Серебряная гильотина

Лира мгновенно надвинула поглубже свой пушистый меховой капюшон и торопливо пошла внутрь корпуса вместе с остальными детьми, стараясь не задерживаться в дверях. Сейчас некогда было раздумывать о том, что они скажут друг другу при встрече. Куда важнее было так припрятать шубу и прочие теплые вещи, чтобы в случае надобности она могла тут же их найти и надеть.

К счастью, в корпусе царила такая неразбериха, что на Лиру никто не обратил особого внимания. Взрослые подгоняли детей и хотели только одного: чтобы они поскорее разошлись по палатам и не путались под ногами у пассажиров дирижабля. Лира мигом стащила с себя шубу, штаны и сапоги, скатала одежду в плотный узел и, прижимая его к груди, начала пробираться по запруженному детьми коридору в свою палату.

Там еще никого не было. Девочка подтащила тумбочку к стене, встала на нее ногами и, дотянувшись до потолка, со всей силы надавила на панель. Она действительно поддалась, и в открывшийся зазор Лира мигом закинула свои сапоги и теплые штаны. Оставалась шуба. Повинуясь какому‑то безотчетному зову, она вытащила из сумочки на поясе веритометр, сунула его в карман шубы и только потом закинула ее наверх.

Ну все, дело сделано.

Лира спрыгнула на пол, подвинула тумбочку на место и шепнула Пану:

– В случае чего попробуем дурочку свалять. Если они нас увидят, скажем, что, дескать, похитили… О цаганах ни слова, о Йореке Бьернисоне тоже.

Лира с удивительной остротой сознавала, что весь страх, который могло вместить в себя ее естество, направлен только на миссис Кольтер, подобно тому, как стрелка компаса всегда направлена строго на север. Странно, что она никогда не задумывалась об этом раньше. Она ведь успела повидать немало по‑настоящему страшных вещей, но все это, даже чудовищные по своему изуверству последствия операций, которые мертвяки проделывали над детьми, не так ее пугало. Она чувствовала, что сильная, что справится. Но стоило ей хотя бы мысленно представить себе миссис Кольтер, ее нежный голос, ее бойкого альма – золотистого тамарина, как у Лиры начинало предательски сосать под ложечкой, по лицу разливалась мертвенная бледность, а к горлу подкатывала дурнота.

Но ведь цагане уже совсем близко. Думай о них. Думай о Йореке Бьернисоне. И не выдавай себя. Все эти мысли вихрем проносились в Лириной голове, когда она бежала в столовую, где уже стоял страшный гвалт.

Дети выстроились в очередь к раздаточному окошку. Каждому полагался стакан горячего какао и кусок кекса. Многие все еще не сняли теплые куртки и так и стояли в них.

Все разговоры кружились вокруг дирижабля и его пассажиров.

– Это она, с альмом‑тамарином.

– А тебя что, тоже она приманила?

– Она обещала, что маме моей напишет, а сама наверняка не написала.

– И никогда не говорила, что здесь детей убивают. Правда же, она нам ни слова про это не сказала!

– Но самое страшное – ее альм, обезьяныш. Он мою Кароссу когда схватил, то я подумал – все. Он ее чуть не убил. И меня всего прямо зашатало…

Все дети в столовой были напуганы не меньше Лиры. Она нашла глазами Анни и двух других девчонок и подсела к их столику.

– Мне надо вам кое‑что сказать. Только это страшная тайна.

– О‑о‑о! – Три пары глаз заблестели от любопытства.

– Отсюда можно сбежать, – заговорила Лира, еле шевеля губами. – Нас обязательно спасут, помощь уже совсем близко. Может быть, это случится завтра, а может, даже раньше. Но мы должны быть наготове, и как только прозвучит сигнал, всем надо хватать теплую одежду и бежать. Запомните: не ждать, не прятаться. А сразу же бежать. Но без теплой одежды вы замерзнете насмерть, так что надо взять куртку, шапку, сапоги, поняли? Как только вы услышите сигнал.

– А какой сигнал‑то? – нетерпеливо спросила Анни.

– Сигнал пожарной тревоги, такой же, как сегодня. Мы все устроим. Знать будут только ребята. Взрослым ни слова. А самое главное, ЕЙ ни слова.

Детские личики засветились надеждой. Новость в ту же секунду облетела всю столовую. Лира сразу почувствовала, насколько приезд миссис Кольтер изменил общее настроение. Там, на улице, дети шалили, играли, были полны сил. Стоило им увидеть миссис Кольтер, как самый шум их голосов стал другим: в нем звенел отчаянный, панический страх, загнанный глубоко внутрь. Зато теперь, когда они говорили друг с другом, в этих разговорах чувствовалась общая цель и даже какая‑то сила. Как же много может сделать пусть самая слабая искра надежды!

Размышляя обо всем этом, Лира посматривала в сторону коридора, инстинктивно пригибая голову при малейшем звуке голосов взрослых, а они становились все ближе, вот и сама миссис Кольтер прошествовала мимо двери в столовую, мимоходом одарив детей ласковой улыбкой: милые крошки, как им тут тепло, как сытно и вкусно их кормят, какое дивное какао, какие чудные кексы! По столовой, казалось, пробежала дрожь. Дети замерли и завороженно смотрели на гостью. Она улыбнулась им еще раз и, не сказав ни слова, проследовала дальше. Мало‑помалу разговоры зазвучали вновь.

– Куда это они? – спросила Лира.

– Не знаю, – отозвалась Анни. – Может, в конференц‑зал. Нас туда водили, да, Кириллион? – наклонилась она к своему альму‑лисенку. – Там какой‑то дяденька лекцию читал, а другие, человек, наверное, двадцать, его слушали. Сперва он мне велел встать и делать все как он скажет. Сначала он проверять начал, может ли Кириллион от меня отдельно быть. Потом велел ему отойти как можно дальше, а после вообще меня загипнотизировал, правда. Он еще какие‑то штуки делал, только я больше ничего не помню. А сам зал знаешь какой здоровый? Там столько стульев, столы всякие и что‑то вроде сцены. Слушай‑ка, Лиззи, а ты как думаешь, они расскажут ей, как мы во время пожарной тревоги бесились? Наверняка нет. Они ее сами до смерти боятся, еще больше, чем мы.

Весь остаток дня Лира держалась поближе к девчонкам. Она старалась говорить поменьше, слушать побольше, по сторонам не зевать и выглядеть как можно незаметнее. Их отвели в спортзал, потом на урок рукоделия, а там и ужин подоспел.

Перед сном детям позволили поиграть в общей комнате, довольно просторной, хоть и обшарпанной. Там стоял стол для пинг‑понга да валялись какие‑то настольные игры и растрепанные книжки без начала и конца. В какой‑то момент дети почувствовали, что на станции происходит подспудный аврал: взрослые или сновали туда‑сюда, или же с озабоченными лицами о чем‑то вполголоса нервно шушукались. Лира догадалась, что они обнаружили пропажу альмов и теперь ищут виноватого.

К счастью, миссис Кольтер она за весь вечер так и не увидела. Подошло время ложиться спать. Теперь Лире необходимо было заручиться поддержкой девочек.

– А как тут по вечерам, обход бывает? – спросила она. – Они что, ходят и смотрят, спим мы или нет?

– Ну, ходят, конечно, – неуверенно сказала Белла, – фонариком посветят по палате и уйдут. Никто особенно не смотрит. Так, зайдут разок…

– Отлично. Мне надо сходить кое‑что разведать. Тут в потолке лаз есть, мне мальчишка один сказал…

Лира начала объяснять, но Анни, не дослушав, тут же выпалила:

– Я с тобой.

– Погоди. Лучше я одна, иначе они нас мигом хватятся. А так вы можете сказать, что спали и ничего не видели и не слышали.

– Но если бы мы вдвоем…

– Они нас сцапают.

Оба альма – дикий кот Пантелеймон и лисенок Кириллион так и ели друг друга глазами. Обоих била дрожь. Вот Пан выгнул спину, оскалил зубы и еле слышно зашипел. Кириллион отступил назад, отвернулся и начал с безразличным видом тщательно вылизывать шерстку.

– Ну ладно, – вздохнула Анни, сдаваясь.

Как правило, подобные стычки между двумя детьми всегда разрешались именно таким образом: один альм просто признавал превосходство другого, а детям даже в голову не приходило оспаривать исход, они принимали его без тени недовольства, как данность, поэтому Лира не стала ничего объяснять Анни, ведь и так все было ясно.

Девчонки общими усилиями натаскали на Лирину кровать всяких одежек и накрыли их сверху одеялом, чтобы казалось, что здесь спит человек. Они торжественно поклялись, что никому ничего не скажут. Лира опасливо прислушалась, не идет ли кто по коридору, и, убедившись, что все тихо, подтащила тумбочку в угол палаты, вскарабкалась на нее, отжала потолочную панель и, подтянувшись на руках, протиснулась в открывшуюся щель.

– Никому ни слова, – шепнула она на прощанье, глядя сверху на три испуганных запрокинутых лица.

Лира осторожно задвинула панель на место и осмотрелась по сторонам.

Она стояла на четвереньках в узком металлическом тоннеле, свод которого поддерживали перекрещивающиеся балки и распорки. Потолочные панели были сделаны из какого‑то полупрозрачного материала, поэтому они слегка пропускали свет, так что худо‑бедно можно было разглядеть тесный извилистый коридор высотой не более полуметра, который уходил далеко вперед. Из‑за бесконечных хитросплетений труб и трубочек в нем было легко заблудиться, но Лира сообразила, что если держаться ближе к металлической стенке и ни в коем случае не наступать на панели, чтобы не продавить их, то всю станцию можно пройти из конца в конец. Главное – двигаться как можно тише и осторожнее.

– Совсем как тогда, в колледже, – шепнула девочка Пану, – помнишь, когда мы хотели пробраться в Рекреацию?

– Если бы ты все это тогда не заварила… – буркнул Пан, но Лира не дала ему договорить.

– Я заварила, мне и расхлебывать.

Она покрутила головой, пытаясь хотя бы приблизительно определить, где находится конференц‑зал. Кажется, вон там. Ну что, тронулись?

Дело это оказалось нелегким. Тоннель низенький, не выпрямишься, так что ползти приходилось на четвереньках. Кроме того, мешали постоянные препятствия: то массивный квадратный в сечении воздуховод, а под него иначе как на животе не протиснешься, то трубы отопления, через которые, наоборот, надо перелезать поверху. Металлический тоннель опирался на потолочные перекрытия и внутренние стены, и на этих его участках Лира чувствовала под собой твердую, надежную опору; жаль только, что стены были очень узкими. Кроме того, их острые шершавые углы до крови ободрали ей руки и коленки. Очень скоро на ней живого места не осталось: вся в порезах, грязная, пыльная.

К счастью, она пусть хоть очень смутно, но представляла себе, где находится. Узел с теплыми вещами должен был помочь ей найти дорогу назад, Лира предусмотрительно пристроила его точно над лазом в свою спальню.

Девочка медленно ползла по тоннелю. Если сквозь потолочные панели свет не пробивался, значит, комната под ней была пуста. Время от времени она слышала какие‑то голоса и замирала, но, как выяснилось, это разговаривали всего лишь повара на кухне да медсестры, у которых, наверное, была специальная комната, вроде преподавательской в колледже Вод Иорданских. Не услышав ничего интересного, Лира продолжала ползти дальше.

Вот наконец она добралась до места, где, по ее расчетам, находился этот злосчастный конференц‑зал. Лабиринт труб здесь обрывался: воздуховод и отопительная система располагались в дальнем углу, а широкие прямоугольные панели потолка заливал ровный электрический свет. Приникнув ухом к одной из них, Лира услышала приглушенные мужские голоса. Сомнений быть не могло. Она нашла то, что искала!

Настороженно прислушиваясь, девочка попыталась подползти как можно ближе к говорящим. Важно было не делать резких движений, так, чтобы расстояние сокращалось на волос, не больше. Наконец ей это удалось. Распластавшись вдоль металлической стенки тоннеля, она замерла, вытянув шею куда‑то вбок, чтобы лучше слышать, что делается внизу.

Из конференц‑зала доносилось позвякивание ножей и вилок и перезвон бокалов. Судя по всему, беседа проходила во время ужина. Лира ясно различала четыре голоса: три мужских и один женский, без сомнения принадлежавший миссис Кольтер. Речь шла о пропавших альмах.

– В чьем ведении находится лаборатория? – прозвучало нежное певучее сопрано. – Кто там у вас работает?

– МакКей, стажер‑исследователь, – доложил один из мужчин. – Кроме того, там установлена автоматическая охранная система, задачей которой является не допускать подобного рода инцидентов.

– Значит, эта система неисправна, – произнесла миссис Кольтер.

– Это не совсем так. МакКей вышел из лаборатории ровно в одиннадцать ноль‑ноль. Он клянется, что ящики с альмами были закрыты. Кроме того, он, разумеется, воспользовался внутренним выходом, то есть наружную дверь тоже никто не открывал. Ею вообще никогда не пользуются. Для того чтобы открыть или закрыть замок, нужно ввести в регулятор специальный цифровой код. МакКей это сделал, потому что код сохранился в памяти регулятора, а иначе тут же включилась бы сирена.

– Где же была ваша сирена, когда открыли наружную дверь?

– Она включилась, но, к сожалению, в корпусе в это время никого не было из‑за пожарной тревоги.

– Ах, из‑за пожарной тревоги… Но что же вам помешало, когда тревога закончилась…

– Прошу прощения, но дело в том, что сирена и противопожарная сигнализация соединены последовательно и представляют собой единую яндарическую цепь, а это значит, что, когда отключили сигнализацию, сирена тоже оказалась отключена. К сожалению, это конструкторский просчет, который, безусловно, необходимо устранить. Неполадки в лаборатории непременно бы выявили во время обязательного обхода, который всегда проводится в случае нарушения распорядка работы станции, но, миссис Кольтер, вы же помните, что тут как раз произошел ваш… столь неожиданный… прилет. Вы пожелали незамедлительно встретиться с сотрудниками лаборатории у себя в кабинете, так что прошло какое‑то время, прежде чем они вернулись на свои рабочие места. Надеюсь, вы понимаете…

– Я все понимаю, – ледяным голосом произнесла миссис Кольтер. – Но означать это может только одно: альмов выпустили во время учебной пожарной тревоги, что существенно расширяет круг подозреваемых. В него автоматически попадает каждый – вы отдаете себе в этом отчет? – каждый сотрудник станции!

– Но, может быть, это сделал кто‑то из детей? – осторожно вступил в разговор чей‑то голос. Ответа не последовало, и ему пришлось развить свою мысль: – У каждого сотрудника станции есть четкий круг обязанностей, требующих полной концентрации сил и времени. В течение всего периода пожарной тревоги станция действовала бесперебойно, а это означает, что ни один из сотрудников просто физически не имел возможности открыть наружную дверь лаборатории, потому что никто никуда не отлучался. Таким образом, либо на станцию проник посторонний, либо кому‑то из детей удалось ускользнуть, открыть дверь и ящики с альмами, а потом вернуться на площадку перед главным корпусом.

– И вы уже, разумеется, делаете все возможное, чтобы выяснить, кто это, – вновь прозвучал насмешливый голос миссис Кольтер. – Не надо, доктор Купер, не оправдывайтесь. Поверьте, я отнюдь не собираюсь кого‑то обижать, я лишь хочу напомнить: осторожность и еще раз осторожность. По чьему‑то чудовищному недосмотру обе сигнализации оказались последовательно соединенными звеньями яндарической цепи. Это необходимо как можно скорее исправить. Кроме того, если уж речь зашла об охране станции… А кстати, дежурный офицер тартарской дивизии, тот, что был в карауле, он не может быть нам полезен в нашем расследовании? Возможно, он что‑нибудь знает… Где вообще находилась охрана во время пожарной тревоги? Вы уже это выяснили?

– Да, разумеется. – Голос мужчины звучал как‑то безнадежно. – Во время тревоги все были на местах и тщательно патрулировали территорию. Мы постараемся сделать все возможное…

– В том, что вы постараетесь, я не сомневаюсь. Ну, довольно об этом. Расскажите мне о новом сепараторе.

Лира ощутила, как по ее спине пробежал ледяной холодок. “Сепаратор”, то есть разделитель! Это слово может означать только одну вещь…

– Конечно, – с готовностью отозвался доктор, чувствуя явное облегчение от того, что разговор переходит в новое русло. – Это наша гордость. Можно сказать, настоящий прорыв. Дело в том, что в предыдущей модели нам не удавалось исключить возможность смерти пациента от шока. Мы, конечно, всеми силами совершенствовали технологию, пытаясь этого не допустить…

– Скраелинги делают такие вещи руками, – вступил в разговор третий человек, который все это время молчал.

– Не будем сбрасывать со счетов многовековой опыт, – вставил первый голос.

– В любом случае, – продолжил тот, кого миссис Кольтер назвала “доктором Купером”, – до сего времени речь шла только о механическом разрыве и альтернатив этому методу не существовало, как ни прискорбно это было для техников‑операторов. Надеюсь, вы помните, что по причине срывов на нервной почве нам даже пришлось расстаться с несколькими сотрудниками, причем количество их было довольно велико. Первым по‑настоящему эффективным шагом вперед стало применение метода Майштадта, сочетавшего яндарический скальпель‑нож и общую анестезию, что сразу принесло ощутимые результаты и позволило нам сократить количество летальных исходов от болевого шока при оперативном вмешательстве до пяти процентов от общего…

– Я бы хотела узнать о новом сепараторе, – напомнила докладчику миссис Кольтер.

Лиру била дрожь. Кровь гулко стучала у нее в висках, в глазах было темно, и только голос Пантелеймона, белым горностаем забившегося девочке под локоть, звенел у нее в ушах: “Лирушка, не верь, так не будет! Так ни за что не будет!!!”

– Так вот, – продолжал разглагольствовать мужской голос, – курьез ситуации в том, что ключ, так сказать, к разработке новой методики мы получили непосредственно от лорда Азриела, который установил, что сплав марганца и титана обладает способностью разделять альм и тело. Прошу прощения, миссис Кольтер, какова, к слову сказать, дальнейшая судьба лорда Азриела?

– А судьба его, если вы до сих пор не знаете, такова, что он приговорен к смертной казни с отсрочкой приведения приговора в исполнение. Одним из условий его ссылки в Свальбард является полное прекращение любых философских исследований. Вопреки этому, ему удалось раздобыть необходимые книги, материалы и продолжить свои еретические изыскания, подойдя наконец к той грани, преступать которую не вправе ни один смертный. Он положительно опасен, и оставлять его в живых далее невозможно. Насколько мне известно, Дисциплинарный Суд Духовной Консистории вернулся к обсуждению вопроса о смертном приговоре, так что, весьма вероятно, он будет приведен в исполнение. Но вернемся к вашему новому инструменту, доктор. Итак, как же он работает?

– Боже милостивый, смертный приговор, вы сказали? Кто бы мог подумать… Хм. – Доктор судорожно сглотнул. – Прошу прощения. Итак, новый инструмент. Дело в том, что процесс Майштадта не давал нам возможности производить рассечение таким образом, чтобы испытуемый оставался в полном сознании. А для наших исследований было необходимо именно это. Посему мы разработали такую, с позволения сказать, гильотину. Ее лезвие сделано из сплава титана и марганца. Пациента помещают в специальную камеру, выполненную из металлической ячеистой сетки, проволока, разумеется, из того же сплава, и в аналогичную же камеру помещают его альма. Сначала обе камеры соединены, и, пока они соединены, связь между телом и альмом сохраняется. Но когда между камерами проходит лезвие, оно эту связь мгновенно рассекает. Раз – и все. Альм и человек более не являются единым целым.

– Очень интересно, – негромко произнесла миссис Кольтер. – Надеюсь, я смогу увидеть этот метод в действии в самое ближайшее время. А сейчас я очень устала. Мне нужно отдохнуть. Завтра я хочу увидеть детей. Всех. Мы должны выяснить, кто же все‑таки открыл дверь лаборатории.

Послышался звук отодвигаемых от стола стульев, потом какие‑то вежливые прощальные фразы и, наконец, стук закрываемой двери. Трое оставшихся в конференц‑зале мужчин снова вернулись к столу, но теперь они говорили куда тише. Лире пришлось навострить уши.

– А чем занимается лорд Азриел?

– Трудно сказать. Дело в том, что у него принципиально иное представление о природе Серебристой Пыли, а Дисциплинарный Суд Духовной Консистории считает любое отклонение от официальной точки зрения злейшей ересью и существования никаких иных представлений допустить не может. Кроме того, его светлость желали лично проводить эксперименты.

– Эксперименты? С Серебристой Пылью?

– Тише, пожалуйста, не так громко, коллега.

– Как вам показалось, у нее сложилось неблагоприятное впечатление? Она же будет представлять отчет…

– Неблагоприятное? Не думаю. На мой взгляд, вы вели себя с ней идеально.

– Меня несколько смущает ее отношение…

– Что вы имеете в виду? Не совсем философский, так сказать, интерес?

– Именно, коллега, именно. Ее интерес носит скорее личный характер, и есть в этом что‑то, как бы это помягче, вурдалакское, что ли.

– Ну … я думаю, это сильно сказано.

– А вы вспомните наши первые эксперименты, вспомните, как она… упивалась, когда детей раздирали на части.

Более сдерживаться у Лиры не было сил. Сдавленный крик вырвался у нее изо рта, по всему телу пробежала судорога, и тут… Нога девочки случайно зацепила металлическую балку.

– Что это было?

– Там, на потолке!

– Быстрее!

С грохотом полетел отброшенный в сторону стул, потом раздался топот ног, скрип передвигаемой мебели. Лира в панике заметалась, пытаясь спрятаться, но в тесном тоннеле это было невозможно. Не успела она проползти и пару метров, как потолочная панель перед ней отскочила и совсем рядом с собой девочка увидела чье‑то переполошенное лицо. Человек был так близко, что Лира могла разглядеть каждый седой волос у него в усах. Судя по всему, он тоже был до смерти напуган, но, в отличие от девочки, обладал большей свободой маневра. В образовавшееся отверстие мигом просунулась рука, которая цепко схватила Лиру за запястье.

– Девчонка! Там девчонка!

– Держите ее! Только не дайте ей уйти.

Лира впилась зубами в эту мясистую веснушчатую руку. Человек закричал от боли, но пальцев не разжал, хотя девочка прокусила ему кожу до крови. Пантелеймон рычал и плевался, но все напрасно. Враг был слишком силен, и он тащил, тащил ее наружу, пока наконец ее пальцы, которыми Лира отчаянно хваталась за балку, не разжались и она не рухнула вниз.

Но и тут девочка не издала ни единого звука. Из последних сил цепляясь ногами за какую‑то металлическую арматуру под потолком, Лира продолжала яростно сражаться. Она царапалась, кусалась, плевалась, отбивалась от своих врагов руками. Люди внизу хрипели не то от боли, не то от изнеможения, но не сдавались. Они упрямо тащили Лиру вниз.

Внезапно силы оставили ее. Она вдруг почувствовала, как чужая рука грубо вторгается прямо внутрь ее, проникает туда, куда нет доступа никому, и с кровью вырывает оттуда что‑то сокровенное, что‑то самое главное.

В глазах у нее потемнело, ее замутило от ужаса и омерзения, все тело обмякло, стало словно неживым. Один из людей внизу держал Пантелеймона.

Он схватил Лириного альма своими потными ручищами, и несчастный Пан бился в них, почти теряя рассудок от безумного страха и отвращения. Вот мелькнуло его кошачье тельце, тусклый, свалявшийся, как у больного, мех… Вспыхнули какие‑то сигнальные яндарические лампочки… Вот он из последних сил тянется к Лире, к своей Лире, и она простирает к нему руки…

Оба словно надломились. Борьба была бесполезна.

Она ощущала на себе прикосновение этих рук. Это же запрещено… Так нельзя… Так не бывает…

– Она одна? Кто там еще? Есть там кто‑нибудь?

Человек пытался заглянуть в отверстие на потолке.

– Вроде одна…

– Кто она такая?

– Новенькая.

– Самоедский найденыш?

– Она самая.

– А вам не кажется, что… альмы в лаборатории – ее рук дело?

– Очень может быть, хотя… Но тогда у нее должны быть сообщники!

– Вы полагаете, нам следует сообщить…

– Тогда неминуемо последуют санкции.

– Да, пожалуй. В таком случае, лучше вообще Ей ничего не говорить.

– А с этой что делать?

– С девчонкой? Но вы же понимаете, что назад ее отпускать нельзя.

– Да, это совершенно невозможно.

– Остается только одно…

– Прямо сейчас?

– Конечно, сейчас. В любом случае, до утра мы это оставить не можем. Кроме того, она говорила, что хотела бы посмотреть лично…

– И потом, нас же трое, так что звать никого не надо, мы справимся.

Один из мужчин цепко держал Лиру, другой – Пана. Третий, очевидно их начальник, нервно покусывал ноготь большого пальца. Глаза его беспокойно бегали: то скользили, то лихорадочно шнярыли по сторонам, ни на миг не застывая на чем‑то одном. Наконец, человек кивнул.

– Да, пожалуй. Сейчас… Сделайте это прямо сейчас, иначе она проболтается. А так… Все‑таки шок, она забудет, кто она такая, что видела, что слышала… Ну, давайте.

Лира лишилась дара речи. Она едва могла дышать и не сопротивлялась, когда чужие руки поволокли ее куда‑то на другой конец станции по пустым белым коридорам, мимо комнат, откуда доносилось мерное гудение яндарических ламп, мимо палат, где спали дети, и рядом с каждым малышом свернулся калачиком на подушке его альм, так что оба видели одни и те же сны. Каждое мгновение этого страшного пути девочка смотрела только на Пантелеймона, и он отчаянно тянулся к ней, глаза их ни на секунду не отрывались друг от друга.

Но вот перед ними тяжелая дверь. Ее отпирают, повернув какое‑то колесо, раздается шипение воздуха, вспыхивает свет, и нестерпимый блеск белого кафеля и нержавеющей стали слепит глаза.

Лирин страх перерастает в почти физическую боль. Да это и есть физическая боль, ведь грубые руки тащат ее и Пана к большой клетке из серебристой ячеистой сетки, над которой застыло тусклое металлическое лезвие; застыло перед тем, как опуститься и разделить девочку и ее альма. Разделить навеки.

Лира вновь обретает голос и начинает визжать. Звонкое эхо, отражаясь от гладких кафельных стен, делает звук еще пронзительней, но тяжелая дверь с противным чмоканьем уже захлопнулась, и теперь девочка может кричать и биться тут хоть до утра, ее все равно не услышит ни одна живая душа.

Но Пантелеймон, заслышав ее вопль, вырывается из ненавистных рук – вот он лев, а вот уже орел, могучие когти рвут его преследователей, сильные крылья хлещут их по головам; вот он волк, вот он медведь, вот он ощерившийся хорь, он рычит, разит, мечется молнией, ежесекундно меняя обличья, то взмывая в воздух, то камнем бросаясь вниз, то ужом выворачиваясь из неуклюжих рук своих врагов, и они с проклятьями ловят лишь воздух.

Но у этих людей тоже есть альмы, и против них двоих уже оказывается не трое, а шестеро. Сова, длиннорукая обезьяна и куница‑харза гонят Пантелеймона, прижимают его к полу, и Лира кричит им, захлебываясь от слез:

– Вы…вы… зачем же вы… Вы же за нас должны быть… Как же вы за них?! Почему вы за них?!!

Она с удвоенной силой начинает кусаться, царапаться и, наконец, на мгновение высвобождается из этих лап. Тогда Пан, словно молния, бросается к ней, а она обеими руками судорожно прижимает альма к своей груди, откуда рвутся неистовые хрипы. Цепкие кошачьи когти Пантелеймона до крови впиваются ей в кожу, и нет для нее ничего слаще, чем эта боль.

– Не дамся! Не дамся! – кричит Лира, отступая к стене. – Не дамся!

Она готова защищать его до последнего вздоха, их общего вздоха.

Но преследователи снова бросаются на нее. Их трое, они большие и сильные, а она – всего только маленькая, насмерть перепуганная девочка. Их руки отдирают Пантелеймона от Лиры, а ее саму запихивают в клетку из ячеистой сетки. Пана, который бьется и вырывается, засовывают в ту же самую клетку, но с противоположной стороны. Между ними решетка, но альм все еще Лирина часть, оба они – одно целое, пусть лишь на миг, пусть на мгновение, он все еще ее сердце, ее душа.

И вот к сопению и пыхтению утомленных преследователей, к рвущим сердце всхлипываниям девочки, к отчаянному тоненькому визгу ее альма примешивается еще один звук – мерное негромкое гудение. Лира видит, что один из мужчин, шмыгая разбитым в кровь носом, начинает щелкать какими‑то тумблерами на пульте.

Тусклое серебристое лезвие оживает, оно медленно ползет вверх и нестерпимо вспыхивает в свете яндарических ламп. Наступает последний, самый страшный миг такой коротенькой Лириной жизни…

– Что здесь происходит? – прозвучал вдруг тихий певучий голос, ЕЕ голос. Все замерло. – Что вы делаете? Кто эта девоч…

Она не смогла договорить последнее слово до конца, потому что узнала Лиру. Сквозь застилающие глаза слезы девочка видела, как беспомощно, словно ища опору, шарит по стене рука миссис Кольтер, как лицо ее, такое прекрасное и безмятежное, искажается страхом и становится вдруг жалким, измученным.

– Лира, – шепнула она непослушными губами.

Золотистый тамарин одним прыжком бросился к Пану и выволок его из проволочной клетки. Лира вылезла сама. Пантелеймон рывком высвободился из заботливо‑цепких обезьяньих лапок и пополз к девочке.

– Не дамся… не дамся, – повторяла она, зарываясь лицом в его шубку и чувствуя, как его сердце отчаянно бьется у нее на груди.

Дрожа всем телом, они вцепились друг в друга, как двое потерпевших кораблекрушение на чужом пустынном берегу. Словно через подушку Лира смутно слышала, как миссис Кольтер что‑то говорит этим людям, но ни слов, ни даже тона ее голоса девочка разобрать не могла, да и не пыталась. Наконец двери ненавистной комнаты закрылись за ними, и они оказались в коридоре. Миссис Кольтер не то вела Лиру, не то несла ее куда‑то. Вот еще одна дверь, а за ней спальня, и мягкий свет, и запах духов…

Миссис Кольтер бережно уложила девочку на кровать. Из последних сил Лира дрожащими руками отчаянно прижимала к себе Пантелеймона.

Мягкая душистая ладонь легла ей на лоб.

– Деточка, деточка моя, – тихонько прошептал нежный женский голос. – Как же ты здесь оказалась, деточка моя?

Поиск по сайту: