Тот же вечер, 21 час с минутами

Из всех областей деятельности юриста самое интересное, на мой взгляд, – предварительное следствие. Над адвокатом, судьей или прокурором стоят клиенты, начальство или правительство. Они, как извозчика, понукают юриста, диктуют ему и маршрут, и конечную цель его работы, и очень часто наша советская юриспруденция под давлением этих сил превращается просто в законодательный произвол.

Но «при производстве предварительного следствия ВСЕ решения о направлении следствия и производстве следственных действий следователь примет САМОСТОЯТЕЛЬНО, за исключением случаев, когда законом предусмотрено получение санкции от прокурора», – сказано в статье 127 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР. Таким образом, любой следователь – сам себе хозяин. Перед ним конкретные факты и конкретные поступки людей. Ну, чем не работа писателя-романиста, с той только разницей, что ты не имеешь права ничего выдумывать или подтасовывать, как делают это товарищи писатели, а вынужден охотиться только за правдой, потому что от этого зависят судьбы не каких-то там вымышленных Отелло или Раскольниковых, а самых что ни на есть из плоти и крови Ивановых, Петровых, Рабиновичей и Брежневых. Да и твоя собственная судьба, что немаловажно…

Сама по себе пуля девятого калибра, найденная мной во дворе, – ерунда, железка. То, что она вылетела во двор через форточку, тоже пока еще ни о чем не говорит, а вот то, что я нашел ее во дворе не в присутствии двух понятых – свидетелей, а лишь при шофере – это с моей стороны преступление, любой суд может отклонить эту улику. Конечно, при том правовом произволе, который царит вокруг, можно и пренебречь формальностями – и протокол изъятия пули оформить позже, но… грамотность следствия – показатель профессионализма следователя.

Поэтому я сидел на кухне в служебно-явочной квартире покойного товарища Мигуна С.К., пил чай из предварительно проверенного на свет (нет ли на нем отпечатков пальцев) стакана и ждал прибытия понятых – Ниночки и какой-то там Тамары, а вмеcте с ними и Светлова с моим следственным чемоданом. В этой квартире произошло кое-что и кроме самоубийства, и я не уйду отсюда, пока не осмотрю здесь со Светловым каждый миллиметр, и каждую ворсинку в этих замечательных персидских коврах, и каждое пятнышко на этой импортной мебели. Но теперь это будет сделано по всем правилам закона – в присутствии понятых и с помощью хотя и простых, но достаточных для начального этапа следствия инструментов. По этой части Светлов еще больший мастер, чем я, ему в Уголовном розыске чуть не каждый день приходится заниматься осмотрами мест происшествий, у него и глаз навострен, и нюх натаскан. Еще бы! В Москве ежедневно совершается три-четыре умышленных убийства, десятки и сотни разбоев и грабежей и – по статистике – 4 тысячи случаев крупного и мелкого хулиганства. Поэтому оперативно-следственная служба МУРа – это опытные и цепкие профессионалы, особенно в расследовании преступлений против личности. Мы, следователи Союзной Прокуратуры, чаще всего имеем дело с преступлениями против государства, а осмотры мест преступлений, особенно – кровавых, в нашей практике явление не частое…

Ну, а что касается Следственной части КГБ СССР, то она у нас самая слабая! Во-первых, безответственность перед законом отучает следователей КГБ работать грамотно и приучает пренебрегать деталями, а во-вторых, кадры в КГБ набирают не по деловым качествам, не по призванию или таланту, а в первую очередь по анкетным данным – партийность, национальность и социальное происхождение. Но трудно найти талантливого юриста, у которого все генеалогическое древо было бы идеально-партийно гладким, без родственников за границей, без еврейской крови, без репрессированных винно или невинно предков, без так называемой моральной неустойчивости и так далее.

А если такой самородок и отыщется, то еще вопрос, захочет ли он работать в КГБ… Потому они и проморгали эту выщерблинку в форточке, и не указали, во что был одет Мигун в момент самоубийства, и не сделали графической экспертизы его предсмертной записки…

Звонок в дверь прервал мои размышления над стаканом чая. Светлов, Нина и ее подруга Тамара заявились шумно, с моим следственным чемоданом, с магнитофоном, пакетами с едой и даже с бутылкой шампанского. Едва перешагнув порог и увидев просторный холл-прихожую, где на стенах висели оленьи рога и галерея ярких африканских масок, Ниночка воскликнула:

– Ух ты! Вот это да! Обо что ноги вытереть?

На рантах ее черных, на высоком каблучке сапог были бусинки тающего снега.

– Ладно, шагайте так, – сказал я великодушно, но Ниночка по своей провинциальной манере еще оглядывалась в поисках половика или хотя бы веника, а затем решительно присела на стул и стала снимать сапожки.

– Вот еще! – сказала она. – Буду я по такому паркету следить! Знакомься, моя подруга Тамара, наездница. – И прислушалась: – А где хозяева? Кто тут живет?

Мы со Светловым переглянулись. Похоже, он не ввел их в курс дела, сказал, наверно, «едем в одно место, там все увидите», и правильно сделал, но теперь надо было либо выкручиваться и врать, либо говорить все начистоту. Я выбрал второе, и сказал:

– Вот что, девочки. В этой квартире на днях произошло преступление. Поэтому вы тихо посидите на кухне, ничего там не трогайте, никакую посуду, а мы с Маратом пока тут поработаем.

Тамара – высокая черноглазая девица с худенькой ломкой талией, но с крепкими ногами и с прямыми сильными плечами, молчала, осваивалась. Она сняла на руки Светлова пальто, а затем протянула ему правую ногу, чтобы он снял ей сапог. Похоже, она уже забрала власть над начальником третьего отдела Московского уголовного розыска, да и не мудрено – она подняла ногу так высоко и прямо, что открылась вся телесная перспектива ее колготок.

Тем временем Ниночка оживленно вскинула на меня свои голубые глазки:

– Преступление?! – воскликнула она. – Про которое тебе Марат в Сочи рассказывал?

А я-то считал ее полной глупышкой!

– Ладно, – сказал я ворчливо. – Без вопросов. Марш на кухню. И дайте мне что-нибудь поесть, я жрать хочу – умираю…

Через несколько минут мы с Маратом приступили к осмотру квартиры. Я ввел его в курс дела, показал задетую пулей раму форточки и саму пулю, найденную мной во дворе, а дальше ему уже ничего не нужно было объяснять, он все понял. Его живые карие глаза блеснули азартом, куда-то подобрался его уже откровенно наметившийся животик, и движения стали скупыми, точными.

– Так, – сказал он, надевая резиновые перчатки, которые привез в моем следственном чемодане. – Девочки сидят в прихожей! Можно дышать, но двигаться нельзя и главное – ничего не трогать! Когда мы проверим кухню – пересядете туда.

– А музыку можно включить? – робко спросила Ниночка.

– Ладно, музыку можно, – разрешил он.

– А можно посмотреть, как вы работаете? – спросила Тамара.

Он не смог ей отказать, но сказал сурово:

– Смотрите. Но только издали. И – никаких вопросов!

После этого он словно забыл о ней. То есть, может быть, где-то внутри и помнил, и чуть наигрывал на наших зрительниц, но только чуть-чуть, самую малость. Во всем остальном он был сосредоточенно-серьезен, внимателен к любому пустяку и неразговорчив. Наверно, в эти минуты мы с ним были похожи на двух хирургов, которые, натянув резиновые перчатки, приступили к сложной операции. При этом ведущим хирургом был Светлов, а я легко согласился на роль его ассистента.

– Пинцет!… Лупу!… Посвети мне сбоку… Порошок… Магниевую закись…

Каждый стакан, бокал, рюмку Светлов брал за донышко и осматривал в косых лучах электрической лампы, каждое подозрительное пятнышко на мебели посыпал специальным порошком для выявления дактилоскопических узоров, и все это он делал быстро, с привычной, почти конвейерной сноровкой.

– Чисто… Чисто… Чисто…

С кухней мы управились довольно быстро, за какие-нибудь пятнадцать минут. Ни на посуде, ни на мебели тут не было никаких следов. Вообще – никаких. Ни на одном стакане, ни на чашках, ни на ручке холодильника, ни на спинках стульев – нигде. Светлов посмотрел на меня выразительным взглядом, и мы даже не стали это обсуждать: ясно, что уборку на кухне делала не простая домработница.

Мы пересадили девочек на кухню и разрешили им не только слушать магнитофон, но и приготовить ужин. А сами перешли в квартиру. И тут, на пороге прихожей и гостиной Светлов сделал первое открытие, честь которого потом долго оспаривала Ниночка. Он сказал:

– Дед, посмотри сюда, на пол.

Я посмотрел, но ничего не увидел. Чистый паркет был слегка увлажнен нашими следами.

– Петя! – сказал он насмешливо, совсем как в студенческие годы, когда мы, четверо обитателей комнаты № 401 на четвертом этаже общежития юридического факультета МГУ в Лосиноостровской, звали друг друга не по именам, а просто «Петями». – У твоей внучки следовательский взгляд, я возьму ее в МУР и дам ей звание лейтенанта. Смотри: во всей квартире ковры, а в прихожей нет даже коврика!

Действительно, в гостиной, спальне и в кабинете были ковры, даже в коридоре лежала ковровая дорожка, а в прихожей – нет. Это было нелепо. Светлов стал на четвереньки и, вооружившись лупой, принялся исследовать плинтусы у стен и у дверей. Через минуту он поднялся и торжественно показал мне добытую из-под щели в плинтусе толстую зеленую нитку.

– Конечно, здесь был ковер, – сказал он. – Ноги-то надо было вытирать. Женись на Ниночке – хорошая будет хозяйка…

В гостиной и спальне мы ничего не нашли, кроме отмеченных в гэбэшном протоколе и уже почти замытых на столе и под столом пятен крови.

На всякий случай мы сделали с этих пятен соскобы, но это было уже скорей формальностью, чем делом.

Последнее, второе открытие мы сделали через час, когда девочки уже истомились ждать нас к ужину и заскучали. В кабинете Мигуна за батареей парового отопления, скрытой письменным столом, мы нашли стопку завалившихся туда пожелтевших расчерченных карандашом листов со столбцами цифр и другими пометками – записи, которые делают картежники при игре в преферанс. Я в этой игре ничего не понимаю, но Светлов, который брал не одну картежную малину уголовников, сказал сразу:

– По крупному играли. А эти инициалы тебе пригодятся.

Самым интересным в этих листках были не цифры ставок, выигрышей и проигрышей, а инициалы игроков.

Придется мне над этими инициалами поломать голову. Закончив осмотр квартиры, мы сфотографировали и выпилили из оконной рамы потревоженный пулей кусок деревянной форточки. И только после этого сели с девочками пить чай и шампанское. Было около двенадцати ночи, глазки у наших подруг уже слипались от скуки и усталости. Тамара порывалась смыться домой, но Светлов положил перед нею свое красное удостоверение, где на обложке было вытиснено золотом – «Московский уголовный розыск. МВД СССР», а внутри значилось: «Полковник милиции Светлов Марат Алексеевич, начальник 3-го отдела», и сказал:

– Понятая Тамара! Мы держим вас здесь не как поклонники ваших прелестных ножек, а в связи с чрезвычайным государственным делом. Сиди тихо и не канючь. Через полчаса подпишешь протокол осмотра этой квартиры и после этого мы тебя отвезем домой. Ясно?

По-моему, на нее это подействовало сильнее любого обхаживания. Она спросила:

– А потом вы куда поедете?

– Потом мы забросим эти материалы в Институт судебных экспертиз и Марат поедет ко мне. Нам еще нужно кое-что обсудить, – сказал я.

Марат посмотрел на меня удивленно. Он собирался домой, но я добавил:

– Твою жену я беру на себя. Ты мне действительно нужен.

– А можно я тоже к вам поеду? – спросила Тамара, и я понял, что теперь Светлов никуда от меня не денется, во всяком случае – этой ночью.

Поиск по сайту: