так, в философской феноменологии язык и мышление изучаются порознь, независимо друг от друга. Современные теории речевых актов и вербального мышления склоняются к отождествлению языковых, речевых и мыслительных структур. Согласно им мышление квалифицируется обычно как языковое, речевое, или вербальное, а его философская характеристика по сути подменяется специальной, лингвис­тической или психолингвистической. Конкретизация и пол­нота наших знаний о мышлении в существенной мере обусловлены контекстом человеческого общения. Теория познания всегда испытывала недостаток сведений об особен­ностях общения. Многообразие способов обмена мыслями и совместной мыслительной деятельности людей не исчерпыва­ется обсуждением вопроса о связях языка, речи и мышления. Анализ этих связей осуществляется нынче в более широком и значимом социокультурном контексте человеческой жизни. Роль языковых и речевых средств выражения мышления раскрывается гораздо полнее в терминах таких способов его организации, как способы диалога, игры, понимания. На этих путях сегодня стараются избежать крайностей при определении дисциплинарной компетенции в философии, лингвистике и психолингвистике, тем самым проливая свет на языкоречевые тайны мышления.

Современные модели мышления

Субъектная специфика мышления как деятельности ха­рактеризуется тремя классами свойств: интенциональные свойства выражают то, на что она направлена (предмет, объект, цель, результат и т. п.); инструментальные свойства выражают ее средства и формы (операции, понятия, язык, образы и т. п.); кондициональные свойства выражают условия ее осуществления (потребности, интересы, мотивы и т. п., а также зависимость от таких факторов, как воля,

эмоции, память, бессознательное и т. п.). Свое название модели мышления как деятельности получают в соответствии с каждым из перечисленных классов свойств, в терминах которых они изучают мышление в качестве предмета иссле­дования. Поэтому здесь речь пойдет об интенциональных, инструментальных и кондициональных моделях мышления, имеющих, кстати, широкое хождение в сегодняшней фило­софии и смежных с нею областях знания.

Интенционалъные модели. Интенционалъные свойства мышления стали систематически изучаться со времен Ф. Брентано и Э. Гуссерля. Хотя идея интенциональности мышления длительное время оставалась высоко-абстрактной и терминологически вычурной, она оказалась очень плодо­творной и работающей, ибо выражала реальную динамику его процессов. Ее использование в работах последних лет дало интересные результаты.⁹ Отвлекаясь от подробного обсуждения феноменологической методологии исследования, которое составляет специальную задачу, мы уточним важ­нейшие положения интенционального подхода к Мышлению.

За понятием интенциональности закрепилось основное значение направленности мышления на предметные значения любых объектов и целей. Интенциональные свойства, по Гуссерлю, являются самыми специфическими и универсаль­ными свойствами мышления как деятельности. Их совокупность определяет способ ее осуществления. Реализация мыслительных действий-операций зависит от того, что стоит «перед» ним, с чем или с кем они «встречаются» как с предметом. Мир предметов в мышлении предстает в виде поля его возможных интенциональных актов и состояний. Каждый предмет обладает гораздо большим объемом своих значений, нежели тот их объем, который раскрывается в мышлении. Мышление имеет дело лишь с частью предметных значений. Остальная часть информации остается за пределами мышления.

⁹ См.: Husser], Intentionaly and Cognitive Science / Ed. by H. L. Drey­fus. Cambridge, 1982; Husserl and Intentionality: a Study of Mind, Meaning and Language / Ed. by D. W. Smith, R. Mclntyre. Dordrecht, 1982; Searle S.R. Intentionality: an Essay on the Philosophy of Mind. New York; Cambridge, 1983.

Интенциональная деятельность мышления осуществляется двумя основными способами: ноэматическим и ноэзомати-ческим. От их взаимной согласованности зависит эффект направленности и продуктивность мышления. Ноэматические средства и формы мышления «ответственны» за определение предметных значений. Они, так сказать, соотносятся с внешним миром предметов, выражают значения в понятий­ных формах и упорядочивают их в операциональные после­довательности. Понятийные категории отличаются априорны­ми способностями организации предметных значений в мышлении, они формальны и лишены образности. Процесс порождения мысли с помощью априорных матриц —- поня­тийных форм протекает согласно логико-синтаксическим и семантическим правилам. Критерием правильности ноэмати-ческой организации мышления служит интуиция аподикти­ческого типа со своими значениями достоверности и необхо­димости. Один и тот же объект (искомая цель) может приобретать в мышлении разные предметные значения, которые оформляются в соответствующих ноэмах. Но каж­дому мыслительному акту будет соответствовать только одна ноэма.

Другой способ интенциональной организации мышления — Ноэзоматический — обеспечивает направленность его связей с разнообразными субъектными факторами. Ноэзоматический способ «подключает» к мышлению любые явления сознания и психики (волю, эмоции, прошлый опыт, перцепцию, интуитивные и бессознательные средства). Необходимость их «подключения» к мышлению возникает всякий раз тогда, когда требуется прояснить, какое предметное значение может преодолеть дефицит информации. С интенционалистской точки зрения субъектные факторы имеют побочный статус, и обращение к ним следует «по требованию». Например, Ноэзоматический способ «подключения» к мышлению про­шлого опыта сводится: а) к освобождению мышления от иллюзий, предрассудков и предпосылок, оказавшихся лож­ными; б) к обоснованию мнений, покоящихся на вере и ранее необоснованных; в) к превращению обоснованных мнений в истинные утверждения.

Предметные значения, не охваченные интенциональными средствами и формами ноэматического и ноэзоматического способов организации мышления, сохраняют свою искомость и создают перспективу — горизонт его когнитивной работы. Искомость подобного горизонта стимулирует последующие поиски мысли, когда одна решенная проблема влечет за собой постановку другой.

Инструментальные модели. Общее инструментальное представление мышления сводится к его определению в качестве основного средства познания. Задачей инструмен­тальных интерпретаций мыслительной деятельности является нахождение эффективных и оптимальных средств достижения искомой цели и результатов. В качестве средств мышления рассматриваются не только его собственные (языкоречевые, понятийные, образные и т. п.), но и любые другие субъектные и интерсубъектные факторы. Важны,не столько объекты и цели, субъект и условия его деятельности, сколько сам процесс мышления: предметные значения объектов и субъ­ектных факторов фиксируются в виде функций средств мышления.¹

Ход мыслительных процессов распадается на ряд этапов, последовательно сменяющих друг друга. На начальном этапе мысль сталкивается с ситуацией, не удовлетворяющей субъ­екта по причинам неопределенности и искомости. Чтобы трансформировать неудовлетворительную ситуацию в удовле­творительную, субъекту необходимо согласовать мыслитель­ные средства с искомыми целями и тем самым сформулиро­вать проблему. У него вызревают догадки, предположения или гипотезы, которым он пытается придать функциональный вид решения проблемы. Фаза выдвижения гипотез представ­ляет собой перебор различных мыслительных возможностей достижения искомой цели. Плодотворное решение может потребовать от субъекта перебора большего числа возможнос­тей и соответствующих им решений. Когда решение предло­жено, то следующий шаг в работе мышления состоит в извлечении следствий из гипотез. Его инструментальный

¹⁰См.: Gardner H. Frames of Mind. The Theory of Multiple Intelligences. New York, 1983; Castaneda H. Thinking and Doing. Dordrecht, 1975.

смысл заключен в операционально-проверочных процедурах. Решение считается успешным, если из него можно получить достаточное число следствий. Эффективными считаются те следствия, которые позволяют установить меру соответствия информации, имеющейся в распоряжении субъекта, с пред­ложенной гипотезой-решением. Эта фаза мышления сопро­вождается ожиданиями, совпадет ли гипотеза с полученной информацией или нет. Последовательность проверочных операций может быть сколь угодно длинной. Но на каком-то этапе проверки «нащупывается» удовлетворительное решение, и мыслительные операции прекращаются.

Согласно инструментальной модели последовательность мыслительных операций организуется на основе функцио­нального способа их связи, содержащего значительный элемент случайности. Мыслительные процессы на любой фазе их протекания отличаются свойствами случайности, что позволяет ввести в инструментальную модель количественную меру вероятностного упорядочивания мыслительных опера­ций. Ее выражением стало количество мысленных экспери­ментов по отбору гипотезы в духе известного принципа «проб и ошибок». Конкретное число мыслительных проб и ошибок может измеряться большей или меньшей величиной вероят­ности предположений о соответствующих предметных значе­ниях информации.

Определению предметных значений в процессах мышления может предшествовать их чувственная апробация в виде смутных образов, предпочтений и оценок («нравится» — «не нравится», «подходит» — «не подходит»). Перцептивные формы переработки информации являются действенным средством принятия решения. Окончальную функциональную форму предметные значения принимают в понятиях. Любая понятийная форма есть результат соответствующих ей мыс­лительных операций. В работах Ж. Пиаже, например, де­тально прослеживаются операциональные механизмы мысли­тельной деятельности. Операцией называется мыслительное действие, которое обратимо. Так, операции обобщения соот­ветствует операция конкретизации, операции анализа — синтез, операции отождествления — различение и т. д. Как

только возникает необходимость эксплицировать какое-то предметное значение информации, узнать, что оно собой представляет, мы должны определить, какие операции требуется совершить по.отношению к нему. Информация оказывается бессмысленной, если не удается найти нужных операций, раскрывающих ее употребление, и функционально выразить их в понятийной форме. Ценность понятий зависит от эффективности их употребления в контексте ситуации.

Кондиционалъные модели. Подобно тому как инструмен­тализм противопоставил операционально-орудийные качества мышления свойствам его направленности, кондициональные модели главное внимание уделяют роли субъектных факторов и условий. Неизбежно, что такая акцентировка повлекла за собой не только определенные издержки, но и продемонстри­ровала эвристические возможности кондициональных моделей мышления. Мыслительная активность скрыта в недрах субъектных оснований. Чтобы прояснить ее природу, потре­бовалось обособиться от интенциональных и инструменталь­ных значений мышления как деятельности. Ввиду необычай­ной сложности субъектной организации необходимы критерии выбора тех факторов, которые могут служить в роли интегральных причин мыслительяой активности, возникаю­щая здесь сложность вопроса о критериях выбора субъектной детерминации породила крайнюю разобщенность кондицио­нальных моделей мышления- В них отстаивается приоритет влияния то культурно-исторических, то социально-психоло­гических, то индивидуально-личностных или каких-либо других субъектных условий мыслительной деятельности.

В отличие от интенн*юналистских и инструменталистских подходов к мышлени» кондициональные исследования не имеют каких-то обобщающих программ. Что их роднит, так это общая установк* на объяснение зависимости мышления от действия конкргчиых субъектных факторов и условий. Поэтому кондицисаальные модели мышления отличаются большой термино'Огической пестротой. Их показательными примерами Morjf служить отдельные экзистенциалистские, герменевтичесь*¹⁶ и психоаналитические версии источников активности двинления.

Так, по Μ. Хайдеггеру, познавательная активность мыш­ления таится в совокупном действии переживаний, памяти и перцепции. Память хранит прошлый опыт субъекта и активизирует мыслительный процесс проектирования буду­щего. Так как истина не поддается мыслительным кальку­ляциям, то мышление нельзя свести к компьютерным операциям. Истину нужно созерцать, представлять, пережить и оценить. Без прошлого опыта, чувств и эмоций это сделать нельзя. Именно они составляют необходимые условия про­никновения мышления в истину. С точки зрения прошлого опыта мыслительный процесс — это не вычисление будущего, но его ожидание. Истина не исчерпывается калькуляционным значением «есть», ей присуще проективное значение «весть». Мыслительный процесс — процесс эмоционально«чувственно-го вслушивания в бытие, процесс воспоминаний подлинной сущности явлений и ожидания встречи с истиной.

В экзистенциальной психологии обращают внимание на факты мышления в экстремальных ситуациях, в которых оно оказывается под непосредственным влиянием положи­тельных или отрицательных эмоций. Например, эмоции страха негативно сказываются на мыслительных процессах анализа и разрешения проблем в сложных ситуациях. Страх сковывает мыслительные ^способности, ибо он появляется вследствие высокой неопределенности и искомости предмет­ных значений информации. До. тех пор, пока ситуация не прояснится, у субъекта будет оставаться чувство неуверен­ности при принятии решения. Снятие негативной эмоцио­нальной напряженности и преодоление страха происходят в ходе определения искомых целей и получения информации из других источников — прошлого опыта или за счет волевой регуляции.

Кстати, еще Р. Декарт и А. Шопенгауэр усматривали в воле то достаточное основание, без которого неосуществимо мышление как деятельность. Ф. Ницше полагал, что мыш­ление есть разновидность волевой активности субъекта, позволяющей ему принимать решения и командовать. Мысль коренится в волевом акте и осуществляется как волевой акт. ' Акт мышления — это акт воления человека, означающий

регуляцию моего состояния в данный момент времени путем мыслительных операций сравнения с другими состояниями жизни, включая собственный опыт и опыт других людей. Только при затрате волевых усилий субъект способен сомне­ваться, утверждать, отрицать, анализировать и совершать любые другие мыслительные операции.

С психоаналитической точки зрения главной субъектной детерминантой и источником мыслительной активности яв­ляется мотивационный комплекс условий, выполняющих информационно-энергетические функции. Известно, что уве­личение энергии уменьшает содержание информации и, наоборот, рост информации влечет за собой уменьшение энергии. Увеличение количества свободной энергии в моти-вационном комплексе повышает эмоционально-волевую на­пряженность мышления и порождает чувство неудовлетво­ренности субъекта искомостью ситуации. Информационное насыщение мыслительных процессов предметными значениями уменьшает энергетический потенциал: чувство неудовлетворен­ности сменяется удовлетворением достижения искомой цели.

Схематическое обсуждение современных моделей мышле­ния как деятельности указывает на многозначность его философских трактовок. Стремление сторонников каждого типа моделей абстрагировать отдельные свойства субъектив­ной специфики мышления и ограничить ими задачи своего анализа свидетельствует о реальной сложности и трудоемкос­ти возникающих в связи с этим проблем.

Поиск по сайту: