Историософия русского романтизма: В.Ф.Одоевский

Для других мыслителей, живших уже в преобразованной Петром России, тема арии также была неразрывно связана с вопросом о смысле русской идеи, об исторических судьбах Отечества. На этом этапе своего развития русская мысль, ащаясь к историософским проблемам, в значительной мере опиралась на опыт западноевропейской философской традиции. В 1823 г. в Москве возникает первый в России философский кружок - “Общество любомудров”. Одним из руководителей этого кружка был князь Одоевский.

В.Ф. Одоевский (1803-1869), замечательный писатель, крупнейший представитель русского романа. Он был знатоком европейской философии, испытал глубокое влияние философских идей Шеллинга, изучал патристику Итогом многолетних размышлений о судьбах культуры и истории, о прошлом и будущем России и Запада стало его главное сочинение “Русские ночи”(1844) Содержавшаяся в “Русских ночах” критика западной цивилизации во многих отношениях близка позиции ведущих представителей европейского романтизма.

То, что русский мыслитель-романтик прежде всего не приемлет в характере развития современной ему цивилизации - односторонность. “Односторонность есть яд нынешних обществ и тайная причина всех жалоб, смут и недоумении”, - утверждает он. При этом Одоевский никогда не был противником научного и технического прогресса. Уже на склоне лет он писал: “То, что называют судьбами мира, зависит в эту минуту от того рычажка, который изобретается каким-то голодным оборвышем на каком-то чердаке в Европе или в Америке и которым решается вопрос об управлении аэростатам. Бесспорным фактом для него было и то, что “с каждым открытием науки одним из страданий человеческих делается меньше”. И тем не менее то направление развития цивилизации, которое он наблюдал в Европе и в США, казалось ему едва ли не тупиковым, потому что было связано с утратой целостности и в душе отдельного человека, и духовной жизни общества. Происходит, по его убеждению, и “раздробление наук”. “Чем более я уважаю труды ученых, - писал Одоевский, - тем более... скорблю об этой... напрасной трате раздробленных сил”. В целом же, несмотря на постоянный рост цивилизационных благ и мощь технического прогресса, западная цивилизация из-за “одностороннего погружения в материальную природу” может предоставить человеку лишь иллюзию полноты жизни. Но человек не может жить постоянно в “мире грез”, а пробуждение вызывает у него “невыносимую тоску”, “тоску и раздражительность”. Оценивая таким образом итоги и дальнейшие перспективы развития цивилизации, Вл.Одоевский с надеждой думал о будущем России. Надеялся он прежде всего на то, что она сможет избежать “односторонности” развития и будет способствовать сохранению в истории столь необходимого человечеству начала “всеобъемлющей многосторонности духа”.

Вл. Одоевский не может быть безоговорочно отнесен ни к одному из двух важнейших направлений русской общественно-философской мысли первой половины XIX в. - ни к славянофильству, ни к западничеству. Полемика славянофилов и западников прошлого века - не только идейное противоборство. Этот спор-диалог многое определил в характере русской философии и национальной культурной традиции в целом. И центральное место в нем занимали проблемы историософского характера.

Проблемы метафизики истории в полемике славянофилов и западников.

В своем споре с русскими западниками и в критике современного им Запада ведущие славянофилы: А. С.Хомяков, И.В.Киреевский, братья К.С. и И.С.Аксаковы, Ю.Ф.Самарин опирались как на собственное знание западной духовной традиции, так и на накопленный в ее же русле опыт критического осмысления путей и целей развития европейской цивилизации. “Славянофильская критика ада, - пишет С. Аверинцев, - законный момент общеевропейской романтической мысли, связанной с Шеллингом.., во многом предвосхищающий “культур-критику” XX века, вплоть до Хайдеггера”. Из этого, однако, не следует, что славянофилы были эпигонами романтизма или российскими “гегельянцами-шел-нгианцами”. Русские мыслители чувствовали себя достаточно независимо в гране святых чудес”, как писал о европейской культуре в стихотворении “Мечта” признанный идейный лидер славянофильства А.С.Хомяков, достаточно, что-бы не испытывать ни назойливого зуда подражательства, ни обскурантско-нигилистического комплекса, толкающего к отрицанию любых “чужих” ценностей и достижений. В лице славянофилов послепетровская русская культура активно включилась в общеевропейский диалог о смысле истории, подлинном и мнимом прогрессе, национальном и общечеловеческом в культуре.

Славянофильская историософия представлена прежде всего в “Записках о всемирной истории” (“Семирамиде”) А. С.Хомякова - (многолетнем, но так и не завершенном труде духовного вождя славянофилов (издан уже после его смерти).

Хомяков Алексеи Степанович (1804-1860)- философ, поэт, драматург, публицист, один из основателей славянофильства Родился в Москве в знатной дворянской семье Получил прекрасное образование и уже в детстве знал основные европейские языки, а в дальнейшем изучил древние - греческий и санскрит Рано начал писать стихи Перевод сочинения Тацита, сделанный семнадцатилетним Хомяковым, был опубликован Воспитанный в строго православном духе, он навсегда сохранил глубокую религиозность В 1821 г Хомяков выдерживает экзамены в Московском университете и становится кандидатом математических наук В 1822-1825 гг находился на военной службе Затем последовала отставка, но в 1828 г, когда началась русско-турецкая война, вновь вернулся в армию За проявленное муже о был награжден тремя орденами Выйдя окончательно в отставку, занимался хозяйственными преобразованиями в своих имениях, подготовил проект реформы об отмене крепостного права. История славянофильства как идейного течения берет свое начало с рукописного сочинения Хомякова “0 старом и новом” (1839) Антирационализм пронизывает все творчество Хомякова В этом смысле, несмотря на незавершенность и фрагментарность многих его трудов, он был на редкость последовательным мыслителем Не случайно современники подчеркивали цельность и постоянство его мировоззрения И в своём стремлении выйти за пределы рационалистической философии европейского образца Хомяков последовательно апеллировал к духовному опыту православной церкви.

Книга эта представляет собой попытку целостного изложения всемирной тории, определения ее смысла и направления. Достаточно критически оценивая итоги истолкования исторического развития в немецком рационализме прежде всего у Гегеля), Хомяков тем не менее полагал бессмысленным возвращение к “партикуляризму”, как он писал, традиционной нефилософской историософии. Альтернативой гегелевской модели исторического развития и связанной с ней европоцентристской историографической схеме в “Семирамиде”- становится образ исторической жизни, принципиально лишенной постоянного культурного, географического или этнического центра. Историческая связь удерживается в “истории” Хомякова напряженной борьбой двух полярных: “иранского” и “кушитского”, действующих отчасти в реальных, отчасти в одических культурно-этнических ареалах. Самые различные этносы становятся участниками всемирной истории, развивая свои культуры под знаком либо “иранства” как символа свободы духа, либо “кушитства”, которое символизирует “преобладание вещественной необходимости, т.е. не отрицание духа, но отрицание его свободы в проявлении”. Фактически, по Хомякову, “это два основных типа человеческого мировосприятия, можно даже сказать, его всеобщие архетипы, т.к. идея изначального единства человеческого рода - краеугольная в “Семирамиде”. Отвергалась им и абсолютизация каких-либо национально-религиозных форм исторической жизни: “История уже не знает чистых племен. История не знает также чистых религий”. Сталкивая в “Семирамиде” “свободу духа” (иранство) и “вещественный”, фетишистский взгляд, обозначенный символическим именем “кушизма”, Хомяков на почве древней истории и мифологии продолжал ключевой для славянофилов спор с рационализмом, лишившим по их убеждению, современный западный христианский мир внутреннего духовно-нравственного содержания и поставившим на его место “внешне юридический” формализм общественных и религиозных отношений. Ответственность за это он (как и все славянофилы) возлагал на западное христианство, считая, что именно характер религиозной веры определяет в конечном счете тип социальной и культурной жизни.

Но, постоянно критикуя Запад (безусловно признавая при этом его огромные культурные достижения), А.С. Хомяков весьма критически относился и к современной ему российской действительности. Он высоко оценивал многое в отечественной истории, но никаких “золотых веков” в прошлом не постулировал. Как и большинство славянофилов, он был сторонником постепенных реформ (“осторожных действий”), открывающих путь к органическому, эволюционному развитию российского общества. Именно на этом пути, по Хомякову, возможно осуществление “внутренней задачи русской земли”: “проявление общества христианского, православного, скрепленного в своей вершине законом живого единства”. Такая Россия, верная фундаментальным основам своего религиозно-нравственного бытия, сможет, верил русский мыслитель, открыть перед человечеством новые возможности подлинного, а не мнимого прогресса.

Российское западничество XIX в. никогда не было единым и однородным идейным течением. Среди общественных и культурных деятелей, считавших, что единый приемлемый и возможный для России путь развития - это путь западноевропейской цивилизации, были люди самых разных убеждений, либералы, радикалы, консерваторы. На протяжении жизни взгляды многих из них менялись. Так, например, ведущие славянофилы И.В.Киреевский и K-С.Аксаков в молодые годы в определенной мере разделяли западнические идеалы.(К.Аксаков был участником “западнического” кружка Н.Станкевича, куда входили также: будущий будущий радикал М.Бакунин, либералы К.Кавелин и Т.Грановский, консерватор М.Катков и др.)

Сложной была и духовная эволюция П.Я.Чаадаева, безусловно, одного из наиболее ярких русских мыслителей-западников.

Чаадаев Петр Яковлевич (1794-1856)- философ и публицист. Родился в Москве, получил домашнее образование. В 1809 г. поступил на словесное отделение Московского университета. Участвовал в Отечественной войне 1812 и в составе лейбгвардии участвовала заграничном походе русской армии. Уйдя в 1821 г. в отставку, он занимался самообразованием, обратился к религии и философии. Живя за границей (1823-1826), Чаадаев познакомился с Шеллингом, с которым в дальнейшем переписывался. После возвращения на родину, в Москву, он в течение нескольких лет вел затворнический образ жизни, занимаясь выработкой собственной системы философских взглядов. Итогом этой работы стали “Философические письма”. В 1836 г. одно из писем увидело свет в журнале “Телескоп”. Резкая критика Чаадаевым российского прошлого и настоящего вызвала в обществе шоковый эффект. Суровой была реакция властей: журнал закрыли, автора “письма” объявили сумасшедшим. Более года он находился под полицейским и врачебным присмотром. Затем наблюдение было снято, и Чаадаев вернулся к интеллектуальной жизни московского общества. Он поддерживал отношения с людьми самых разных взглядов и убеждений: Хомяковым, Киреевским, Герценом, Грановским, Одоевским и др. А.С.Хомяков писал о Чаадаеве: “Может быть, никому не был он так дорог, как тем, кто считался его противником. Просвещенный ум, художественное чувство, благородное сердце... привлекали к нему всех. В то время, когда, по-видимому, мысль погружалась в тяжкий и невольный сон, он особенно был дорог тем, что он и сам бодрствовал, и других пробуждал”.,

Из знаменитых “Философических писем” Чаадаева и других его произведений явствует, что он хорошо знал древнюю и современную философию. В разное время на него оказали влияние идеи различных европейских мыслителей. Отметим прежде всего философский провиденциализм Ж. де Местра, “Гений христианства” Шатобриана и, конечно, творчество Шеллинга. Чаадаев, несомненно, осознавал себя христианским мыслителем и стремился к созданию именно христианской философии. Столь характерная для русской мысли обращенность к теме истории обретает в его творчестве новые черты. Чаадаев, как, может быть, никто до него утверждал в своих сочинениях культурно-историческую роль христианства. Он писал, что историческая сторона христианства заключает в себе всю “философию христианства”. В “историческом христианстве” находит, по Чаадаеву, выражение сама суть религии, которая является не только “нравственной системой”, но действующей универсально “божественной силой”.

Можно сказать, что для Чаадаева культурно-исторический процесс имел сакральный характер. Значение развертывающейся в веках исторической мистерии - универсально и абсолютно, потому что в ходе ее, несмотря на все трагические противоречия, происходит созидание “совершенного строя на земле - Царства Божия”. Русский мыслитель был убежден, что в истории имеет место подлинный религиозно-нравственный прогресс, и эта глубокая вера во многом определяла пафос его творчества. Остро чувствуя и переживая священный смысл истории, Чаадаев основывал свою историософию на концепции провиденциализма. Для него несомненно существование “божественной воли”, ведущей человечество “к его конечным целям”.

Оценивая провиденциалистский характер историософии Чаадаева, необходимо учитывать, что в своих работах он постоянно подчёркивал мистический характер действия этой “божественной воли”, писал о “Тайне Промысла”, о “Таинственном единстве” христианства и истории и т.д. Чаадаевский провиденциализм зиждется отнюдь не на рационалистических предпосылках. Для него далеко не все действительное разумно. Скорее, напротив: самое главное и решающее - действие Провидения - принципиально недоступно разуму. Критически относился русский мыслитель и к “суеверной идее повседневного вмешательства Бога”. И тем не менее, нельзя не видеть, что рационалистический элемент присутствует в его мировоззрении и играет достаточно существенную роль. Апология исторической Церкви и Промысла Божия оказывается средством, открывающим путь к признанию исключительной, едва ли не абсолютной ценности культурно-исторического опыта человечества. А точнее - западноевропейских народов.

В своем европоцентризме Чаадаев не был оригинален. Европоцентризм, в той или иной степени, достаточно характерен для европейской философской и исторической мысли его времени. Нет ничего специфического и в признании им огромного духовного значения европейской традиции. Ведь и для славянофила Хомякова европейская культура была “страной святых чудес”. Но если для славянофилов высочайшая ценность культурного творчества народов Запада отнюдь не означала, что у прочего человечества не было и нет ничего равноценного и что будущий прогресс возможен лишь при движении по единой исторической магистрали, уже избранной европейцами, то для автора “Философических писем” дело в значительной мере обстояло именно так. Причем говорить в данном случае о каком-то наивном, поверхностном или, тем более, идеологизированно-несамостоятельном западничестве не приходится. У Чаадаева не было стремления к идеализации всей западноевропейской истории и, тем паче, европейской современности. Но, как и всех остальных сколько-нибудь глубоких российских западников, его прежде всего вдохновляла действительно величественная историческая картина многовековой эпохи культурного творчества. Разумеется, в странах Европы не все исполнено ума, добродетели, религии, - совсем нет. - писал Чаадаев. - Но все там таинственно подчинено силе, безраздельно царившей в ряде веков”.

Таким образом, западный путь, при всем его несовершенстве, есть исполнение сакрального смысла истории, именно западная часть европейского континента была избрана волей Провидения для осуществления своих целей. Таким отношением к истории определяется, в сущности, и симпатия Чаадаева к католицизму. “Католицизм наполняет Чаадаева воодушевлением, энтузиазмом, - писал В.Зеньковский, - но вовсе не в своей мистической и догматической стороне, а в его действии на “исторический процесс на Западе”. Вероятно, подобное (не мистическое и не догматическое) восприятие католицизма сыграло свою роль в том, что Чаадаев, несмотря на все свои увлечения, веру так и не переменил.

Историософские воззрения автора “Философических писем” самым непосредственным образом связаны с его критикой России. “Провидение исключило нас из своего благодетельного действия на человеческий разум... всецело предоставив нас самим себе”, - утверждается в первом “философическом письме”. Основания для такового поистине глобального вывода - оторванность России от того исторического пути, которым шел христианский Запад.

Чаадаев до конца жизни оставался убежденным западником. Но в его понимании русской истории, несомненно, происходили изменения Уже в 1835 г. (до публикации своего письма) он высказывал мысль, что “Россия призвана к необъятному умственному делу”, может стать в будущем “умственным средоточием Европы”. В “Апологии сумасшедшего” (1837) Чаадаев вновь писал о своей мере в особую историческую миссию России: “Мы призваны решить большую часть проблем социального порядка.., ответить на важнейшие вопросы, какие занимали человечество”. Подобным образом он и в дальнейшем высказывался неоднократно. Общее понимание им истории как последовательного осуществления провиденциального замысла действием высшей силы, по сути, не изменилось. Теперь, однако, и Россия была включена в этот провиденциальный план: ей еще предстояло сыграть всемирно-историческую роль в будущем.

Существует глубокая связь между историософией Чаадаева и его антропологией. Будучи в своей метафизике решительным противником всякого индивидуализма и субъективизма, он соответствующим образом подходил и к проблеме человеческой свободы. “Все силы ума, все средства познания покоятся на покорности человека”; “все благо, какое мы совершаем, есть прямое следствие присущей нам способности подчиняться неведомой силе”, если бы человек смог полностью упразднить свою свободу”, то “в нем бы проснулось чувство мировой воли, глубокое сознание своей действительной причастности ко всему мирозданию”, - подобные утверждения достаточно определенно характеризуют позицию мыслителя.

Надо заметить, что такой последовательный антиперсонализм - для русской мысли явление необычное. Так, чаадаевское “чувство мировой воли” имеет не того общего с идеей соборности А. Хомякова. Свобода и в историософии, и в антропологии Хомякова играет роль весьма существенную. Чаадаев так же, как славянофилы, остро чувствовал опасность самодовольного эгоистического индивидуализма и предупреждал, что, “то и дело вовлекаясь в произвольные действия, мы всякий раз потрясаем все мироздание”. Но, отвергая индивидуализм, К отрицал и свободу, ее метафизическую оправданность, считая, в отличие от славянофилов, отстаивавших идею соборности, что иной путь метафизического понимания культурно-исторического бытия человека (помимо субъективизма и провиденциализма) в принципе невозможен.

Зеньковский писал об “отзвуке трансцендентализма” в философии Чаадаев, имея в виду, в первую очередь, влияние идей Шеллинга и Гегеля. Но в еще большей степени ее своеобразие связано с традицией европейского мистицизма. Отсюда берет начало постоянный для его творчества мотив высшего метафизического единства всего сущего, учение о “духовной сущности вселенной” и “высшем сознании”, “зародыш” которого составляет сущность человеческой природы. Соответственно, в слиянии “нашего существа с существом всемирным”

Он видел историческую и метафизическую задачу человечества, “последнюю грань усилий” разумного существа. Таким образом, своеобразный мистический пантеизм в мировоззрении Чаадаева непосредственно связан с провиденциализмом его историофилософии. Если романтическая мысль, обращаясь к проблеме культурно - исторического бытия, исходила из определённых метафизических предпосылок, то в творчестве Чаадаева мы имеем дело с уже вполне последовательной метафизикой истории и культуры.

Поиск по сайту: