ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ И СМЕШЕНИЕ ЯЗЫКОВ

(Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. - М., 1999)

Кроме наказания за первое грехопадение человечества в лице Адама и Евы, Священное Писание упоминает еще второе наказание за коллективное грехопадение всего человечества, именно - смешение языков, последовавшее в виде кары за вавилонское столпотворение.

Смешение языков, т.е. установление множественности языков и культур, рисуется в Священном Писании именно как кара, как Проклятие Божие, аналогичное проклятию "труда в поте лица", наложенному в свое время на человечество в лице Адама. И то и другое проклятие выражается в установлении естественного закона, против которого человечество бессильно. Физиологическая природа человека и всего окружающего мира устроена так, что добыча пропитания связана с затратой физического труда. Законы эволюции народов устроены так, что неминуемо влекут за собой возникновение и сохранение национальных отличий в области языка и культуры. Сколько бы человек ни изобретал машин, чтобы уменьшить применение своего физического труда, совсем упразднить этот труд никогда не удастся. И сколько бы люди ни стремились противоборствовать факту множественности национальных различий, эти различия всегда будут существовать. Но мало того, физический труд настолько связан с нормальным функционированием человеческого организма, что полное его отсутствие вредно для здоровья и что люди, не обязанные физически трудиться для добывания хлеба насущного, принуждены искусственно заменять целесообразный ручной труд гимнастикой, спортом, моционом для поддержания здоровья. Точно так же диалектическое дробление языка и культуры настолько органически связано с самой сущностью социального организма, что попытка уничтожить национальное многообразие привела бы к культурному оскудению и гибели.

Сам по себе в чистом виде труд никогда не бывает приятен. Приятными бывают только сопутствующие труду чувства и настроения, сознание своей силы и ловкости, интерес к непосредственному результату работы, чувство соревнования, предвкушение отдыха и т.д. Чем меньше этих привходящих чувств и настроений, тем яснее выступает подлинная природа труда как страдания. Известно, что там, где труд надо превратить в наказание, его стараются лишить всего, что могло бы его скрасить, и скрыть от трудящегося подлинную природу труда - каторга есть труд в чистом виде. В виде особой милости Бог дарует отдельным людям физическую силу или преуспевание в работе. Но и эти Божие дары скрашивают груд лишь в том случае, если трудящийся сознает их как дары и радуется им, сам же труд остается трудом, т.е. страданием.

Итак, труд сам по себе есть всегда страдание, и закон необходимости труда остается как вечное проклятие, кара Божия за грехопадение человека. Наоборот, закон диалектического дробления и неизбежной множественности национальных культур сам по себе ни с каким страданием не связан. Этот закон служит препятствием для осуществления многих человеческих намерений и идеалов, влечет за собой часто войны, национальную вражду, притеснения одних народов другими, но сам по себе в чистом виде не связан со страданием. И это отличие закона дробления и множественности национальных культур от закона обязательности физического труда стоит в связи с тем, что, в то время как последний есть просто кара, наложенная на человечество за его первое грехопадение, закон дробления, по Библии, есть не столько кара, сколько ответ Бога на столпотворение вавилонское, божественное установление, имеющее цель предотвратить и в будущем попытки, аналогичные постройке вавилонской башни.

Совершенно отвлекаясь от вопроса об исторической подкладке библейского повествования о вавилонском столпотворении, следует признать за этим повествованием глубокий внутренний смысл. В этом повествовании Священное Писание рисует нам человечество, говорящее на одном яэыке, т.е. лингвистически и культурно вполне однородное. И оказывается, что эта единая, общечеловеческая, лишенная всякого индивидуального, национального признака культура чрезвычайно односторонняя: при громадном развитии науки и техники (на что указывает самая возможность замысла стройки!) полная духовная бессодержательность и нравственное одичание. А вследствие этих свойств культуры - непомерное развитие самодовольства и гордыни, воплощением чего является безбожный и в то же время бессмысленный замысел постройки вавилонской башни. Вавилонская башня - чудо техники, но не только без религиозного содержания, а с прямым антирелигиозным, кощунственным назначением. И Бог, желая воспрепятствовать осуществлению этого замысла и положить предел кощунственному самопревознесению человечества, смешивает языки, т.е. устанавливает на вечные времена закон национального дробления и множественности национальных языков и культур. В этом акте божественного Промысла заключается, с одной стороны, признание того, что безбожная самопревозносящаяся техника, ярко выразившаяся в замысле постройки вавилонской башни, есть не случайное, а неизбежное и естественное следствие самого факта единообразной, национально не дифференцированной общечеловеческой культуры, с другой стороны - указание на то, что только национально ограниченные культуры могут быть свободными от духа пустой человеческой гордыни и вести человечество по путям, угодным Богу.

Внутренняя связь между столпотворенчеством и понятием однородной общечеловеческой культуры ясна. Всякая культура есть исторически непрерывно меняющийся продукт коллективного творчества прошлых и современных поколений данной социальной среды, причем каждая отдельная культурная ценность имеет целью удовлетворение определенных (материальных или духовных) потребностей всего данного социального целого или входящих в его состав индивидов. Поэтому всякая культура производит в пределах данного социального целого нивелировку индивидуальных различий его членов. В культурных ценностях, получающих признание, стушевываются отпечатки слишком индивидуальных черт их творцов и слишком индивидуальный тон потребностей и вкусов отдельных членов данного социально-культурного организма. Происходит это естественным образом, в силу взаимной нейтрализации полярных, т.е. максимально противоположных, индивидуальных различий. В результате на всей культуре лежит отпечаток некоторого среднего для членов данной социальной среды психического типа. Чем больше индивидуальные различия членов социально-культурного целого, тем расплывчатей и неопределеннее, безличнее средний тип, воплощающийся в культуре. Если представить себе культуру, творцом и носителем которой является все человечество, то ясно, что безличность и расплывчатость в такой культуре должны быть максимальными. В этой культуре должны воплощаться лишь те психические элементы, которые общи всем людям. Вкусы и убеждения у всех людей различны, индивидуальные колебания в этой области чрезвычайно сильны - но логика у всех одна, и материальные потребности в питании, экономии труда и т.д. тоже у всех более или менее одинаковы. Поэтому ясно, что в однородной общечеловеческой культуре логика, рационалистическая наука и материальная техника всегда будут преобладать над религией, этикой и эстетикой, что в этой культуре интенсивное научно-техническое развитие неизбежно будет связано с духовно-нравственным одичанием. Не облагороженная духовным углублением логика и материальная техника, высушивая духовно одичавшего человека, и то же время не только не облегчают, но затрудняют ему путь к истинному самопознанию и укрепляют в нем гордыню. И, таким образом, однородная общечеловеческая культура неизбежно становится безбожной, богоборческой, столпотворенческой.

Напротив, в культуре национально ограниченной всему тому, в чем проявляются интимные духовные потребности и предрасположения, эстетические вкусы, нравственные стремления - словом, весь своеобразный моральный и духовный облик данного народа, - отводится почетное место. Вся духовная часть такой культуры, проникнутая своеобразной национальной психикой, интимно и органически близка ее носителям. Воплощение в культуре духовного облика и духовного опыта похожих и родственных натур облегчает отдельным членам данного национального организма работу личного самопознания. И поэтому именно только в пределах такой культуры могут возникать морально положительные, духовно возвышающие человека ценности.

Понимая положительные стороны национальной культуры, следует, однако, отнестись отрицательно к национальному дроблению, переходящему за известный органический предел. Нужно всячески подчеркнуть, что национальное дробление отнюдь не равнозначно анархическому распылению национально-культурных сил, что дробление в данном случае не есть беспредельное измельчание. Что это именно так, особенно живо чувствуется при рассмотрении теневых сторон национального дробления.

Закон многообразия национальных культур ограничивает человека: человеческое мышление оказывается ограниченным не только особой природой самого мышления, неспособностью выхода из пространства времени и "категорий", неспособностью преодолеть вполне шоры чувственного опыта, но и тем, что всякий человек способен вполне воспринять только создания той культуры, к которой сам принадлежит, или культур, ближайших к этой культуре (что сказывается с особою силой, когда дробление культур перерождается в измельчание их). Благодаря закону многообразия национальных культур общение между представителями разных народов затрудняется, а при известной степени различия между культурами даже становится совсем невозможным. Но наряду с этими отрицательными последствиями закон многообразия национальных культур - поскольку национально-культурное дробление не переходит известного органически необходимого предела - имеет для человечества и благотворные, положительные последствия, ибо, как явствует из предыдущего, только благодаря ему становится возможным возникновение у разных народов культурных ценностей, морально положительных и духовно возвышающих человека. Сознавая это, люди должны мириться с отрицательными последствиями этого закона и безропотно и сознательно переносить свою национальную ограниченность.

Если стремление людей облегчить физический труд и уменьшить применение человеческого труда не заключает в себе ничего по существу греховного и является вполне естественным, то стремление к уничтожению многообразия национальных культур, к созданию единой общечеловеческой культуры практически всегда греховно. Оно ведет к установлению того состояния человечества, которое Священное Писание изображает как непосредственно предшествовавшее вавилонскому столпотворению, и это состояние неминуемо должно привести лишь к новой попытке постройки вавилонской башни. Всякий интернационал не случайно, а по существу безбожен, антирелигиозен и полон духом человеческой гордыни.

В этом главный и основной грех современной европейской цивилизации. Она стремится во всем мире нивелировать и упразднить все индивидуальные национальные различия, ввести повсюду единообразные формы быта, общественно-государственного устройства и одинаковые понятия. Ломая своеобразные духовные устои жизни и культуры каждого отдельного народа, она не заменяет и не может заменить их никакими другими духовными устоями и насаждает только внешние формы быта, покоящиеся лишь на материально-утилитарных или рационалистических основаниях. Благодаря этому европейская цивилизация производит небывалое опустошение в душах европеизированных народов, делая их в отношении духовного творчества бесплодными, в отношении нравственном - безразличными или одичавшими. В то же время непомерное пробуждение жадности к земным благам и греховной гордыни является верным спутником этой цивилизации. Она с неминуемой последовательностью идет к новому вавилонскому столпотворению. С того момента, как романо-германская культура начала стремиться стать общечеловеческой цивилизацией, материальная техника, чисто рационалистическая наука и эгоистически утилитарное мировоззрение получили в ней решительный перевес над всем остальным, и такое соотношение элементов культуры с течением времени только увеличивается. Да ничего другого и не может быть: японец и немец могут сойтись только на логике, технике и материальном интересе, а благодаря этому все прочие элементы и движущие пружины культуры постепенно должны атрофироваться. Но ошибочно думать, будто благодаря этой нивелизации культур, достигаемой простым упразднением духовной стороны их, упраздняются перегородки и облегчается общение между людьми. "Братство народов", купленное ценой духовного обезличения всех народов, - гнусный подлог. Никакое братство и неосуществимо вовсе, когда во главу угла ставятся эгоистические материальные интересы, когда техника сама собой вносит мотив международной конкуренции и милитаризма, а самая идея интернациональной цивилизации порождает замыслы империализма и мирового господства. Упразднение или низведение на второстепенное место духовной стороны культуры ведет только к моральному одичанию людей и развитию личных эгоизмов, что не только не упраздняет, но, наоборот, увеличивает трудности общения между людьми и углубляет вражду между отдельными социальными группами даже в пределах одного и того же народа. Все это - неизбежные следствия стремления к интернациональной, общечеловеческой цивилизации, и эти следствия явно доказывают, что само стремление это богопротивно и греховно.

Многообразие национальных культур и языков есть следствие закона дробления. Действие этого закона яснее всего выступает в области языка. Каждый язык распадается на наречия, наречия - на говоры, говоры - на подговоры и т.д. При этом каждый говор, кроме черт, свойственных ему одному, имеет некоторые черты, общие всем говорам того же наречия, и, кроме черт, объединяющих его с одним из соседних говоров, другие черты, общие с другим соседним говором, и т.д....Между соседними наречиями имеются переходные говоры, соединяющие в себе черты того и другого наречия. Таким образом, язык есть непрерывная цепь говоров, постепенно и незаметно переходящих один в другой. Языки в свою очередь объединяются друг с другом в семейства, внутри которых можно различать ветви, подветви, и т.д. В пределах каждом такой единицы деления отдельные языки располагаются так же, как говоры в пределах языка, т.е. каждый язык данной ветви, кроме черт, характерных для него одного, и черт, характерных для всей ветви, имеет и черты, сближающие его специально с одним из других языков этой ветви, другие черты, сближающие его с другим языком той же ветви и т.д., причем очень часто между родственными языками существуют переходные говоры. Так же как язык в пределах ветви, относятся друг к другу и отдельные ветви в пределах семейства. Между понятиями ветвь, язык, наречие, говор принципиального различия не существует. Когда все единицы деления данного языкового целого на столько близки друг к другу, что носители их понимают друг друга свободно, не прибегая к помощи переводчика, эти единицы называют говорами, их группы - наречиями и само языковое целое (т.е. их совокупность) - языком. Но когда представители отдельных говоров перестают свободно понимать друг друга, говоры переименовываются в языки, их группы становятся ветвями, а совокупность ветвей - семейством. Поэтому часто возможны споры о том, является ли данная единица деления языком или наречием, а также споры о том, к какому из двух соседних родственных языков относится данная группа пограничных переходных говоров, причем одними средствами лингвистической науки эти споры большею частью разрешены быть не могут. Так складываются отношения языковых единиц, объединяющихся генетически, т.е. восходящих исторически к диалектам некогда единого праязыка данной генетической группы (семейства, ветви, подветви и т.д.). Но кроме такой генетической группировки географически соседствующие друг с другом языки часто группируются и независимо от своего происхождения. Случается, что несколько языков одной и той же географической и культурно-исторической области обнаруживают черты специального сходства, несмотря на то, что сходство это не обусловлено общим происхождением, а только продолжительным соседством и параллельным развитием. Для таких групп, основанных не на генетическом принципе, мы предлагаем название языковых союзов [1]. Такие языковые союзы существуют не только между отдельными языками, но и между языковыми семействами, т.е. случается, что несколько семейств, генетически друг с другом не родственных, но распространенных в одной географической и культурно-исторической зоне, целым рядом общих черт объединяются в союз языковых семейств. Так, семейства угро-финско-самоедское (иначе уральское), тюркское, монгольское и маньчжурское целым рядом общих черт объединяются в один союз урало-алтайских языковых семейств, несмотря на то что генетическое родство между всеми этими семействами современная наука отрицает. Деление существительных на грамматические роды и способность корня при образовании форм изменять, вставлять и выбрасывать корневую гласную (соберу - собрать - собирать - собор) объединяют семейства индоевропейское, семитическое, хамитическое и северокавказское в союз средиземноморских языковых семейств, к которому, вероятно, принадлежали и некоторые вымершие языки бассейна Средиземного моря. Такие союзы генетически друг с другом неродственных лингвистических семейств имеются по всему земному шару. При этом часто бывает, что одно и то же семейство или одиноко стоящий язык принадлежит сразу к двум союзам или колеблется между двумя соседними союзами, играя, таким образом, ту же роль, что переходные говоры в генетической классификации [2]. Таким образом, принимая во внимание обе возможные группировки языков, генетическую (по семействам) и негенетическую (по союзам), можно сказать, что все языки земного шара представляют некоторую непрерывную сеть взаимно переходящих друг в друга звеньев, как бы радужную. И именно в силу непрерывности этой языковой радужной сети и в силу постепенности переходов от одного ее сегмента к другому общая система языков земного шара при всем своем пестром многообразии представляет все же некоторое, правда, только умопостигаемое, единое целое. Таким образом, в области языка действие закона дробления приводит не к анархическому распылению, а к стройной гармоничной системе, в которой всякая часть, вплоть до мельчайших, сохраняет свою яркую, но повторяемую индивидуальность, и единство целого достигается не обезличением частей, а непрерывностью самой радужной языковой сети.

Распределение и взаимное соотношение культур не совпадает с группировкой языков. Носители языков не только одного и того же семейства, но одной и той же ветви могут принадлежать к разным типам культур: примером, иллюстрирующим это положение, является народ венгерский (или мадьярский); ближайшими родичами мадьярского языка являются языки вогульский и остяцкий (в северо-западной Сибири), между тем культура венгров и культура вогульско-остяцкая не имеют между собой решительно ничего общего. И все же распределение и взаимные соотношения культур основаны, в общем, на тех же принципах, что и соотношения языков, с тою лишь разницей, что то, что в культуре соответствует семействам, имеет гораздо меньше значения, чем то, что соответствует союзам. Культуры отдельных соседних друг с другом народов представляют всегда целый ряд черт, сходных между собой. Благодаря этому среди данных культур обозначаются известные культурно-исторические зоны, - например в Азии зона мусульманской, индостанской, китайской, тихоокеанской, степной, арктической и т.д. культур. Границы всех этих зон взаимно перекрещиваются, так что образуются культуры смешанного или переходного типа. Отдельные народы и части народов специализируют данный культурный тип, внося в него свои специфические индивидуальные особенности. В результате получается та же радужная сеть, единая и гармоничная в силу своей непрерывности и в то же время бесконечно многообразная в силу своей дифференцированности.

Таковы результаты действия закона дробления. При кажущейся анархической пестроте отдельные национальные культуры, сохраняя каждая свое неповторяемое индивидуальное своеобразие, представляют в своей совокупности некоторое непрерывное гармоническое единство целого. Их нельзя синтезировать, отвлекаясь от их индивидуального своеобразия, ибо именно в сосуществовании этих ярко индивидуальных культурно-исторических единиц и заключается основание единства целого. Как все естественное, природное, вытекающее из Богом установленных законов жизни и развития, эта картина величественна в своей непостижимой и необъятной сложности и вместе с тем сложной гармояичности. И попытка человеческими руками разрушить ее заменить естественное органическое единство живых ярко индивидуальных культур механическим единством безличной общечеловеческой культуры, не оставляющей места проявлениям индивидуальности и убогой в своей абстрактной отвлеченности, явно противоестественна, богопротивна и кощунственна.

Против такого резкого и безусловного осуждения попыток культурного объединения человечества и создания однородной общечеловеческой культуры как попыток богопротивных как будто говорит факт общечеловеческой значимости христианства.

Для тех, кто в христианстве видит лишь одну из многих религий земного шара, продукт определенных историко-культурных условий, проблема эта, конечно, вовсе и не ставится. При таком взгляде христианство как продукт определенной культуры тем самым ставится на одну доску с другими продуктами определенных культур и вводится как элемент в общую схему многообразных культурных проявлений человечества. Никакой общечеловеческой значительности за ним в таком случае признавать нельзя.

Но для тех, кто в Христе признает пришедшего во плоти Сына Божия и в христианстве - единственную истинную религию, слова Христа: "Шедше научите вся народы, крестяще я во имя Отца и Сына и Святаго Духа" (Матф. 28: 19) - являются как бы опровержением того положения, будто культурное объединение человечества есть дело богопротивное. Однако противоречие здесь на самом деле мнимое. Ведь признавая христианство абсолютной истиной, покоящейся на божественном откровении и преподанной людям при помощи непосредственного вмешательства Бога в исторический процесс, мы тем самым уже отказываемся от взгляда на христианство как на продукт и как на элемент определенной культуры. Проповедь христианства не есть введение в культуру какого-то нового элемента культуры. В противоположность юдаизму, связанному с определенной расой, мусульманству, связанному с определенной культурой, и буддизму, в принципе враждебному всякому культурному Делению, христианство выше рас и культур, но не упраздняет ни многообразия, ни своеобразия рас и культур. Принятие христианства влечет за собой отказ от целого ряда элементов национальной языческой культуры и преобразование этой последней. Но конкретные формы этого преобпа-зования могут быть очень различны в зависимости от той культурно-исторической почвы, на которую христианство попадает, и единообразие в этой области не только не обязательно, но и невозможно. Христианство есть,"закваска" которая может быть положена в самые различные виды теста, и результат "брожения" будет совершенно различен в зависимости от состава теста. А потому та радужно-маого-образная сеть неповторяемо-индивидуальных национальных культур земного шара, о которой мы говорили выше, должна была бы сохранить свою конструкцию даже в том случае, если бы все народы мира восприняли христианство.

Никакой нивелировки национально-культурных различий, никакого создания однородной общечеловеческой культуры христианство не требует. Христианство как установление божественное неизменно. В историческом процессе христианские догматы не изменяются, а только раскрываются. Культура же есть, по существу, дело рук человеческих. Она подлежит историческим изменениям, законам эволюции, и прежде всего закону дробления. Единая христианская культура есть contradictio in adjecto. Христианских культур не только может, но и должно быть несколько. Каждый народ, воспринявший христианство, должен преобразовать свою культуру так, чтобы ее элементы не противоречили христианству, и так, чтобы в этой культуре веял не один национальный, но и христианский дух. И таким образом, христианство не упраздняет своеобразного национального культурного творчества, а, наоборот, стимулирует это творчество, давая ему новые задания. Всем христианским народам дано задание согласовать культуру с догматами, этикой и канонами истинной Христовой Церкви, создать храмы, формы богослужения и принадлежности его, способные вызывать в молящихся представителях данного народа определенные христианские настроения, - и каждый народ не только может, но и должен разрешать эти задания по-своему, для того чтобы христианство оказалось воспринятым органически и интимно слилось с данной национальной психикой.

Разумеется, это нисколько не исключает влияния одной христианской культуры на другую. Такие влияния наблюдаются и между культурами нехристианскими; влияния эти связаны с самим существом развития культур и при естественном ходе этого развития нисколько не ведут к нивелировке национальных различий. Важно только, чтобы влияние одной культуры на другую не было подавляющим, чтобы культурные заимствования органически перерабатывались и чтобы из своих и чужих элементов создавалось новое единое целое, плотно пригнанное к своеобразной национальной психике данного народа. Церковь Христова едина. Единство ее предполагает живое общение между отдельными поместными церквами. Но это общение возможно и без культурного единства. Единство церкви выражается в общности Священного Писания, Священного Предания, догматов и канонов, но вовсе не в тех конкретных бытовых, художественных и правовых формах, которыми догматы, каноны, предания и писания приспособляются к жизни каждого данного народа. Попытки зафиксировать эти формы и уничтожить в этой области различия между народами, принадлежащими к одной церкви, но не совсем к одной и той же культуре, основаны на суеверии и обрядоверии и не ведут к добру. Мы, русские, жестоко пострадали от подобной попытки, предпринятой при патриархе Никоне и приведшей в области церковной к расколу, а в области житейской - к тому ослаблению сопротивляемости русского культурно-национального организма, которое подготовило петровский разгром.

Итак, для христианина христианство не связано с какой-нибудь одной определенной культурой. Оно не есть элемент определенной культуры, а фермент, привносимый в самые разнообразные культуры. Культура Абиссинии и культура средневековой Европы совершенно непохожи друг на друга несмотря на то что обе они христианские.

Если мы всмотримся в историю распространения христианства, то убедимся в том, что распространение это шло успешно именно там, где христианство воспринималось как фермент, а не как элемент уже готовой иностранной культуры. Органически и плодотворно воспринятым, привившимся оказывалось христианство лишь там, где оно пепе-работало национальную культуру, не упразднив ее своеобразия. И наоборот, одним из самых сильных тормозов распространения христианства всегда было ошибочное отождествление христианства с какой-нибудь определенной для данного народа иностранной культурой.

Если во многих случаях неприятие данным народом христианства имело и имеет свои глубокие, быть может, мистическо-провиденциальные причины, то в целом ряде случаев, быть может, даже в большинстве, причина лежит в том, что миссионеры распространяли не христианство как таковое, а определенную христианскую культуру. Этим грешили и православные миссионеры: ни для кого не тайна, что зачастую миссионерство внутри России было орудием русификации, а за пределами России - орудием распространения русского политического влияния. По в еще большей мере это относится к миссионерству неправославному - католическому, протестантскому, англиканскому. Романо-германские миссионеры сами на себя смотрят прежде всего как на культуртрегеров. Вся их миссионерская деятельность связана со "сферами слияния", с колонизацией, европеизацией, с концессиями, факториями, плантациями и т.п. Миссионеры являются не посланными от Бога проповедниками богооткровенных истин, а агентами колониальной политики или представителями "интересов" той или иной державы. Проповедуя не христианство, а католичество, протестантизм или англиканство, т.е. те виды уклонения от христианства, которые укоренились в условиях романо-германской культуры и тесно связаны с ней, миссионеры фактически проповедуют просто саму эту культуру. Успех их проповеди, естественно, ставится в зависимость от степени способности данного народа "приобщиться к европейской цивилизации". А так как в этой цивилизации христианство давно уже отодвинуто на задний план и заглушено столпотворенческими тенденциями, то естественно, что новообращенные "туземцы", воспринимающие христианство в перспективе европейской цивилизации и как элемент, притом совсем не самый важный этой цивилизации, оказываются очень плохими и, во всяком случае, творчески совершенно бесплодными христианами. При таком способе миссионерства обращаются в христианство не целые народы, способные органически переработать свою национальную культуру в христианском духе, а лишь отдельные индивидуумы, которые самим фактом своего обращения отсекаются от родного национально культурного ствола и становятся агентами-сотрудниками при проведении экономических и политических замыслов иностранной державы.

Таким образом, заповедь Христа научить все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, по существу, остается невыполненной. И не выполнена она в значительной мере именно потому, что миссионерство было обращено в орудие европеизации, в средство к установлению однородной общечеловеческой культуры, богопротивную сущность которого мы постарались раскрыть в предшествующем изложении.

Стремление к нивелировке национальных различий не может оправдываться ссылками на необходимость христианского миссионерства, ибо, как раз наоборот, это миссионерство оказывается бесплодным и неудачным именно благодаря своему союзу с нивелирующим культуртрегерством, по существу антихристианским.

Литература

1. Ярким примером языкового союза в Европе являются балканские языки - болгарский, румынский, абланский и новогреческий: принадлежа к совершенно разным ветвям индоевропейской семьи, они тем не менее объединяются друг с другом целым рядом общих черт и детальных совпадений в области грамматического строения.

2. Так, индоевропейское семейство, принадлежа, к союзу средиземноморскому, в некоторых пунктах (например, в отсутствии префиксов) сближается с союзом урало-алтайским и, в частности, в некоторых отдельных случаях представляет разительное сходство с языками уральскими (угро-финско-самоедскими). Одиноко стоящие языки Восточной Сибири (енисейско-остяцкий, гиляцкий, юкагирский и так называемые камчатские, т.е. камчадальский, чукотский и корякский) являются как бы переходным звеном между урало-алтайским и североамериканским (эскимосско-алеутским) союзами и т.д.

В. Георгиев К ВОПРОСУ О БАЛКАНСКОМ ЯЗЫКОВОМ СОЮЗЕ

Конвергенция языков, типичным примером которой может служить балканский языковой союз,— явление исключительно интересное. Вот почему балканистика, казалось бы занимающаяся частной проблемой взаимоотношений между языками Балканского полуострова, на самом деле решает важные задачи общего языкознания.

Основная задача данной статьи — обрисовать современное состояние балканского языкознания, выявить важнейшие проблемы, возникшие после выхода в свет книги Кр. Сандфельда (Кг. S a n d f e 1 d).

Для обозначения наиболее характерных черт, общих для всех балканских языков, Сандфельд в своих книгах «Balkanfilologien», 1926 (имеется в виду датское издание) и «Linguistique balkanique», 1930, использовал термин «языковое единство» («unité linguistique»). В 1928 году на I Международном съезде лингвистов в Гааге H. С. T p у -б е ц к о й предложил выделять языковые группы двух типов: языковую семью и языковой союз (Sprachbund). По его мнению, балканский языковой союз и является типичным примером языковых групп такого рода.

Это положение Трубецкого было изложено Р. Якобсоном на Пражской фонологической конференции в 1930 году: его сообщение было опубликовано в 1931 году в Тру -дах Пражского лингвистического кружка ¹. Затем польский славист M. Малецкий (M. Malecki)B сообщении, сделанном на III Международном съезде лингвистов в 1933 году ² и озаглавленном «Наблюдения над балканским языковым союзом», попытался осветить вопрос о балканском языковом союзе. М. Малецкий рассматривает здесь следующие вопросы: какие языки входят в состав балканского языкового союза, каковы их общие характерные черты, каково их распространение, когда сформировались эти общие черты, каково происхождение балканского языкового союза.

В настоящее время термин «языковой союз» и понятие, им обозначаемое, утвердились в языкознании. Однако существуют языковеды, которые его оспаривают, предпочитая иные термины; есть и такие, что вообще отвергают необходимость подобного термина. Обсуждение этого вопроса на таком съезде, как наш, было бы весьма желательно.

В 1934 году в Белграде вышел первый том журнала «Revue internationale des études balkaniques», которому принадлежат большие заслуги в области развития балканского языкознания. Свою вступительную статью, озаглавленную «Цель и значение исследования балканских языков», оба редактора — П. Скок и М. Будимир — посвящают изучению вопроса об общих чертах балканских языков (стр. 14 и сл.). Но они говорят о «языковой общности» (communauté linguistique), а не о языковом союзе.

Знаменитый французский языковед A. M е й е в опубликованной в том же томе упомянутого выше журнала короткой статье («Проблема балканского языкознания», стр. 29— 30) говорит лишь «о соответствиях, обычно наблюдаемых в говорах одного и того же района» (стр. 30).

В том же журнале греческий языковед Г. А н а н ь о -стопулос оспаривает термин «балканское языкознание» и предпочитает говорить о «взаимовлиянии балканских языков», подчеркивая, что часть их общих черт появилась в результате сходного, но независимого развития, а «прочие встречаются лишь в некоторых диалектах двух или трех языков» (стр. 274).

Комментируя взгляды М. Малецкого (см. выше), известный югославский славист А. Б е л и ч становится на позицию отрицания языкового единства балканских языков и языкового союза вообще ³: «... утверждая, что они (т.е. «отношения, объединяющие балканские языки») создают языковое единство (une unité linguistique), мы совершаем коренную ошибку,— пишет А. Белич,— которая еще более углубляется, когда мы пытаемся установить языки, входящие в это единство, пользуясь критериями Малец-кого. Следует прежде всего спросить себя: являются ли общие языковые черты балканского единства достаточно унифицированными и многочисленными, чтобы давать нам право говорить о некоем языковом единстве» (стр. 168).

Против тезиса о существовании балканского языкового союза автор выдвигает следующие возражения:

1. Общие черты «очень неоднородны как в плане их географического распределения, так и в том, что касается их языковой природы» (стр. 168), например образование будущего времени, утрата инфинитива и склонения, появление артикля и т. д.

2. Происхождение многих сходных особенностей балканских языков одинаково, но «в сочетании с местными чертами эти особенности дают различные — в географическом и языковом планах — результаты» (стр. 169).

Для обозначения общих черт балканских языков (бал-канизмов), существования которых А. Белич не может отрицать, ученый пользуется термином «языковое соответствие» («réciprocité linguistique») (стр. 169), слишком, на наш взгляд, расплывчатым и не затрагивающим сути проблемы, т. е. специфической природы данного языкового явления.

Болгарский языковед С. Младенов занял по отношению ко всему балканскому языкознанию позицию резко отрицательную ⁴.

Белич справедливо подчеркивает тот факт, что «общие черты балканских языков имеют неодинаковое географическое распределение и различную языковую природу», что единство указанных языков неоднородно. Действительно, балканский языковой союз в узком смысле слова образуют лишь албанский, болгарский (включая македонский) и румынский языки. Греческий участвует лишь как язык, оказывающий большое влияние на создание этого единства, сербохорватский —только в той части, которая касается лексики; турецкий входит в этот союз постольку, поскольку с другими балканскими языками его связывают определенные лексические отношения. Одним словом, справедливо утверждение, что каждый из балканских языков сохраняет свою собственную, свойственную ему одному природу.

Тем не менее балканским языкам неоспоримо присущи общие специфические черты. Изучение их и составляет ядро той отрасли языкознания, которую мы обозначаем термином «балканское языкознание» (в узком смысле слова).

Языкознанию знакомы лишь два основных процесса развития языков: дифференциация и интеграция. Основная задача изучения языковой семьи, возникшей вследствие дифференциации некоего общего языка, заключается в том, чтобы показать, как та или иная форма языка-основы представлена в языке современном: например, и.-е. *(е-) рек^ (3 л. ед. ч. наст. вр. действ, зал. изъяв, накл.) > > болг. пече. Основная цель изучения языков, входящих в состав данного языкового союза,— установить, каким образом различные по происхождению формы были сведены к одной модели: примером может служить будущее время, образуемое с помощью частицы, выражающей будущее,+ + настоящее время изъяв, наклонения спрягаемого глагола.

Главной причиной возникновения языкового союза является языковая интерференция (контакт языков), т. е. различные формы двуязычия, обязанные своим происхождением субстрату, адстрату и суперстрату.

Следовательно, языковой союз есть остановившееся на полпути движение языков к интеграции. Этот факт объясняет все: общие специфические черты, неравномерность их географического распределения (разная степень в различных районах), одинаковое или различное их происхождение.

Интенсивность процессов конвергенции, которые вели к интеграции, не слишком велика. Центром, ядром конвергирующих потоков были албанский, румынский и болгарский языки; греческий, сербохорватский и турецкий оставались на периферии.

Следовательно, термин «языковой с о ю з» с о-вершенно необходим для обозначения сходного развития различных языков, которое охватывает не только лексику, но и фонетику, морфологию, синтаксис и словообразование ^б.

Балканские языки дают нам типичный пример сходного развития языков, являясь конкретной иллюстрацией понятия «языковой союз». Для балканского союза языков характерны следующие черты:

1. Большое сходство артикуляционной базы (которая иногда почти одинакова). Одинаковая артикуляция основных гласных: a, e, i, о, и ⁶. Отсутствие фонологических оппозиций: краткие/долгие, закрытые/открытые, чистые/носовые и т. д. В болгарском, румынском и албанском имеется также типичная гласная а (= ъ = а = ё). В румынском, болгарском (на востоке страны) и в северных диалектах греческого гласные е, о в безударном слоге редуцировались в i, u. Артикуляция большинства согласных — p/b, t/d, k/g, k7g\ c/dz, f/v, s/z, h, j и др.— одинакова.

2. Многочисленные одинаковые лексические элементы по большей части заимствованы из греческого или турецкого. Много языковых калек. Так, болгарский и румынский, не являясь по происхождению близкородственными языками, имеют в своем словарном составе 38% одинаковых или сходных слов. Приводимые нами статистические данные почерпнуты из словарей, отражающих письменную форму языка: в разговорной речи (и в диалектах) этот процент еще выше. С другой стороны, контингент турецких (и греческих) слов в остальных балканских языках почти тот же.

3. Сохранение одинаковых или сходных морфем.

4. Развитие одинаковых, сходных или параллельных морфологических и синтаксических элементов.

Пункты 3 и 4 отражают наиболее типичные черты языкового союза. Примеры:

Исчезнувшая в остальных романских языках латинская звательная форма на -е сохраняется в румынском под влиянием той же морфемы в болгарском и греческом.

Хотя в процессе исторического развития в болгарском языке исчезла система склонения, однако дательный падеж на -и в мужском роде (човек-у) и на -е в женском (майц-е) в общенародном языке сохранился (правда, как архаизм), во многих же диалектах он фигурирует в качестве живой формы; его существование поддерживается наличием в румынском языке дательного на -ui, -и (муж. р.) и -е (жен. р.), а в греческом — родительного на -и в той же функции.

В греческом, албанском, болгарском и румынском языках родительный и дательный падежи выражены одной и той же формой (синтетической или аналитической). Смешение родительного и дательного засвидетельствовано для фригийского языка ⁷.

В греческом, болгарском и румынском языках имена мужского рода во множественном числе (им. пад.) оканчиваются на -i: греч. -oi^i, болг. -и, рум. -i, -1. Рум. -i (указывающее на палатализацию предшествующего согласного) представляет собой результат недавнего развития -i; точное соответствие этому находим в албанском. Окончание множественного числа -е (им. пад. жен. р.) встречается в румынском и (изредка) в болгарском.

Средний род, существовавший в латинском, исчез во всех романских языках, кроме румынского, где он сохранился благодаря влиянию болгарского, албанского и греческого, имеющих эту категорию.

Формы дательного-родительного и винительного падежей у личного местоимения первого лица почти одинаковы:

греч. |ieva | iod, болг. мене ми, рум. mie mi греч. |ieva |ie, болг. мене ме, рум. mine mä.

Древние синтетические формы различного происхождения, использовавшиеся в балканских языках для выражения сравнительной степени, заменены сходными аналитическими конструкциями: греч. nio, болг. по, алб. тё, рум. mai + прилагательное.

В румынском 1-е лицо настоящего времени изъявительного наклонения глагола a aveâ «иметь», а именно ат «я имею», имеет окончание -m, которое нельзя объяснить исходя непосредственно из латинской формы habeo, но которое вполне соотносимо с албанским kam и болгарским и(м)ам «я имею».

В романских языках II и III латинские спряжения довольно рано теряют продуктивность. На западе романские языки сразу же отдают предпочтение I спряжению (с основой на -а-), тогда как в румынском, напротив, широкое развитие получает IV спряжение (с основой на -i-), используемое как в отыменных новообразованиях, так и (особенно) при заимствовании глаголов и даже суффиксов из славянских, венгерского и греческого языков. В средние века к IV спряжению относилось более половины всех румынских глаголов. Есть основания считать это результатом влияния славянских языков, где глаголы на -i- составляют значительную группу ⁸.

Под влиянием греческого будущее время образуется при помощи частицы, которая по своему происхождению является краткой формой глагола «хотеть»: греч. ûà va урафсо, болг. ще да пиша, алб. do të shkruaj, рум. о sa scriu «я буду писать»; возможны и еще более краткие формы: греч. Ы урафсо, болг. ще пиша, макед. ke pisam, алб. do shkruaj, румын, va scriu «я буду писать».

Угасание инфинитива⁹, пролептическое употребление личных местоимений и т. п. также являются характерными чертами балканских языков.

Вопрос о балканском языковом союзе тесно связан с проблемой происхождения балканских народов, их принадлежности к той или иной этнической группе. Чтобы выяснить их происхождение, следует обратиться к прошлому, к эпохе создания на Балканах первых цивилизаций. Вот почему я должен сделать краткий обзор этнической ситуации на Балканском полуострове начиная с античной эпохи.

Недавние изыскания, проводившиеся на разнообразном языковом материале — причем большое внимание было уделено топонимии Балканского полуострова,— дают нам возможность выделить здесь уже в глубокой древности семь основных этнических районов, т. е. семь языковых групп, каждая из которых представляет собой некое языковое единство ¹⁰.

В этот период южную часть полуострова, т. е. примерно территорию, лежащую к югу от Пинда, занимало доэллин-ское население. Язык этого народа давно уже исчез: он сохранился лишь в греческой топонимии и в качестве субстрата греческого языка. Такие названия мест, как Лариса (ЛарЬаа, Коринф (KoplVôoç), Парнас (ITapvdoraoç) и т. п., или такие слова, как àoràpivdoç «бадья, ванна», ябруос «башня», rupavvoç «властелин, повелитель» и т. п., свидетельствуют сегодня о существовании языка, условно называемого нами «языком пеласгов».

Долгое время считалось, что язык пеласгов — доиндо-европейского происхождения, но недавнее изучение субстрата греческого языка показало, что речь идет скорее о языке, родственном, с одной стороны, хеттскому и лувийскому языкам Малой Азии, а с другой — фракийскому языку.

В III тысячелетии до н. э. греки жили где-то в северовосточной части современной Греции. В конце III тысячелетия (или в начале II) греки начали продвигаться к югу. Постепенно они заняли всю южную часть Балканского полуострова и ассимилировали местное население.

Во II тысячелетии до н. э. греки создали собственную цивилизацию в Микенах. Лет десять назад расшифрованы написанные слоговым письмом тексты, оставленные этой удивительной культурой.

Во II тысячелетии микенская культура начала распространяться на северные районы полуострова и почти по всему побережью Средиземного моря.

Восточная часть Балканского полуострова, т. е. район, занимаемый в настоящее время южной Болгарией, европейской частью Турции и северо-восточной Грецией, была населена фракийцами. Для топонимии древней Фракии характерны такие названия мест, как Bessapara, Bendipara, Tranupara, Köbria, Mesambria, Poltymbria, Orudiza, Ostudizos, Tyrodiza. В IV и III тысячелетиях до н. э. язык и культура Фракии были близки языку и культуре северо-запада Малой Азии и доэллинской культуре побережья Эгейского моря.

На севере полуострова — приблизительно в Дакии и в обеих Мёзиях (т. е. на территории современной Румынии, северной Болгарии, северо-восточной Югославии и восточной Венгрии)—жили дако-мизийские племена. Их язык —• дако-мизийский, или просто дакский,— был оригинальным индоевропейским языком, отличным от фракийского и иллирийского. Реликтами, наилучшим образом характеризующими дакский язык, являются дошедшие до нас названия мест типа Aiadava, Dacidava, Dausdava, Patridava, Thermidava и т. д.

Очень рано дако-мизийские племена начали перемещаться к югу. Во II тысячелетии до н.э. они занимали уже центральную часть полуострова. Они проникли в Иллирию и частично в северную Грецию и ко второй половине II тысячелетия, проидя Фракию, обосновались на северо-западе Малой Азии, где они известны под названием мизийцев и дарданайцев.

Самый факт существования самостоятельного дакского (или дако-мизийского) языка дает нам возможность лучше понять субстрат румынского языка и отношения между румынским и албанским языками. Прежде считали, что однородный фракийский, фрако-дакский, или же фрако-дако-фригийский язык был распространен на территории от Северных Карпат до центральной части Малой Азии. Придерживаясь этой точки зрения, невозможно было составить себе ясное представление об особенностях субстрата румынского языка и о родстве древних языков на Балканах. Часто, пытаясь доказать, что дакский —этот тот же иллирийский или, на худой конец, его диалект, ссылаются на географа Страбона или на иных древних авторов. Но понятие языкового родства возникло лишь в XIX в. и древние авторы не имели представления об этой категории современной сравнительной грамматики. Если принять это их утверждение, то придется согласиться с ними и в том, что латынь — всего лишь эолийский диалект греческого языка (Тираннион Амизский, Варрон).

Западную часть полуострова населяли иллирийцы. Еще лет двадцать назад считалось, что иллирийский и фракийский — близкородственные языки; говорили даже о фрако-иллирийском языке. Недавние исследования в области фракийской и иллирийской ономастики показали, что иллирийский и фракийский — языки совершенно различные. Наиболее типичные для западной части Балканского полуострова древние топонимы —такие, например, как Delmi-nium, Scardona, Ulcinium и т. п., абсолютно отсутствуют на востоке, и наоборот.

Совершенно различны также иллирийские и фракийские антропонимы. Неодинаково и их образование: если во фракийском преобладают двухосновные собственные имена — Aulouzenes, Mestikenthos, Rescotozme, Roimetalkas и т. п.,. то в иллирийском они почти исключительно одноосновные — Aetor, Aplo, Bato, Ceunus, Plator и т. п.

Впрочем, в этническом отношении западная часть Балканского полуострова не была совершенно однородной. Югославский языковед Р. Катичич показал в своих недавних работах, что иллирийский язык был распространен лишь в юго-восточной части этого района; родственные же ему далматинский и либурнийский являются самостоятельными языками, отличными от иллирийского ¹¹.

В центральной части полуострова говорили на бригий-ском (= фригийском) и македонском языках. Фригийские племена очень рано стали перемещаться к востоку: уже к концу II тысячелетия до н. э. они пересекли южную Фракию и пришли в Малую Азию, где основали свое царство. Фригийская составляющая участвовала в формировании армянского языка.

Недавние исследования многочисленных фригийских надписей убедительно показали, что фригийский — самостоятельный язык, отличный от фракийского ¹². Фригийский и фракийский языки родственны в такой же степени, в какой родственны, например, греческий и албанский, т. е. так же, как два любых совершенно самостоятельных индоевропейских языка, а не два диалекта одного и того же языка. К тому же фригийский ближе к греческому, чем к фракийскому.

Что касается древнемакедонского, то о его происхождении существуют четыре гипотезы. 1. Македонский является диалектом греческого. 2. Македонский язык произошел от иллирийского. 3. Македонский произошел от фракийского. Новейшие исследования в области фракийского и иллирийского языков доказали, что македонский не имеет ничего общего ни с фракийским, ни с иллирийским. С другой стороны, расшифровка микенских надписей убедила в том, что он не является и диалектом греческого языка. 4. Македонский очень близок к греческому; их языковое родство можно объяснить следующим образом. В конце IV или начале III тысячелетия до н. э. существовало некое протогрекомакедонское единство. Но позднее македонский и греческий разделились, что произошло еще до образования греческих диалектов классической эпохи.

Во II—I тысячелетиях население большинства районов Балканского полуострова было очень пестрым, и можно предположить, что языки различных племен, населявших полуостров, испытывали взаимное влияние. Возможно, это и было отдаленным началом современной балканской общности.

Однако действительная основа языковой однородности Балканского полуострова создавалась в эпоху греческой колонизации, затем в период македонской экспансии, а позднее — во времена Римской и Византийской империй. Греческий и латинский — языки, обладавшие огромным культурным престижем,— оказывали влияние на местные языки и даже частично замещали их.

Римское завоевание разделило полуостров на две различные по языку части. Линия раздела шла от Дурреса (Dyrrhachion) на Адриатическом побережье через Скопле (Scupi), и минуя на востоке Сердику (Serdica, ныне София), пересекала Гемус (Haemus) и выходила к Черному морю (так называемая линия Йиречека (Jirecek). После того как римские легионы покинули Дакию (275 г. н. э.), на южном Дунае были созданы новые римские провинции: Дакия Задунайская (Dacia ripensis) — между Дунаем и Балканами, и Дакия Средиземноморская (Dacia mediterránea) — на юге этой территории, со столицей в Сердике (София). В 379 г. (при императоре Грациане) Дакия, Македония и Южная Далмация отошли к Восточной Римской империи. Западная Иллирия была объединена в один административный район с Италией. С V века Восточной Римской империи стали принадлежать Паннония, южнодунайская Дакия, Дардания, Мезия, Превалитания и Македония. Раздел Римской империи и возникновение Византийского государства во многом способствовали распространению влияния греческого языка на север и северо-запад от линии Йиречека.

Весьма вероятно, что уже в ранний античный период под влиянием греческого и латыни сложился языковой союз, в состав которого входили фракийский, дакский, фригийский, македонский и иллирийский языки, причем первые три образовали ядро этого союза.

Югославский романист и балканолог Г. Барич показал, что к концу эпохи римского владычества на Балканах латинский язык, на котором говорило население полуострова, делился на два диалекта: восточнобалканский (к которому восходит румынский язык) и западнобалкан-ский, давший начало далматинскому (велиотскому)¹³. Этот факт имеет большое значение для решения проблемы происхождения румынского и албанского языков.

На этот полуэллинизированный, полулатинизированный этнический пласт позднее добавились славянские, а затем турецкие наслоения.

С этого момента начинается активное взаимопроникновение балканских языков, которое особенно усиливается во времена Оттоманской империи. Двумя-тремя языками владели почти все.

Исключительно важным и весьма характерным для населения Балкан был кочевой образ жизни, связанный с неизменным перегоном скота на летние пастбища.

Так в течение трех тысячелетий сложилось то замечательное языковое объединение, которое мы называем балканским языковым союзом. Все балканские языки, живые и мертвые, в той или иной мере способствовали созданию этого союза.

Конвергенция языков — явление исключительно сложное, вызываемое подчас множеством причин. Но основной причиной, как правило, служат конвергентные потоки, исходящие из разных центров. Отличной иллюстрацией этого явления может быть история развития постпозитивного артикля, который мы детально рассмотрим как типичный пример конвергенции в языках балканского языкового союза.

Поиск по сайту: