КОШКА И ОКНО ПОД ГРАБАМИ

Уилл потянул мать за руку и сказал:

– Ну пойдем же, пойдем…

Но его мать медлила. Она все еще была напугана. Уилл окинул взглядом узкую улочку и сплошные ряды домиков вдоль нее – перед каждым домиком был крохотный палисадник за оградой из барбарисовых кустов, а лучи заходящего солнца сверкали на оконных стеклах с одной стороны улицы, оставляя другую в тени. Надо было торопиться. Скоро люди поужинают, их дети отправятся на прогулку и будут глазеть на них, обмениваясь замечаниями. Мешкать было опасно, но, как всегда, он мог только уговаривать ее.

– Мам, давай заглянем к миссис Купер, – сказал он. – Смотри, вот ее дом.

– К миссис Купер? – с сомнением откликнулась она.

Но он уже звонил в дверь. Для этого ему пришлось поставить сумку, потому что он не хотел отпускать руку матери. Он понимал, что двенадцатилетний мальчишка, вцепившийся в мамину руку, выглядит странно, однако у него не было выбора.

Дверь отворилась, и на пороге возникла сгорбленная фигура хозяйки – от нее по‑прежнему пахло лавандой, как в те времена, когда Уилл приходил к ней брать уроки игры на фортепиано.

– Кто это? Уильям? – произнесла старушка. – Я не видела тебя больше года. Что тебе нужно, милый?

– Пожалуйста, разрешите мне и моей маме войти в дом, – твердо сказал он.

Миссис Купер взглянула на женщину со сбившейся прической и неуверенной улыбкой на устах, а потом на мальчика – в глазах его блестели решимость и отчаяние, губы были плотно сжаты, а подбородок выдвинут вперед. И тут она увидела, что миссис Парри, мать Уилла, подвела тушью только один глаз, забыв о втором. На это не обратила внимания ни она сама, ни ее сын. Что‑то было неладно.

– Ну что ж… – сказала она и отступила в сторону, освобождая проход в узком коридоре.

Прежде чем закрыть дверь, Уилл посмотрел в оба конца улицы, и миссис Купер заметила, как крепко миссис Парри держится за руку своего сына и как бережно он направляет ее в гостиную, где стояло пианино (понятно, что других комнат он и не знал); а еще она заметила, что от платья миссис Парри слегка отдает плесенью, словно оно чересчур долго пролежало мокрым в стиральной машине, и подивилась тому, как похожи они оба, когда мать и сын сели на диван и вечернее солнце осветило их выступающие скулы, широко расставленные глаза, прямые черные брови.

– В чем дело, Уильям? – спросила старушка. – Что случилось?

– Моей маме нужно пожить у кого‑то несколько дней, – ответил он. – Сейчас я не могу ухаживать за ней дома. Но это не значит, что она больна. Она просто немножко расстроена и взволнована, и у нее мысли путаются. За ней совсем нетрудно присматривать. Ей просто нужен кто‑то, кто будет с ней ласков, а лучше вас я никого не смог придумать.

Женщина смотрела на своего сына так, будто не понимала, о чем идет речь, и миссис Купер заметила у нее на щеке синяк. Уилл не сводил глаз с миссис Купер, и на его лице было написано страдание.

– И тратиться вам на нее не надо, – продолжал он. – Я взял с собой кое‑какую еду – по‑моему, этого вполне хватит. Вы и сами можете пользоваться, мама не станет возражать.

– Но… я не знаю, стоит ли мне… Разве ей не нужен врач?

– Нет! Она не больна.

– Но должен же быть кто‑нибудь, кто мог бы… Я имею в виду, у вас же наверняка есть соседи или кто‑то из родственников…

– У нас нет родственников. Мы одни. А соседи очень заняты.

– А как насчет социального обслуживания? Я не отказываю тебе, милый, только…

– Нет! Нет. Ей просто нужно чуть‑чуть помочь. Сам я сейчас не смогу за ней смотреть, но долго это не протянется. Я должен… Мне надо кое‑что сделать. Но я скоро вернусь и заберу ее обратно домой, обещаю. Вы не успеете от нее устать.

Мать смотрела на сына с таким доверием, а он обернулся и ответил ей такой теплой, ободряющей улыбкой, что миссис Купер не нашла в себе сил ему отказать.

– Ну что же, – сказала она, поворачиваясь к миссис Парри. – Я думаю, денек‑другой ничего не значит. Вы можете занять спальню моей дочери, милая: она в Австралии, и эта комната ей больше ни к чему.

– Спасибо, – сказал Уилл и поднялся на ноги, точно спешил поскорее уйти.

– Куда же ты сейчас собираешься? – спросила миссис Купер.

– Я поживу у приятеля, – ответил он. – Буду звонить так часто, как только смогу. Ваш телефон у меня есть. Все будет хорошо.

Мать мальчика смотрела на него озадаченно. Он нагнулся и неуклюже поцеловал ее.

– Не беспокойся, – сказал он. – Миссис Купер сможет ухаживать за тобой лучше меня, честно. А завтра я позвоню, и мы поговорим.

Они крепко обнялись; потом Уилл снова поцеловал мать, бережно разнял ее руки, обнимавшие его за шею, и направился к выходу. По его влажным глазам миссис Купер видела, как он расстроен; но у порога мальчик обернулся, вспомнив о правилах хорошего тона, и протянул ей руку.

– До свидания, – сказал он, – и огромное вам спасибо.

– Уильям, – промолвила она, – я хотела бы, чтобы ты объяснил мне, в чем…

– Этого в двух словах не расскажешь, – ответил он, – но она не доставит вам хлопот, честно.

Миссис Купер рассчитывала услышать другое, и они оба понимали это; но почему‑то право решать сейчас принадлежало Уиллу, и старушка смолчала. Она подумала, что никогда еще не видела на детском лице такой неумолимости.

Он повернулся к двери, уже переключившись мыслями на свой пустой дом.

Тупичок, где жили Уилл с матерью, находился в современном районе. Дорога здесь образовывала петлю, вдоль которой стояло с дюжину одинаковых домов, причем дом Парри выглядел гораздо беднее прочих. Палисадник перед ним был просто клочком земли, заросшим сорной травой; несколько месяцев назад мать Уилла посадила здесь какие‑то кустики, но они зачахли и умерли, потому что их никто не поливал. Как только Уилл показался из‑за угла, его кошка Мокси оставила свое любимое местечко под еще живой гортензией, потянулась и подошла к хозяину, чтобы с тихим приветственным мяуканьем потереться головой о его ногу. Он поднял ее и шепнул:

– Они возвращались, Мокси? Ты их видела?

В доме стояла тишина. Сосед из дома напротив мыл машину в последних лучах заходящего солнца, но он не обратил внимания на Уилла, а Уилл не посмотрел на него. Чем меньше люди тебя замечают, тем лучше.

Прижимая Мокси к груди, он отпер дверь и быстро вошел внутрь. Затем, прежде чем опустить кошку на пол, очень внимательно прислушался. Но ничего не услышал; дом был пуст.

Он открыл для Мокси банку консервов и выложил их в миску на кухне. Сколько у него еще времени до возвращения того человека? Сказать этого никто не мог, поэтому нужно было действовать быстро. Он поднялся наверх и взялся за поиски.

Он искал потертый несессер из зеленой кожи, в котором хранились письма. В любом самом обычном современном доме на удивление много укромных местечек, где можно спрятать вещь такого размера; для этого вовсе не нужны тайники за стенными панелями и огромные подвалы. Сначала Уилл осмотрел спальню матери, хотя ему было неловко рыться в ящиках с ее нижним бельем, а потом методично обшарил все остальные комнаты на втором этаже, включая и свою собственную. Мокси пришла поглядеть, что он делает, и стала умываться поблизости, за компанию.

Но он не нашел бумажника.

К этому времени уже стемнело, и он проголодался. Поджарив себе тост с печеной фасолью, он сел за кухонный стол и стал соображать, в каком порядке лучше всего обыскивать первый этаж.

Когда он уже почти справился с ужином, зазвонил телефон.

Он сидел абсолютно неподвижно, с колотящимся сердцем. Он сосчитал: двадцать шесть звонков, и потом тишина. Поставив тарелку в раковину, он снова принялся за дело.

Прошло еще четыре часа, а несессер из зеленой кожи так и не удалось обнаружить. Была половина второго ночи, и Уилл страшно устал. Он лег на кровать прямо в одежде и мгновенно заснул. Его сны были путаными и беспокойными, и где‑то рядом, рукой подать, все время маячило несчастное, испуганное лицо матери.

И казалось, почти сразу же (хотя на самом деле он проспал добрых три часа) Уилл проснулся, осознав две вещи одновременно.

Во‑первых, он понял, где спрятан несессер. И во‑вторых, понял, что те люди сейчас внизу – открывают кухонную дверь.

Он снял с кровати Мокси, которая мешала ему встать, и тихо успокоил ее, когда она сонно попыталась возразить против такого обращения. Затем опустил ноги на пол и надел ботинки, напряженно ловя каждый звук, доносящийся снизу. Это были очень слабые звуки: кто‑то поднял и переставил стул, раздался еле слышный шепот, скрипнула половица.

Двигаясь еще осторожнее, чем незваные гости, он вышел из своей спальни и на цыпочках прокрался в пустующую комнату у самой лестницы. Тьма здесь не была совсем уж кромешной, и в призрачных, серых предрассветных лучах он разобрал, где стоит старая швейная машинка с педалью. Он тщательно осмотрел эту комнату всего несколько часов назад, но забыл тогда заглянуть в боковой ящичек швейной машинки, где обычно хранились лекала и катушки.

Теперь он аккуратно нащупал этот ящичек, все время внимательно прислушиваясь. Люди передвигались внизу, и иногда в щели под дверью поблескивал свет – наверное, у них был фонарь.

Он нашел защелку, тихо повернул ее, открыв ящичек, – и там, как и следовало ожидать, лежал тот самый кожаный несессер.

Но что ему делать дальше?

Пока ничего. Он съежился в полутьме, стараясь унять громкий стук сердца и по‑прежнему слушая, что творится за дверью.

В прихожей было двое. Он слышал, как один из них тихо сказал:

– Пора. Слышишь, по улице уже едет молочник?

– Он еще далеко, – возразил другой. – Надо осмотреть второй этаж.

– Ну ладно, давай. Только поскорее.

Уилл подобрался, услышав тихий скрип верхней ступеньки. До этого человек шел практически беззвучно, но он не мог знать, что ступенька скрипит. Потом наступила пауза. По полу снаружи скользнул тонкий луч фонарика. Уилл увидел его свет в щели под дверью.

Затем дверь начала приоткрываться. Уилл ждал; только когда на пороге вырос мужской силуэт, он внезапно выскочил из темноты и ударил незнакомца головой в живот.

Ни один из них не заметил кошки.

Когда человек достиг верхней ступени лестницы, Мокси тихо вышла из спальни и, подняв хвост, остановилась прямо за ним, готовая потереться о его ноги. Человек справился бы с Уиллом, потому что был крепок и тренирован, но ему помешала кошка, и, попытавшись отступить, он споткнулся об нее. Вскрикнув от неожиданности, он упал спиной назад с лестницы и с ужасной силой ударился головой о столик в прихожей.

Уилл услышал этот жуткий треск, но не стал разбираться, что случилось; он опрометью кинулся вниз, перепрыгнул через тело упавшего человека – распластанное у подножия лестницы, оно слабо подергивалось, – схватил со столика потертую хозяйственную сумку и выскочил из парадной двери прежде, чем второй незнакомец, появившийся на пороге гостиной и ошеломленно смотревший на него, успел что‑либо сделать.

Даже страх и спешка не помешали Уиллу удивиться тому, что второй мужчина не закричал и не бросился ему вслед. Но с их машинами и сотовыми телефонами они наверняка скоро до него доберутся. Оставалось одно – бежать со всех ног.

Он увидел, как в их тупичок поворачивает электрокар молочника – на фоне заметно посветлевшего неба его фары казались бледными. Уилл перепрыгнул через изгородь в соседский садик и понесся дальше вдоль дома, через стену в следующий сад, по мокрой от росы лужайке, сквозь живую изгородь и густые заросли кустарника и деревьев между жилым районом и главной дорогой, забился там под какой‑то куст и лег на землю, дрожа и задыхаясь. Выходить на дорогу пока не стоило: лучше было дождаться утреннего часа пик.

В его ушах все еще звучал треск, раздавшийся при ударе головы незнакомца о столик; он словно до сих пор видел перед собой его тело с неестественно вывернутой шеей и жутко подергивающимися конечностями. Этот человек умер. И убил его он.

Уилл никак не мог избавиться от этой навязчивой мысли, но сделать это было необходимо. Слишком многое сейчас требовало его внимания. Надо было подумать, например, о матери: так ли уж безопасно ее нынешнее убежище? Можно ли рассчитывать, что миссис Купер ничего никому не скажет? Даже если он, Уилл, не вернется, как обещал? Потому что теперь, когда он убил незнакомца, ему нельзя возвращаться.

А Мокси? Кто ее покормит? Будет ли она волноваться, когда увидит, что они оба куда‑то пропали? Пойдет ли их искать?

Вокруг становилось светлее с каждой минутой. Уже можно было проверить содержимое хозяйственной сумки: там лежали материн кошелек, последнее письмо от адвоката, карта дорог южной Англии, несколько шоколадок, зубная паста, запасные носки и трусы. И зеленый кожаный несессер для бумаг.

Все было на месте. В общем‑то, все пока шло по плану.

Если не считать того, что он убил человека.

Впервые Уилл понял, что его мать отличается от других и что он должен за ней присматривать, когда ему было семь лет. Тогда они отправились в супермаркет и затеяли там игру: взять что‑нибудь с полки и положить в тележку можно было только тогда, когда никто на них не смотрел. Уилл озирался по сторонам и шептал: «Давай!», а его мать быстро хватала пакет или банку консервов и тихо опускала их в тележку. После этого можно было уже ничего не опасаться, потому что там продукты становились невидимыми.

Это была хорошая игра, и она продолжалась довольно долго, поскольку в то субботнее утро магазин был полон народу; но они с матерью умело и ловко действовали сообща. Они доверяли друг другу. Уилл очень любил свою мать и часто говорил ей об этом, и она отвечала ему тем же.

Когда они наконец подошли к кассе, Уилл был возбужден и счастлив, потому что они почти выиграли. А потом мать не смогла найти кошелек, но это тоже было частью игры, даже когда она сказала, что его, наверное, украли враги; но к тому времени Уилл уже устал и проголодался, да и мать больше не казалась такой счастливой. Она была по‑настоящему испугана, и они всё ходили по магазину, возвращая продукты обратно на полки, но теперь им надо было быть втройне осторожными, поскольку враги могли выследить их по номеру кредитной карточки: они знали его, потому что стащили у матери кошелек…

И сам Уилл начинал бояться все сильнее и сильнее. Он понял, как умно поступила мать, превратив подлинную опасность в игру, чтобы не напугать его; а еще он понял, что теперь, узнав правду, он тоже должен изображать спокойствие, чтобы подбодрить ее.

Поэтому маленький мальчик притворился, что по‑прежнему увлечен игрой – ведь мать наверняка огорчилась бы, увидев его испуг, – и они отправились домой, так ничего и не купив, зато спаслись от врагов, а потом Уилл нашел пропавший кошелек на столике в прихожей. В понедельник они пошли в банк и закрыли ее счет, после чего открыли в другом месте новый, просто на всякий случай. Таким образом, в тот раз опасность их миновала.

Но вскоре, в ближайшие несколько месяцев, Уилл постепенно и против своего желания осознал, что враги, которых боится мать, находятся не во внешнем мире, а в ее собственном мозгу. От этого они не делались менее реальными, менее страшными и опасными; наоборот, это значило, что он должен охранять ее еще более внимательно. Тогда, в супермаркете, Уилл притворился довольным, чтобы не расстраивать мать, и с тех пор какая‑то часть его сознания всегда оставалась настороже, прислушиваясь к ее тревогам. Он любил свою мать так горячо, что готов был умереть, защищая ее.

Что касается отца Уилла, то он исчез давным‑давно, и мальчик его совсем не помнил. Ему страшно хотелось узнать о своем отце побольше, и он часто приставал к матери с вопросами, на которые она, как правило, не могла ответить:

– Он был богатый?

– Куда он уехал?

– Почему он уехал?

– Он умер?

– Он вернется?

– Какой он был?

Только в последнем случае мать сумела до известной степени удовлетворить его любопытство. Джон Парри был красивым, умным и отважным офицером Королевского флота; выйдя в отставку, он стал профессиональным исследователем и не раз возглавлял экспедиции в самые отдаленные уголки мира. Этот рассказ привел Уилла в восторг. Разве не чудесно быть сыном настоящего путешественника? С тех пор отец незримо сопровождал мальчика во всех его играх: они вместе прорубали себе дорогу в джунглях, пристально вглядывались в даль бушующего моря с палубы своей верной шхуны, поднимали факел, чтобы разобрать таинственные иероглифы на стене грота, кишащего летучими мышами… Они стали самыми близкими товарищами, они спасали друг другу жизнь бесчисленное множество раз, они смеялись и разговаривали, засиживаясь у походного костра далеко за полночь.

Но чем старше становился Уилл, тем больше у него возникало сомнений. Почему у них в доме не было снимков, где отец был бы запечатлен сидящим на нартах в обществе людей с заиндевелыми бородами или изучающим покрытые лианами руины в тропическом лесу? Неужели не сохранилось ни одного трофея или сувенира из тех, которые он должен был привозить с собой? И отчего в книгах знаменитых путешественников нет ни единого упоминания о нем?

Мать этого не знала. Но как‑то раз она сказала одну вещь, запомнившуюся ему накрепко. Она сказала:

– Наступит время, когда ты двинешься по стопам своего отца. Ты тоже станешь великим человеком. И унаследуешь его мантию…

И хотя Уилл не понял толком, что это значит, он ухватил суть материнских слов и почувствовал гордость и уверенность в своих силах. Значит, всем его мечтам суждено сбыться. Его отец жив – он просто заблудился в каких‑то дебрях, но Уилл придет к нему на помощь и в благодарность получит от него мантию… Если у тебя есть такая прекрасная цель, ради нее можно перетерпеть многое.

И он никому не говорил, что с его матерью что‑то неладно. Временами она вела себя спокойнее, чем обычно, и ее сознание прояснялось; тогда он учился у нее тому, как делать покупки, готовить еду и убирать в доме, чтобы потом, когда на мать снова нападут страх и смятение, можно было вести хозяйство без ее помощи. Он научился скрывать не только свои чувства, но и себя самого: быть незаметным в школе и не привлекать внимания соседей даже в те периоды, когда мать почти теряла дар речи от ужаса и помутнения рассудка. Сам Уилл больше всего опасался того, что власти узнают о происходящем, заберут у него мать и поселят ее в специальном заведении, среди чужих людей. Хуже этого ничего нельзя было себе представить. Потому что порой тучи, омрачавшие разум его матери, рассеивались; тогда она снова становилась счастливой, смеялась над своими страхами и благодарила его за то, что он так хорошо о ней заботился. В такие дни он понимал, что у него не может быть более ласкового и любящего товарища, и мечтал только о том, чтобы жить вдвоем с матерью до скончания века.

А потом появились незнакомцы.

Они были не из полиции и не из социальных служб; насколько Уилл мог судить, не были они и преступниками. Несмотря на все попытки Уилла спровадить их, они не объяснили ему, что им нужно, и настояли на том, чтобы поговорить с его матерью. А она тогда как раз была не в лучшей форме.

Но он остался под дверью и услышал, как они спрашивают ее об отце; ему сразу стало труднее дышать.

Незнакомцы хотели знать, куда пропал Джон Парри, и посылал ли он ей оттуда что‑нибудь, и когда она в последний раз получала от него весточку, и имел ли он связи с какими‑либо иностранными посольствами. Уилл слышал, как мать волнуется все сильнее и сильнее, и наконец не выдержал: он вбежал в комнату и сказал этим людям, чтобы они уходили.

Он выглядел таким разъяренным, что незнакомцы не стали над ним смеяться, хотя он и был всего лишь мальчишкой. Они запросто могли бы сбить его с ног или оторвать от пола одной рукой, но он не испытывал страха и буквально пылал от гнева.

И они ушли. Этот случай, разумеется, укрепил его убеждение в том, что Джон Парри попал в беду и помочь ему может только он, Уилл. Его игры перестали быть детскими, и он уже не играл в них открыто. Прежние фантазии постепенно обращались в реальность, и он должен был оказаться на высоте.

Вскоре после этого незнакомцы вернулись – якобы потому, что мать Уилла обещала им кое‑что сообщить. Они пришли, когда Уилл был в школе, и один из них занимал ее разговором наверху, а другой в это время шарил по комнатам. Она не заметила, что происходит. Но Уилл вернулся домой раньше обычного, увидел непрошеных гостей и снова набросился на них, и снова прогнал прочь.

Они словно знали, что он не пойдет в полицию из опасения, что мать могут с ним разлучить, и потому становились все более и более настойчивыми. В конце концов они вломились в дом, когда Уилл покинул его, чтобы привести мать из парка: в последнее время ее расстройство усугубилось, и она была убеждена, что ей необходимо дотронуться до каждой отдельной дощечки каждой скамейки вокруг пруда. Уилл помогал ей, чтобы дело шло быстрее. Добравшись наконец домой, они увидели, как машина незнакомцев поворачивает за угол, выезжая из их тупичка, а потом Уилл обнаружил, что они обыскали почти все шкафы и ящики.

Он сообразил, что им нужно. Зеленый несессер для бумаг был самым драгоценным достоянием матери; Уилл не мог и помыслить о том, чтобы заглянуть в него, и даже не знал, где мать его хранит. Правда, он знал, что там лежат какие‑то письма, и иногда видел, как мать читает их и по ее лицу текут слезы; именно в эти дни она рассказывала Уиллу о его отце. Вот почему Уилл предположил, что незнакомцы ищут тот самый зеленый несессер, и понял, что им с матерью нельзя просто сидеть и ждать. Надо было действовать.

Сначала он решил найти какое‑нибудь безопасное убежище для матери. Он думал и думал, но у него не было друзей, к которым он мог бы обратиться с просьбой приглядеть за нею, а соседи уже и так что‑то подозревали; единственным человеком, внушающим ему доверие, была миссис Купер. Выполнив первую часть своего плана, он собирался найти зеленый кожаный несессер, посмотреть, что в нем находится, а затем поехать в Оксфорд и попытаться найти там ответы на кое‑какие из своих вопросов. Но незнакомцы вернулись слишком рано.

И он убил одного из них.

Так что теперь за ним будет охотиться еще и полиция.

Что ж, он привык казаться незаметным. Теперь ему придется употребить на это все свои силы: ему нужно, чтобы его не замечали как можно дольше, до тех пор, пока либо он не найдет отца, либо они не найдут его. И если они найдут его первыми, ему все равно, сколько еще из них он убьет.

* * *

Вечером того же дня – точнее говоря, ближе к полуночи – Уилл, полумертвый от усталости, выходил за пределы Оксфорда в шестидесяти километрах от своего дома. Он добирался сюда на попутных машинах, на двух автобусах и пешком, но приехал в Оксфорд только к шести часам, когда выполнять задуманное было уже поздно. Поэтому он перекусил в кафе «Бургер‑кинг» и пошел в кино, чтобы спрятаться (что за фильм там показывали, он забыл еще до конца сеанса); а теперь он шагал среди пригородных коттеджей по бесконечному шоссе, идущему на север.

До сих пор никто его не заметил. Но Уилл понимал, что ему нужно поскорее найти место для ночевки: ведь ночью одинокий мальчик на дороге гораздо больше бросается в глаза. К сожалению, в садах уютных домиков, мимо которых он шел, трудно было надежно схорониться, а открытая сельская местность все никак не показывалась.

Он достиг крупной развязки на пересечении своего шоссе с Оксфордской кольцевой, которая шла здесь с запада на восток. В этот ночной час машин на дорогах было совсем немного, и уютные домики, разбросанные поодаль среди зеленых лугов, окружала почти полная тишина. По обочинам дороги росли высаженные в два ряда грабы – чудные деревья с густыми, абсолютно симметричными кронами, похожие скорее на детские рисунки, чем на творения природы, – и при свете уличных фонарей вся сцена, представшая перед глазами Уилла, выглядела искусственной, точно театральная декорация. Уилл плохо соображал от усталости и, наверное, двинулся бы дальше на север или приклонил голову на траве под одним из этих деревьев и заснул; но пока он стоял на перекрестке, пытаясь собраться с мыслями, в поле его зрения появилась кошка.

Она была полосатая, как Мокси. Она вылезла из сада на Оксфордской стороне дороги, неподалеку от Уилла. Уилл опустил сумку на землю и протянул руку, и кошка подошла потереться о костяшки его пальцев, как, бывало, делала Мокси. Конечно, так поступила бы любая кошка, но Уилла все равно вдруг охватила до того жгучая тоска по дому, что на его глаза навернулись горячие слезы.

Вскоре кошке надоело ласкаться к нему. Стояла ночь, и ей пора было обходить свою территорию, выслеживать мышей. Она неслышно перебежала через дорогу, к кустам, росшим прямо за грабами, и там почему‑то остановилась.

Уилл, провожавший ее взглядом, заметил, что кошка ведет себя странно.

Она вытянула лапу, словно хотела потрогать что‑то в воздухе перед собой – что‑то, полностью невидимое для Уилла. Затем отскочила назад, выгнув спину и распушив шерсть, подняв хвост торчком. Уилл разбирался в поведении кошек. Он стал еще внимательнее следить за тем, как кошка вновь приблизилась к загадочному месту – простому клочку земли между грабами и живой оградой, на котором не росло ничего, кроме травы, – и вновь потрогала лапой воздух.

Потом она снова отпрыгнула, но не так далеко, и выглядела уже менее встревоженной, чем раньше. После еще нескольких секунд обнюхивания, трогания, шевеления усами любопытство победило осторожность.

Кошка шагнула вперед – и исчезла.

Уилл сморгнул. Потом замер, приникнув к стволу ближайшего дерева, потому что по кольцу развязки проехал грузовик, осветив его своими фарами. Когда машина укатила прочь, он пересек дорогу, не сводя глаз с того места, которое исследовала кошка. Это оказалось нелегко, поскольку задержаться взглядом там было совершенно не на чем, но когда Уилл стал на нужную точку и как следует осмотрелся, он увидел то, что заинтересовало кошку.

Обнаружилось, что видеть это можно лишь под некоторыми углами. Оно выглядело так, будто кто‑то вырезал из воздуха лоскут метрах в двух от края дороги – лоскут примерно квадратной формы и меньше метра в поперечнике. Если смотреть на эту дыру сбоку, ее было почти не видно, а если сзади, то не видно совсем. Вы могли увидеть ее только со стороны, ближайшей к дороге, но даже оттуда ее было нелегко различить, поскольку то, что вы видели сквозь нее, ничем не отличалось от того, что лежало перед ней: это был точно такой же травянистый клочок земли, освещенный уличным фонарем.

Но Уилл сразу же и без всяких сомнений понял, что клочок земли по ту сторону дыры находится в ином мире.

Он не мог бы сказать, откуда у него взялась такая уверенность. Он просто знал это – знал так же хорошо, как то, что огонь обжигает, а лучше доброты нет ничего на свете. Он смотрел на что‑то, глубоко ему чуждое.

И уже одно это заставило его нагнуться и заглянуть в таинственное окно. От того, что он там увидел, в голове у него помутилось, а сердце застучало сильнее, но он не медлил ни секунды: он сунул внутрь свою хозяйственную сумку, а потом и сам пролез в дыру в оболочке, отделяющей его собственный мир от иного.

Он очутился под стоящими в ряд деревьями. Но это были не грабы – это были высокие пальмы, и росли они, подобно деревьям в Оксфорде, на травянистой лужайке. Однако это была середина широкого бульвара, а вдоль него выстроились кафе и маленькие магазинчики – все они были ярко освещены, все открыты, и во всех этих заведениях под густо усыпанным звездами небом царили пустота и мертвая тишина. Теплый ночной воздух был насыщен ароматами цветов и соленым запахом моря.

Уилл робко огляделся. Позади него, над далекими зелеными холмами светила полная луна, а на склонах этих холмов, у их подножия, стояли дома с роскошными садами и был разбит парк, в котором темнели кущи деревьев и тускло белело здание классического стиля.

Прямо за его спиной находилась та вырезанная в воздухе дыра – с этой стороны ее было так же трудно различить, как и с другой, но она, несомненно, никуда не пропала. Он наклонился, чтобы посмотреть в нее, и увидел покинутую им дорогу в Оксфорде, в его собственном мире. Содрогнувшись, он отвернулся от окна: каким бы ни был этот новый мир, здесь ему вряд ли будет хуже, чем в родном. Испытывая легкое головокружение, с чувством, что он спит и бодрствует в одно и то же время, Уилл выпрямился и посмотрел вокруг, ища кошку, свою проводницу.

Но ее нигде не было видно. Наверное, она уже изучала переулочки и садики за теми магазинами и кафе, где так соблазнительно сиял свет. Уилл поднял свою потрепанную сумку и медленно пересек дорогу, направляясь к ним, – он ступал очень осторожно, боясь, что все это великолепие вдруг исчезнет.

В атмосфере этого места было что‑то средиземноморское, а может быть, южноамериканское. Уилл никогда не покидал Англии и не мог сравнить то, что видел сейчас, со своими воспоминаниями, но это явно выглядело как город, где люди выходят на улицы поздно вечером, чтобы есть и пить, танцевать и наслаждаться музыкой. Только здесь почему‑то никого не было, и тишина казалась гнетущей.

На первом же углу ему попалось кафе с маленькими зелеными столиками на тротуаре и оцинкованной стойкой, на которой стояла кофеварка «экспресс». На нескольких столиках он увидел полупустые стаканы; в одной пепельнице сигарета истлела до самого фильтра; рядом с корзинкой, полной черствых, твердых как картон булочек, осталась тарелка с недоеденным ризотто.

Он взял из холодильника за стойкой бутылку лимонада и, немного подумав, опустил в кассу монету достоинством в один фунт. Закрыв ящичек кассы, он тут же выдвинул его снова, сообразив, что лежащие там деньги могут подсказать ему, куда он попал. На монетках стояла надпись «Корона» – очевидно, так называлась здешняя валюта, – но больше ему ничего выяснить не удалось.

Он положил деньги обратно, откупорил лимонад приделанной к стойке открывалкой и, выйдя из кафе, побрел по улице прочь от бульвара. Он шел мимо бакалейных лавочек и булочных, мимо ювелирных и цветочных магазинчиков; между ними попадались и двери с занавесками из бусин, ведущие в частные дома. Их красивые железные балкончики, густо увитые цветами, нависали над узким тротуаром, а внутри них, в замкнутом пространстве, царила еще более глубокая тишина, чем снаружи.

Улицы здесь вели под уклон, и через некоторое время Уилл выбрался на широкий проспект, тоже окаймленный высокими пальмами – их листья блестели снизу в лучах фонарей.

По другую сторону проспекта было море.

Перед Уиллом простиралась бухта, ограниченная слева каменным волнорезом, а справа – мысом, на котором, в окружении цветущих кустов и деревьев, стояло залитое ярким светом прожекторов здание с каменными колоннами, широкой парадной лестницей и лепными балконами. В гавани отдыхали на якоре два‑три гребных суденышка, а за волнорезом сверкала морская гладь, в которой отражались звезды.

К этому времени всю усталость Уилла как рукой сняло. Он совсем расхотел спать и завороженно озирался вокруг. Шагая по узким улочкам, он время от времени дотрагивался то до какой‑нибудь стены, то до дверного косяка или цветов на окне, каждый раз убеждаясь, что эти предметы плотны и осязаемы. Теперь ему хотелось потрогать всю развернувшуюся перед ним панораму – она была так грандиозна, что ее трудно было воспринять одними глазами. Он замер на месте, глубоко дыша, почти испуганный.

Потом он заметил, что все еще сжимает в руке бутылку, взятую в кафе. Он глотнул из нее. По вкусу напиток ничем не отличался от обычного лимонада, холодного как лед, что при здешней жаре было весьма кстати.

Он пошел направо, мимо гостиниц – их входы под навесами были ярко освещены, а веранды увиты бугенвиллей, – и вскоре добрался до садов на небольшом мысу. Нарядное здание среди деревьев, залитое светом прожекторов, могло быть казино или даже оперным театром. Под олеандрами с укрепленными на них прожекторами были разбиты многочисленные дорожки, но в тишине не раздавалось ни звука, который говорил бы о присутствии жизни. Уилл не слышал ни пения ночных птиц, ни стрекота насекомых – только свои собственные шаги.

Правда, при желании можно было различить еще и тихий ритмичный плеск волн, набегающих на пляж, который скрывался за пальмами на краю сада. Уилл направился туда. Прилив еще не достиг своего пика, а может быть, уже начался отлив, и на мягком белом песке, куда не добирались волны, стояли в ряд водные велосипеды. Каждые несколько секунд очередная крохотная волна, заворачиваясь, накатывала на берег и аккуратно соскальзывала под следующую. Метрах в пятидесяти от пляжа, на спокойной воде, была небольшая вышка для ныряния.

Уилл присел боком на один из велосипедов и снял свои дешевые полуразвалившиеся кроссовки, в которых было жарко и неудобно. Потом стянул носки, положил их рядом с кроссовками и зарылся пальцами ног глубоко в песок. Еще через несколько секунд он скинул с себя всю остальную одежду и пошел купаться.

Вода была замечательная – средняя между теплой и прохладной. Он доплыл до вышки, забрался на нее и уселся на гладких, отмытых досках лицом к городу.

Справа был волнорез, образующий границу бухты. Дальше, примерно в полутора километрах от него, виднелся красно‑белый полосатый маяк. За маяком смутно выступали далекие скалы, а за ними – те огромные, широкие покатые холмы, которые Уилл заметил почти сразу после того, как пролез в окно между мирами.

Ближе к бухте находились деревья с прожекторами около казино, улицы города и набережная с ее гостиницами, кафе и соблазнительно освещенными магазинчиками, и везде было по‑прежнему пустынно и тихо.

И безопасно. Никто не может последовать за ним сюда; человек, залезший к ним в дом, никогда не узнает, где он; полиция никогда его не отыщет. Ему повезло: он искал, где бы спрятаться, и нашел целый мир.

Впервые после своего утреннего побега из дома Уилл почувствовал, что опасность наконец миновала.

Ему снова захотелось пить, а заодно и есть: ведь что ни говори, а в последний раз он ел еще в другом мире! Он скользнул обратно в воду и не спеша поплыл к берегу; там он надел трусы, а все остальные вещи вместе с сумкой просто сгреб в охапку. Пустую бутылочку из‑под лимонада он выкинул в первую попавшуюся урну и босиком пошел по тротуару к главной набережной.

Когда его кожа немного подсохла, он натянул джинсы и стал озираться в поисках места, где можно было бы перекусить. Гостиницы отпугивали его своей пышностью. Уилл заглянул в одну из них, но она была так велика, что ему стало неуютно, и он отправился дальше. Вскоре он нашел небольшое кафе, с виду как раз то, что нужно. Он не мог бы объяснить себе, почему выбрал именно его – вокруг было не меньше десятка точно таких же заведений с балкончиками на втором этаже, где стояли цветы в горшках, и вынесенными на тротуар столиками, – но оно отчего‑то показалось ему самым заманчивым.

За стойкой бара внутри висели фотографии боксеров и подписанный плакат с широко улыбающимся аккордеонистом. Рядом была кухня, а дверь в ее дальнем конце вела на узкую лестницу, застеленную яркой, цветастой ковровой дорожкой.

Он неторопливо поднялся на второй этаж и открыл первую попавшуюся дверь. За ней находилась комната с окнами на улицу. Здесь было жарко и душно, и Уилл распахнул стеклянную дверь на балкон, чтобы впустить внутрь ночной воздух. Само помещение было тесноватым и бедным, обставленным чересчур громоздкой мебелью, но в нем царили чистота и порядок. Наверное, хозяева кафе были радушными, гостеприимными людьми. Уилл увидел полочку с книгами, журнал на столе и несколько фотографий в рамках.

Он вышел и осмотрел другие комнаты: крошечную ванную, спальню с двойной кроватью.

Когда он взялся за ручку последней двери, по его коже внезапно пробежали мурашки. Сердце лихорадочно забилось. То ли за дверью раздался какой‑то звук, то ли что‑то другое подсказало ему, что эта комната не пуста. Как странно, подумал он, этот день начался с того, что он сам прятался в темной комнате от человека снаружи, а теперь роли переменились…

И пока он стоял, раздумывая, как быть, дверь вдруг распахнулась и что‑то бросилось на него, словно дикое животное.

Но память уже предостерегла Уилла, и он стоял не настолько близко, чтобы его сразу же сбили с ног. Он дрался отчаянно: коленом, головой, кулаком, пустив в ход всю свою силу, чтобы оторвать от себя его или ее…

Девочку примерно одного с ним возраста, в грязной одежде, со свирепым рычанием вцепившуюся в него тоненькими голыми руками.

Она в тот же миг осознала, на кого накинулась, и отпрянула от его голой груди, съежившись в углу полутемной лестничной площадки, точно загнанная кошка. К его удивлению, рядом с ней и впрямь очутилась кошка – точнее, большой дикий кот ростом ему по колено, со вздыбленной шерстью, оскаленными зубами и торчащим вверх хвостом.

Она положила руку на спину коту и облизнула сухие губы, следя за каждым его движением.

Уилл медленно поднялся.

– Ты кто?

– Лира Сирин, – сказала она.

– Ты здесь живешь?

– Нет, – сердито отрезала она.

– Тогда что это за место? Что это за город?

– Не знаю.

– Откуда ты пришла?

– Из своего мира. Соседнего с этим. А где твой деймон?

Его глаза расширились. Потом он увидел, как с котом произошло нечто поразительное: прыгнув ей на руки, он вдруг переменил облик. Теперь это был горностай в красно‑коричневой летней шубке с кремовым горлом и брюшком, смотревший на Уилла так же свирепо, как и сама девочка. И тут ситуация изменилась еще раз: внезапно Уилл понял, что оба они, девочка и горностай, боятся его не меньше, чем испугались бы, встретив вместо него настоящее привидение.

– У меня нет никакого деймона, – ответил он. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. – И потом: – А! Так это и есть твой деймон?

Она медленно встала с пола. Горностай обвился вокруг ее шеи и ни на секунду не сводил с Уилла черных глазок.

– Но ты ведь живой, – сказала она недоверчиво. – Ты же… Тебя ведь не…

– Меня зовут Уилл Парри, – сказал он. – Я не знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о деймонах. В моем мире есть слово «демон», но по‑нашему… по‑нашему это дьявол, злое существо.

– В твоем мире? Ты хочешь сказать, что этот мир не твой?

– Нет. Я просто отыскал… дорогу сюда. Наверное, мой мир тоже соседний.

Она слегка успокоилась, но все еще напряженно следила за ним, а он по‑прежнему старался не напугать ее резким движением или словом, точно она была дикой кошкой, с которой он хотел подружиться.

– Ты видела в этом городе кого‑нибудь еще? – спросил он.

– Нет.

– Давно ты здесь?

– Не знаю. Несколько дней. Точно не помню.

– Так зачем ты сюда пришла?

– Я ищу Пыль, – сказала она.

– Ищешь пыль? Какую пыль? Золотой песок, что ли?

Она прищурилась и ничего не ответила. Он повернулся к лестнице.

– Я есть хочу, – сказал он. – На кухне найдется какая‑нибудь еда?

– Не знаю, – откликнулась она и пошла за ним, держась на приличном расстоянии.

В кухне Уилл обнаружил курицу, лук и сладкий перец – из всего этого можно было бы состряпать вкусное блюдо, но из‑за жары сырые продукты успели подпортиться и плохо пахли. Он выбросил их в мусорное ведро.

– Ты сама хоть что‑нибудь ела? – спросил он, открывая холодильник.

Лира тоже подошла посмотреть.

– Я не знала, что это за штука, – сказала она. – Ой! Там холодно…

Ее деймон снова изменился, превратившись в гигантскую, ярко окрашенную бабочку, которая впорхнула в холодильник и тут же вылетела обратно, усевшись девочке на плечо. Потом она медленно расправила и опять сложила крылышки. Уилл почувствовал, что ему не следует на это глазеть, хотя все происходящее было так странно, что у него голова шла кругом.

– Ты что, никогда раньше не видала холодильника? – спросил он.

Найдя банку кока‑колы, он отдал ее Лире, а сам взял с полки упаковку яиц. Она с удовольствием сжала банку руками.

– Ну давай, пей, – сказал он. Нахмурившись, девочка посмотрела на банку.

Она не знала, как ее открыть. Уилл дернул за колечко, и наружу полезла пена. Лира недоверчиво попробовала жидкость на язык, и ее глаза широко раскрылись.

– Это можно пить? – спросила она голосом, в котором звучали одновременно надежда и страх.

– Да. Очевидно, в этом мире тоже есть кока. Смотри, сейчас я попробую, и ты убедишься, что это не яд.

Он открыл другую банку. Когда он стал пить из нее, девочка последовала его примеру. Ее явно мучила жажда. Она выпила всю кока‑колу так быстро, что газ ударил ей в нос; она фыркнула и громко рыгнула, а когда он посмотрел на нее, ответила ему мрачным взглядом.

– Пожалуй, я сделаю омлет, – сказал он. – Будешь?

– Я не знаю, что такое омлет.

– Ладно, сейчас увидишь. А может, тебе больше нравится консервированная фасоль?

– Я не знаю, что такое консервированная фасоль.

Он протянул ей банку с фасолью. Она стала искать колечко, такое же, как на банке с кока‑колой.

– Нет, для этой нужна открывалка, – сказал он. – Неужели в вашем мире нет открывалок?

– В нашем мире еду готовят слуги, – с презрением сказала она.

– Посмотри вон там, в ящике.

Она принялась рыться среди столовых принадлежностей, а он вылил в миску шесть яиц и взбил их вилкой.

– Вот она, – сказал он, взглянув в сторону Лиры. – С красной ручкой. Давай ее сюда.

Он проделал в банке дырку и показал девочке, как открывать дальше.

– Теперь сними с крючка вон ту кастрюльку и выложи фасоль туда, – скомандовал он.

Лира понюхала содержимое банки, и в ее глазах снова появилось выражение удовольствия, смешанного с опаской. Она опорожнила банку в кастрюлю и облизала палец, наблюдая, как Уилл добавляет в яичницу соль с перцем, достает из холодильника пачку масла, отрезает кусочек и кидает его на чугунную сковородку. Потом он вышел в бар за спичками, а когда вернулся, Лира уже обмакнула свой грязный палец в миску со взбитыми яйцами и жадно его облизывала. Ее деймон, снова превратившийся в кота, тоже пытался запустить туда лапу, но отскочил, увидев Уилла.

– Они еще не готовы, – сказал Уилл, отбирая миску. – Когда ты в последний раз нормально ела?

– Это было в доме моего отца на Свальбарде, – ответила она. – Много дней назад. Не знаю точно сколько. А здесь я нашла хлеб и еще кое‑что.

Он зажег плиту, растопил масло, вылил яйца на сковородку и повернул ее так, чтобы они растеклись по дну равномерно. Лира жадно следила за тем, как он отгребает яичницу от центра, собирая ее в мягкие складочки, и наклоняет сковородку, чтобы заполнить жидкостью образовавшуюся пустоту. Она наблюдала и за ним самим, глядя на его лицо, на его двигающиеся руки и голые плечи и даже на ноги.

Когда омлет был готов, Уилл сложил его вдвое и разделил пополам лопаткой.

– Найди пару тарелок, – сказал он, и Лира послушно сделала то, что ей велели.

Похоже, она охотно выполняла распоряжения, если считала их разумными, и он попросил ее пойти и вытереть какой‑нибудь столик перед кафе. Сам он взял еду, захватил ножи и вилки из ящика, и они вместе сели ужинать, испытывая легкую неловкость.

Она проглотила свою порцию меньше чем за минуту и принялась ерзать на стуле: то покачивалась на нем взад и вперед, то отковыривала от плетеного сиденья кусочки пластика, с нетерпением дожидаясь, когда Уилл кончит есть. Ее деймон преобразился в щегла и клювом подбирал со стола невидимые крошки.

Уилл ел медленно. Он отдал Лире большую часть фасоли, но она все равно управилась с ужином гораздо раньше его. Гавань перед ними, фонари на пустом бульваре, звезды в темном небе над головой – все было погружено в пугающую тишину, как будто на свете больше ничего не существовало.

И все это время он не переставал думать о сидящей рядом девочке. Она была невысокой и худенькой, но сильной: она дралась как лев, и от кулака Уилла у нее на щеке вскочил синяк, но она не обращала на это внимания. Ее лицо умело выражать самые разные чувства – от детского восторга в тот момент, когда она впервые попробовала кока‑колу, до глубокой настороженной грусти. Глаза у нее были голубые, а волосы, если их отмыть, наверное, оказались бы светлыми; сейчас же она была невероятно грязна, и от нее пахло так, словно она не мылась по крайней мере неделю.

– Лора? Лара? – сказал Уилл.

– Лира.

– Лира… Сирин?

– Да.

– Где твой мир? Как ты сюда попала?

Она пожала плечами.

– Пришла пешком, – сказала она. – Все кругом было в тумане. Я не различала дороги. Во всяком случае я знала, что покидаю свой мир. Но толком ничего не видела, пока туман не рассеялся. А потом я оказалась здесь.

– Что ты говорила насчет пыли?

– Насчет Пыли? Я должна все про нее выяснить. Но этот мир, похоже, пустой. Даже спросить некого. Я здесь уже… по‑моему, дня три, а то и четыре. И еще никого не встретила.

– А зачем тебе выяснять что‑то про пыль?

– Это особая Пыль, – коротко ответила она. – Ясно же, что не обычная.

Деймон изменился снова. Это произошло в мгновение ока, и вместо щегла на столе появилась крыса – огромная, черная как смоль, с красными глазками. Уилл смотрел на нее не отрываясь, и девочка заметила его встревоженный взгляд.

– У тебя тоже есть деймон, – решительно заявила она. – Только внутри.

Он не нашелся с ответом.

– Да‑да, – продолжала она, – иначе ты не был бы человеком. Ты был бы… наполовину мертвый. Мы видели мальчика, у которого отрезали деймона. Ты совсем не такой. Пусть ты об этом не знаешь, но у тебя все равно есть деймон. Сначала мы испугались, когда тебя увидели. Как будто ты ночная жуть или вроде того. Но потом мы поняли, что с тобой все в порядке.

– Мы?

– Я и Пантелеймон. Мы. Твой деймон не существует отдельно от тебя. Он – это ты. Часть тебя. Каждый из вас – часть другого. Неужели в вашем мире совсем нет таких, как мы? Неужели там все такие, как ты, со спрятанными деймонами?

Уилл посмотрел на эту пару – худощавую светлоглазую девочку и ее деймона в виде крысы, который теперь уже сидел у нее на руках, – и вдруг остро ощутил свое одиночество.

– Я устал. Пойду спать, – сказал он. – Ты собираешься остаться в этом городе?

– Не знаю. Мне надо побольше узнать о том, что я ищу. В этом мире должны быть ученые. Должен же быть хоть кто‑нибудь, кто об этом знает.

– Здесь – не обязательно. Но я пришел сюда из города, который называется Оксфордом. Если тебе нужны ученые, там их столько, что хоть пруд пруди.

– Оксфорд? – воскликнула она. – Так ведь я тоже оттуда!

– Значит, и в твоем мире есть Оксфорд? Ты же не из моего мира!

– Конечно, – решительно сказала она. – Мы из разных миров. Но у нас тоже есть Оксфорд. Мы оба говорим по‑английски, правильно? Нечего удивляться, если сходство между нашими мирами на этом не кончается. Как ты сюда пробрался? Нашел мост или что‑нибудь в этом роде?

– Что‑то вроде окна в воздухе.

– Покажи.

Это была не просьба, а требование. Но он покачал головой.

– Не сейчас, – ответил он. – Я хочу спать. Между прочим, уже глубокая ночь.

– Тогда покажи мне его утром!

– Ладно, договорились. Но мне тоже надо кое‑что сделать. Так что тебе придется искать ученых самой. Сможешь?

– Запросто, – сказала она. – Про ученых я знаю все.

Он сложил тарелки и поднялся.

– Я приготовил ужин, – сказал он, – а ты помой посуду.

Она поглядела на него, будто не веря своим ушам.

– Мыть посуду? – презрительно бросила она. – Да вокруг целые горы чистой! И вообще, я тебе не служанка. Не буду я ничего мыть.

– Тогда я не покажу тебе, как попасть в мой мир.

– Я и сама найду.

– Не получится, окно спрятано. Ты его никогда не отыщешь. Слушай. Я не знаю, сколько еще нам придется пробыть в этом месте. Нам нужно чем‑то питаться, и мы будем есть то, что найдем, но после этого мы должны все убирать и следить за чистотой, потому что так полагается. Ты вымоешь эти тарелки. Мы должны вести себя здесь прилично. А теперь я иду спать. Я займу другую комнату. Увидимся утром.

Он отправился в дом, почистил зубы пальцем (в его потрепанной сумке нашлись остатки зубной пасты), упал на двойную кровать и заснул в один миг.

Лира ждала за столиком до тех пор, пока не решила, что Уилл уже наверняка спит. Потом она отнесла тарелки в кухню, пустила воду в раковине и принялась старательно оттирать их тряпочкой. Когда они заблестели, она проделала то же самое с ножами и вилками, но сковородка из‑под омлета не хотела отмываться просто так: Лире пришлось пустить в ход кусок желтого мыла и как следует потрудиться, чтобы довести ее до терпимого вида. После этого она протерла всю посуду полотенцем и аккуратно разложила на сушильной доске.

Поскольку ей опять захотелось пить и было интересно, справится ли она с банкой сама, Лира достала из холодильника еще одну кока‑колу, открыла ее и взяла с собой наверх. Она постояла под дверью Уилла и, ничего не услышав, на цыпочках прошла в соседнюю комнату и вынула из‑под подушки алетиометр.

Ей не нужно было находиться рядом с Уиллом, чтобы спросить о нем, но она поддалась любопытству и повернула ручку его двери как можно тише, прежде чем войти туда.

Окно в этой комнате смотрело прямо на набережную, и в рассеянном свете фонарей, отраженном от потолка, Лира стала разглядывать спящего мальчика. Его брови были нахмурены, а лицо блестело от пота. Он был силен и крепок – конечно, его фигура еще не сформировалась, как у взрослого мужчины, потому что он едва ли намного обогнал ее по возрасту, но было ясно, что когда‑нибудь он станет по‑настоящему могучим. Насколько было бы легче, если бы его деймон был виден! Она попыталась угадать, как он мог бы выглядеть и принял ли он уже окончательный вид. Каким бы ни был этот деймон, он должен был воплощать собой натуру необузданную, но вежливую – и несчастную.

Девочка тихонько подошла к распахнутому окну. При свете уличного фонаря она тщательно установила стрелки алетиометра и расслабилась, прогнав из сознания все мысли, кроме одного вопроса. Главная стрелка тут же начала вращаться, то дергаясь, то останавливаясь так быстро, что за ней почти невозможно было уследить.

Лира спросила: «Кто он? Друг или враг?»

Алетиометр ответил: «Он убийца».

Увидев этот ответ, она сразу же отбросила все свои тревоги. Пусть он умеет находить еду и знает дорогу в Оксфорд – это полезно, однако он все равно мог бы оказаться трусом или человеком, на которого нельзя положиться. Но убийца – надежный спутник. Теперь ей было с ним так же спокойно, как с Йореком Бирнисоном, бронированным медведем.

Она задернула штору, чтобы лучи утреннего солнца не ударили мальчику в лицо, и на цыпочках выбралась из комнаты.

Поиск по сайту: