Колесо года

Пылая любовью, сменяя лица и формы, Рогатый Бог вечно ищет Богиню. В нашем мире этот поиск отражен в Колесе Года.

Она — Великая Мать, дающая ему рождение как Божественному солнечному Ребенку в Зимнее Солнцестояние. Весною Он — сеятель и семя, растущий вместе с прибывающим светом, зеленый, как молодые ростки. Она же — Посвятительница, преподающая ему тайны мистерий. Он — юный бык; Она — нимфа, соблазнительница. Летом, когда дни длиннее всего, они сливаются в блаженном союзе, и сила их страсти держит на себе весь мир. Но лик Бога темнеет и солнце становится слабее, и, наконец, когда колосья уже сжаты и урожай собран, Он тоже приносит Себя Себе же в жертву, дабы дать пищу всем нам. Она — жница, разверстое лоно могилы, куда всему суждено возвратиться. Долгими ночами и темными днями спит Он в Ее чреве, и во сне Он — Владыка Смерти, что правит Страной Юности, там, за вратами дня и ночи. Тьма Его могилы становится лоном возрождения, и в день Середины Зимы Она вновь производит его на свет. Цикл завершается и начинается снова; Колесо Года катится дальше и дальше.

Источником для ритуалов восьми солярных празднеств, или саббатов-шабашей, послужил миф о Колесе Года. В нем Богиня открывается нам в трех своих аспектах: как Дева она служит непорочной покровительницей рождений и посвящений; как Нимфа она — соблазнительница, возлюбленная, сирена; как Старуха она представляет темный лик жизни, требующий смерти и жертв. Бог — сын, брат, возлюбленный, становящийся своим собственным отцом; вечная жертва, вечно возвращающаяся к новой жизни.

Сэр Джеймс Фрезер в своей «Золотой ветви» прослеживает множество вариаций этого мифа. В большинстве из них — и, прежде всего, в той, что представлена в «Белой богине» Роберта Грейвса, — Бог видится как пара соперничающих братьев-близнецов, воплощающих его противоположные аспекты. Сын Звезд, Владыка Юного Года сражается со своим братом, Змеем, за любовь Богини. В битве Летнего Солнцестояния Змей Тьмы побеждает Свет и занимает его место при Богине, но лишь для того, чтобы и самому потерпеть поражение на Зимнее Солнцестояние, когда возрождается Молодой, прибывающий Год.

Эта версия по сути своей ничем не отличается от той, которую привела я, если понимать Темного и Светлого братьев как два разных аспекта одной и той же божественной сущности. Однако если считать Бога разделенным пополам, мы рискуем познать такую же разделенность внутри самих себя и попытаться, скажем, всецело отождествиться со Светом, прочно увязав тьму со злом. Сын Звезд и Змей слишком легко превращаются в Христа и Сатану. В Ведовстве же темная, убывающая сторона Бога не зла, она — жизненно важная часть естественного цикла.

Урок этого мифа тесно связан с концепцией жертвы. Для ведьм, как и для всех тех, кто живет близко к природе, растения, животные, камни и звезды — живые создания, на каком-то уровне обладающие разумом. Все они божественны, все — манифестации Богини. Смерть колоса во время сбора урожая или смерть оленя на охоте почитаются как божественная жертва, приносимая добровольно и из любви. Ритуальное и мистическое отождествление с приносимым в жертву Богом чтит искру жизни, сверкающую даже в смертной тьме, и готовит нас к тому, чтобы благородно и милостиво уступить место новой жизни, когда каждому из нас придет время умирать. Прилив и отлив, рождение и смерть сменяют друг друга в циклах души и в циклах физической жизни. И то, и другое нужно радушно приветствовать в положенное ему время, ибо жизнь представляет собою процесс непрестанных перемен.

Бог принимает решение умереть, чтобы остаться в орбите Богини, внутри цикла природной жизни, в рамках того первичного экстатического слияния, от которого и был рожден мир. Если бы он задержался в какой-нибудь точке Колеса и отказался меняться, круговорот остановился бы; бог слетел бы с орбиты и потерял все. Гармония оказалась бы уничтожена, союз — расторгнут. Он все равно не сохранил бы себя — он бы отверг свое истинное Я, свою самую глубокую страсть, самую свою сокровенную природу.

Очень важно не путать эту концепцию жертвоприношения с мазохистским самопожертвованием, которое так часто проповедуют патриархальные религии, возводя его в ранг идеала. В Ведовстве никто и никогда не требует принесения в жертву своей природы или индивидуальности. Наоборот, это природе приносится жертва. В Ведовстве нет никакого конфликта между духовным и материальным: нам нет нужды отказываться от одного, чтобы обрести другое. Дух проявляется в материи: Богиня дарует нам изобилие. Но за самым изобильным летом следует зима, а самый долгий день заканчивается ночью. Лишь когда одно в должный срок уступает дорогу другому, жизнь может продолжаться.

Жертвоприношение в Ведовстве определенно не следует понимать как подчинение некой внешней силе, которой обладает какой-то человек или институт. Не означает оно и отказа от собственной воли или самоуважения. Его эмоциональная тоника — не жалость к себе, а гордость; это жертва Меттия Курция, который, узнав от авгуров, что бездонная расселина, вдруг разверзшаяся на римском Форуме, есть знак желания богов получить в жертву лучшее, что есть у Рима, без колебаний кинулся в нее верхом на коне и в полном вооружении. Проблем с завышенной самооценкой у него не было; просто он понял, что такое «лучшее из достояний Рима», и поступил в соответствии с тем, что ощущал правильным.

Ведовство не требует ни бедности, ни целомудрия, ни послушания, но, с другой стороны, оно не похоже и на философию эгоизма. Оно развивалось в тесно взаимосвязанном клановом обществе, где люди держали землю и делили ресурс сообща. Понятия «благотворительности» попросту не существовало, потому что совместное пользование являлось неотъемлемой частью общественного уклада, базовым условием общежития. «Эго» существовало только внутри социума, было вплетено в самую ткань жизни. Ведовство признает, что все мы взаимозависимы, и даже самым алчным представителям поколения «Я, Меня и Мне» все равно предстоит послужить универсальной жизненной силе — пусть даже в виде компоста.

В человеческом обществе жертва Бога была представлена в образе «священного царя» или жреца, служившего консортом Верховной Жрицы, — религиозного, а временами и военного лидера клана. С тех пор, как в 1900 году впервые увидела свет классическая работа Фрезера по антропологии и фольклору, «Золотая ветвь», авторы, пишущие о первобытных религиях и, в особенности, ориентированные на образ Богини, в общем и целом приняли его тезис о том, что человеческое жертвоприношение в матрифокальной культуре было мероприятием регулярным и имевшим жизненно важный статус. Даже благонамеренные, тонко чувствующие и мыслящие люди (и среди них Роберт Грейвс, чьи работы оказались, возможно, главным орудием возрождения интереса к Богине в нашем столетии) приложили руку к увековечиванию этого мифа. Джозеф Кэмпбелл, автор «Масок Бога» идет еще дальше и утверждает, что «человеческое жертвоприношение <…> повсеместно характерно для культа Богини».

Традиция Ведовства и археологические данные не подтверждают гипотезу о кровавом и варварском культе Богини. Многие палеолитические локации, где находили изображения Богини, — Лоссель, Англь-сюр-Англен, Когуль, Ла-Мадлен, Мальта и прочие — не содержат даже намеков на человеческие жертвоприношения. Среди неолитических памятников, раскопанных к настоящему времени, одна из наиболее ранних (около 6500—5700 до н.э.) и явно матриархальных культур — Чатал-Хююк. Многочисленные тамошние святилища, украшенные изображениями Матери-Богини и ее сына-любовника, не содержат никаких приспособлений для принесения в жертву человека или животных — ни алтарей, ни ям для крови, ни захоронений костей. Храмы Богини на Мальте и Сардинии, кельтские мегалитические гробницы коридорного типа и каменные круги, критские раскопки также лишены каких бы то ни было признаков того, что там когда-либо ритуальным образом умерщвляли людей. Там же, где подобные жертвы очевидным образом приносились (например, в царских гробницах шумерского города Ур, где целый двор отправлялся вслед за своим владыкой в посмертие), культура уже совершила переход к патриархату.

Реконструировать культуру по костям из захоронений и артефактам, конечно, нелегко; реконструкция по остаткам народных обычаев, к которой часто прибегает Фрезер, также чревата ошибками. Если крестьяне жгут на кострах в честь урожая сплетенные из колосьев куколки, из этого еще не следует, что когда-то они жгли там живых людей. Для Младшего Я куколка из колосьев — прекрасный и понятный символ жертвоприношения Бога; в живой жертве никакой необходимости нет.

Исторические сведения о матрифокальных культурах исходят чаще всего от их врагов либо завоевателей, которые всегда рады обрисовать религиозные практики противника самыми черными красками. Если бы наши представления о средневековом иудаизме ограничивались тем, что писало о нем католическое духовенство, пришлось бы волей-неволей поверить, что кровь христиан и вправду совершенно необходима для выпечки правильной мацы. Сегодня мы держим эту выдумку за то, чем она и является, — за откровенную клевету, но клевета на матрифокальные религии куда прочнее укоренилась в мифологии и массовом сознании, и опознать ее не всегда легко. Так, долгое время считалось, что греческий миф о Тесее и Минотавре отражает бытовавший на Крите обычай приносить пленников в жертву богу-быку. Однако открытые во дворце Миноса фрески изображают не жертвоприношения, а прыжки через быка — чрезвычайно опасный спорт, что правда, то правда; но вряд ли его можно счесть жертвоприношением. Не более, во всяком случае, чем его современного потомка — корриду.

Устное учение фейри-традиции гласит, что в стародавние времена Священный Царь или Жрец девять лет отправлял свои обязанности, после чего претерпевал ритуальную игровую смерть, отказывался от власти и присоединялся к Совету Старейшин. Эта ритуальная игровая смерть, собственно, и могла послужить источником народных обычаев с символическими жертвоприношениями. Во времена великой нужды или бедствий царь мог, если природа его того требовала, принести себя в жертву. Сама готовность отдать свою жизнь для того, чтобы послужить народу, была последней проверкой на царственность; это требование заметно снижало привлекательность власти в глазах личностей испорченных и эгоистичных. Когда-то царствование не сводилось к возможности крупно нажиться на бронзовой монополии или покупать рабов толпами; это был ритуал, мистический способ отождествиться с силами, стоящими за жизнью и смертью.

Женщин в Ведовстве никогда в жертву не приносили. Женщины и так ежемесячно исторгали кровь и с каждой беременностью и родами рисковали положить жизнь на алтарь Богини. По этой причине тела их считались священными и неприкосновенными.

К несчастью, газеты, кино и телевидение в наши дни продолжают искусственно поддерживать ассоциации между Ведовством и религией Богини с одной стороны, и человеческими жертвоприношениями и прочими ужасами — с другой. Каждого маньяка-убийцу вроде Мэнсона тут же объявляют колдуном. Откровенные психопаты кричат, что практикуют Ведовство, и некоторые наивные граждане нередко им верят. Ведовство как религия не имеет универсального символа веры и общей для всех литургии, но в некоторых принципах все его ветви полностью единодушны. Никакие настоящие ведьмы сегодня не приносят в жертву, не пытают и ни в какой форме ритуально не умерщвляют людей. Те, кто это делают, — не ведьмы, а преступники.

Ведовская картина мира высоко ставит жизнь. Космос — это поляризованное поле энергий, которые постоянно то обретают форму, то возвращаются в чистое состояние. Полярность, которую мы называем Богиней и Богом, творит цикличность, на которой основаны движение звезд и смена времен года, гармония природы и эволюция наших человеческих жизней. Игру этих сил мы воспринимаем двумя способами: холистическим, интуитивным, «звездным» видением правого полушария и всей сферы бессознательного, с одной стороны, и в линейном, аналитическом, сознательном модусе левого полушария — с другой. Возможности коммуникации между сознательным и бессознательным, между Говорящим Я и Младшим Я, и через это последнее — с Глубинным Я, с духом, зависят от открытости и проработанности обоих модусов. Вербальное и концептуальное нужно уметь переводить на язык картинок и символов; бессознательные образы нужно уметь выводить на свет осознания. Посредством такой открытой коммуникации мы можем настроиться на природные циклы, на то первичное экстатическое слияние, которое и есть сила творения. Для этого требуется жертва, готовность измениться, покинуть любую точку колеса и двигаться по нему вперед. Но жертва — далеко не обязательно страдание; и жизнь во всех ее аспектах, светлых и темных, прибывающих и убывающих, есть великий дар. И в мире, где непрестанно меняющийся любовный танец Бога и Богини проницает собою все сущее, мы ловим их ритм и открываемся восторгам и тайнам бытия.

Поиск по сайту: