ТОВАРЫ ДЛЯ НАСЕЛЕНИЯ. НОВЫЕ ИЗДЕЛИЯ 1 страница

В продукции артели "Метпромсоюз" видное

место занимают врезные дверные замки,

инструменты, металлоизделия, алюминиевая

посуда. Освоены стулья, шкафы, пружинные

матрасы Среди новинок, которые появятся

еще в текущем году - металлические

детские сани, трехколесные велосипеды,

электропроигрыватели, шашки и домино из

пластмассы.

"Труд"

На другое утро, едва мы вошли в дежурную часть, Соловьев бросил

телефонную трубку на рычаг и крикнул:

- По коням, ребята! "Черная кошка" опять магазин взяла...

И пока наш старый верный "фердинанд" катил в сторону Савеловского

вокзала, я думал о том, что у Жеглова наверняка есть дар предчувствия -

только вчера перед вечером он говорил со мной о "кошках". Сейчас он сидел

впереди у окна, нахохлившийся, сердитый, мрачно смотрел на нас. Тараскин

спросил у Гриши:

- А почему картина называется "Безвинно виноватая"?..

Гриша захохотал, а Жеглов сказал сердито:

- Вот если я еще раз узнаю, что ты сторублевку от жены в ствол

пистолета заначиваешь, я тебя сделаю по вине виноватым...

- А как быть, Глеб Георгиевич? - взмолился Коля. - Ей бы с нюхом-то ее

у нас работать! В прошлый раз в кобуре спрятал - нашла! А пистолет трогать

она все-таки опасается...

Я устроился на задней скамейке и куском проволоки силился прикрепить

подметку - ботинок вовсю просил каши. Проволока, к сожалению, была

сталистая - она пружинила, вылезала из шва и держала неважно. Но я надеялся

дотянуть хоть так до вечера, а дома уже разобраться с подметкой всерьез...

Это был, собственно говоря, не магазин, а склад: мелкооптовая продбаза

на Башиловке, недалеко от милицейского общежития. Старый двухэтажный

кирпичный дом без окон, длинный навес для машин и подвод, небольшой грязный

двор, огороженный для блезиру хлипким забором. Во дворе, около забранной

жестью двери, ведущей в склад, толпились люди в телогрейках поверх белых

халатов, их сердито расспрашивал о чем-то небольшого роста мужчина в

кожаном пальто и комсоставской фуражке. По тому, как почтительно ему

отвечали, я сообразил, что сытый кожаный дядя и есть какое-то высокое

продовольственное начальство. Рядом с дверью стоял участковый с

безучастным, скучающим лицом - охранял место происшествия.

- Сторож где? - спросил Жеглов участкового, и тот кивнул на древнего

дедка с зеленой от махорки бородой. Жеглов подозвал его, и дед, шамкая,

непрерывно сморкаясь из-под руки, начал длинно и путано объяснять, что шел

дождь, что он укрылся от него под навесом - с фасада, - что он недослышит

по старости - "вот они, жулики, знать, сзаду и подобрались". Ни того, как

вошли в склад воры, ни как вышли, дед не слышал, по-видимому, крепко спал и

покражу обнаружил, когда рассвело и он увидел вырванный вместе с петлями

навесной амбарный замок.

Пасюк остался осматривать дверь и замок, остальные в сопровождении

директора прошли внутрь базы. Еще на двух дверях были взломаны замки:

вскрыли винно-бакалейную и мясную секции. Сначала осмотрели мясную, внутри

которой от холодильных установок был декабрьский мороз.

На перевернутом ящике сидел совершенно окоченевший котенок; маленький,

черный, он разевал красный треугольный рот и жалобно мяукал.

Директор сказал растерянно:

- Вот он - их бандитский знак...

Глупость, конечно: ну какой там знак - обычный маленький котишка! Но

оттого, что подбросили этот жалкий мяукающий комочек бандиты, все смотрели

на него с удивлением, интересом, а некоторые - просто со страхом, будто был

этот несчастный котенок ядовитым.

Жеглов поднял его за шкирку и вглядывался в него, будто прикидывал,

нельзя ли получить от него какие-нибудь сведения. Но кот только мяукал,

судорожно поводя растопыренными лапками.

- А не мог кто-нибудь из сотрудников его здесь оставить? - спросил

Глеб.

- Что вы, товарищ начальник! - взмахнул блестящими кожаными рукавами

директор. - Санинспекция запрещает, да и некому тут...

Жеглов сунул котенка Тараскину, Коля спрятал его за пазуху, и кот

сразу затих.

- Тогда считать мы стали раны... - сказал Жеглов. - Давайте смотрите,

что взяли...

Завсекцией, здоровенный красноносый мужик с медвежьими глазками,

оглядываясь по сторонам, бормотал:

- Так, вроде все на месте... Ага... Ага... Вторая камера и была

отпертая, нет в ей ничего... Ага... - И вдруг голос его упал; он повернулся

к директору, и на лице его был испуг: - Вартан Иваныч, меланж!

- Что "меланж"? - раздраженно спросил директор - Украли?!

- Украли... - тихо сказал завсекцией и пояснил нам: - Банка здесь

была, двадцатикилограммовая, к праздникам держали...

- Меланж - это что? - спросил Жеглов.

- Яичный порошок, - торопливо сказал директор. - Высшего качества,

импортный... Ай-ай-ай, для госпиталя приготовили, а они, сволочи...

- Консервов нет, - объявил завсекцией. - Три ящика американских, с

ключами...

- Мясо? - коротко спросил директор.

- Не, бекон, мясо уже распределили...

- Ящики большие? - спросил Жеглов. - Тяжелые?

- Метровые, - буркнул завсекцией. - В ширину по полметра будут.

Примерно, конечно. А вес брутто я вам точно сейчас скажу... - Он достал из

кармана пачку накладных, пошелестел ими. - Вот... Двенадцать дюжин банок...

так... нетто... Вот, брутто - семьдесят два кило, без ящика...

- Понятно, - кивнул Жеглов. - Остальные в сохранности?

- Да вроде... - неуверенно протянул завсекцией. - Инвентаризацию надо

делать...

В винно-бакалейной секции преступники взяли ящик наливки "Спотыкач",

коробку шоколада "Серебряный ярлык", ящик сахарина - тридцать пять

килограммов, пять пачек папирос "Герцеговина Флор".

- А почему вы думаете, что пять пачек? - спросил Жеглов молоденькую

заведующую, испуганно глядевшую на оперативников.

- Я не думаю, я точно... - сказала она уверенно. - В одной вязке -

двадцать пачек. Всего вязок было три, две вон лежат, а одна была начатая, я

лично десять пачек в Наркомат заготовок отпустила. Значит, десять еще

оставалось, а в наличии - видите? - только пять.

- Так-так... - Жеглов походил по секции, обратился ко мне: - Ну, орел,

какие есть соображения?

Мне сделалось неловко, потому что никаких особых соображений не было и

я уже пару раз ловил себя на пустом мечтании, что если бы можно было

залететь на место происшествия в тот момент, когда там жулики шуруют, вот

тут бы я себя показал, я бы им, сволочам, устроил! Но поскольку все это

было несерьезно, я для солидности покашлял в кулак:

- Я так полагаю, что жуликов человек пять было: каждый себе взял по

пачке "Герцеговины". А больше брать не стали, потому - баловство и руки

товаром, понимаешь, заняты... Так? - И поскольку Жеглов ничего не говорил,

сам себе ответил: - Я полагаю, так. Теперь: им тут ночевать некогда, а

ящики тяжелые, вдвоем еле унесешь... сколько их, мест, значит, постой..

Три да одно - четыре, да еще три - семь мест, семь ходок, значит, если

вдвоем. А сюда ходить, что ни говори, - риск, в любой момент могут

застукать. Значит, вчетвером - всего три-четыре ходки... Надо во дворе

следы искать, они от тяжести должны быть глубокие, да пролом в заборе -

там, где добро вынесли...

Когда, выйдя во двор, мы обнаружили близ забора четыре пары явственных

следов, а в конце их цепочки три доски, выбитые из забора, а потом

аккуратно вставленные обратно, Жеглов сказал, усмехаясь:

- Следопыт! Везет тебе - вон какая погода стоит сырая, земля каждый

отпечаток сохраняет. Только вот с асфальтом как будем?..

Действительно, с асфальтовым тротуаром за забором оказалось сложнее:

был он грязен, безнадежно затоптан сотнями с утра прошедших здесь людей и о

том, куда двинулись отсюда воры, судить было трудно. Впрочем, мы все

сошлись на одном, наиболее вероятном: жулики прямо к пролому в заборе

подогнали машину, быстро погрузили похищенное и скрылись.

Пока эксперт гипсовал следы во дворе, Жеглов в кабинете директора базы

провел небольшое собрание.

- Значитца, так, товарищи, - сказал он коротко и ясно. - О том, как вы

охраняете народное добро, об этом будет отдельный разговор, и виновные

ответят по всей строгости. Я тут прикинул - взяли у вас товаров тысяч на

восемьдесят. По рыночным ценам, конечно. Это раз. Дальше: организуйте

комиссию, чтобы снять остатки и навести учет - все ли похищенное

зафиксировали и так далее. Без обид и, как говорится, без личностей хочу

предупредить: не дай вам бог - кому-нибудь из матерьяльщиков - вздумать

примазать чего-нито к похищенному: воры, они ведь все как есть покажут,

когда возьмем мы их...

И столько было несокрушимой уверенности у Жеглова в том, что он

возьмет воров, будто за угол выйдет и из соседнего дома дворника приведет,

что кладовщики враз и согласно закивали, прижимая к сердцу руки: мол, дело

ясное, всем понятное и как же может быть иначе?

А он продолжал свою речь:

- Это, значитца, два. И третье: нынче же обеспечьте охрану

социалистической собственности должным образом, а то вас вчерашние гости по

новой оглоушат! Все...

Я приехал в Управление около шести часов и сразу же направился в

столовую. Я уже заметил, что все последнее время испытываю неутихающее

чувство голода - даже не голода, а какой то хронической несытости.

Наверное, мой здоровый организм бунтовал против скудного городского пайка,

привыкнув к доброму армейскому приварку, который к тому же разведчики

ухитрялись усиливать и разнообразить за счет "боевой подвижности и

тактического маневра по тылам врага", как выражался старшина Форманюк.

Над окошком кассы клочок бумаги доводил до сведения сотрудников:

"Имеются в продаже белковые дрожжи (суфле) в качестве дополнительного

бескарточного блюда". Я охотно выбил чек на три порции суфле, рассудив, что

после долгого пребывания на воздухе полезно поддержать гаснущие силы любыми

средствами, и пошел в зал. У раздачи назревал скандал; красный от

возмущения Пасюк, держа на огромной ладони тарелку, допрашивал молоденькую

веснушчатую повариху:

- Шо це таке за суп, перший раз бачу - холодная вода с рисом та

сухохфруктамы? Як его исты?!

- Да вы поймите, - оправдывалась курносая, - это заграничное

ресторанное блюдо, очень вкусное и полезное, - фруктовый суп!

- Та плювать мени на заграныцю, я ее усю ногами пройшов! Якой то суп,

як вин сладкий, то не суп, а компот! А з рыса гарна каша, а не компот,

тю... Борщ мени давайте! - И Пасюк решительно сунул девушке тарелку.

- Вот народ несознательный, - посетовала повариха, но спорить не стала

и налила Пасюку полную до краев тарелку борща; и он пошел, довольный, за

столик, а несознательный народ вокруг, досыта насмеявшись, стал просить

девушку выдавать борщ на первое, а новомодный суп - на третье.

Мне удалось получить у нее оба супа, у другой раздатчицы я взял гуляш

и три стакана суфле - густой серой жидкости с фиолетовым оттенком, не

слишком аппетитной на вид, - и пристроился на освободившееся место у окна,

рядом с Пасюком, который, покончив с борщом, сообщил мне последние новости.

По заданию Жеглова он побывал на работе у Ларисы Груздевой, в драмтеатре, и

узнал, что за день до убийства она уволилась. В костюмерной она говорила,

что собирается для начала отдохнуть на юге.

- А где именно, с кем? - поинтересовался я.

- Вона казала, що у Крым пойдет, чи как... Або з кем - невидомо.

Кажуть ти костюмеры, шо дуже гарная була вона баба, добра та несварлива.

Принесла, кажуть, на прощание торт, та була дуже в гарном настроении...

Я обсосал мослы, которые назывались гуляшом, подумал вслух:

- Странно... Надя ничего насчет ее увольнения и поездки на юг не

говорила. Надо бы ее переспросить - не могла же она не знать о таких планах

Ларисы?

- Должна була знаты, - согласился Пасюк. - Тем более шо у тот же день

Лариса сняла со сберкнижки уси свои гроши...

- Какие гроши? - удивился я. - У нее разве были деньги?

- Булы, - подтвердил Пасюк. - Жеглов по телефону разузнав, иде воны

булы, в якой касси, а я поехав. Кассирша справку дала - от, бачь...

Пасюк вынул из кармана гимнастерки сложенный вчетверо листок - справку

сберкассы. Счет Ларисы был заведен в тридцать девятом году, постепенно

пополнялся и достиг к двадцатому октября восьми тысяч пятисот рублей,

которые в этот день были получены полностью.

- Сразу все деньги сняла?.. - удивился я.

- От и кассирша мени казала, шо просыла ее счет нэ закрывать, хоть

пьять червонцив оставить... Алэ Груздева отказалась...

Попробовал суфле - это было довольно вкусно, и я с удовольствием выпил

все три стакана. Пасюк дождался меня, и мы поднялись в кабинет. Пасюк

устроился за столом писать рапорт о проделанной работе, а я, сытый и вполне

удовлетворенный сегодняшним обедом, который был одновременно и ужином,

принялся расхаживать по кабинету, размышляя о новостях, добытых Иваном. Мне

казалось, что они имеют какую-то связь с происшедшими событиями, но уловить

эту связь я пока не мог...

X x x

НУЖЕН УКСУС - БЕРИ "КАБУЛЬ"!

Странные порядки существуют в продмаге N3

(Старопетровский пр.) Если потребителю

нужен уксус, то его можно купить только в

комплекте с соусом "кабуль". Витаминная

паста продается с таким же количеством

фруктово-овощного повидла (по карточкам).

На протесты потребителей, завмаг

отвечает: "У нас такой порядок. Не

нравится - не берите!"

Из письма в редакцию

К вечеру движение и суета в коридорах Управления усилились. Я уже

начал ощущать внутренние ритмы своего непростого учреждения и поэтому

сообразил, что готовится очередная городская операция. Жеглов в таких

случаях объяснял: "Изменилась оперативная обстановка в городе". Его самого

с полчаса назад вызвали к руководству, и я видел, как по длинному коридору,

ведущему к кабинету начальника МУРа, потянулись начальники отделов, бригад

и опергрупп.

Тараскин сидел за большим столом, писал какие-то запросы. То ли бумага

была дрянная, то ли перо царапало, а скорее всего, с письменностью у Коли

было не слава богу, но строки на листе расплывались, задирались буквы,

помарки и кляксы росли, пока, чертыхаясь, Коля не взял новую страничку и не

принялся писать запрос заново.

Иван Пасюк читал учебник истории. Время от времени он, поднимая голову

и раздумчиво чмокая сухими губами, говорил, ни к кому не обращаясь:

- Елки палки, це ж надо - Столетняя война! Це ж надо - сто лет

воевать! С глузду зъихать можно...

Пасюк учился в шестом классе вечерней школы, учился безнадежно плохо,

и его грозились перевести обратно в пятый класс. По литературе учительница

уже отказалась аттестовать его в первой четверти, потому что в домашнем

сочинении "Почему мы любим Гринева и ненавидим Швабрина?" Пасюк написал: "Я

не люблю Гринева, потому что он бестолковый барчук, и не скажу, что

ненавижу Швабрина, потому как он хотя бы вместе с Пугачевым стоял против

ненавистного царизма". Жеглов, узнав об этом сочинении, хохотал до слез и

сказал, что Пасюка правильно выгонят из школы - если ты такой умный, то

ходи в Академию наук, а не в шестой класс...

Шесть-на-девять рассказывал мне какую-то невероятную историю, о том,

как его безумно любила известная укротительница зверей, но ее отбил у него

поляк фокусник, обращавшийся к дрессировщице не иначе как "наипенькнейшая

паненка"... Врал Гриша безыскусно, но вдохновенно, и, глядя сейчас на его

толстые очки, запотевшие от возбуждения, вздымающуюся цыплячью грудь и

широкие взмахи тощих рук, я не сомневался, что фотограф и сам верит в эту

небывалую любовь с укротительницей. Гриша наверняка бы еще многое припомнил

из их замечательного романа, но пришел ухмыляющийся Жеглов и скомандовал:

- Подъем, братва! Общегородская операция... Начальство распорядилось

проверить опергруппами - при поддержке территориальной милиции - все

неблагополучные места, где имеет обыкновение собираться преступный элемент,

"безопределенщики" и девицы сомнительного поведения.

Жеглов похохатывал своим звонким баритончиком и мотал головой, будто

его кто-то щекотал.

- Ничего смешного не бачу, - сказал Пасюк. - Опэрация як опэрация.

Нормальная прочистка...

- Это-то точно, но вот другое смешно, - веселился Жеглов. - Поп из

церкви у Покровки, епископ Филимон, вчера двух девок домой пригласил, уж не

знаю, каким макаром он их там исповедовал, только издергались они сливянки.

Поп, естественно, так жрать наливку не может, как эти девицы, и заснул. А

они махнули у него наперсный крест золотой и подорвали оттуда когти...

- Что же это, выходит, из-за попа какого-то блудного весь сыр-бор

загорелся? - возмущенно вздыбился за столом Тараскин, которому уже до

смерти надоела писанина.

Жеглов резко оборвал смех, будто швейной машинкой губы сострочил.

Посмотрел на Тараскина сверху вниз, потом, избочась, словно разглядеть

хотел, откуда этот фрукт тропический здесь взялся, сказал не спеша и каждое

словечко, как семечко, через губу сплевывал:

- А по-вашему, товарищ Тараскин, выходит, что если он не токарь, а

культовый служитель, то ему в нашей стране и правозащита не гарантирована?

- Пусть с бабами срамными не валандается, - мрачно сказал Коля.

- Твоя забота, Тараскин, преступление раскрывать, а не за моральным

обликом епископов следить. А уж синод ихний пусть разбирается по части

блуда... Мы же с тобой должны разыскать вещь, имеющую огромную

художественную ценность, понял? Они завтра этот византийский крест сплавят

барыгам, а те его в лом перемнут, им наши культурные ценности до лампочки.

Мне было не очень понятно, чего это так Глеб сердцем ударяется об

украденный епископский крест, но я уже научился улавливать оттенки

жегловских интонаций, особенно когда тот "воспитывал" опергруппу, и мне

показалось, что весь этот разговор - просто так. Еще утром я видел в

дежурной части попа - дряблого тряпочного мужичишку с постным благостным

лицом, без признаков возраста или особых примет. И мне показалось

неправдоподобным, чтобы такой невзрачный человек еще интересовался

женщинами.

А сейчас, слушая Жеглова, я понял, что уж конечно не из-за неудачных

похождений попа руководство назначило общегородскую операцию. Видимо, по

чьей-то разработке ищут какого-то преступника, связанного с женщинами, а

информировать аппарат шире считают нецелесообразным. А уж заодно велено

приглядеться к девкам, которые могли украсть крест.

И окончательно убедился я в своем предположении, когда Жеглов сообщил

приметы - приметы трех женщин. Взглянул я на Пасюка и по его спокойному и

невыразительному лицу понял, что тот думает так же, как я. Тараскин еще

бурчал что-то себе под нос, но его уже поволок за собой увлеченный азартом

предстоящей облавы Шесть-на-девять...

В коммерческом ресторане "Нарва" было намечено закончить наши

бесполезные вечерние странствия - попадалась все больше мелочь, шушера. Мы

подошли к дверям, и швейцар с красным костистым лицом закричал сердито,

так, что жилы веревками надулись на висках:

- Заняты все места! И не ломитесь, граждане! Имейте совесть и честь!

Жеглов засмеялся:

- Вот как раз у тебя и займем маленько! Открывай, мы из МУРа...

Опали жилы на висках, и засветился масляной улыбкой, душой

возрадовался, желто оскалился швейцар, будто папа родной забежал на огонек,

стопку дернуть, о дорогом поговорить:

- Заходите, товарищи, заходите, для вас местечко мигом сорганизуем...

Тараскин гордо сказал:

- Наше место давно без вас сорганизовано!

Жеглов покосился на него, хмыкнул, сказал негромко и веско:

- Дверь на замок, никого не выпускать - проверка документов. Ты,

Шарапов, стой у дверей...

Плотной литой группой ввалились они в зал. Жеглов махнул рукой

оркестру, наяривавшему модную "Роза-мунду", и музыканты послушались его

сразу, как хорошего дирижера. Еще мгновение глухо бубнил и бился о потолок

ресторанный волглый шум и в углу сильно хмельной мордач орал блажным

голосом: "О-о, Роза-мунда!.."

- Граждане, прошу прощения, - сказал Жеглов. - Простая формальность -

приготовьте свои документы и сидите спокойненько на своих местах...

Он быстро обходил столики небольшого ресторана и, внимательно прочитав

документы, тщательно осматривал владельцев паспортов и удостоверений; и

взгляд его был так плотен и тяжел, что даже мне со стороны казалось, будто

Жеглов ощупывает лица людей. И чувствовали они себя под его взглядом,

наверное, неуютно, потому что, получив назад документ, многие облегченно

вздыхали и говорили "спасибо".

Тем, у кого документов не было, Жеглов вежливо и бесповоротно твердо

предлагал отходить в сторону, где их ждал безмолвный и несокрушимый Пасюк.

Все они возмущались и доказывали Пасюку, что задерживать их не имеют права.

Пасюк кивал головой согласно:

- Совершенно верно. Абсолютно справедливо. Але документы трэба носить

с собой.

Я так увлекся этим зрелищем, что подошел к дверям в зал и не сразу

услышал, как позади скрипнула входная дверь. Мгновенно я обернулся и

увидел, что костистый швейцар тихонько задвигает вновь щеколду, а дверь в

дамский туалет еще приоткрыта. Я крикнул громко:

- Тараскин, на мое место! - оттолкнул швейцара и выскочил на Самотеку.

Впереди меня через Садовое кольцо бежала женщина. Я рванул за ней, но у

скоса тротуара зацепился левым ботинком за камень, и проклятая подошва,

которая все эти дни дышала на ладан, с треском отлетела. Бежать с

оторванной подметкой было очень неловко, но я ведь все равно бежал гораздо

быстрее женщины - смешно и говорить, непонятно, на что она рассчитывает!

- Гражданка, остановитесь! - крикнул я сердито, но она побежала еще

быстрее, и судя по скорости, это была совсем молодая и очень здоровая

женщина.

Из музыкальной детской школы на углу высыпала целая толпа детворы с

родителями. Я почему-то подумал о том, что дети занимаются в три смены - до

позднего вечера, - и эта совершенно неуместная сейчас мысль меня разозлила.

Девица, которая и так была плохо видна в темноте, врезалась в толпу людей

со скрипичными футлярами и папками. Но мои глаза уже привыкли к сумраку, и

я разглядел ее светлую косынку и еще увидел, что она схватила за руку

какого-то пацана, взяла у него нотную папку и чинно зашагала рядом.

Проволакивая за собой совсем отлетающую подошву, я догнал их и схватил ее

за плечо:

- Эй, мадам, вас касается! Я вам кричу!

- Мне? - подняла она белесые, подкрашенные карандашом брови. - А чего

надо?

Мальчишка с футляром, обалдевший от происходящего, онемело смотрел на

нас.

- Отдайте ребенку папку и следуйте за мной! - строго сказал я.

Девица посмотрела на меня с прищуром, видимо соображая, что

открутиться не удастся и номер ее не выгорел, хрипло засмеялась и сказала:

- Вот же суки, консерваторию кончить не дадут!.. - сунула папку в руки

мальчику и пошла вместе со мной.

Я ввел ее в вестибюль ресторана, держа за руку, и грозно придвинулся к

швейцару, пятившемуся к своей тумбочке у входа в туалет:

- Вы почему выпустили отсюда эту женщину?

- Так я... значит... думал... я не понял... решил, что с вами... -

млел и блеял старик, и лысая хрящеватая голова его, как китайский фонарик,

меняла постепенно цвета от блекло-серого до воспаленно-багрового. В это

время вышел из зала Жеглов и, как ни в чем не бывало, сказал:

- Молодец, Шарапов, хорошо бегаешь. Маленько внимательности еще - цены

тебе не будет. Ба! Да это же знакомые мне лица! - воскликнул он, широко

разводя руки, словно хотел обняться с задержанной девицей, но обниматься и

не подумал, а сказал жестко: - Я вижу, Маня, мои разговоры на тебя не

действуют, ты все такая же попрыгунья-стрекоза. Считай, что лето красное ты

уже отпела, пора тебя за сто первый километр выселять...

Я только сейчас как следует рассмотрел Маню: хорошенькое круглое

личико с круглыми же кукольными глазами, губы накрашены сердечком, и

завитые желтые локоны уложены в модную сеточку с мушками. Под круглым

зеленым глазом светился наливной глянцевитый фингал, переливающийся, словно

елочная игрушка.

Жеглов обернулся в зал и скомандовал:

- Пасюк, Тараскин, усаживайте беспаспортных в автобус! - Потом

повернулся ко мне: - Вот, Володя, довелось тебе поручкаться с Манькой

Облигацией - дамой, приятной во всех отношениях. Только работать не хочет,

а наоборот, ведет антиобщественный образ жизни...

- А ты меня за ноги держал, мент проклятый, чтобы про мой образ жизни

на людях рассуждать?! - бешено крикнула Манька Облигация и выругалась матом

так, что я, глядя на эти губы сердечком, выбросившие в один миг залп

выражений, не всякому артиллерийскому ездовому посильных, просто ахнул от

неожиданности.

Манька сморгнула начерненными длинными ресницами, а глаза остались

неподвижными, пустыми, без выражения:

- И чего из этого? Не отказываюсь! Память мамочкину папа мне передал,

погибший на фронте, и сказал, уезжая на войну: "Береги, доченька,

единственная память по маме нашей дорогой". И сам тоже погиб, и осталась я

сироткой - одна-единственная, как перст, на всем белом свете. И ни от кого

нет мне помощи или поддержки, а только вы стараетесь меня побольнее

обидеть, совсем жуткой сделать жизнь мою, и без того задрипанную...

Жеглов поморщился:

- Маня, не жми из меня слезу! Про маму твою ничего не скажу - не знаю,

а папашку твоего геройского видеть доводилось. На фронте он, правда, не

воевал, а шниффер был знаменитый, сейфы громил, как косточки из компота.

- Выдумываете вы на нашу семью, - сказала горько Маня. - Грех это,

дуролом ты хлебаный... - И снова круто заматерилась.

- Ну ладно, - сказал Жеглов. - Надоело мне с тобой препираться.

Маня открыла сумочку, достала оттуда кусок сахару и очень ловко

бросила его с ладони в рот, перекатила розовым кошачьим языком за щеку и

так, похожая на резинового хомячка в витрине "Детского мира" на Кировской,

сидела против оперативников, со вкусом посасывая сахар и глядя на них

прозрачными глазами. Жеглов устроился рядом с ней, наклонив чуть набок

голову, и со стороны они казались мне похожими на раскрашенную открытку с

двумя влюбленными и надписью: "Люблю свою любку, как голубь голубку". И

совсем нежно, как настоящий влюбленный, Жеглов сказал Мане:

- Плохи твои дела, девочка. Крепко ты вляпалась...

И Маня спокойно, без всякой сердитости сказала:

- Это почему еще? - И бросила в рот новый кусок сахару и при этом

отвернулась слегка, словно стеснялась своей любви к сладкому.

- Браслетик твой, вещицу дорогую, старинную... третьего дня с убитой

женщины сняли.

Жеглов встал со стула, прошел к себе за стол и стал с отсутствующим

видом разбирать на нем бумажки, и лицо у него было такое, будто он сообщил

Маньке, что сейчас дождик на дворе - штука пустяковая и всем известная, - и

никакого ответа от нее он не ждет, да и не интересуют его ни в малой мере

ее слова.

А я вытащил из ботинка эту поганую проволоку и стал прикручивать

бечевкой отрывающуюся подметку, но и с бечевкой она не держалась; я показал

Жеглову ботинок и сказал:

- Наверное, выкинуть придется. Сапоги возьму на каждый день...

Поиск по сайту: