ТОВАРЫ ДЛЯ НАСЕЛЕНИЯ. НОВЫЕ ИЗДЕЛИЯ 4 страница

напряженному разговору. Жеглов вскочил и, балансируя на ходу в трясущемся и

качающемся автобусе, резко наклонился ко мне:

- А чем же это я, по-твоему, честь офицерскую замарал? Ты скажи

ребятам - у меня от них секретов нет!

- Ты не имел права совать ему кошелек за пазуху!

- Так ведь не поздно, давай вернемся в семнадцатое, сделаем оба

заявление, что кошелька он никакого не резал из сумки, а взял я его с пола

и засунул ему за пазуху! Извинимся, вернее, я один извинюсь перед милым

парнем Котей Сапрыкиным и отпустим его!

- Да о чем речь - кошелек он украл! Я разве спорю? Но мы не можем

унижаться до вранья - пускай оно формальное и, по существу, ничего не

меняет!

- Меняет! - заорал Жеглов. - Меняет! Потому что без моего вранья

ворюга и рецидивист Кирпич сейчас сидел бы не в камере, а мы дрыхли бы по

своим квартирам! Я наврал! Я наврал! Я засунул ему за пазуху кошель! Но я

для кого это делаю? Для себя? Для брата? Для свата? Я для всего народа, я

для справедливости человеческой работаю! Попускать вору - наполовину

соучаствовать ему! И раз Кирпич вор - ему место в тюрьме, а каким способом

я его туда загоню, людям безразлично! Им важно только, чтобы вор был в

тюрьме, вот что их интересует. И если хочешь, давай остановим "фердинанд",

выйдем и спросим у ста прохожих: что им симпатичнее - твоя правда или мое

вранье? И тогда ты узнаешь, прав я был или нет...

Глядя в сторону, я сказал:

- А ты как думаешь, суд - он тоже от имени всех этих людей на улице?

Или он от себя только работает?

- У нас суд, между прочим, народным называется. И что ты хочешь

сказать?

- То, что он хоть от имени всех людей на улице действует, но засунутый

за пазуху кошелек не принял бы. И Кирпича отпустил бы...

- И это, по-твоему, правильно?

Я думал долго, потом медленно сказал:

- Наверное, правильно. Я так понимаю, что если закон разок под один

случай подмять, потом под другой, потом начать им затыкать дыры каждый раз

в следствии, как только нам с тобой понадобится, то это не закон тогда

станет, а кистень! Да, кистень...

Все замолчали, и молчание это нарушалось только гулом и тарахтением

старого изношенного мотора, пока вдруг Коля Тараскин не сказал со смешком:

- А мне, честное слово, нравится, как Жеглов этого ворюгу

уконтрапупил...

Пасюк взглянул на него с усмешкой, погладил громадной ладонью по

голове, жалеючи сказал:

- Як дытына свого ума немае, то с псом Панаской размовляе...

И ничего больше не сказал. Шесть-на-девять стал объяснять насчет

презумпции невиновности. А Копырин притормозил, щелкнул рычагом:

- Все, спорщики, приехали. Идите, там вас помирят...

Дом стоял в Седьмом проезде Марьиной рощи, немного на отшибе от

остальных бараков. Был он мал, стар и перекошен. Свет горел только в одном

окне. Жеглов велел Пасюку обойти дом кругом, присмотреться, нет ли черного

хода, запасных выходов и нельзя ли выпрыгнуть из окна.

А мы стояли, притаившись в тени облетевшего кустарника. Пасюк, сопя,

обошел дом, заглянул осторожно в окна, махнул нам рукой. Жеглов постучал в

дверь резко и громко, никто не откликался, потом шелестящий женский голос

спросил:

- Это ты, Коля?

- Да, отворяй, - невнятно буркнул Жеглов, и долго еще за дверью

раздавался шум разбираемых запоров. Потом дверь распахнулась, и женщина,

придерживая в ковшике ладони коптилку, испуганно сказала:

- Ой, кто это?

- Милиция. Мы из МУРа. Вот ордер на обыск...

Мы вошли в дом и словно окунулись в бадью стоялого жаркого воздуха -

пахло кислой капустой, жаренными на комбижире картофельными оладьями,

старым рассохшимся деревом, прогорелым керосином и мышами. Я заглянул за

ситцевую занавеску, там спали в одной кровати два мальчика лет пяти-семи,

повернулся к оперативникам, шумно двигавшим по комнате стулья, сказал

вполголоса:

- Не галдите, ребята спят...

Жеглов усмехнулся, кивнул мне, усаживаясь плотно за стол:

- Давай, командир, распоряжайся!

Я взял лежащий на буфетике паспорт, раскрыл его, прочитал, взглянул в

лицо хозяйке:

- Моторина Вера Степановна?

- Я самая... - От волнения она комкала и расправляла фартук, терла его

в руках, и от беспорядочности этих движений казалось, будто она непрерывно

стирает его в невидимом корыте.

- У вас будет произведен обыск, - сказал я ей нетвердым голосом и

добавил: - Деньги, ценности, оружие предлагаю выдать добровольно...

- Какое же мое оружие? - спросила Моторина. - Все ценности мои на

лежанке вон сопят. А кроме этого, нет ничего у меня. Карточки продуктовые

да денег сорок рублей.

- Тогда сейчас пригласят понятых, и мы приступим к обыску, -

предупредил я.

- Ищите! - развела она руками. - Чего найдете - ваше.

- А вы не удивляетесь, что обыск у вас делают, гражданочка дорогая? -

спросил Жеглов, облокотившись на стол и положив голову на сжатые кулаки.

- Чего ж удивляться! Не от себя небось среди ночи в мою хибару

поехали. Раз ищете, значит, вам надо...

- А с чего вы живете? С каких средств, спрашиваю, существуете? -

Жеглов, прищурясь, смотрел на нее в упор.

- Портниха я, дают мне перешивать вещички, - вздохнула она глубоко. -

Там перехвачу, сям перезайму - так и перебиваемся...

- Кто дает перешивать? Соседи? Знакомые? Имена сообщить можешь?

- Разные люди, - замялась Моторина. - Всех разве упомнишь...

- А-а-а! - протянул Жеглов. - Не упомнишь! Тогда я напомню, коли

память у тебя ослабла: у воров ты берешь вещички, перешиваешь, а

барыги-марвихеры их забирают и, пользуясь нуждой всеобщей, продают на

рынках да в скупках. Так вот вы все и живете на людской беде и нужде...

- Ну да, - кивнула согласно Моторина. - Вон я как на чужой беде

забогатела, мне самой много - хочешь, с тобой поделюсь...

- А ты меня не жалоби, - мотнул головой Жеглов. - Ишь, устроила - клуб

для воровских игр и развлечений...

Он широко взмахнул рукой, как бы приглашая всех полюбоваться на

патефон с набором пластинок и гитару с пышным бантом на стене.

- Тебя, видать, разжалобишь, - сказала Моторина и, повернувшись ко

мне, предложила: - Вы, гражданин, ищите, чего вам надо. А хотите -

спросите, может, я сама скажу, коли знаю, чтобы и время вам не терять...

- К вам когда приходил Фокс? - наугад спросил я.

- Фокс? Дня два тому или три...

- А зачем приходил? Что делал?

- Ничего не делал. Он у меня вещи свои держит, с женой не живет. Вот

он забрал шубу и ушел...

- Какие вещи? - посунулся я к ней.

- Чемодан, - спокойно сказала Моторина. Зашла за занавеску и вынесла

оттуда кожаный желтый чемодан с ремнем посредине - точно по описанию

чемодан Ларисы Груздевой.

- А какую, вы говорите, шубу он взял?

- Так я разве присматривалась? Черная меховая шуба, под котик она,

кажется. Сложил ее в наволочку и унес.

В чемодане оказались чернобурка, платье из панбархата, темно-синий

вязаный костюм, две шерстяные женские кофты - почти все вещи, похищенные из

квартиры Ларисы. Это была неслыханная удача, в нее было трудно поверить.

Оставалось только понять, как эти вещи от Груздева попали к неведомому

Фоксу. Если бы его удалось задержать, все встало бы тогда на свои места.

- А как попал к вам Фокс? - спросил я.

- Его привел как-то несколько месяцев назад Петя Ручечник. Сказал, что

знакомец его, в Москву он в командировки часто наезжает, а с гостиницами

плохо, просил приютить. Он мне платил помаленьку...

- Фокс в последний раз как выглядел?

Моторина с удивлением взглянула на меня, неторопливо объяснила:

- Приличный человек, одет в военное, только без погон. Очень

культурный мужчина: слова плохого не скажет или чтобы с глупостями какими

приставал - никогда. Но ночевал он редко - все больше принесет вещи, а

потом забирает. Нет, ничего плохого про него не скажу - приличный

мужчина...

- Скажите, Вера Степановна, - начал я, мучительно подбирая слова. -

Вот как бы вы определили, вы же видели здесь жуликов, отличить можете...

Фокс этот - преступник или нет?

- Не думаю, - рассудительно сказала Моторина. - Он научной работой

занимается...

И вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль, но, прежде чем я открыл

рот, Жеглов выхватил из планшета фотографию Груздева - в фас и профиль - и

протянул Моториной:

- Ну-ка, Вера, глянь - он?

Моторина долго крутила в руках фотоснимок, внимательно

присматривалась, потом сказала нетвердо:

- Нет, не он вроде бы. Этот постарше. И нос у этого длинный... И не

такой симпатичный...

- Что значит "вроде бы"? - рассердился Жеглов. - Ты же его не один раз

видела, неужели не запомнила?

- А что мне в него всматриваться? Не замуж ведь! Но все ж таки этот -

на карточке - не тот. Фокс - он вроде тебя, - сказала она Жеглову. -

Высокий, весь такой ладный, быстрый. Брови у него вразлет, а волосы

курчавые, черные...

- Про чемодан что сказал? Когда придет? - спросил я.

- На днях обещал заглянуть - перед отъездом домой. Тогда, сказал, и

вещи свои заберу...

Пока оперативники заканчивали обыск, я поинтересовался у Жеглова:

- Глеб, а кто такой Петя Ручечник?

- Ворюга отъявленный. Сволочь, пробы негде ставить...

- Разыскать его трудно?

- Черт его знает - неизвестно, где искать.

- А какие к нему подходы существуют?

- Не знаю. Это думать надо. Через баб его можно попробовать достать.

Но он и с ними не откровенничает. - Жеглов встал и повернулся к Моториной:

- У вас останутся два наших сотрудника. Теперь они будут вашими жильцами!

- Зачем? - удивилась она.

- Затем, что в доме вашем остается засада. Вам из дома до снятия

засады выходить не разрешается...

- А сколько же ваша засада сидеть тут у меня будет?..

- Пока Фокс не заявится...

Еще не было одиннадцати, когда мы торопливо вывалились на улицу. Шагая

к автобусу по немыслимым колдобинам Седьмого проезда, я с наслаждением

вдыхал свежий ночной воздух, который казался еще слаще после духовитой

атмосферы Веркиного дома, и размышлял о том, какое все-таки чудо - личный

сыск, когда в огромном многомиллионном городе не растворился, не исчез в

людском скопище тонюсенький ручеек следов, начавшийся в квартире Груздевых,

ушедший под землю, забивший нежданным ключиком во второсортном ресторанчике

"Нарва", сделавший столько прихотливых извивов и вышедший на ровное место в

Седьмом проезде Марьиной рощи. Один лишь вопрос имеется: судя по всему,

этот Фокс - тертый калач и, какой бы он ни был окраски, он из преступного

мира. А Груздев все-таки врач, кандидат наук, человек почтенной

специальности, и совершенно непонятно, что его может связывать с

уголовником. Правда, я уже слышал о таком: Груздев мог нанять Фокса или

как-нибудь иначе заставить его принять участие в преступлении, но, честно

говоря, подобный вариант представлялся мне более похожим на рассказы Гриши

Шесть-на-девять.

Дошли до автобуса, молча расселись по своим местам, Копырин лязгнул

дверным рычагом, и "фердинанд" тронулся. На улицах было пустынно, и ехали

быстро - промелькнул детский парк, заброшенное кладбище, выехали на

Трифоновскую, потом на Октябрьскую. На площади Коммуны Тараскин вдруг

сказал радостно:

- Гля, с театра-то камуфляж сымают, а?

Театр Красной Армии был хорошо освещен - на стройных его колоннах

висели малярские люльки. Омерзительные зеленые разводы, маскировавшие театр

при воздушных налетах под немыслимые, ненастоящие деревья, теперь тщательно

закрашивали, и к огромным колоннам возвращалась их прежняя строгая

красота...

Жеглов сказал мне:

- Значитца, так, Володя. Мы сейчас в Управление: надо Верку по учетам

проверить, чемодан с вещичками посмотрим внимательно. А вы с Тараскиным

едете дальше, на Божедомку, выявляете женщину, о которой говорил Кирпич.

Сделаешь быстро установочку на нее, оглядишься - и к ней. Только осторожно:

если тот орелик у нее, можете на пулю нарваться. А дальше - по

обстоятельствам. Жду!

Автобус по Каретному подкатил к воротам дежурного по городу, ребята

выскочили на улицу, а мы с Тараскиным поехали на Божедомку.

"Фердинанд" мы оставили за квартал до седьмого дома и пошли по

тротуару неторопливой, фланирующей походкой, чтобы не привлекать внимания -

так, два немного загулявших приятеля. Освещение было тусклое, фонари на

редких столбах светили словно нехотя, и разбойно посвистывал в подворотнях

пронизывающий, едкий октябрьский ветерок. Под номером семь оказалось,

собственно говоря, не один, а целых три дома, и на каждом из них была

табличка: "Дом 7, строение 1", "Дом 7, строение 2", "Дом 7, строение З".

Домишки неважные, ветхие, скособоченные, обшитые почерневшими трухлявыми

досками. Кирпич указал "строение 2", но списка жильцов в подъезде не было,

да и что от него толку, когда нам неизвестна фамилия знакомой Фокса? Надо

было искать дворника.

- Эх, за участковым следовало заехать! - шепотом пожалел Тараскин, и я

не успел согласиться, как из двора вышел человек в подшитых валенках,

зимней шапке-ушанке, с огромной железной бляхой на фартуке - дворник.

Попыхивая невероятных размеров "козьей ногой", он подошел к нам,

подозрительно присмотрелся и спросил неожиданно тонким, скрипучим голосом:

- Ай ищете кого, гражданы? Вам какой дом надобен?..

Я торопливо достал из кармана гимнастерки свое новенькое удостоверение

и с удовольствием - предъявлять его приходилось впервые - показал дворнику.

И сказал вполголоса:

- Нам управляющий седьмого дома нужен. Срочно!

Дворник пыхнул цигаркой, окутавшись таким клубом едкого дыма, словно

дымзавесу химики протянули, и сказал вполголоса, будто огромную тайну нам

доверил:

- Воронов Борис Николаевич. Они тут же, при домправлении проживают.

Спят, должно...

- Веди! - скомандовал Тараскин, и мы двинулись вслед за дворником к

домоуправу, который, как вскоре выяснилось, не спал, а сидел в конторе с

большой кружкой чая в единственной руке и читал "Пещеру Лейхствейса",

засаленную и растрепанную.

Мы полистали домовую книгу, такую же древнюю, как "Пещера", только для

нас в данный момент более интересную. В строении N 2 проживало четыре

семьи. Муж и жена Файнштейн, оба рождения 1873 года. Суетовы - Марья

Фоминична, 1903 года рождения, и ее сыновья-близнецы, тридцать пятого года

рождения. Фамилия Суетова Ивана Николаевича, 1900 года, была прочеркнута, и

сбоку красными чернилами написано: "Погиб на фронте Отеч. войны 17 дек.

1941 года". Курнаковым досталось два таких прочерка, а значились женщины, -

видимо, свекровь и сноха, Курнакова Зиновия, 1890 года, и Курнакова Раиса,

1920 года. Завершался список квартиросъемщиков "строения 2" Соболевской

Ингрид Карловной, 1915 года рождения. Курнаковы и Соболевская жили на

втором этаже, поэтому я сразу же и попросил управляющего:

- Борис Николаевич, опишите нам коротенько жильцов второго этажа...

- Пожалуйста. - Воронов, прижав коробок ладонью к столу, очень ловко

чиркнул по нему спичкой, закурил. - Соболевская - женщина интеллигентная,

певицей работает, разъезжает часто. Ведет себя скромно, квартплату вносит

своевременно...

- До войны еще замуж вышла, - вмешался дворник. - Переехала к мужу,

да, как война началась, он погиб в ополчении. Она и вернулась... Приличная

жилица, себя соблюдает, не то что Катька Мокрухина из двадцать седьмой,

спокою от нее ни днем ни ночью нет...

- Постой, Спиридон, что из тебя, как из рваного мешка, сыплется! -

сказал домоуправ, и дворник обиженно замолчал. - Теперь Курнаковы. Зиновия

Васильевна на фабрике работает, ткачиха, а невестка, Рая, та дома по

хозяйству - больная она, после контузии видит плохо, ей лицо повредило... А

так люди хорошие, простые...

Мы с Тараскиным переглянулись - выбирать было не из чего, -

попрощались с домоуправом, позвали с собой дворника и вышли. На втором

этаже слабо светилось из-за тюлевой занавески одно окно. Дворник показал на

него, бормотнул:

- Соболевская...

- Слушай, друг! - Я положил ему руку на плечо. - Ты не видал, часом,

парень к ней ходит, довольно молодой...

Спиридон почесал затылок, сказал неуверенно:

- Хто ее знает... Ходют, конечно, люди... Ходют. И молодые ходют. А

какой он из себя?

В спешке у Кирпича не взяли подробного словесного портрета Фокса, да и

тактически было неправильно показывать Кирпичу, что ищем мы и сами не знаем

кого, и теперь, кроме скупой Веркиной характеристики: "Ладный, брови

вразлет, высокий, черный", я ничего о Фоксе и сказать не мог. Так я и

объяснил:

- Высокий, ладный такой, брови вразлет, волосы черные...

- Вроде заходил наподобие... - сказал задумчиво дворник, и было видно,

что он говорит это скорее из желания сделать приятное работникам милиции,

беспокоящимся в такую поздноту. И совершенно бездумно повторил: - Высокий,

ладный...

- В военной форме, только без погон, - вспомнил я.

- Так ведь сейчас все в военной форме без погон ходют, - резонно

возразил дворник. - Это я тут слыхал, как один сговаривался по телефону с

другим спознаться: я, говорит, буду в галошах и в пиджаке.

- И то верно, - согласился Тараскин и сказал мне: - Хватит небось

рассусоливать, пошли к ней, там видно будет...

Мы вошли в подъезд, темный, пропахший старым крашеным деревом,

кошками, щами и оладьями из картофельной кожуры, которые все называли

тошнотиками. Наверх вела старая перекосившаяся лестница, и от одного только

взгляда на нее, казалось, поднимался невероятный скрип. Между этажами

горела маленькая пыльная лампочка - уныло, вполнакала, еле-еле самое себя

освещала.

- Вы меня здесь подождите, - шепнул я и двинулся наверх неслышным

плывущим шагом, от которого уже начал на гражданке отвыкать; приник к двери

Соболевской. За дверью было совершенно тихо, и я стал прикидывать, под

каким предлогом лучше всего стучаться в квартиру.

С одной стороны, Кирпич мог наврать, показать вовсе и не тот дом, и в

этом случае мы сейчас поднимем неповинного человека, одинокую женщину.

Невелика радость ей посреди ночи двери открывать кому бы то ни было. С

другой стороны, если адрес правильный, Фокс может сейчас быть здесь, а

поскольку он мальчишечка серьезный, то и бабахнет за милую душу. Жеглов не

зря предупреждал. Конечно, был бы здесь Жеглов, он бы что-нибудь

придумал...

В общем, какие фортели ни перебирай, а входить надо. И если Фокс там,

наш приход должен выглядеть понатуральней, а всякие там "примите

телеграмму" и все такое прочее сразу наведет его на подозрение.

Я опять спустился, быстро отдал распоряжения:

- Тараскин, ты давай под окна на всякий случай - вдруг сиганет, здесь

невысоко, так что ты его встретишь. А ты, дед Спиридон, со мной. Она тебя

знает?

- Знает, - буркнул дворник.

- Скажешь ей, что с тобой милиция - проверка документов. Извинись.

Дворник кивнул, и мы пошли наверх. Стучать в дверь пришлось довольно

долго, наконец сонный испуганный женский голос спросил:

- Кто там?

- Это я, дворник, Спиридон Иваныч, - сказал дед, прокашлявшись. - Вы

уж извините, гражданочка Соболевская, отворите на минутку...

Дверь приоткрылась - видимо на цепочке. Соболевскую в темном коридоре

не видно было, но она, наверное, разглядела дворника и сказала уже

спокойнее, но с раздражением:

- Что приключилось, Спиридон Иваныч?

- Да вот из милиции, проверка документов, вы уж отворите, - сказал

виновато дворник, и Соболевская, сняв цепочку, открыла дверь, зажгла свет в

прихожей.

Я поздоровался и сразу же, бормотнув "извините", прошелся по квартире

- ни в комнатах, а было их две, ни в крохотной кухоньке, ни в таком же

крохотном туалете никого не было. Только убедившись в этом, я вернулся в

прихожую, сказал хозяйке:

- Извините, пожалуйста, гражданочка. Служба! - И, разведя руками,

пояснил: - Время трудное, паспортный режим приходится соблюдать.

Соболевская хмуро, без всякого сочувствия, кивнула. На ней был толстый

махровый халат, голова низко - по самые брови - плотно завязана шелковой

косынкой, лицо покрыто таким густым слоем лого крема, что черты толком

разглядеть невозможно. Я помялся немного, попросил:

- Мне бы поговорить с вами хотелось. Можно?

Соболевская пожала плечами:

- Н-ну... Если это необходимо... Извините за такой вид... Лицо - мой

профессиональный инструмент... Прошу в гостиную.

Мы прошли в гостиную - небольшую, на мой взгляд, богато обставленную

комнатку, очень не похожую на ужасный внешний вид "строения 2". Многое мне

здесь понравилось и удивило: красивый пушистый ковер, лежавший на полу, в

то время как многие охотно повесили бы такой ковер на стену, кабы достали,

- жалко мне было ногами топтать такую добрую вещь, - и стоящая на полу

лампа в виде узкой длинной китайской вазы с огромным темно-красным пушистым

абажуром, и коротконогий столик с хрустальной пепельницей и ворохом

красивых заграничных журналов, и низкие мягкие кресла. Я так засмотрелся на

все это, что чуть не забыл о цели своего прихода, но хозяйка, даже не

предложив сесть, сухо напомнила:

- Так я слушаю вас...

Я взглянул на дворника, который столбом замер в прихожей. В

предстоящем разговоре он был человеком лишним, и я сказал:

- Спасибо, Спиридон Иваныч, за службу. Свободен!

Дворник ушел, а я осторожно присел на краешек кресла - умаялся за

день! - и приготовился спрашивать, не в лоб, конечно, а осторожно, с

подходцем. Соболевская, скривив губы, закурила длинную пахучую папиросу и

тоже села.

- Ходят последнее время по разным домам разные люди... - начал я

весьма неопределенно, поскольку и сам еще не представлял, как выстроить

план атаки, и все слова, подходящие и уместные мысли испарились, и снова я

с завистью вспомнил о Жеглове - он-то не растерялся бы, - но, поскольку

Жеглов находился совсем в другом месте, мысленно махнул я рукой и пустился

во все тяжкие: - Под видом, значит, государственных этих... служащих,

жульничают, ну и... В порядке, так сказать, предупреждения... К вам

приходил кто за последнее время?

- Только мои хорошие знакомые, - твердо сказала Соболевская и этим

ответом напрочь отсекла возможность развития темы о каких-то неизвестных

проходимцах. И тогда я плюнул на все подходы и спросил прямо:

- А четыре дня назад вечером к вам приходил... Кто такой?

Зажав длинный мундштук папиросы двумя пальцами и красиво отставив

мизинец, Соболевская глубоко затянулась, выпустила узкую струю пахнущего

медом дыма, не спеша, растягивая слова, сказала:

- А-а... Во-от вы о чем... Н-ну что ж... Этого человека я

действительно мало знаю... - И надолго замолчала.

Я добыл из кармана измочаленную пачку "Норда", размял папироску,

чиркнув трофейной зажигалкой, тоже закурил. Молчание затягивалось, но

молчать - не разговаривать, молчать я могу всерьез и подолгу, и поэтому я

спокойно потягивал дымок, аккуратно скидывал пепел в ладонь, пока весь

табачок не прогорел и жженой бумагой не запахло; тогда я поднялся, отряхнул

мусор в пепельницу и выжидательно посмотрел на Соболевскую.

- Не скрою, я хотела бы знать его лучше, - сказала она так, будто

никакой паузы вовсе и не было. И огорченно развела руками: - К сожалению, у

меня это не получилось...

Она опять молчала, глубоко вздыхала, думала о чем-то, должно быть,

невеселом или неприятном, потому что глаза ее сначала увлажнились, а потом

зло сощурились, она с силой раздавила окурок в пепельнице и сказала:

- Это мой любовник. Бывший. Мы познакомились полгода назад случайно, и

мне показалось, что... А-а!.. - Она закурила новую папиросу. - В общем, у

нас ничего не получилось и мы разошлись. Фокс - так его зовут. Вернее,

зовут его Евгений, но он предпочитал, чтобы я называла его по фамилии...

- Работает?.. - осведомился я деловито.

- Секрет! Он скрывал, где работает, где живет... У него сплошные

секреты!

- Да?

- Как-то раз он дал мне понять, что имеет отношение к СМЕРЖу.

- К СМЕРШу, - поправил я.

- Может быть, - равнодушно сказала Соболевская. - Я в этом не

разбираюсь. И не в этом дело. Я не знаю, что он там по вашей линии

наколбасил, но я ему... не верила. И всегда думала, что он плохо кончит...

- Это почему же?

- Н-ну... не знаю, поймете ли вы меня... Он, как бы это вам сказать...

необычен, понимаете? Я имею в виду не внешность, о нет! Хотя он и красивый

парень. Но я о другом. Он способен на поступок. Он дерзок. Смел. Силен. Не

то что остальная мужская братия...

Я даже поежился - столько презрения к "остальной мужской братии"

прозвучало в ее голосе, - и с неожиданным сочувствием подумал, что немало,

верно, довелось ей горького хлебнуть в жизни, раз она так заостряется. Но

что-то мы отвлеклись, и я напомнил:

- Насчет того, что он плохо кончит...

- А! У него всех этих качеств - слишком. Таким людям трудно удержаться

в границах дозволенного.

- Понял, - кивнул я. - И давно вы разошлись?

- Три месяца назад. И больше не виделись, кроме того раза, о котором

вы спросили.

- А что случилось? Пришел он зачем?

- Всего-навсего за бритвенным прибором.

Я подумал и спросил вроде бы в шутку:

- Срочно побриться захотел?

Но Соболевская ответила вполне серьезно:

- У него "жиллет" - хорошая заграничная бритва, и он ею очень дорожил.

Довод этот мало меня убедил, но я уже сообразил, что с такой

собеседницей не очень-то поспоришь, и сказал мирно:

- Ага, ясно. Где он живет?

Соболевская впервые за весь разговор улыбнулась:

- Мне стыдно за свое легкомыслие, но... он не хотел говорить, а я его

не допрашивала...

И я вдруг понял, что ей действительно стыдно, до слез, до боли, и она

подшучивает над своим легкомыслием, чтобы другие первыми не посмеялись над

ней. А она спросила:

- Он натворил что-нибудь серьезное? Если не секрет, конечно?

Она не вызывала у меня подозрений, да и почему-то мне стало ее жалко,

но поскольку главная добродетель сыщика, по словам Жеглова, все-таки есть

хитрость и сам я полагаю так же, то я слукавил:

- Да как вам сказать... Здорово похож он на одного злостного

алиментщика. Двоих ребят бросил, а сам порхает... - И, разведя руками, я

широко улыбнулся, а потом добавил, понизив голос: - Нам по приметам

дворник-то ваш и подсказал... - На лице у Соболевской появилось прежнее

брезгливое выражение, но я, не давая ей времени на размышления, попросил: -

Имя-то ничего еще не говорит - вы же в его паспорт не смотрели? Опишите его

- какой он?

Не глядя на меня, Соболевская сказала презрительно:

- Конечно, роль вы мне отвели малопочтенную... Но ради двух голодных

несчастных брошенных детей... Так и быть, слушайте... - И никакого

сочувствия к несчастным брошенным детям Фокса я не уловил в ее голосе, а

скорее звенела в нем амбиция отвергнутой любовницы. Уставившись неподвижным

взглядом в угол, Соболевская монотонно перечисляла: - Высок, строен, широк

в груди, узок в талии, голова красивая, гордая, с пышной шевелюрой вьющихся

черных волос... Лицо бледное, лоб высокий, глаза синие, брови соболиные,

нос орлиный, рот... Рот, пожалуй, его портит, губы слишком тонкие, но для

мужчины это не страшно... Зубы ровные, на подбородке - ямочка... Голос

хрипловатый, но нежный. Умен и отважен. Впрочем, вас это не интересует...

Все!

И совершенно неожиданно заплакала.

X x x

Поиск по сайту: