ОБМУНДИРОВАНИЕ

ДЛЯ УЧАЩИХСЯ РЕМЕСЛЕННЫХ УЧИЛИЩ

Учащиеся нового набора ремесленных и

железно-дорожных училищ получают полное

обмундирование: шинели, костюмы, белье,

обувь. 1200 шинелей уже изготовила для

московских училищ швейная фабрика им.

Клары Цеткин.

"Труд"

Все эти дни я буквально с сумасшедшей настойчивостью преследовал

эксперта-криминалиста: меня интересовали результаты стоматологической

экспертизы; и вот сегодня, перед обедом, эксперт Родионов позвонил мне по

внутреннему телефону и попросил подняться к нему в лабораторию. Мой интерес

к этой экспертизе и опасения, которые я в последнее время испытывал,

оправдались.

- Ничего утешительного для вас у меня нет, - сказал, разводя руками,

Родионов. - По моей просьбе два очень опытных зубных техника сделали слепки

из пластической массы по образцу...

Родионов любил выражаться научно и образцом называл надкусанную плитку

шоколада, которую мы обнаружили на месте происшествия. Он достал из шкафа и

показал мне два желтоватых слепка, на которых отчетливо вырисовывались

следы зубов.

- Аналогичным образом мы сделали слепки зубов подозреваемого и

потерпевшей, - продолжал Родионов, показывая мне еще четыре зубастые желтые

пластинки, отчего мне стало немного не по себе. - И сравнили их как по

совокупным, так и по отдельным характерным признакам...

- Ну попроще, Родионов! - поторопил я.

Он даже взглядом меня не удостоил:

- Анализ всех этих признаков побуждает прийти к заключению, что следы

на образце не оставлены зубами подозреваемого либо потерпевшей...

Я замер: многое из той картины, которую мы себе нарисовали,

основывалось на том, что Груздев, создавая видимость спокойной беседы,

принес вино и шоколад любимых марок, дабы усыпить возможную

подозрительность Ларисы...

- Извольте убедиться сами... - гудел тем временем Родионов. - У лица,

оставившего следы на образце, нижние центральные резцы имеют значительные

промежутки с остальными зубами. К тому же они несколько повернуты вокруг

своей оси. Этих признаков очевидно не наблюдается в сравнительных

слепках...

Это он был прав, эксперт Родионов, - преодолев отвращение, я сам

сравнил слепки, ничего общего между ними не было.

- Надо же, заваруха! - подосадовал я вслух. - Что же нам теперь-то

делать?..

- Искать третье лицо, оставившее данный след, - невозмутимо сказал

эксперт Родионов, будто мне всего-то и надо было вытряхнуть из карманов

содержимое и там среди пятиалтынных, папирос "Норд" и связки ключей

обнаружить третье лицо.

Неторопливо спускаясь к нам в кабинет, я размышлял о том, что все в

этом деле запуталось окончательно. С самого начала мы полагали, что, желая

избавиться от Ларисы и завладеть квартирой, Груздев обманом и угрозой -

"Неужели тебе некогда? Решай, иначе я сам все устрою!" - организовал мирную

встречу с бывшей женой. Воспользовавшись ее беспечностью, убил, создал

видимость ограбления и ушел, весьма несвоевременно повстречав на лестнице

соседа Липатникова. На квартире в Лосинке спрятал пистолет "байярд" и

уговорил сожительницу подтвердить его алиби, вообще-то надеясь, что никому

и в голову не придет обвинять его в убийстве. Потом возникла загадочная

фигура Фокса, у которого обнаружились вещи Ларисы. Первая версия

заколебалась, потому что у Груздева оказался соучастник. А может быть, и

исполнитель. Несомненный уголовник, человек, способный на все, даже по

мнению любящей его женщины...

Я пришел к себе, уселся за стол, взял лист бумаги и начал рисовать на

нем какие-то бессмысленные фигуры. Сейчас бы самый раз посоветоваться с

кем-нибудь знающим, опытным, умным. Но Жеглов в эти "мерихлюндии" вникать

не станет, скажет: "Опять умничаешь, Шарапов, работать надо..." - а Панков,

как назло, выехал на два дня в Калугу на какое-то серьезное происшествие...

А может, они втроем там, у Ларисы, чай пили перед убийством? Непохоже,

стол явно был накрыт на двоих. Это еще само по себе не доказательство, но

все-таки... Скорей всего, там были все же двое... И что из этого? Ну да,

важно знать, кто там был - Груздев или Фокс? Если Груздев, тогда нет

вопросов. И его видел сосед Липатников. А если Фокс? Его никто не видел,

но... вещи-то у него - тоже трудно представить, что Груздев забрал вещи и

принес их Фоксу... Тьфу, чертовщина какая-то!

Еще раз, сначала: какие доказательства вины Груздева? Его намерение

завладеть квартирой, получить развод. Впрочем, тут еще надо пораскинуть

мозгами - мало ли людей хотят завладеть квартирой или получить развод?

Сколько угодно! Но ведь они же не идут убивать ради этого? Дальше - он

отрицает, что был в этот вечер у Ларисы. Как бы я рассуждал на его месте?

Да очень просто: раз был там, значит, я и убил. Выходит, лучше

отказаться... М-да-а, закруточка... Что дальше? Пистолет "байярд" в

Лосинке. Вот тут уж не открутишься. На этом мы, в общем, и стоим сейчас.

Что, если даже не сам убил, то потребовал от Фокса, чтобы тот немедленно

принес ему пистолет?..

Прямо башка трещит, никак не могу все эти вещи в одну горсть ухватить.

Груздев, Лариса, Фокс, Соболевская, чемодан у Верки, ящерица у Маруськи,

пистолет в Лосинке... Груздев и Фокс, Груздев и Фокс... Постой-ка, друже, а

почему это Груздев и Фокс у нас все время вместе, вроде близнецов

неразлучных? А если их разлучить? Ведь Соболевская ясно сказала, что у

Фокса с Ларисой было "серьезно". Не зря же Лариса и с работы уволилась, и

деньги из сберкассы вдруг взяла? Тогда при чем здесь Груздев?.. Ага, при

том, что пистолет-то все-таки у него, против такого факта не попрешь... А

если они независимо друг от друга...

На этом мои рассуждения прервались, потому что пришел Жеглов и начал

накручивать со страшной силой телефон - это только он один и умел за десять

минут позвонить в сто мест и со всеми поговорить исключительно

содержательно: "Але, Жеглов звонит. Ну как?.. Ага, жми...", или "Але,

Жеглов... Значитца, так: сегодня не стоит, завтра посмотрим...", или,

наконец, "Петюня, от Гордеича привет, к нему забеги, он скажет...". Я хотел

поделиться с ним своими сомнениями, но в это время задребезжал мой

внутренний телефон - звонили из лаборатории дактилоскопии. Лаборантка

сказала канцелярским голосом:

- Передайте капитану Жеглову, что пальцевый отпечаток на бутылке

"кюрдамира" оставлен не Груздевым, не Груздевой, а третьим лицом. Акт

можете получить у секретаря отдела... - И положила трубку.

Опять это треклятое третье лицо! Ох, пора бы уже с ним познакомиться!

Я хотел передать это миленькое сообщение Жеглову, но снова меня отвлек

внутренний телефон:

- ОББ? Дежурный по КПЗ старший лейтенант Фурин. Числящийся за вами

арестованный Груздев просится на допрос...

Перешагивая, по своему обыкновению, через две ступеньки сразу, Жеглов

мне крикнул:

- Все, поплыл наш клиент, сейчас каяться будет!

Я молча кивнул, хотя особой уверенности в этом не испытывал. Ну да что

загадывать - через минуту узнаем.

Груздева привели в следственный кабинет сразу же, он угрюмо, не глядя

в глаза, поздоровался, опустился на привинченный табурет. Мне стула не

было, и, хотя я мог принести его из соседней камеры, я остался на ногах,

выглядывая в окно, из которого виднелась внутренность "собачьего дворика" -

места для прогулок служебных собак.

Жеглов развалился за следовательским столом, но лицо его было

внимательным и сочувственным; я понял, что он хочет подыграть Груздеву,

всячески войти в его положение, не раздражать его победным видом. Но

Груздев не обращал на Жеглова ровно никакого внимания, он просто сидел на

табурете и тоскливо молчал, бездумно уставившись в верхний переплет окна,

сквозь которое виднелся голубой кусочек неба и длинное, похожее на

бесконечный железнодорожный состав, облако. Жеглов понял, что разговор

придется начинать ему - не сидеть же здесь до вечера.

- В молчанку играть будем? - спросил он вежливым голосом.

Груздев пожал плечами, скривив тонкие губы.

- Дежурный доложил, что вы хотите поговорить со мной, - сказал Жеглов

терпеливо. - Так, нет?

- С вами или с кем-нибудь еще, мне все равно... - разлепил наконец

губы Груздев. - С вами меньше, чем с кем бы то ни было...

- Да почему же, Илья Сергеич? - искренне удивился Глеб. - Чем же я-то

лично вам досадил? Ведь вот товарищ Шарапов, например, или следователь - мы

ведь одним делом занимаемся!

- Слушайте, бросьте вы это словоблудие! - выкрикнул Груздев и еще

передразнил:- Де-елом вы занимаетесь! Не делом - то-то и оно, что не делом,

невинного человека в тюрьме держите!

- Во-она, значитца, что-о... - пропел Жеглов. Встал, подошел вплотную

к Груздеву. - Я-то думаю, заела человека совесть, решил грех с души

снять... А ты опять за старое!

- Вы мне не тыкайте! - яростно закричал Груздев. - Я вас чуть не вдвое

старше, и я советский гражданин... Я буду жаловаться!..

- Между прочим, это ведь все равно, как обращаться - на "ты" или на

"вы", суть не меняется, - сказал Жеглов, возвратился к столу и уперся

сапогом в стул. - Какая в самом деле разница будущему покойнику?..

Даже у меня дрожь прошла по коже от тихого и вроде ласкового голоса

жегловского, а уж у Груздева и вовсе челюсть отвисла, бледный он стал прямо

до синевы. Но держится молодцом.

- Кто из нас раньше покойником будет, это мы еще посмотрим, - говорит.

- А засим я с вами разговаривать не желаю.

- А я желаю, - улыбнулся Жеглов. - Я желаю услышать рассказ о

соучастнике убийства Фоксе. Я желаю между вами соревнование устроить: кто

про кого больше и быстрее расскажет. От этого на суде будет зависеть, кто

из вас пойдет паровозом, а кто - прицепным вагоном. Понятно излагаю?

Груздев так впился в него взглядом, - видно, что волнуется, но молчит.

Потом на меня посмотрел и давит из себя:

- Мне давно, из книжек конечно, известен прием: один следователь

грубый и злой, а другой - контратип. И по психологии допрашиваемый

стремится к "доброму", чтобы рассказать то, что собирался скрыть... Тем не

менее я вас очень прошу - уйдите, а с ним вот, - тут Груздев на меня

указал, - с ним мы поговорим...

Жеглов расхохотался:

- Добра! Шарапов у нас следователь молодой, но настырный. Пусть

попрактикуется, не возражаю...

Мне, конечно, комплимент жегловский не понравился: в моем-то возрасте

уже не учеником желторотым - мастером пора быть... Но я, конечно,

промолчал, а Жеглов сказал уже в дверях:

- Спасти свою шкуру можно только чистосердечным признанием и глубоким

раскаянием. Как говорится, зуб за зуб, ребро за ребро, а печенка за

селезенку... Про Фокса надо все рассказать... пока не поздно... - Захлопнул

тяжелую, с "волчком", дверь, и долго еще слышался его смех под

аккомпанемент сапожного скрипа, и я почему-то подумал, что Глеб, хоть и не

"тыкал" больше Груздеву, но и на "вы" ухитрился к нему ни разу не

обратиться. Я сел за стол и сказал попросту:

- Илья Сергеич, я действительно в милиции недавно, и опыта нет

никакого, и в юриспруденции этой самой я не очень, но... вот какая штука.

Я, когда разведротой командовал, любил к наблюдателю нового человека

подсылать - старый ему видимую обстановку докладывал, а тот свежим глазом

проверял. И, представьте, очень удачно это порой получалось, потому что у

наблюдателя от целого дня напряженного всматривания глаз, что называется,

замыливался; он, чего и не было, видел и, наоборот, не замечал порой того,

что внове появлялось. Понимаете?

Груздев, мне показалось, слушал меня с интересом. И кивнул. А я дальше

свою мысль развиваю:

- Тут ведь какая штука? У Жеглова, может, и действительно глаз на

что-то замылился. Да и характером вы не сходитесь, ну прямо как кошка с

собакой, черт побери! Вы мне-то хоть поверьте: не собираюсь я вас делать

козлом отпущения. Виноваты - ответите. Невиновны - идите, как говорится, с

миром. Но я хочу разобраться. Понимаете - ~разобраться~.

- Но вы же не верите ни одному моему слову, - нерешительно сказал

Груздев.

- И не надо! - горячо сказал я, - На что нам верить, не верить - нам

надо ~знать~. Вы мне тоже можете не верить, будем только на факты

ориентироваться. Ну, еще... на здравый смысл.

- Хорошо. Если на здравый смысл, давайте попробуем, - согласился

Груздев. - У меня тогда сразу вопрос, как раз на здравый смысл. Я,

собственно, по этому поводу вас и вызывал.

- Слушаю, - сказал я;

- Мне предъявили заключение экспертизы, из которого следует, что из

моего пистолета выстрелили нестандартной пулей, так, нет?

Я подтвердил, не подозревая еще, куда он клонит. А он продолжал:

- При вас во время осмотра в шкафу нашли пачку фирменных патронов

"байярд", если вы помните, я сам указал, где они лежат. Теперь скажите на

милость вы, человек военный, зачем же мне, имея фирменные патроны, заряжать

пистолет нестандартным, рискуя, что его в самый ответственный момент

перекосит, заест и тому подобное. А? Не знаете? Так я вам отвечу: настоящий

убийца не знал, где патроны, и зарядил пистолет первым попавшимся, более

или менее подходящим по размеру! Ясно?

- Допустим. Но вот как вы объясните, что пистолет обнаружен в вашей

новой квартире?

- Вот! Вот это вопрос вопросов, - задумчиво сказал Груздев. - Им вы

меня наповал бьете. Но при желании можно ответить и на него. Я уже ответил

- не знаю. А вам - вам надо искать как следует...

Хитер он, конечно, бесовски хитер - я это давно заметил!

- Мы и ищем. И кое-что уже нашли. Поэтому товарищ Жеглов и спрашивал

вас про Фокса, - сказал я.

- Я не знаю никакого Фокса! - горячо воскликнул Груздев. - Поверьте, я

бы сразу сказал... Я только догадываюсь, что это у него нашли браслет

Ларисы - в виде ящерицы. Так или нет?

Все-таки Груздев не тот человек, с которым можно на откровенность

идти. И я сказал:

- Это вы не совсем в точку попали, но, как у нас на фронте говорили,

действия ведете в правильном направлении.

- Хорошо, - кивнул Груздев, - не хотите говорить, не надо. Но вы же

сами предложили разбираться с точки зрения здравого смысла...

- И, главное, фактов, - вставил я.

- И фактов. Но начнем со здравого смысла. Вы во всяком случае исходите

из того, что убийца - я. И уже все факты рассматриваете под этим углом

зрения. Вы, может быть, этого не знаете, но в науке существует способ

доказательства от противного. Допустите на десять минут, что я к этому делу

не причастен...

- Да как же это я могу допустить!.. - взвился я.

- Подождите, подождите. Я же говорю, на десять минут. Ну что вам

стоит?

- Хорошо, допустим.

- Если это допустить, вся ваша система доказательств начнет рушиться,

как карточный дом, - сказал Груздев.

Я вспомнил, как уже пытался сегодня связать все наши факты, чтобы

подпереть обвинение Груздева, и как эти подпорки все время ускользали из

рук, шатались, не хотели стоять на месте. Ну пусть теперь он их попробует

на прочность. Но сказал бодро:

- Интересно поглядеть, как это у вас получится?

- Сейчас увидите, - пообещал он и начал: - Уже на первом допросе вы

исходили из того, что, ненавидя Ларису, я решил избавиться от нее. Я

действительно любил ее когда-то, но... Долго рассказывать, что там и как у

нас происходило, но любовь выгорела - вся, дотла. Вы считаете, что антипод

любви - ненависть. Но, поверьте, это вовсе не так! Настоящий антипод любви

- равнодушие... И ничего, кроме равнодушия, Лариса у меня в последнее время

не вызывала. Квартира... Квартира, как вам известно, моя, и вопрос ее

обмена был лишь вопросом времени. Кстати, известно ли вам, что Лара хотела

вернуться к матери, но именно я решил оставить ей часть своей площади? Если

нет, спросите у Наденьки, у их матери - они подтвердят. Неужели я произвожу

впечатление человека столь нетерпеливого и к тому же столь жестокого, что

мне легче убить, чем подождать месяц-два? - Груздев внимательно смотрел на

меня, рассчитывая увидеть, какое впечатление производят его слова, но я

хоть и думал, что наши мнения здорово совпадают, просто он до конца эти

вещи закругляет и додумывает, но виду не подавал, сидел и слушал - давай,

мол, излагай, раз условились...

Я протянул Груздеву папиросу, он поблагодарил кивком, заломил мундштук

по-своему - стабилизатором, прикурил и продолжал:

- Важной уликой против меня вы считаете заявление этого алкоголика

Липатникова о том, что он меня видел на лестнице. Но я вам еще раз говорю:

я был там не в семь часов, а в четыре! И Ларису дома не застал, поэтому и

написал записку... Я не знаю, как мне это доказать, но помогите мне! В

конце концов, почему слова Липатникова ценнее, чем мои? Но ему вы верите

безоговорочно, мне же вовсе не верите...

- Ваш сосед - человек незаинтересованный, - подал я голос.

- Ну, допустим. Но он ведь только человек, эраре гуманум эст -

человеку свойственно ошибаться... Тем более, как это положено, всех соседей

расспросите, осмотрите его часы, - может быть, они врут, - еще что-нибудь

сделайте! Только делайте, не сидите сиднем, успокоившись на одной версии.

Еще раз мою жену допросите, квартирохозяйку, сопоставьте их рассказы - тут

миллиграммы информации могут сыграть счастливую или роковую роль...

- Хорошо, - перебил я его. - Я обещаю вам еще раз все это проверить

досконально. Но вы отвлеклись...

- Да. Действительно... - Груздев тряхнул головой, словно освобождаясь

от порыва чувств, который он себе только что позволил. - Главная улика

против меня, просто-таки убийственная, - этот злосчастный "байярд"...

- Еще и страховой полис... - напомнил я.

- И этот дурацкий полис, о существовании которого я даже не

подозревал! Если предположить, что я не имею отношения к убийству...

- То выходит, вы прямо так и сказали Жеглову, что мы их вам

подбросили, - встрял я. - А зачем - вы об этом подумали? Наши ребята каждый

день жизнью рискуют...

- Подумал, - сказал Груздев твердо. - Вероятно, я был не прав. Не

вдаваясь в обсуждение ваших моральных качеств, я подумал, что для того,

чтобы эти вещи мне подбросить, вы должны были иметь их сами... А это уже

маловероятно. Значит, их подбросил мне убийца, и отсюда следует, что он

меня знал. Вот в этом направлении вам и надо искать...

Я невольно усмехнулся: войдя в роль, Груздев начал давать мне

указания, будто он сам был моим начальником, а не Глеб Георгиевич Жеглов.

Наверное, что-то такое есть в моем характере, если все вокруг меня, только

познакомившись, уже пробуют мною командовать. Но я, честно говоря,

командиров таких самозванных недолюбливаю, с меня тех хватает, которые по

уставу положены. Потому я и сказал Груздеву:

- В каком направлении искать, это вы меня не учите, сообразим сами

кое-как!

Он, видно, понял, что хватил лишку, потому что сразу же вроде как

извинился:

- Да мне и в голову не приходило... без меня учителя найдутся. Я

просто хотел сказать, что самая у вас неблагодарная задача - доказать мою

вину. Поскольку я не виноват и рано или поздно это откроется, я в это свято

верую, а то бы и жить дальше не стоило... - Он тяжело, судорожно как-то

вздохнул, добавил: - Был такой китайский мудрец, Конфуций его звали, вот он

сказал однажды: "Очень трудно поймать в темной комнате кошку. Особенно если

ее там нет..."

Поймать в темной комнате кошку - это значит доказать, что он убил

Ларису. А кошки в комнате вовсе нет... М-да, это он лихо завернул, красиво,

надо будет Глебу рассказать, он такие выражения любит. К слову вспомнилась

мне "Черная кошка", и от этого я почему-то почувствовал себя неуверенно,

тоскливо мне стало как-то. Помолчал я, и Груздев сидел молча, в камере

нашей было тихо, и только на первом этаже слышался смех и крепкие удары

костяшками о стол - свободная от караула смена забивала "козла". Ввел он

меня все-таки в сомнение, Груздев, надо будет все, о чем он толкует, до

ногтя проверить. А я, выходит, никак на него повлиять не смог? Сильнее он

меня выходит? Это было как-то обидно осознавать.

- Илья Сергеич, все, про что мы говорили, - это, куда ни кинь,

воображение. Ну поскольку мы вообразили, что вы не виноваты. А факты

остаются, и для суда их, по моему разумению, будет вполне достаточно, чтобы

вас осудить. А какой будет приговор, вы сами знаете, у вас в камере

Уголовный кодекс имеется. Так не лучше ли сознаться - ведь у вас наверняка

какие-то причины были, ну, не уважительные конечно, а эти... смягчающие,

что ли. Суд учтет и может вам жизнь сохранить...

Груздев вскочил, лицо и шея пошли у него красными пятнами, он

закричал:

- Нет! Никогда! Признаться в том, чего не совершал, да еще в убийстве?

Никогда! Как же я жить-то дальше буду, убийцей?.. Не-ет... Уж если мне

суждена эта Голгофа... я взойду на нее... я взойду... Не-ет, мой друг, -

сказал он глухо, но очень твердо, окончательно: - Раз уж я человеком

родился, надо человеком и умереть...

По комнате растеклось, всю ее до отказа заполнило тяжелое наше

молчание; каждый думал о своем, а внизу по-прежнему с треском, с хрустом

врубали "козла", гомонили, смеялись. На окно, шелестя здоровенными

крыльями, слетел сизарь, он заглядывал в комнату и смешно крутил крохотной

головкой, словно приглашая выйти из прокуренного помещения, подышать свежим

воздухом. Груздев долго смотрел на него, а когда голубь, захлопав крыльями,

взлетел в небо, проводил его взглядом, и вдруг лицо его, суровое, сухое, с

жесткими складками вдоль рта, утратило на моих глазах четкость, черты стали

расплываться, губы жалко задрожали - Груздев плакал! Я неуклюже попытался

успокоить его, и так мне было невыносимо видеть взрослого плачущего

мужчину, что я отвернулся к окну, делая вид, что не замечаю его слез, и он

сам, видимо, старался сдержаться изо всех сил, и за моей спиной раздавалось

тяжелое сопение и храпящие всхлипы, похожие на рычание.

Успокоившись наконец, он сказал:

- Не вижу я выхода! Весь в уликах, - будто меня кто-то нарочно

запутал... Я ведь всю жизнь был практическим человеком, но... Я не могу

бороться с неведомой тенью, да еще отсюда, из тюрьмы... Я не могу искать в

темной комнате кошку... И мне отсюда не вылезти... - Он судорожно вздохнул,

как вскрикнул, по-детски, ладонью, утер мокрое от слез лицо, поднял на меня

глаза: - Послушай, Шарапов! Я вижу, ты хороший парень, неиспорченный...

Пойми, меня может спасти только пойманный настоящий убийца. Прошу, заклинаю

тебя всем святым - ищи его, ищи! Найди! Ты сможешь, я верю. Пойми, если вы

его не найдете, вы сами станете убийцами - вы убьете ни в чем не повинного

человека!..

Я нажал кнопку, вызывая дежурного надзирателя, поднялся, и Груздев

крикнул мне, уже в дверях, руки назад:

- Даже если меня осудят, ищи его, Шарапов! Не жизнь, хотя бы честь мою

спаси!..

С тяжелым сердцем ехал я в радиокомитет - Груздев не то чтобы убедил

меня в своей невиновности, но и мою уверенность в противоположном он размыл

основательно. Конечно, стоило бы все это обсудить с Жегловым, но он, скорее

всего, назовет меня сентиментальной бабой и поднимет на смех, и я был даже

рад, когда после допроса Груздева не застал его в кабинете: умчался куда-то

в город. А я решил узнать на радио, когда и какой именно матч

транслировался двадцатого октября, во сколько точно кончился, с каким

результатом и так далее, - больше полагаться на приблизительные вычисления

Жеглова я не хотел.

Совсем молоденькая девчурка - на улице я бы ей больше шестнадцати ни

за что не дал - оказалась редактором спортивных передач и дежурила в тот

день. Разговор у нас с ней предстоял короткий, по моим расчетам, но, вместо

того чтобы ответить путем на мой вопрос, редакторша сама спросила,

порывшись в аккуратных папках-скоросшивателях:

- Вас какой матч интересует?

Я удивился - только что я уже сказал ей, что интересуюсь матчем

двадцатого октября. На что девица спокойно мне возразила:

- Двадцатого транслировались два матча - конец сезона и очень

напряженная таблица розыгрыша...

X x x

В Москве семьсот детских садов.

Ежедневно их посещает 70000 ребят.

Количество садов все время возрастает.

В хорошем помещении на Лефортовском валу

создан детский сад для 250 детей.

Недавно гостеприимно открыл свои двери

для ста маленьких хозяев детский сад в

Свердловском районе.

"Вечерняя Москва"

...Меня, как говорил старшина Форманюк, будто пыльным мешком по голове

из-за угла стукнули; во всяком случае, редакторша спросила с недоумением:

- Случилось что-нибудь очень серьезное?

- Да, золотко, - сказал я торопливо. - Говорите, да поскорее, какие

были матчи, где, во сколько и тому подобное...

Редакторша пожала узкими плечиками:

- Пожалуйста. Двадцатого октября, четырнадцать часов. Трансляция со

стадиона "Динамо". Ведущий - Вадим Синявский. Двадцать две тысячи зрителей.

Кубок СССР. Играли ленинградский "Зенит" и московский "Спартак". Счет 4:3.

Передача окончилась в пятнадцать пятьдесят пять. Там же - календарная

встреча ЦДКА-"Динамо", в семнадцать часов...

- Стоп, девушка, хватит!.. - заорал я и умчался, наверняка оставив у

молодой редакторши не самое лучшее впечатление о московских сыщиках.

Когда я вернулся из Лосинки, переполненный самыми поразительными

новостями, какие только можно себе представить, Жеглов уже сидел в кабинете

за своим столом и сосредоточенно работал над какими-то записями. Он поднял

голову, довольно хмуро взглянул на меня, буркнул:

- Ты где шляешься, Шарапов? Время уже к семи, а тебя все нет...

- Сейчас доложу, - пообещал я, скинул плащ, причесался и занял

выжидательную позицию. Глеб дочитал записку, перевернул ее вниз текстом,

ухмыльнулся:

- Ну, валяй, орел, докладывай. По лицу вижу, сейчас будешь хвастаться.

- Так точно, - сказал я. - Только не хвастаться, а сообщать о

результатах проверки. Хвастаться нескромно как-то...

- Ну-ну, скромник... Слушаю.

Я выждал немного, чтобы как в театре, эффектно, и сказал:

- Груздев невиновен. Освобождать его надо!

Получилось не так, как в театре, а наоборот, будто бухнул я холостым.

Жеглов поморщился, сказал хладнокровно:

- Да ты шутник, оказывается. Ну ладно, шути дальше.

- Я не шучу, - сказал я. - В книжке, которую ты мне дал, написано, что

сила доказательств - в их вескости, а не в количестве. И я с этим

согласен...

- Тогда порядок, - не удержался Жеглов.

Я не стал заводиться, кивнул:

- Ага, точно. Вот я поговорил по душам с Груздевым и понял. Что у нас

с ним что-то получается не то. Калибр не такой у человека, чтобы из-за

квартиры на душегубство пойти...

Жеглов снова перебил меня.

- Я, конечно, не Лев Толстой, - сказал он. - Но тоже отчасти

психолог... И хочу внести некоторую ясность с Груздевым. Почти все

сослуживцы характеризовали его как человека скрытного. Да мы и сами в этом

убедились. А скрытность обязательно означает притворство, - значит, ложь...

Уже одного этого немало, потому что притворщик, врун - потенциальный

преступник...

Я эти рассуждения даже дослушивать не стал.

- А если человек скрытный от застенчивости, например? - сказал я, но

сообразил сразу, что к Груздеву это, пожалуй, вряд ли относится, и

поправился: - Или от скромности? Тоже потенциальный преступник?

Жеглов, конечно, зацепился:

- Скромный он-это да, точно, прямо институточка голубая, чистая, как

мак! - И, довольный собой, посмеялся немного, а потом посерьезнел как-то с

ходу, будто тряпкой с лица смех стер, сказал: - Давай к делу, что ты бодягу

развел...

- Так я и собирался к делу, а ты тут со своей психологией, - сказал я

досадливо. - Можешь ты меня минуту послушать, не перебивая?

Мы рассчитали, что сосед Ларисы видел Груздева на лестнице около семи

часов - как раз в это время кончился матч ЦДКА-"Динамо"...

- Ну?

- Ты помнишь, что сосед этот, Липатников, времени не знал, только по

футболу мы и сориентировались?

- Так.

- И кто играл, он не помнил, помнишь? Он еще сказал, что не болеет...

- Заладил: "помнил", "помнишь"! Не тяни кота за хвост, что у тебя за

привычка!..

- Я не тяну, я хочу, чтобы ты все до мелочи вспомнил - это очень

важно. Так вот, на радио мне сказали, что в этот день был еще один матч,

"Зенит"-"Спартак", и трансляцию его закончили в четыре. Понимаешь - в

четыре! Соображаешь, что это значит? - спросил я и протянул Жеглову справку

из радиокомитета.

Он взял справку, внимательно прочитал ее, с недоумением посмотрел на

меня, повертел справку в руках, будто хотел еще что-нибудь из нее выжать,

но больше там ничего не было написано, и он сказал:

- М-да... Это несколько подмывает показаниям соседа... Но мы ведь на

них меньше всего базировались.

- Я извиняюсь, - сказал я запальчиво. - Это, по-моему, подмывает не

показания соседа, а наши с тобой расчеты. Сосед что? Он утверждает, что

видел Груздева после матча, а когда это было, ему неизвестно. А Груздев

сразу сказал, что встретил Липатникова в четыре. Это как будем понимать? Он

ведь показания соседа предусмотреть не мог?

- Да черт с ними, с этими показаниями, - сердито сказал Жеглов. - Мы и

без них бы, обошлись.

- Пока не обходились. Ты же сам про скрытность Груздева толковал и

целую теорию из нее вывел: раз скрывает, что был в семь, значит... и все

такое прочее...

Жеглов разозлился всерьез:

- Слушай, орел, тебе бы вовсе не в сыщики, а в адвокаты идти! Вместо

того чтобы изобличать убийцу, ты выискиваешь, как его от законного

возмездия избавить.

И оттого, что он разозлился, я, наоборот, как-то сразу успокоился и

сказал ему уважительно:

- Глеб Георгиевич, ну что ты на самом деле... Мы ж с тобой одну работу

работаем, просто я хочу, чтобы возмездие действительно законное было, - как

говорится, без сучка-задоринки. Ты же лично против Груздева ничего не

имеешь, верно? Но уверился, что он преступник, и теперь отступать не

хочешь...

- А почему это я должен отступать? - рассердился Жеглов.

- А потому, что факты. Вот ты послушай меня спокойно, без сердца. Я

после разговора с Груздевым думал много... плюс все делишки Фокса этого

растреклятого. Понимаешь, ведь между ними ничего не может быть общего, не

могу я себе представить, чтобы такие разные люди могли промеж себя

сговориться как-либо...

- Ты еще много чего не можешь представить, - вставил Жеглов.

- Не заедайся, Глеб, - попросил я его. - Лучше слушай. Соболевская мне

малость глаза приоткрыла. Мы с тобой все время считали, что Груздев, в

крайнем случае, мог навести Фокса на Ларису, так? Оказывается, Фокс и без

Груздева ее знал и у них были отношения. Серьезные, ну, со стороны Ларисы,

стало быть...

Глеб закурил, сильно затянулся, так что щеки впали, сказал:

- Ну-ну, продолжай, психолог...

Я на это не обратил внимания, мне важно было ему все разъяснить, чтобы

он, как и я, уразумел расстановку сил.

- Когда я про второй матч узнал, у меня в башке будто осветилось. Ты

сам посмотри, все ведь как нарочно складывается: патрон нестандартный,

палец на бутылке не его, след на шоколаде чужой. И что в четыре был, а не в

семь, вполне возможно. А если в четыре, а не около семи, то остается

одна-единственная улика - пистолет...

Глеб снова затянулся и процедил:

- Одна эта улика сто тысяч других перевесит...

- Ага. Вот я и понял, что точно так же может думать Фокс. Поэтому я

поехал в Лосинку и расспросил обеих женщин о том, что было двадцатого и

двадцать первого октября - подробно, по минутам...

Глеб даже со стула поднялся:

- И что?..

- Утром двадцать первого, часов в одиннадцать, пришел проверять

паровое отопление перед зимой слесарь-водопроводчик. Крутился по дому минут

двадцать. Высокий, черный, красивый, под плащом - военная одежда. В

хозконторе поселка водопроводчик с такими приметами не значится... - Я с

торжеством посмотрел на Глеба: - Вопросы есть, товарищ начальник?

Жеглов в мою сторону даже не высморкался. Нещадно скрипя блестящими

сапогами, принялся ходить по кабинету из угла в угол, долго ходил, потом

остановился у окна, снова долго там рассматривал что-то, ему одному

интересное. Не поворачиваясь ко мне, сказал:

- Жена Груздева, чтобы мужа выручить, под любой присягой покажет, что

это ты пистолет подбросил. Или расскажет, о чем говорили отец Варлаам с

Гришкой-самозванцем в корчме на литовской границе. Квартирохозяйку тоже

можно заинтересовать. Или запугать. Это не свидетели.

Опять вся моя работа к чертовой бабушке! Беготня, все волнения мои -

коту под хвост. Я аж задохнулся от злости, но спросил все-таки негромко:

- А кто же свидетели?

По-прежнему глядя в окно, Жеглов кинул:

- Фокс. Вот единственный и неповторимый свидетель. Для всех, как

говорится, времен и народов. Возьмем его, тогда...

Чуть не плача от возмущения, я заорал:

- Но ты же сам знаешь, Груздев не виноват! Что же ему, за бандита

этого париться?! У него, может, каждый день в тюрьме десять лет жизни

отымает!

Жеглов наконец повернулся, но глядел он куда-то вбок, и голос у него

был злой, холодный:

- Ты лишние сопли не разводи, Шарапов. Здесь МУР, понял? МУР, а не

институт благородных девиц! Убита женщина, наш советский человек, и убийца

не может разгуливать на свободе, он должен сидеть в тюрьме...

- Но ведь Груздев...

- Будет сидеть, я тебе сказал. А коли окажется, что это Фокса работа,

тогда выпустим, и все дела. И больше об этом - хватит, старший лейтенант

Шарапов. За дело несу персональную ответственность я, извольте соблюдать

субординацию!..

Замолчал он, и мне как будто говорить нечего стало, хотя и вертелось у

меня на языке, что Жеглов - это еще не МУР, что во всем этом нет логики и

нет справедливости, но как-то заклинил он меня своим окриком: ведь я

как-никак военная косточка и пререкаться с начальством в молодые еще годы

отучен... В репродукторе голос певца старательно, с коленцами выводил: "В

моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю-ю-ю..." Только он и звучал

в нехорошей тишине между нами, двумя довольно упрямыми мужиками, приятелями

можно сказать...

В пепельнице лежали и дымили обе наши "нордины", и случайно залетевший

сквозь окно лучик солнца пересекали две струйки дыма - одна ярко-голубая,

плотная, другая светлая, почти прозрачная, - и я подумал: как странно, у

двух одинаковых папирос дым совсем разный, вот один, голубой, выстлался

понизу, вдоль стола, а другой, белый, тянется вверх. Я посмотрел на

Жеглова, он снова отвернулся к окну, загораживая весь проем широкой спиной,

а я думал о его шуточках, о всей его умелости, лихости и замечательном

твердом характере. "Железный парень наш Жеглов", - сказал однажды о нем

Коля Тараскин, и это было, конечно, правильно...

В девять часов утра конвой доставил Ручечника к нам в кабинет. Камера

никому, видать, не в пользу - за эти дни он сильно сдал: пожелтело лицо,

редкая жесткая щетина прибавила добрых два десятка лет, крупная тяжелая

челюсть, придававшая ему мужественное выражение, как-то неуловимо

вытянулась, стала просто длинное, старческое, глаза запали и недобро

поблескивали из глубоких глазниц. Я усадил его на стул в углу кабинета, и

он уставился на свои пижонские штиблеты, которые из-за вынутых шнурков

сразу приобрели какой-то жалкий, нищенский вид. Жеглов разгуливал по

кабинету, напевая под нос: "Первым делом, первым делом самолеты", я сидел

за своим столом, глядя на Ручечника, и длилась эта пауза довольно долго,

как в театре, пока он, хрипло прокашлявшись, не сказал:

- Чего притащили, начальники? Покимарить вдосталь и то не дадут...

На что Жеглов быстро отозвался:

- Не лги, не лги, Петр Ручников, тебе спать сейчас совсем не хочется,

бессонница у тебя сейчас!

Ручечник спорить не стал, он уныло смотрел куда-то в стену за спиной

Жеглова, взгляд был у него грустный и сосредоточенный. Потом без видимой

причины повеселел, попросил у Жеглова чинарик, и тот, лихо оторвав зубами

конец папиросы, протянул ее вору:

- На, пользуйся моей добротой... - И, подождав, пока Ручечник сделал

несколько жадных затяжек, осведомился: - Не надоело бока давить в нашем

заведении?

- Ох надоело, начальник! - искренне сказал Ручечник. - Можно сказать,

от одной скуки тут околеешь. Сидит со мною хмырь какой-то залетный -

деревня, одно слово, ни в очко, ни в буру не может...

- А на воле благода-ать... - соблазнял Жеглов. - По нынешнему времени

ты бы уже огрел бутылочку, поехал бы на бегах рискнул...

Ручечник аж всхлипнул огорченно от таких замечательных, но - увы! -

недоступных возможностей:

- Чего толковать, на воле жизнь куда красивше, чем в седьмой камере,

да куда денешься? - Он с хрустом потянулся, широко зевнул:- О-ох, тошно

мне, граждане начальники, отпустили бы мальчишечку...

- И отпустим, - с готовностью и вполне серьезно сказал Жеглов. - Ты

мне Фокса, я тебе волю. Мое слово - закон, у любого вора спроси!

- Точно. Ты мне волю, а Фокс? - Ручечник опустил голову и говорил тоже

серьезно: - Он ведь меня погубит. Фокс - человек окаянный. На первом же

толковище не он, так дружки его меня по стене размажут, ась?

Он поднял голову, смерил Жеглова глазами, и ничего в его лице не

осталось дурашливого, что было еще минуту назад, а видны были только испуг

да тоска по свободе, такой близкой и такой невозможной.

- Не так страшен черт, как его малюют, - построил улыбку Жеглов. - Мы

ведь его все равно возьмем...

- Только не через меня, только не через меня, - быстро забормотал

Ручечник. - Мне главное, чтобы совесть чиста, я тогда на любом толковище

отзовусь...

Глеб пожевал губами, лицо его стало суровым.

- Ты Фокса боишься... - сказал он не спеша. - Напрасно... Тебе пока

что меня надо бояться, я тебя скорее погублю, коли ты так...

- Эхма, тюрьма, дом родной! - отчаянно махнул рукой вор. - Отпилюсь на

лесоповале - и с чистой совестью на волю! Вы не подумайте, начальнички, что

я злыдень такой... - Лицо его сморщилось, казалось, он вот-вот заплачет. -

Что я, вам помочь не хочу? Хочу, истинный крест! Но не могу! Я вам вот

байку одну расскажу - без имен, конечно, но так, для примеру. Хочете?

- Ну-ну, валяй, - разлепил губы Жеглов.

- Есть такое местечко божье - Лабытнанга, масса градусов северной

широты... И там лагерь строжайшего режима - для тех, кому в ближайшем

будущем ничто не светит. Крайний Север, тайга и тому подобная природа.

Побежали оттуда однова мальчишечки - трое удалых. Семьсот верст тундрой да

тайгой, и ни одного ресторана, и к жилью не ходи - народ там для нашего

брата просто-таки ужасный. И представьте, начальники, вышли мальчишечки к

железке. Двое, конечно.

- А третий? - спросил я. - Не дошел?

Ручечник сокрушенно покачал головой, вздохнул:

- Не довели. За "корову" его, фраеришку, взяли.

- Как это?! - оторопело спросил я.

- Как слышал. Такие у нас, значит, ндравы бывают. Жизнь - копейка. А

уж для Фокса - тем более...

Ручечника увели - дальше разговаривать с ним было без толку, он явно

предпочитал отсидку встрече с Фоксом. Оставалась Волокушина. Жеглов сбегал,

переговорил с ней, и она без особого сопротивления согласилась позвонить

Ане. Со связистами все было заранее договорено, и не прошло и часа, как мы

сидели в маленькой уютной комнате Волокушиной в Кривоколенном переулке, 21.

В комнате даже после обыска было чисто и уютно; массивный торгсиновский

буфет сиял промытыми резными стеклами, кружевной подзор на кровати и такая

же салфеточка под телефоном топорщилась от крахмала, мраморные слоники -

семь штук по ранжиру на буфете - сулили счастье, которого Волокушина так

жадно хотела, да не дождалась...

После того как Волокушина позвонила по телефону бабке Задохиной,

разговаривать нам было особенно не о чем - инструкции полной мерой были

выданы по дороге, - мы сидели молча, думая каждый о своем, и только старший

сержант Сафиуллин из отдела связи, приехавший с нами для обеспечения

нормальной работы аппаратуры, время от времени проверял, не фонят ли

наушники, которые он для нас с Жегловым подключил к телефону параллельно.

Конечно, прождать можно было черт те сколько - и сутки, и двое, - но нам

повезло: минут через сорок телефон задребезжал, и Волокушина, резко

побледнев, сняла трубку. Мы тоже прижали к ушам наушники. Мужской низкий

голос прозвучал так, будто звонили из соседней квартиры:

- Света?

- Да, я... - Волокушина глазами, всем лицом, головой показала нам, что

это Фокс.

- Где Петька? - требовательно спросил Фокс.

Точно так, как было уговорено, Волокушина зашлась в плаче, сквозь

который прорывались отдельные несвязные слова.

- Ты что ревешь, дура? - спросил Фокс злобно. - Говори толком!

- Пе-е-етеньку посадили, - заверещала Волокушина. - Фоксик, миленький,

помоги, что же я теперь делать-то бу-у-уду-у?..

- А ты как выскочила? - спросил он подозрительно.

- Его с номерком взяли, на карма-а-ане-е...

- Понял, - сказал Фокс деловито. - Слушай внимательно: я ему помогу,

чем возможно. Раз. Ты больше к Аньке не звони, я тебе потом сам позвоню.

Это два. Если тебя лягавые возьмут, молчи, как немая. Тогда выручу. Будешь

болтать - язык отрежу. Все...

Гудки отбоя возвестили, что разговор окончен, и почти в ту же секунду

раздался зуммер полевого телефона Сафиуллина. С телефонной станции

сообщили: Фокс звонил из автомата в булочной у Сретенских ворот. Прямо со

станции туда уже мчался на машине Пасюк - прочесать с группой сотрудников

прилегающую территорию.

Но Фокс как сквозь землю провалился, хотя поработал Пасюк истово.

Узнали мы об этом немножечко позже - когда приехали в Управление и

выслушали его рапорт.

- Ничего, - утешил расстроенного Пасюка Жеглов. - Он, гад ползучий, от

меня не уйдет. Слово чести!

Я видел, что от злости он прямо искрился, словно только что заряженный

танковый аккумулятор.

- По домам! - скомандовал Жеглов! - Отдохнуть по силе возможности и в

девятнадцать пятьдесят быть у входа в "Савой". Марш!..

X x x

Поиск по сайту: