ТРЕПАНАЦИЯ

Как только Лира отправилась по своим делам, Уилл нашел телефонную будку и набрал номер адвокатской конторы, стоявший на письме, которое он держал в руке.

– Алло! Позовите, пожалуйста, мистера Перкинса.

– Простите, кто говорит?

– Это по поводу Джона Парри. Я его сын.

– Минутку…

Прошла минута, и в трубке раздался мужской голос:

– Алан Перкинс у телефона. С кем я говорю?

– Это Уильям Парри. Простите за беспокойство. Дело касается моего отца, Джона Парри. Каждые три месяца вы посылали от него деньги в банк, на счет моей матери.

– Да…

– Так вот, я хотел бы узнать, где мой отец. Скажите, пожалуйста, жив он или умер?

– Сколько тебе лет, Уильям?

– Двенадцать. Я хочу знать правду.

– Да‑да… Будь добр, скажи: твоя мать знает, что ты мне звонишь?

Уилл ненадолго задумался.

– Нет, – наконец ответил он. – Но она не слишком здорова. Она не может рассказать мне всего, а я хочу знать.

– Понимаю. Где ты сейчас? Дома?

– Нет, я… Я в Оксфорде.

– Один?

– Да.

– А твоя мать, говоришь, нездорова?

– Да.

– Она в больнице?

– Что‑то вроде того. Так вы можете мне сказать? Пожалуйста.

– Ну, кое‑что я могу сказать, но немного и не прямо сейчас, и я предпочел бы сделать это не по телефону. Через пять минут у меня встреча с клиентом… Ты не мог бы зайти ко мне в контору примерно в полтретьего? Дорогу я объясню.

– Нет, – ответил Уилл. Это было бы чересчур рискованно: вдруг адвокату уже известно, что его ищет полиция? Он быстро пораскинул мозгами и продолжал: – Мне надо ехать в Ноттингем на автобусе, а он уходит раньше. Но то, что я хочу знать, вы ведь можете сказать по телефону, правда? А я хочу знать только, жив ли мой отец, и если да, то где я могу его найти. Ведь это вы можете мне сказать?

– Все не так просто. Мне вообще нельзя разглашать сведения о клиенте, если я не уверен, что клиент это одобрит. И в любом случае мне нужно подтверждение твоей личности.

– Да, понимаю, но можете вы сказать хотя бы, жив он или мертв?

– Ну… нет, это было бы нарушением конфиденциальности. Впрочем, я и так не мог бы ответить тебе, потому что и сам не знаю.

– Что?

– Деньги отчисляются из суммы, представляющей собой семейную доверительную собственность. Твой отец велел мне выплачивать их, пока он не попросит меня прекратить. С тех пор от него не было вестей. Короче говоря, он… По‑моему, он исчез. Вот почему я не могу ответить на твой вопрос.

– Исчез? Но как?

– Вообще‑то это открытая информация. Слушай, почему бы тебе не зайти ко мне в контору и…

– Не могу. Я еду в Ноттингем.

– Что ж, тогда напиши мне или пусть твоя мать напишет, и я сообщу вам все, что знаю. Но ты должен понять, что о многих вещах я не могу говорить по телефону.

– Да, наверное, вы правы. Хорошо. Но вы можете сказать мне, когда он исчез?

– Как я уже говорил, тут нет ничего секретного. Об этом писали в газетах… Ты знаешь, что он был исследователем?

– Да, кое‑что мать мне рассказывала…

– Ну так вот, он возглавлял одну экспедицию, и вся группа исчезла. Это произошло около десяти лет назад.

– Где?

– На Крайнем Севере. По‑моему, на Аляске. Ты можешь прочесть об этом в библиотеке. Почему бы тебе…

Но в этот момент время разговора вышло, а у Уилла кончились монетки. В трубке послышались короткие гудки. Он повесил ее на рычаг и огляделся.

Больше всего ему хотелось поговорить с матерью. Он пересилил желание набрать телефон миссис Купер, потому что знал: если он сейчас услышит голос матери, ему будет очень трудно заставить себя не возвращаться к ней и не подвергать таким образом опасности их обоих. Он решил взамен отправить ей весточку по почте.

Выбрав открытку с видом города, он написал: «Дорогая мама, я жив и здоров, и мы скоро увидимся. Надеюсь, у тебя все в порядке. Целую. Уилл». Потом добавил адрес, купил марку и, прежде чем опустить открытку в почтовый ящик, подержал ее немного у самой груди.

Дело шло к двенадцати, и Уилл находился на главной торговой улице, где автобусы с трудом пробирались сквозь толпы народу. Он вдруг сообразил, что сильно рискует: ведь по утрам в будни детям его возраста полагается сидеть в школе. Как же быть?

Ему не понадобилось много времени, чтобы замаскироваться. Уилл давно научился исчезать с чужих глаз и даже гордился своим умением. Он делал это примерно так же, как Серафина Пеккала, обратившаяся в невидимку на вражеском корабле: суть его метода состояла в том, чтобы не обращать на себя внимания, как бы слиться со всем окружающим.

Поэтому, поразмыслив минутку, он зашел в магазин канцелярских товаров и купил шариковую ручку, блокнот и планшетку. Школьников часто отправляли проводить опросы покупателей или заниматься еще чем‑нибудь в этом роде, и теперь, увидев Уилла с его снаряжением, никто не заподозрил бы в нем беглеца.

Делая вид, будто заносит в блокнот какие‑то сведения, Уилл отправился смотреть, нет ли поблизости публичной библиотеки.

Тем временем Лира искала укромный уголок, чтобы посоветоваться с алетиометром. В своем Оксфорде она мигом нашла бы поблизости с десяток таких мест, но этот Оксфорд был настолько другим, что она совсем растерялась. Что‑то из окружающего казалось ей до боли родным, а что‑то поражало своей чуждостью: зачем, например, здешние дороги разрисованы желтыми полосами? А что это за маленькие белые лепешки, которыми усеяны все тротуары (в ее мире никто не слышал о жевательной резинке)? Что означают эти красные и зеленые огни на перекрестках? Все это было гораздо труднее расшифровать, чем показания алетиометра.

Но перед ней были ворота Сент‑Джонс‑колледжа, через которые они с Роджером однажды перелезли после наступления темноты, чтобы спрятать в клумбах шутихи; а вот на этом старом камне на углу Катт‑стрит Саймон Парслоу вырезал свои инициалы, СП, – и смотри‑ка, тут они были на том же самом месте! В своем мире она сама видела, как он их вырезал! Значит, и в этом мире кто‑то с теми же инициалами стоял здесь и от нечего делать ковырял ножичком.

Возможно, в этом мире есть свой Саймон Парслоу.

А может быть, и своя Лира.

По спине девочки пробежали мурашки, и Пантелеймон содрогнулся у нее в кармане. Она встряхнулась: вокруг и без того хватает тайн, так что ни к чему придумывать новые.

Еще одним отличием этого Оксфорда от привычного были огромные толпы людей, кишащие на улицах и у входов во все здания. Кого тут только не было: женщины, одетые как мужчины, африканцы, даже группа тартар, робко следующих за своим предводителем, аккуратно одетых и увешанных маленькими черными футлярами. Сначала она смотрела на всех этих людей со страхом, потому что у них не было деймонов и в ее мире их приняли бы за мар, если не за кого‑нибудь похуже.

Но (и в этом заключалось самое поразительное) все они выглядели абсолютно живыми. Они шагали по своим делам вполне бодро, словно были самыми обыкновенными людьми, и Лире пришлось признать, что они, наверное, и впрямь нормальные люди, а их деймоны спрятаны внутри, как у Уилла.

После часа скитаний по этому фальшивому Оксфорду она проголодалась и разменяла свою двадцатифунтовую бумажку, купив плитку шоколатла. Продавец посмотрел на нее как‑то странно, но он был из Вест‑Индии и, наверное, не сразу понял ее просьбу, хотя она выговорила ее очень четко. На сдачу она купила яблоко на крытом рынке – он был гораздо больше похож на настоящий, чем многие другие места в этом городе, – и отправилась в сторону парка. По дороге она наткнулась на внушительное, вполне оксфордское на вид здание, которого не существовало в ее мире, хотя оно выглядело бы там очень уместным. Она села на траву – напротив здания была лужайка – и принялась есть, одобрительно поглядывая на него.

Оказалось, что в этом доме расположен музей. Поев, она зашла внутрь и обнаружила там чучела животных, ископаемые скелеты и ящики с минералами, точь‑в‑точь как в Королевском геологическом музее, куда водила ее в Лондоне миссис Колтер. В глубине большого зала из стекла и железа был вход в другую часть музея, и, поскольку вокруг практически никого не было, она прошла туда и огляделась. Мысль об алетиометре по‑прежнему вертелась у нее в голове, но в этом втором зале она увидела уйму хорошо знакомых ей предметов: в застекленных витринах висела арктическая одежда, очень похожая на ее собственную меховую шубку и рукавицы, стояли сани и фигурки, вырезанные из моржовой кости, лежали гарпуны для охоты на котиков – словом, здесь были в беспорядке свалены тысячи сувениров, мелочей, магических амулетов, орудий и всего прочего, и не только из Арктики, но и с других, самых разных концов света.

Однако как странно! Эта шубка из шкуры оленя карибу была неотличима от ее собственной, но постромки на стоящих рядом санях кто‑то завязал совершенно неправильно. А вот фотография с охотниками‑самоедами, точными копиями тех, что поймали Лиру и продали ее больвангарцам, – удивительно! Это были те же самые люди! И даже узел на перетершейся веревке был в том же самом месте – ошибки тут быть не могло, потому что Лира провела в этих санях связанной несколько мучительных часов… Как объяснить эти тайны? Может быть, на самом деле существует лишь один‑единственный мир, которому как будто снятся остальные?

И вдруг она увидела нечто, заставившее ее снова вспомнить об алетиометре. В одной старой витрине с деревянной рамой, выкрашенной в черный цвет, были выставлены человеческие черепа, и в некоторых из них – на лбу, сбоку или на макушке – темнели дырочки. В черепе, лежащем посередине, их было две. Лира прочла карточку, заполненную тонким неразборчивым почерком. Там объяснялось, что дыры – результат так называемой трепанации, которой эти люди подверглись еще при жизни, поскольку кость зажила и края отверстий сгладились. Исключение составляла одна дырочка, проделанная бронзовым наконечником стрелы, который до сих пор торчал в ней; ее края были острыми и неровными, так что разница сразу бросалась в глаза.

Это была та самая операция, которую производили северные тартары. Ученые из Иордан‑колледжа, знавшие Станислауса Груммана, утверждали, что и он сделал с собой то же самое. Лира быстро огляделась и, убедившись, что поблизости никого нет, достала алетиометр.

Она сосредоточила свое внимание на среднем черепе и спросила, что за человек был его обладатель и зачем он просверлил у себя в голове эти дырочки.

Застыв перед витриной в пыльных лучах света, проникающих в зал сквозь стеклянную крышу, она не заметила, что за ней наблюдают с верхней галереи. Там, за железными перилами, стоял и смотрел вниз крупный мужчина лет шестидесяти с лишним, в отлично сшитом полотняном костюме и с панамой в руке.

Его седые волосы были аккуратно зачесаны назад и открывали гладкий, загорелый, едва тронутый морщинами лоб. Глаза у него были большие и темные, с длинными ресницами, а взгляд очень внимательный; и каждую минуту‑полторы его острый, с темным кончиком язык показывался в уголке рта и быстро пробегал по губам, увлажняя их. Белоснежный платок в его нагрудном кармане был спрыснут одеколоном и распространял вокруг густое благоухание – так благоухают некоторые парниковые растения, до того роскошные, что к их аромату примешивается тонкий запах разложения.

Он наблюдал за Лирой уже несколько минут. Он крался по галерее вслед за ней, а когда она остановилась перед витриной с черепами, стал рассматривать ее необычайно пристально, отмечая в уме каждую мелочь: ее нечесаные, растрепавшиеся волосы, синяк на щеке, новую одежду, голую шею, согнутую над алетиометром, голые ноги.

Потом он вытянул из кармана платок, промокнул лоб и направился к лестнице.

Лира, поглощенная своим занятием, узнавала странные вещи. Оказывается, эти черепа были невообразимо древними: на карточках перед ними стояла лишь краткая надпись «Бронзовый век», но алетиометр, не умеющий врать, сообщил, что человек, про которого спрашивала Лира, жил за тридцать три тысячи двести пятьдесят четыре года до настоящего времени и был колдуном, а дырки в его черепе проделаны, чтобы открыть туда доступ богам. А потом алетиометр, иногда словно бы случайно отвечавший и на те вопросы, которых Лира не задавала, добавил, что вокруг черепов, подвергшихся трепанации, гораздо больше Пыли, чем вокруг черепа с наконечником от стрелы.

Что же это в конце концов могло значить? Лира отбросила сосредоточенность, необходимую для общения с алетиометром, и, вернувшись к реальности, обнаружила, что она уже не одна. У соседней витрины разглядывал экспонаты пожилой человек в светлом костюме, приятно пахнущий одеколоном. Он напомнил ей кого‑то, но она не могла сообразить, кого именно.

Он заметил, что она на него смотрит, и улыбнулся ей.

– Изучаешь черепа после трепанации? – спросил он. – Чего только люди с собой не делают!

– М‑м, – неопределенно промычала она.

– А ты знаешь, что некоторые занимаются этим до сих пор?

– Угу, – сказала она.

– Я имею в виду, хиппи и всякие другие, вроде них. Вообще‑то ты слишком молода, чтобы помнить хиппи. По их мнению, это эффективнее, чем принимать наркотики.

Лира уже убрала алетиометр в рюкзак и размышляла, как бы ей убраться отсюда самой: она еще не задала прибору главный вопрос, а тут вдруг этот старик затеял с ней разговор. Правда, на вид он не злой, да и пахнет от него хорошо. Теперь он был ближе. Его рука коснулась ее руки, когда он склонился над витриной.

– Ты, наверное, удивляешься, правда? Ни обезболивающих, ни дезинфекции – и делалось это, скорее всего, каменными орудиями. Крепкий народ эти первобытные. По‑моему, раньше я тебя здесь не видел. Я ведь частенько сюда прихожу. Как тебя зовут?

– Лиззи, – с готовностью сказала она.

– Лиззи. Привет, Лиззи. А я Чарльз. Ты ходишь в оксфордскую школу?

Она заколебалась.

– Нет.

– Просто приехала на экскурсию? Что ж, ты выбрала чудесное место для прогулки. Что тебя больше всего интересует?

Лира была в замешательстве: она давно уже не встречала более загадочного человека, чем этот незнакомец. С одной стороны, он был ласков и дружелюбен, опрятен и красиво одет, но с другой стороны, Пантелеймон у нее в кармане волновался, требуя внимания, и молил ее быть осторожней, потому что он тоже, кажется, что‑то припоминал; а кроме того, она смутно улавливала тончайший, будто бы призрачный оттенок запаха – и это был запах отбросов, запах гниения. Она вспомнила дворец Йофура Ракнисона, где воздух был насыщен благовониями, а на полу лежал толстый слой грязи.

– Что меня интересует? – сказала она. – Да все подряд, если честно. Эти черепа я только что увидела, вот мне и стало любопытно. Просто в голове не укладывается, как люди могли сами этого захотеть. Ужас!

– Да уж, себе бы я этого не пожелал, но уверяю тебя, что такое и впрямь бывает. Могу познакомить тебя с человеком, который сделал это с собой, – сказал он и улыбнулся с такой готовностью и так добродушно, что Лира едва не поддалась соблазну. Но тут в уголке рта незнакомца мелькнул острый, темный кончик языка, влажный и быстрый, как у змеи, и она покачала головой.

– Мне надо идти, – сказала она. – Спасибо за предложение, но нет, я не смогу. Да и потом, у меня все равно сейчас назначена встреча. С другом, к которому я приехала погостить, – добавила она.

– Ну, тогда конечно, – легко согласился он. – Приятно было с тобой побеседовать. Пока, Лиззи.

– До свидания.

– Да, просто на всякий случай… Вот мое имя и адрес, – сказал он, протягивая ей свою визитную карточку. – Вдруг ты захочешь побольше узнать об этих вещах.

– Спасибо, – вежливо ответила она и, прежде чем уйти, сунула карточку в кармашек рюкзака. Шагая к двери, она чувствовала спиной его пристальный взгляд.

Выйдя из музея, она сразу свернула в знакомый ей парк с полями для крикета и других игр, отыскала там тихое местечко под деревьями и снова занялась алетиометром.

На этот раз она спросила, где можно найти ученого, который знает о Пыли. Прибор не заставил ее ждать: он предложил Лире отправиться в определенную комнату в высоком квадратном здании позади нее. Получив такой быстрый и точный ответ, Лира догадалась, что алетиометр этим не ограничится: она начинала понимать, что у него бывают разные настроения, как у человека, и чувствовала, когда он хочет сказать больше, а когда нет.

И он действительно добавил кое‑что другое. Он сказал: «Ты должна сопровождать мальчика. Твоя цель – помочь ему найти отца. Подумай об этом».

Она заморгала от удивления. Уилл появился непонятно откуда, чтобы помочь ей – это же было очевидно! При мысли о том, что она сама прошла такой долгий путь, чтобы помочь ему, у нее захватило дух.

Но алетиометр еще не кончил. Его стрелка снова дрогнула, и Лира прочла: «Не ври ученому».

Она завернула прибор в бархатную тряпочку и спрятала в рюкзак, подальше от чужих глаз. Затем встала, огляделась и, увидев здание, где нужно было искать ученого, зашагала к нему. В ее походке сквозили одновременно неловкость и вызов.

Уилл наткнулся на библиотеку почти сразу. У дежурного консультанта не возникло сомнений в том, что он действительно проводит небольшое исследование для географического проекта, и она помогла ему найти переплетенный указатель к «Тайм» за год его рождения – именно тогда пропал отец мальчика. Уилл принялся листать книгу. Он обнаружил в ней несколько ссылок на Джона Парри в связи с археологической экспедицией.

Оказалось, что номера газеты за каждый месяц находятся на отдельной микрофотопленке. Он отобрал нужные пленки, а затем принялся по очереди вставлять их в проектор, прокручивать до нужного места и читать с жадным любопытством. В первой заметке говорилось о старте интересующей его экспедиции. Она финансировалась Институтом археологии при Оксфордском университете и должна была провести поиски следов ранних человеческих поселений на севере Аляски. Группу ученых сопровождал профессиональный исследователь Джон Парри, бывший офицер Королевской морской пехоты.

Вторая заметка появилась в «Тайме» через полтора месяца. Это было лаконичное сообщение о том, что экспедиция достигла Североамериканской Арктической научно‑изыскательской станции в заповеднике Ноатак на Аляске.

Третья заметка вышла двумя месяцами позже. В ней говорилось, что члены экспедиции не отвечают на сигналы, посланные со станции, и что Джон Парри с его спутниками считаются пропавшими без вести.

Потом было еще несколько коротких сообщений о безуспешных попытках других групп отыскать исчезнувшую экспедицию, о бесплодных полетах над Беринговым морем, о реакции Института археологии, об интервью с родственниками…

Сердце Уилла заколотилось, когда он увидел на одной из фотографий свою мать. На руках она держала ребенка. Его.

Репортер сочинил обычную душещипательную историю о жене, которая ждет не дождется весточки от пропавшего мужа, но Уилл нашел в ней до огорчения мало подлинных фактов. В одном абзаце говорилось, что Джон Парри сделал успешную карьеру в морской пехоте, но вышел в отставку, предпочтя работу по организации географических и научных экспедиций, и это было все.

Больше в указателе ничего не нашлось, и Уилл встал из‑за стола, усиленно размышляя. Где‑то должна быть дополнительная информация, но куда еще он может пойти? А если эти поиски затянутся, его выследят…

Он вернул библиотекарше микрофильмы и спросил у нее:

– Простите, вы не знаете адреса Института археологии?

– Могу посмотреть… Ты из какой школы?

– Сент‑Питерс, – ответил Уилл.

– Это ведь не в Оксфорде, правда?

– Нет, в Гэмпшире. Мы с классом здесь на учебной экскурсии. Что‑то вроде тренировочных изысканий на геологические и экологические темы…

– Понятно. Так что тебе надо… Археологии… Ага, вот он.

Уилл записал адрес и номер телефона, а потом, поскольку мог без всякого риска признаться, что не ориентируется в Оксфорде, спросил, как найти Институт. Оказалось, что это недалеко. Он поблагодарил библиотекаршу и двинулся туда.

Лира вошла в здание и увидела у подножия лестницы широкий стол, за которым сидел дежурный.

– Ты куда? – спросил он.

Это было все равно что снова очутиться дома. Она почувствовала, как Пан весело трепыхнулся у нее в кармане.

– Мне надо кое‑что передать на третий этаж, – сказала она.

– Кому?

– Доктору Листеру.

– Доктор Листер на четвертом. Если у тебя что‑то для него есть, оставь мне, а я ему сообщу.

– Спасибо, но он не может ждать. Он только что сам меня за этим послал. Вообще‑то это не вещь, просто мне велели передать ему на словах.

Дежурный подозрительно посмотрел на нее, но при необходимости Лира умела прикинуться такой вежливой, послушной и вместе с тем туповатой девочкой, что его подозрения рассеялись: он кивнул ей и снова уткнулся в свою газету.

Конечно, алетиометр не называл Лире никаких фамилий. Она прочла имя доктора Листера на одном из ящичков для писем за спиной дежурного: ведь если сделать вид, что ты кого‑то знаешь, тебя скорее пропустят внутрь. В некоторых отношениях Лира знала мир Уилла лучше, чем он сам.

На третьем этаже она вступила в длинный коридор; за одной из открытых дверей был пустой лекционный зал, а за другой, в комнате поменьше, двое ученых обсуждали что‑то у доски. И эти помещения, и стены в коридоре были простыми, голыми и скучными, что, на взгляд Лиры, говорило о бедности и не вязалось со славой и ученостью обитателей Оксфорда; однако кирпичные стены покрывал ровный слой краски, а тяжелые деревянные двери и гладкие стальные перила выглядели отнюдь не дешевыми. Что ж, подумала она, пора бы уже привыкнуть к странностям этого мира.

Вскоре она нашла дверь, о которой говорил ей алетиометр. На ней висела табличка «Лаборатория по изучению скрытой массы», а под этим кто‑то нацарапал буквы R.I.P. [1]. Другая рука подписала снизу карандашом: «Руководитель – Лазарус».

Это ничего Лире не объясняло. Она постучала, и женский голос ответил:

– Войдите.

За дверью оказалась маленькая комнатка, загроможденная шаткими штабелями папок и книг; белые доски на стенах были испещрены цифрами и формулами. К двери с внутренней стороны был пришпилен рисунок, похожий на китайский. Через открытый проем в глубине Лира увидела вторую комнату, где стояла в тишине какая‑то сложная антароаппаратура.

Лира слегка удивилась тому, что ученый, которого она искала, оказался женщиной; но алетиометр не обещал, что это будет мужчина, а от здешнего мира, в конце концов, можно было ждать всего. Женщина‑ученый сидела у прибора с маленьким стеклянным экраном, на котором светились цифры и рисунки, а перед ней, на подносе из слоновой кости, лежали маленькие грязноватые кубики с нарисованными на них буквами алфавита. Она ткнула пальцем в один из них, и экран погас.

– Ты кто? – спросила она.

Лира притворила за собой дверь. Помня о предупреждении алетиометра, она собралась с силами и сделала то, чего в обычных условиях от нее трудно было добиться: сказала правду.

– Я Лира Сирин, – ответила она. – А вас как зовут?

Женщина поморгала. Лира решила, что ей, наверное, под сорок: она выглядела чуть старше, чем миссис Колтер, у нее были короткие черные волосы и румяные щеки. Под ее расстегнутым белым халатом виднелись зеленая рубашка и синие холщовые штаны, которые, похоже, были излюбленной одеждой многих обитателей этого мира.

Когда Лира задала свой вопрос, женщина провела рукой по волосам и сказала:

– Что ж, ты – это вторая неожиданность за сегодняшний день. Я доктор Мэри Малоун. Чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне про Пыль, – ответила Лира, поглядев по сторонам и убедившись, что больше в комнате никого нет. – Я знаю, что вы о ней знаете, и могу это доказать. Пожалуйста, расскажите.

– Про пыль? О чем это ты?

– Может быть, вы называете ее по‑другому. Она состоит из элементарных частиц. В моем мире ученые называют их частицами Русакова, но чаще говорят о них просто как о Пыли. Эти частицы нелегко обнаружить, но они приходят из космоса и оседают на людях. Правда, на детях их почти нет. Больше всего на взрослых. А еще одну вещь я узнала только сегодня: я была в музее недалеко отсюда и видела там старые черепа с дырками вроде тех, что делают тартары, и вокруг них было гораздо больше Пыли, чем вокруг другого черепа, в котором нет такой дырки. Когда был бронзовый век?

Женщина смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Бронзовый век? Господи боже, не знаю; по‑моему, около пяти тысяч лет назад, – сказала она.

– Ага, тогда они все перепутали, когда писали свою карточку. Черепу с двумя дырками целых тридцать три тысячи лет.

Тут она остановилась, потому что у доктора Малоун был такой вид, словно она вот‑вот упадет в обморок. Яркий румянец совсем сошел с ее щек, одну руку она положила на грудь, другой сжимала подлокотник стула, а челюсть у нее отвисла.

Упрямая и озадаченная, Лира ждала, пока она оправится от изумления.

– Кто ты? – наконец спросила женщина.

– Лира Си…

– Нет, откуда ты взялась? Что ты за чудо? Откуда ты все это знаешь?

Лира устало вздохнула: она и забыла, до чего занудными бывают порой эти ученые. Таким людям трудно говорить правду, потому что вранье им понять гораздо легче.

– Я пришла из другого мира, – начала она. – И в нашем мире тоже есть Оксфорд, вроде этого, только другой. Оттуда я и пришла. И…

– Постой, постой. Откуда ты, говоришь?

– Из другого места, – сказала Лира более осторожно. – Не отсюда.

– Ах, из другого, – повторила женщина. – Понимаю. То есть мне кажется, что я тебя понимаю.

– И мне нужно выяснить про Пыль, – объяснила Лира. – Потому что священники в моем мире… в общем, они боятся Пыли и считают ее первородным грехом. Так что это очень важная вещь. А мой отец… Нет, – горячо воскликнула она и даже притопнула, – я не то хотела сказать. Я все говорю неправильно.

Доктор Малоун посмотрела на отчаянно нахмуренное лицо Лиры и ее сжатые кулаки, на синяки под глазом и на ноге и сказала:

– Боже мой, детка, успокойся…

Она оборвала сама себя и потерла глаза, красные от усталости.

– Зачем я тебя слушаю? – продолжала она. – Должно быть, я сошла с ума. Но ведь это и вправду единственное место в мире, где ты можешь получить ответ на свой вопрос, хотя нас вот‑вот закроют… Эта Пыль, о которой ты говоришь, очень похожа на то, что мы уже довольно давно изучаем, а когда ты рассказывала о черепах в музее, меня прямо как током ударило, потому что… Да нет, это уж слишком. Я просто вымоталась. Поверь мне, я хочу тебя выслушать, только не сейчас, пожалуйста. Я ведь уже сказала, что нас собираются закрыть? Мне отвели неделю, чтобы подготовить предложение для комиссии по финансированию, но у нас нет ни малейшей надежды…

Она широко зевнула.

– А какой была первая сегодняшняя неожиданность? – спросила Лира.

– Первая? Один человек, на чью помощь я рассчитывала, отказался от поддержки нашего предложения – того самого, которое я готовлю для комиссии по финансированию. Впрочем, это не так уж неожиданно.

Она зевнула снова.

– Сварю‑ка я кофе, – пробормотала она. – Иначе засну. Будешь со мной?

Она наполнила электрический чайник и стала насыпать в кружки растворимый кофе, а Лира тем временем разглядывала китайский рисунок на двери.

– Что это? – спросила она.

– Китайские символы из «И цзин». Слыхала про нее когда‑нибудь? В вашем мире она тоже есть?

Лира посмотрела на нее прищурившись – на случай, если это сарказм. Потом сказала:

– Какие‑то вещи у нас совпадают, а какие‑то нет. Я не знаю всего про свой мир. Может быть, и у нас есть эта ваша Цзин.

– Извини, – сказала доктор Малоун. – Я не хотела тебя обидеть.

– Что значит «скрытая масса»? – спросила Лира. – Кажется, так написано на табличке?

Доктор Малоун опять села и подвинула ногой второй стул, для Лиры.

– Скрытая масса – это то, что ищет наша исследовательская группа. Никто толком не знает, что это такое. Просто во вселенной больше вещества, чем мы видим, вот в чем штука. Нам видны звезды, галактики и всякие другие светящиеся объекты, но чтобы все это держалось вместе и не разлеталось, оно должно быть гораздо тяжелее – иначе гравитация не справится, понимаешь? Только это дополнительное вещество еще никто не обнаружил. Поэтому существует много групп, которые занимаются его поисками, и наша – одна из них.

Лира вся превратилась в слух. Наконец‑то ее новая знакомая стала говорить что‑то разумное.

– И что это, по‑вашему, такое? – спросила она.

– Ну, мы думаем… – начала женщина, однако тут закипел чайник; она встала и принялась разливать кипяток по кружкам, продолжая: – Мы думаем, что это какие‑то элементарные частицы. Правда, они должны сильно отличаться от всех тех, что были открыты раньше. Их очень трудно обнаружить… В какую школу ты ходишь? Ты изучала физику?

Лира почувствовала, как Пантелеймон едва заметно покусывает ее за палец, предупреждая, чтобы она держала себя в руках. Алетиометру легко было требовать от нее искренности, но она знала, что случится, если она начнет выкладывать всю правду. Надо было продвигаться вперед осторожно и избегать по крайней мере прямого вранья.

– Да, – ответила она, – немножко. Но про скрытую массу я ничего не знаю.

– В общем, мы стараемся обнаружить нечто почти неуловимое среди того грохота, который производят все остальные частицы, когда сталкиваются друг с другом. Обычно для подобных целей строят под землей детекторы в сотни метров длиной, но мы вместо этого создаем вокруг детектора электромагнитное поле: оно не пропускает туда частицы, которые нам не нужны, однако не мешает тем, которые мы ищем. Потом усиливаем сигнал и обрабатываем его на компьютере.

Она протянула Лире кружку с кофе. Здесь не было ни молока, ни сахара, но в ящике нашлось немного имбирного печенья, и Лира с радостью взяла одно.

– И мы засекли частицу, которая нам подходит, – продолжала доктор Малоун. – То есть мы думаем, что подходит… но она такая странная! Почему я тебе все это рассказываю? Мне ведь нельзя об этом говорить. У нас еще ничего не опубликовано, не отрецензировано и даже не записано. Нет, я сегодня точно слегка не в себе! Так вот… – Тут она зевнула и очень долго не закрывала рта; Лира уже стала опасаться, что это никогда не кончится. – Наши частицы – это что‑то совершенно невообразимое. Мы зовем их частицами‑тенями, а иногда говорим просто «Тени». Знаешь, почему я десять минут назад чуть не упала со стула? Когда ты вспомнила о тех черепах в музее? Видишь ли, дело в том, что среди нас есть, можно сказать, археолог‑любитель. И недавно он открыл одну вещь, в которую мы не могли поверить. Но и закрыть на нее глаза мы тоже не могли, потому что она подтверждала одно из самых сумасшедших свойств наших Теней. Представляешь себе – они разумны! Да‑да. Тени – это частицы сознания. Слышала ты когда‑нибудь такой бред? Неудивительно, что нам не дают нового гранта.

Она отхлебнула кофе. Лира впитывала каждое ее слово, как истомившийся от жажды цветок.

– Да, – продолжала доктор Малоун, – они знают, что мы здесь. И отвечают нам. И тут начинается самое невероятное: ты не можешь увидеть их, если не ожидаешь этого. Надо настроить свое сознание на определенный лад. Ты должна одновременно сконцентрироваться и расслабиться. Должна уметь… Где он, этот отрывок…

Она порылась в куче бумаг на своем столе и извлекла оттуда клочок, на котором было что‑то написано зеленой ручкой. Затем прочла:

– «…уметь пребывать среди неопределенностей, тайн и сомнений, не испытывая раздражающей тяги искать факты и причины…» Вот какого состояния ты должна достичь. А отрывок, кстати, из Китса. Был такой поэт – на днях я его читала и наткнулась на это место. И если ты сможешь правильно настроиться, а потом посмотришь в Пещеру…

– В какую пещеру? – спросила Лира.

– Ах да, прости. В компьютер. Мы зовем его Пещерой. Тени на стенах Пещеры – это из Платона. Опять спасибо нашему археологу. Он у нас всезнайка. Но сейчас он в Женеве, на собеседовании по поводу нового места, и, конечно, вряд ли вернется обратно… О чем бишь я? Ах да, насчет Пещеры. Если ты сосредоточишься и нащупаешь связь, Тени ответят тебе. Мы в этом уже убедились. Тени слетаются на твое сознание, как птицы…

– А что вы говорили про черепа?

– Сейчас я к этому перейду. Как‑то раз Оливер Пейн, тот самый мой коллега, от нечего делать проверял на Пещере разные предметы. И все получалось так странно! Для физика его результаты не имели никакого смысла. Сначала он взял кусок слоновой кости, просто обломок, и на нем не было никаких Теней. Кость не давала отклика. Но когда он заменил ее шахматной фигурой из того же материала, отклик появился! Большая деревянная щепка не реагировала на его опыты, а деревянная линейка – наоборот. А вокруг резной деревянной статуэтки Теней было еще больше… Учти, что речь идет всего‑навсего об элементарных частицах! О крохотных, почти неразличимых комочках вещества! Они знали, что это за предметы. Все, хоть как‑то связанное с человеческой деятельностью и человеческой мыслью, было окружено Тенями… А потом Оливер, то есть доктор Пейн, попросил своего приятеля из музея достать ему ископаемые черепа и стал работать с ними, чтобы проверить, как долго сохраняется эффект. Он ушел в прошлое на тридцать‑сорок тысяч лет и там наткнулся на предел. До этого – никаких Теней. После – сколько угодно. Обрати внимание на то, что примерно тогда же появились современные люди. Я имею в виду наших отдаленных предков, которые на самом деле практически не отличались от нас…

– Это Пыль, – авторитетно заявила Лира. – Вот что это такое.

– Но вот в чем беда: ты не можешь говорить такие вещи перед комиссией, которая распределяет деньги, и надеяться, что твои слова воспримут серьезно. Это лишено всякого смысла. Наши частицы не могут существовать. Их попросту нет на свете, а если они все‑таки есть, это не лезет ни в какие ворота, и потому о них следует поскорее забыть…

– Я хочу увидеть Пещеру, – сказала Лира. Она встала.

Доктор Малоун ерошила себе волосы и усиленно моргала, чтобы не дать закрыться своим усталым глазам.

– Почему бы и нет, – отозвалась она. – Возможно, завтра ее у нас отберут. Так что пойдем сейчас.

Она провела Лиру в другую комнату, побольше, забитую электронным оборудованием.

– Смотри, – сказала она, указывая на пустой, серый, слабо светящийся экран. – Детектор находится там, за всеми этими аппаратами и проводами. Чтобы увидеть Тени, нужно прикрепить к себе электроды. Знаешь, как снимают энцефалограмму?

– Я хочу попробовать, – сказала Лира.

– Ты ничего не увидишь. К тому же я устала. Это слишком хлопотно.

– Пожалуйста! Я знаю, что делаю!

– Да ну? Тебе можно позавидовать. Но все равно, нет и нет! Это сложный, дорогостоящий научный эксперимент. Нельзя просто так заявиться сюда и требовать, чтобы тебе устроили развлечение, – это же не зал игровых автоматов! Да откуда ты все‑таки, в конце концов? Разве тебе не полагается быть в школе? И как ты нашла дорогу в нашу лабораторию?

И она снова потерла глаза, словно только что проснулась.

Лира дрожала. «Говори правду», – подумала она.

– Вот что помогло мне найти дорогу, – сказала она и вынула алетиометр.

– Это еще что такое? Компас?

Лира позволила ей взять прибор. Глаза доктора Малоун округлились от удивления, когда она взвесила его на руке.

– Боже мой, неужто он целиком из золота? Где, скажи на милость…

– По‑моему, он делает то же самое, что и ваша Пещера. Но мне нужно в этом убедиться. Если вы зададите мне любой вопрос и я отвечу на него правильно, – горячо воскликнула Лира, – тогда вы разрешите мне подключиться к Пещере?

– Так ты еще и гадалка? Лучше скажи мне, что это за штука!

– Ну пожалуйста! Вы только задайте вопрос!

Доктор Малоун пожала плечами.

– Ладно, – сказала она, – тогда ответь мне… Ответь, чем я занималась до того, как стала работать здесь.

Лира жадно схватила алетиометр и принялась вертеть его колесики. Ее сознание отыскивало на циферблате нужные символы, опережая стрелки, и она почувствовала, как дрогнула, отвечая ей, главная стрелка‑указатель. Потом эта стрелка начала описывать круги, а Лира следила за ней глазами, соображая, прикидывая, пробегая по длинным рядам значений в поисках того уровня, на котором скрывалась истина.

Затем она поморгала, вздохнула и вышла из своего кратковременного транса.

– Вы были монашкой, – сказала она. – До такого я бы не догадалась. Монашки должны оставаться в монастыре на всю жизнь. Но вы потеряли веру в церковные заповеди, и вас отпустили. Наш мир в этом смысле совсем не похож на ваш, ни капельки.

Доктор Малоун села на единственный стул в комнате, не сводя с Лиры изумленного взгляда.

– Разве это не правда? – спросила Лира.

– Правда. И ты узнала это благодаря…

– Благодаря алетиометру. Я думаю, на него действует Пыль. Я добиралась сюда издалека, чтобы узнать о ней побольше, и он велел мне прийти к вам. Так что, по‑моему, ваша скрытая масса и наша Пыль – одно и то же. Теперь я могу подключиться к Пещере?

Доктор Малоун покачала головой, но лишь в знак того, что у нее больше нет сил сопротивляться. Потом развела руками.

– Ну хорошо, – сказала она. – Наверное, я сплю. Что ж, будем спать дальше.

Она повернулась на стуле и нажала несколько переключателей. Раздалось слабое электрическое гудение и шум компьютерного вентилятора, и у Лиры невольно вырвался тихий, придушенный возглас.

Эти звуки необычайно живо напомнили ей ту страшную, залитую ярким светом комнату в Больвангаре, где ее чуть не разлучили с Пантелеймоном при помощи серебряной гильотины. Она почувствовала, как он задрожал у нее в кармане, и слегка коснулась его ладонью, успокаивая.

Но доктор Малоун ничего не заметила: она сосредоточенно подкручивала какие‑то ручки и стучала по кубикам на таком же, как в первой комнате, желтоватом подносе. Экран перед ней изменил окраску, и на нем появились маленькие циферки и буковки.

– Садись‑ка сюда, – сказала она и уступила Лире место. Потом открыла небольшую баночку и пояснила: – Я должна смазать тебе кожу гелем, чтобы улучшить электрический контакт. Потом смоешь. А теперь сиди тихо.

Доктор Малоун взяла шесть проводков – у каждого на конце была плоская подушечка – и прилепила их к Лириной голове в разных местах. Лира старалась не шевелиться, но дышала учащенно, и сердце у нее сильно билось.

– Ну вот, готово, – сказала доктор Малоун. – В этой комнате полно Теней. Да и во всей Вселенной, коли на то пошло. Но видеть их мы можем единственным способом: надо освободить свое сознание от мыслей и смотреть на экран. Давай пробуй.

Лира уперлась взглядом в экран. Он был черен и пуст. Кроме своего собственного отражения, едва заметного, она ничего там не видела. Ради интереса она представила себе, что держит в руках алетиометр и спрашивает его: что эта женщина знает о Пыли? Какие вопросы задает она?

Она стала мысленно передвигать стрелки алетиометра по циферблату, и в ответ на это экран перед ней вдруг замерцал. Удивленная, она потеряла концентрацию, и он тут же погас. Доктор Малоун взволнованно выпрямилась рядом с девочкой, но та не обратила на нее внимания: нахмурив брови, она подалась вперед и сосредоточилась снова.

На этот раз отклик последовал мгновенно. По экрану пробежала цепочка танцующих огоньков, очень похожая на разноцветные сполохи северного сияния. Они образовывали узоры и рисунки разной формы, которые через мгновение снова распадались; они кружились и прыгали, они рассыпались блестящими искорками, которые вдруг поворачивали то в одну, то в другую сторону, как меняющая направление полета птичья стайка. При виде их к Лире вернулось то же чувство, которое она испытывала, когда училась читать показания алетиометра: тогда ей тоже казалось, что она вот‑вот поймет какую‑то истину, все время ускользающую от ее сознания.

Она задала другой вопрос: так это и есть Пыль? То, что создает эти узоры, и то, что движет стрелкой алетиометра?

В ответ на экране заметалось еще больше сверкающих спиралей и вихрей. Она догадалась, что это означает «да». Потом ей в голову пришла новая мысль, она повернулась и обнаружила, что доктор Малоун сидит с открытым ртом, прижав ладонь ко лбу.

– Что случилось? – спросила она.

Экран померк. Доктор Малоун заморгала.

– Что с вами? – повторила Лира.

– Ох… просто я еще никогда не видела, чтобы у кого‑то так здорово получалось, – сказала женщина. – Как тебе это удалось? О чем ты думала?

– Я думала, что можно сделать эти картинки еще яснее, – сказала Лира.

– Яснее? Да уж куда яснее!

– Но что они значат? Вы их понимаете?

– Ну, – сказала доктор Малоун, – их ведь нельзя прочесть в том же смысле, в каком мы читаем, например, письмо. Тут все по‑другому. Суть в том, что Тени чувствуют внимание, которое на них направлено. Это уже переворот в науке: ты же видишь, что они реагируют на наше сознание!

– Нет, – возразила Лира, – я говорю об этих цветах и линиях. Ваши Тени – они же много чего умеют. Они могут принимать любую форму, какую вы захотите. Могут показывать картинки, если их попросить. Вот, смотрите!

Она повернулась обратно и снова сконцентрировалась, но на сей раз представила себе, что экран – это алетиометр со всеми его тридцатью шестью картинками вокруг циферблата. Она уже так хорошо их помнила, что ее руки, лежащие на коленях, невольно зашевелились, точно наводя воображаемые стрелки на свечу (означающую понимание), альфу и омегу (язык) и муравья (упорство), в то время как она формулировала в уме вопрос: что должны сделать люди этого мира, чтобы научиться понимать язык Теней?

Экран отозвался стремительно, словно сама мысль, и в мельтешении полос и вспышек с необычайной четкостью прорисовался ряд картинок: циркуль, вновь альфа и омега, молния, ангел. Каждая картинка высветилась разное число раз, а потом возникли еще три: верблюд, сад, луна.

Лира прекрасно поняла их смысл и вышла из своей сосредоточенности, чтобы его объяснить. Теперь, обернувшись к доктору Малоун, она увидела, что женщина откинулась на спинку стула с побелевшим лицом, сжимая руками край стола.

– Сейчас, – сказала ей Лира, – они говорили со мной на моем языке, то есть на языке картинок. Как алетиометр. Но они уверяют, что могут пользоваться и обычным языком, словами, если вы настроите свои приборы как надо. Вы можете сделать так, что на экране будут появляться слова. Но для этого нужно произвести много трудных вычислений – там был циркуль, помните? – а молния означает антарную, то есть электрическую, силу, ее требуется больше. И еще ангел – это сообщения. Вот что они хотели сказать. А когда они перешли к остальным картинкам… Там была Азия, почти что Дальний Восток, но не совсем. Не знаю, какую страну они имеют в виду, – может, Китай… и в той стране тоже умеют разговаривать с Пылью, или с Тенями, как мы с вами здесь, только мы сейчас говорим через картинки, а там пользуются палочками. По‑моему, Тени намекали на те ваши символы на двери, но я не уверена. Когда я увидела их в первый раз, я почувствовала, что в них есть большой смысл, но не поняла, какой именно. Так что с Тенями, получается, можно говорить разными способами.

Доктор Малоун была потрясена.

– «И цзин», – сказала она. – Да, это китайская книга. Что‑то вроде откровения… а вообще‑то по ней гадали… и действительно пользовались палочками. Тот рисунок на двери просто для украшения, – добавила она, будто пытаясь убедить Лиру, что на самом деле она в это не верит. – Так ты хочешь сказать, что когда люди советуются с «И цзин», они вступают в общение с частицами‑тенями? С невидимым веществом?

– Да, – ответила Лира. – Как я уже сказала, способов много. Раньше я этого не знала. Думала, есть только один.

– Эти картинки на экране… – начала доктор Малоун.

Где‑то на краю сознания Лиры искоркой вспыхнула неожиданная мысль, и девочка опять повернулась к экрану. Едва она начала составлять в уме вопрос, как картинки на экране побежали друг за другом с такой скоростью, что доктор Малоун не успевала за ними уследить; но Лира все поняла и вновь обернулась к ней.

– Они говорят, что у вас тоже важная роль, – сказала она женщине‑ученому. – Если я правильно поняла, вы должны сделать что‑то важное. Не знаю что, но это наверняка правда, иначе бы они так не говорили. Поэтому лучше бы вам настроить вашу технику по их совету: тогда они будут пользоваться словами, и вы сможете их понять.

Доктор Малоун молчала. Потом она сказала:

– Ну ладно. И все‑таки откуда ты?

Лира скривила рот. Ей было ясно, что до сих пор эта женщина действовала под влиянием усталости и отчаяния; в нормальных обстоятельствах она никогда не стала бы делиться результатами своей работы с непонятно откуда взявшимся ребенком и теперь, по‑видимому, начинала жалеть о своей откровенности. Но Лира должна была отвечать честно.

– Я из другого мира, – сказала она. – Это правда. Я пришла через окно между мирами, потому что… Мне надо было спасаться, потому что люди из моего мира гнались за мной и хотели меня убить. И алетиометр… он из того же места. Мне подарил его Магистр Иордан‑колледжа. В нашем Оксфорде есть Иордан‑колледж, а здесь его нет. Я видела. А понимать алетиометр я научилась сама. Теперь я умею очищать свою голову от мыслей, и мне сразу становится понятно, что означают картинки. Это как вы говорили – про сомнения, тайны и всякое такое. И когда я стала смотреть на Пещеру, я сделала то же самое, и это сработало, поэтому ваши Тени и моя Пыль ничем друг от друга не отличаются. Так что…

Похоже, теперь доктор Малоун проснулась полностью. Лира взяла алетиометр и завернула его в бархатную тряпочку бережно, как мать, кутающая младенца, а потом спрятала прибор в рюкзак.

– Так что вот, – сказала она, – если хотите, настройте эту машину как надо, и она будет писать слова. Тогда вы сможете говорить с Тенями так же, как я с алетиометром. Но я не понимаю вот чего: почему люди в моем мире ее ненавидят? Ее – в смысле, Пыль. Или Тени. Невидимое вещество, скрытую массу. Они хотят разрушить ее. Считают, что она – зло. Но мне кажется, что зло делают они сами. Я видела, как они его делают. Так какие же они, Тени? Злые, добрые или еще какие‑нибудь?

Доктор Малоун потерла щеки, и они стали еще краснее, чем прежде.

– Все это ужасно неловко, – сказала она. – Ты знаешь, как неловко толковать о добре и зле в научной лаборатории? Имеешь об этом хоть какое‑нибудь представление? Между прочим, я стала ученым еще и потому, что не хотела больше думать об этих вещах.

– О них нельзя не думать, – сурово заявила Лира. – Вы не можете изучать Тени, Пыль – называйте как хотите – и не думать про добро, зло и всякие такие вещи. И не забывайте: Тени сказали, что вы должны что‑то сделать. Вы не можете отказаться. Когда вашу лабораторию закроют?

– Комиссия по финансированию решит это в конце недели… А что?

– Значит, сегодняшний вечер у вас еще есть, – сказала Лира. – Вы могли бы настроить ваши приборы так, чтобы на экране вместо картинок получались слова. Вам это будет нетрудно. Тогда вы сможете удивить членов комиссии, и они дадут вам денег на продолжение. А еще вы сможете разузнать все про Пыль и рассказать мне. Понимаете, – объяснила она с легким высокомерием, точно герцогиня, жалующаяся на нерадивую горничную, – алетиометр не говорит мне всего, что я хочу знать. Но вы могли бы для меня это выяснить. А то мне, наверное, придется попробовать китайский способ, с палочками. Но вообще‑то с картинками легче работать. Во всяком случае, мне так кажется. Могу я это снять? – добавила она, взявшись за прикрепленные к ее голове электроды.

Доктор Малоун дала ей тряпочку, чтобы вытереть гель, и убрала провода.

– Так ты уходишь? – спросила она. – Да уж, благодаря тебе мне теперь будет о чем подумать.

– Вы сделаете так, чтобы на экране получались слова? – сказала Лира, надевая рюкзачок.

– По‑моему, важнее сейчас закончить предложение для комиссии, – отозвалась доктор Малоун. – Давай лучше поступим вот как. Приходи завтра сюда опять. Сможешь? Примерно в это же время? Я хочу кое‑кому тебя показать.

Лира прищурилась. Уж не ловушку ли ей готовят?

– Ну ладно, – наконец ответила она. – Но не забудьте, есть вещи, про которые мне надо узнать.

– Да, конечно. Только приходи обязательно!

– Хорошо, – сказала Лира. – Раз обещала, значит, приду. Думаю, я смогу вам помочь.

И она ушла. Дежурный внизу мельком глянул на нее и снова вернулся к своей газете.

– Нуньятакские раскопки, – сказал археолог, поворачиваясь на вертящемся стуле. – За последний месяц ты уже второй, кто ими интересуется.

– А кто был первым? – спросил Уилл, мгновенно насторожившись.

– По‑моему, он журналист, хотя точно сказать не могу.

– И зачем он вас об этом спрашивал?

– Его интересовал один из членов исчезнувшей экспедиции. Это ведь случилось в разгар «холодной войны». Слыхал про «звездные войны»? Да нет, ты для этого слишком молод. Американцы и русские понастроили по всей Арктике кучу громадных радарных установок… Ну ладно, так чем я могу тебе помочь?

– Понимаете, – сказал Уилл, стараясь не выдавать своего волнения, – я хочу побольше разузнать об этой экспедиции. Мы в школе проводим исследование на тему о доисторических людях. Я прочитал о пропавших путешественниках, и мне стало любопытно.

– Как видишь, не тебе одному. В ту пору их исчезновение вызвало много шуму и толков. Я поднял все тогдашние материалы для журналиста, про которого тебе говорил. Это были не настоящие раскопки, а лишь предварительное изучение местности. Нельзя начинать копать, пока не убедишься, что игра стоит свеч, и эта группа должна была проверить несколько мест и написать отчет. Всего в ней было человек шесть. Иногда такие экспедиции устраиваются совместно с учеными других специальностей – скажем, с геологами или еще кем‑нибудь, чтобы поделить расходы. Они ищут свое, а мы свое. В этом случае в группу включили физика. По‑моему, он изучал особые атмосферные явления. Ну, знаешь, северное сияние и всякие такие штуки. У него с собой были воздушные шары с радиопередатчиками. А еще в группе был один бывший моряк. Профессиональный путешественник. Они ведь отправлялись в почти неизведанный район, а белые медведи в Арктике всегда опасны. Археологи кое‑что умеют, но стрелять нас не учили, и хороший стрелок, который вдобавок может сориентироваться по карте, разбить лагерь и принять решение в трудной ситуации, бывает в таких экспедициях очень полезен. Но все они вдруг куда‑то пропали. Они поддерживали радиосвязь с местной научной станцией, но однажды сообщение от них не пришло, и больше никто ничего не слышал. Тогда разыгралась метель, но в этом не было ничего необычного. Спасатели отыскали их последний лагерь, более или менее нетронутый, хотя провизию уже съели медведи, но от людей не осталось и следа. Боюсь, это все, что я могу тебе рассказать.

– Понятно, – произнес Уилл. – Спасибо. А этот… э‑э… журналист, – добавил он, остановившись на пороге, – вы сказали, что его интересовал один человек. Кто именно?

– Тот самый бывший моряк. По фамилии Парри.

– А как он выглядел? В смысле, журналист?

– Да зачем тебе это?

– Затем… – Уилл не смог придумать правдоподобное объяснение. Он пожалел, что задал свой вопрос. – В общем‑то низачем. Я просто так спросил.

– Насколько я помню, он был крупным блондином. С очень светлыми волосами.

– Ага, спасибо, – сказал Уилл и повернулся к двери.

Археолог молча проводил его взглядом, слегка нахмурившись. Уилл увидел, как он потянулся к телефону, и быстро покинул здание.

На улице он заметил, что дрожит. Так называемый журналист был одним из тех, кто приходил к нему домой, – высокий человек с такими светлыми волосами, что казалось, будто у него нет ни бровей, ни ресниц. Именно он появился на пороге гостиной после того, как Уилл, сбив с ног его товарища, сбежал вниз по лестнице и перепрыгнул через лежащее на полу тело.

Но журналистом он, конечно, не был.

Неподалеку оказался музей. Держа блокнот на виду, Уилл вошел внутрь и уселся в галерее, увешанной картинами. Он сильно дрожал; его мутило от вновь нахлынувшего сознания того, что он убил человека, что он убийца. До сих пор он крепился, но теперь его силы почти иссякли. Как ни крути, а он отнял у человека жизнь.

Он просидел неподвижно с полчаса, и это были, наверное, худшие полчаса за весь его недолгий век. Люди входили и выходили, разглядывали картины, переговаривались тихими голосами, не замечая его; музейный смотритель, сложив руки за спиной, постоял на пороге зала минуту‑другую и медленно двинулся прочь, а Уилл боролся с грызущим его изнутри ужасом и не мог даже шевельнуть пальцем.

Постепенно он успокоился. Он ведь всего лишь защищал мать! Они ее пугали; зная, в каком она состоянии, они все равно не давали ей покоя. Он имел право защищать свой дом. Отец остался бы доволен его поведением. Он сделал это потому, что иначе было нельзя. Он должен был остановить их, не дать им украсть зеленый кожаный несессер. Он сделал это ради того, чтобы потом найти отца; разве у него не было на это права? Уилл снова вспомнил о своих детских играх, в которых он представлял себе, как они с отцом спасают друг друга от надвигающейся лавины или от кровожадных пиратов. Что ж, теперь игра превратилась в реальность.

«Я найду тебя, – мысленно пообещал он. – Ты только помоги мне, и я найду тебя, и мы вместе станем ухаживать за мамой, и все будет хорошо…»

Как бы там ни было, а ему удалось найти отличное убежище – такое, где его никто никогда не найдет. И несессер с хранящимися в нем бумагами (которые он до сих пор не успел прочесть) тоже в безопасности, лежит под матрацем в Читтагацце.

Наконец он заметил, что люди вокруг устремились к выходу. Они покидали музей; смотритель объявил, что через десять минут он закроется. Уилл собрался с духом и встал. Он нашел дорогу на Хай‑стрит, где была юридическая контора, и подумал, не зайти ли туда, несмотря на свой недавний отказ. Ведь по телефону адвокат говорил вполне дружелюбно…

Он уже почти решился перейти улицу и открыть дверь в контору, но вдруг остановился.

Из машины напротив вылезал высокий человек с белесыми бровями.

Уилл тут же свернул в сторону и притворился, будто от нечего делать разглядывает витрину соседнего ювелирного магазинчика. Наблюдая за отражением в стекле, он увидел, как блондин осмотрелся, поправил узел галстука и вошел в юридическую контору. Как только он очутился там, Уилл с громко бьющимся сердцем зашагал прочь. Опасность подстерегала его повсюду. Он двинулся к университетской библиотеке, куда вскоре должна была прийти Лира.

Поиск по сайту: