Неолит и энеолит — культура дзёмон и яёй

Освещение предыстории японской культуры пред­ставляет огромные трудности. И прежде всего это связано с тем, что недостаточная изученность и неполнота материалов сочетаются со множеством более или менее обоснованных теорий в области периодизации, происхождения палеолита и энеолита, существования палеолита в Японии, а также тео­рией так называемой «докерамической» эпохи и пр. Учиты­вая состояние современной науки, предысторию Японии серьезно можно начинать с неолита¹ и энеолита, т. е. с пе­риодов, называемых в японской историографии Дзёмон и Яёй.

Хорошо известно, насколько сложны и подчас малодо­ступны представления первобытного человека об окружаю­щем его мире. Любые попытки проникнуть во внутренний мир созидателя древней культуры неизбежно вызывают ин­терпретации этого мировоззрения на основании главным образом изучения памятников первобытного искусства. Бо­лее того, общеизвестно, что культура, и особенно искусство

¹ Находки палеолитического человека, так называемого кудзуу (проф. Тотиги), устава (г. Тоёхаси) и миккаби (в Сидзукоа), жившего, как ут­верждают, примерно 100 тыс. лет назад и относящегося к типу неандер­тальца, представляются весьма сомнительными как с точки зрения их да­тировки, так и их антропологической и археологической характеристики.

Эти находки позволили японским ученым выступить с сенсационной теорией о существовании в Японии так называемой '«докерамической» (палеолитической) культуры — при раскопках керамика не была обнару­жена.

Однако до сих пор еще трудно отделить действительно научные гипо­тезы от псевдонаучной спекуляции. Как известно, все последние данные о раскопках на территории Советского Дальнего Востока не дают основа­ний начинать предысторию этого ареала с эпохи палеолита докерамиче-ского времени.

палеолита принципиально отличаются от культуры и искус­ства неолита и энеолита. И если палеолитические памятники демонстрируют глубокую общность и единство человеческой культуры, то памятники неолита, и тем более энеолита, сви­детельствуют уже одновременно о том, что в этот период закладываются также и основы того нового, которое спус­тя, быть может, тысячелетия проявит себя в ином качестве, станет специфической особенностью культуры определенно­го народа. В связи с этим при изучении культуры японско­го неолита и энеолита возникают дополнительные трудности, а именно обязательное привлечение данных о неолитической культуре Дальнего Востока, Юго-Восточной Азии и островов Океании.

Сведения о происхождении японской неолитической куль­туры и ее носителях — учитывая, что на эти сведения опира­ются наиболее серьезные теории,— очень кратко и схематич­но можно свести к следующему. На рубеже мезолита и нео­лита на Японские острова началась миграция племен, одна часть которых принадлежала к так называемой протоайнской, или палеоайнской, группе, а другая — к близкой ей, по-видимому также аустронезийской, группе племен индонезий­ского или полинезийского происхождения (племена кумасо и хаято японских источников VIII в.— скорее всего, потомки этих племен).

Ведущую роль в создании неолитической культуры дзё­мон сыграли, как полагают специалисты, протоайнокие пле­мена [18, 303], которые, вероятно, и были самыми древними жителями Японских островов. Но наряду с ними в этом про­цессе участвовали и племена южномонголоидного происхож­дения, проникавшие на Японские острова через Филиппины или непосредственно из района Юго-Восточного Китая, на­селенного предками племени юэ².

Лингвистические данные позволяют предположить, что подавляющая часть населения мигрировала в Японию через Филиппины и Рюкю с островов Полинезии, а не прямо с материка — древнеяпонский язык обнаруживает близость к аустронезийским языкам полинезийского типа, а не к чамскому языку, на котором говорит материковый народ юэ.

^:' Об этом свидетельствует и обособленное место японского языка в системе языков, и антропологическое сходство айнов с человеком из ран-ненеолитических погребений так называемого типа Аосима (проф. Мияги), Миято (преф. Мияги) и Цукума (преф. Окаяма).

Однако имеют хождение и другие теории, которые во многом противоречат вышеприведенным. К ним можно от­нести, например, весьма популярную одно время теорию о близости айнов к европеоидной расе³ и совершенно проти­воположную ей гипотезу о том, что предками древних япон­цев были родственные эскимосам племена коропокгуру, т. е. мифический карликовый народ, обитавший в землянках, откуда происходит и другое его название — тойсёкуру. Прав­да, в свете последних археологических, антропологических и лингвистических исследований упомянутые здесь гипотезы были отвергнуты большинством ученых.

Таким образом, проблема происхождения айнов, как и во­обще проблема японского неолита, еще очень далека от окончательного решения.

Однако как бы то ни было, а для истории культуры в конечном счете проблемы этногенеза сами по себе -не так важны, как те культурные традиции, которые японцы уна­следовали от своих предков и воплотили в своих мифологии и религии, искусстве и архитектуре. Какие-то важные осно­вы этого заложены были на заре человеческой истории в эпо­ху неолита.

Для эпохи неолита и энеолита в Японии в настоящее вре­мя принята следующая периодизация:

Протодзёмон 4—3,5 тыс. лет до н. э.
Ранний Дзёмон 3,5—2,5 тыс. лет до н. э.
Средний Дзёмон 2,5—1,5 тыс. лет до н. э.
Поздний Дзёмон 1500—500 лет до н. э.
(к этому же времени

относится появление в
Корее керамики яёй).

Позднейший Дзёмон 500 г.—400 г. до н. э.
(к этому периоду отно­
сятся также весь энео­
лит — Ранний Яёй и на­
ступление бронзы —
Средний Яёй, за кото­
рым почти сразу же на­

ступает ранний желез­
ный век—Поздний Яёй).

² Начиная с Ж. Ф. Лаперуза [82], на протяжении всего XIX в, и поч­ти до середины XX в. теория о европеоидном происхождении айнов была рас­пространена весьма широко. Она встречается и в сочинении В. М. Голо­вкина [7], и в работах А. А. Бикмора [63], и Л. Шренка [27]. Наряду с этим существовала также версия о палеоазиатской принадлежности айнов (Л. Шренк).

Культуру и искусство дзёмон еще никак нельзя назвать японскими. Об эпохе неолита и энеолита можно говорить только как о времени формирования и вычленения отдель­ных элементов японской протокультуры. Но японские ученые совершенно правомерно начинают историю культуры своей страны с эпохи Дзёмон и справедливо гордятся ее искусст­вом— сосудами (рис. 1 и 2) и глиняными фигурками — догу, изображающими людей и животных (рис. 3).

Так называемая керамика дзёмон может быть с полным правом отнесена к шедеврам неолитического и энеолитиче-ского искусства вообще. Несмотря на то что культурный комплекс дзёмон очень близок культуре племен огромного географического ареала (от Юго-Восточной Азии и При­морья до Центральной Америки), керамику дзёмон отличает ряд черт, позволяющих уже признать ее принадлежность к протояпонской культуре.

Опуская здесь специальную, чисто археологическую ха­рактеристику культуры дзёмон, обратим внимание на то, как воплощаются в керамике дзёмон представления о форме и пространстве, которые складываются в эту эпоху, т. е. пред­ставления о вселенной и ее свойствах.

Прежде всего важно отметить, что, хотя культура дзёмон представляет собой некий «сплав» неолитических культур различных народов, причем своеобразие этого «сплава» зак­лючается в непрекращающемся притоке всех новых элемен­тов, придающем культуре дзёмон несомненно транзитный характер, ее керамика демонстрирует непрерывную преемст­венность традиционного стиля от более раннего периода к позднему. Керамика свидетельствует о детальной разработке и развитости стиля и тем самым о наличии длинной цепи поколений творцов. Способность к активному усвоению при­внесенных элементов и обновлению своего культурного комп­лекса присуща японской культуре на всем протяжении исто­рии, так же как и противоположная этому на первый взгляд способность к сохранению определенных черт, консерватизму. На самом деле первая тенденция в значительной степени укрепляет вторую, а их взаимодействие ведет, как правило, к большей точности отбора, а значит, и к жизнеспособности и устойчивости культурного фонда народа⁴.

Из множества локальных археологических памятников

⁴ Проблемы заселения Японии, этногенеза сами по себе представляют сложный, запутанный и противоречивый клубок чисто археологических и историко-культурных проблем, даже если они рассматриваются в одном лишь аспекте формирования специфических особенностей японской неоли­тической культуры. И здесь с особенной остротой встает вопрос о созда­телях и носителях этой культуры. Что заставляло их мигрировать на такие огромные расстояния? Ни археологи, ни историческая наука в целом не дали пока сколько-нибудь исчерпывающего ответа.

Не исключено, что ключом для разгадки этого чрезвычайно интерес­ного явления древности могут послужить новейшие открытия в области генетики и психофизиологии. Опыты советских и зарубежных ученых пока­зали, что при определенных формах существования отдельным представи­телям как человечества, так и других высших млекопитающих присуще стремление к новому, неизвестному. Ради этого они готовы на любые жертвы. Таким образом, теория гомеостаза, считающая стабильность состо­яния наиболее благоприятным условием для успешной эволюции вида, ока­залась оттесненной в системе теории естественного отбора со своего гла­венствующего места. Как было установлено при помощи серии специаль­ных опытов, наследование «рефлекса свободы», т. е. потребности, непре­одолимого стремления проникнуть в неизведанное, могло привести уже в очень глубокой древности к появлению целых групп людей, обладающих такой врожденной тягой в неизведанное. Возможно, что племена, заселив­шие Японию, и принадлежали к потомкам таких «генетических первооткры­вателей», что наложило свой отпечаток на характер всей культуры.

Разумеется, пока это еще заманчивая гипотеза, которая нуждается в серьезной и детальной разработке, в результате чего могли бы быть намечены пути исследования механизмов, управляющих импульсами пере­селения племен в эпоху палеолита и неолита, и, в частности, носителей транзитной культуры —• конгломерата племен, создавших в Японии куль­туру дзёмон.

Накопление длинным рядом поколений «рефлекса свободы» — вкуса к новизне — несомненно, сообщало их культуре особую динамичность и гибкость, которые так ярко себя проявили в керамике дзёмон — блестящем феномене транзитной неолитической культуры.

эпохи Дзёмон наиболее характерной с точки зрения стили­стических особенностей является керамика археологических комплексов Кацудзака и Атамадай (Средний Дзёмон) и Ка-мэгаока, Сёнохата и Ангё (конец эпохи Дзёмон). Керамика всех прочих комплексов — а их теперь насчитывается не­сколько десятков — в принципе подтверждает закономерно­сти, выявленные при анализе керамики названных комплек­сов.

Керамика кацудзака была распространена в горных рай­онах (преф. Яманаси, Нагано, Гифу, Сидзуока) и, как пра­вило, сопутствовала охотничьему инвентарю (рис. 4 и 5). Керамика атамадай встречается только на равнинах морского побережья и сочетается с рыболовным инвентарем (рис. 6 и 7). В общем, керамика этих двух типов обнаруживает боль­шое сходство, но, как правило, мастерство изделий типа кацудзака выше. Керамика кацудзака — наиболее совершен­ный образец стиля Среднего Дзёмон. Она отличается боль­шим разнообразием форм сосудов, орнаментов, их украшаю­щих, и размерами. Сосуды в форме блюд и кубков, чаш и котлов, сосуды для хранения пищи украшены разнообраз­ным резным или накладным орнаментом вокруг венчика и по всему тулову. Встречаются рельефные украшения в виде ручек с зооморфными и антропоморфными головами. У не­которых сосудов лощеная поверхность окрашена в красный цвет.

Керамика кацудзака наследует стилистические признаки более ранних памятников, таких, как, например, сосуды сэ-кияма, относящиеся к периоду Ранний Дзёмон (среди сосу­дов сзкияма встречаются экземпляры, также украшенные накладным орнаментом или фигурными ручками). Но, конеч­но, орнамент сэкияма менее сложен, сосуды еще довольно однообразны по форме, и им еще далеко до мастерской изощренности керамики кацудзака. Создатели сосудов ка­цудзака достигают необыкновенно высокого для неолитиче­ской керамики уровня мастерства, который позволяет срав­нивать ее в некотором отношении с непревзойденной по силе выражения и символической наполненности стадиально бо­лее поздней и зрелой минойской керамикой острова Крита. Возможно, такая зрелость протояпонской керамики объяс­няется влиянием гораздо более развитой культуры (в част­ности, китайской бронзы). Но здесь важно, прежде всего, сколь сведущими и подготовленными оказались творцы со­судов дзёмон, заложившие уже в столь глубокой древности основы того высокого керамического мастерства, которым искони славилось японское искусство. От своих далеких предков японские керамисты унаследовали поразительную свободу обращения с материалом, глубокое проникновение в него, умение вдохнуть живую душу в свои изделия.

В керамике кацудзака, принадлежащей, как уже отме­чалось, к середине эпохи Дзёмон, свобода в обращении с формой сосуда и его декором сочетается с напряженной наполненностью типично неолитической символики, испол­ненной глубокого смысла. Характер этих сосудов свидетель­ствует о существовании системы ритуалов, в которых вопло­тились достаточно сложные космогонические представления. Отделить чисто ритуальные сосуды от не ритуальных почти невозможно (правда, в отдельных случаях ритуальная при­надлежность несомненна), и это не случайно: ведь каждый сосуд того времени мог оказаться ритуальным, т. е. мог быть употреблен при совершении обрядов. Не удивительно поэтому, что все сосуды непременно несут конкретную для своих владельцев смысловую нагрузку. Выполненные от ру­ки, без гончарного круга, и украшенные сложным декором, сочетающим в себе часто и растительный и геометрический орнаменты, сосуды кацудзака — отличная иллюстрация роли неолитической керамики в жизни первобытного человека. Изготовление сосудов было еще не просто ремеслом, а одно­временно и священным актом. Пластическое начало, домини­рующее в сосудах дзёмон, и большое разнообразие их орна­ментов способствуют достижению «проявленности», т. е. выражению космогонической символики, олицетворяющей зем­ное и небесное начало.

Как известно, в эпоху неолита орнамент служит одним из способов познания окружающего мира, а также воздейст­вия на него. Таким образом, орнамент выступает своего рода кодом космогонической символики.

Чаще всего встречаются орнаменты, символизирующие водную стихию и небесные светила. Они передаются стран­ными перекрестиями или спиралями, которые в то же время означают и морского или небесного змея. Рядом с ними да­ются упругие ростки, напоминающие магатама синтоизма (яшмовые подвески — символ плодородия) или причудливые стебли, подобно змеям оплетающие тулово сосуда. Огром­ные, метровой высоты торжественные и пышные сосуды представляют собой модель мироздания в представлении человека эпохи Дзёмон. В орнаментах керамики типа ка­цудзака воплотились представления о двух сторонах миро­здания — земной и небесной. Человеческая мысль выходит за пределы земного существования и вторгается в космос — вступает в эру мифотворчества. В это время возникает поня­тие вечности и одновременно созревают идеи необходимости упорядочения, приведения в соответствие явлений земного и небесного мира, создаются астральные культы.

На существование культа солнца в середине эпохи Дзё­мон указывает открытие археологами в Северной Японии довольно многочисленных сооружений, типичных для эпохи неолита вообще (концентрических колец, сложенных из ди­кого камня подобно каменным лабиринтам Северной Евро­пы), внутри которых в центре возвышается вертикально стоящий камень — менгир. В местечке Ою (преф. Акита) раскопано самое большое в Японии сооружение такого рода. Диаметр его наружного кольца — 46,5, а внутреннего — 14,57 м. В археологической литературе эти сооружения на­званы солнечными часами. Внешне они напоминают колесо, спицы которого составлены из, длинных речных камней, а на месте оси расположен высокий менгир. Это сооружение позволяло отмечать положение солнца в разное время дня и было предназначено отображать движение светила. Олице­творяя собой вечность, оно служило одним из главных цент­ров поклонения солнцу. Вероятно, к этому же времени относится и возникновение космогонического мифа о творцах японской земли — супружеской паре Идзанаги и Идзанами, в VIII в. н. э. включенного в «Кодзики».

Сюжет трех основных моментов первой части мифа вос­ходит непосредственно к периоду Дзёмон. В мифе расска­зывается, что сотворение мира земного началось с воздвиже­ния Небесного Столпа, вокруг которого и должен был свер­шаться брачный обряд. Первый раз божественную чету постигла неудача, так как, свершая ритуал хождения вокруг Столпа, они допустили ошибку в направлении движения. Божественные супруги поспешили исправить ее, и тогда ве­ликий акт творения восьми островов и сонма богов (в том числе и богини солнца Аматэрасу) свершился, как то и над­лежало.

Аналогия с менгиром эпохи Дзёмон и его ролью в сис­теме верований бесспорна — обход божественной четой Не­бесного Столпа воспроизводит движение солнца по небо­склону. Естественно, что только точное следование его дви­жению могло привести к достижению цели, т. е. оплодотво­рить вселенную. Так зародившиеся в эпоху неолита идеи о вечности миропорядка, воплощенные в обожествленном камне менгира, были восприняты отдаленными потомками неолитических племен и положены в основу синтоистской космогонии.

Если в культе камней и астральном культе, тесно связан­ных между собой, отразилась одна сторона культуры неоли­та — стремление к упорядоченности явлений, цельности бы­тия, которые осознаются через священные ритуалы и мифо­творчество, то в керамике, в творении рук человеческих, с особенной яркостью проявилась другая, не менее важная сторона — тяга к обобщению как средству достижения цель­ности и упорядоченности в изображении явлений мира. Со­суды середины эпохи Дзёмон достигают поразительной силы обобщения, характерного для искусства неолита, а символика орнаментов этих сосудов продолжает жить в последующие эпохи в круге представлений синтоизма.

Типичный для Среднего Дзёмон морской характер куль­туры племен, живущих не только на побережье, но и в гор­ных районах, продолжает господствовать и в дальнейшем, о чем свидетельствуют археологические памятники Позднего Дзёмон — Хориноути, Касори. И только в самом конце Дзё­мон, когда новый поток иммиграции в Японию уже непосред­ственно с азиатского континента (из Кореи, Китая) приводит к почти полному совмещению культур энеолита, бронзы, ран­него железа, господство морских элементов несколько осла­бевает.

Стиль хориноути (памятники в преф. Тиба), который японские археологи считают универсальным стилем неолитн-.ческих сосудов Позднего Дзёмон всех четырех главных островов Японии, в принципе продолжает традиции пред­шествующего периода. Только теперь уже отсутствуют вели­чественность и пышность, свойственные сосудам кацудзака, и характер расположения декора уже более согласован с формой сосуда. Прогрессирует техника обжига, черепок ста­новится тоньше.

Но после сосудов кацудзака самодовлеющий характер символического орнамента меняется—напряженность орна­ментальных форм сменяется их большей умеренностью и строгостью.

Энеолитическая керамика заключительного этапа Дзёмон, который, как уже отмечалось, совпадает на японской почве с периодом культуры бронзы и началом раннего железного века, наследуя стилистические традиции среднего периода, в то же время испытывает (особенно на юго-западе) сильное воздействие корейской культуры яёй и непосредственно ки­тайской культуры. Только в археологических памятниках Ангё наблюдается возрождение стилистических традиций Кацудзака.

Наиболее показательная, можно сказать классическая, для японского энеолита керамика камэгаока сохранила боль­шое разнообразие форм и орнаментов. Сосуды камэгаока отличаются еще большим совершенством в технике обжига, лощения и окраски. Довольно часто, стремясь подражать китайским и корейским бронзовым зеркалам или изделиям из лака, мастера керамики камэгаока имитируют их декор и цвет. Наряду с орнаментом на тулове сосудов появляются фигуративные изображения. Определенно фигуративной ста­новится иногда также и сама форма (известны сосуды в ф'орме птиц, драконов и пр.). Вместе с тем типично неоли­тический орнамент дзёмон становится все более рафиниро­ванным и даже стилизованным. При этом, несмотря на не­которую потерю четкости стиля, символика сосудов, динами­ка и живость декора и формы сохраняются.

Вследствие сосуществования энеолитической культуры камэгаока (распространенной на территории всего острова Хонсю) и медно-железного культурного комплекса происхо­дит ускорение процесса развития культуры, которое приво­дит к быстрому совмещению (или, вернее, наложению) ха­рактерных особенностей культур эпохи бронзы и ранней же- лезной с энеолитической. Совмещение символики искусства стадиально и этнически различных культур, взаимодействие их элементов приводит, быть может, с одной стороны, к консер­вации (не только декоративных, но и семантических) тра­диций энеолита, а с другой — к созданию на основе традиций обеих взаимодействующих культур новых, объединяющих их традиций. Таков очень распространенный в японском древ­нем и средневековом искусстве орнамент рюсуймон (бегу­щая вода). Возникновение его прослеживается в керамике камэгаока и сосудов яёй, а в дальнейшем, в последующем периоде, он играет заметную роль в декоре бронзовых коло­колов дотаку.

Характерные особенности развития японского неолита и энеолита, наблюдаемые на примере сосудов дзёмон⁵, свойст­венны и культуре последующих периодов, особенно культуре эпохи бронзы.

Поиск по сайту: