Ф. Анкерсмит: «возвышенный исторический опыт» и принципиальный плюрализм исторических нарративов

голландский философ и историк Ф.Р.Анкерсмит предлагает оригинальную концепцию понимания методологии исторического познания в контексте понятия художественно-исторического опыта. Эмпирический характер исторического знания, как и любой гуманитарной дисциплины, всегда вызывает серьёзные теоретические дискуссии, порождает новые текстуальные и идеалистические концепции. Поэтому основную проблему исторического знания можно свести к трактовке эмпирического опыта, который открывает историку доступ к прошедшей и несуществующей реальности, связывая настоящее и прошлое в единое концептуальное целое.

Как известно, дистанция между прошлым и настоящим всегда воспринималась как некое интеллектуальное препятствие, преодолеть, которое можно используя различные исследовательские методы. Так неокантианцами был предложен метод соотнесения к ценностям (Г. Риккерт), а В. Дильтей применил метод «понимания» исторической действительности, в котором внутренний опыт исследователя воссоздаёт смыслы прошлого времени.

Таким образом, на этапе становления и развития классической науки, в гуманитарных исследованиях стала господствовать понимающая (интерпретационная) парадигма. Её сторонники – представители герменевтики, философии жизни, постструктуралисты (В. Дильтей, Г. Зиммель, М. Вебер, Х.-Г. Гадамер, Р. Барт) сосредоточили внимание не просто на исследовании деятельных сил истории, а на методологии их познания. Именно герменевтика и феноменология, а вслед за ними и аналитическая философия, сконцентрировала свой познавательный потенциал на поисках удовлетворительной концепции исторического объяснения, на логическом исследовании структуры нарратива и нарративных предложений. Таким образом, историческая методология постепенно стала сводиться к анализу конкретно-исторических обычаев словоупотребления, к логическому исследованию структуры языка, используемого в исторической науке. Лингвистический поворот исходит из убеждения, что, поскольку мир дан нам только в языке и благодаря языку, наши репрезентации, несмотря на их кажущуюся порой объективность, не репрезентируют ничего, кроме породивших их языковых механизмов. Исследованию подверглись весьма разнообразные языковые механизмы – от глубинных тропологических структур исторического дискурса до «регулятивных метафор среднего уровня» и более или менее поверхностных стилистических эффектов» [1, 11].

По мнению Ф.Р. Анкерсмита, «лингвистический трансцендентализм», то есть внимание исследователей к проблеме философии языка не только не способствует пониманию смысла деятельности историка, но и затрудняет выявление факта существования исторического повествования. Положение о том, что соприкосновение с реальностью возможно только через язык, по мысли Ф.Р. Анкерсмита, делает большинство современных философов совершенно невосприимчивыми к тем проблемам, с которыми имеет дело историк, ищущий доступ к миру прошлого. Учёный утверждает, что нарративная связность может гарантировать наиболее лёгкий доступ к прошлому, но она скрывает аутентичность нашего опыта прошлого. То, что освоено и исполнено с помощью нарратива, уже более не дает доступа к историческому опыту [2]. Рассмотрение истории как нарратива или текста, привлекательное в качестве отвлеченной теоретико-познавательной концепции, оказывается совершенно неубедительным, как только мы пытаемся соотнести её с тем, чем на самом деле занят историк. Ведь если бы прошлое было полностью идентично рассказу о нем, а смысл и целостность его целиком растворялись в языковой репрезентации, то мы никогда не ощутили бы непреодолимой дистанции между прошлым и настоящим временем. А именно эта дистанция и является принципиальной предпосылкой всякого исторического текста. Если бы прошлое существовало для нас только как рассказанное, не была бы столь настоятельной потребность вновь и вновь возобновлять рассказ. Таким образом, само существование исторического письма ясно свидетельствует о том, что истоком всякого рассказа о прошлом является что-то, не имеющее ничего общего с языком, некий опыт реального соприкосновения с ним. Чтобы приблизиться к пониманию того, что это за опыт, нужно, как выражается Ф.Р. Анкерсмит, «безжалостно избавиться от всех бесполезных и обременительных продуктов трансценденталистской бюрократии» и «распахнуть окно этой душной и тесной комнаты, в которой мы жили последние пятьдесят лет», чтобы вдохнуть «свежий воздух внешнего мира» [3, 160]. Ф.Р. Анкерсмит отмечает, что историк может «совершить побег из «тюрьмы языка» и уклониться от того определяющего влияния, которое оказывает язык на наши концепции прошлого, историк может вступать в реальные, подлинные, а значит и «опытные» отношение с прошлым, т.е. в отношения, которые не замутнены историографической традицией, дисциплинарными допущениями или лингвистическими структурами».

Сложность понимания истории состоит в том, что когда историку требуется открыть нечто новое в прошлом, то он должен «растворить» объективное прошлое до неопределённого состояния, а т.к. прошлое распадается на фрагменты, то возникает необходимость «закрепить» положение субъекта. В качестве эффективного средства закрепления субъекта, и основного источника для понимания прошлого, Анкерсмит предлагает считать эмпирический опыт. В этой стратегии он по сути дела возвращается к традициям американского прагматизма, в частности, к философии Дж. Дьюи, где опыт является исходным и конечным критерием истины, предшествуя категориям субъекта и объекта. Сам Анкерсмит определяет свои взгляды на историческое прошлое как концепцию «интеллектуального эмпиризма». Он особо подчёркивает то, что «существует такая вещь как «интеллектуальный опыт», в котором наш разум не хуже, чем наши глаза, уши, пальцы, может работать как вместилище опыта» [3, 27].

Следует особо отметить, что в исторической науке отношения между субъектом и опытом несколько отличаются от традиционного отношения между субъектом и опытом в других науках. В естественных науках опыт является средством познания внешнего мира, в исторической науке – опыт рассматривается как проводник в мир, и в жизнь человека. Классически подразумевается непосредственное разделение опыта и сознательного анализа его результатов, опыт как будто отделен от разума и является «сырым» материалом для работы разума. Однако в исторической науке разум способен участвовать в опыте, даже в том случае, когда не связан с чувственным опытом. Анкерсмит полагает, что если «в естественных науках опыт прочно привязан к субъекту или к объекту, то в истории он может свободно путешествовать между ними и располагать субъекта и объект там, где ему нравится. В истории чрезвычайно трудно указать, где заканчивается субъект и где начинается объект, и наоборот. Здесь между ними всегда существует определенная континуальность, так что невозможно определить, что чему конкретно принадлежит....можете ли вы сказать, где наше прошлое «заканчивается» и где «начинаемся» мы сами?» [3, 318].

Налицо явный методологический поворот к широкой концепции сознания. Ели схематично представить себе взаимосвязь таких базовых понятий, как язык, сознание и опыт, то мы можем показать, что опыт сначала формирует первичную форму сознания, и уже потом репрезентируется в языке.

В своей работе «Возвышенный исторический опыт» Анкерсмит выстраивает оригинальную концепцию понимания исторической действительности через анализ форм эмпирического сознания. Он выделяет три вида исторического опыта: объективный исторический опыт, субъективный и возвышенный. Объективный исторический опыт характеризуется тем, как люди прошлого, которые и являются объектом исторического исследования, сами воспринимали свой мир. Примером выступают сводки из газет и информационных источников, анализ ситуации участником или очевидцем событий. Субъективный исторический опыт - это слияние прошлого и настоящего. В качестве примера берётся описание Й. Хёйзингой исторического ощущения, который является одним из вариантов экстазиса (ekstasis), и может возникать от некоторого мимолетного соприкосновения с элементом прошлого: отрывком из письма, гравюрой или музыкальным произведением прошлого. Й. Хёйзинга здесь не подчеркивает наличие каких-то мыслительных процессов, это ощущение появляется до осознанной рефлексии историка. В субъективном историческом опыте прошлое раскрывается исследователю как реальное в переживании, родственном эстетическому, являясь определённым «вторжением из прошлого» в сознание исследователя. Этот вид исторического опыта «следует располагать, прежде всего, там, где прошлое уже не зависит от настоящего: случается так, что историк исследует прошлое, и вдруг, словно бы ниоткуда, возникает неожиданное слияние прошлого и настоящего, как объятия Ромео и Джульетты» [3, 385].

Основное внимание Анкерсмит центрирует на понятии «возвышенного» исторического опыта. Под ним он понимает союз объективного и субъективного опыта, представленного в художественных формах искусства. Возвышенный исторический опыт уже не является переживанием дистанции между прошлым и настоящим и не предполагает обязательного её наличия, однако прошлое обретает бытие лишь благодаря историческому опыту и через его посредство. Возвышенный опыт представляет собой радикальный вариант разновидности субъективного исторического опыта, в нём прошлое обретает бытие лишь благодаря историческому опыту и через его посредство, таков опыт обособления прошлого от настоящего. [3, 368].

Данный вид опыта движется в как бы обратном направлении – от настоящего к прошлому, которое не столько обретается, сколько создается переживанием разрыва и забвения, обретения новой идентичности. «Возвышенный исторический опыт есть опыт обособления прошлого от настоящего. Прошлое рождается из травматического опыта историка, вступающего в новый мир и сознающего бесповоротную утрату прежнего мира» [3, 368]. Обновляясь и отделяясь от прошлого, мы впервые видим его здесь в качестве такового и становимся способными придать ему смысл. Именно из этого глубоко мучительного опыта самообновления, понуждающего одновременно забыть и припомнить, черпают вдохновение по-настоящему великие историки, и именно ему историописание обязано своими важнейшими достижениями. Анкерсмит, по-видимому, вполне сознает, что соединить обе перспективы довольно трудно, а потому все время колеблется между эстетическим и экзистенциально-религиозным пониманием исторического опыта, – в перспективе склоняясь все же на сторону его эстетизации. Красноречивым симптомом этих колебаний является тот факт, что он ставит в центр своей концепции возвышенное – категорию, которая, как известно, служит своеобразным «шарниром» между эстетикой и этикой, но при этом всячески стремится минимизировать этическое измерение. В понятии возвышенного главным для Анкерсмита является чисто аффективная, психологическая составляющая, парадоксальное единство боли и наслаждения, в то время как основной структурный момент, а именно обретение личной идентичности через удостоверение принципиальной несоизмеримости возвышенного с любым индивидуальным переживанием, для него не представляет никакого интереса.

В чём же состоит специфика метода исторического опыта по Ф.Р. Анкерсмиту? Прежде всего, отметим, что выраженное им понимание эстетического и исторического опыта противоречит эмпиристским концепциям опыта. Особенностью эстетического и исторического опыта мы обычно считаем непосредственность и прямоту, но если обратить внимание на тезис о нагруженности теории эмпирическими фактами, то следует отметить, что научные теории лишают опыт непосредственности и прямоты. Иначе говоря, опыт оказывается опосредованным теоретическими основаниями. Анкерсмит указывает, что в классической системе «субъект – его восприятие мира – объект, воспринимаемый субъектом», главное значение отводится именно субъекту и объекту. Опыт играет роль «момента перехода». Однако под другим углом зрения этот «момент перехода» между ученым и прошлым и является местом рождения исторического описания.

Ф.Р. Анкерсмит отмечает широкие возможности применения самых разных произведений искусства в разработке метода исторического познания. Здесь он обращается к проблеме понимания произведений искусств, как экзистенциального метода представления исторического прошлого. Мы не будем подробно останавливаться на увлекательном историко-культурологическом исследовании, которое провёл Ф.Р. Анкерсмит, анализируя итальянскую живопись эпохи барокко. Отметим, что в данном анализе концепция автора о триаде эмпирического опыта, и о слиянии объективного и субъективного опыта прошлого в «возвышенный исторический опыт», подтверждается конкретными примерами и выглядит стройной научной теорией.

Интересно отметить, что схожие взгляды на понимание прошлого высказывал в своё время испанский философ и теоретик культуры Х. Ортега-и-Гассет. В своей работе «Дегуманизации искусства», обращая внимание на феномен нового искусства, он указывал: «Чтобы видеть предмет, нужно известным образом приспособить наш зрительный аппарат. Если зрительная настройка неадекватна предмету, мы не увидим его или увидим расплывчатым. Пусть читатель вообразит, что в настоящий момент мы смотрим в сад через оконное стекло. Глаза наши должны приспособиться таким образом, чтобы зрительный луч прошел через стекло, не задерживаясь на нем, и остановился на цветах и листьях. Поскольку наш предмет – это сад и зрительный луч устремлен к нему, мы не увидим стекла, пройдя взглядом сквозь него. Чем чище стекло, тем менее оно заметно. Но, сделав усилие, мы сможем отвлечься от сада и перевести взгляд на стекло. Сад исчезнет из поля зрения, и единственное, что остается от него, – это расплывчатые цветные пятна, которые кажутся нанесенными на стекло. Стало быть, видеть сад и видеть оконное стекло – это две несовместные операции: они исключают друг друга и требуют различной зрительной аккомодации» [4, 186]. С точки зрения испанского философа, отличительной особенностью нового искусства (т.е. искусства, которое не перестает быть трудным для восприятия, непривычным) является перенос внимания с традиционного объекта искусства (который является «традиционным» лишь в силу многовекового приспособления зрения зрителя именно к «такому» способу быть «предметом») на новый, прежде остававшийся невостребованным. И далее: «...Большинство людей не может приспособить свое зрение так, чтобы, имея перед собой сад, увидеть стекло, то есть ту прозрачность, которая и составляет произведение искусства: вместо этого люди проходят мимо – или сквозь – не задерживаясь, предпочитая со своей страстью ухватиться за человеческую реальность, которая трепещет в произведении. Если им предложат оставить свою добычу и обратить внимание на само произведение искусства, они скажут, что не видят там ничего, поскольку и в самом деле не видят столь привычного им человеческого материала – ведь перед ними чистая художественность, чистая потенция» [4, 202].

Аналогичный экзистенциально-психологической приём применяет Анкерсмит в своём исследовании. Подробно анализируя гравюру Ф.Гварди «Аркада с фонарем», он находит в ней отражение общественной жизни Венеции середины XVIII века. Учёный считает, что «настроение» картины способно воздействовать на нас более непосредственно и интенсивно, нежели то, что мы реально её видим [3, 380]. Исследуя формальные, структурные и семантические компоненты картины, автор приходит к выводу о том, что даже неискушенный в искусствоведческих вопросах человек может увидеть мотивы скуки, попытки её преодоления, а также театральности, которые были характерны для жизни того времени. «Каприччо Гварди, где Пульчинеллы (герои итальянской комедии дель арте) одновременно символизируют скуку и попытки её преодолеть, переносят нас в самое сердце общественной жизни XVIII века со свойственной ей завороженностью метафорой theatrum mundi и с неизбежной скукой от существования, созвучного этой метафоре» [3, 380]. Нет сомнений, что Анкерсмит, подробно рассматривая данное произведение, ставил перед собой задачу прояснить, что функции исторического опыта заключаются в том, чтобы увидеть подлинную историческую картину событий, которая может скрываться за «стеной» контекстов. Именно произведения искусства способны эффективно пробуждать исторический опыт и могут служить лучшим проводником его понимания [3, 427].

Таким образом, согласно Анкерсмиту, мы способны переживать прошлое в той мере насколько способны переживать произведение старого искусства, данные нам в восприятии. Автор не относит вопрос об истине к результату исторического опыта, т.к. опыт может являться «проводником» истины. При этом восприятие исторического прошлого выводится у него из действительной психической или ментальной жизни человека, своим происхождением это восприятие обязано чувству ностальгии. В своих рассуждениях Анкерсмит выделяет «чувственную» модальность исторического опыта. Если вспомнить высказывание М. Хайдеггера о возможности «фундаментального настроения философствования», то позиция голландского исследователя может быть представлена как «фундаментальное настроение истории». Вызванное отчуждением от привычной и понятной реальности, оно рождает у человека сильное желание вернуться в свои лучшие времена, отсюда рождаются экзистенциальные чувства прореживания тоски и скуки от эмпирического наблюдения произведений искусств. Однако эти желания так же невозможно исполнить, как нельзя примириться с новым порядком вещей. В результате, в своей наиболее острой форме, ностальгия представляет собой такое восприятие действительности, в котором прошлое и настоящее, благодаря их конфликту, присутствуют вместе, неразрывно друг от друга. Как указывает Анкерсмит, предметом исторического опыта является не столько само прошлое, сколько различие между прошлым и настоящим. Другая его важная особенность состоит в том, что в отношениях, существующих между прошлым и настоящим, доминирующим является настоящее время. Таким образом, как ни парадоксально, но граница, отделяющая его от прошлого, проходит внутри самого настоящего.

На наш взгляд, как к достоинствам, так и недостаткам рассуждений Анкерсмита о возможности познания исторического прошлого следует отнести перенасыщенность и увлечённость психологическими и экзистенциальными моментами. Из его рассуждений, с одной стороны, следует, что познание истории затруднено тем, что, как и в любой гуманитарной науке, субъект познания сливается с объектом изучаемой реальности, но одновременно это и означает, что объективное познание истории невозможно, следовательно, ставится под сомнение научный статус истории как науки.

Поиск по сайту: