Глава 1. «ЛиЧнАя мысль» и «соборный разум»

Часть 4. Соотношение знака, деятельности и лиЧности в психологиЧеской теории

Глава 1. «ЛиЧнАя мысль» и «соборный разум»

Человек, язык, мир. «Слово — столь же внутри нас, сколь и вовне, и если мы правы, почитая слово событием нашей сокровенной жизни, то должно нам не забывать, что оно есть нечто уже переставшее быть в нашей власти и находящееся в природе оторванно от нашей воли» (Флоренский, 1990. С. 252). Как посредник между миром внутренним и миром внешним, слово, по П.А.Флоренскому, является «амфибией». Оно объединяет в себе двоякую направленность — «деятельность, вторгающаяся из говорящего во внешний мир», и восприятие — «от внешнего мира к говорящему, внутрь его» (Там же). И в другом месте: «...Слово, как деятельность познания, выводит ум за пределы субъективности и соприкасает с миром, что по ту сторону наших собственных психических состояний. Будучи психофизиологическим, слово не дымом разлетается в мире, но сводит нас лицом к лицу с реальностью и, следовательно, прикасаясь к самому предмету, оно столь же может быть относимо к его, предмета, откровению в нас, как и нас — ему и пред ним» (Там же. С. 281).

Эта идея посреднической функции слова (знака) между человеком и миром, субъектом и объектом, и его (знака или слова) двойной онтологии уже не раз встречалась нам на страницах настоящей книги. Она лежит в основе концепции В. фон Гумбольдта и его ученика А.А.Потебни. Ее имел в виду М.М.Бахтин, говоря, что организм и мир встречаются в знаке. В последние годы ту же мысль развивал известный философ В.В.Бибихин: «Человек в своем существе, чистое присутствие и принимающее понимание, может дать слово миру. Человек в свою очередь требует мира, потому что иначе как в целом мире себя не узнает <...>. Мир требует человека, чтобы присутствовать в языке; человек осуществляется, давая слово миру. Это уравнение мира, человека и языка не похоже на математические уравнения. Оно не решаемое, а решающее» (Бибихин, 1993. С. 103).

У П.А.Флоренского есть еще одно очень важное для нас положение. Вот оно. «Мы дорожим языком, поскольку признаем его объективным, данным нам, как бы наложенным на нас условием нашей жизни; но говорим воистину лишь тогда мы, когда мы же, сами, заново переплавив язык до малейших его изгибов, заново отливаем его по себе, однако продолжая всецело верить в его объективность. И мы правы: ибо личная наша мысль опирается не на уединенный разум, коего самого по себе вовсе нет, но на Разум Соборный, на вселенский Логос...» (Флоренский, 1990. С. 163).

Что стоит за этой метафорой соборного разума? В ХХ веке было выдвинуто несколько концепций, включающих в себя то или иное, как правило, очень сходное, представление о мире знаков, в который человек входит, становясь человеком, и который он присваивает и преобразует. Это, конечно, идея ноосферы В.И.Вернадского, развитая его учеником Тейяром де Шарденом. Это уже известная нам по первой части данной книги концепция семиосферы, принадлежащая Ю.М.Лотману 1, и особый «мир знаков» у М.М.Бахтина, и «персоносфера» А.А.Ухтомского. Наконец, сюда тяготеет и «третий мир» К.Поппера — мир общего коммуникативноконвенциального знания.

Будем пользоваться понятием «семиосферы» Лотмана.

Семиосфера обладает тем исключительно важным свойством, что она способна осуществлять для человека связь настоящего с прошедшим и будущим. Как мы помним, об этом писал еще И.Кант, а позже ту же мысль можно найти у таких различных мыслителей, как Бахтин и Ч.Пирс. Да и Выготский, как известно, считал, что именно благодаря знаку актуально воспринимаемые элементы настоящей ситуации включаются в одну структурную систему с символически представленными элементами будущего.

Именно Лотману! Дело в том, что, например, у В.П.Зинченко в его книге «Живое знание» понятие семиосферы настолько расширено, что теряет какуюлибо качественную определенность (Зинченко, 1998. С. 128— 129).

Семиосфера не отделена от реального, предметного мира. Она не некоторое промежуточное в строгом смысле звено между миром и человеком — она есть одновременно и этот мир в его представленности человеку, и человеческий разум в его отнесенности к миру. Именно слово, знак, по П.А.Флоренскому, «соприкасает» нас с миром. И более того — «слово есть самая реальность, словом высказываемая, — не то чтобы дублет ее, рядом поставленная копия, а именно она, самая реальность в своей подлинности...» (Флоренский, 1990. С. 293). Мы, говорит Лотман, благодаря семиосфере и планета в интеллектуальной галактике, и образ ее универсума.

Мир человека одухотворен им, как бы мы ни понимали эту одухотворенность. Еще Гегель говорил: «Я вкладываю душу в предмет». У Г.Г.Шпета вещь реальна, но она становится предметом благодаря смыслу, сообщаемому ей словом (знаком). Аналогична мысль М.М.Бахтина о смысловом потенциале вещи: вещную среду надо «заставить заговорить». Это можно сделать только при помощи деятельности — одухотворенный мир «одухотворен человеческой деятельностью», говорит А.Н.Леонтьев.

Мысль — внутри нас, но и мы — внутри мысли, говорит Лотман. Внешний мир строится внутри, а внутренний мир строится вовне, развивает это положение В.П.Зинченко.

Внутренний мир человека сущностен по определению, он входит как инфраструктура в суперструктуру общественных отношений (Леонтьев). Именно через «образ субъективности» мир открывается посредством человека самому себе.

В то же время предметный мир входит — благодаря деятельности — в психический мир субъекта как его неотъемлемая часть. Отсюда идея М.Я.Басова об экзопсихике, отсюда принципиально важное положение А.Н.Леонтьева о «размыкании» круга психических процессов навстречу предметному миру, о решающем характере «экстрацеребральных звеньев» деятельности.

Тот (предметный) мир, в котором живет и действует человек, не есть, однако, совокупность вещей или предметов. Он есть событие и деятельность. Для М.К.Мамардашвили мы находимся не в пространстве вещей (предметов), а в пространстве событий. А.А.Ухтомский констатирует: «Мир — не “предмет”, не “пространственное постоянство”, но текучее пространственновременное содержание, процесс <...>. Лишь теперь мы с современной наукой можем подойти к текучему миру с более или менее точными понятиями и орудиями мысли.

Мы понимаем теперь условность, временную полезность (вроде постройки временных лесов) разобщения опыта на отдельные постоянства “предметов”, но знаем также, что это нужно лишь для постижения процесса...» (Ухтомский, 1997. С. 193). По Флоренскому, связь бытий есть синэнергия, «содеятельность бытий».

Каким же образом «событие мира» становится человеческим событием, как на основе мира внешнего строится мир внутренний?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется обратиться к понятию превращенной формы, разработанному М.К.Мамардашвили в его ранних работах.

Превращенная форма и понятие квазиобъекта. Понятие квазиобъекта было введено М.К.Мамардашвили в связи с анализом марксова понятия «превращенной формы» — понятия, неоднократно встречающегося на страницах «Теорий прибавочной стоимости» и «Капитала». Особенность превращенной формы, «отличающая ее от классического отношения формы и содержания, состоит в объективной устраненности здесь содержательных определений: форма проявления получает самостоятельное “сущностное” значение, обособляется, и содержание заменяется в явлении иным отношением, которое сливается со свойствами материального носителя (субстрата) самой формы (например, в случаях символизма) и становится на место действительного отношения. Эта видимая форма действительных отношений, отличная от их внутренней связи, играет вместе с тем — именно своей обособленностью и бытийностью — роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами на поверхности системы. При этом связи действительного происхождения оказываются “снятыми” в ней. Прямое отображение содержания в форме здесь исключается» (Мамардашвили, 1970. С. 387). Примером может являться денежная форма, которая является превращенной товарной.

В превращенной форме важна, вопервых, сама «превращенность» отношений, вовторых, ее качественно новый характер. Структуру превращенной формы «можно представить в виде следующей последовательности: выключение отношения из связи — восполнение его иной предметностью и свойствами — синкретическое замещение предшествующего уровня системы этим формообразованием» (Там же).

Итак, квазиобъект, будучи поставлен на место системы отношений, в которую включен своими существенными признаками познаваемый нами предмет, как бы «привязывает» «проявление этих отношений к какойлибо субстанции, конечной и нерасчленяемой», и восполняет их «в зависимости от ее “свойств”» (Там же. С. 388). Отсюда возникают «мнимые предметы»: труд и капитал, знаки языка и т.д. «В предметах нет и на деле не может быть непосредственной связи между стоимостью и трудом, между знаком и объектом и т.д.» (Там же). При определенных условиях эти мнимости мистифицируют сознание, выступая в качестве «независимых» от человека, наделенных видимой «самостоятельностью» феноменов (отсюда фетишизм, феномены духовного отчуждения и т.п.).

Очерченное понимание исключительно важно и для собственно психологического исследования, прежде всего для полноценной методологической и теоретической трактовки явлений сознания. Она прежде всего требует отвлечения от замкнутого «в себе» изучения механизмов индивидуального сознания. «Чтобы проникнуть в процессы, происходящие в сознании, Маркс производит следующую абстракцию: в промежутке между двумя членами отношения “объект (вещественное тело, знак социальных значений)—человеческая субъективность”, которые только и даны на поверхности, он вводит особое звено: целостную систему содержательных общественных связей, связей обмена деятельностью между людьми, складывающихся в дифференцированную и иерархическую структуру. Затем он изучает процессы и механизмы, вытекающие из факта многократных переплетений и наслоений отношений в этой системе, по уровням и этажам которой объективно “растекается” человеческая деятельность, ее предметно закрепляемые общественные силы.

Введение этого посредствующего звена переворачивает все отношение, в рамках которого сознание изучалось. Формы, принимаемые отдельными объектами (и воспринимаемые субъективностно), оказываются кристаллизациями системы (или подсистем) отношений, черпающими свою жизнь из их сочленений. А движение сознания и восприятия субъекта совершается в пространствах, создаваемых этими же отношениями, или, если угодно, ими замыкается. Через эти отношения и должен пролегать реальный путь изучения сознания, то есть того вида сознательной жизни мотивов, интересов и духовных смыслов, который приводится в движение данной общественной системой» (Мамардашвили, 1968. С. 17).

«Объективные мыслительные формы» — смыслы, значения и т.п. — это и есть, по Мамардашвили, результат движения в «пространстве» реальных отношений, но не прямое отображение этих отношений. Будучи перенесены на квазиобъект и в этом качестве став достоянием сознания, признаки, свойства, отношения действительности претерпевают кардинальное преобразование: форма, в которой они выступают, оказывается «снятой», свернутой, переструктурированной и дополненной тем, что содержится уже в самом квазиобъекте. Отсюда огромной важности гносеологическая задача — при каждом анализе конкретной «превращенной формы» четко разделять те связи, признаки и отношения, которые перенесены нами на квазиобъект и преобразованы в нем, и те, которые мы находим в самом квазиобъекте, которые образуют его сущность и специфику.

Язык и есть именно такая система квазиобъектов, где на место реальных отношений подставлена их «видимая форма». Если понимать язык таким образом, то ряд псевдопроблем в исследовании языкового знака сам собой отпадает, как например «проблема» идеальности и материальности знака, «проблема» предметной отнесенности (и вместе с нею знаменитый «треугольник» Огдена—Ричардса и все его модификации в последующих работах других авторов). То, что дано нашему сознанию в наблюдении, то в языке, что предлежит сознанию, ни в коей мере не исчерпывает сути дела. Поэтомуто узко семиотический и узко лингвистический подходы к знаку при всей видимой тонкости анализа принципиально не могут вскрыть его сущности.

Понятие превращенной формы анализировалось Мамардашвили также в книге (Мамардашвили, 1992), где цитированные ранее его работы даются в более полном виде.

Строго говоря, идея превращенной формы восходит даже не к Марксу, а к Гегелю. Напомним его высказывание, что «созерцание <...> приобретает, будучи употреблено в качестве знака, существенное определение обладать бытием лишь в качестве снятого» (Гегель, 1977. С. 295).

Идеальное. Понятие квазиобъекта как «превращенной формы» действительных отношений неразрывно с понятием идеального. Квазиобъект, прежде всего языковой знак, как раз и является «непосредственным телом идеального образа внешней вещи» (Ильенков, 1962. С. 224), основной образующей системы общезначимых форм и способов внешнего выражения идеальных явлений, продолжая в то же время сохранять, по выражению Маркса, «сущностную природу». Естественно, что при этом нельзя забывать, что само идеальное «непосредственно существует только как форма (способ, образ) деятельности общественного человека, т.е. вполне предметного, материального существа, направленной на внешний мир. Поэтому, если говорить о материальной системе, функцией и способом существования которой выступает идеальное, то этой системой является только общественный человек в единстве с тем предметным миром, посредством которого он осуществляет свою специфически человеческую жизнедеятельность. Идеальное ни в коем случае не сводимо на состояние той материи, которая находится под черепной крышкой индивида, то есть мозга. Идеальное есть особая функция человека как субъекта общественнотрудовой деятельности, совершающейся в формах, созданных предшествующим развитием» (Там же. С. 221). Идеальный образ «опредмечен в теле языка».

Понятие знака, собственно, и возникает как следствие из такого понимания идеального. Знак — это квазиобъект в его отношении к реальному объекту, как его заместитель в определенных ситуациях деятельности (см. Полторацкий, Швырев, 1970. С. 16—18). Квазиобъект, выступая как знак, может сохранять свое «материальное существование» (Маркс), свое «вещественное бытие». Но у знаков «функциональное бытие поглощает, так сказать, их материальное бытие» (Маркс, Энгельс. Т. 23. С. 140). Это означает, что в качестве знака (по терминологии Э.В.Ильенкова — символа) может, правда, выступать сама вещь как таковая. Но эта его материальная, вещественная оболочка является для него чемто несущественным, и далее «материальное тело этой вещи приводится в согласие с ее функцией.

В результате символ превращается в знак, то есть в предмет, который сам по себе не значит уже ничего, а только представляет, выражает другой предмет, с которым он непосредственно не имеет ничего общего, как, например, название вещи с самой вещью» (Ильенков, 1962. С. 224; ср. Коршунов, 1971. С. 31). Это — путь к появлению языкового знака, который и есть, таким образом, квазиобъект «в чистом виде», материя которого полностью подчинена его функциональному бытию.

Знак, знаковый образ, знаковая модель. Из сказанного видно, что под одним и тем же названием знака в практике научного исследования выступают три различных, несовпадающих друг с другом понятия. Это, вопервых, знак как вещь или — применительно к языку — как материальное языковое «тело», включенное в систему деятельности человека и в ней обретающее свое функциональное бытие. В этом смысле мы можем говорить о знаке как таковом. Это, вовторых, знак как субъективный образ, как эквивалент реального знака в обыденном сознании. Это понятие мы будем обозначать далее как знаковый образ. Втретьих, это продукт научного осмысления структуры и функций реального знака — модель знака, или знаковая модель. Эти три аспекта понятия знака, как правило, нечетко разграничиваются или вообще не разграничиваются в ходе анализа, что порождает не только терминологическую омонимию, но и — нередко — путаницу по существу. Между тем для наших (психологических) целей их разграничение исключительно важно.

Если вернуться теперь к проблеме значения, то очевидно, что у знака (в только что оговоренном понимании этого термина) есть материальная сторона (его «тело») и есть та идеальная «нагрузка», которая в этом теле выражается и закрепляется. Эта — идеальная — сторона знака не сводима к субъективному представлению субъекта о содержании знакового образа: но она не есть и та реальная предметность, которая стоит за знаком (квазиобъектом), не есть действительные свойства предметов объективного мира. Парадокс заключается в том, что, существуя до и вне конкретного знака, эти свойства могут быть рассмотрены как значение лишь будучи «превращенными», то есть когда мы вводим квазиобъект с его собственной содержательной характеристикой. Внеязыкового значения не существует, и прав И.С.Нарский, писавший: «Строго говоря, не существует значения, вводимого в некоторый объект или изымаемого из него, а существуют в этих случаях те или иные объекты, играющие роль значения или же утрачивающие ее» (Нарский, 1969. С. 19). С другой стороны, «знаковое» значение не есть простой слепок реальной предметности, это ее осмысление или переосмысление. Идеальная сторона знака есть результат перенесения, «превращения» в марксовом смысле признаков, связей и отношений реальной действительности, происходящего в деятельности.

Объективно знак предстоит субъекту как реальный знак, со всем тем, что за ним стоит, включая сюда и те функциональные характеристики, которые непосредственно определяются особенностями деятельности, в которую знак включен. Но субъективно он имеет дело с тем, что М.К.Мамардашвили удачно назвал «фигурой сознания», то есть с таким бытием знака как квазиобъекта, в котором реальное социальное содержание этого знака как бы смещено и преобразовано. Его сознание в этом случае остается созерцающим сознанием, и с его точки зрения знак выступает как знаковый образ, а значение — как форма, в которой он «фиксирует и переживает свой социальный опыт сознания, не проникая в его реальные пути и генезис» (Мамардашвили, 1968. С. 21). Именно по этому пути идет большинство исследователей значения, манипулируя не с реальным знаком, а со знаковым образом и не отражая или лишь частично отражая в соответствующей знаковой модели те свойства знака, «в которых выражается социальнообусловленный способ его функционирования, его “функциональное бытие”» (Коршунов, 1971. С. 181). (Данный выше, в первой части настоящей книги, исторический очерк интерпретации проблемы знака и значения потому и не включает те концепции значения, которые оперируют исключительно со знаковым образом.)

С тем, что интуитивно понимается под значением, соотнесены несколько взаимосвязанных, но отнюдь не тождественных понятий. Это, вопервых, существующая до и вне отдельного знака система связей и отношений предметов и явлений действительности, так сказать, замкнутый на знаке фрагмент предметной действительности, связанный с той или иной социальной деятельностью человека в этой действительности — ведь именно в процессе этой деятельности свойства предметного мира проявляются, закрепляются и вообще могут существовать (не говоря уже о том, что значительная, если не основная часть человеческого предметного мира есть, по Марксу, «овеществленная сила знания», это человеческие предметы, созданные коллективным человеческим разумом и коллективной человеческой деятельностью). Эту систему можно назвать объективным содержанием знака. Это, вовторых, идеальная «нагрузка» знака, идеальная сторона его, представляющая собой превращенную форму объективного содержания. Мы будем называть ее идеальным содержанием знака. Это, втретьих, социальный опыт субъекта, спроецированный на знаковый образ, или, как мы будем говорить, субъективное содержание знака (знакового образа).

До сих пор мы говорили о знаке как субъективном «заменителе» действительности, как феномене, выступающем перед субъектом в качестве носителя объективных признаков предмета, в качестве превращенной формы реальных связей и отношений, в которые этот предмет вступает в деятельности. Здесь перед субъектом стоит задача как бы вернуть квазиобъект (знак) в мир реальных объектов. Но все дело в том, что само существование знака связано с коллективностью, совместностью деятельности: он может быть орудием познания лишь при условии, что одновременно выступает как средство взаимодействия и общения. Знак имеет двойную онтологию. И наряду с когнитивными проблемными ситуациями он может выступать в таких проблемных ситуациях, где его основная функция — опосредовать коммуникативное намерение субъекта. Здесь отношение реального знака и знакового образа как бы перевернуто. Коммуникатор имеет конечной целью создание у реципиента того или иного знакового образа, и для этой цели он должен объективизировать соответствующее содержание в реальном знаке. В сущности, вся основная психологическая проблематика речевого воздействия, и прежде всего массовой коммуникации, и может быть сведена к динамике соотношения деятельности реципиента, предлежащих ему квазиобъектов и субъективных образов его сознания, отражающих эти квазиобъекты. Именно в этом смысле А.А.Брудный говорит о двух возможных подходах к речевому выражению мысли: «...Любую законченную мысль, выраженную словами, следует рассматривать в двух отношениях: в отношении к действительности, которую эта мысль должна отразить, и в отношении к людям, которые эту мысль должны понять. Рассматривая мысль в первом отношении, мы проверяем, адекватно ли она отражает объективный мир, верна ли она. Когда мы берем мысль во втором отношении, то проверяем, адекватно ли понимание мысли ее действительному содержанию» (Брудный, 1969. С. 13).

Иными словами, возможны два пути анализа при интерпретации сущности знака. Можно отталкиваться от тех свойств реальных объектов, которые используются в деятельности как функциональные характеристики знака — иначе говоря, можно рассматривать готовый знак и соотносить его с объективной предметной и общественной действительностью и с предметной деятельностью человека в этой действительности. Возможен и другой путь: проследить, как человек воплощает в знаке свое восприятие и осмысление действительности и как он использует знак для того, чтобы передать другому человеку определенное психическое содержание (если вообще можно говорить о таком содержании вне его знакового воплощения — ср. приведенные выше соображения М.М.Бахтина о знаковости сознания). В первом случае мы анализируем знак через процессы понимания, через переход от объективного к субъективному, от знака к сознанию. Во втором — через процессы объективизации субъективного содержания и субъективного коммуникативного намерения в знаке, через переход от мысли (сознания) к знаку.

Итак, понятие знака (как реального знака) крайне тесно связано с такими гносеологическими (но имеющими и психологическую значимость) понятиями, как идеальный образ, квазиобъект, превращенная форма. В известном смысле знак есть гносеологическая техника — другой вопрос, что совершенно неправомерно, как это иногда делается, видеть в знаке не способ познания, а источник его. Но не менее важно подчеркнуть и то, что неправомерно вырывать знак из системы деятельности общественного человека, что это понятие только тогда имеет право на существование в материалистической психологии, когда мы видим за ним весь тот сложнейший механизм взаимоотношений личности и общества, идеального и материального, деятельности и сознания, который обслуживается знаком.

Квазиобъекты, используемые в общении и познании, не обязательно являются знаками, т.е. аккумулируют признаки, связанные со значением. Иными словами, усваиваемые нами в ходе общественнопрактической деятельности знания об окружающей действительности совершенно не обязательно должны опредмечиваться, закрепляться в виде понятийных характеристик. Характернейшим примером может служить искусство, пользующееся специфическими квазиобъектами, а когда оно использует «чужие» квазиобъекты (например, в словесных искусствах — языковые знаки) — наслаивающее на них принципиально новые функции (Леонтьев А.А., 1997).

В принципе интеллектуальная деятельность человека может реализоваться не только при помощи словесных знаков и вообще знаковых систем разных уровней. Мышление можно и должно рассматривать и «как деятельность, созидающую науку и технику, то есть как реальный продуктивный процесс, выражающий себя не только в движении слов, а и в изменении вещей» (Ильенков, 1966. С. 33). Эта гегелевская мысль, как мы знаем, получила четкое психологическое осмысление в работах А.Н.Леонтьева и С.Л.Рубинштейна.

Поиск по сайту: