Глава 6. Гранитную набережную заливал яркий свет фонарей, так что спрятаться там было негде, но между ней и Королевским Институтом Арктических Исследований

Сеть‑ловушка

Гранитную набережную заливал яркий свет фонарей, так что спрятаться там было негде, но между ней и Королевским Институтом Арктических Исследований, а это, к слову сказать, было единственное место в Лондоне, которое Лира могла бы найти с закрытыми глазами, лежал целый лабиринт узких изломанных улочек, куда Лира, не раздумывая, и юркнула.

Ну почему только она не знала Лондон так, как знала свой Оксфорд! Там сразу было бы понятно, какие улицы таят опасность; где, наоборот, можно разжиться едой, и, что самое главное, там были бы двери, в которые не страшно постучать и попросить о помощи. Здесь все иначе. Холодная лондонская ночь скрывала от непосвященных глаз кипучую жизнь, правил которой Лира не знала.

Обернувшийся оцелотом Пантелеймон зорко смотрел во тьму своими всевидящими глазами, и не раз девочка, уж совсем было решившаяся подойти к какому‑нибудь дому, замирала, увидев, что альм выгнул спину и вздыбил на холке шерсть.

На улицах было шумно, до Лиры доносились то взрывы пьяного хохота, то обрывки хриплых песен, то вдруг в каком‑нибудь подвале начинали со скрежетом и грохотом крутиться плохо смазанные шестерни. Девочка настороженно шла сквозь всю эту ночную разноголосицу, стараясь держаться в тени домов. Все чувства ее были обострены до предела, да и Пантелеймон не зевал.

Время от времени путь им преграждали широкие освещенные проспекты, где слышались звонки яндарических трамваев. Лира помнила, что в Лондоне существуют правила для пешеходов, но до правил ли ей было! Она просто неслась через дорогу сломя голову, а если вслед ей раздавались негодующие крики, то она мчалась еще быстрее.

Долгожданная свобода опьянила девочку. Она твердо знала, что Пантелеймон, бесшумно скользящий на мягких кошачьих лапах позади нее, наверняка чувствует то же самое. Промозглая ночь, где копоть и вонь мешались с пьяной бранью, была им нипочем. Надо только успеть обдумать все то, что они узнали сегодня в квартире миссис Кольтер. И еще надо найти место для ночлега.

На перекрестке Лира заприметила кофейню, притулившуюся к шикарному, сверкающему огнями витрин магазину: маленький домик на колесах с откидной передней стенкой, поднятой вверх наподобие навеса. Внутри горел мягкий желтый свет, пахло свежемолотым кофе. Хозяин в белой куртке, стоя за прилавком, о чем‑то беседовал с клиентом. Посетителей в кафе было немного: человека два‑три.

Есть хотелось ужасно, ведь Лира блуждала по сырым холодным улицам уже больше часа. Усадив воробья‑Пантелеймона на плечо, она робко подошла к стойке и, чтоб казаться повнушительнее, встала на цыпочки.

– Будьте добры, бутерброд с ветчиной и чашку кофе.

– Поздненько ты разгуливаешь одна, – подмигнул ей джентльмен в цилиндре и белом шелковом шарфе.

Промычав что‑то невразумительное, Лира через стекло принялась разглядывать оживленный перекресток. В театре неподалеку только что закончилось представление, и из освещенного фойе на улицу хлынула толпа людей, зябко кутающихся в пальто. Раздались крики: “Такси! Такси!”.

В противоположном конце улицы тоже было полно народу, потому что там находилась станция хтонической рельсовой дороги. Нескончаемая людская вереница ползла по лестницам вниз и вверх.

– Получай свой кофе, малышка, – сказал трактирщик, ставя перед девочкой чашку. – Два шиллинга.

– Я заплачу, – галантно предложил джентльмен в цилиндре.

Лира равнодушно пожала плечами. Пускай. Если полезет – я убегу, не догонит, а деньги мне еще понадобятся. Щедрый дяденька бросил монету на стойку и сладко улыбнулся своей новой знакомой. Его альм‑макака, повиснув на шелковом лацкане сюртука, не сводила с девочки глаз.

Лира откусила от бутерброда почти половину и снова принялась разглядывать улицу. Карты Лондона она в жизни не видела, размеры его представляла себе весьма смутно, поэтому понятия не имела ни о том, где находится в данную минуту, ни о том, сколько ей еще идти, чтобы выбраться из города.

– И как же нас зовут? – спросил дяденька.

– Алиса.

– Очаровательное имя. Не хочешь чуть‑чуть в кофе… для согрева? – Он начал откручивать колпачок серебряной фляжки.

– Не, не хочу. Я лучше кофе, – твердо сказала Лира.

– Напрасно. Бьюсь об заклад, ты в жизни не пробовала такого бренди.

– Пробовала. И потом заблевала весь подвал. Я тогда чуть не бутылку выпила. Нет уж, спасибо.

– Ну, как знаешь, – вздохнул дяденька и опорожнил всю флягу себе в чашку. – И куда же ты, позволь спросить, направляешься совсем одна в столь поздний час?

– Папаню встречать.

– А кто твой папа?

– Понятно кто, убийца.

– Кто‑кто?

– Да говорю же, что убийца. Работа у них такая. Сегодня как раз ночью на дело пошел. А я его здесь жду. Со сменной одежей. Должен же он переодеться после работы, а то пойдет по городу весь в крови.

– А‑а, ты, наверное шутишь?

– Вот еще!

Макака‑альм тихонько взвизгнула и ретировалась дяденьке на спину, опасливо поглядывая на Лиру из‑за цилиндра. Лира с достоинством допила свой кофе и сунула в рот остатки бутерброда.

– Ну, до свидания вам, – вежливо попрощалась она, – а то вон папаня идут. Злые они чего‑то сегодня.

Джентльмен в цилиндре нервно оглянулся на дверь, а Лира уже направила стопы к театру. Ей, конечно, куда больше хотелось посмотреть на хтоническую рельсовую дорогу (миссис Кольтер говорила, что этот вид транспорта не для людей их круга), но под землю лезть было страшновато. Лучше уж наверху; если погонятся, можно убежать.

Лира все шла и шла, улочки становились все глуше, народу на них все меньше. В воздухе висела пелена дождя, но даже если бы небо было чистым, разве разглядишь в такой саже и копоти звезды? Пантелеймон уверял, что они идут на север, но как это проверить?

Потянулись бесконечные ряды одинаковых кирпичных домишек с двориками, куда едва влезали бачки для мусора. Потом пошли угрюмые фабричные корпуса, обнесенные колючей проволокой. В кромешной тьме лишь изредка дрожал на стене огонек яндарической лампочки да поблескивал костер, возле которого клевал носом ночной сторож. Пару раз ей на пути попадались церкви, единственным отличием которых от складских помещений было распятие над входом. Лира хотела было зайти в дом Божий, но ее испугали чьи‑то вздохи и стоны. На скамейках у входа, на крыльце – всюду лежали спящие люди.

– Где мы спать‑то будем, Пан? – шепнула она, едва переводя дух. Теперь их путь лежал вдоль череды запертых лавок.

– В подъезде где‑нибудь. Или в подворотне.

– Там не спрячешься.

– Смотри‑ка, канал!

В конце уходившего куда‑то влево проулка явственно блеснула вода. Затаив дыхание, они пошли туда и глазам их открылась маслянисто‑отсвечивающая под луной гладь канала, где на приколе стояла добрая дюжина барж, частью пустых, частью тяжело нагруженных. В неверном ночном свете подъемные краны казались виселицами. В окне времянки вдруг мелькнул огонек, и из трубы вырвался клуб дыма. Фонари горели только под крышами складов, да где‑то высоко на порталах подъемников, все остальное тонуло во тьме. На молах громоздились груды бочек с каменноугольным спиртом, огромные штабеля бревен, мотки кабеля с каучуковой обмоткой.

Лира на цыпочках прокралась к домику и заглянула в подслеповатое окошко. Внутри старик‑сторож водил пальцем по строчкам газеты с комиксами и читал, шевеля губами. Его альм, старая овчарка, свернувшись калачиком, спала под столом. Вот старик отложил газету, подошел к горевшей в углу сторожки печурке, снял с огня дочерна закопченный чайник и плеснул в щербатую кружку немного кипятка. Потом он, кряхтя, снова сел и углубился в комикс.

– Что думаешь, Пан, может, попросимся переночевать? – нерешительно спросила Лира, но Пан, обезумев от ужаса, одно за другим менял обличья, превращаясь то в крылана, то в филина, то снова в оцелота. Девочка в панике оглянулась и увидела то, что предчувствовал ее альм: прямо на нее с двух сторон бежали двое, у одного из них в руках была сеть‑ловушка.

С хриплым мяуканьем Пантелеймон взвился в воздух и вцепился в горло омерзительной лисице, альму одного из преследователей. Лисица вырвалась и откатилась человеку под ноги, он, изрыгая поток проклятий, споткнулся. Лира стрелой метнулась между ними по направлению к набережной. Только не дать загнать себя в угол!

Пантелеймон, обернувшийся орлом, камнем спикировал вниз, клекоча:

– Налево! Налево давай!

Она рванулась влево, где между грудой бочек и ржавой стеной какого‑то металлического сарая темнел лаз. Еще чуть‑чуть – и она спасена!

Но у преследователей была сеть‑ловушка. В воздухе что‑то просвистело, больно хлестнув по щеке, и она почувствовала, как вонючая просмоленная сетка опутывает ее голову, лицо, плечи, руки, как она падает и бьется, отчаянно пытаясь вырваться, но не может.

– Пан! Пан!

Но альм‑лисица вонзила зубы в Пантелеймона, и Лира завизжала от боли, словно терзали ее собственное тело. Пантелеймон не мог подняться.

Один из преследователей ловко скручивал Лиру по рукам и ногам прочными веревками. Веревки врезались ей в горло, давили на грудь. Беспомощная, словно муха, опутанная клейкой паутиной, девочка билась на грязной мокрой земле. Несчастный израненный Пан пытался подползти к ней, но клыки лисицы все терзали и терзали его тельце, а он был слишком слаб, чтобы меняться. Внезапно другой преследователь резко упал вниз лицом. Горло его пробила стрела.

Время словно остановилось. Лирин мучитель повернул голову. Он тоже увидел…

Пантелеймон отряхнулся и сел. Раздался какой‑то негромкий хлопок, и человек, хрипя и корчась, повалился на Лиру, которая завизжала от ужаса, потому что на нее фонтаном хлынула алая кровь.

Кто‑то подбежал и оттащил его мертвое тело в сторону. Чьи‑то руки подняли девочку, лезвие ножа вспарывало путы и веревки, и они сползали одна за другой, одна за другой. Лира рванула последние уже свободными руками, бешено отплевываясь и тряся головой, потом метнулась к Пантелеймону и прижала его к груди.

Ноги у нее подкашивались. Она опустилась на колени и посмотрела на своих спасителей. Их было трое: один с луком, двое с ножами. Стоило девочке повернуть голову к свету, как лучник ошеломленно проговорил:

– Лира, ты, что ли?

Какой знакомый, до боли знакомый голос, но Лира никак не может вспомнить, кому он принадлежит. Но вот незнакомец выступил из мрака, так, что на его лицо упал свет от ближайшего фонаря. Ну конечно же! И этот альм‑пустельга. Как она могла не узнать! Цаган! Настоящий цаган из Оксфорда.

– Я – Тони Коста. Помнишь меня? Ты все с братишкой моим, Билли, играла у нас в Иерихоне, пока его мертвяки не сцапали.

– Пан, мы спасены, – всхлипывала Лира. – Господи, ты слышишь, мы спасены!

Внезапно в голове ее шевельнулась опасливая мыслишка: что, если Тони помнит славный угон лодки? Лодка ведь принадлежала семейству Коста.

– Вот что, – сказал цаган, – давай‑ка поднимайся и пошли. Ты одна?

– Да. Я сбежала. Мы хотели…

– Потом расскажешь. А сейчас – тихо. Джексер, живо оттащи трупы, чтоб под фонарем не лежали. К стене давай. Керим, ну как тут? Все спокойно?

Лира стояла на подгибающихся ногах, прижимая к себе Пантелеймона. Он вдруг начал выворачиваться из ее рук, тянул шею, словно пытался что‑то разглядеть. Понятно, куда он смотрит. Лире тоже стало жутко интересно: а что будет с альмом человека, который умер? Она украдкой оглянулась. Альмы истаивали на глазах, рассеивались в воздухе, как дым, и в смерти неотступно следуя за своим человеком.

Пантелеймон отвел глаза, а Лира, не разбирая дороги, рванулась за Тони.

– А что вы тут делаете? – спросила она.

– Ишь, любопытничает! Тихо ты, и так шуму понаделали. На борту поговорим.

По легким деревянным мосткам они дошли чуть не до середины излучины. Оба спутника Тони за все время не проронили ни единого слова. Вот наконец и пирс, а с него – прямо в лодку. Тони распахнул дверь в каюту.

– Быстрее! – скомандовал он.

Лира лихорадочно ощупала свою белую сумочку, проверяя, цел ли веритометр. Даже в сетке‑ловушке она не выпустила из рук подарок магистра.

Под потолком каюты висел на крюке фонарь. В его свете Лира разглядела грузную седую женщину, сидящую у стола с газетой в руках. Она мгновенно узнала мамашу Коста, мать пропавшего Билли.

– Это кто ж такая? – спросила цаганка. – Никак Лира?

– Она, мамаша, она самая. Снимаемся с якоря. Порешили мы двоих. Думали, мертвяки, но, сдается мне, это турки были. Они‑то Лиру и схватили. Давайте, давайте, в пути наговоритесь.

– А ну‑ка, иди ко мне, – прогудела мамаша Коста, протягивая к девочке руки.

Лира повиновалась, но к чувству огромной радости примешивалась изрядная доля опасения, поскольку рука у цаганки была тяжелая, и уж если она этой рукой наподдает… А злосчастная лодка, которую они с дружками угнали, была ее, это точно. Но боялась Лира зря. Сильные руки ласково гладили ее по щекам, а могучий волкодав, альм цаганки, лизнул Пантелеймона, хоть тот и был котом, прямо в нос. Налюбовавшись на девочку, мамаша Коста всхлипнула и прижала ее к своей пышной груди.

– Намучилась‑то как, бедная! Где ж тебя носило‑то? Вот что, пойди пока полежи, а я тебе горяченького попить принесу. Койка Билли все одно пустая.

Судя по всему, абордажные подвиги Лиры были преданы забвению. Девочка скользнула было на мягкий диванчик, стоявший рядом с выскобленным добела сосновым столом, как вдруг откуда‑то из недр лодки раздалось урчание газового двигателя. Диванчик и стол задрожали.

– А куда мы едем? – пискнула Лира.

Мамаша Коста плеснула молока в кастрюльку, поставила ее на плиту и принялась орудовать кочергой, чтоб угли горели веселее.

– А ну марш в кровать! – повернула она к Лире раскрасневшееся лицо. – Завтра наговоримся.

И как воды в рот набрала. Протянула Лире кружку теплого молока, а сама, как только лодка тронулась с места, вышла на палубу и давай там о чем‑то с другими цаганами шушукаться. Лира маленькими глоточками потягивала молоко и, отогнув краешек занавески, следила, как за окном проплывала гранитная набережная, на которой не было ни души. Мгновение спустя она уже крепко спала.

Лира проснулась на узкой койке. Снизу слышался рокот двигателя. Девочка потянулась, резко села, треснулась обо что‑то головой, чертыхнулась, ощупала руками стену и потолок и попробовала сесть еще разочек. В жиденьком утреннем свете каюта показалась Лире совсем крошечной.

Свесившись с верхней койки, она увидела, что три другие кровати – две друг над другом у противоположной стены, и еще одна прямо под ней – уже образцово заправлены. Лира посмотрела на свои голые ноги. Она не помнила, как раздевалась. В углу койки лежали аккуратной стопкой ее шуба, платье и беленькая сумочка. Веритометр был на месте.

Лира спрыгнула вниз, мигом оделась и через дверь в торце прошла в соседнюю каюту, ту самую, где она вчера заснула. Там горела печка, но людей не было. В окна лезли серые клочья тумана, лишь изредка мелькали какие‑то темные силуэты: не то дома, не то деревья.

Не успела Лира выйти на палубу, как дверь распахнулась и в каюту спустилась мамаша Коста. На каждой ворсинке ее шерстяного пальто висела серебристая дождевая капелька, и казалось, что старый твид кто‑то расшил жемчугом.

– Как спала? – прогудела она и загромыхала сковородкой. – Садись куда‑нибудь в уголок, чтоб под ногами не путаться, а я тебе завтрак сделаю. Быстрей, быстрей, тут и так не повернешься.

– А мы где сейчас?

– На Большом Обводном канале. Вот что, дочка, сиди тихо и на палубу лазать не смей. Тут и так уже случилось всякое.

Поддев ножом куски бекона и перевернув их, мамаша Коста разбила сверху яйцо и поставила сковородку со скворчащей яичницей перед Лирой.

– А что случилось?

– А ничего. Ничего особенного. Просто не вылезай наверх, вот все и будет в порядке.

И опять молчок, пока Лира не доела все до крошки. Внезапно лодка сбавила ход и что‑то ткнулось ей в борт. Послышалась перебранка, а потом, наверное, в ответ на какую‑то шутку раздался взрыв хохота, голоса стихли, и лодка снова двинулась по каналу.

Дверь распахнулась, и в каюту спустился Тони. Его шерстяная куртка вся была усыпана бисеринками дождя. Стянув шапку с головы, он потряс ею над плитой, и с нее посыпался град капель.

– Ну что, мамаша, расскажем ей, а?

– Успеем рассказать. Сперва послушаем.

Цаган налил себе кофе в жестяную кружку и сел к столу. Его темное рубленое лицо показалось Лире печальным и каким‑то угрюмым.

– Верно, – проронил он. – Ну, давай, Лира, рассказывай, как ты в Лондоне‑то очутилась. У нас поговаривали, будто тебя мертвяки утащили.

– Правильно. И я у этой тетеньки жила!

Лира, как могла, рассказала им о том, что произошло, пытаясь придать событиям некую стройность и законченность. Правда, о веритометре она не сказала ни слова.

– И только вчера, во время званого вечера, я узнала, случайно совсем, что они на самом деле творят. Оказалось, что миссис Кольтер – одна из мертвяков. Она и меня собиралась использовать, чтобы я ей помогала детей ловить. А с детьми они что‑то страшное делают.

Мамаша Коста оперлась о стол, встала и вышла из каюты в рубку. Тони подождал, пока дверь за ней захлопнется, и только потом заговорил:

– Что они с детьми делают, нам известно. Не все, правда, но кое‑что известно… Мы главное знаем. Никто из них не возвращается назад. Их завозят куда‑то, к черту на рога, на Крайний Север, и измываются там над ними, эксперименты всякие ставят. Мы‑то поначалу думали, что они там лекарства новые испытывают, ну и, значит, болезнями их заражают. Но чего ради им вот так вдруг все это начинать? Два‑три года назад ведь никто ни о чем таком и слыхом не слыхивал. Мы еще на тартар грешить начали, может, думаем, крутят что‑нибудь. Все же знают, как они из своей Сибири на Север рвутся! А кто не рвется? Тут тебе и спирт каменноугольный, и шахты эти огненные. Опять же слухи о войне ходили еще до того, как мертвяки появились. Вот мы и подумали: мертвяки, верно, от тартарских вождей детишками откупаются. Отдают их, значит, на съедение. Тартары‑то, известно, жарят их и жрут.

– Не может быть! – запальчиво воскликнула Лира.

– Может. Много ты знаешь. Я б тебе кой‑чего порассказал. Про нелькейненов, поди, не слыхала?

– Нет, – покачала Лира головой. – Если бы мне рассказала миссис Кольтер, я бы запомнила. Нелькейнен? Слово какое странное.

– То‑то, что странное. Известно, северное. Они так привидения называют, что по лесам шастают. Маленькие такие, с тебя росточком, а голов нет. Ощупью по лесу ходят, все больше ночами, путник какой спать устроится, они его – хвать! – и не вырвешься от них. А еще есть духососы. Мороки. Сказывают, они по воздуху летают. Носит их, понимаешь? А человек возьми да на целый рой и наткнись. Или кто за ягодами пойдет – очень они, говорят, куманику любят. А как до тебя дотронутся – из тебя и дух вон, потому духососы. И ведь не увидишь их глазом, только в воздухе сияние какое разливается, и все. А еще страшнее бездыханные…

– Это еще кто?

– Воины недобитые. Тут ведь как: ты либо живой, либо мертвый. А есть еще недобитые, это страшней всего. И помереть не могут, и жизни им нет. Бродят, упокоиться не могут. А бездыханными их называют за то, что тартары северные с ними делают.

– Что они делают? – страшным шепотом спросила ошеломленная Лира.

– Известно что. Кинжалами своими грудь человеку вспарывают и легкие выдирают. Они на это мастера. Вот и получается, что воин вроде и не умер, а дышать сам не может, альм его должен все время воздух качать, как все одно мехи кузнечные. И человек между жизнью и смертью, между вздохом и удушьем повисает на волоске. Недобитый он. И альм день и ночь качает, качает, иначе сам сгинет. Знаешь, сколь по лесам таких бездыханных бродит! И не поодиночке, а отрядами целыми. А панцербьорны – медведи панцирные, в броню закованные. Слыхала о них? Они вроде белых медведей, только…

– Постой, постой, я что‑то слышала. Вчера один из гостей рассказывал, что мой дядя, лорд Азриел, сидит в крепости под охраной панцербьорнов.

– Да ну? Он‑то чего туда полез?

– Он участвовал в экспедиции. Но, знаешь, Тони, этот человек рассказывал о плене таким голосом, что было понятно, как он этому радуется. Ужасно радуется. Нет, мне кажется, что дядя не может быть с мертвяками заодно.

– Кто их разберет. Но если панцирные медведи сторожат его, то дело дрянь. Сами‑то они вроде наемников, что ли. Силу свою продают тому, кто лучше заплатит. Руки у них человеческие, а панцири свои они из небесного железа делают. Метеориты такие бывают, железные. Так они приспособились пластины из них выделывать так, чтобы себя целиком покрывать. Панцербьорны пощады не знают. От их набегов скраелинги уже много веков стонут. Убийцы они первостатейные. Но и слово держать умеют. Если панцербьорн на твоей стороне – он не предаст.

Лира внимала всем этим страшным сказкам с ужасом.

– Мамаша о Севере слышать не может, – помолчав, продолжал Тони. – У нее за Билли душа болит. Мы же знаем: они его на Север потащили.

– Откуда вы знаете?

– Известно откуда. Мертвяка одного поймали, да язык‑то ему развязали. Вот и прознали маленько, чем они занимаются. Те двое давешних, они точно не мертвяки. Куда им! Неуклюжие сильно. Были б они мертвяками, мы б их живьем захватили. Цаганам‑то от них больше всех досталось. Вот мы и решили: сход нужен, чтобы всем вместе что‑то делать. Вчера‑то ночью мы как раз и грузились, чтобы на болота идти. Там у нас сход, ясно тебе? И, как я понимаю, сперва потолкуем, а как все прояснится, начнем спасательную экспедицию снаряжать. А как иначе? Будь я на месте Джона Фаа, я бы только так и сделал.

– Кто это, Джон Фаа?

– Король наш цаганский.

– И вы поплывете своих детей спасать? А как же Роджер?

– Какой еще Роджер?

– Ну Роджер, поваренок с нашей кухни в колледже Вод Иорданских. Он пропал в тот самый день, когда Билли увели. А я уехала с миссис Кольтер. Я точно знаю, если б я в беду попала, он бы меня не бросил. Если вы отправляетесь на поиски Билли, я с вами. Мне надо Роджера искать.

“И дядю Азриела”, – подумала она про себя, но вслух этого говорить не стала. Мало ли что.

Поиск по сайту: