Узилище альмов

Лира никогда не умела подолгу расстраиваться. Во‑первых, она по натуре была деятельной оптимисткой, а во‑вторых, природа, увы, не наделила ее пылким воображением. Ну скажите на милость, разве хоть одному фантазеру придет в голову, что можно вот так, за здорово живешь, проделать весь этот путь и спасти Роджера? А даже если и придет в его голову эта шальная мысль, то пылкое воображение мгновенно нарисует нашему фантазеру тысячу всевозможных препон для ее осуществления. Если человек часто и удачно врет, это отнюдь не означает, что у него богатая фантазия. Более того, чем меньше у человека воображения, тем больше его вранье похоже на правду, ведь в нем столько неподдельной, чистоглазой искренности!

Так что, оказавшись в лапах Министерства Единых Решений по Делам Посвященных, наша Лира отнюдь не собиралась предаваться отчаянию по поводу гибели цаганского отряда. А кто вообще сказал, что они погибли? Цагане – отличные воины, а даже если Пану почудилось, что Джон Фаа упал, кто сказал, что он упал замертво? Может, он только чуть‑чуть ранен? И вообще, кто сказал, что это был Джон Фаа, а не кто‑нибудь другой?

Ну ладно, допустим, ей не повезло, она угодила в руки самоедов‑кочевников, но ведь цагане не дремлют, они ее обязательно спасут. А если у них вдруг что‑то не получится, то ведь есть же Йорек! Разве кто‑нибудь сможет помешать Йореку Бьернисону вызволить ее отсюда? И тогда они полетят на воздушном шаре в Свальбард и вместе с Ли Скорсби освободят лорда Азриела.

Вот как все казалось хорошо и просто. Так что когда утром следующего дня Лира открыла глаза, то на жизнь она смотрела с любопытством, интересом и уверенностью в том, что справится с любой неожиданностью, которую уготовил ей этот новый день. А главное, она знала, что сегодня увидит Роджера. Важно только устроить все так, чтобы она увидела его первой, до того, как он сам обнаружит ее присутствие на станции.

Подходящий момент не заставил себя долго ждать. Согласно распорядку ровно в половине восьмого утра медсестры заходили в детские спальни и объявляли подъем. После этого ребята умывались, одевались и шли в столовую на завтрак.

Вот тут Лира и увидела Роджера.

Он сидел за столом вместе с пятью другими мальчишками, причем стол находился прямо напротив двери, так что все складывалось как нельзя лучше. К сервировочному окошку уже выстроилась целая очередь. Проходя мимо Роджера, Лира будто бы случайно уронила на пол носовой платок и присела на корточки, чтобы поднять его. В эту секунду Пантелеймон успел шепнуть словечко Сальцилии, альму Роджера.

Трясогузка‑Сальцилия так отчаянно замахала крылышками, что, для того чтобы поговорить с ней, Пану пришлось прыгнуть на нее котом и прижать птичку мягкой лапой к полу. К счастью, такие стычки между альмами были делом обычным, и никто не обратил на их возню особого внимания. Но Роджер побледнел, как полотно. Лира даже немножко испугалась, увидев, какой он стал белый. Мальчик поднял глаза и натолкнулся на Лирин ничего не выражающий взгляд, направленный куда‑то поверх его головы. Внезапно краска вновь прилила к его щекам, так что он весь засветился от переполнявшей его надежды и отчаянной радости.

Если бы не цепкие когти Пантелеймона, в которых билась Сальцилия, мальчик, забыв обо всем, с воплем бросился бы на шею своей маленькой подружке.

Предоставив Пану объясняться самому, Лира отчужденно смотрела в сторону. Увидев своих вчерашних знакомых девочек, она подхватила поднос с завтраком и направилась к ним. Все четверо уселись за одним столом и принялись за кукурузные хлопья с молоком и бутерброды. Четыре языка безостановочно перемывали косточки остальным ребятам, опасливо поглядывавшим на дружную стайку.

Здешние начальники хорошо понимали, что запертые в четырех стенах дети начнут изнывать от безделья, если их ничем не занимать. Поэтому распорядок дня маленьких узников Больвангара весьма напоминал школьное расписание: здесь были “занятия”, которые в определенные часы проводили с детьми медсестры, были активные игры в спортзале, причем в течение всего дня мальчики находились отдельно от девочек. Увидеть друг друга они могли только на переменках да еще в столовой.

Так что только после полуторачасового урока кройки и шитья Лире наконец удалось перекинуться с Роджером словечком, но здесь требовалась особая осторожность. Дело в том, что в большинстве своем дети на станции были не старше одиннадцати‑двенадцати лет, а в этом возрасте мальчики, как правило, стараются держаться с мальчиками, девочки с девочками, напрочь игнорируя противоположный пол.

На перемене детей снова повели в столовую, где каждому полагался стакан молока с сухариком. Пан и Сальцилия, обернувшись мухами, примостились на стене, в то время как Лира и Роджер, не глядя друг на друга, сидели каждый за своим столиком, он – с мальчиками, она – с девочками. Право слово, не так уж легко сохранять осмысленное выражение лица, когда твой альм занят чем‑то совсем другим, вот Лире и пришлось набычиться, чтоб никто не приставал к ней с разговорами. Какая‑то часть ее сознания прислушивалась к еле слышному жужжанию двух альмов, так что девчоночья болтовня скользила мимо, не задевая ее; как вдруг одна из девочек, яркая блондинка, громко произнесла имя, которое заставило Лиру вздрогнуть.

Это было имя Тони Макариоса, и стоило ему прозвучать, как Лира мгновенно обратилась в слух. Пан тут же прекратил шушукаться с Сальцилией. Теперь и Лира, и Роджер внимательно слушали, что же рассказывала блондиночка сгрудившимися вокруг нее детям.

– И совсем даже не потому. Я лучше знаю, почему они его увели. Если хочешь знать, они заметили, что у него альм не меняется. Вот они и решили, что он на самом деле старше, просто ростом не вышел. Только это не так. Я сама видела его Шмыгу. Она менялась, только редко. Тони такой тихий был, пришибленный какой‑то. Вот и Шмыга…

– А зачем им наши альмы? – спросила Лира.

– Не знаю, – пожала плечами блондиночка.

– А я знаю, – вмешался в их разговор какой‑то мальчуган. – Они альма убивают, а потом смотрят, ты помрешь или нет.

– Но тогда зачем им так много детей? Посмотрели бы разок, и хватит, – недоверчиво отозвался кто‑то из слушателей. – А то они, получается, раз за разом смотрят… Странно как‑то.

– А я знаю, что они делают, – выпалила блондиночка.

Все присутствующие навострили уши, но, чтобы не привлекать излишнего внимания взрослых, предусмотрительно напустили на себя рассеянно‑отсутствующий вид, только сердца бешено колотились под пижамными курточками.

– Откуда ты знаешь? – тихонько спросил кто‑то.

– А вот и знаю. Если хотите знать, мы с Тони вместе в бельевой были, когда за ним пришли.

Выпалив это, блондиночка залилась краской до корней волос. Она, наверное, ждала дурацких шуточек и насмешек, но их не последовало. Дети подавленно молчали, никто даже не улыбнулся. Тогда девочка продолжала:

– Мы в бельевой прятались, а медсестра, знаете, ну, эта, у которой еще голосочек сладенький такой, под дверь пришла и давай Тони уговаривать. Дескать, открой, да я знаю, что ты тут, мы тебе ничего не сделаем… Тогда Тони ее спрашивает: а что, мол, со мной будет? А она, такая, ничего, мол, не будет. Укольчик сделаем, ты уснешь, а потом, после маленькой такой операции, проснешься: живехонек‑здоровехонек. Только Тони ей все равно не поверил. Он сказал…

– Дырки! – не выдержал кто‑то из детей. – Я знаю, они берут и в головах дырки делают. Как тартары…

– Да заткнись ты, – мгновенно оборвали его. – Чего перебиваешь‑то? Что еще сестра говорила?

К этому времени возле столика девочек сгрудились человек десять детей. И они, и их альмы не сводили с рассказчицы напряженно‑распахнутых глаз.

– Тони тогда спросил, что они с его Шмыгой хотят сделать. А сестра говорит, что ничего особенного, она, дескать, тоже уснет. Только Тони не поверил. Вы, говорит, убить ее хотите. Так прямо и сказал. Все, говорит, знают, что вы убиваете. А сестра, конечно, нет, совсем даже не так, операция будет совсем ерундовой, и боли никакой не почувствуешь, чик – и готово, а наркоз – так, на всякий случай.

В столовой стояла гробовая тишина. Медсестра, надзиравшая за детьми, куда‑то на минутку отлучилась, сервировочное окошко было закрыто, так что из кухни их тоже не могли подслушать.

– Какой еще “чик”? – испуганно прошептал тонкий мальчишеский голос. – Она сказала еще что‑нибудь про эту операцию?

– Ну, она просто сказала, что это нужно, чтобы стать взрослым. Что это всем делают. У взрослых альмы не могут меняться, как у нас. И если такую операцию сделать, то альм как будто застывает и уже больше никогда не меняется, так что ты становишься взрослым.

– Но…

– Что же это…

– Получается, что всем взрослым делают такую операцию, так, что ли?

– А как же тогда…

Внезапно хор детских голосов умолк, словно кто‑то выключил звук. В наступившей тишине все лица, как по команде, повернулись в одну сторону. В дверях столовой стояла сестра Клара: как всегда спокойная, улыбчивая и невозмутимая. За ее спиной маячил какой‑то мужчина в белом халате, Лира прежде его никогда не видела.

– Бриджет МакДжинн, – раздался его голос.

Блондиночка медленно встала на неверных от страха ногах, альм‑бурундук судорожно вцепился ей в пижамную курточку, словно ища защиты у нее на груди.

– Это я, сэр, – еле слышно прошептала девочка.

– Допивай молоко, а потом сестра Клара проводит тебя. А остальным пора на занятия. Давайте‑ка, поживее.

Дети послушно потянулись к выходу; каждый подходил, молча ставил пустую чашку на тележку из нержавеющей стали. На Бриджет никто не смотрел. Только Лира подняла глаза и увидела, какой ужас был написан на ее лице.

До обеда девочки занимались подвижными играми. Разумеется, не на открытом воздухе, а в помещении, ведь, когда на дворе полярная ночь, на улице не погуляешь. На станции был небольшой спортивный зальчик, где группы мальчиков и девочек занимались по очереди, а медсестры за ними присматривали.

Девочкам велели разбиться на две команды и перебрасывать друг другу мяч. Поначалу Лира, которой никогда не приходилось участвовать в подобных играх, немного растерялась, но, будучи от природы крепкой и подвижной девочкой, настоящей заводилой, она очень быстро сообразила что к чему и даже начала получать от этой забавы удовольствие. Крики детей, вопли и визг альмов сотрясали стены зальчика и гнали все страшные мысли прочь. А чего еще нужно? Ведь именно такую цель преследовали занятия.

Подошло время обеда. Стоя в очереди к раздаточному окошку, Лира услышала, как Пан радостно чирикнул. Обернувшись, она сразу же узнала мальчика у себя за спиной. Это был Билли Коста.

– Роджер сказал, что ты здесь, – шепнул от, едва шевеля губами.

– За тобой приехали, – тихонько сказала Лира. – Брат твой старший, Джон Фаа и целый отряд цаган. Они хотят забрать тебя домой.

Чтобы подавить вопль радости, Билли пришлось притворно закашляться.

– Запомни, я Лиззи, не Лира, а Лиззи. Ты должен рассказать мне все, что знаешь про эту станцию.

Они постарались сесть рядом, а сбоку примостился Роджер. За обедом разговаривать было куда сподручнее: в столовой яблоку негде было упасть, дети постоянно сновали с подносами туда‑сюда. В общем шуме и гаме на них никто не обращал внимания. Мальчишки мигом выложили Лире все, что знали сами. Билли слыхал от одной из медсестер, что после операции детей переводят со станции куда‑то южнее. Вот почему бедный Тони Макариос оказался так далеко от Больвангара.

Зато Роджер рассказал кое‑что поинтереснее:

– Я знаю, где тут можно спрятаться.

– Где?

– Видите эту картину? – спросил он, показывая взглядом на огромную литографию, занимавшую всю торцевую стену. – Вон там, в правом верхнем углу, видите? Где потолочная панель.

Потолок был собран из прямоугольных панелей, соединенных между собой металлическими полосами, набитыми крест‑накрест. В правом верхнем углу одна панель чуточку отходила.

– Я как это увидел, – объяснял Роджер шепотом, – так сразу и подумал: а что, если другие тоже отходят? Я тогда в другом месте попробовал – точно. Их только чуть надави – они почти не закреплены. Мы с одним тут ночью в спальне у нас проверили, давно еще, его потом забрали, так вот, оказалось, там между потолком и крышей зазор есть, и туда можно заползти.

– Ты пробовал? Там что, длинный лаз?

– Ну, не знаю даже. Мы залезли, конечно, но совсем недалеко. Еще подумали, что там можно отсидеться, когда за нами придут. Только ведь найдут все равно.

У Лиры заблестели глаза. Зачем отсиживаться? Ведь это же прямой путь на волю! Но только она хотела открыть рот, чтобы спросить еще что‑то, как раздался голос доктора.

– Дети, дети! – произнес он и постучал ложкой о столешницу, желая привлечь к себе внимание. Гул в столовой затих. – Послушайте меня внимательно. У нас на станции сегодня проводится учебная пожарная тревога. Ничего страшного. По сигналу вы должны немедленно прекратить любые занятия и строго выполнять распоряжения взрослых. Запомните хорошенько, куда вас поведут, потому что в случае возникновения настоящего пожара вам надо будет идти туда самим. Повторяю, ничего в этом страшного нет. У нас такие учебные тревоги проходят регулярно, просто нужно всем тепло одеться и выйти на улицу без паники и без давки.

“Все как по заказу”, – пронеслось у Лиры в голове. Сразу после обеда ее и еще четверых девочек повели к врачам. Пришло время проб на Серебристую Пыль. Детям никто ничего не сообщал, но догадаться было несложно. Насмерть перепуганных девчонок по одной вызывали в процедурную. Неужели им прямо сейчас будут делать эту операцию? Что же это получается: вот так взять и сгинуть за здорово живешь и даже не успеть им отомстить, этим гадам?! Нет, вроде бы здесь что‑то другое.

– Мы просто кое‑что измерим, – успокаивающе произнес доктор. Для Лиры все они были на одно лицо: на каждом – белый халат, в одной руке – папка с бланками, в другой – карандаш. И медсестры какие‑то до странности одинаковые, но не только из‑за того, что они одеты как близнецы, нет, их роднила какая‑то общая спокойно‑улыбчивая отрешенность.

– Меня уже вчера всю обмерили, – ворчливо сказала девочка.

– Мы сегодня совсем другое замеряем. Давай‑ка вставай на эту металлическую пластину, так, тапочки сними. Хорошо. Альма своего возьми на руки. Молодец. Головкой не верти, смотри перед собой, на зеленую лампочку. Вот умница.

Что‑то вспыхнуло. Доктор попросил Лиру повернуть голову в другую сторону, потом развернуться правым боком, потом левым. Каждый раз за этим следовали легкий щелчок и вспышка.

– Замечательно. Теперь подойди к аппарату и положи руки вот сюда, внутрь раструба. Не бойся. Больно не будет, я обещаю. Отлично. Пальчики растопырь, не двигайся.

– А что это вы измеряете? – с любопытством спросила девочка. – Серебряную Пыль, да?

Доктор слегка опешил:

– Батюшки! А ты откуда знаешь про Пыль?

– Да так, – небрежно отозвалась Лира, – девчонка одна сказала, только я не знаю, как ее звать. Она говорит, мы все в этой пыли. Только это совсем даже не так. Меня, например, вчера в душе мыли, так что на мне никакой пыли нет.

– Нет, деточка, это Пыль особенная, ее глазом не увидишь. Давай‑ка сожми кулачок – вот так. Замечательно. А теперь постарайся нащупать там, внутри, такой выступ, вроде рукоятки. Нашла? Молодец. Возьмись‑ка за него, да покрепче. Умница. Другую ручку положи вот на этот набалдашник, видишь? Медный, блестящий. Все правильно. Очень хорошо. Сейчас будет чуть‑чуть покалывать, ничего страшного, это просто электрический ток, только очень слабый.

Пантелеймон, воплощенная недоверчивость, не находил себе места. Он диким котом шнырял по процедурной, подозрительно поглядывая по сторонам, крутился вокруг Лиры и все терся спиной об ее ноги.

Теперь, когда девочка была уверена, что никакой операции прямо сейчас никто делать не собирается, она осмелела. Судя по всему, личность Лиззи Брукс подозрений у врачей не вызывает. Что, если прямо взять и спросить:

– А зачем вы отрезаете наших альмов?

– Что? – врач опешил от неожиданности. – С чего ты взяла? Кто тебе это сказал?

– Одна девчонка. Давно еще. Она сказала, что вы берете ребят и отрезаете от них альмов.

– Какой вздор!

Однако доктор всполошился не на шутку. Лира продолжала как ни в чем не бывало:

– Совсем не вздор! Вы же ребят по одному забираете, а назад‑то никто не приходит. А вдруг вы их убиваете? Все разное говорят, а эта девчонка вообще сказала, что вы отрезаете…

– Зачем же ты повторяешь всякую чепуху? – перебил ее доктор. – Мы забираем ребятишек, когда подходит их срок. Просто они взрослеют, и мы переводим их в другое место. В этом нет решительно ничего страшного. Твоя подружка слышала звон, да не знает, где он. Она зря тревожится и зря вас пугает. Ты помнишь, как ее зовут?

– Не‑а. Я новенькая. Меня только вчера привезли. Я еще тут никого не знаю.

– Ну, а как она выглядит, ты, надеюсь, помнишь?

– Не‑а. Не знаю я. У нее такие волосы. Темные. И немножко еще светлые. Я забыла.

Доктор о чем‑то вполголоса заговорил с медсестрой. Пока они шушукались, Лира краем глаза наблюдала за их альмами: альм медсестры, хорошенький волнистый попугайчик, повадками до странности напоминал шпица сестры Клары – такой же аккуратненький и ко всему безразличный. Альм доктора – большая грузная бабочка, тоже вела себя как‑то на редкость апатично. Во‑первых, оба они почти не шевелились, хотя явно не спали. Попугайчик поблескивал глазками, бабочка вяло поводила усиками, но оба казались какими‑то неживыми. Альмы двух беседующих о чем‑то людей никогда себя так не ведут. Правда, может, разговор был очень скучный, неважный какой‑нибудь.

Наконец, доктор снова принялся за работу. Он взвесил сперва Лиру, а потом Пантелеймона на весах, затем рассматривал их через какой‑то специальный экран, слушал Лирино сердце, измерял пульс, велел девочке лечь на кушетку, а сверху опустил небольшую насадочку, вроде душа, откуда с легким шипением вырывалась пахнущая озоном воздушная струя.

В самый разгар какой‑то очередной процедуры раздался сигнал. С каждой секундой трезвон становился все громче и громче.

– Так. Пожарная тревога, – досадливо вздохнул доктор. – Ну что ж, ничего не поделаешь. На сегодня все, Лиззи, ступай. Сестра Бетти тебя проводит.

– Но, доктор, я же не могу вывести ее на улицу без куртки, – нерешительно сказала медсестра. – Все теплые вещи в спальном корпусе. Наверное, нам сперва нужно пойти туда?

Доктор явно злился из‑за того, что вся эта ерунда нарушала ход его научных изысканий.

– Вот‑вот, начинается, – буркнул он и раздраженно прищелкнул пальцами. – И, помяните мое слово, таких неувязок будет еще сколько угодно. Собственно, ради того, чтобы их выявить, они и затеяли эту дурацкую тревогу. Как все это не ко времени! Не раньше, не позже…

Лира почувствовала, что пора брать инициативу в свои руки.

– Когда меня вчера привезли, то сестра Клара все мои вещи положила в стенной шкаф. Она меня осмотрела, а вещи прямо там и остались в этой комнате. Давайте я их надену. Здесь совсем близко, я могу показать.

– Замечательно! Так мы и сделаем, – согласилась медсестра. – Ну‑ка, поживей.

Внутренне ликуя, Лира бежала следом за ней по коридору. Не прошло и минуты, как в руках у девочки оказался целый ворох одежды: шуба, сапоги, чулки из оленьей кожи. Все это она в мгновение ока натянула на себя. Сестра Бетти тем временем застегивала теплую стеганую куртку.

Одевшись, они помчались к выходу. На открытой площадке перед корпусами уже топтались на холоде человек сто. Тут были и дети, и взрослые; кто приплясывал от возбуждения, кто раздраженно хмурился, но по большей части в толпе царила растерянность.

– Именно, – говорил один из сотрудников, – именно так. Такие учебные тревоги необходимы хотя бы для того, чтобы мы наглядно убедились, какой хаос начнется, случись на станции настоящий пожар.

Кто‑то из взрослых свистел в свисток и отчаянно размахивал руками, безуспешно пытаясь привлечь к себе внимание. Лира заметила в толпе Роджера и сделала ему знак. Он тут же дернул за рукав Билли, и мгновение спустя, незаметно для посторонних глаз, всех троих словно прибило друг к другу в человеческом водовороте.

– Ну, вот что, – решительно сказала девочка. – Пошли посмотрим, что к чему. Все одно никто не заметит. Они тут до вечера будут всех по головам считать. В крайнем случае скажем, что побежали за кем‑нибудь и заблудились.

Надо было выждать момент, чтобы никто из взрослых не смотрел в их сторону. В нужную минуту Лира схватила горсть снега, скатала в ладонях снежок и, не целясь, швырнула его в гущу детей. И тут же в воздухе засвистели снежные комья, потому что мгновение спустя в снежки уже играли все. Крики взрослых, отчаянно пытавшихся призвать шалунов к порядку, тонули в детском хохоте и визге. Воспользовавшись всеобщей суматохой, наша троица незаметно скользнула за угол дома.

Быстро идти по глубокому снегу они не могли, да это было и не нужно, за ними никто не гнался. Лира и мальчики перелезли через покатую, засыпанную снегом крышу одного из тоннелей и оказались на противоположной стороне. Перед ними расстилался какой‑то странный, почти лунный пейзаж: на фоне черного неба ясно выделялись находящиеся на равном расстоянии друг от друга кратеры и холмики, покрытые снежной пеленой. Белый снег отражал лучи фонарей, освещавших площадку по периметру.

– А чего мы ищем‑то? – спросил Билли.

– Пока не знаю. Посмотреть надо, – негромко отозвалась Лира. Она двинулась к небольшому приземистому зданию, стоявшему чуть поодаль. Сбоку на стене у него горела тусклая яндарическая лампочка.

Гвалт и хохот все так же звонко разносились в морозном воздухе. Дети явно вовсю упивались свободой, и Лира надеялась, что это продлится как можно дольше. Она решила обойти здание кругом, чтобы заглянуть в окно. Странная это была постройка: невысокая, метра два от земли, не больше, и, что интересно, в отличие от всех остальных корпусов станции, к этому домику не вели крытые тоннели, он стоял особняком.

Окна Лира не нашла, зато увидела дверь, на которой большими красными буквами было написано: “ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН”.

Девочка хотела толкнуть ее, но не успела она взяться за ручку, как Роджер тихонько выдохнул:

– Гляди! Птица! Ух ты!

В этом его “ух ты!” прозвучало изумление, потому что птица, стремительно летящая вниз, была вовсе не птица. Но Лира уже знала, кто перед ней.

– Это же альм ведуньи!

Два сильных крыла взвихрили снег, и с черного неба на землю рядом с детьми опустился альм‑гусь.

– Привет тебе, Лира, – промолвил Кайса. – Я неотступно следовал за тобой, хоть ты меня и не видела. Все это время я ждал, когда ты выйдешь на улицу. Ну, рассказывай.

В двух словах девочка поведала гусю о событиях последних дней. Но ей и самой не терпелось о многом спросить:

– А цагане? Где они? Джон Фаа жив? Они отбились от самоедов?

– Да. Почти все живы. Джон Фаа ранен, но легко, ты не волнуйся. Тебя захватили охотники. Они частенько нападают на путешественников и с добычей легко уходят от погони, потому что в одиночку могут двигаться куда быстрее, чем большой отряд. Твоим друзьям‑цаганам досюда еще день пути, не меньше.

Мальчишки с благоговейным ужасом взирали на альма‑гуся и на то, как Лира запросто с ним разговаривает. Им ведь никогда не приходилось видеть альма отдельно от человека, да и про ведуний они ничего не слыхали.

– Вот что, – повернулась к ним девочка, – нужно покараулить, не идет ли кто. Билли, ты идешь туда, Роджер, давай за угол и смотри за той дорогой, откуда мы пришли. Не зевайте. Мы быстро.

Мальчишки беспрекословно подчинились, а Лира снова занялась дверью.

– Ты хочешь войти? – негромко спросил Кайса. – Зачем?

– Понимаешь, я уже знаю, чем они тут занимаются. Они альмов отрезают, – словно испугавшись собственных слов, девочка понизила голос. – Берут детей и отрезают от них альмов. Только где все это происходит? Может, здесь? Здесь же что‑то есть. Вот я и хотела посмотреть, только дверь заперта.

– Я помогу, – быстро ответил Кайса. Два могучих крыла взметнулись вверх: раз, другой, снежный вихрь рванулся в сторону двери, и в этот момент вдалеке что‑то явственно щелкнуло.

– Будь осторожна, – шепнул гусь девочке.

Лира потянула на себя примерзшую дверь и скользнула внутрь. Кайса не отставал ни на шаг. Пантелеймон места себе не находил от страха и беспокойства, но все‑таки не мог смириться с тем, что альм ведуньи своими глазами увидит, как он боится, поэтому несчастный зверек нырнул девочке под шубу, ища защиты у нее на груди.

Едва Лирины глаза привыкли к свету, она мгновенно поняла причину его паники. На стеллажах вдоль стен стояли ряды стеклянных ящиков и в каждом сидел альм, альм кого‑то из прооперированных детишек: заморенные котята, птички, крысы, еще какие‑то существа, бесплотные, словно выцветшие, раздавленные ужасом и страхом.

Кайса гортанно вскрикнул от гнева, а Лира судорожно прижала Пана к себе.

– Не смотри туда! Только не смотри, – шептала она.

– Где дети этих альмов? – прошипел гусь, дрожа от ярости.

Лира трясущимися губами рассказала о страшной судьбе несчастного Тони Макариоса. Она медленно обводила глазами эту невиданную темницу. Несчастные узники прилипли к стеклам своих ящиков‑камер. Лира слышала их тоненький визг. Они кричали от страха и отчаяния. В тусклом свете слабой яндарической лампочки, горевшей вполнакала, девочка заметила, что каждый ящик был снабжен карточкой с именем. Вот и надпись: “Тони Макариос”, но внутри никого нет. Вот еще один пустой, и еще, всего четыре или пять, и на каждом имя, но внутри никого.

С искаженным от гнева лицом Лира повернулась к гусю:

– Я хочу их выпустить! Я разобью эти чертовы банки и выпущу этих несчастных на волю!

Девочка лихорадочно оглядывалась вокруг в поисках чего‑нибудь потяжелее, но в комнате были только стеллажи с ящиками.

– Погоди.

Спокойный голос Кайсы заставил ее остановиться. Альм ведуньи был старше и мудрее, она должна была подчиниться.

– Послушай, – продолжал гусь, – нужно, чтобы все это выглядело так, словно кто‑то из сотрудников по оплошности забыл запереть дверь домика. Если они увидят битые стекла и твои следы на снегу, тебе несдобровать. Они мигом поймут, кто ты на самом деле, и тогда всему конец. А тебе нужно продержаться до прихода цаганского отряда. Остынь и делай то, что я тебе говорю. Возьми пригоршню снега и по моему сигналу развей его здесь, так чтобы снег попал на каждый ящик.

Девочка выскользнула на улицу. Билли и Роджер караулили у входа, с площадки по‑прежнему доносились детские голоса, взрывы хохота и отчаянный визг. Ничего не изменилось, ведь прошло не более минуты.

Подхватив обеими руками легкий пушистый снег, Лира метнулась назад. Она осторожно дунула в сторону одного стеклянного ящика, Кайса издал гортанный клекот, и в тот же миг задвижка щелкнула. Готово! Теперь еще один, и еще один, и…

Затем нужно было поднять передние стенки ящиков и выпустить узников на волю.

Первой из стеклянной клетки выбралась маленькая жалкая ласточка, но лететь она не могла. Гусь ласково наклонился над распластанным тельцем птички и осторожно приподнял ей клювом головку, помогая встать. Ласточка обернулась мышкой, она сжалась на полу в испуганный комочек. Пантелеймон юркнул к ней, чтобы ободрить и утешить.

Лира работала не покладая рук, открывала одну стеклянную клетку за другой. Не прошло и нескольких минут, как все альмы были на свободе. Что‑то лепеча, они сгрудились вокруг девочки, некоторые тянули шеи, чтобы потереться об ее ноги, но табу чужого человека удерживало их. Как отчетливо Лира понимала, что чувствуют эти несчастные! Они стосковались по теплу настоящего, осязаемого человеческого тела. Они так хотели услышать знакомый стук сердца, прижаться к груди и затихнуть, совсем как ее Пан.

– Надо спешить, – сказал Кайса. – Тебе нужно успеть вернуться, пока тебя не хватились. Мужайся, дитя мое. Цагане уже близко, держись. А я помогу этим страдальцам вновь обрести своих детишек. Только… – Голос гуся дрогнул. – Только им уже никогда не стать единым целым. Они разделены навеки. Это самое чудовищное изуверство, которое мне доводилось видеть. Ступай, Лира, о своих следах не беспокойся, я их замету. Ступай, не мешкай.

– Хорошо. Я только хотела спросить… А ведуньи, они правда летают? Я ведь их тогда ночью своими глазами видела, не приснилось же мне!

– Конечно, дитя мое, но почему ты спрашиваешь?

– Просто… А ведуньи могут удержать воздушный шар?

– Ну конечно могут, только…

– А почему Серафина Пеккала не прилетает?

– Это очень сложный вопрос. Сейчас не время вдаваться в подробности. Просто поверь мне. Тут задействованы могущественные силы, и Серафина Пеккала в первую очередь блюдет интересы своего клана. На самом деле все, что происходит сейчас здесь – лишь отражение того, что творится в большом мире. Это звенья одной цепи. Лира, дитя мое, не мешкай, тебя ждут. Беги, детка, беги!

Она выскочила на улицу. Навстречу ей, утопая по грудь в снегу, мчался Роджер. Расширенными от ужаса глазами он следил за бесплотными фигурками осиротевших альмов, которые один за другим покидали страшное узилище.

– Это же… это же альмы, как тогда, в склепе, помнишь? В колледже, а, Лира? Это же… альмы!

– Да, да, только тихо. Билли ни слова. Никому ни слова. Быстро бежим назад.

За их спиной раздалось хлопанье могучих крыльев. Кайса заметал следы детей, а несчастные альмы‑узники то жались к нему, то отшатывались прочь, и в воздухе едва слышно разносились их жалобные всхлипы. Вот наконец снежное поле вновь стало ровным; тогда гусь собрал вокруг себя своих призрачных подопечных. Выгнув длинную шею, он что‑то сказал, и один за другим, медленно, с великим трудом альмы стали менять обличье. Было видно, чего им это стоило, но вот наконец рядом с Кайсой выстроилась стайка птичек, которые послушно потянулись за альмом‑гусем. Неуклюжие, как только что оперившиеся птенцы, они беспомощно махали крыльями, падали в снег, барахтались, бежали, спотыкаясь на непослушных ногах, пока, наконец, не оторвались от земли. Неровный клин поднялся в воздух, такой бледный, почти прозрачный на фоне чернильного неба. Медленно и неуверенно он начал набирать высоту. Кто‑то вдруг ослаб, кто‑то испугался, кто‑то терял силы и волю, кто‑то складывал крылышки, но могучий серый гусь был рядом, поддерживая, опекая, нежно, но твердо направляя их вперед, пока ночная тьма не поглотила стаю.

Роджер рванул Лиру за рукав:

– Бежим! Их, наверное, уже загнали!

Проваливаясь по колено, они помчались к Билли, который ждал их на углу главного корпуса. Дети, видать, наигрались и замерзли, а может, взрослым наконец удалось каким‑то образом обуздать их, так что теперь они с грехом пополам построились перед центральным входом и, нещадно толкаясь, ждали своей очереди, чтобы войти внутрь. Лира и ее спутники незаметно вынырнули из‑за угла и смешались с толпой. Воспользовавшись общей сутолокой, Лира шепнула:

– Скажите остальным, пусть будут наготове. Нужно, чтобы каждый знал, где его теплая одежда. По моему сигналу надо быстро одеться и бежать, но только по сигналу, а пока – молчок, понятно?

Билли кивнул, а Роджер спросил с любопытством:

– А сигнал‑то какой?

– Пожарная тревога. Придет время – услышишь.

Им пришлось долго ждать, пока их всех пересчитают, пока каждого найдут в длиннющем списке и поставят против его фамилии крестик. Список был составлен не по алфавиту, а в порядке поступления детей на станцию, кроме того, никому никогда не приходило в голову разбить детишек на четкие группы. Конечно, поработай кто‑нибудь из сотрудников хоть недельку в самой обычной школе, дело пошло бы куда быстрее. Но сейчас было очевидно, что взрослые с трудом справляются с толпой детей, и, хотя уже никто не бегал и не шалил, в воздухе чувствовались всеобщая растерянность и смятение.

Лира подмечала каждую мелочь, каждый промах. Да у этих взрослых очень много слабых мест: они ворчат по поводу пожарной тревоги; они не торопятся к выходу; они не знают, где именно должна храниться верхняя одежда; они не в состоянии построить детей в две шеренги… И каждое из этих слабых мест можно обернуть себе на пользу.

Процедура проверки уже почти закончилась, как вдруг случилось еще одно непредвиденное обстоятельство. Случилось то, чего Лира боялась больше всего на свете.

Откуда‑то сверху донесся все нарастающий гул. Все подняли головы и начали вглядываться в черноту неба. В ледяном воздухе отчетливо раздавался рокот газовых двигателей дирижабля.

К счастью, он приближался к станции со стороны, противоположной той, куда Кайса, дикий гусь, увел за собой стайку альмов. Гул моторов становился все ближе и ближе и вот, наконец, дирижабль повис в небе над станцией. По взбудораженной толпе пронесся ропот. Гладкие серебристые бока выпукло поблескивали в лучах яндарических фонарей, и к ним примешивался свет бортовых огней самого дирижабля, горевших на носу и по бокам.

Вот пилот сбросил скорость и начал понемногу сбавлять высоту. Теперь наконец Лира сообразила, для чего предназначалась гигантская мачта перед входом. Ну конечно же! Это была причальная мачта! Взрослые, не теряя времени, загоняли детей в корпус. Все взгляды были прикованы к дирижаблю. Какие‑то люди уже карабкались по лестницам на мачту, готовясь принять причальные концы. Двигатели ревели, взметая с земли снежный вихрь. В иллюминаторах показались лица пассажиров.

Лира украдкой подняла глаза. Сомнений быть не могло. Пантелеймон в ярости выгнул спину и вцепился ей когтями в шубу, потому что вниз на землю с любопытством смотрела прелестная темноволосая дама с золотистым тамарином в руках. Миссис Кольтер. Это была она.

Поиск по сайту: