Мост к звездам

Ослепшими от слез глазами Лира смотрела Йореку вслед, пока он не скрылся из виду. Ее охватила страшная, гнетущая слабость. Она прижимала к груди Пантелеймона, ища у него поддержки и утешения, а он пушистой кошачьей мордочкой тыкался ей в лицо и в шею.

– Пан, миленький мой, родименький, – отчаянно всхлипывала девочка, – я не могу больше. Я устала. Я боюсь очень. Так далеко, сил ведь уже нет никаких. Мне страшно, мне так страшно! Пусть кто‑нибудь другой, не я… Я не могу больше, правда, я больше не могу. Мы оба с тобой больше ничего не можем. Все равно ничего не получится. Слишком страшно. Я же не знала, что так страшно будет…

Зарывшись лицом в его теплую дымчатую шубку, Лира раскачивалась в такт рыданиям. Впервые за много дней она дала волю слезам. Безутешный детский плач эхом разносился над заснеженными просторами.

– Все зря, все, – причитала Лира, захлебываясь. – Все равно, если бы миссис Кольтер поймала Роджера, она бы его назад отдала, в Больвангар этот, или еще куда похуже. И меня бы все одно убила. Она меня ненавидит… Ну почему, почему все так? – Голос девочки пронзительно зазвенел. – Зачем они все это с детьми делают? За что они их так ненавидят? Как же можно ребенка, живого, маленького, разорвать на части? Ну скажи мне, скажи! КАК ЖЕ ТАК?

Она бешено трясла Пантелеймона, но у него не было ответа, он лишь всем телом прижимался к несчастной, обезумевшей девочке. Мало‑помалу рыдания ее становились глуше, она потихонечку успокаивалась, словно бы приходила в себя, в прежнюю Лиру, пусть насмерть замерзшую, перепуганную, но прежнюю.

– Как бы я хотела… – вырвалось у нее, но продолжения не последовало. Хотеньем горю не поможешь. Что толку хотеть? Последний прерывистый всхлип – и все. Пора было двигаться дальше.

Луна к этому времени уже села, и темное небо, усеянное звездами, напоминало расшитый бриллиантами черный бархат. Но звездные лучи меркли рядом с ослепительной яркостью северного сияния. Никогда прежде оно не было столь пугающе великолепным. В диковинном призрачном танце одни картины сменяли другие, змеясь, изгибаясь, захлестывая небосвод, и за прозрачной завесой переливчатого мерцания вставал другой мир: волшебный залитый солнцем город, отчетливый, осязаемый…

Лира и Пан все выше и выше карабкались вверх по горной круче, а внизу без конца и краю простиралась холодная сирая земля. Далеко на севере лежало замерзшее море. Оно то вздымалось застывшими, будто в беге, гребнями – это смерзлись воедино гигантские ледовые глыбы, – то расстилалось ровной, как стекло, белоснежной гладью, далеко‑далеко, до самого полюса и дальше; однообразное, унылое, безжизненное, равнодушное, белое‑белое море.

На западе и на востоке громоздились горы. Зубчатые хребты сминались в складки, вековые снега покрывали обрывистые склоны, острые пики, отточенные ветром, словно лезвия, впивались в небо.

А на юге… На юге осталась дорога, по которой они пришли сюда. Лира с тоской всматривалась в даль, все надеясь, что увидит милого Йорека, верного своего друга. Тщетно. Лишь безмолвная белая равнина открывалась ее глазам, снежная пелена словно скрадывала и обгоревшие останки дирижабля, и алую кровь, и трупы убитых.

Пантелеймон филином взмыл в воздух.

– Они на вершине! Тут рядом! Лорд Азриел готовит свои приборы, а Роджер… он не может двинуться…

В этот момент северное сияние вдруг полыхнуло с такой силой, как вспыхивает яндарическая лампочка перед тем, как перегореть, а потом наступила полная темнота. Но Лира ощущала, что воздух полон смутных предчувствий, похожих на завязи еще не родившихся мыслей. Это была Серебристая Пыль. И внезапно эту обступившую ее со всех сторон темноту прорезал отчаянный детский крик:

– Лира! Лира!

– Иду! Я здесь!

Она рванулась вперед, спотыкаясь, падая, цепляясь за уступы, не чуя под собой ног от изнеможения, но все равно заставляя себя ползти по заснеженному склону туда, где звал ее тоненький голос.

– Лира! Где ты? На помощь!

– Я иду, – хрипела девочка. – Я уже совсем близко.

Рядом с ней карабкался Пантелеймон. В призрачном мерцании снегов он словно переливался из одного облика в другой: лев, горностай, орел, дикий кот, заяц, филин, барс, леопард – весь причудливый калейдоскоп образов, на которые он был способен, проступал сквозь Серебристую Пыль…

– Лира!

Взобравшись на вершину, девочка увидела площадку метров в пятьдесят шириной. Лорд Азриел скручивал вместе два провода, которые тянулись к перевернутым нартам, где, расставленные, как на лабораторном столе, серебрились кристаллами льда батареи питания и еще какие‑то непонятные приборы. Тяжелая шуба сковывала его движения, на лицо падал свет от лигроинового фонаря. Рядом на снегу, словно застывший сфинкс, лежала, лениво поводя хвостом, красавица Стельмария, могучая лоснящаяся пума.

В зубах у нее билась малышка Сальцилия, альм Роджера.

Отчаянно пытаясь высвободиться, она рвалась и извивалась, каждую секунду меняя облик, становясь то кошкой, то собакой, то крысой, то птичкой, и все время звала своего Роджера, который был рядом, в нескольких метрах. Соединявшая их воедино незримая связь держала его, как якорь. Мальчик конвульсивно дергался, чтобы растянуть ее, разорвать, но тщетно. Он плакал от невыносимой боли и холода и все время звал свою Сальцилию и Лиру. Он хватал лорда Азриела за руки, валялся у него в ногах, молил, но тот не обращал на несчастного ребенка никакого внимания и лишь грубо отшвырнул его в сторону.

Они находились на самом краю обрыва. Над ними не было ничего, кроме непроглядной черной пустоты без конца и краю. Одинокая вершина словно бы нависла над трехсотметровой бездной, а там, внизу, лежало замерзшее море, но как же до него было далеко!

Вся эта картина сперва открылась Лириным глазам при свете звезд. Но когда лорд Азриел соединил провода, ей навстречу вновь полыхнуло ослепительное северное сияние. Казалось, будто в небе возникла яндарическая дуга невероятных размеров, высотой в тысячу миль и в десятки тысяч миль длиной. Послушная движению рубильника, она вспыхивала слепящим светом, который взмывал вверх и падал вниз, разливался волнами и низвергался каскадами.

Рубильник находился в руках у лорда Азриела. В его власти было включить или выключить северное сияние. Или воспользоваться им как источником энергии. Рядом с нартами на снегу валялась гигантская катушка, и провод от нее шел наверх, в небо. Из черной темноты, хлопая крыльями, на плечо лорда Азриела спустился ворон. Лира сразу поняла, что это не птица, а альм ведуньи. Значит, ведуньи помогают ее отцу. Это они подняли свободный конец провода выше самых высоких звезд.

Вот он опять включил северное сияние.

Все уже почти готово!

Лорд Азриел повернулся в Роджеру и поманил его пальцем. Мальчик обреченно двинулся ему навстречу. Он дрожал, захлебывался от плача, умоляюще протягивал руки, но все равно, помимо своей воли, шел, куда велели.

– Беги! – отчаянно крикнула Лира. Она рванулась к Роджеру, пытаясь дотянуться до него.

Пантелеймон прыгнул вперед и выхватил Сальцилию из пасти пумы. Стремительной молнией метнулась могучая Стельмария на своего обидчика. Альмы детей, ежесекундно меняя обличия, вступили в бой с врагом.

Огромная пума разила наотмашь могучей лапой с острыми как бритва когтями. Ее зычный рев заглушал все вокруг. Дети бились с ней, или, может быть, они бились с теми зыбкими формами, от которых самый воздух казался густым, с теми смутными, неясными завязями, растворенными, рассеянными в потоках Серебристой Пыли. А сполохи северного сияния над головой становились все чаще, и сквозь мерцающую завесу проступали то стройные пальмы, то синее озеро, то дворец с колоннами. Они казались совсем рядом, словно луч прожектора выхватывал их из темноты, словно до этого волшебного мира оставался всего один шаг.

Последним, отчаянным усилием Лира дотянулась до пальцев Роджера. Она рванула его за руку, увлекая мальчика за собой, и дети помчались прочь от лорда Азриела, но внезапно несчастный ребенок закричал пронзительно и страшно. Его альм, Сальцилия, снова билась в когтях у страшной пумы. Лира однажды сама испытала эту нечеловеческую боль, от которой все рвется внутри. Она пыталась остановиться…

Но остановиться они не могли.

Снег под их ногами начал проседать и неудержимо ползти…

Верхний слой снежной толщи, плотно утрамбованный ветром, разломился на части, и его обломки понеслись вниз… с трехсотметровой кручи над бездной.

– ЛЮРА‑А‑А‑А!!!! Спаси‑и‑и!!!!

Лишь стук двух сердец…

Лишь побелевшие руки, вцепившиеся друг в друга.

И высоко‑высоко над ними – то самое, немыслимое…

Словно удар копья поражает небосвод, усеянный чистыми звездами. Поток света, поток чистой энергии бьет в него, как стрела, пущенная ввысь из лука, и вспарывает цветную завесу северного сияния. Страшный звук, в котором слились воедино скрежет, треск, скрип, хруст, потрясает вселенную до основания, и в небе возникает твердь…

Солнце!

Солнце, которое превращает в расплавленное золото гривку золотистого тамарина…

Сход лавины внезапно прекратился, словно на пути у нее вырос невидимый прежде уступ или барьер, а на утоптанном снегу вершины рядом с белой пумой откуда ни возьмись вырос золотистый тамарин, и оба альма, вздыбив на холках шерсть, устало и непреклонно смотрели друг на друга. Хвост обезьяныша стоял торчком, словно древко знамени, хвост пумы беспокойно ходил из стороны в сторону.

Тамарин осторожно протянул маленькую лапку, пума грациозным движением выгнула шею, и черная ладошка коснулась потупленной головы.

Лира ошеломленно перевела глаза на миссис Кольтер, которую сжимал в объятиях лорд Азриел. Свет рассыпался вокруг них снопами искр и лучей, словно рожденных яндарическим напряжением.

Но как же так? Откуда? Наверное, миссис Кольтер шла за ней по пятам, но тогда каким же образом ей удалось преодолеть ту страшную пропасть, мост же обрушился?

Лира беспомощно сглотнула.

Ее родители, вместе…

Отец и мать в объятиях друг друга.

Ведь это даже представить себе невозможно…

Внезапно глаза девочки расширились от ужаса. Она поняла, что держит в руках щуплое мальчишеское тело. Роджер был мертв. Он лежал, такой неподвижный, такой спокойный, уснувший вечным сном…

С вершины до девочки доносились голоса ее родителей. Сперва матери:

– Но они никогда не позволят…

Потом отца:

– Не позволят? Но мы не в детской! Разве кто‑то может позволить мне больше того, что могу я сам? Теперь этот путь открыт для каждого, кто дерзнет!

– Они не допустят, пойми! Они все перекроют, а любого, кто попробует пройти по твоему пути, предадут анафеме и отлучат от Церкви.

– Всех не отлучат! Таких людей будет очень много, слишком много! Им с нами не справиться! Открой глаза, Мариза, ведь это конец Святой Церкви, конец власти Магистерия, конец векам мракобесия! Открой глаза и взгляни на этот свет, ведь это светит солнце иного мира! Так подставь же его лучам свое лицо, почувствуй его тепло на своей коже! Ну же, смелей!

– Эти люди слишком сильны, Азриел, они могут все. Ты не знаешь…

– Я не знаю? Я? Да есть ли на свете хоть один человек, который знал бы лучше меня о том, сколь велика власть Церкви? Поверь, Мариза, я знаю это на собственной шкуре. Но я знаю и еще кое‑что. ЭТО – сильнее Церкви. И Серебристая Пыль изменит все, а ее теперь не остановить.

– Значит, вот о чем ты мечтал? Задушить нас? Сделать так, чтобы весь мир погряз в грехе и мраке? Ты этого хотел?

– Я хотел вырваться отсюда. И я сделал это. Мариза, взгляни на эти пальмы у моря. Ты чувствуешь дыхание ветра? Это ветер новой вселенной. Подставь же ему лицо, пусть он растреплет твои волосы…

Лорд Азриел сорвал с головы миссис Кольтер капюшон и рывком повернул ее навстречу свету, так что прелестное лицо ее запрокинулось к небу и волосы рассыпались по плечам. Лира смотрела на родителей затаив дыхание. Только бы не выдать себя! Только бы они не посмотрели вниз!

Миссис Кольтер покачнулась, словно у нее закружилась голова, и прильнула к лорду Азриелу, словно ища у него поддержки.

– Нет, нет, – в отчаянии шептала она, – не могу. Они вот‑вот будут здесь, Азриел. Им известно, где я…

– Так не мешкай! Пойдем со мной! Уйдем отсюда, из этого мира.

– Я не… смею…

– Ты? Не смеешь? Твоя дочь ответила бы иначе! Твоя дочь смеет все! Стыдись!

– Тогда забирай ее, на здоровье. Твоего в ней куда больше, чем моего.

– О, не лукавь, Мариза, не лукавь. Ты взяла ее к себе, ты пыталась вылепить из нее свое подобие. Значит, тогда ты считала ее своей дочерью? И она была нужна тебе?

– Увы, Азриел, я опоздала. Она слишком неподатлива, слишком упряма… Но где она? Ведь я же гналась за ней по пятам…

– Значит, все‑таки она нужна тебе?! Итак, дважды ты пыталась удержать ее. Дважды она ускользала, вырывалась из твоих рук. Я бы на ее месте тоже бежал бы от тебя, как от огня, не дожидаясь третьего раза.

Его руки, все еще лежавшие на плечах миссис Кольтер, стали жесткими, он властно привлек ее к себе, и губы их слились в бешеном поцелуе.

Лире сперва показалось, что это куда больше похоже на пытку, чем на любовь, но, к своему вящему удивлению, вдруг заметила, как странно ведут себя альмы ее родителей: напружинившаяся, готовая к прыжку пума глубоко вонзала когти в плоть золотистого тамарина, изнемогавшего от блаженства и неги.

Миссис Кольтер рывком высвободилась из объятий Лириного отца.

– Нет, Азриел. Мое место здесь, в этом мире, и нигде больше.

– Уйдем, Мариза! – Слова лорда Азриела звучали настойчиво, почти как приказ. – Уйдем, чтобы работать вместе!

– Мы никогда не смогли бы работать вместе.

– Вздор! Вдвоем мы смогли бы взорвать весь этот мир и построить его заново! Мы могли бы докопаться до корня, найти очаг заразы, порождающий Серебристую Пыль, и уничтожить его навсегда. Ведь ты же всегда мечтала о великих свершениях, всегда, я знаю! Только не лги мне сейчас! Я готов принять любую твою ложь: сочиняй что хочешь о своем Министерстве Единых Решений, о своих любовниках, – да, представь себе, я все знаю о Бореале, и мне плевать! – о том, что ты верная дочь Церкви, даже о том, что тебе не нужна наша дочь, но хоть раз скажи правду, скажи, чего тебе хочется на самом деле!

Их губы снова прильнули друг к другу с ненасытной жадностью; ласки их альмов больше походили на яростную схватку: белая пума, опрокинувшись на спину, каталась по снегу, глухо рыча от наслаждения, когда когти золотистого тамарина впивались в пышный мягкий мех у нее на горле.

– Если я не пойду с тобой, – задыхаясь, сказала миссис Кольтер, вырываясь из объятий лорда Азриела, – ты сделаешь все, чтобы меня уничтожить. Я знаю.

Солнце нового мира золотило волосы лорда Азриела. Он расхохотался, подставляя лицо теплому свету:

– Зачем? Ну же, Мариза, уйдем! Иди со мной, работай вместе со мной! Только тогда ты будешь для меня что‑то значить. А если ты решишь остаться здесь зачем мне тебя уничтожать? Ты мне будешь не нужна. Но решить надо сейчас, и не обманывайся насчет того, что я дам тебе хотя бы секунду на размышление. Либо ты остаешься здесь и плетешь свои козни, либо уходишь со мной: одно из двух!

Миссис Кольтер стояла не поднимая глаз. Было видно, что она мучительно колеблется. Она пошатнулась, словно последние силы оставили ее, но вновь выпрямилась и медленно открыла глаза, до краев налитые дивной, безутешной печалью.

– Нет, – тихо и грустно прозвучал ее голос. – Я остаюсь.

Их альмы отодвинулись друг от друга. Лорд Азриел опустил руку и сильными пальцами потрепал белую пуму по холке. Не говоря более ни слова, он повернулся и пошел прочь, поднимаясь с каждым шагом все выше и выше.

Золотистый тамарин, скуля и плача, прижался к груди миссис Кольтер. Он отчаянно тянул лапки к белоснежной пуме. Прелестное лицо миссис Кольтер исказилось, и вдруг Лира увидела, что солнечные лучи как‑то странно сверкают на ее щеках, ресницах, подбородке. Это блестели слезы, настоящие слезы.

Содрогаясь от сдавленных рыданий, женщина медленно побрела вниз по склону горы, назад в долину.

Лира без малейшего сожаления посмотрела ей вслед, а потом подняла глаза к небу. Никогда в жизни ей не приходилось видеть ничего более удивительного.

Над землей парил город, в котором не было ни души. Пустые безмолвные улицы казались еще неживыми, они только ждали своих обитателей. А может, город просто спал и хотел, чтобы его разбудили? Солнце иной вселенной проникало в Лирушкин мир, золотило ее руки; под его лучами таял снег на меховом капюшоне Роджера, они играли в его распахнутых незрячих глазах и трогали бледные восковые щеки, ставшие совсем прозрачными.

Лира чувствовала, что все ее существо разрывается на куски от отчаяния. Ее душил гнев. Сейчас она могла бы убить своего отца. Просто взять, да и вырвать сердце у него из груди. За то, что он сделал с Роджером. За то, что он сделал с ней. Поделом ему! Предатель, он же поймал ее в западню! Предатель!

Она все еще сжимала руку мертвого мальчика. Пантелеймон что‑то говорил ей, но она не слышала. Гнев застилал ей глаза, кровь бешено стучала в висках. Она очнулась, лишь когда почувствовала, как острые кошачьи когти впиваются ей в тыльную сторону ладони. Это был Пантелеймон. Лира подняла на него глаза и беспомощно заморгала:

– Ты что? Зачем ты так?

– Серебристая Пыль! – прошипел ее кот‑альм.

– Что ты говоришь? При чем тут это?

– При всем! Ты что, не понимаешь? Он собирается найти ее корень, правильно?

– Да, он сам так сказал.

– Другими словами, он хочет найти и уничтожить ее источник. А чего хотят все эти люди из Министерства Единых Решений, из Больвангара, чего хочет миссис Кольтер, чего хочет Церковь? Разве не того же самого?

– Того же. Они тоже хотят, чтобы Серебристая Пыль исчезла, потому что она поражает людей, как зараза.

Пантелеймон был в отчаянии от Лириной недогадливости.

– Ну как же ты не понимаешь! Если они считают, что Серебристая Пыль – это зло, значит, на самом‑то деле все наоборот!

У девочки перехватило дыхание. От волнения она не могла говорить, и Пан продолжал:

– Мы же столько раз слышали, как они про нее говорят; мы сами прекрасно видели, как сильно они ее боятся, но все равно, Лирушка, мы им верили, как последние дураки. Верили, хотя понимали, что они творят страшные вещи, что они жестокие, и несправедливые люди. А знаешь, почему мы им верили? Потому что они взрослые. Раз взрослые говорят, что Серебристая Пыль – это зло, значит, так оно и есть. И нечего сомневаться. А может, как раз и надо было сомневаться? Может, она на самом деле…

– Может, она на самом деле несет добро… – подхватила ошеломленная девочка.

Она смотрела на Пана. Его изумрудные кошачьи глаза горели тем же бешеным огнем, который сжигал сейчас ее сердце. Лира чувствовала, что земля уходит у нее из‑под ног. Весь мир переворачивался. Значит, если Серебристая Пыль несет добро, то от нее не надо прятаться! Наоборот, надо стремиться к ней навстречу, надо звать ее, холить, лелеять… Ну конечно!

– Пан, нам тоже нужно… Нам нужно найти этот источник!

Наконец‑то Пан услышал то, что хотел.

– Правильно, – подхватил он. – Мы должны опередить лорда Азриела, и тогда…

Они вдруг посмотрели друг на друга, потому что впервые осознали, на что замахнулись. Лира подняла глаза к пламенеющему небу. Она же такая маленькая, оба они настолько жалки по сравнению с мощью и величием вселенной, их знания так ничтожны рядом с приоткрывшимися сокровенными тайнами бытия.

– Вот увидишь, – шепнул ей Пан, – у нас получится. Ведь мы же смогли пройти весь этот путь. Значит, сможем и это тоже.

– Но ведь мы там будем совсем одни. И никто, никто не сможет помочь нам: ни Йорек, ни Фардер Корам, ни Ли Скорсби, ни Серафина Пеккала. Там никого не будет!

– Там будем мы. И мы никогда, слышишь, никогда не будем одни, как…

Он замолчал, но Лира знала, что он хотел сказать: как несчастный Тони Макариос, как осиротевшие альмы в Больвангаре. Мы не одни, потому что мы все еще есть друг у друга, мы все еще одно целое.

– И у нас есть веритометр, – добавила девочка.

Значит, пора. Нужно идти туда, наверх. Нужно искать Серебристую Пыль, а когда найдем – сообразим, что делать дальше.

Мертвая рука Роджера все еще была в ее руке. Лира бережно отпустила ее.

– Мы сможем, – тихонько сказала девочка.

Она повернулась лицом к солнечному свету. Там, позади, оставались боль, смерть и страх. Впереди их ждали опасности, сомнения, страшные, непостижимые тайны. Но они были вместе.

Лира и ее альм оставляли мир, в котором родились. Они посмотрели на солнце и шагнули в небо.

Поиск по сайту: