Глава 8. Развитие психологического анализа во французском романе последней трети XVIII века: «Опасные связи» Шодерло де Лакло

Предреволюционная ситуация во Франции обострила идейные противоречия, и во французской литературе последней трети XVIII века нарастают социально-критические тенденции. С точки зрения большинства исследователей, во французском романе предреволюционных десятилетий развиваются преимущественно две жанровые формы: сентиментально-психологический и нравоописательный роман. Новый интерес к социальным нравам приводит романистов к переосмыслению классического психологического анализа, но не к его отмене.

А. Куле противопоставил сентиментальному роману руссоистического типа «роман либертинажа», который он считает типичным для указанной эпохи явлением (Луве де Кувре, Нерсиа, Виван Де-тон, маркиз де Сад). К данному типу он относит и «Опасные связи» Шодерло де Лакло (1).

«Опасные связи» (1782)–произведение в определенной мере итоговое для развития французского романа XVII–XVIII веков. Шодерло де Лакло осуществил в своем романе своеобразный синтез психологических исканий романа предшествующей эпохи. Классический психологический анализ в стиле Лафайет соединился в «Опасных связях» с традициями исповедального повествования, с руссоистической сентиментальной рефлексией.

Мысль о необходимости синтеза традиций романного жанра начинает активно проникать в эстетическое сознание писателей конца XVIII века в связи с усиливающимся в этот период влиянием английского романа. Увлечение английским романом начинается во Франции во второй половине XVIII века. В немалой степени способствовали распространению его авторитета Прево и Руссо. Прево-переводчик познакомил французского читателя с творчеством Ричардсона. Руссо увидел в «Робинзоне Крузо» Дефо единственный роман, полезный для воспитания юношества. Влияние Ричардсона очевидно в «Новой Элоизе». Под непосредственным влиянием Ричардсона развивалось творчество мадам Риккобони, высоко ценимой, в частности, Шодерло де Лакло. В ряде своих эпистолярных романов она сохранила даже английские имена и декорации («Письма миссис Фанни Буллер», «История мисс Дженни», «Письма леди Кэтсбай»).

Сопоставляя английскую и французскую формы романа, писатели последней трети XVIII века обнаруживают недостатки французской модели жанра и ратуют за его обновление. Таков пафос «Похвалы Ричардсону» Д. Дидро. В «Мыслях о романах» (1800) маркиз де Сад подчеркивал, что французам следует учиться у Фильдинга и Ричардсона суровой правде жизни. Роман, по мнению Сада, является «картиной частных нравов», а не утонченным рассуждением о любовных страстях (2). Единственным французским романом, приближающимся к реализму английской школы, Сад считал «Историю кавалера де Грие и Манон Леско», автора которой он назвал французским Ричардсоном.

В романе Сенака де Мейяна «Эмигрант» (1797) между персонажами разворачивается дискуссия о романе, и выводы ее весьма характерны для эпохи. «Вчера мы говорили о романах, – пишет героиня подруге. – Он (маркиз де Сент-Альбан. – Н. 3.) предпочитает английские романы. Я была этим удивлена, так как в отношении романов французы имеют прекрасную репутацию. Я вместе с вами читала «Принцессу Клевскую» и «Заиду», и эти два произведения глубоко нас захватили возвышенностью и утонченностью чувств. Маркиз де Сент-Альбан, которому я об этом сказала, ответил, что романы должны быть, подобно комедиям, изображением национальных нравов. Наши романисты, заметил он, за исключением двух или трех, выводят на сцену лишь графов и маркизов, как будто на свете существуют лишь знатные персоны. К тому же они не знают нравов людей этого разряда: их изображение утрировано, а приключения неправдоподобны. Совсем иное дело, заметил он, англичане. Они ищут человеческую душу во всех классах общества, ничто не является в их глазах благородным или неблагородным, их характеры разнообразны и цельны, каждый человек говорит на языке своей страсти или своего социального положения» (3). Упомянутые «два или три автора», достойные сравнения с английскими образцами, – это Лесаж и Прево.

Таким образом, Фильдинг и Ричардсон воспринимаются в конце XVIII века во Франции как своеобразные законодатели романного жанра, и подобная эстетическая ориентация отражает поворот французского романа к нравоописательной проблематике. Знаменательны в этом отношении романы Ретифа де ла Бретонна, где разворачивается широкий социальный фон и основой драматического столкновения становится различие в социальном положении персонажей. В «Совращенном поселянине» в центре оказывается идеологическое и нравственное противостояние сословий и присущих им принципов морали. Эдмон, разрывая связи с патриархальной крестьянской моралью, усваивая правила аристократического либертинажа, приходит к нравственной деградации.

Своеобразной формой нравоописательного романа становится и роман «либертинажа», воссоздающий картину морального распада привилегированных сословий – аристократии и духовенства. От Нерсиа, Луве де Кувре, с их наивной фривольностью, роман этот совершает эволюцию к демонической эротике маркиза де Сада.

Шодерло де Лакло органически связан с движением французского романа к социальному реализму, к изображению человека в системе социальных условий и нравственных норм его среды и сословия. Ему близок художественный мир Кребийона, хотя опыт английского романа заставил его преодолеть камерность, замкнутость, внешнюю статичность кребийоновского повествования. В то же время Шодерло де Лакло испытал глубокое воздействие «Новой Элоизы» Руссо, открывшей ему язык чувствительности.

Эстетические позиции автора «Опасных связей» соответствуют отмеченному нами стремлению к жанровому синтезу. В 1784 году в рецензии на один из английских романов Шодерло де Лакло достаточно четко изложил собственную концепцию жанра. Законодателями современного европейского романа он считает Руссо, Фильдинга и Ричардсона: «В «Клариссе» больше всего ума, «Том Джонс» – лучший из романов по искусству построения, а «Новая Элоиза» – самое прекрасное из произведений, имеющих название романа» (4). Поэтому в самом определении творческого метода романиста Шодерло де Лакло соединил черты английской и французской моделей жанра: «Наблюдать, чувствовать и живописать – вот три качества, необходимых каждому романисту» (5).

В 1782 году Шодерло де Лакло вел полемическую переписку с мадам Риккобони по поводу «Опасных связей». Мадам Риккобони роман представлялся произведением опасным для нравов, так как в нем изображены существа порочные и при этом наделенные привлекательностью – прежде всего маркиза де Мертей. Отвечая на замечания писательницы, Шодерло де Лакло защищал собственную творческую программу. Ссылаясь на опыт Кребийона и Ричардсона, он утверждал право писателя изображать пороки общества. При этом Шодерло де Лакло обосновал принципы реалистической типизации. Маркиза де Мертей, заметил он, вовсе не является портретом определенной женщины. Как мольеровский Тартюф соединил в себе нравственные правила и поступки сотен лицемеров, так и маркиза де Мертей представляет обобщенный социально-психологический тип (6). Шодерло де Лакло заметил, что, одев героиню во французское платье, он преследовал цель «живописать с натуры». С этой же целью он сделал ее привлекательной, так как в реальной действительности порок слишком часто предстает под маской внешнего обаяния (7).

Очевидна ориентация Шодерло де Лакло на классическую психологическую традицию французской литературы с ее стремлением к универсализации психологических проблем и в то же время идущее от школы Кребийона и английского реализма XVIII века тяготение к социально-исторической и национальной актуализации психологических типов, к картинам «частных нравов».

Диалектическое взаимодействие указанных тенденций определяет специфику художественного психологизма в «Опасных связях».

В последние два десятилетия в зарубежном литературоведении определился широкий интерес исследователей к роману Шодерло де Лакло и прежде всего – к его психологическим аспектам. Пожалуй, ни один роман XVIII века не изучен в указанном плане настолько направленно и глубоко. Для большинства исследователей «Опасные связи» – типичный аналитический роман. Такова точка зрения Ж. Сейлаза (8), А. Куле. Ж. Сейлаз считает «Опасные связи» последним аналитическим романом во французской литературе. Стремление к ясности, к четким классификациям и схемам, к выяснению механизма страстей, абсолютное господство «психологической каузальности» – все это, по мнению исследователя, превращает роман Шодерло де Лакло в чистый, классический образец психологического анализа (9).

П. Брукс полагает, что в «Опасных связях» изображение человека в системе социальных норм и условностей, игрового поведения как определенной «социальной маски» восходит к классической французской моралистике XVII века и «Принцессе Клевской» (10).

Однако в последнее время намечается тенденция к осмыслению диалектического соотношения рационалистического и эмоционально-лирического уровней романа. Л. Версини выделил соответственно два содержательных и стилевых регистра в романе Шодерло де Лакло (11). Р. Лофер обнаруживает за «неоклассической» оболочкой «Опасных связей», где царит рассудочность и ясность, скрытый психологический подтекст – историю любви, не осознанной главными героями (12). Сходной точки зрения придерживается Ф. Баргийе, полагая, что в «Опасных связях» аналитический психологизм в духе Мариво и Кребийона дополняется изображением скрытых душевных драм, чувствительности, не поддающейся анализу, что сближает, по ее мнению, «Опасные связи» с романами Прево и «Новой Элоизой». «Глубины души, недоступные анализу», считает Ф. Баргийе, есть у всех персонажей романа, в том числе у Вальмона и маркизы де Мертей, хотя они уверены во всесилии собственного разума (13).

Думается, вторая из обозначенных нами точек зрения, подразумевающая сложное переплетение и взаимодействие традиционно противостоящих в психологизме XVII–XVIIIвеков начала – рационализма и чувствительности – является более объективной, и в дальнейшем мы будем ее придерживаться.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что до сих пор при анализе «Опасных связей» недостаточно учитывается один из важнейших аспектов романа, связанный с заключенной в нем этико-психологической полемикой. Определенное внимание данной проблеме уделил Л. Версини, но лишь в связи с изучением проблематики романа. Между тем указанная полемика определяет во многом и особенности поэтики психологического анализа в романе Шодерло де Лакло и заслуживает в связи с этим специального рассмотрения.

«Опасные связи» – эпистолярный роман, выявляющий новые возможности традиционной для XVIII века жанровой формы. Характеризуя роман, П. Вайс отметил как один из самых новаторских элементов романной техники Шодерло де Лакло выявление множественности каузальных связей между человеком и миром. Человек в романе действует в системе определенных общественных отношений, и само название романа акцентирует взаимосвязь всех персонажей. «Нельзя говорить о Вальмоне, не говоря о маркизе де Мертей, – пишет П. Вайс, – о маркизе – не говоря о президентше де Турвель, о характерах – не говоря об интриге. Эта манера представлять персонажей как бы включенными в комплекс материальных, психологических и социальных элементов есть одна из самых современных черт Шодерло де Лакло» (14). В романе Лакло каждый из персонажей до конца раскрывается лишь в системе его связей и взаимоотношений с людьми, ни один не обладает духовной автономией, даже маркиза де Мертей, больше всех на нее претендующая.

Данные связи реализуются в действиях и поступках, которые, однако, не имеют в романе Лакло исчерпывающего характерологического значения. Маркиза де Мертей определяет план действий остальных персонажей романа, Вальмон становится орудием ее воли, и вплоть до финала произведения поведение всех персонажей является частью составленной заранее интриги. Даже непредвиденные случайности, какой становится встреча Вальмона с президентшей де Турвель, включается маркизой в общий план разыгрываемого жизненного спектакля. Подобная сюжетная композиция предполагает несвободу большинства персонажей, которые так или иначе вовлечены в сферу незримого влияния и, не ведая того, действуют по чужому сценарию. Ролевое, рассудочное поведение совратителей противостоит естественному поведению жертв, не замечающих приготовленной для них западни. Поэтому основные события предстают в романе Лакло в двух противоположных интерпретациях – цинической и наивной, каждая из которых представляет отчасти упрощенную версию происшедшего. Данный принцип интерпретации определяет различные психологические тональности романа, резко противопоставленные, но при этом дополняющие друг друга.

На первый план, в связи с вышесказанным, в романе Лакло выходит психологический конфликт, который не сводится к столкновению страстей отдельных персонажей, а приобретает своеобразный универсальный характер. Содержание данного конфликта может быть постигнуто лишь в связи с философскими спорами, ознаменовавшими эпоху Шодерло де Лакло.

Философская дискуссия органично входит во французский роман второй половины XVIII века в связи с определившимся социальным и идеологическим противостоянием сословий в предреволюционную эпоху. Она становится конструктивным элементом «Новой Элоизы» Руссо, «Монахини» Дидро, «Совращенного поселянина» Ретифа де ла Бретонна, романов маркиза де Сада.

Шодерло де Лакло продолжил указанную линию французской романной прозы, создав не историю страстей, а историю столкновения идей. При этом важно подчеркнуть, что идея в романе Лакло приобретает этическую значимость и в этом смысле оказывается непосредственно связанной с социальной практикой. Идейные дискуссии персонажей реализуются непосредственно в системе действий и соответствуют социальным моделям их поведения.

В этой связи важнейшей чертой новаторства Шодерло де Лакло является предпринятая им перестройка формы эпистолярного романа. «Опасные связи» – первый эпистолярный роман, в котором композиция достигает драматического эффекта. А. Куле заметил, что напряженная динамика повествования обеспечивается у Шодерло де Лакло и событийным и вербальным действием. Не только поступки, но сами письма персонажей становятся причинами катастроф и сложных психологических коллизий.

Драматическая композиция романа обусловливает особый характер философской дискуссии: определенные идеи не просто обсуждаются персонажами, но претворяются в действительность, проверяются в ходе разнообразных психологических экспериментов. Жизнь и идея начинают противостоять друг другу.

Л. Версини указал на психологические аспекты идущей в романе дискуссии. Он подчеркнул, что в «Опасных связях» исследуются главные начала внутренней жизни человека – сфера чувственных ощущений, сфера эмоций и сфера рассудка. По мнению исследователя, конфликт «сердца» и «разума», характерный для французской психологической прозы предшествующего периода, на протяжении XVIII века решался в литературе по-разному. В эпоху Мариво и Прево определяется стремление к примирению сердца и рассудка, к поискам оптимистической гармонии, после 1750 года вновь возникает их противопоставление. Но у Шодерло де Лакло, как считает Л. Версини, природа указанного конфликта принципиально меняется: противопоставляется не сердце-тиран бессильному им управлять разуму, как во времена «Принцессы Клевской», а извращенный, холодный, разрушительный ум сердцу – вместилищу глубоких, благородных и разумных чувств (15). Главные начала внутренней жизни соответственно воплощены в определенных персонажах: маркиза де Мертей – разум, Сесиль – чувственность, президентша де Турвель – жизнь сердца. Вальмону следует отвести особую роль в романе: его жизненный опыт есть последовательная проверка каждой из указанных позиций.

От метафизических рассуждений о человеческих страстях Шодерло де Лакло переходит к своеобразному психологическому эксперименту, итог которого составляет объективную оценку исследуемой модели поведения. Мысль соединяется с поступком, заданный тезис претворяется в действие. Такой принцип художественной аргументации сближает роман Шодерло де Лакло с философскими повестями Вольтера, где в центре всегда приключения идеи. Но при этом Шодерло де Лакло отказывается от присущей философской прозе условности, стремясь к максимальной психологической достоверности.

В «Опасных связях» Шодерло де Лакло подвергает пересмотру этико-психологические концепции французского сенсуализма.

Развитие философской мысли во Франции XVIII века теснейшим образом связано с социальными и идеологическими проблемами эпохи и меньше всего тяготеет к традиционной «метафизике», к абстрактному спекулятивному стилю мышления. Предлагая в своей работе «Святое семейство или критика критической критики» развернутую характеристику французского материализма XVIII века, К. Маркс и Ф. Энгельс указывали, что «практический характер тогдашней французской жизни» сам по себе способствовал распространению материалистических идей: «Жизнь эта была направлена на непосредственную деятельность, на мирское наслаждение и мирские интересы, на земной мир. Ее антитеологической, антиметафизической, материалистической практике должны были соответствовать антитеологические, антиметафизические, материалистические теории»(16). К. Маркс и Ф. Энгельс выделили во французском материализме XVIII века два направления, которые ведут свое происхождение от Декарта и от Локка. Идеи Локка составили основу материалистического сенсуализма, получившего своеобразное развитие на французской почве. К. Маркс и Ф. Энгельс подчеркивали, что сенсуализм приобретает «собственно французский характер» в трудах Гельвеция, который «тотчас же применяет его к общественной жизни»(17). Ссылка на Гельвеция здесь чрезвычайно важна, потому что именно в работах Гельвеция, прежде всего в его книге «О человеке», идеи Локка становятся фундаментом новой этической теории, смысл которой, по определению К. Маркса и Ф. Энгельса, сводится к тому, что «чувственные впечатления, себялюбие, наслаждение и правильно понятый личный интерес составляет основу всей морали» (18).

Этическая теория, созданная французским сенсуализмом XVIII века, стала предметом углубленного внимания и живых дискуссий во французской литературе. В первой половине века провозвестником новой философско-этической концепции становится Ламетри. Преодолевая дуализм Декарта, Ламетри-материалист разворачивал последовательную реабилитацию чувственной природы человека, рассматривая в качестве основных начал его духовной и физиологической организации ощущения. Идея «человека-машины», восходящая к механистической картезианской теории «животного-машины», отражает вульгарно-материалистические тенденции философии Ламетри. С ними связан и откровенно гедонистический характер его этики, утверждающей принцип наслаждения как высшую, физиологическую предопределенную цель деятельности. На уровне обыденного сознания идеи Ламетри воспринимались как проповедь вседозволенности и немедленно были взяты на вооружение дворянским либертинажем XVIII века. Аналогичные мотивы наметились уже в романах Кребийона и Дюкло, где царит атмосфера мимолетных чувственных капризов. Идеи Ламетри в определенной мере продолжил Гельвеций.

Особенности этической интерпретации доктрины материалистического сенсуализма тонко почувствовала Ж. де Сталь, которая в книге «О Германии» выступила с резкой критикой сенсуалистической морали, распространившейся во Франции во второй половине XVIII века: «Если большинство развращенных людей опирается на материалистическую философию, когда хотят теоретически оправдать собственные низости, то причина в том, что они верят: подчинив душу ощущениям, человек может избегнуть ответственности за свое поведение» (19).

Во второй половине XVIII века определяется философская оппозиция сенсуалистической этике, отразившаяся, в частности, в работах Гольбаха и Дидро, которые все дальше уходят от вульгарно-материалистической аргументации. В. Н. Кузнецов заметил, что «преодоление гедонизма, сильно компрометировавшего в этическом плане материалистическую философию», заставило Гольбаха отказаться от определения счастья на основе потребностей «человеческой природы» (20).

Объективно такая смена акцентов отражала сложившуюся антифеодальную программу зрелого Просвещения: аристократической моральной безответственности и эгоизму противопоставляется идея нового общественного человека, умеющего жертвовать своим личным интересом ради общего блага. Новой добродетелью третьего сословия становится чувствительность, несовместимая с гедонизмом и себялюбием.

Актуальные философские дискуссии нашли широкое отражение во французском романе конца XVIII века. Наиболее последовательно и развернуто этика дворянского либертинажа представлена в романах маркиза де Сада. Картина нравственного распада, чудовищных злодеяний постоянно комментируется в его произведениях персонажами-идеологами, предлагающими философское обоснование порока с позиций вульгарного материализма. В романе «Жюльетта, или процветание порока» (1797) г-жа Клервиль излагает героине своеобразную философию человеческой природы: «Чувствительность, дорогая, есть источник всех пороков и добродетелей... Индивид, лишенный чувствительности, представляет лишь грубую материю, он лишен начал добра и зла и сохраняет лишь облик человека... Эта чувствительность, чисто физическая, зависит от расположения наших органов, от тонкости наших ощущений и более всего – от природы нервного флюида, в котором я вижу средоточие всех человеческих аффектов» (21). Отсюда следует прямая зависимость чувств и поведения от интенсивности действия нервного флюида. Если внешние объекты воздействуют на него слабо, человек сохраняет добродетель. Чем сильнее выражены импульсы физической чувствительности, раздражающие «нервный флюид», тем привлекательней для человека порок. Поэтому человек не может сопротивляться законам собственной природы, и люди с самой тонкой организацией чувствительности обречены идти от порока к преступлению, в котором воплощается высшая степень возбудимости «нервного флюида». Таким образом, по мнению г-жи Клервиль, «преступление естьприродная катастрофа, невольным орудием которой становится человек» (22). Сен-Фон, один из персонажей романа де Сада, строит свою философию преступления на кастовых различиях между людьми. По его мнению, главная естественная потребность человека – деспотизм, стремление к самоутверждению за счет подавления чужой воли. От рождения люди разделены на две касты – высшую и низшую. Простолюдин всегда будет по отношению к аристократу тем, чем является «маленькая горная лошадка с Корсики в сравнении с гордым андалузским жеребцом» (23). Следовательно, природа, создав человека высшей касты, предназначила его к тому, чтобы заставить людей низшей касты безропотно служить его страстям и воле. Отсюда высшее наслаждение, данное человеку природой, Сен-Фон видит в насилии, в физическом разрушении чужого естества. Подобное гротескное заострение сенсуалистических теорий представлено в романах Сада наиболее последовательно. Поэтому в созданном им мире добродетель неизбежно обречена быть жертвой изощренных преступлений (таков центральный мотив его романа «Жюстина, или злоключения добродетели», вышедшего в свет в 1787 году).

Полемика с сенсуалистической этикой разворачивается в «Племяннике Рамо» Д. Дидро, где Рамо прямо выступает как проповедник гедонизма в духе Ламетри: «Знаете – да здравствует философия, да здравствует мудрость Соломона: пить добрые вина, обжираться утонченными яствами, жить с красивыми женщинами, спать в мягких постелях, а все остальное – суета» (24). Философ же, опровергая эпикурейскую мораль, говорит о сладости бескорыстных чувств: «Есть поступки, ради которых я отдал бы все мое достояние. Великое произведение «Магомет», но я предпочел бы смыть пятно с памяти Каласов» (25).

Роман Шодерло де Лакло вышел в свет, когда уже достаточно четко определились основные направления философско-этической полемики, и он сталкивает две обозначившиеся противоположные позиции в остром психологическом конфликте.

В исполненном иронии «Предуведомлении издателя» Шодерло де Лакло решительно перечеркивает просветительские претензии своего века: «Действительно, многим из выведенных у него (автора. – Н. 3.) персонажей свойственны нравы настолько дурные, что невозможно предположить, что живут они в наше время, в этот век философии, когда распространившееся повсюду просвещение сделало, как известно, всех мужчин столь благородными, а всех женщин столь скромными и благонравными» (26).

Лакло подвергает сомнению основные заповеди просветительской утопии разумных идей, преобразующих человеческое общество. Определение «век философии» начинает звучать уничижительно и иронически. Более того, само содержание философии века представлено в «Опасных связях» в мышлении и житейской практике персонажей, составляющих полюс зла и тем самым оппозицию всему остальному человечеству. Знаменитая формула маркизы де Мертей определяет идейный фундамент этики либертинажа: «Я изучала наши нравы по романам, наши воззрения – по работам философов» (27).

Маркиза де Мертей претендует на своеобразный синтез господствующих идей века и осуществляет в романе их экспериментальную проверку жизнью. Поэтому она уподобляет себя божеству, управляющему судьбами «слепых смертных».

Отдавая философию на службу злу, Шодерло де Лакло продолжил уже наметившуюся в предшествующей французской литературе тенденцию. Во-первых, он, несомненно, опирался на опыт Руссо. Именно в «Новой Элоизе» впервые появилось этическое противопоставление философии как системы рассудочных идей и истинной добродетели, основанной на чувствительности. Ретиф де ла Бретонн прямо ввел в свой роман «Совращенный поселянин» образ философа-развратителя, уроки которого превращают сельского простака Эдмона в человека, лишенного каких-либо нравственных запретов. Эдмон – плод философской системы Годэ, изложенной на страницах романа Ретифа де ла Бретонна с исчерпывающей аргументацией. Годэ – убежденный последователь идей материалистического сенсуализма. Все его рассуждения о психологии и морали подчинены принципу физиологического детерминизма. «Изучай физику, – наставляет он Эдмона, – и обосновывай на ней все свои нравственные понятия» (28). Свою теорию естественного человека Годэ строит на принципе всевластия инстинктов, главными из которых он признает стремление к самосохранению и наслаждению. Поэтому Эдмон, усвоив принципы Годэ, приходит к «проверенной физической морали» (29).

У Годэ уже появляется та трактовка Разума, которую мы позже найдем у главных героев Шодерло де Лакло. С точки зрения исповедуемого им вульгарного материализма, механизм поведения всех живых существ, включая человека, один. Наличие Разума дает человеку лишь дополнительные возможности для удовлетворения личного интереса: «А к чему же свет разума, как не для того, чтобы извлекать выгоду из инстинктов любых существ?» (30).

В романе Шодерло де Лакло происходит столкновение замкнутой философской системы и живой, противоречивой действительности, в которое вовлечены все персонажи произведения.

Социальная сфера, изображенная в «Опасных связях», не столь однородна, как это было в романах Кребийона. Если маркиза де Мертей и виконт де Вальмон принадлежат столичной знати, то президентша де Турвель по своему социальному положению представляет буржуазную среду – так называемое «дворянство мантии» – и к тому же провинциальную. Р. Лофер полагает, что такая расстановка персонажей имеет глубокий социальный смысл: в романе изображено поражение аристократии и «триумф чувствительности и буржуазного рационализма» (31). Подобной точки зрения придерживается и М. Терьен (32). Отдельные персонажи романа соответствуют психологическим типам романа антивоспитания: наивные и юные жертвы совратителей (Сесиль, Дансени), самоуверенные ханжи, подменяющие истинную добродетель социальными условностями (г-жа де Воланж). В целом в романе Шодерло де Лакло намечена социальная основа идейно-психологического противостояния персонажей.

Выразителями этической программы дворянского либертинажа являются в романе маркиза де Мертей и ее идейный союзник виконт де Вальмон. Они исходят из системы универсальных понятий, которым подчинены как их рассуждения о жизни, так и их житейское поведение. Маркиза, несомненно, продолжает идеи ранних французских сенсуалистов и искренне считает, что главным мотивом человеческой деятельности является влечение к наслаждению. В ее рассуждениях заметно влияние идей и даже терминологии Ламетри, хотя само имя философа ни разу в романе не упоминается. Совершенно в духе «Анти-Сенеки» ее формула любви: «Разве вы не знаете, что любовь, как и медицина, есть всего лишь искусство помогать природе?» (33).

Подобная концепция любви близка Гельвецию, который прямо сводил любовь к инстинкту: «Теперь мало придают значения платонической любви, ей предпочитают любовь физическую, которая в действительности не менее сильна... В пользу последней высказался и Бюффон, и я думаю, подобно ему, что из всех видов любви это – наиболее приятный» (34).

И маркиза де Мертей, и Вальмон предпочитают рассуждать о любви в терминах войны и охоты. Маркиза признается, что ей больше всего по душе «быстрое и ловкое нападение» (35). Вальмон сравнивает себя с Александром Македонским. О своем романе с президентшей он говорит как об ответственном сражении с достойным противником: «Да, она должна сдаться, но пусть поборется, пусть у нее не хватит сил для победы, но окажется достаточно для сопротивления... Предоставьте жалкому браконьеру возможность убить из засады оленя, которого он подстерег: настоящий охотник должен его загнать» (36). Это почти буквально повторяет следующую мысль Гельвеция: «Добиваться расположения женщины, как и охотиться за дичью, приходится различно, в зависимости от того, сколько времени желают на это потратить. Когда для охоты можно уделить лишь час или два, – отправляешься без собак. Не знаешь, что делать со своим временем, и желаешь затянуть прогулку – тогда берешь с собой гончих, чтобы затравить ими дичь» (37).

Ж. Дежан установил непосредственную связь сюжетики ряда французских романов второй половины XVIII века, в том числе и «Опасных связей», с французским фортификационным искусством XVII–XVIII веков. Любовный поединок разворачивается в них как история осады и взятия крепости. В сущности, так утверждала себя типично дворянская модель поведения. В XVIII веке французская аристократия утрачивает военные и гражданские доблести, но сохраняет прежние претензии и жажду власти. Военные подвиги сменяются альковными победами.

Любовь для главных героев романа Шодерло де Лакло становится прежде всего средством самоутверждения. Поэтому они противопоставляют слепой чувственности культ разума как высшего контролирующего начала. У маркизы де Мертей появляется образ «человека-машины», игрушки собственных инстинктов. Она выносит приговор Сесили: «Женщины этого типа – это всего лишь машины для наслаждения» (39). Для маркизы де Мертей наслаждение имеет чисто физиологическую природу и отделено от нравственности, от духовного начала. Этот принцип прекрасно иллюстрируется эпизодом с г-ном де Преваном, где маркизой де Мертей одновременно управляют стремление к наслаждению и холодная мстительная ненависть.

Поэтому маркиза де Мертей и Вальмон стремятся управлять собственной чувственностью, подчиняя ее диктату разума. В этом плане маркиза верна картезианской системе мышления. Ее суждения о жизни облечены в строгие, дедуктивно выверенные формулы. Она любит заниматься классификациями, прогнозированием чужого поведения, психологическими экспериментами, где ищет подтверждения раз и навсегда установленных правил. Происходит своеобразная демистификация мнимых загадок жизни, которые сводятся к универсальным простым началам.

Данная система мышления, составляющая классическую традицию французского рационализма XVII–XVIII веков, представлена в романе Шодерло де Лакло в законченной идейно-эстетической форме. В письмах маркизы де Мертей и Вальмона воскресают голоса и интонации Ларошфуко и Лабрюйера.

Маркиза де Мертей любит подчеркивать абсолютный характер собственного разума и воли, следующей диктату рассудка. Исповедуя картезианское учение о самоконтроле и самоограничении, она считает себя неуязвимой для ошибок и заблуждений чувств. Поэтому маркиза искренне презирает тех, кто легко и безрассудно поддается голосу страстей. Она с брезгливостью говорит о женщинах, «необузданное воображение которых заставляет предположить, что природа поместила их ощущения в голове» (40).

Таким образом, гедонизм главных героев романа не вполне совпадает с теми принципами, которые были выдвинуты ранними французскими сенсуалистами. Маркиза де Мертей и Вальмон стремятся саму чувственность подчинить рассудочному началу. Поэтому их психологический словарь отличается несомненным своеобразием. В переписке героев присутствуют два ряда ключевых слов: с одной стороны, «desir» (желание), «plaisir» (наслаждение), «gout» (влечение), с другой – «idee» (идея), «projet» (проект), «systeme» (система), «principe» (принцип). Оба они увлекаются классификационными терминами: «sorte», «classe» (разновидность, класс), излюбленные их глаголы – «raisonner», «disserter», «expliquer» (рассуждать, объяснять). Поэтому стиль переписки главных героев так резко отличается от стиля остальных писем, в том числе их собственных, но адресованных другим корреспондентам.

Если маркиза и Вальмон стремятся защитить себя от безрассудства чувственных страстей броней холодного разума, это не значит, что они полностью лишены страстей. Гельвеций заметил, что из всех «искусственных» страстей, формируемых обществом, важнейшей является жажда власти, которая «дает начало зависти, скупости, честолюбию и вообще всем искусственным страстям» (41).

В маркизе де Мертей жажда власти составляет, несомненно, основную движущую силу и подчиняет себе все ее чувственные порывы. Утверждению этой власти подчинена вся система принципов маркизы де Мертей. На такой же основе развивается неуемное тщеславие Вальмона, которое ловко использует маркиза в собственных целях. В своем последнем письме Вальмону она с жестокой откровенностью открывает ему глаза: «Единственную женщину, которую он любил», он принес «в жертву первой прихоти, опасению на миг стать мишенью насмешки в глазах общества» (42). В искусственных страстях Шодерло де Лакло обнаруживает антигуманное и разрушительное начало.

Искусственные страсти исключают непосредственность, спонтанность чувств и поступков. Маркиза де Мертей любит утверждать свою власть над теми, кто подобен ей самой. В таком поединке выигрывает тот, в ком больше дьявольской изобретательности и самообладания. Следует признать, что в этих случаях система маркизы де Мертей действует безотказно (эпизод с г-ном де Преваном). «Как удобно иметь дело с вами, людьми принципов, – пишет она Вальмону. – Порой какой-нибудь сумасбродный поклонник то поставит в тупик своей робостью, то смутит своим бурным порывом. Но ваши размеренные шаги так легко угадать» (43).

Она часто бывает недовольна Вальмоном, отступающим от «системы»: «И вот вы действуете без всяких правил, положившись на волю случая или, вернее, каприза» (44). Таким существом «без правил и принципов» оказывается в глазах маркизы де Мертей Сесиль, поскольку в ней действует лишь нехитрый механизм физиологических инстинктов: «Поверьте мне, нет существа, более восприимчивого к игре неожиданных ощущений» (45).

В романе Шодерло де Лакло аристократический либертинаж претендует на своеобразное философское самоутверждение. Поэтому в центре «Опасных связей» не традиционное столкновение порока и добродетели, но поединок идей, исход которого решает жизнь.

Двумя главными антагонистами романа становятся маркиза де Мертей и президентша де Турвель. Само отсутствие эпистолярного контакта между ними создает ощущение непреодолимого барьера. В этой ситуации Вальмон не просто объект женского соперничества; ему суждено или подтвердить или опровергнуть идею маркизы де Мертей.

Самим фактом своего присутствия в романе президентша де Турвель ставит эту идею под сомнение. Маркиза с самого начала старательно подгоняет отношения президентши и Вальмона под заранее поставленную схему, где «ханже» и «недотроге» уготована роль жертвы, а Вальмону – роль «охотника за дичью». Хотя роман с президентшей не санкционирован маркизой, она пытается внушить Вальмону, что долгая атака на добродетель г-жи де Турвель есть в конечном счете лишь исполнение поставленного ею условия: Вальмон вернет благосклонность маркизы де Мертей, если одержит эту трудную победу. Вальмон принимает это условие. Более того, он его даже формально выполняет. И все-таки маркиза де Мертей понимает, что потерпела поражение.

Ж. Сейлаз верно заметил, что Шодерло де Лакло предвосхищает Достоевского, поставив в центр романа крушение ложной идеи: «...Жизнь в конечном счете сильнее системы, отрицающей ее» (46).

Как истинный продолжатель Руссо, Шодерло де Лакло сокрушает умозрительную рационалистическую философию маркизы де Мертей непосредственностью истинной добродетели и чувствительности. В «Опасных связях» чувствительность не противопоставляется рассудочности как некое высшее знание. Напротив, президентша де Турвель трогательно наивна в своих суждениях о жизни, она не ведает и не может предположить всей меры окружающего ее зла и не выдерживает обрушившихся на нее испытаний. Но чувствительность этически противостоит в романе искусственным страстям, как искренность, благородство, естественность противостоят фальши.

Стихии чувствительности соответствует особая психологическая терминология. Вальмон и маркиза де Мертей чаще всего способны лишь пародировать стиль чувствительности, маскируясь им в тактических целях. Весьма характерно в данном отношении 49 письмо, где Вальмон буквально глумится над языком чувствительности и где все общие места сентиментального стиля приобретают буквальный и оттого непристойный смысл.

Но, переживая свое первое глубокое чувство к президентше де Турвель, Вальмон невольно всю искренность своих недоступных самоанализу переживаний облекает в несвойственный ему язык. Так появляются шокирующие маркизу де Мертей эпитеты: «трогательная», «чувствительная». Некоторые признания Вальмона звучат как опровержение сенсуалистического гедонизма, принципы которого он привык исповедовать: «Когда я рядом с ней, я не нуждаюсь ни в каких наслаждениях, чтобы быть счастливым» (47). Вальмон готов пересмотреть привычные для его круга представления о любви: «Будем же откровенны: в наших связях, столь же холодных, сколь и мимолетных, то, что мы называем счастьем, – всего лишь наслаждение... Я думал, что сердце мое уже увяло, и, находя в себе одну лишь чувственность, сетовал на преждевременную старость. Госпожа де Турвель возвратила мне прелестные иллюзии молодости» (48).

Так возникает в романе противопоставление чувственных наслаждений и чувствительности как сферы истинных нравственных ценностей. Чувствительность дает Вальмону новые, неведомые прежде наслаждения, то, что он сам определяет как «неведомое очарование». Его поведение разрушает все схемы маркизы де Мертей. Вместо того чтобы стремительно готовить «нападение», он пишет ей восторженные письма-отчеты о блаженных днях загородного уединения, невольно смакуя свои новые ощущения и даже испытывая потребность продлить время, которое для истинного волокиты можно считать потерянным. Он даже признается, что не видит большой разницы между поведением робкого Дансени и своим собственным: «...дело в том, что сердце, изумленное неведомым чувством, как бы останавливается на каждом шагу, чтобы насладиться очарованием» (49). Сначала Вальмон считает, что совершенно излечится от этого наваждения, достигнув победы, ибо таков неизбежный финал привычных для него «холодных и мимолетных» связей. Убеждена в этом и маркиза де Мертей, которая зачисляет г-жу де Турвель в разряд банальных представительниц «вида» (50), поведение и чувства которых примитивны и ясны. Поэтому с самого начала она видит лишь два возможных исхода любовной авантюры Вальмона: или г-жа де Турвель вообразит, что принесла Вальмону немыслимые жертвы, или будет вечно дрожать от страха перед совершенным грехом. В любом случае охлаждение Вальмона неизбежно.

Но предвидение маркизы не оправдывается. Вальмон не спешит расстаться с президентшей де Турвель. Более того, он начинает с известной долей отчуждения говорить о женщинах, с которыми имел дело прежде. Одними движет только чувственность, вторыми – тщеславие. Г-жа де Турвель открыла для него новую форму любви – всепоглощающей и самоотверженной: «Вы должны согласиться, что такие женщины встречаются редко, и я уверен, что, если бы не эта именно женщина, другой такой я, быть может, никогда бы уже не встретил» (51).

Таким образом, президентша предстает влюбленному Вальмону как единственная в своем роде, а маркиза де Мертей тем самым уподобляется всем остальным женщинам, не ведающим совершенной любви. Вальмон невольно предал идею маркизы, отдавшись во власть чуждой и ненавистной ей силы чувства, изменив «системе».

Но важнее всего то, что и сама маркиза изменяет собственной системе, и в романе изображена психологическая эволюция героини, в определенной мере аналогичная эволюции Вальмона.

В своей исповеди (письмо 81) маркиза де Мертей с презрением пишет о безрассудных женщинах, в которых порывы страстей побеждают осторожность. Особенно ей ненавистны так называемые «чувствительные женщины», которые бессильны предугадать в нынешнем возлюбленном завтрашнего врага. Себя здесь маркиза гордо представляет существом высшего порядка: «Но у меня-то что общего с этими неразумными женщинами? Видели ли вы когда-нибудь, чтобы я отступила от правил, которые себе предписала, чтобы я изменила своим принципам? Я говорю о принципах и говорю так вполне сознательно, ибо они не отдаются, как у других женщин, на волю случая, не приняты необдуманно, и я не следую им только по привычке. Они – плод глубоких размышлений» (52).

Но в финале романа маркиза де Мертей теряет самообладание, и оскорбленная женская гордость делает ее совершенно безрассудной. Объявление открытой войны Вальмону есть акт самоуничтожения маркизы. Обычно она расправляется со своими противниками холодно и обдуманно, ни на шаг не отступая от сценария и не снимая маски. Так она мстит г-ну де Жеркуру, г-ну де Превану. Перед Вальмоном же она безоружна: она сама дала ему в руки все, что может безвозвратно ее погубить. Их силы неравны, что прекрасно сознает сама маркиза. В письме 152 она пишет Вальмону: «...если вы учините мне какую-нибудь каверзу, я не буду иметь никакой возможности ответить вам тем же» (53). И, однако, в тот же день она отвечает на ультиматум Вальмона категорично и однозначно: «Ну, что ж – война».

Вальмон первый акт мщения разыгрывает весело и изящно: пока он не идет дальше намерения унизить и высмеять маркизу. Маркиза же в ответный удар вкладывает всю свою безрассудную ярость, уничтожая и себя и Вальмона одновременно.

Таким образом, элитарные идеи маркизы де Мартей терпят в романе крах. Ее претензии на роль божества, управляющего судьбами «слепых смертных», оказываются несостоятельными. В абсолютном, казалось бы, царстве злой воли побеждают гуманные начала. Даже Вальмону дано пережить нравственное озарение.

В связи с обозначенным идейным конфликтом романа психологический анализ в «Опасных связях» представляет достаточно сложную систему, не совместимую с однообразием приемов и форм. В предисловии к роману от имени «редактора» Шодерло де Лакло отметил в качестве достоинства произведения «разнообразие стилей» (54). Речь в данном случае идет не только о словесном оформлении писем, но и о самом стиле мышления персонажей-корреспондентов, отличия которого глубоко выявлены автором. В связи с этим можно выделить в романе несколько стилевых и соответственно психологических регистров.

В письмах Сесили отражена первая и низшая стадия познания и восприятия жизни – фиксация ощущений и впечатлений на уровне чувственного опыта. Легкомысленное доверие к внешней стороне явлений, полное отсутствие рефлексии превращают Сесиль в идеального реципиента, послушного любому внушению. Сесиль погружена в свои смутные ощущения и подчиняется лишь действиям инстинкта, которым умело руководят ее совратители. Поэтому в ее чувствах нет логики и осознанного нравственного содержания, они диктуются моментом, чувственным капризом. «Не знаю, как это получилось, – исповедуется Сесиль маркизе де Мертей. – Разумеется, я не люблю господина де Вальмона, совсем наоборот. И все же были мгновения, когда я вроде как бы любила его» (55). Дансени, лучше, чем Сесиль, владеющий приемами любовной риторики, также близок сенсуалистическому восприятию опыта.

Истинный стиль чувствительности свойствен лишь письмам президентши де Турвель. Они исполнены лирической экзальтации, самоанализ в них отступает перед стихией чувств. Президентша постоянно обращается к типичным «негативным» формулам сентиментального романа: «невыразимое страдание, которое можно себе представить, лишь испытав его» (56); порыв отчаяния, «который лишь дает мне силы чувствовать боль, но лишает возможности ее выразить» (57); «о радость сердца, как тебя выразить!» (58) Письма ее изобилуют риторическими вопросами и восклицаниями, составляющими своего рода эмоциональную аргументацию чувств и поступков. Президентша, как и герои Руссо, доверяет лишь собственной интуиции, а не голосу рассудка. «Я не буду сообщать вам подробно факты или аргументы, которые его оправдывают, – пишет она г-же де Розмонд о Вальмоне, – быть может, разум даже не сможет их оценить. Только сердцу, которое ему принадлежит, дано прочувствовать эти аргументы» (59).

Главные герои романа используют стиль чувствительности как средство маскировки. Все письма Вальмона к президентше де Турвель отражают условно-литературную модель любовного чувства. Только в его письмах к маркизе де Мертей, с которой он привык быть откровенным, отражена порой истинная сентиментальная рефлексия.

Сфера интеллектуальной рефлексии наиболее полно представлена письмами маркизы де Мертей, демонстрирующими совершенное искусство аналитического психологического исследования. Исповедь маркизы – психологический этюд в стиле Кребийона, маленький роман антивоспитания, где до конца высвечиваются самые потаенные мотивы чувств и действий. Письма Вальмона по интонации сложнее, в них больше непосредственности, лиризма, что соответствует заданной перспективе развития героя. По мере углубления чувства к президентше де Турвель способность Вальмона к рационалистическому самоанализу ослабевает.

Хотя форма повествования от 1-го лица ограничивает видение мира точкой зрения персонажей, Шодерло де Лакло удается преодолеть это жанровое ограничение. В «Опасных связях», помимо субъективных точек зрения, существует общая объективная оценка происходящего, совпадающая с авторской.

Во-первых, роль автора-аналитика частично отдана маркизе де Мертей, которая объясняет психологическое состояние всех остальных персонажей лучше, чем они делают это сами. Перелом, происходящий в душе Вальмона, она видит раньше и глубже его самого. Маркиза де Мертей осуществляет последовательную демистификацию чужой внутренней жизни. Но очевидно, что психологический анализ маркизы де Мертей, соответствующий ее системе мышления, упрощает и схематизирует жизнь души. Внутренние движения чувствительности от него скрыты. Поэтому психологическая коллизия, изображенная в романе, никем из персонажей, в том числе и маркизой, не познана и не сформулирована. Она выходит за границы субъективных точек зрения, реализуется в объективной авторской позиции. Суть приема, избранного Шодерло де Лакло, попытался определить П. Вайс. Он заметил, что структура повествования в «Опасных связях» синтетична: читатель одновременно воспринимает роман как повествование от первого лица, вслушиваясь в хор голосов, и в то же время осмысляет его как рассказ от третьего лица, улавливая позицию и интонацию анализирующего происходящее автора: «Эти следующие друг за другом субъективные истины эквивалентны представленным документам: читатель лицом к лицу с некими людьми, и ему предстоит сделать выводы, которые имел в виду скрытый автор» (60). Ф. Брагийе также говорит о наличии «авторской сверхпозиции» в «Опасных связях».

Нам представляется, что авторское обобщение реализуется в романе за счет ретроспекции разнообразных суждений, фактов и характеристик, которые по мере движения действия создают причинно-следственную цепь. Главные персонажи романа словно проходят через систему зеркал, и образы их складываются из всей совокупности фактов, оценок, суждений, которые рассыпаны в письмах и объединяются в читательском восприятии.

Лакло обращается к косвенным приемам психологического изображения, что позволяет ему раскрыть потаенные, недоступные самосознанию персонажей движения чувств, их неуклонную эволюцию. Именно таким способом представлена основная психологическая линия маркиза де Мертей – Вальмон. На протяжении всего романа главные персонажи почти не встречаются, они вступают в психологический поединок на расстоянии, через переписку, и взаимоотношения их раскрываются прежде всего через вербальные действия. Маркиза ведет в романе две интриги. Первая из них проста и однозначна – отомстить Жеркуру, использовав Вальмона в качестве орудия. Объектом второй интриги становится сам Вальмон, проявивший неожиданную непокорность и тем самым задевший самолюбие маркизы. В первом письме Вальмону интонации маркизы, абсолютно уверенной в преданности бывшего поклонника, требовательны и властны: «Вы получите это письмо завтра утром. Я требую, чтобы завтра в семь часов вечера вы были у меня». В ответе Вальмона звучит вежливая ирония: «Ваши приказы очаровательны. Ваша манера их давать еще более любезна. Вы могли бы заставить полюбить деспотизм. Уже не в первый раз я сожалею, как вы знаете, что не являюсь больше вашим рабом» (62).

С этого момента постоянным лирическим подтекстом романа становится мотив утраченной любви. Воспоминания о прошлом постепенно обесцениваются для Вальмона, по мере того как развивается его чувство к президентше де Турвель. Но эти же воспоминания обретают все большую значимость для маркизы де Мертей, так что в своей исповеди она признается, что Вальмон – единственное из ее увлечений, которое на миг приобрело над ней власть. Если прежним своим возлюбленным маркиза решительно и жестоко мстила за предательство, то за Вальмона она начинает бороться, пуская в ход все арсеналы проверенных приемов. Сначала она пытается задеть тщеславие Вальмона, нарисовав ему карикатурный портрет президентши и стремясь погубить его репутацию в свете. Затем она пробует вызвать ревность Вальмона, расписывая прелести своего любовного уединения с неким шевалье в известном Вальмону домике. В ответ Вальмон пишет страстное письмо в защиту президентши де Турвель, вернувшей ему «прелестные иллюзии молодости», в искреннем ослеплении забывая, кому он адресует свои любовные исповеди. В ответных письмах маркизы де Мертей звучит плохо скрытая ревность, когда она язвительно комментирует особенно задевшие ее экзальтированные выражения и эпитеты. Маркиза вынуждена принять свое временное поражение и соглашается ждать естественного развития событий, убежденная в том, что обладание убивает любовь. Так оговаривается в ее письме необычная сделка: она вернет Вальмону свою благосклонность, как только получит неопровержимые доказательства его победы над президентшей. Но и здесь ее усилия оказываются бесплодными, и тогда маркиза де Мертей принимает последнее решение – уничтожить соперницу. Однако, хотя виконт выполняет ее волю и посылает президентше де Турвель сочиненное маркизой убийственное письмо, она окончательно понимает свое поражение.

С этого момента герои перестают быть откровенными друг с другом. Вальмон, формально выполнив условия маркизы, требует от нее столь же формального выполнения заключенной сделки. Но в его письмах звучит неприкрытая ненависть к ней. И самый их тон, где угрозы заменяют любовные признания, и оскорбительные для маркизы фразы и выражения («ваше искушенное в притворствах лицо» и т. п.), и невольные воспоминания о разрушенном счастье («женщина, полная чувств, красивая, жившая только для меня»...) – все это до глубины души ранит маркизу де Мертей. Она скрывает свои подлинные чувства за маской холодного презрения, унижая и высмеивая Вальмона, но столь же невольно, как и он, выдает себя: «Тот Вальмон, которого я любила, был очарователен. Готова даже признать, что никогда не встречала человека, более достойного любви. Ах, прошу вас, виконт, если вы с ним повстречаетесь, приведите его ко мне: он-то всегда будет хорошо принят» (63). Более того, в последнем письме маркиза даже подсказывает Вальмону способ вернуть ее благосклонность: «Разве вы разучились быть самым очаровательным из поклонников? И разве вы утратили веру в себя? Нет, виконт, вы плохо судите о самом себе. Но, впрочем, это не так. Дело в том, что, по вашему мнению, я не стою ваших трудов. Вам не столько нужна моя благосклонность, сколько вы хотели бы злоупотребить своей властью. Вы просто неблагодарный. Смотрите-ка, я, кажется, впадаю в чувствительность» (64).

Последнее письмо Вальмона, заключающее холодный ультиматум, лишает маркизу надежды, и принятое ею безрассудное решение, противоречащее известным читателю нравственным правилам и привычкам героини, выдает ее подлинное душевное состояние.

Таким образом, Шодерло де Лакло демонстрирует развитие чувств героев не традиционными для романа XVIII века средствами рефлексии, а системой психологических деталей, объективно выявляющих скрытое состояние души, настроения и переживания, которые герои стремятся рассудочно подавить или ложно интерпретировать. Подобная косвенная характеристика психологических состояний свидетельствует о глубоком художественном новаторстве Шодерло де Лакло.

В целом очевидна рационалистическая природа художественного мышления Шодерло де Лакло, стремившегося, как и большинство романистов его эпохи, к созданию универсально-психологических конфликтов и типов. Вся художественная система романа с его четко обозначенными нравственными полюсами, строгой логикой развития конфликта, симметричными оппозициями персонажей (маркиза де Мертей – президентша де Турвель, Вальмон и Сесиль – маркиза де Мертей и Дансени, маркиза де Мертей – Вальмон) обнажает классическое единство плана, геометрическую выверенность композиции. Из романа исключен случай, все действие – плод рассчитанной игры, эксперимента.

Но объективно изображенный в «Опасных связях» мир исторически и социально мотивирован, и в этом отразились реалистические тенденции художественного метода Шодерло де Лакло. Писателю удалось показать сложные и противоречивые отношения героя и среды. Это прежде всего касается Вальмона, утрачивающего однозначность и схематичность расхожего литературного типа распутного соблазнителя.

Шодерло де Лакло создал определенное художественное обобщение наметившихся во французском романе XVII–XVIII веков психологических тенденций, расширив возможности психологического анализа в рамках эпистолярного романа. «Опасные связи» с его продуманной системой психологических мотивировок, с его стремлением рассматривать мир мыслей, чувств и поступков человека через его связи с окружающими людьми предвосхищает направление поисков реалистической психологической прозы XIX века.

Поиск по сайту: