Глава 3. Образ , слово , знаЧение

Образ. Что такое вообще образ? Наиболее детальную дефиницию образа дал В.П.Зинченко. Он пишет: «Образы — это субъективные феномены, возникающие в результате предметнопрактической, сенсорноперцептивной и мыслительной деятельности. Образ — это целостное, интегральное отражение действительности, в котором одновременно представлены основные перцептивные категории (пространство, время, движение, цвет, форма, фактура и т.д.). Важнейшей функцией образа является регуляция деятельности. Чтобы выполнить свою функцию, это отражение должно быть объективно верным» (Зинченко, 1977. С. 336—337).

Литература по психологии образа и философским аспектам образа совершенно неохватна, и мы не будем ее анализировать, сославшись лишь на несколько наиболее интересных, с нашей точки зрения, работ. Это, кроме цитированной книги Зинченко, известная книга А.М.Коршунова и В.В.Мантатова (1974), не менее известная книга В.А.Лекторского (1980), ряд публикаций В.С.Тюхтина, суммированный в его статье (Тюхтин, 1988), монография Н.Д.Заваловой, Б.Ф.Ломова и В.А.Пономаренко (Завалова, 1986).

В современной психологии понятие образа выступает в двух различных, если не противоположных исследовательских контекстах. Первый из них мы находим в цитированной книге В.П.Зинченко: речь идет о перцептивном (при этом модальном, например зрительном) образе в его соотношении с действием или «живым движением» (Н.А.Бернштейн). Обратим внимание, что и само определение образа, данное в этой книге Зинченко, принципиально модально — цвет, форма, фактура связаны с определенной модальностью (а цвет вообще только со зрительной). Второй контекст восходит к тому понятию идеального образа, которое мы находим в гегелевской «Философии духа» и других его работах и которое разрабатывалось, в частности, Э.В.Ильенковым; в психологии оно связано в первую очередь с понятием «образа мира» А.Н.Леонтьева. Очень часто понятие образа выступает у одного и того же автора (например, Леонтьева) в обоих контекстах.

Нас будет интересовать здесь второй контекст, то есть генезис и функционирование образа как идеального образа. Иными словами, как инобытия или субъективного бытия предмета (Ильенков, 1984. С. 173). Строго говоря, вслед за Гегелем и Марксом здесь следует говорить о представлении. Ср. у молодого Маркса известные слова о том, что «действительный талер» существует только в общем или, скорее, общественном представлении людей (Маркс, Энгельс, 1957. Т. 40. С. 232). Гегель говорит в том же смысле (отсюда терминология Маркса) о «всеобщих представлениях», или представлениях в собственном смысле этого слова (Гегель, 1977. С. 290). С другой стороны, Ильенков описывает «идеальное полагание» как «полагание реального продукта как идеального образа другого продукта» (1984. С. 175): «Идеальное есть лишь там, где сама форма деятельности, соответствующая форме внешнего предмета, превращается для человека в предмет, с которым он может действовать особо, не трогая и не изменяя от поры до времени реального предмета. Человек <...> перестает «сливаться» с формой своей жизнедеятельности, он отделяет ее от себя и, ставя перед собой, превращает в представление. Так как внешняя вещь вообще дана человеку лишь постольку, поскольку она вовлечена в процесс его деятельности, в результате — в представлении — образ вещи всегда сливается с образом той деятельности, внутри которой функционирует эта вещь» (Там же. С. 81—182).

В связи с этими мыслями Э.В.Ильенкова возникает две проблемы, нуждающиеся в том или ином решении.

Проблема первая. Где лежит граница (да и существует ли она) между обобщенным представлением или образом вещи и идеальным образом, знаком или, по терминологии Ильенкова, символом? Повидимому, мы вправе говорить об обобщенном представлении уже тогда, когда происходит «разложение конкретной единичности образа и возникающая отсюда форма всеобщности» (Гегель, 1977. С. 290), когда возникает «некоторое представление, осуществляемое исходящим из интеллигенции упразднением эмпирической связи многообразных определений предмета» (Там же). Но возможен и другой случай: когда, по Гегелю, «освободившееся от содержания образа всеобщее представление становится чемто созерцаемым в произвольно избранном им внешнем материале» (Там же. С. 294) — это знак; или возникает ситуация, когда человек (его «символизирующая фантазия») «для выражения своих всеобщих представлений не избирает никакого чувственного материала, кроме того, самостоятельное значение которого соответствует определенному содержанию всеобщего, подлежащего оформлению в образах» (Там же. С. 293) — это символ. («Так например, сила Юпитера изображается посредством орла, потому что орла признают сильным» — Там же.)

Суммируя позицию Гегеля, можно видеть, что для него и собственно обобщенное представление, и знак, и символ — частные случаи одного родового понятия — обобщенного представления. Знак (как и символ) в этом смысле тоже является образом — с определенной позиции: вспомним, что раздел «Философии духа», из которого взяты все вышеприведенные определения, называется «Психология»...

Проблема вторая — в соотношении образа и действия, деятельности. Здесь следует выделить две основных позиции. Вопервых, это идея А.Н.Леонтьева о том, что процесс интериоризации, присвоения слова или знака как элемента культуры, есть процесс его обогащения до субъективного (и в то же время объективизация субъективного 3) и «возвращения к чувственности». Вовторых, это представление об образе как свернутом процессе, а значения — как движения в образе; ср. в этой связи мысль В.П.Зинченко о том, что и сама предметная деятельность есть идеальная форма.

Природа и формы существования значения. Итак, мы будем исходить из того, что предметный мир присваивается субъектом в идеальной форме, форме сознательного отражения. Анализируя процесс такого присвоения, А.Н.Леонтьев (1977) рассматривает значение как предметное содержание, освобожденное от своей вещественности и обретшее новую форму бытия — идеальную. Образы сознания, сознательные образы предметов — это означенные образы, наделенные значением. В них «освобожденное от вещественности» предметное содержание существует в чувственной ткани образа, слито с ней.

Однако уже сама эта чувственная ткань может иметь разную природу. Сошлемся в этой связи на статью М.С.Шехтера (1959), где проводится четкое разграничение «первичных» и «вторичных» образов. Можно видеть нарисованный конкретный треугольник и воспринимать его именно как треугольник; можно — в ответ на услышанное слово «треугольник» — представить себе «треугольник вообще». В первом случае означенный образ треугольника непосредственно включен в процессы восприятия, в перцептивную деятельность, во втором он как бы выключен из нее.

Ср. у П.А.Флоренского мысль о том, что слово выводит ум за пределы субъективности.

На этом примере можно увидеть и другое различие — что является доминантой в функционировании данного образа в данной ситуации. Либо значение нужно нам, чтобы адекватно действовать с предметом, и его вещные, предметные свойства, отображаемые в образе предмета, как бы подчиняют себе значение; либо мы «подставляем» под значение некоторый условный предметный образ, не имеющий непосредственной отнесенности к конкретному предмету. Во втором случае соотношение значения и чувственной ткани будет иным: А.Н.Леонтьев говорит в этом смысле о непрямой чувственнопредметной отнесенности значения (Леонтьев А.Н., 1977. С. 148).

В последнем случае возможно «отслаивание» чувственной ткани образа, подстановка на место реального объекта некоторого квазиобъекта и, как следствие этого, — возникновение у такого квазиобъекта (знака) «двойной чувственности»: отнесенности знака к чувственности образа и чувственности языкового «материала», из которого этот знак построен.

Итак, мы видим, что значение чрезвычайно неоднородно по характеру взаимоотношений со своим «хозяином» — идеальным образом отражения.

Но этого мало. Ведь значение существует для субъекта в двойственном виде: с одной стороны, это объект его сознания, с другой — способ и механизм осознания. Значения являются одновременно элементами двух различных систем, ведут, по выражению А.Н.Леонтьева, «двойную жизнь» (см. ниже). Они входят в систему общественного сознания (социального опыта, социальной памяти), являются социальными явлениями; но одновременно они входят в систему личности и деятельности конкретных субъектов, являются частью сознания личности (и в этом качестве как раз и изучаются психологией). Их движение в одной системе ограничено другой системой — и наоборот.

Что значит «движение в системе»? Говоря о системе, мы, естественно, имеем в виду не «системологическое» ее понимание, а диалектическое, марксовское понимание системы как системы развития, в которой состояние системы есть момент движения. В том числе и язык «есть категория, которой задана определенная форма движения» (Науменко, 1968. С. 238).

Что значит «ограничено»? Константность и всеобщность процессов деятельности задается в числе других социальных факторов социальными опорами в виде понятий, способов оперирования с ними, обобщенных и социализованных способов действия и т.п. Моя «индивидуальная» деятельность происходит по «выкройке» общества, но по одной выкройке можно сшить очень разную одежду. Но и общество, общественное сознание не свободно от субъективного фактора — ведь развитие общественного сознания происходит не в вакууме, а на субстрате миллиардов человеческих голов, о чем писал еще Ф.Энгельс.

Так или иначе, значение не может быть целиком локализовано ни в индивидуальной психике или сознании, ни в общественном сознании; у него двойная онтология. Точнее, важнейшая черта его онтологии — в описанной здесь двойственности. Кстати, именно поэтому исследование значения в его «двойной жизни» исключительно важно для психологии в методологическом отношении — раскрывая конкретные пути и закономерности формирования, развития, «двойного функционирования» и взаимопереходов значений, мы тем самым получаем уникальную возможность дать содержательную интерпретацию тезису о социальной природе психики человека, методологически бесспорному, но достаточно далекому от убедительного раскрытия на конкретном материале.

В свете сказанного нам должно быть ясно отношение между двумя распространенными интерпретациями термина «значение» — узким и широким.

Узкое понимание значения, особенно характерное для лингвистики, связано с понятием знака. Здесь речь идет только о словесном, вербальном значении.

Но возможно и более широкое понимание, принятое (хотя и не общепринятое) в психологии. А.Н.Леонтьев определяет значение как «идеализированные <...> продукты общественной практики» (1977. С. 147), как «преобразованную и свернутую <...> идеальную форму существования предметного мира, его свойств, связей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой» (Там же. С. 141). Наиболее характерно следующее его высказывание: «Значение — это ставшее достоянием моего сознания <...> обобщенное отражение действительности, выработанное человечеством и зафиксированное в форме понятия, значения или даже в форме умения как обобщенного “образа действия”, формы поведения и т.п.» (Леонтьев А.Н., 1972. С. 290). Очевидно, что при таком подходе значение — это любая форма социальной фиксации и кодификации деятельности, существующая также и в сознании. (Мы пока не затрагиваем проблему смысла.) Важно отметить, что деятельность может фиксироваться и в таких психологических образованиях, которые не являются социально кодифицированными, оставаясь тем не менее социогенными и социальными по своей природе. Примером может быть любая социогенная потребность. Такого рода образования, однако, не ведут «двойной жизни», не входят в систему общественного сознания и поэтому не могут быть отнесены к классу значений.

Узкое понимание значения является, как легко видеть, частным случаем широкого понимания. Лингвистике широкое понимание вообще чуждо. Что касается психологии, то в ней значение трактовалось то одним, то другим образом. Так, Выготский понимал его в «Мышлении и речи» узко, но в некоторых других работах, как мы видели, у него можно найти и широкое понимание. «Нет у орудия значения, нет и предметного значения»; «Всякое наше восприятие имеет значение <...>. Значение предмета не есть значение слова...»; «Вид предмета осмысливается значением».

Узкое понимание значения у Выготского связано с его известным тезисом о различных генетических корнях мышления и речи. В то же время Харьковская группа его учеников, как известно, настаивала на едином (деятельностном) генезе мышления и речи у ребенка (особенно интересна в этом плане диссертация Л.И.Божович «Речь и практическая интеллектуальная деятельность», защищенная в 1935 году). И указанное направление исследований не могло не привести учеников Выготского именно к расширенному пониманию значения. Не случайно в книге Леонтьева «Проблемы развития психики», откуда взяты приводимые выше «широкие» определения значения, они даются в историкогенетическом контексте — это часть «Очерка развития психики», впервые опубликованного в 1947 году и отражающего содержание докторской диссертации Леонтьева. Правда, в книге «Деятельность. Сознание. Личность» мы находим «узкое» понимание значения, однако это объяснимо тем, что в этой книге Леонтьев рассматривает проблему значения под совершенно определенным углом зрения. В то же время во вступительной статье к сборнику «Восприятие и деятельность» он четко говорил о необходимости в перцептивной деятельности «особых перцептивных операций, в которых в качестве операнта выступает чувственная ткань, а в качестве оператора — значения, являющиеся продуктом кристаллизованного в них опыта предметной деятельности человека и человечества в предметном мире» (Леонтьев А.Н., 1976. С. 23—24), что предполагает, конечно, расширенное понимание самого значения. В другом месте той же статьи Леонтьев пишет: «...Мы воспринимаем предметный мир не только в координатах пространства и времени (в движении), но и еще в одном квазипространстве, которому в традиционной психологии приписывалось только субъективное существование; это — пространство значений. Но значения имеют и свое реальное существование в языке...» (Там же. С. 26). Здесь не вполне уместно только слово «реальное». Почему существование значения как оператора в восприятии менее «реально», чем его бытие в языке, как значения языкового? (Может быть, Леонтьев имел в виду, что значения имеют свое реальное существование и в языке.)

Легко заметить, кстати, что в цитированной статье уже в почти сформированном виде выступает концепция «образа мира». Напомним, что эта концепция в качестве одной из главных мыслей включает идею первичности образа мира по отношению к «отдельному» образу.

В конечном счете то или иное решение проблемы «узкого» и «широкого» значений зависит, — подчеркнем это еще раз, — от того, рассматриваем ли мы фило и особенно онтогенез языкового значения в контексте внеязыкового (предметного) значения или разделяем их. Окончательный ответ на вопрос, в каких формах может существовать значение в деятельности человека, предполагает анализ зависимости языкового значения от практической деятельности и способов взаимосвязи языкового, словесного значения с другими формами его существования, более непосредственно вплетенными в практическую или познавательную деятельность.

Уже сейчас мы можем выделить по крайней мере три формы существования значения.

Первая из них — это языковое значение (или вербальное, знаковое, символическое — все эти термины употребляются синонимично, если, конечно, мы не разделяем знака и символа). Оно существует на чувственной базе языка как системы специфических квазиобъектов (знаков). Здесь значение спроецировано на слово или другой знак, приписано ему. Это позволяет не только «законсервировать» значение, отделив его от конкретной ситуации деятельности, но и совершать с ним операции как с некоторой «внешней» данностью.

Вторая форма — предметное значение. Оно существует на чувственной базе перцептивного (в широком смысле) образа — образа восприятия, памяти, воображения. Легко видеть, что в принципе предметное значение может быть отделено от ситуации непосредственного восприятия, но оно, в отличие от языкового, предполагает обязательное присутствие реального предмета — в действительной или воображаемой форме — и включенность его в реальную или воображаемую ситуацию. Идея предметного значения есть у всех видных отечественных психологов ХХ века — Л.С.Выготского, А.Н.Леонтьева, С.Л.Рубинштейна, Д.Н.Узнадзе (см. об этом также Леонтьев А.А., 2001). В 1970х годах ее отстаивал видный западногерманский психологмарксист Клаус Хольцкамп — см. Holzkamp, 1973; подробнее о его взглядах см. Леонтьев А.Н., Леонтьев А.А., 1975.

Третью форму можно условно назвать ролевым значением. Оно существует на чувственной базе динамических компонентов самой деятельности. Примером подобного рода значений являются, например, социальные нормы и социальные роли.

Все эти формы существования значения (их список, возможно, надо оставить открытым) 4 в свою очередь выступают либо во внешней, социализованной, материальноидеальной форме (слова языка, осмысленные предметы или предметные образы, ролевая система), либо во внутренней, психологической, идеальной — то есть в сознании человека. Так, социальная роль есть, с одной стороны, система ролевых предписаний, предъявляемых индивиду обществом и сознательно (или частично сознательно) им усваиваемых, с другой же стороны, это то, что в социальной психологии называют «интернализованной ролью», то есть представления о роли, ролевые ожидания. Языковое значение есть нечто существующее «в словаре» — но одновременно оно существует и «в голове». Предметное значение существует как некоторая объективная характеристика предмета, отраженная в его образе, — но она может выступать и в процессах идеальной ретроспекции (память) или идеальной проспекции (воображение).

4 В этой связи нельзя не указать на дипломную работу и диссертацию А.П.Стеценко. Она обосновывает существование у ребенка особого рода значений — а именно, операциональных значений, которые «формируются в результате усвоения особого рода эталонов <...>, представляющих собой нормативные способы (схемы) действий...» (Стеценко, 1983. С. 28; см. также Стеценко, 1990). В цитированной статье дается также развернутый анализ понятия предметного значения.

Субъективное содержание знакового образа в системе психологии. Итак, в самом общем смысле «за языковыми значениями скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в процессе которых люди изменяют и познают объективную реальность. Иначе говоря, в значениях представлена преобразованная и свернутая в материи языка идеальная форма существования предметного мира, его свойств, связей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой. Поэтому значения сами по себе, то есть в абстракции от их функционирования в индивидуальном сознании, столь же не “психологичны”, как и та общественно познанная реальность, которая лежит за ними» (Леонтьев А.Н., 1977. С. 141). Они есть часть общественного сознания и общественноисторического опыта; и в силу этого они развиваются по общественноисторическим законам, имманентным индивидуальному сознанию. Но в то же время они суть важнейшая образующая этого индивидуального сознания: действительность дана, презентирована в сознании каждого отдельного человека как означенная действительность, как объективная реальность, «переведенная» на язык значений. Значения суть форма идеального существования действительности; но, как ясно из всего предыдущего изложения, эта форма предполагает их включенность не только в деятельность, но и в сознание конкретных индивидов. «В этой второй своей жизни значения индивидуализируются и “субъективируются”, но лишь в том смысле, что непосредственно их движение в системе отношений общества в них уже не содержится; они вступают в иную систему отношений, в иное движение. Но вот что замечательно: они при этом отнюдь не утрачивают своей общественноисторической природы, своей объективности» (Там же. С. 147—148).

Значение как субъективное содержание знакового образа не тождественно само себе в различных предметных ситуациях употребления знака. Но как бы оно не модифицировалось, в нем всегда остаются, с одной стороны, «когнитивный инвариант», то есть то, что диктуется содержанием знака — соотнесенность с «системой содержательных общественных связей» (А.Н.Леонтьев), свернутых и закрепленных в знаке, с другой стороны, его «коммуникативный инвариант», то есть система операций с этим знаком, которая закреплена в нем и образует правила его употребления в составе более сложных коммуникативных структур.

«Когнитивным инвариантом» субъективного содержания знакового образа, как явствует из сказанного ранее, является в этом содержании то, что идет от социальной деятельности, закрепленной в знаке («обобщение, которое несет слово, есть не что иное, как кристаллизация познавательных операций» — Леонтьев А.Н., 2000. С. 311), а «коммуникативным инвариантом» — то, что идет от деятельности, использующей знак. Оба аспекта (инварианта) не суть абстрактные отдельности: содержание знакового образа как бы «переливается» в ту сторону, куда мы «наклоняем» наш знак (метафора тазика). А наклоняем мы его в разные стороны в зависимости от включения знака в разные системы деятельности и в конечном счете — от различия целей деятельности и объективных задач, решаемых в процессе деятельности.

Одной из важнейших особенностей «второй жизни» значений является их отнесенность к чувственным воздействиям. Как объективное содержание знака значение лишено чувственности или, точнее, безразлично к ней. Даже выступая как его идеальное содержание, значение остается внечувственным, ибо, хотя превращенная форма объективного содержания предполагает материю знака, он берется как внеиндивидуальное, абстрактное образование. Но как только мы переходим к значению как субъективному содержанию знака, оказывается, что его бытие в деятельности и его презентированность в сознании индивида неразрывно связаны с его предметной (чувственнопредметной) отнесенностью.

Эта предметность, эта чувственность значения, взятого как субъективное содержание знака, особенно ясно видна в процессах формирования значения у ребенка, овладевающего родным языком.

Отсюда один из компонентов значения, не сводимый ни к когнитивному, ни к коммуникативному его инварианту: мера и способ соотнесенности содержания (субъективного содержания знакового образа) с чувственностью и «наглядностью». Будем называть его чувственной окрашенностью значения. Еще один компонент — потенциальная экспликативность значения. Особо следует выделить, конечно, смысловую окрашенность субъективного содержания знакового образа (см. также следующую главу). И, наконец, мы имеем дело с эмоциональной окрашенностью значения (субъективного содержания знакового образа).

Мы сознательно не разворачиваем здесь всей логики нашего рассуждения, чтобы не дублировать ранее опубликованные наши работы. Поэтому настоящий раздел читателю следует дополнить знакомством со статьями (Леонтьев А.А., 1975; 1976; 1983). Первая и третья из них перепечатаны в Леонтьев А.А., 2001. См. также список наших публикаций, приведенный в приложении к настоящей книге.

Кратко изложим лишь одно положение статьи 1983 года, отослав читателя за аргументацией к тексту этой статьи. Это выделенные нами четыре основных функции предметного значения. Вопервых, идеальный образ предмета может выступать в мотивообразующей функции (образмотив). Вовторых, будучи связан с идеальным представлением о цели деятельности, он выступает в целеобразующей функции. Обе названных функции соотнесены с интенциональной стороной психологической структуры деятельности — «что должно быть достигнуто» (Леонтьев А.Н., 1977. С. 107). Но деятельность не только планируется, она и осуществляется в соответствии с отраженными в психике объективными характеристиками предмета. А следовательно, образ предмета выступает и в операциональной стороне деятельности («как, каким образом это может быть достигнуто»). И здесь он тоже неоднозначен. Он является эталоном, на который мы ориентируемся в исполнительном звене деятельности, то есть выступает в эталонной функции. И, наконец, он диктует систему конкретных операций, которые учитывали бы свойства соответствующего предмета — здесь мы имеем дело с операциональной функцией осмысленного образа.

Перечисленные здесь четыре функции не исчерпывают, повидимому, возможных функций предметного значения в структуре деятельности, однако являются основными.

Слово как реальность. Закончим эту главу обширной цитатой из П.А.Флоренского, едва ли не первым четко сформулировавшего онтологический статус слова (знака).

«...Слово есть познающий субъект и познаваемый объект, <...> сплетающимися энергиями которых оно держится. Путнику, стоящему на одном берегу, разве мост не протягивается другим берегом, распространившимся до него самого. Это — отрог ему другого берега... А если бы путник был уже на другом берегу, то мост представительствовал бы пред ним за берег противоположный. Так и слово, этот мост между Я и неЯ.

Рассматриваемое с берега неЯ, — то есть из космологии, оно есть деятельность субъекта, а в ней — сам субъект, вторгающийся в мир <...>.

Напротив, рассматривая слово с берега Я, — свое собственное слово, под углом психо и гносеологии, мы можем и должны говорить о нем: “Вот она — познаваемая реальность, вот он — познаваемый объект” <...>. А когда мы установили себе, что слово — это самый объект, познаваемая реальность, то тогда через слово мы проникаем в энергию ее сущности <...>. Слово есть самая реальность, словом высказываемая» (Флоренский, 1990. С. 292—293).

Поиск по сайту: