Глава 4. ЗнаЧение и смысл

До сих пор мы в этой части книги оперировали только понятием значения. Но если оставаться на этом уровне анализа, нам в сущности нет нужды во введении в наше рассуждение понятия смысла, коррелятивного значению. Тогда «субъектязык» (Пивоваров) выступает как прямое, изоморфное отражение в психике языка как социальной системы — ср. знаменитую метафору «экземпляров словаря» у Ф. де Соссюра.

Между тем, как тонко заметил Бахтин, значение есть лишь потенция смысла. В системе психики субъекта мы имеем дело всегда с личностносмысловыми образованиями, а значение, как бы широко мы его ни трактовали, выступает в ней, с одной стороны, как социальный инвариант смысла, а с другой — как непосредственный предмет рефлексии над смыслом. (Естественно, эти два аспекта органически связаны друг с другом.)

Дальнейший существенный шаг в анализе соотношения значения и смысла сделал В.П.Зинченко. Он говорит: «Человек извлекает смысл из миратекста, переводит его на свой язык предметных, операциональных или вербальных значений. Процедура в целом носит название означивания смысла. Означивание смысла, построение знака и “размещение” его между собой и миром — это и есть Культура. Культура все превращает в знак, в язык, понимаемые в самом широком смысле.

В обыденной жизни перевод смысла на язык вербальных значений избыточен. Огромное число проблемных ситуаций, требующих действия, разрешается без такого перевода, как бы непосредственно на языке движений, действий, эмоций и т.д. Однако это не меняет общего правила. Смысл означивается, так сказать, ответным действием, операциональным значением» (Зинченко, 1998. С. 102) 5.

Ср. известные слова А.Н.Леонтьева об «отслаивании» культуры от деятельности. С другой стороны, А.Г.Асмолов обращает внимание на то, что «проблема механизмов преобразования культуры в мир личности и Вещь или ее значение выступают как таковые только в контексте познавательных отношений, под углом зрения «механического» воздействия «вещной среды» на личность (М.М.Бахтин); чтобы воздействовать на личность, продолжает Бахтин, вещь должна раскрыть свой смысловой потенциал, а для этого необходимо слово с его возможным смысловым контекстом.

У Л.С.Выготского есть известное положение, что речь есть коррелят сознания, а не мышления. Это положение получает свой подлинный смысл только если учесть, что о сознании чуть выше говорится как о смысловом образовании. Вообще важнейшая позиция Выготского связана с его идеей динамической смысловой системы, представляющей собой единство аффективных и смысловых процессов. Это, а не просто некоторое абстрактное единство или взаимодействие аффекта и интеллекта, является центром концепции Выготского в последние годы его работы, и именно эта идея была в дальнейшем развита его учениками, в особенности Леонтьевым, Запорожцем и Элькониным. Напомним, что для Выготского слово биполярно ориентировано: оно оседает значением в мысли и смыслом в вещи, а затем происходит перенесение смысла внутрь, на свои процессы и действия.

Мышление, следовательно, для Выготского есть оперирование «чистыми» значениями, а практическое действие с вещью, предметное действие, связано со смыслом. Именно это понимание развивает А.Н.Леонтьев, когда он говорит, что смысл принадлежит не предмету, а деятельности как реализованному отношению к предмету. Поэтомуто изменение смысла вещи есть всегда изменение субъекта. Значение связано с операционной структурой деятельности, смысл — с актом деятельности в целом. Только мое отношение к значению (или к предмету как значению, то есть к предметному значению) сообщает значению (= предмету) смысл: смысл и есть «значение для меня значения».

Та же генеральная мысль Выготского реализуется в исследованиях А.В.Запорожца. Напомним, в чем для него главное различие интеллектуальных и перцептивных действий: если вторые имеют дело с самими реальными предметами, то первые — с их знаковыми заместителями. Но у Запорожца есть и еще одно важнейшее особенно порождение в процессе развития личности иной культуры все еще остается на обочине социальной биографии культурноисторической психологии» (Асмолов, 1996. N. 51).

Когда А.Н.Леонтьев в конце 1930х годов говорил о том, что личность определяется жизнью, что она есть продукт кристаллизации жизни в форме субъекта, то он исходил из того, что на определенном этапе филогенетического развития приоритет в детерминации отношения субъекта и мира переходит от отдельного отношения субъекта к действительности — к личности — «действительной, действующей, утверждающей свою жизнь». Аналогична мысль Эльконина об ориентировке человеческого поведения не на продукт предметной деятельности, а на результат поступка.

Таким образом, для Выготского и его школы соотношение значения и смысла связано с соотношением деятельности и личности. Согласно известному афоризму Леонтьева, учение о деятельности есть альфа, а учение о смысле — омега психологии. И в определенном смысле все, что лежит между ними, как в микрокосме, отражается в отношении значения и смысла.

А.Г.Асмолов, как известно, ввел понятие личностносмыслового пространства как дальнейшей ступени развития пространства значений (1996. С. 116). Сходное понятие было уже в последних работах А.Н.Леонтьева. Вспомним его известную фразу о «смысловом поле». И введенное им понятие образа мира тесно связано именно с личностносмысловым отношением человека к миру: можно сказать, что нет другого образа мира, кроме образа мира личности (как, по Леонтьеву, нет другого сознания и мышления, чем сознание и мышление личности). Из «чистых» значений складывается только образ мироздания.

Наверное, в пропорцию, намеченную выше (деятельность: личность = значение: смысл) можно внести еще одно звено — отношение образа мира и образа мироздания.

…Остановимся на этом. Когда я в 1992 году, почти десять лет назад, выступал в Финляндии с докладом на тему о соотношении личности, культуры и языка (он опубликован в сокращении в книге Леонтьев А.А., 2001), то завершил свое выступление словами о том, что приходится себя ограничивать — иначе мой доклад превратится в целую книгу, и надеюсь, что я успею ее написать.

Эта книга лежит перед читателем. Но и ее мне кажется мало: о многом не сказано, многое другое изложено не совсем так, как хотелось бы, в трактовке ряда вопросов нет четкости — потому что легко писать только о том, о чем писать не стоит вообще. Да и можно ли в принципе вложить все, что хочется и нужно сказать, в одну книгу? Это не удалось, как мы знаем, даже таким гигантам, как Флоренский и Бахтин, Выготский и Леонтьев, Рубинштейн и Шпет.

Feci quod potui, faciant meliora potentes.

Поиск по сайту: