БАШНЯ АНГЕЛОВ

– А у кого сейчас нож? – спросил Уилл. Они ехали по Оксфорду в «Роллс‑Ройсе». Сэр Чарльз сидел впереди, полуобернувшись к ним, а они – сзади; Лира баюкала в руках Пантелеймона, опять ставшего мышонком.

– У человека, который имеет на него не больше прав, чем я на алетиометр, – сказал сэр Чарльз. – Тем не менее, к несчастью для всех нас, алетиометром завладел я, а ножом – он.

– Откуда вы узнали про тот, другой мир?

– Я знаю много вещей, которые тебе не известны. А чего еще ты ожидал? Я гораздо старше вас и значительно лучше информирован. Между тем миром и этим существует изрядное количество окон; люди, знающие, где они находятся, могут с легкостью путешествовать туда и обратно. В Читтагацце есть так называемая Гильдия ученых, которые уже давным‑давно этим занимаются.

– Вы вообще не из этого мира! – вдруг выпалила Лира. – Вы оттуда, разве не так?

И снова у нее в памяти что‑то шевельнулось. Она была почти уверена, что видела его раньше.

– Нет, не оттуда, – сказал он.

– Если мы хотим забрать у того человека нож, мы должны больше о нем знать, – сказал Уилл. – Он ведь не отдаст его нам добровольно, правда?

– Разумеется. Это единственное, что отпугивает Призраков. В любом случае вам придется нелегко.

– Призраки боятся ножа?

– Чрезвычайно.

– Почему они нападают только на взрослых?

– Сейчас вам не обязательно это знать. Это не имеет значения. Лира, – сказал сэр Чарльз, поворачиваясь к ней, – объясни мне, откуда у тебя взялся такой удивительный друг.

Он говорил о Пантелеймоне. Но как только он это сказал, Уилл понял, что змея, высунувшаяся тогда из его рукава, – тоже деймон и сэр Чарльз, должно быть, пришелец из Лириного мира. Он спрашивал о Пантелеймоне, чтобы сбить их со следа; значит, он не подозревает, что Уилл заметил его собственного деймона.

Лира прижала Пантелеймона к груди, и он стал черной крысой; обвив хвост вокруг ее запястья, он глянул на сэра Чарльза свирепыми красными глазками.

– Я не хотела, чтобы вы его видели, – сказала она. – Это мой деймон. Вы, жители этого мира, думаете, что у вас нет деймонов, но вы ошибаетесь. Ваш, наверное, навозный жук.

– Если даже египетские фараоны не возражали, чтобы их представлял скарабей, то уж я тем более, – сказал сэр Чарльз. – Выходит, ты из какого‑то третьего мира? Как интересно. Алетиометр тоже оттуда, или ты стащила его где‑нибудь во время своих странствий?

– Мне его подарили, – гневно ответила Лира. – Мне подарил его Магистр Иордан‑колледжа из нашего Оксфорда. Он мой по праву. И вы все равно не сможете им воспользоваться, вы, тупой вонючий старик, – вам и за сто лет не научиться его понимать. Для вас это просто игрушка. Но мне он нужен, и Уиллу тоже. И мы получим его обратно, не беспокойтесь.

– Увидим, – сказал сэр Чарльз. – Здесь я высаживал тебя в прошлый раз. Остановить?

– Нет, – сказал Уилл, заметив впереди стоящую у обочины полицейскую машину. – Вы не можете пробраться в Чи‑гацце из‑за Призраков, так что неважно, будете ли вы знать, где окно. Везите нас дальше в сторону Кольцевой.

– Как вам угодно, – откликнулся сэр Чарльз и махнул шоферу. – Когда добудете нож – если, конечно, вам это удастся, – позвоните мне, Аллан приедет и заберет вас.

Больше они не разговаривали до тех пор, пока шофер не затормозил. Когда они вышли, сэр Чарльз опустил стекло и сказал Уиллу:

– Кстати, если не отыщете нож, не трудитесь сюда возвращаться. Придете ко мне в дом без него, и я вызову полицию. Пожалуй, они не заставят себя ждать, если я назову им твое настоящее имя. Ты ведь Уильям Парри, верно? Так я и думал. В сегодняшней газете опубликована твоя фотография – кстати, очень хорошая.

И автомобиль тронулся.

Уилл ошеломленно молчал. Лира потрясла его за руку.

– Не волнуйся, – сказала она. – Он тебя никому не выдаст. Если бы хотел, давно бы это сделал. Пойдем.

Спустя десять минут они уже стояли на маленькой площади перед башней Ангелов. По дороге Уилл рассказал ей о деймоне‑змее, и она замерла на улице как вкопанная: ее снова терзало смутное воспоминание. Кто он, этот старик? Где она его видела? Все бесполезно: память не желала проясняться.

– Я не хотела ему говорить, – тихо сказала Лира, – но вчера я видела там, наверху, какого‑то человека. Он смотрел вниз, когда дети подняли шум…

– Как он выглядел?

– Молодой, курчавый. Совсем не старый. Но я видела его совсем чуть‑чуть, на самой верхушке, между зубцами. Я подумала, что это может быть… Помнишь Анжелику и Паоло – как он сказал, что у них есть старший брат, который тоже вернулся в город, а она велела Паоло замолчать и рассердилась, что он выдал тайну? Ну вот я и подумала: а вдруг это он? Наверное, он тоже охотится за ножом. И еще я думаю, что все дети знают про нож. По‑моему, они и сюда‑то вернулись в первую очередь из‑за него.

– Хм, – сказал он, подняв глаза. – Может быть.

Лира вспомнила свой утренний разговор с детьми: никто из них не ходит в башню, сказали они, потому что там страшно. Вспомнилось ей и тревожное чувство, охватившее ее, когда они с Пантелеймоном заглянули в открытую дверь башни, прежде чем покинуть город. Может быть, поэтому им и нужен был взрослый, чтобы туда войти. Пантелеймон, приняв форму мотылька, порхал на солнечном свету вокруг ее головы и что‑то беспокойно шептал.

– Тихо, – шепнула она в ответ. – Выбора все равно нет, Пан. Мы сами виноваты. Надо исправлять свои ошибки, и это единственный способ.

Уилл двинулся налево, вдоль стены башни. Дойдя до угла, он повернул в узкий мощеный проулок, отделявший башню от соседнего здания; затем посмотрел вверх, оценивая на глаз ее высоту. Лира шла за ним по пятам. Он остановился под окном на уровне второго этажа и сказал Пантелеймону:

– Можешь взлететь туда и посмотреть?

Тот немедленно обернулся воробьем и полетел к окну. Он едва смог достичь его: у Лиры сдавило грудь, и она тихонько вскрикнула, когда он был уже у подоконника, и он присел там всего на секунду‑другую, а потом сразу нырнул вниз. Она сделала несколько глубоких вдохов, как будто тонула и ее чудом спасли. Уилл нахмурился, озадаченный.

– Это тяжело, – объяснила она, – когда твой деймон отдаляется от тебя, это больно…

– Извини. Видел что‑нибудь? – сказал он.

– Лестница, – ответил Пантелеймон. – Лестница и темные комнаты. Там на стене висят сабли, и копья, и щиты, как в музее. А еще я видел человека. Он… танцевал.

– Танцевал?

– Двигался туда и сюда… и взмахивал рукой. Точно сражался с кем‑то невидимым… Я видел его через открытую дверь, не слишком отчетливо.

– Боролся с Призраком? – предположила Лира.

Но им оставалось только гадать, и они тронулись дальше. Позади башни был садик с аккуратными клумбочками вокруг фонтана, обнесенный высокой каменной стеной с битым стеклом наверху (Пантелеймону снова пришлось взлететь, чтобы туда заглянуть); обойдя его, они вернулись по параллельному переулку обратно на площадь. Все окна в башне были маленькими и сидели глубоко, как нахмуренные глаза.

– Значит, придется через обычный вход, – сказал Уилл.

Он поднялся по ступеням и широко распахнул дверь. Внутрь ворвался солнечный свет; заскрипели тяжелые петли. Он шагнул за порог, помедлил и, никого не увидев, двинулся дальше. Лира не отставала. В вестибюле царила прохлада; пол здесь был вымощен булыжниками, которые за много столетий сделались совсем гладкими.

Уилл посмотрел на уходящую вниз лестницу и немного спустился по ней, обнаружив, что она ведет в обширную комнату с низким потолком и необъятной застывшей печью в одном конце; стены подвала были черны от копоти, но людей Уилл не заметил и потому вновь поднялся в вестибюль. Его встретила Лира – она смотрела вверх, прижав палец к губам.

– Я его слышу, – прошептала она. – Кажется, он говорит сам с собой.

Уилл напряг слух и тоже уловил эти звуки: тихое убаюкивающее бормотание прерывалось то внезапным смешком, то сердитым выкриком. Так мог бы вести себя сумасшедший.

Набрав за щеки воздуха, Уилл направился к лестнице. Она была сделана из почернелого дуба; ее широченные ступени, гладкие, как булыжники в холле, и очень надежные, совсем не скрипели. По мере подъема сумрак сгущался, потому что единственным источником света были крохотные, глубоко утопленные оконца на лестничных площадках. Уилл с Лирой поднялись на один этаж, замерли и прислушались; затем одолели второй. Теперь звук человеческого голоса мешался со звуком ритмичных, но неуверенных шагов. Они раздавались из приоткрытой двери комнаты, выходившей на площадку.

Уилл на цыпочках подкрался к ней и приотворил ее еще на несколько сантиметров, чтобы заглянуть внутрь.

Это была большая комната с толстыми гроздьями паутины на потолке. По ее стенам тянулись книжные полки, уставленные плохо сохранившимися томами – у одних переплеты раскрошились или расслоились, у других покоробились от сырости. Несколько открытых книг валялись вокруг – на широких пыльных столах, на полу, – а еще несколько были засунуты на место как попало.

Посредине комнаты находился юноша – он танцевал. Пантелеймон был прав: это выглядело именно так. Стоя спиной к двери, он делал скользящий шаг в одну сторону, потом в другую, а его правая рука все время двигалась перед ним, словно расчищая путь среди невидимых препятствий. В этой руке был нож – на вид вполне обыкновенный, с тусклым лезвием сантиметров двадцати в длину, – и юноша то совершал им выпад, как шпагой, то рассекал воздух наискосок, то словно нащупывал что‑то его кончиком, то тыкал им вверх и вниз, хотя в комнате, кроме него, не было ни души.

Уиллу показалось, что юноша вот‑вот обернется, и он отступил. Приложив палец к губам, он поманил Лиру на следующий этаж и остановился там.

– Что он делает? – прошептала она.

Уилл как мог описал увиденное.

– Наверное, сумасшедший, – сказала Лира. – Он худой, с курчавыми волосами?

– Да. С рыжими, как у Анжелики. И правда, похож на сумасшедшего. Странно – судя по словам сэра Чарльза, я бы такого не подумал. Давай еще оглядимся, прежде чем с ним заговорить.

Она не стала возражать и послушно двинулась за ним по лестнице на верхний этаж. Здесь было гораздо светлее, потому что выкрашенные в белый цвет ступени вели на крышу – точнее, в сооружение из дерева и стекла, напоминающее небольшой парник. Еще не успев подняться туда, они уже почувствовали, какая там стоит жара.

И тут сверху донесся чей‑то стон.

Они подскочили от неожиданности: им отчего‑то казалось, что в башне может быть только один человек. Пантелеймон с испугу мгновенно превратился из кота в птицу и порхнул к Лире на грудь. В тот же момент Уилл и Лира заметили, что схватили друг друга за руки, и медленно разжали пальцы.

– Надо посмотреть, – шепнул Уилл. – Я пойду первый.

– Лучше я, – прошептала она в ответ. – Это же я виновата.

– Раз ты виновата, нечего со мной спорить.

Она закусила губу, но позволила ему пройти вперед.

Он двинулся вверх. Свет солнца в стеклянной надстройке слепил глаза. Вдобавок здесь было жарко, как в настоящем парнике, и Уилл не мог толком ни дышать, ни видеть. Нащупав дверную ручку, он повернул ее и быстро шагнул наружу, прикрыв глаза ладонью от ярких лучей.

Он очутился на свинцовой крыше, огороженной парапетом с зубцами. Стеклянный домик находился в ее центре, а свинцовое покрытие с небольшим уклоном спускалось от него к краям, оканчиваясь у кругового желоба с квадратными отверстиями для стока дождевой воды.

Недалеко от Уилла, на самом солнцепеке, лежал седой старик. Его лицо было в синяках и ссадинах, один глаз закрылся. И, подойдя ближе, дети увидели, что руки у него связаны за спиной.

Он услышал их шаги, застонал снова и попытался перевернуться, чтобы защитить себя.

– Не бойтесь, – тихо сказал Уилл, – мы вас не тронем. Это сделал человек с ножом?

– М‑м‑м, – простонал старик.

– Сейчас мы развяжем веревку. Он не очень крепко ее завязал…

Веревка и впрямь была завязана неуклюже, на скорую руку, и Уилл быстро с ней справился. Потом они помогли старику подняться и отвели его в тень парапета.

– Кто вы? – спросил Уилл. – Мы не знали, что вас здесь двое. Думали найти в башне только одного.

– Меня зовут Джакомо Парадизи, – прошепелявил старик сквозь выбитые зубы. – Я носитель ножа. Я, и никто больше. Тот, молодой, украл его у меня. Всегда находятся дураки, которые ради ножа идут на такой риск. Но этот – самый отчаянный. Он хочет меня убить…

– Не выйдет, – сказала Лира. – А почему носитель? Что это значит?

– Гильдия поручила мне владеть чудесным ножом. Куда ушел тот глупец?

– Он внизу, – ответил Уилл. – Мы прошли мимо него. Он нас не видел. Он махал ножом в воздухе…

– Пытался сделать разрез. У него не получится. Когда он…

– Осторожно! – воскликнула Лира.

Уилл оглянулся. Юноша поднимался в маленькую деревянную надстройку. Он их еще не заметил, но прятаться здесь было негде, и, когда они выпрямились, он среагировал на движение и резко обернулся к ним.

Пантелеймон мгновенно превратился в медведя и встал на дыбы. Только Лира знала, что он не сможет коснуться другого человека, и на секунду юноша застыл в недоумении, но Уилл сразу понял, что он не способен нормально воспринимать происходящее. Брат Паоло и Анжелики явно потерял разум. Его курчавые рыжие волосы были спутаны, на подбородке блестела слюна, а белки глаз неестественно сверкали на солнце.

И он сжимал в руке нож, а у них не было никакого оружия.

Чуть пригнувшись, Уилл двинулся по крыше вверх, прочь от старика, готовый в любую секунду прыгнуть на противника или отскочить в сторону.

Юноша бросился вперед и взмахнул ножом – влево, вправо и опять влево, – загоняя Уилла в угол, где сходились две стены башни.

Лира с веревкой в руках подкрадывалась к юноше сзади. Вдруг Уилл рванулся вперед – так же, как тогда ночью у себя в доме, и с тем же результатом: враг отшатнулся от неожиданности и, споткнувшись об Лиру, упал на свинцовый настил. Все это случилось так быстро, что Уилл не успел толком испугаться. Зато он успел заметить, как нож вылетел из руки юноши и упал метрах в двух от него острием вниз. Пронзив свинец без малейшего труда, как масло, он ушел в него по самую рукоятку и остался в таком положении.

Юноша сразу же извернулся, пытаясь достать нож, но Уилл кинулся ему на спину и схватил его за волосы. Он научился драться в школе: там этой практики было у него хоть отбавляй, потому что остальные дети догадывались о болезни его матери.. И он давно понял, что цель школьной драки состоит не в том, чтобы набрать очки за красоту стиля, а в том, чтобы заставить твоего врага сдаться, причинив ему больше боли, чем он тебе. Уилл знал, что в драке ты должен быть готов причинить другому боль, и знал, что немногие на это способны, когда доходит до дела; но он давно убедился, что у него такая способность есть.

Однако, несмотря на весь его опыт, Уиллу еще никогда не приходилось драться с почти взрослым человеком, который вдобавок был вооружен ножом, и он понимал, что теперь, когда его соперник уронил нож, он должен любой ценой помешать ему подобрать его.

Запустив руку в густые влажные волосы юноши, он потянул их назад, одновременно выкручивая изо всех сил. Юноша крякнул и попытался сбросить Уилла, но тот вцепился в него еще крепче, и безумец взвыл от боли и ярости. Он вскочил и бросился спиной на парапет. Уилл ударился о камень, и этого оказалось достаточно: у мальчика перехватило дух, и руки его разжались. Теперь враг был свободен.

Стоя на четвереньках в желобе под парапетом и ловя ртом воздух, Уилл нащупывал опору, чтобы подняться, и тут его нога угодила в одно из отверстий для стока воды. На один ужасный миг ему почудилось, что сзади ничего нет. Его пальцы отчаянно заскребли по теплому свинцу. Но все обошлось: его левая нога висела в пустоте, однако сам он никуда не провалился.

Вытащив ногу из сточного отверстия, он быстро вскочил. Юноша снова рванулся к ножу, но не успел вынуть его из крыши: Лира кинулась ему на спину и стала царапаться, пинаться, кусаться, словно дикая кошка; однако ей не удалось схватить его за волосы, как она хотела, и юноша сбросил ее с себя. Когда он встал, в руке у него снова блеснул нож.

Лира отлетела в сторону; рядом с ней стоял Пантелеймон в облике дикого кота – шерсть дыбом, зубы оскалены. Уилл впервые оказался лицом к лицу с противником. Раньше у него не было возможности толком рассмотреть его; теперь же он убедился, что это действительно брат Анжелики и что он вне себя от ярости. У него был нож, и сейчас он хотел только одного – уничтожить Уилла.

Но с Уиллом было не так‑то легко сладить.

Схватив оброненную Лирой веревку, он обмотал ею левую руку для защиты от ножа. Потом, двигаясь боком, занял позицию между своим противником и солнцем, так что тот стал щуриться, пытаясь его разглядеть. Мало того: ему в глаза попали яркие лучи, отражавшиеся от стеклянной надстройки, и Уилл заметил, что на несколько мгновений он почти ослеп.

Высоко подняв левую руку, он кинулся к юноше с его левого бока, подальше от ножа, и сильно пнул его в колено. Он тщательно прицелился, и пинок оказался точным и эффективным. С громким воплем юноша упал и попытался неуклюже отползти в сторону.

Уилл прыгнул следом и обрушил на него град ударов, молотя кулаками и пиная ногами во все незащищенные места, стараясь загнать врага обратно в стеклянную надстройку. Если бы только удалось оттеснить его к лестнице…

Юноша упал снова, на этот раз еще более неловко, и его правая рука с ножом очутилась на свинцовой крыше рядом с ногами противника. Уилл тут же наступил на нее, пытаясь всем своим весом раздавить пальцы юноши, зажатые между свинцом и рукояткой, а потом поплотнее обмотал вокруг руки веревку и надавил ногой еще сильнее. Юноша вскрикнул и выпустил нож. Уилл мгновенно отшвырнул его пинком в сторону – к счастью для мальчика, его ботинок пришел в соприкосновение не с лезвием, а с рукояткой, – и нож, завертевшись волчком, отлетел к парапету и остался лежать в желобе, рядом с дырой для водостока. Веревка, намотанная на руку Уилла, опять ослабла, и откуда‑то взялось очень много крови – она лилась на свинец и на его собственные ботинки. Юноша уже поднимался…

– Берегись! – крикнула Лира, но Уилл был настороже.

Пока враг еще не успел восстановить равновесие, он бросился на него и изо всей мочи врезался ему в живот. Юноша рухнул спиной на стеклянный скворечник; стекло разлетелось вдребезги, и хрупкий деревянный каркас тоже не выдержал. Повиснув над лестницей, юноша схватился за дверной косяк, но тот уже торчал в воздухе, ничем не укрепленный, и сразу сломался. Юноша полетел вниз, и вместе с ним – целый дождь новых осколков.

Уилл метнулся назад к желобу и схватил нож. На этом битва закончилась. Юноша, весь в ссадинах и порезах, вскарабкался по ступеням обратно и увидел у себя над головой Уилла с ножом; он посмотрел на него в бессильной злобе, а затем повернулся и сбежал.

– М‑м, – простонал Уилл, опускаясь на крышу. – М‑м…

В драке произошло что‑то страшное, а он этого даже не заметил. Уронив нож, он подхватил свою левую руку правой. Вся веревка пропиталась кровью, а когда он размотал ее…

– Твоя рука! – с ужасом воскликнула Лира. – Ой, Уилл…

Два его пальца, мизинец и безымянный, упали на свинцовый настил вместе с веревкой.

В глазах Уилла все поплыло. Кровь обильно струилась из обрубков, оставшихся там, где раньше были пальцы; она уже залила ему все джинсы и ботинки. Уиллу пришлось лечь и на мгновение закрыть глаза. Боль была не такой уж сильной, и где‑то на краю сознания он отметил этот факт с легким удивлением: где‑то внутри него точно непрерывно стучал огромный молот, но это совсем не походило на острую, пронзительно ясную боль, какая бывает при неглубоком порезе.

Он никогда еще не чувствовал такой слабости. Ему даже почудилось, что он на минуту заснул. Лира возилась с его рукой. Он сел, чтобы посмотреть на рану, и его замутило. Старик тоже был поблизости, хотя Уилл не видел, чем он занят; тем временем Лира что‑то говорила, обращаясь к нему.

– Если бы у нас был кровяной мох, – услышал он ее слова, – тот, которым пользуются медведи, я вылечила бы тебя, Уилл, обязательно… Смотри, я обвяжу веревкой твою руку, чтобы остановить кровь, – вот здесь, потому что я не могу завязать ее там, где были твои пальцы, там ей уже не на чем держаться… Пожалуйста, не шевелись…

Он позволил ей делать, что она хочет, и огляделся в поисках своих пальцев. Вскоре он увидел их – они лежали на свинце скрюченные, как облитые кровью кавычки. Он засмеялся.

– Эй! – окликнула его Лира. – Прекрати! Теперь вставай. У мистера Парадизи есть лекарство – целебная мазь или что‑то в этом роде. Тебе надо спуститься. Того человека уже нет: мы видели, как он выбежал из башни. Он больше не опасен. Ты победил его. Пойдем, Уилл… пойдем…

С помощью уговоров и понуканий она заставила его спуститься по лестнице; осторожно ступая среди осколков стекла и обломков дерева, они добрались до прохладной тесноватой комнатки, дверь которой выходила на лестничную площадку. По ее стенам тянулись полки, заставленные разнообразными баночками, горшками, бутылками; были здесь и ступки с пестиками, и химические весы. Стоя под грязным окном, возле каменной раковины, старик дрожащей рукой переливал что‑то из большой бутыли в склянку поменьше.

– Сядь и выпей это, – сказал он, наполнив маленький стаканчик какой‑то темной жидкостью.

Уилл сел и взял стаканчик. Первый глоток обжег ему горло точно огнем. Лира подхватила стаканчик, чтобы не дать ему выпасть из руки Уилла, который едва не задохнулся от жгучего снадобья.

– Выпей все, – распорядился старик.

– Что это?

– Сливовое бренди. Пей.

Уилл снова отхлебнул из стаканчика, на этот раз более осторожно. Только теперь его рука начинала болеть по‑настоящему.

– Вы можете его вылечить? – спросила Лира с отчаянием в голосе.

– Да, конечно, у нас есть лекарства на все случаи жизни. Ну‑ка, девочка, открой вон тот ящик и достань оттуда бинт.

Уилл увидел нож, лежащий на столе посередине комнаты, но, прежде чем он успел взять его, старик, прихрамывая, снова подошел к нему со стаканом воды.

– Выпей и это, – сказал он.

Уилл крепко сжал стакан и закрыл глаза, а старик принялся за его руку. Сначала ее пронзила резкая боль, но потом Уилл почувствовал на своем запястье грубую ткань полотенца, и рану промокнули чем‑то более щадящим. На мгновение он ощутил приятную прохладу, но потом руку опять засаднило.

– Это замечательная мазь, – сказал старик. – Ее очень трудно раздобыть. Прекрасно помогает от ран.

Он держал перед собой пыльный, помятый тюбик с обычной антисептической мазью – в своем мире Уилл мог бы купить такой в любой аптеке. Но старик обращался с ним так, словно это была невесть какая драгоценность. Уилл отвернулся.

Пока старик обрабатывал рану, Лира почувствовала, что Пантелеймон неслышно подзывает ее к окну. Спустившись с крыши, он стал пустельгой и уселся на подоконник; теперь его взгляд привлекло какое‑то движение внизу. Она подошла к деймону и увидела снаружи знакомую фигуру: девочка Анжелика бежала к своему старшему брату Туллио, который стоял, прижавшись спиной к стене дома по другую сторону узкой улочки, и махал перед собой руками, точно пытаясь отогнать стаю летучих мышей. Затем он повернулся и начал водить руками по камням стены, пристально разглядывая каждый, считая их, ощупывая острые углы и при этом сгорбившись и покачивая головой, словно опасаясь нападения сзади.

Анжелика была в отчаянии, так же как и ее маленький братец Паоло, который едва поспевал за ней; добежав до брата, они схватили его под руки, стараясь оттащить подальше от того, что ему угрожало.

Лира еле справилась с подкатившей к горлу тошнотой: она поняла, что на безумного юношу напали Призраки. Конечно, Анжелика тоже знала это, хотя и не могла их видеть, а малыш Паоло плакал и молотил кулаками воздух, чтобы отогнать невидимых врагов; но это не помогало, и было ясно, что Туллио уже не спасти. Его движения становились все более и более вялыми и наконец прекратились совсем. Анжелика приникла к нему; она трясла и трясла его за руку, но ничто не могло пробудить его; и Паоло снова и снова выкрикивал его имя, точно это могло возвратить брата к жизни.

Затем Анжелика будто почувствовала, что Лира наблюдает за ней, и подняла глаза. На секунду их взгляды встретились. Лиру словно ударили – такая ненависть горела в глазах девочки, – а потом и Паоло вслед за сестрой посмотрел вверх, увидел ее и закричал:

– Мы убьем тебя! Это ты отдала Туллио Призракам! Мы тебя убьем, поняла?

Дети повернулись и побежали прочь, оставив своего безжизненного брата, и Лира, испуганная и виноватая, отступила в глубь комнаты и заперла окно. Уилл со стариком ничего не слышали. Джакомо Парадизи опять смазывал рану лекарством, и Лира, постаравшись выкинуть увиденное из головы, сосредоточила все свое внимание на Уилле.

– Вам нужно чем‑нибудь перетянуть ему руку, – сказала Лира. – Только так можно остановить кровь.

– Да‑да, знаю, – согласился старик, но голос его был печален.

Пока ему делали перевязку, Уилл смотрел в сторону и понемногу прихлебывал из стаканчика сливовое бренди. Вскоре он успокоился, и все вокруг точно отодвинулось куда‑то далеко, хотя рука болела ужасно.

– Ну вот, – сказал Джакомо Парадизи, – можешь взять нож. Он твой.

– Не хочу, – сказал Уилл. – Нечего мне с ним делать.

– У тебя нет выбора, – ответил старик. – Теперь ты – его носитель.

– Кажется, вы называли носителем себя? – вмешалась Лира.

– Мое время миновало, – сказал старик. – Нож знает, когда ему пора покинуть одного хозяина и перейти к другому, и сейчас как раз такой случай. Вы мне не верите? Глядите!

Он вытянул левую руку. На ней, как у Уилла, не было двух пальцев – мизинца и безымянного.

– Да, – сказал он, – у меня то же самое. И я когда‑то дрался за нож и потерял пальцы. Это клеймо носителя. И я тоже заранее ничего не знал.

Лира села, широко раскрыв глаза. Уилл оперся здоровой рукой о пыльный стол. Он с трудом подбирал слова.

– Но я… мы пришли сюда только потому… что один человек украл у Лиры очень важную вещь, и ему нужен этот нож, и он сказал, что если мы принесем его, то он…

– Я знаю этого человека. Он лгун, обманщик. Будьте уверены: он ничего вам не отдаст. Он хочет получить нож, и как только нож окажется у него, он вас выгонит. Ему никогда не быть носителем. Нож принадлежит тебе по праву.

С огромной неохотой Уилл обернулся к ножу и придвинул его к себе. Это был обыкновенный с виду кинжал с обоюдоострым клинком сантиметров двадцати в длину, сделанным из какого‑то тусклого металла, короткой поперечиной из того же металла и рукояткой из красного дерева. Приглядевшись к нему внимательнее, Уилл заметил, что рукоятка инкрустирована золотыми нитями, образующими рисунок, которого он не мог распознать, пока не повернул нож лезвием к себе, – тогда он увидел, что это ангел со сложенными крыльями. На обратной стороне был другой ангел, с расправленными крыльями. Золотые нити чуть выступали над древесиной, благодаря чему рукоятку было очень удобно сжимать в руке; подняв нож, Уилл убедился, что он легок, прочен и отлично сбалансирован, а клинок у него вовсе не такой уж тусклый. Под самой поверхностью металла будто клубились какие‑то едва заметные облака самых разных оттенков – багровые, как кровоподтек, голубые, как море, коричневые, как земля, серые, как туман; была здесь и насыщенная зелень густой листвы, и тени, подобные тем, что теснятся у входа в склеп, когда на заброшенное кладбище падают лучи закатного солнца, – словом, клинок чудесного ножа, хоть и неяркий, играл всеми мыслимыми цветами одновременно.

Но его лезвия выглядели иначе. Они отличались даже друг от друга. Одно было из чистой яркой стали – игра слабых облачных теней начиналась чуть дальше от кромки, – причем даже на вид казалось таким острым, что Уилл невольно отвел от него глаза. Другое лезвие было не менее острым, но серебристого цвета, и Лира, которая рассматривала нож через плечо Уилла, сказала:

– Я видела этот цвет раньше! Такого же цвета была гильотина, которой хотели разделить нас с Паном, – точно такого же!

– Это лезвие, – сказал Джакомо Парадизи, дотрагиваясь до стали черенком ложки, – может разрезать любой материал в мире. Смотрите!

И он прижал серебряную ложку к лезвию ножа. Уилл, который держал нож, почувствовал лишь еле заметное сопротивление, но черенок ложки упал на стол, отрезанный начисто.

– Другое лезвие, – продолжал старик, – обладает еще более чудесным свойством. С его помощью ты можешь прорезать дыру, чтобы выйти из этого мира. Попробуй сделать это сейчас! Не бойся – ведь ты носитель. Тебе нужно этому научиться. И научить тебя могу только я, а у меня осталось совсем мало времени. Встань и слушай.

Уилл отодвинул стул и поднялся на ноги, держа нож так, словно готов был в любой момент его выпустить. Ему было плохо; его до сих пор подташнивало, и он не скрывал своего возмущения.

– Я не хочу… – начал было он, но Джакомо Парадизи покачал головой.

– Молчи! Хочешь не хочешь, у тебя просто нет выбора! Слушай меня, потому что время уходит. Вытяни нож перед собой – вот так. Резать надо не только ножом, но и твоим собственным сознанием. Ты должен думать об этом. Теперь сделай вот что: сконцентрируй свои мысли на самом кончике ножа. Сосредоточься, мальчик. Соберись. Не думай о ране. Она заживет. Думай о кончике ножа. Представь себе, что ты весь – там. Теперь поводи им, очень мягко. Ты ищешь такую маленькую щелочку, что глазами ее никогда не увидеть, но кончик ножа найдет ее, если ты переместишь туда свое сознание. Води им по воздуху, пока не почувствуешь, что наткнулся на самую крохотную дырочку в мире…

Уилл попробовал сделать так, как ему было велено. Но в голове у него гудело, а левую руку ужасно дергало, и он снова увидел свои пальцы, лежащие на крыше, а потом вспомнил о матери, о своей бедной маме… Что бы она сказала? Стала бы утешать его? А он, сможет ли он когда‑нибудь утешить ее? И он положил нож обратно на стол, и присел на корточки, баюкая раненую руку, и заплакал. Его силы иссякли. Рыдания сотрясали ему грудь и разрывали горло, слезы ослепили его, и он плакал из‑за нее, своей бедной, несчастной, испуганной, любимой, которую он бросил, бросил…

Он был безутешен. Но вдруг его поразило страннейшее ощущение; он вытер глаза запястьем правой руки и увидел у себя на колене голову Пантелеймона. Деймон, то ли волк, то ли собака, смотрел на него снизу вверх печальными глазами, в которых стояли слезы, а потом бережно лизнул его раненую руку, еще и еще раз, и снова положил голову к нему на колено.

Уилл не знал, что в том мире, откуда пришла Лира, никому не дозволено прикасаться к чужому деймону, и если он не трогал Пантелеймона раньше, его удерживала от этого вежливость, а не запрет. Но Лира была потрясена. Ее деймон сделал это по своей инициативе; потом он отступил и вспорхнул к ней на плечо мельчайшим из мотыльков. Старик наблюдал за ним с интересом, но без недоверчивости. Он явно не в первый раз видел деймона; значит, он тоже путешествовал по другим мирам.

Участие Пантелеймона помогло. Уилл сглотнул застрявший в горле комок и снова поднялся, вытирая заплаканные глаза.

– Хорошо, – сказал он. – Давайте попробуем опять. Говорите, что я должен делать.

На этот раз он сосредоточился изо всех сил, пытаясь следовать советам Джакомо Парадизи; он стиснул зубы и даже взмок от напряжения. Лира едва сдерживалась, чтобы не вмешаться, потому что знала, как надо действовать. Это умели делать и доктор Малоун, и поэт Ките, кем бы он ни был, – и все они знали, что напрягаться тут бессмысленно. Но она прикусила язык и крепко сжала руки.

– Стоп, – мягко сказал пожилой учитель. – Успокойся. Не напирай. Это чудесный нож, а не тяжелый меч. Не надо сжимать его так сильно. Ослабь хватку. Представь, что твое сознание перемещается вниз по руке к запястью, потом через рукоятку – и в клинок; не спеши, не торопись, гнать никуда не нужно. Пусть оно как бы бредет без цели. Потом перемести его на самый кончик, где лезвие острее всего. Ты сам будто становишься кончиком ножа. Давай пробуй. Переместись туда и почувствуй это, а потом вернись назад.

Уилл сделал еще одну попытку. Лира видела, как напряглось его тело и задвигался подбородок; но потом вдруг, словно под действием чьей‑то посторонней воли, мышцы его расслабились, лицо прояснилось. Наверное, это была воля самого Уилла или его деймона. Как ему, должно быть, плохо без деймона! Всегда один‑одинешенек… Неудивительно, что он заплакал; и Пантелеймон был прав, решившись на такой поступок, хотя для нее это было большой неожиданностью. Она протянула руку к своему верному деймону, и он горностаем скользнул к ней на колени.

Они оба заметили, что Уилл перестал дрожать. Теперь, расслабившись, он сумел сконцентрироваться по‑другому, и даже нож в его руке стал выглядеть иначе. Возможно, дело было в игре туманных теней на его клинке, а может быть, в том, как естественно он лежал в руке Уилла, но теперь легкие движения, которые совершал в воздухе его кончик, казались не случайными, а целенаправленными. Уилл поводил ножом в одном месте, затем перевернул нож и попробовал в другом, все время проверяя воздух серебристой кромкой; и тут он, похоже, нащупал в пустоте перед собой какую‑то крохотную зацепку.

– Что это? – хрипло спросил он. – Это оно?

– Да. Не налегай. Теперь возвращайся обратно, вернись в себя.

Лире почудилось, будто она видит, как душа Уилла перетекает по клинку обратно в его ладонь и дальше, вверх по руке, к нему в сердце. Он отступил назад, уронил руку, поморгал глазами.

– Я что‑то почувствовал, – сказал он Джакомо Парадизи. – Сначала нож шел гладко, а потом точно наткнулся на что‑то…

– Хорошо. Теперь повтори все сначала. Но в этот раз, когда найдешь дырочку, мягко введи в нее кончик ножа и сделай надрез. Не раздумывай. Не удивляйся. Не вырони нож.

Чтобы набраться сил перед следующей попыткой, Уиллу пришлось опустить голову, сделать два‑три глубоких вдоха и подпереть свою правую руку левой. Но он и не думал сдаваться; через несколько секунд он распрямился снова и взял нож на изготовку.

Теперь дело пошло быстрее. Почувствовав то, что нужно, один раз, он уже знал, что искать, и меньше чем через минуту нашел в воздухе крошечную помеху. Это было похоже на осторожное нащупывание кончиком скальпеля еле заметного промежутка между двумя соседними стежками. Он потрогал препятствие ножом, отвел его немного назад, снова потрогал для пущей уверенности, а потом, как велел ему Джакомо Парадизи, наискось разрезал воздух серебристым лезвием.

Старик не зря предупреждал Уилла, чтобы он не удивлялся. Мальчик не выронил нож – прежде чем дать волю своим чувствам, он аккуратно положил его на стол. Лира уже вскочила на ноги; от изумления у нее отнялся язык, потому что перед ними, посреди пыльной комнаты, возникло точно такое же окно, как на лужайке под грабами. Это была дыра в воздухе, сквозь которую они могли видеть другой мир.

И поскольку они стояли в высокой башне, там они очутились высоко над северной окраиной Оксфорда. Прямо под ними было кладбище, и они смотрели в сторону городского центра. Впереди, довольно близко, зеленели знакомые грабы; а еще они видели дома, деревья, улицы, а в отдалении – башни и шпили центральной части города.

Если бы они видели такое окно впервые, они решили бы, что это какой‑то фокус, оптический обман. Впрочем, не только оптический: на них повеяло легким ветерком, и они почувствовали запах выхлопных газов, которых не было в мире Читтагацце. Пантелеймон обернулся ласточкой и порхнул в окно; там он весело покувыркался на просторе, поймал клювом какую‑то мошку и, метнувшись назад, снова уселся у Лиры на плече.

Джакомо Парадизи наблюдал за ними с легким любопытством и грустной улыбкой. Потом он сказал:

– Ну вот, открывать окна ты научился. Теперь тебе надо научиться их закрывать.

Лира отступила назад, чтобы не мешать Уиллу, а старик подошел к нему сбоку и стал рядом.

– Для этого нож не нужен, – сказал он. – Достаточно пальцев одной руки. Сначала найди в воздухе края окна так же, как искал место для разреза. Ты не нащупаешь их, пока твое сознание не окажется в кончиках пальцев. Ищи очень терпеливо, пробуй опять и опять, пока не найдешь края. А потом соедини их и сожми пальцами. Вот и все. Давай.

Но Уилл снова начал дрожать. Он не мог вернуться в то состояние хрупкого равновесия, в которое ему уже удалось войти однажды, и расстраивался все больше и больше. Лира видела, что с ним происходит.

Она встала, взяла его правую руку в свою и сказала:

– Послушай меня, Уилл. Сядь. Я объясню тебе, как это делается. Пожалуйста, присядь на минутку, потому что твоя рука болит и это тебя отвлекает. От этого никуда не денешься. Но скоро тебе станет легче.

Старик поднял обе руки, но затем передумал и, пожав плечами, уселся на стул в сторонке. Уилл тоже сел и посмотрел на Лиру.

– Что я делаю не так? – спросил он.

Он был весь в пятнах крови, его била дрожь, взгляд блуждал по сторонам. Он явно держится из последних сил, подумала Лира, глядя на него: челюсти крепко сжаты, нога постукивает по полу, дыхание учащенное.

– Виновата твоя рана, – сказала она. – Ты сам все делаешь правильно, но твоя рука мешает тебе сосредоточиться. Я не знаю простого способа обойти эту трудность, но если ты не будешь пытаться во что бы то ни стало про нее забыть…

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, сейчас ты стараешься сделать в уме две вещи одновременно. Ты стараешься не замечать боли и заодно искать край окна. Как‑то раз мне надо было задать алетиометру несколько вопросов, когда я была испугана, – не знаю, может быть, тогда я уже привыкла с ним обращаться, но я крутила стрелки и все понимала, хотя испуг так и не прошел. Просто расслабься и скажи себе: да, я знаю, мне больно. Не старайся выбросить из головы эту боль.

Его глаза на мгновение закрылись. Дыхание чуть замедлилось.

– Ладно, – ответил он. – Я попробую.

Теперь все получилось почти сразу. Буквально через минуту он нащупал края окна и сделал то, что велел ему Джакомо Парадизи: соединил их вместе и сжал пальцами. Это оказалось легче легкого. Он почувствовал краткий прилив сдержанного ликования, и окно исчезло. Другой мир был закрыт.

Старик протянул ему ножны – они были кожаные, но на твердой роговой основе и со специальными пряжками, фиксирующими нож, потому что при малейшем смещении клинка в сторону он продырявил бы самую толстую кожу на свете. Уилл вложил туда нож и как можно тщательнее застегнул пряжки, хотя ему и было неудобно действовать одной рукой.

– В другое время все происходило бы гораздо торжественнее, – сказал старик. – Если бы у нас впереди были недели или хотя бы дни, я начал бы рассказывать вам историю чудесного ножа, Гильдии, обосновавшейся в торре дельи Анжели, и всю печальную историю этого беспечного и испорченного мира. Призраки – наша вина, только наша. Они появились, потому что мои предшественники – алхимики, философы, ученые мужи – захотели познать самые сокровенные тайны бытия. Их заинтересовали связи между мельчайшими частицами материи. Понимаете, о чем я говорю? Связи, которые не дают этим частицам разлететься… Так вот, наш город был торговым городом. Здесь жили купцы и банкиры. Мы думали, что знаем о связях все. Мы умели извлекать из коммерческих связей выгоду, умели разрывать старые связи и налаживать новые… Но с этими связями мы ошиблись. Мы разорвали их и впустили в свой мир Призраков.

– Но откуда взялись эти Призраки? – спросил Уилл. – И почему окно, через которое мы пришли, то, что под грабами, осталось незакрытым? И еще, есть ли в этом мире другие окна?

– Откуда взялись Призраки, никому не известно. Из иного мира; из космической тьмы – кто знает? Важно то, что они проникли сюда и погубили нас. Ты спрашиваешь, есть ли в нашем мире другие окна? Да, есть немного, потому что иногда носители ножа проявляли небрежность или забывчивость, а порой просто не успевали как следует закрыть окно… А то окно под грабами, через которое пришли вы, оставил открытым я сам и до сих пор не могу простить себе эту глупость. Человек, о котором вы говорили, – я надеялся заманить его сюда, в город, где он пал бы жертвой Призраков. Но он, пожалуй, слишком умен, чтобы попасться на такую уловку. Он хочет заполучить нож. Прошу тебя, постарайся, чтобы он никогда ему не достался.

Уилл и Лира обменялись взглядом.

– Итак, – заключил старик и развел руками, – я передал тебе нож и объяснил, как им пользоваться. Теперь мне осталось сделать только одно: сказать тебе, каковы были правила Гильдии до того, как она распалась. Во‑первых, всегда закрывай окна, которые ты открыл. Во‑вторых, не позволяй никому пользоваться ножом: он принадлежит только тебе. В‑третьих, никогда не прибегай к его помощи ради низкой цели. В‑четвертых, не выставляй его напоказ. Если были другие правила, я их забыл, а раз я их забыл, можно считать, что они не имеют значения. Главное – нож у тебя. Ты его носитель. Я не поверил бы, что им может стать ребенок. Но наш мир рассыпается на глазах, а метка носителя налицо – тут нельзя ошибиться. Я даже не знаю, как тебя зовут. А теперь иди. Я умру очень скоро, потому что знаю, где лежат ядовитые снадобья, и не намерен ждать Призраков, которые появятся здесь, как только нож унесут из башни. Прощайте оба.

– Но, мистер Парадизи… – начала было Лира, но он покачал головой и сказал:

– У вас мало времени. Вы пришли в наш мир с какой‑то целью; вам она, может быть, и неведома, но ее знают ангелы, которые привели вас сюда. Идите. Ты смел, а эта девочка умна. Теперь у вас есть нож. Идите же.

– Неужели вы и правда отравите себя? – в отчаянии воскликнула Лира.

– Пойдем, – сказал Уилл.

– И что вы говорили про ангелов? – не унималась она.

Уилл дернул ее за руку.

– Пойдем, – повторил он. – Нам надо идти. Спасибо, мистер Парадизи.

Он протянул ему правую руку – грязную, в пятнах крови, – и старик бережно пожал ее. Потом он пожал руку Лире и кивнул горностаю Пантелеймону, который в знак признательности опустил мохнатую головку.

Не выпуская из руки нож в кожаных ножнах, Уилл первым двинулся вниз по широкой темной лестнице и прочь из башни. Маленькая площадь, залитая ярким солнцем, была погружена в глубокую тишину. Лира боязливо осмотрелась вокруг, но никого не заметила. Она решила не рассказывать Уиллу о том, что видела из окна башни: у него и так хватало причин для волнений. Она увлекла его в сторону, противоположную той, где видела детей, подальше от безжизненного Туллио, который все еще стоял на улице неподвижно, как мумия.

– Напрасно мы… – начала Лира, едва они покинули площадь, и остановилась, чтобы оглянуться назад. – Это ужасно – думать, как он там… бедный, у него выбиты почти все зубы, и один глаз почти не видит… Сейчас он выпьет яд и умрет, и мы напрасно…

Она едва сдерживала слезы.

– Ничего, – сказал Уилл. – Ему не будет больно. Он просто уснет. Ты же слышала: это лучше, чем Призраки.

– Ах, что же нам теперь делать, Уилл? – сказала она. – Что нам теперь делать? У тебя такая ужасная рана, и этот бедный старик… Ненавижу это место, честное слово, я бы все здесь сожгла! Так что нам теперь делать?

– Ну, – ответил он, – тут‑то как раз все просто. Мы должны получить твой алетиометр назад, поэтому нам придется украсть его. Этим мы и займемся.

Поиск по сайту: