ЗНАНИЕ: СУЩНОСТЬ И РАЦИОНАЛЬНОСТЬ

Любое осмысленное знание, претендующее на истину, есть познание некоторой сущности. Это, со свойственной ему лапидарностью, отмечал еще автор «Метафизики»: «...о сущем говорится в различных значениях, но всякий раз по отношению к одному началу: одно называется сущим потому, что оно сущность, другое — потому, что оно — состояние сущности, третье — потому, что оно путь к сущности или уничтожение и лишенность ее, или то, что производит или порождает сущность и находящееся в каком-то отношении к ней: или оно — отрицание чего-то из этого или отрицание самой сущности...».¹ Поэтому в той степени, в какой знание претендует на сохранение качества знания, т. е. быть предметным, определенным и желательно ясным, проблема сущности и существенности будет существенной для его обоснования.

Вопрос о природе, методах и способах фиксации и выражения сущности как целостного единства существенных (необходимых) свойств предмета в настоящее время приобре­тает не только философско-методологическое, но и непосред­ственно прикладное значение. Так, развитие эмпирических исследований в социологии, лингвистике, психологии, этно­графии, антропологии и других науках выявило недостаточ­ность традиционного классификационного анализа явлений, являющегося нейтральным к существенности свойств, беру­щихся в качестве оснований классификации. Испытывается острая потребность в обосновании процедур не раздельного и последовательного рассмотрения свойств, а выделения

¹ Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 1. М., 1978. С. 119-120.

единого комплекса свойств, существенных для данного предмета познания. Обоснование таких процедур, к которым относятся систематизация и типологизация, предполагает знание способов указания (референции) сущности.

Другим важным стимулом повышения интереса к данной проблематике являются потребности развития экспертных систем, автоматического распознавания образов. Теория авто­матического распознавания образов, например, до сих пор развивалась преимущественно как теория фиксации и выде­ления целостных образов по признакам, нейтральным к сущности, без Учета их существенности. Поэтому трудности в этой области во многом связаны с необходимостью учета при моделировании образа способов задания его существенных параметров.

В данном параграфе будут рассмотрены преимущественно два круга вопросов. Во-первых, это способы фиксации и выражения сущности, прежде всего в плане роста осмыслен­ного знания. И во-вторых, способы и критерии выделения и выражения существенных свойств.

Сущность и существенное. В истории философии и в современной литературе сложился чрезвычайно широкий спектр понимания сущности и соответствующих ее толкова­ний. Под сущностью понимается и единая, внутренняя, определяющая связь, и система всех необходимых сторон и связей вещи, взятых в их естественной взаимосвязи, и система свойств и отношений, обусловливающих другие свойства и отношения, и совокупность устойчивых (инвариантных) свойств, и определенный закон развития вещи и т. д., и т. д. Одно только сопоставление различных подходов и дефиниций, деталей и тонких различий их содержания могло бы составить тему самостоятельного и чрезвычайно интересного исследо­вания.

Однако,, не углубляясь в детали этих тонких различий, стоит отметить главное. Во-первых, сущность характеризуется набором инвариантных (всегда присущих), устойчивых при­знаков вещи. С помощью этих признаков и свойств сущность фиксируется и выражается, предстает как единая целост­ность. Во-вторых, свойства, образующие сущность, являются

независимыми, определяющими другие свойства вещи. Эти два качества —· инвариантность (устойчивость) и независи­мость — обычно рассматриваются в качестве необходимых и достаточных условий (критериев) рассмотрения свойств как существенных, присущих сущности вещи. Их удовлетворение определяет содержание конкретных методов познания — как абстрактно-теоретического, так и опытного — от бэконовских методов индукции до изощренных экспериментов современной науки.

Каким же образом фиксируется и выражается знание сущности и существенных свойств? Вопрос этот имеет особое значение в перспективе рассмотрения динамики, развития осмысленного знания, перехода одних его форм в другие.

Общие и индивидные сущности. Глубоко в истории философии и логики коренится понимание развития познания как взаимодействия двух основных форм фиксации и выражения знания: непосредственного указания предмета и <;го описания. Аристотель подчеркивал принципиальное раз­личение двух характеристик вещей: нерасчлененной индиви­дуальной неповторимости вещи и свойств, общих ряду объектов. В этой связи он говорил о -шервых»(«первичных») и «вторых»(«вторичных») сущностях. Основной чертой вто­ричных сущностей является выделение характеристик, общих некоторому множеству объектов. Поэтому за вторичными сущностями в истории философии закрепилось также назва­ние их «общими». Вопрос об общей сущности есть вопрос о принадлежности понятия вещи определенному роду. В этом ik? отличие от сущности первичной, настолько тесно связанной оо своим объектом, что никакой другой объект не может ею обладать. Не случайно общие сущности называют также «индивидными».

При обсуждении вопроса о соотношении двух видов I сущности заслуживает внимания замечание Аристотеля о I том, что «вид является в большей степени сущностью, чем I род: он ближе к первичной сущности. В самом деле, если кто-нибудь станет определять первичную сущность, указывая, [что она такое, он понятнее (точнее) и ближе определит ее, [указав вид, чем указав род: так определяя отдельного

человека, он понятнее (точнее) определит его, указав человека, нежели указав живое существо: первое определение более характерно для отдельного человека, второе — более общее» (XXX).

Показательна судьба вопроса о соотношении индивидных и общих сущностей. Для Аристотеля указать сущность явления — значит определить его через род и видовое отличие, причем первичные сущности выступают в качестве некоего «предельного вида» как «большей сущности». Обу­словлено это двумя тесно взаимосвязанными факторами: во-первых, центральным местом в учении Аристотеля про­блемы соотношения общего, единичного и степеней особен­ного, лежащих между общим и единичным, и во-вторых, общей эмпирически-классификационной методологической ориентацией Стагирита.

Поэтому общей аристотелевской установке в понимании сущности все-таки более соответствовало понятие вторичной сущности, определяемой набором классифицирующих свойств, используемых в качестве родов и видов. Не случайно именно понятию общей сущности было уделено более при­стальное внимание последующих поколений философов. Так, родо-видовая трактовка сущности была развита Порфирием, который относил род, вид и видообразующие отличия к существенным свойствам, в отличие от собственного и случайного признака — свойств несущественных. Взгляд на сущность как «нечто» общее был закреплен в средневековье. Так, по определению Фомы Аквинского, сущность это то, что выражено в дефиниции, «дефиниция же объемлет родовые, но не индивидуальные основания».² Отождествление сущности с общими свойствами вещи привело к вопросу о возможности общей универсальной сущности и ее природе. Такой универсальной сущностью, проявлением которой вы­ступает все существующее, согласно Фоме, является Бог.

Сущность и существование. Если у Аристотеля сущность не могла существовать до и вне единичных вещей, то у Фомы различаются три формы сущностей (универсалий): содержа-

² Соколов В. В. Средневековая философия. М., 1979. С. 355.

щиеся в вещах (ip re), абстрагируемые от вещей (post

и независимые от вещей, существующие в божественном

разуме (ante rem).:

Подобный подход приводит к резкому противопоставлению сущности (essentia) и существования (existentia). В отличие от Аристотеля, для которого сущность есть виды сущего, и даже Боэция и аверроистов, рассматривающих различие между сущностью и существованием как продукт познава­тельной деятельности, Фома ставит вопрос сугубо онтологи­чески. Наличие у единичных явлений некоторой сущности означает для него причастность этих явлений божественному, обладающему предельной сущностью, в которой сущность и существование тождественны: существование Бога есть пря­мой результат его собственной сущности. Сущность же единичных вещей не определяет всей конкретности сущест­вования — для его реализации необходим особый акт милостивого творящего Божества. Тем самым отрыв сущности от существования, произведенный «ангельским доктором», имел целью обоснование теологической картины мира, тво­римого божественной волей.

Предопределен этот отрыв, как это видно из вышесказан­ного, абсолютизацией общих сущностей. Это то обстоятель­ство, которое позволяло Августину признавать за истинно сущим такие качества, как нематериальность, бестелесность и внепространственность, что, с одной стороны, обеспечивает ему вездеприсутствие, а с другой — делает его недоступным чувственному восприятию и постижимым только умственно.³ Между тем Аристотель не случайно называл индивидные сущности первичными: именно они являются для него прежде всего сущим тем, что, будучи предельным видом, не может говориться о другом в качестве его рода — общего свойства.

Если для Фомы бесспорным существованием обладает универсальная сущность, предельный предикат — Бог, то для Аристотеля сущей сущностью является предельный субъект — единичная вещь. На это обстоятельство было указано средневековыми номиналистами. Так, для Дунса

³ Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М., 1979. С. 286.

Скота, в отличие от Аквината, наибольшей реальностью обладают именно индивидные сущности. Индивидуальная природа вещей — haecceitas (этовость, этость), в терминоло­гии Скота, является ключевым моментом всей его философии и логики.

Однако магистральные пути анализа категории сущности вплоть до начала XX столетия лежали в направлении рассмотрения общих свойств и отношений. Более того, Лейбницем был выдвинут знаменитый тезис о тождестве неразличимых, согласно которому вещи характеризуются свойствами вообще вне зависимости от их существенности. Для идентификации вещи, по Лейбницу, достаточно некоторое ее описание. Именно в контексте нейтрализации существен­ности свойств следует понимать замечание Лейбница о том, что «минимум сущности порождает максимум существова­ния».

В философской традиции, таким образом, можно выделить три основные направления в анализе указания сущности и существенного свойства. Первый подход, наиболее полно и последовательно реализованный Аквинатом, состоит в рас­смотрении сущности вещи как ее принадлежности общему. Очевидно, что этот подход есть абсолютизация общих (вторичных) сущностей Аристотеля. Другой подход опреде­ляется «тезисом Скота», согласно которому указание сущнос­ти вещи заключается в указании ее нерасчлененной на свойства уникальной неповторимости. Такой подход, по сути дела, есть абсолютизация индивидных (первичных) сущнос­тей. Третий подход — Лейбница — является радикальным отказом от проблемы существенного вообще. Фактически он — вырожденный случай подхода Фомы, поскольку также сводит идентификацию к подведению явления под некоторый предикат, характеризующий общее свойство.

Сущность и идентификация. Проблема указания сущнос­ти, как уже отмечалось, самым непосредственным образом связана с проблемой идентификации (отождествления, инди-видуации, распознавания) вещей. Так, согласно Н. Решеру,⁴

⁴ Rescher N. Philosophy of Possible. London, 1975.

можно говорить о четырех основных способах идентификации, в зависимости от выбора необходимых и достаточных ее критериев.

В первом случае для идентификации достаточно указания «существенных» свойств, так же как равенство этих свойств у двух вещей позволяет говорить об их тождестве:

Е(х) = Е(у) -> χ = у.

Н. Решер связывает этот подход с именем Д. Скота. Поэтому, когда он говорит о «существенных» свойствах, речь фактически идет о haecceitas, индивидной сущности вещи.

Согласно другому подходу, связываемому Н. Решером с Лейбницем, для идентификации достаточно указания общих свойств, а их совпадение у двух вещей означает тождество последних:

Р(х) = Р(у) -> χ = у.

Согласно третьему подходу (согласно Решеру — аристоте­левскому), идентификация и тождество должны учитывать оба предыдущих критерия:

(Р(х) = Р(у)) & (Е(х) = Е(у)) -» χ = у.

Сам Н. Решер вводит также еще один дополнительный критерий идентификации и тождества — остенсивное (непо­средственное) указание на предмет типа его предъявления или указания на него как «вон тот предмет». Поэтому полнота идентификации и тождества, по Н. Решеру, должна включать в себя все указанные критерии:

(Р(х) = Р(у)) & (Е(х) = Е(у)) & (1(х) = 1(у)) -> χ = у.

Как представляется, и это будет специально рассмотрено чуть позже, остенсивное указание суть один из способов указания уникальной неповторимости и целостности вещи, т. е. разновидность указания индивидной сущности. Поэтому можно констатировать главное — полное указание сущности предполагает не только простое указание «нейтральных» свойств вещи (Лейбниц) или некоторых общих свойств, существенных в каком-то аспекте (Фома), но и всегда должно

дополняться и подкрепляться указанием индивидуальной неповторимости вещи, ее haecceitas (Скот, Решер). Короче говоря, полноденная идентификация и отождествление пред­полагают полноту указания сущности, включающую указание и общей и индивидной сущности вещи.

Встает вопрос о соотношении и взаимосвязи этих способов указания сущности. Сводимы ли индивидные сущности к общим или, наоборот, — общие к индивидным? Или же их природа принципиально различна? Эти вопросы, как уже было показано, лежат в основе спора об универсалиях, о связи сущности и существования и других проблем, маги­стральных для развития философии и логики. Показательно в этом плане рассмотрение некоторых проблем, возникающих при обосновании современных систем логического анализа, в первую очередь — модальных и интенсиональных логик, семантическое обоснование которых потребовало уточнения и переосмысления способов указания необходимых (сущест­венных) свойств именно в плане соотношения индивидных и общих сущностей. Такое рассмотрение не только поучи­тельно, но и важно в контексте современного рассмотрения проблемы сущности.

Речь идет не о сводимости проблемы сущности и сущест­венного к частным вопросам семантики модальных систем, а о том, что последние позволяют уточнить некоторые важные аспекты более общей философской проблемы. К этим вопросам относится, например, проблема обоснования различных сис­тем, допускающих сочетание модальных характеристик суж­дения с квантификацией, когда модальность может относить­ся не только к способу речи об объектах, но и к самим этим объектам. Иначе говоря, модальное суждение будет истинным тогда и только тогда, когда имеется объект, который обладает определенным свойством с необходимостью, т. е. существен­но. Это означает принятие определенного «эссенциализма».

Так, если ваять два истинных суждения «Необходимо, что 9 больше 7» и «Число планет равно 9», то, используя правило подстановки тождественных, получаем ложное утверждение «Необходимо, что число планет больше 7». А используя логические правила экзистенциального обобщения и правило

отделения, из этого утверждения и первого суждения следует утверждение существования некоторого объекта, с необходи­мостью большего, чем 7, причем этот объект — число планет. Выход из этой парадоксальной ситуации, создавшейся в результате применения стандартных правил логического вывода, состоит в признании важности способа идентифика­ции (указания) объекта. Этот способ не фигурирует при идентификации, когда важен сам факт указания в отвлечении от его способа. Однако,, если объект, о котором идет речь, указывается цифрой 9, истинность первого из суждений сомнений не вызывает, а если его указывать как число планет, то мы приходим к ложному утверждению.

Иначе говоря, выражение (Ex)NP(x), где N — оператор необходимости, а (Ех) — квантор существования («существует такой х, что...»), истинно тогда и только тогда, когда имеется объект, обладающий существенно свойством Р, но обладание этим свойством зависит от способа указания этого объекта. Существенность свойства оказывается зависимой от способа осмысления — важнейшее обстоятельство, к рассмотрению которого еще придется вернуться. Подобная трактовка семан­тического обоснования квантифицированной модальной логи­ки в духе признания существования объектов, обладающих некоторыми свойствами существенно, вполне соответствует чеканной формулировке Августина, согласно которому быть сущностью означает «во-первых, быть, во-вторых, быть тем или другим, в-третьих, оставаться тем, что есть, столько, сколько возможно».

Подобный эссенциализм в основаниях логики в середине нашего столетия был решительно отвергнут У. Куайном.⁶ Действительно, математики могут мыслиться как необходимо разумные, а велосипедисты как необходимо двуногие и не необходимо разумные. Но что сказать тогда об индивиде, среди причуд которого можно узреть как математику, так и велосипед? Является ли этот индивид необходимо разумным и случайно двуногим или наоборот? Пока мы говорим об

⁵ Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии. С. 285.

⁶ Quine W. ν. О. Word and Object. Cambridge (Mass.), 1960. P. 199-200.

указанном объекте без специального намерения отделить математиков от велосипедистов, и наоборот, нет ни признака смысла оценивать некоторые из его свойств как необходимые, а другие — как случайные.

Иначе говоря, признание свойств в качестве существенных или несущественных зависит от целей рассмотрения, что, по мнению Куайна, лишает оснований построения логической теории, сочетающей модальности и квантификацию. Если же мы хотим пользоваться формализмом кванторной модальной логики, то нам необходимо ответить на вопрос, каким образом обеспечивается 'указание сущности вещи, ее идентифика­ция — каждый раз заново или однажды раз и навсегда?

В развернувшейся дискуссии были выявлены две ради­кально отличные друг от друга позиции. Согласно одной точке зрения (Д. Льюис, Я. Хинтикка, Э. Сааринен, Я. Тихи и др.) указание объекта осуществляется 'посредством сравне­ния наборов свойств, характеризующих его в альтернативных системах описания («возможных мирах»). Термин при этом связывается с некоторой функцией, выбирающей указания термином объекта в различных его описаниях. Поэтому такой подход условно можно назвать функционально-описательным. Нетрудно заметить, что он является развитием и конкрети­зацией на логико-семантическом материале родо-видовой трак­товки сущности, указываемой посредством сравнения предика­тов. Причем эта сущность будет варьироваться в зависимости от используемых для описания предикатов, т. е. от концепту­альной системы анализа. Это придает понятию сущности неопределенный характер и статус, что выражается в необ­ходимости всякий раз новой идентификации объекта «сквозь миры» при переходе от одной системы описания к другой.

Согласно другой концепции анализ начинается не с систем описания, а с конкретных индивидов, и вопрос поэтому заключается не во всякий раз новой идентификации, а скорее в нахождении некоторого «твердого десигнатора» (С. Крипке) или «имени субстанции* (К. Донелан), или «индексного имени» (X. Патнем), обозначающего нечто, существующее во всех альтернативных описаниях и обладающее устойчивым набором свойств.

Противостояние этих подходов можно найти еще в «Теэтете», где Платон доказывает, что объект истинного знания не может зависеть от этого знания (концептуальной системы), а наоборот — является его источником и причиной, вызывающей, согласно платоновской метафоре, оттиск на восковой дощечке души.⁷ Аналогично и Крипке, например, полагает, что критерии указания объекта задаются не по некоторым свойствам, а за рамками системы описания.⁸

В самом деле, хотя для Аристотеля самое существенное свойство связано с его философскими работами, а для Наполеона — с его военными походами, отсутствие этих свойств не мешало бы нам говорить о них как об индивидах. Обеспечивается это употреблением их имен собственных. Имена собственные и являются типичными твердыми десиг-наторами. Имя собственное не требует знания существенных свойств и часто дается по свойствам случайным, поскольку указание обеспечивается и определяется при этом не свойст­вами вообще, а непрерывной цепью традиции именования, как бы проведением «каузальной цепочки» от настоящего употребления имени вплоть до первого его употребления, «перβοιό крещения» объекта. В общем случае наше указание зависит не только от того, что мы сами думаем, но и от других людей, от истории введения имени в оборот, традиции его употребления. Тем самым вопрос об указании выносится за рамки познавательных процедур в широкий контекст социальной коммуникации. Поэтому подобный подход можно также назвать «каузально-историческим», а еще лучше — «нормативно-указательным», так как он связан, с одной стороны, с введением некоторой нормативной традиции указания, а с другой — с указанием нормативного образца, соответствие с которым оценивается как истинность утверж­дения. Нормативно-указательная идентификация во многом совпадает с трактовкой Д. Скотом роли и значения индивид­ных сущностей. Не случайно в современной логической

⁷ Платон. Теэтет // Платон. Соч.: В 3 т. Т. 2. Μ., 19ΤΟ.

⁸ Kripke S. Naming and Necessity // Semantics of Natural Language.
Dordrecht e.a., 1972.

семантике твердая десигнация получила название haecceitism, прямо заимствованное из терминологии Скота.

Соотношение способов идентификации. Учитывая, что под смыслом в логической семантике со времен Г. Фреге пони­мается способ указания объекта, можно говорить не просто о двух подходах к трактовке способов указания и идентифи­кации, а о двух теориях смысла. И их противостояние в современной логической семантике до самого последнего времени было достаточно острым. Дело не просто в сарказме, которым проникнуты работы, например, С. Крипке или Я. Хинтикки, но в предельно острой формулировке альтер­нативы: «...либо каждая вещь имеет свою haecceitas, которая гарантирует ее единственность в каждом "возможном мире", либо ничто ни в одном "возможном мире" не тождественно ни с чем в другом "возможном мире"».⁹ Представляется, что подобная абсолютизация крайностей, основанная фактически на абсолютизации роли либо общих, либо индивидных сущностей, приводит к серьезным трудностям.

Так, функционально-описательный подход приводит к проблеме экзистенциальных (онтологических) предпосылок и допущений системы описания, поскольку любое приписыва­ние предикатов (общих сущностей) оказывается связанным с предположением о существовании объектов — носителей соответствующих свойств. В результате каждая система описания и осмысления оказывается несопоставимой с дру­гими, в силу того, что их предметные области онтологически независимы. Подобная концепция не может не вызывать возражения. Например, она не может служить гарантией против абсолютизации одного из видов существования и приписывания ему статуса первичной реальности.

Но из утверждения «Сократ смертен» (Р(а)) посредством экзистенциального обобщения (Р(а) -» (Ех)Р(х)) и правила отделения.выводится (Ех)Р(х) — «существует нечто, обла­дающее свойством смертности» — не более. Поэтому различ­ные «онтологические доказательства» бытия Божия, реаль-

⁹ Chisholm R. The Logic of Knowing // The Journal of Philosophy. 1983. Vol. 60. N 25. P. 794-795.

ности феноменального, физического мира и т. п. суть не доказательства, а тезисы, выражающие специфический под­ход к решению мировоззренческой проблемы первоначала или исходного уровня абстракции.

Испытывает трудности и чисто нормативно-указательный подход, выхватывающий проблему указания сущности из теоретико-познавательного контекста. Существенные свойства имеются не в объекте самом по себе, а проявляются при анализе явлений. От рассмотрения такого анализа и уходят сторонники твердой десигнации, придавая своей концепции метафизический и одновременно неявный, интуитивный характер.

Современный спор в логической семантике во многом вызван, как представляется, философскими позициями спо­рящих сторон, уходящими корнями в средневековое проти­востояние реализма и номинализма. Поэтому построение формально-логических систем так же предполагает тщатель­ный философский анализ, как и современное философское рассмотрение проблемы сущности должно опираться на результаты логико-семантического анализа. «Изобретение все более тонких способов обойти логико-семантические труднос­ти не заменяет философского осмысления, имеющего большую историю».¹⁰ Поэтому необходимо рассмотрение не только и не столько различий, сколько соотношения и взаимосвязи между описательной и нормативно-указательной идентифи­кацией в контексте развития и совершенствования осмыслен­ного знания, его возникновения, уточнения и роста.

«Знание по описанию» и «знание по знакомству». В чем же различия видов знания, возникающих в результате осмысления на основе описательной и нормативно-указатель­ной идентификации объекта познания? Они улавливаются, например, в двух вариантах ответа на вопрос «Кто написал эту работу?»: «Профессор Иванов из Урюпинского универси­тета» или «Вот этот господин». В связи с подобными различиями Б. Рассел отличал «знание по описанию» от

¹⁰Попович М. В. Очерк развития логических идей в культурно-ис­торическом контексте. Киев, 1979. С. 240.

«знания по знакомству». Последнее он считал фундаментом познания, единственно гарантирующим адекватность иденти­фикации, поскольку оно предшествует любым характеристи­кам и описаниям. «Мы говорим, что мы знакомы с чем-либо, если это нам непосредственно известно, — без посредства умозаключений и без какого-то ни было знания суждений». Показательно, что этой фундаментальной для него идее теории познания Рассел не изменил на протяжении всей своей длительной и временами радикальной философской эво­люции.

«Знание по знакомству» Рассел связывает с некоторым «полным комплексом переживаний», образующим единое целое из зрительных, слуховых, осязательных и других восприятий и впечатлений. Такое знание апеллирует ко всему этому комплексу в целом без различения его составляющих. Именно знание по знакомству фигурирует при использовании имен собственных, а также указательных местоимений, необходимость в которых, согласно Расселу, «связана с нашим способом приобретения знания и исчезла бы, если бы знание было полным».¹²

Иначе говоря, необходимость в «знании по знакомству» возникает в тех случаях, когда нам неизвестны составляющие комплекса переживаний, когда наши знания неотдифферен-цированны в систему описаний. В этом плане Рассел принципиально противостоит Лейбницу, утверждавшему, что полное индивидуальное понятие (соответствующее индивид­ной сущности) всегда является конъюнкцией всех общих свойств объекта.

С установкой на «знание по знакомству» в качестве исходной точки роста знания фактически связана и концеп­ция твердой десигнации: употребление имен собственных не требует знания всей совокупности описаний объекта и обеспечивает» зачастую более точную идентификацию, более точно указывает на объект, чем целая система описаний и определений через род и видовое отличие. Однако ни Рассел,

¹¹Рассел (Рессель) Б. Проблемы философии. СПб., 1914. С. 35.

^1гРассел Б. Человеческое познание: его сфера и границы. М., 1957. С. 343.

ни современные логические семантики не идут дальше различения и противопоставления двух путей идентифика­ции. Между тем, несомненно, особый интерес представляет рассмотрение реального процесса идентификации, когда обе крайности оказываются не принципиально различными, противостоящими друг другу способами указания сущности, а сторонами, аспектами возникновения и развития знания.

Рост знания: динамика существенного и диалогичностъ осмысления. Развитие знания и осмысления ·— это не только путь от выделения свойств вещи к знанию вещи как комплекса этих свойств, но и встречное движение — от идентификации некоторой нерасчлененной целостности к постепенной дифференциации ее свойств. Так, человек пер­воначально имел дело с индивидной сущностью — водой, и лишь по мере развития научного знания постепенно форму­лировал знания о ее свойствах, химическом составе, т. е. о ее общей сущности. Аналогично ребенок впервые использует слова «стол», «собака» и т. д. фактически как имена собственные этих предметов и лишь по мере развития и усложнения своего опыта приходит к осознанию общих сущностей, указываемых этими словами.

Начинаясь со знания неполного, развитие знания и осмысления продолжается во все более дифференцированном указании общих сущностей посредством все более точных описаний и определений первоначально нерасчленимо целост­ной характеристики. Однако аналитическая истинность таких описаний и определений обеспечивается и подкрепляется всегда указаниями тождества вновь вводимой общей сущности (описательной идентификации) с сущностью индивидной (идентификацией нормативно-указательной), введенной ранее. Например, тепловые явления первоначально объяснялись через ощущение тепла. Затем выяснилось, что причина их заключается в движении молекул. Это знание следовало определить как необходимо истинное в самом строгом смысле слова, поскольку немыслима такая система описания, в которой тепловые явления не проявлялись бы через движение молекул. По этой причине термин «молекулярное движение»

составляет в паре с первоначальным твердым десигнатором «тепло» необходимо истинное утверждение тождества.

Описательная и нормативно-ценностная идентификация оказывается проявлением действия общего механизма осмыс­ления действительности, носящего принципиально диалоги­ческий характер взаимодействия его дискретно-дискурсивной и образно-целостной подсистем.¹³ Существо дела оказывается не в противопоставлении общих и индивидных сущностей и соответствующих способов их указания, во взаимодействии и взаимосвязи этих способов и соответствующих средств. Первая из подсистем осмысления обеспечивает накопление и развертывание описаний и других характеристик явлений, вторая — устойчивость и преемственность динамики осмыс­ления посредством отождествления вновь вводимых описаний с имеющимися твердыми десигнаторами, вводя тем самым новые указательные нормативы.

Эта динамика осмысления воспроизводится в развитии научного знания и в соотношении чувственного и рациональ­ного, эмпирического и теоретического. Так, раскрытие зна­чения и смысла эмпирических фактов и наблюдений, их объяснение дают гипотезы и теории, т. е. дополнительное знание, за счет синтеза которого с фактами и достигается осмысление данных опыта, возникает новое знание. Однако именно эмпирические данные позволяют контролировать развитие знания посредством установления соответствия гипотез и теорий фактам. Единство же теоретического и эмпирического посредуется логической связностью и непро­тиворечивостью единой системы знания.

Чрезвычайно показательно сопоставление двух видов ука­зания сущности и их взаимосвязи со специализацией полу­шарий головного мозга: правого, как хранителя индивиду­альной памяти в виде целостных образов, и левого, связанного с социализацией и словесной дискурсией. Может быть раскрыта и еще одна сторона взаимосвязи способов указания сущности и идентификации в процессах

¹³Ту л ьчи некий Г. Л. «Новые» теории истины и «наивная» семантика. Об альтернативных теориях истины в современной логической семантике // Вопросы философии. 1986. № 3.

познания и осмысления. Речь идет о соотношении индиви­дуального и социального опыта в динамике осмысления. Поскольку общие сущности как описания и определения выявляются по мере вовлечения объектов в сферу социальной практической деятельности, их практического и духовного освоения, то знание этих сущностей предстает знанием социальным, а сами они — социальными значениями. Одна­ко, в свою очередь, развитие социального знания и опыта предполагает наличие знания индивидуальной личности, реализуется в этом знании. Обычно человек не обладает «полным» знанием о каждом объекте. Носителем исторически определенной полноты знания общей сущности являются субъекты, профессионально занимающиеся определенным видом деятельности в силу общественного разделения труда, например ученые-специалисты. Человеку же, как правило, достаточно знания «частичных» значений, а недостаток знания общих сущностей вполне компенсируется твердой десигнацией индивидных сущностей личного опыта или отсылкой к нормативному авторитету специалиста.

Особый интерес представляет связь нормативной иденти­фикации с авторитетом, поскольку выводит анализ динамики роста знания в контекст социальной коммуникации. В этом плане может быть по-новому рассмотрена проблема «герме­невтического круга», а также и роль классических произве­дений в развитии художественной культуры, которые в историческом времени живут более полной и интенсивной жизнью, чем в культуре, их породившей. Очевидно, дости­гается это за счет богатства связей и ассоциаций этих произведений как с прошлыми, так и с современными культурами. Такие произведения ведут себя фактически как твердые десигнаторы, выполняя роль связующих нитей между культурами, обеспечивая преемственность в их развитии.

В основе динамики осмысления не могут лежать простые отступления от образца, ошибки, искажения нормы и закрепление их в практике наподобие игры в «испорченный телефон». Общество не могло бы существовать, если бы в каждом акте деятельности оно не воссоздавало бы свойствен­ную ему систему отношений, определенную традицию. Сле-

довательно, динамика осмысления реализуется лишь как выражение традиционного и нетрадиционного, сдвигов в осмыслении и сохранения преемственности осмысления в соответствующих нормативных системах. Традиционность нового нетрадиционного в осмыслении обеспечивается взаи­мосвязью рассмотренных способов идентификации и указания сущности.

Отождествление нетождественного или зашнуровываю­щая метафора. Между общими и индивидными сущностями, между описательной и нормативной идентификацией нет и не может быть пропасти, поскольку это не две различные формы осмысления действительности, а взаимодополняющие друг друга стороны единого познавательного процесса осмыс­ления, постоянное взаимодействие («диалог») которых обес­печивает поступательное развитие человеческого знания, рост объема стабильных истин. Их взаимоотношение проявляется как установление аналитически истинного тождества неиз­вестного с уже известным, как отождествление нетождест­венного, т. е. фактически как метафора.¹⁴ Такая аналити­чески истинная метафора как бы «зашнуровывает» сферу неизвестного с помощью уже известного, все более расширяя тем самым сферу осмысленного истинного знания.

Осмысляющая метафора реализуется как бы между двумя полюсами смысловой структуры: указанием предметного значения и переживанием как компонентом личностного смысла. Осмысление не сводимо к адекватному указанию только предметного социального значения. Абсолютизация такого указания, сведение к нему характерно для структу­рализма и аналитической философии. С другой стороны, осмысление не сводимо и к глубинным переживаниям субъекта. Подобная абсолютизация уводит в дебри самодо­статочности индивидуального сознания в духе футуристичес­кой «зауми» или сюрреалистических композиций. Осмысле­ние — всегда диалогическое столкновение смысловых струк­тур. Оно не сводимо к точному знанию некоторых значений,

¹⁴См.: Гусев С. С. Наука и метафора. Л., 1984; Кулиев Г. Г. Метафора и научное познание. Баку, 1987; Metaphor: Problem and Perspectives. Brigton, 1982; Quine W. ν. Ο. Word and Object.

так же как и к отсутствию этого знания. И в том и в другом случае осмысление просто не может возникнуть. Оно суть ориентация и «наведение» мысли в процессе диалогического столкновения смысловых структур.

Что же обозначают уподобляющие и аналитически истин­ные метафоры, «зашнуровывающие» поле осмысленного неизвестного? Что гарантирует предметность и содержатель­ность осмысленного знания? Меняется ли при отождествлении нетождественного предметное содержание знания и если меняется, то в чем это выражается?

Конструкты, модели и сущность. Решение проблемы, как представляется, связано с конструктивным характером чело­веческого познания, оперирующего своим предметом как некоторым конструктом, познание которого заключается в осознании его «сделанности». Именно такие конструкты — модели — выступают представлением о «скрытом схематиз­ме» (Ф. Бэкон) явления, о его существенных свойствах и отношениях. Именно в конструктах и моделях выражается абстрагирующая роль сознания в плане выделения свойств, существенных в определенных отношениях.

Адекватность познания действительности достигается не столько за счет описаний, «прикалывающих» знание к миру реальности, сколько за счет построения моделей (реальных и концептуальных) — они-то и подлежат описанию. Напри­мер, различия формализма и конструктивизма в основаниях математики заключаются именно в различиях установки либо на построение математических структур (конструктивизм), либо на их непротиворечивое описание (формализм).

Для науки вообще характерна установка на выявление объективных закономерностей возможного преобразования реального предметного мира. Самолеты и ракеты летают не вопреки естественным законам, а именно благодаря им и конструктивной деятельности сознания. При этом научное познание ориентировано не только на объекты, реально преобразуемые на основе уже сложившихся и освоенных способов производства, технологии и других форм практики, но и таких предметных структур, освоение которых может быть осуществлено лишь в будущем. В основе научных картин

мира лежат представления об абстрактных объектах — конструктах и их характеристиках, принципах оперирования ими и т. д. Именно с помощью этих представлений строятся научные теории, подвергаемые затем экспериментальной проверке. Данное обстоятельство характерно не только для научного познания, но и для других сфер духовно-практичес­кого освоения действительности: в искусстве это художествен­ные образы, в морали — представления об образцах поведения, в политике — представления об идеальном обществе. С гносеологической точки зрения все они — не что иное, как определенные модели, выступающие одновременно как опреде­ленные результаты познавательной деятельности и как образ­цы, ориентиры выделения существенных для целей общест­венной практики свойств и отношений.

К таким моделям — одновременно конструктам и образ­цам, реализующим представления о возможностях человечес­кой деятельности, — и апеллируют «тождества нетождест­венного». Эти модели выступают предметными значениями уподобляющих метафор, делая их аналитически истинными и обеспечивая необходимую общность опыта людей в различ­ных обстоятельствах. Такая конструктивность познания и осмысления гарантирует необходимую «технологическую трансформацию действительного мира» в соответствующие целям общественной практики специфицированные структу­ры, которые могут быть неоднократно повторены в случае необходимости. Соответствие моделей практическому опыту гарантируется с помощью непосредственных нормативных указаний, обеспечивающих одновременно преемственность и традицию в развитии знания и социального опыта в целом.

Нормативно-ценностный синтез знания. Существенность и необходимость. Соотношение нормативного и описательного указания сущности позволяет пролить дополнительный свет на традиционные и даже классические проблемы философии. Так, конструктивный (модельный) характер значения анали­тически истинной метафоры позволяет выявить рациональное зерно в кантовской идее ноумена — внеопытном представле­нии об умопостигаемой сущности «вещи в себе». С этих позиций ноумен — не что иное, как модельное представление

о познавательном объекте, его реконструкция сознанием. Однако, что составляет основу априорного созерцания и синтетического знания о нем? Априорное созерцание и синтетическое априорное знание предполагают возможность созерцания вне и до чувственного опыта, т. е. возможность мысленного эксперимента с конструктами (ноуменами — в терминологии И. Канта). Такую возможность и дает анали­тически истинная метафора типа «Н^О — вода», когда субъект априорно «созерцает» воду именно как Н₂О, вещество, молекулы которого состоят из двух атомов водорода и одного атома кислорода. Аналогично с помощью таких же аналити­чески истинных уподоблений теплота воспринимается как движение молекул, имеющее различную скорость.

Важно отметить, что при этом речь идет не столько о кантианском априорном созерцании или об эйдетической интуиции, против которой возражал сам И. Кант, а о конструктивном характере мышления, оперирующего с уже известным, познанным объектом на основе представлений о возможностях его преобразования в соответствии с представ­лениями о желаемом, должном и необходимом.

Осмысленное знание — это знание не только истинное, знание о сущем. Оно является также знанием о должном, необходимом, включая в себя представления о цели как нормативном образе желаемого будущего, определяющем существенность истинного знания для конкретных практи­ческих целей. В этом плане логическая семантика (и теория смысла как ее составляющая) не может ограничиваться рассмотрением механизма установления истинности знания в духе двуплоскостной семантики А. Тарского. Принципи­ально важным оказывается учет промежуточного звена концептуализирующей деятельности сознания при осмысле­нии действительности.

Существенность, сущность, так же как и смысл, имеют место только в целеустремленных системах. Именно пресле­дование определенных целей обусловливает характер и содержание концептуализации «в том или ином смысле». Поэтому осмысленность и существенность человеческого зна­ния фактически есть выражение великого многообразия

явных и неявных, в том числе и крайне сложно опосредо­ванных целей, задающих контекст смысловых связей и ассоциаций.

Традиционная формальная логика отвлекается от этого обстоятельства. Она строится как анализ объемных (экстен­сиональных) отношений (как отношений между объемами понятий) нейтрально к существенности анализируемых свойств. Последние предстают просто как основания отнесения предметов к тем или иным классам (множествам). Поэтому неспроста вопросы, связанные с идеями сущности и сущест­венности, их соотношения с проблемой истинности возникли именно при семантическом обосновании систем модальной (интенсиональной) логики, связанной с анализом смысловых отношений. Отрицание (Куайном) возможности такой логики является выражением традиционной установки на нейтраль­ность логического анализа к существенности, а значит — к целям и практическому контексту познания. Однако «эссен-циональность» модальной логики, ее апелляция к категории «сущность» принципиальна и функциональна: переходя от обычной кванторной логики к модальной, мы покидаем сферу отношений между объемами понятий исключительно и обязаны учитывать отношения между их содержаниями, т. е. между существенными свойствами.

Основания такого рассмотрения носят не столько логичес­кий, сколько семантический характер. Но логическая семан­тика как «логика содержания» должна предшествовать «логике объема» понятий. Как показывает опыт, обоснование и философское осмысление модальной логики на путях обычной («объемной») логики и референциальной (указатель­ной) семантики затруднены. В лучшем случае оно дает сведение смысловых отношений к указательным, а смысло­вого значения — к предметному, что в конечном счете сводит понятие необходимости к идее всеобщности указания себе-тождественной вещи¹⁵ «возможного индивида».

¹³Sa]mon N. U. Reference and Essence. Oxford, 1982. ¹⁸ Б е с с о н о в А. В. Предметная область в логической Новосибирск, 1985.

семантике.

и связанные с ним понятия «сущность» и * существенное свойство» имеют важный деятельностный аспект: необходи­мость и существенность познаваемых свойств и отношений для целей практической деятельности: необходимое — это не только и не столько «везде и всегда сущее», но и необходимое для достижения определенных целей — то, без чего не обойтись.

Свойства вещей, и тем более существенные свойства, не порождены человеком. Они естественны и материальны, но их выявление возможно лишь в результате практической деятельности, преследующей определенные цели и распола­гающей конкретными возможностями их реализации.

В настоящее время можно утверждать вызревание новой ориентации в гносеологии и логической семантике. Тради­ционно главная проблема теории познания, логики и мето­дологии науки есть вопрос о гарантиях и регулятивах получения истинного знания. Соотношения знания и дейст­вительности при этом рассматриваются «однонаправленное — от действительности к знанию, как представленность дейст­вительности в формах знания. Но познание одновременно и активное воспроизведение действительности, обусловленное целями практической деятельности. Анализ знания как знания осмысленного ставит перед гносеологией, логикой и методологией комплекс проблем, связанных не только с обеспечением адекватной ·«представленное™» действительнос­ти в определенных формах знания или обеспечением непро­тиворечивости этих форм, но и ее встречным движением — от знания к предмету, т. е. с воплощением определенных знаний и идей в продуктах социальной деятельности по преобразованию мира.

Подобная ориентация принципиально важна для анализа философских и методологических проблем технического зна­ния, изучающего не столько предметы и явления в их «естественном» бытии, сколько возможности их преобразова­ния. Техническое знание преимущественно выступает как представления о необходимом конечном (деловом) продукте (вещи, энергии, информации и т. п.), а также о средствах и способах его получения, каждые из которых уточняются

в терминах реальных возможностей.¹ Иначе говоря, мы имеем дело с интегрированным единством знания о целях и средствах их реализации в процессе деятельности, упорядо­ченной на основе этого знания. В принципе подобную структуру имеет любое «технологическое» знание, связанное с обоснованием преобразовательной деятельности человека, преобразования им природы, общества и себя самого. Поэтому логические основания анализа такого знания принципиально важны для уяснения логико-методологического статуса наук об «искусственном» вообще,¹⁸ построения теории творчества, эвристики как науки о творческом, конструктивном мышле­нии.

Существенное как синтез истинного, должного и возмож­ного. Рассмотренный крут вопросов ставит проблему возмож­ности логико-семантического анализа, строящегося не только на традиционных критериях непротиворечивости адекватного описания действительности, но и на критериях целесообраз­ности. Познание объективных закономерностей в указанных сферах предполагает не только установление адекватных описаний действительности, но и соответствие конкретным целям социальной деятельности данных теорий, машин, проектов, программ и планов.

Поэтому обоснование указанных сфер познания нуждается в специальных средствах анализа. Эти средства должны давать возможность вести анализ не только в терминах соответствия знания реальности, но также и в терминах должного, возможного и нормативного. По крайней мере можно предположить, что в логико-гносеологическом плане такой анализ есть прежде всего осмысление существенности как единства фактов, оценки и нормативного предписания.

Структура осмысленной существенности как синтеза опи­саний, целей и предписаний аналогична структуре целевой программы- Можно утверждать, что логическая структура целевых, программ дает исключительные возможности пред­ставления и анализа осмысленного и существенного знания. В этой связи вполне обоснованно ставить вопрос об общена-/

¹⁷Фи лософи я. Логика. Язык. М., 1987. /'

¹⁸Саймон Г. Науки об искусственном. М., 1972. /^

учном статусе программно-целевого подхода наравне с дру­гими междисциплинарными стратегиями познания: фунда­ментальным, структурным, системным, комплексным подхо­дами. Программно-целевой подход есть обобщение и развитие теоретического и методологического потенциала указанных подходов, использует их как свою предпосылку и основание.

Познание предмета связано с раскрытием его объективных свойств, его сущности, что обусловливает характер и содер­жание полученного знания. Именно раскрытие сущности предмета определяет осознание его «сделанности» как цент­рального момента познания и осмысления. Только следуя логике этой сущности, человеческое сознание способно к формированию идеи — наиболее зрелой и развитой формы осмысления, в которой соединяются в едином интегральном синтезе знание, представление об идеальном (нормативном) образце и программа его реализации.¹⁹ Идея сущности предстает как синтез знания истины, должного и возможного.

Но какова логическая природа этого синтеза? Являются ли отношения указанных сторон осмысленного знания логи­ческими? Если нет, то анализ творческой деятельности, аргументация, управление и планирование и ряд других сфер научной и практической деятельности лишаются логических оснований. Если да, то каков может быть аппарат такого анализа? Достаточен для этих целей аппарат обычной логики или необходимо построение специальных формализмов? И самое главное — каковы семантические основания логичес­кого анализа указанного синтеза. Разумеется, привлекатель­ным выглядит тезис, что логика может быть использована не только для выяснения того, что имеет место, но и для указания того, что мы должны делать, однако его правомер­ность должна быть обоснована и раскрыта.

Истинность, целесообразность и осуществимость: логика существенности. Трактовка логики как науки о получении истинных следствий из истинных посылок все более уступает место более широкой концепции, связанной либо с обобще­нием понятия следования, основанного на традиционной

¹⁹Тул ьч и не кий Г. Л. Проблема осмысления действительности. Л., 1986.

истинностной оценке и на практических рассуждениях тоже, либо — введением для последних специальных аналогов истинности и ложности (как соответствия, например, идеалам добра, целям субъекта и т. д.). Разработка такой концеп­ции — один из наиболее острых вопросов философии логики. В свое время отказ неопозитивизма от учета нормативно-цен­ностных факторов познания и ограничение последнего ис­ключительно критериями логической непротиворечивости и эмпирической верификации привели ориентированную подоб­ным образом логику науки в методологические тупики. Не менее опасна и другая крайность — абсолютизация ценност­ных аспектов, поглощение ими идеала истинного знания как адекватного осмысления реального мира. Такая крайность ведет к полному релятивизму. Проявлением той же тенденции является и прагматическое толкование истины как целесо­образности, соответствия целям субъекта.

Задача, как представляется, заключается не в сведении оценок и норм к описаниям или в построении «новой теории истины», и не в изгнании аксиологии из гносеологии или построении аксиологической теории познания. Отправную точку решения проблемы можно найти у того же Аристотеля, который считал, что «сознательный выбор — это стремящий­ся ум, т. е. ум, движимый стремлением или же осмысленное стремление, т. е. стремление, движимое мыслью, а именно такое начало есть человек». Истина, по Аристотелю, «есть дело обеих умственных частей души, поскольку... для сознательной мысли, не предполагающей ни поступков, ни созидания-творчества, добро и зло — это соответственно истина и ложь; дело же части, предполагающей поступки и мыслительной — истина, которая согласуется с правильным стремлением». Поскольку «что для мысли утверждение и отрицание, то для стремления и бегство», то суждение должно

быть истинным, а стремление — правильным; в этом случае

on и «суждение утверждает то же, что преследует стремление».

Оценочные и нормативные суждения выступают как истинные или ложные в силу их соответствия или несоот-

²⁰Аристотелъ. Соч. Т. 1. С. 173-174.

ветствия определенным критериям и требованиям.²¹ В этом смысле проверка оценочного или нормативного суждения на истинность осуществляется соотнесением его не с эмпиричес­ким фактом, а с нормативно-ценностными установками (образцами, целями и т. п.), определяющими осмысление этих суждений. Такая трактовка семантической оценки нуждается в уточнении, поскольку истинность в этом случае получает излишне расширительное толкование.

Цели как вид знания оцениваются не с точки зрения их истинности или ложности как соответствия или несоответст­вия объективной реальности, а с точки зрения их правиль­ности или неправильности, т. е. соответствия или несоответ­ствия социально и интерсубъективно значимым образцам. Любая оценка означает наличие у предмета свойств, прибли­жающих его к некоторому нормативному образцу. Так, выражение «хорошая земля» выражает способность почвы давать высокий урожай, «хороший друг» — свойства чело­века, на которого можно положиться. Значение оборота «хороший» сливается со значением оборота «соответствующий достижению такой-то цели» или «соответствующий такому-то образцу или стандарту». Во всех этих случаях речь идет о соответствии определенного типа. Но если истинность — установление соответствия сущему, то нормативно-ценностная оценка есть установление соответствия потребностям и целям социального субъекта, т. е. должному, необходимому.

Так же как истина является металредикатом, применимым к любому знанию, соответствующему реальности, и выражает общую семантическую схему этого соответствия, так и оценочное выражение «хороший» является, по сути дела, «омонимом» (Аристотель), «псевдопредикатом» (Е. Холл), «метапредикатом» (Дж. Мур), «универсальным аксиологичес­ким квантором» (Р. Гартман). Конкретный ответ на вопрос: «Что есть добро (хороший)?», как и на вопрос: «Что есть истина?», зависит от предмета анализа и выбора методологии.

Указание целевого (нормативно-ценностного) соответствия по своему семантическому содержанию и механизму анало-

²¹Бакурадзе О. Я. Истина и ценность // Вопросы философии. 1966. № 7. С. 45-48.

гично установлению истинности, что также является морфо-логичным и предикативным, поскольку свойства цели (об­разца, стандарта) могут описываться вполне определенными предикатами. Так, о конкретном тоже можно говорить как о «хорошем» тогда и только тогда, когда оно имеет характеристики, требуемые стандартом и, главное, этим стандартом заданные. Семантика и описания, и оценки связана с отсылкой к некоторым образцам, имеющим нормативный характер. Для описаний это соответствие предметному значению, задаваемое с помощью единства описательной и' нормативно-указательной идентификации. Например, «красный автомобиль» истинно тогда и только тогда, когда цвет описываемого автомобиля соответствует традициям именования его как красного. Для оценок — это также соответствие нормативному образцу: «хороший авто­мобиль» истинно тогда и только тогда, когда автомобиль обладает определенным набором свойств.

В этой связи становится ясным общий характер перехода от описания к оценке и от описания к норме. В первом случае речь идет о задании (описании) свойств реального или идеального образца и установлении степени соответствия этим свойствам конкретных анализируемых вещей. Во втором на основании того же описания формируются требования («хо­роший нож должен быть острым», «хороший доклад должен быть кратким и ясным»), которые могут участвовать в оценке.

Итак, оценки, нормы и фактологические описания, будучи различными по семантической природе, едины в их меха­низме семантического оценивания — все они суть установ­ления определенных соответствий. Описания дескриптивны и объективны (суть описания объективной реальности), нормы и оценки дескриптивны и субъективны (суть соответствия описываемой реальности описаниям образцов и целей). «Истинностная» и «целевая» (нормативно-ценностная) оценки оказываются двумя полюсами — объективным и субъектив­ным — в установлении смысла знания. На этой основе уже можно решать вопрос о «логико-семантической» природе проблемы существенного.

Однако в какой бы степени ни соответствовала идея целями и потребностям, как бы юна ни была в этом плане «xoponia»,

если она не реализуема, то остается утопией и фантазией. Знание, интегрируемое в идее, не будет отличаться от представлений о чуде как о желаемом преобразовании сущего в должное вне учета реальных возможностей такого преоб­разования. Поэтому знание, содержащееся в идее существен­ного, должно пройти оценку не только на истинность как соответствие реальности. В этом случае оно не выходит за рамки потенциальной осуществимости, реализации идеи «в принципе». Интегрируемое в идее сущности знание должно пройти проверку и на возможность фактической реализации идеи, на соответствие имеющимся в наличии средствам.

Правомерной постановкой вопроса о логико-семантической природе синтеза осмысленного знания представляется не сведение друг к другу различных видов семантического соответствия, а их совмещение в едином семантическом схематизме. Следует различать как минимум три вида семантического соответствия:

1. Адекватность целям, которая оценивается как соответ­
ствие данного описания описанию желаемого результата,
нормативного образа (нормативно-ценностная оценка и соот­
ветствие).

2. Адекватность реальности как истинность или ложность
описания (истинностная оценка и соответствие).

3. Адекватность имеющимся средствам и возможностям
(оценка на реализуемость).

В принципе, можно выделить также четвертый вид соответствия — установление адекватности реализованной идеи предполагавшейся ценностной форме (результативная оценка).

Каждый из видов семантического соответствия (оценива­ния) соотносит знание, содержащееся в идее, с различными видами реальности. Для анализа этих соответствий вполне применим (с несущественными модификациями) обычный семантический аппарат в духе теории А. Тарского или ее развития С. Крипке и в «рефлексивной» семантике.²² Раз­личие — в характере действительности, соответствие с

²²Тульчинский Г. Л. «Новые» теории истины и «ааивная» семантика.

которой устанавливается. В первом случае это реальность целей (ценностных норм). Во втором — непосредственно материальная действительность. В третьем — реальные воз­можности, которыми мы располагаем. Синтез этих трех оценок-соответствий позволяет говорить об идее как не просто об истинном знании, но о знании, выражающем «истинное стремление», т. е. знании, берущемся в единстве модусов (абстракций) потенциальной осуществимости, практической целесообразности и фактической реализуемости.

Каждый из семантических аспектов (соответствий) идеи может быть связан со стадиями зрелости и воплощения идеи:

1. Формирование цели как образа желаемого результата
есть этап осознания потребности и формирования представ­
ления о должном и необходимом. Однако должное и
необходимое может быть и принципиально не осуществимым
в действительности (как это может быть в случае со
сказочными образами ковра-самолета, скатерти-самобранки и
т. п.).

2. Установление принципиальной (потенциальной) осуще­
ствимости цели на основе объективного истинного знания.
Однако истинное знание может быть еще нереализуемым,
поскольку средства его воплощения еще не созданы в силу
низкого уровня развития производственных сил. Это уровень
научной идеи, художественного замысла и т. п. Ряд образов
научной фантастики основан на таком знании потенциальной
осуществимости.

3. Установление путей и средств реализации идеи.

Предложенная семантическая трактовка знания одновре­
менно в модусах истинности (потенциальной осуществимости),
практической целесообразности и фактической реализуемости
есть, по сути дела, переход от двумерной, «плоскостной»
семантики, рассматривающей знание только в терминах
«истинно» -·- «ложно», к семантике «стереоскопической».
Семантическое обоснование практического рассуждения и
содержание идеи сущности «стереоскопичны» в том смысле,
что задаются не одной, а как минимум — тремя проекциями,
каждая из которых есть установление определенного вида
соответствия (оценки)., ^/

Воспользуемся традиционным для логической семантики представлением содержания знания в виде некоторого мно­жества описаний состояния («возможных миров»), непроти­воречиво описывающих некоторую предметную область. Среди описаний состояния выбирается одно — соответствующее реальному состоянию предметной области (выделенный «ре­альный мир»). Остальное суть описания его непротиворечиво возможных состояний. В терминах описаний состояния вводятся и определяются понятия выполнимости, логической истинности (выполнимости во всех описаниях состояния — «возможных мирах»), логического следования, доказуемости, формализуемости и т. д. С точки зрения этого логико-семан­тического аппарата обоснование содержания идеи существен­ности будет выражаться в последовательном вычеркивании описаний состояния («возможных миров»), не соответствую­щих реальности (семантическая оценка в терминах «истин­но» — «ложно»), цели или нормативному образцу (оценка в нормативно-ценностной проекции «хорошо» — «плохо»), имеющимся средствам (оценка в проекции реализуемости: «реализуемо» — «нереализуемо»). Каждое из вычеркиваний ость результат установления соответствия (несоответствия), проекции набора описаний на плоскости соответствующих характеристик-критериев. В результате такой стереометри­ческой процедуры оценивания происходит вычеркивание знания о нереальном, ненужном и невозможном в данных условиях, т. е. о не существенном. Оставшийся набор описаний состояния дает представление о содержании знания, осмысленного и существенного с точки зрения не только его истинности, но и целей, и возможностей практики.

Предложенный подход оставляет анализ в рамках семан­тики, что, однако, не исключает возможность специальных прагматических построений, примером которых могут слу­жить концепции Р. Монтегю и Р. Столнейкера.²³ Если в концепции Монтегю прагматический контекст совместно с системой «возможных миров» детерминирует значение ис-

²⁸Монтегю Р. Прагматика // Семантика модальных и интенсиональных логик. М., 1981; Столнейкер Р. С. Прагматика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Лингвистическая прагматика. М., 1985.

тинности утверждений, то, согласно Столнейкеру, эта детер­минация поэтапна: прагматический контекст определяет концептуальные системы, а те уже имеют определенные значения истинности или ложности. По крайней мере представляется заслуживающим внимания отнесение Монтегю понятия «смысл» к сфере прагматики, а не семантики, которую он связывает исключительно с понятиями истиннос­ти и выполнимости.

Поиск по сайту: