ЭЗАХЕТТР

Когда луна поднялась над горизонтом, ведьмы закончили подготовку к заговору, с помощью которого надеялись исцелить рану Уилла.

Они разбудили его и велели положить нож на землю, туда, где на него падал бы свет звезд. Лира сидела неподалеку, помешивая варево из трав, кипящее в котелке над костром; ведьмы стали дружно хлопать в ладоши, притоптывать и ритмично вскрикивать, а Серафина склонилась над ножом и запела высоким, пронзительным голосом:

– Чудо‑нож! Твое железо породила мать‑земля: из ее добыто чрева, жарким пламенем согрето, изошло оно слезами, оросилось кровью с потом, а потом его ковали, в ледяной воде купали, обжигали и калили, и клинок твой стал багряным! Вновь и вновь ты ранил воду, возвращался в жерло топки, наконец вода устала и взмолилась о пощаде. А когда, сразившись с тенью, ты рассек ее на части, те, кто видел этот подвиг, нарекли тебя чудесным. Но смотри, что ты наделал! Отворил ворота крови! Мать твоя к тебе взывает – слышишь из земного чрева, из глубоких недр железных этот зов, укора полный? Слушай!

И Серафина притопнула и стала хлопать в ладоши вместе с другими ведьмами, и они издали жуткий, свирепый вой, точно когтями разодравший воздух. У сидящего в их кругу Уилла озноб пробежал по коже.

Потом Серафина Пеккала повернулась к самому Уиллу и взяла его раненую руку в свои. Когда она запела в этот раз, он едва усидел на месте – таким пронзительным был ее высокий чистый голос, так ярко горели ее глаза, – но подавил панику, и заклинание продолжалось.

– Кровь! Внемли и стань, как прежде, озером, а не рекою! Не стремись сбежать на волю, возведи себе преграду, чтоб сдержать порыв безумный. Череп над тобою – небо, твое солнце – глаз открытый, а твое дыханье – в легких! Мир твой – тело. Покорись же и вернись в его пределы!

Уиллу казалось, что он чувствует, как все клеточки его тела откликаются на этот призыв, и он тоже мысленно напрягся, веля своей убегающей крови услышать его и повиноваться.

Серафина отпустила его руку и повернулась к маленькому железному котелку над костром. Оттуда поднимался горький пар, и Уилл слышал, как бурлит колдовское зелье. Ведьма запела:

– Шелк паучий, лист дубовый, лебеда и мох олений – все сраститесь воедино, сделайтесь одной стеною, прочной дверью на запоре, станьте крепкою преградой на пути потока крови!

Потом ведьма взяла свой собственный нож и разрезала молодой побег ольхи вдоль по всей длине. Нежная белая древесина заблестела под луной. Ведьма смочила ее дымящейся жидкостью, приложила разрезанные половинки друг к другу и сжала их вместе от корня до верхушки. И ольха снова стала целой.

Уилл услышал тихий вскрик Лиры и, обернувшись, увидел в руках у другой ведьмы зайца, напуганного до полусмерти. Он отчаянно вырывался, задыхаясь и тараща глаза, но ведьма и не думала его отпускать. Сжимая правой рукой его передние ноги, а левой – задние, она повернула обезумевшего зверька животом вверх.

Нож Серафины полоснул по часто вздымающемуся брюшку зайца. У Уилла закружилась голова, а Лира крепко держала Пантелеймона: из сочувствия тоже приняв облик зайца, он брыкался и изворачивался у нее в руках. Настоящий заяц затих – глаза его выкатились, грудь поднималась и опускалась, обнаженные внутренности блестели.

Но Серафина снова зачерпнула варева и накапала его в зияющую рану, а потом закрыла ее пальцами и стала разглаживать мокрую шерстку, пока от раны не осталось и следа.

Ведьма, державшая зайца, бережно опустила его на землю и разжала руки; зверек отряхнулся, повернул голову, чтобы лизнуть себе бок, дернул ушами и принялся жевать травинку, словно вокруг не было ни души. Вдруг он заметил обступивших его людей, стрелой метнулся прочь и, вновь совершенно здоровый, быстро ускакал в лесную тьму.

Лира, которая до сих пор утешала Пантелеймона, взглянула на Уилла и увидела в его ответном взгляде понимание: целебное средство было готово. Он протянул руку; когда Серафина поливала дымящимся зельем окровавленные обрубки его пальцев, он отвел глаза и несколько раз судорожно вдохнул, но не отдернул руки.

Когда рана как следует пропиталась целительным бальзамом, ведьма прижала к ней компресс из трав и плотно обмотала ее шелковой тряпицей.

И это было все; теперь оставалось только ждать, когда заговор подействует.

Весь остаток ночи Уилл проспал крепким сном. Было холодно, но ведьмы засыпали его листьями, а Лира свернулась калачиком у него за спиной. Утром Серафина снова перевязала ему руку; глядя на ведьму, он пытался понять, заживает ли рана, но ее лицо оставалось спокойным и непроницаемым.

После завтрака Серафина сообщила детям о принятом ведьмами решении: поскольку они явились в этот мир, чтобы найти Лиру и охранять ее, они помогут Лире выполнить стоящую перед ней задачу – иначе говоря, помогут Уиллу отыскать пропавшего отца.

Потом они тронулись в путь и долго шли почти без помех. В начале Лира посоветовалась с алетиометром, стараясь задавать вопросы как можно осторожнее, и выяснила, что им следует двигаться в сторону отдаленных гор, которые они видели на другом берегу залива. Поскольку им еще не доводилось подниматься так высоко над городом, они не знали очертаний береговой линии, а горы почти все время прятались за горизонтом; но порой, когда лес редел, а они выбирались на вершину очередного холма, вдали открывалась ровная морская гладь, а за ней – голубой хребет, через который им предстояло перевалить. Отсюда дорога казалась неблизкой.

Они говорили мало. Лира была поглощена наблюдениями за лесными обитателями, от дятлов и белок до маленьких зеленых змеек с ромбовидным узором на спине, а у Уилла едва хватало сил на то, чтобы не отставать, и ему было не до болтовни. Лира с Пантелеймоном то и дело возвращались к нему в своих разговорах.

– Все‑таки надо было расспросить алетиометр поподробнее, – сказал Пантелеймон как‑то раз, когда они с Лирой, увидев пасущегося на поляне олененка, пытались подкрасться к нему поближе. – Мы же не обещали этого не делать. Сколько полезного можно было бы узнать – и ведь не ради себя самих, а ради него!

– Не говори глупостей, – сказала Лира. – Он сам никогда бы не стал ни о чем спрашивать. Ты просто любишь совать нос в чужие дела, Пан!

– Интересно! Значит, мы поменялись ролями. Обычно это ты суешь нос в чужие дела, а я стараюсь тебя от этого удержать. Помнишь, как было в комнате отдыха в Иордане? Мне ужасно не хотелось туда лезть.

– Как ты думаешь, Пан, если бы мы туда не залезли, случилось бы все это или нет?

– Нет. Потому что Магистр отравил бы лорда Азриэла, и все бы на этом кончилось.

– Да, наверно… А кто, по‑твоему, отец Уилла? И почему так важно его найти?

– Вот‑вот, и я о том же! Взяли бы да выяснили за одну минуту!

На лице Лиры появилось задумчивое выражение.

– Пожалуй, раньше я бы так и сделала, – промолвила она. – Но мне кажется, я меняюсь, Пан.

– Ну, это вряд ли.

– Ты, может, и не меняешься… Слушай, Пан, когда я повзрослею, ты совсем перестанешь меняться! Кем ты думаешь стать?

– Блохой, надеюсь.

– Я серьезно! У тебя что, нет никаких предчувствий на этот счет?

– Нет. Да и не хочу я никем становиться.

– Ты просто дуешься, потому что я тебя не послушалась.

Он превратился в поросенка и стал хрюкать и визжать, покуда она не покатилась со смеху, а потом обернулся белкой и поскакал по ветвям рядом с ней.

– Ну а по‑твоему, кто его отец? – спросил Пантелеймон. – Может, мы с ним когда‑нибудь уже встречались?

– Может быть. Но он точно важная фигура, почти такая же важная, как лорд Азриэл. Тут и сомнений нет. Ведь про себя‑то мы, в конце концов, знаем, что делаем что‑то важное!

– Мы этого не знаем, – заметил Пантелеймон. – Мы так думаем, но наверняка ничего не знаем. Мы просто решили искать Пыль, потому что Роджер погиб.

– Нет, знаем! – горячо сказала Лира и даже ногой притопнула. – И ведьмы знают, что у нас важная цель. Ведь они прилетели сюда из нашего мира, только чтобы охранять меня и помогать мне! И мы должны помочь Уиллу найти отца. Это важно. Да ты и сам все понимаешь, иначе не стал бы лизать ему руку, когда его ранили. Кстати, зачем ты вообще это сделал? И меня не спросил. Я прямо глазам своим не поверила!

– Я сделал это, потому что у него нет деймона, а в тот момент он был ему очень нужен. И если бы ты была хоть вполовину такой сообразительной, какой себя считаешь, ты бы это заметила.

– Между прочим, я заметила, – огрызнулась она.

Тут они замолчали, потому что поравнялись с Уиллом, который сидел на камне у тропинки. Пантелеймон стал мухоловкой, и пока он порхал среди ветвей, Лира сказала:

– Как ты думаешь, Уилл, что теперь будет с детьми?

– За нами они не пойдут. Ведьмы их здорово напугали. Наверное, опять будут скитаться где попало.

– Да, наверное… Но ведь им так хочется заполучить нож. Вдруг они погонятся за нами, чтобы его отобрать?

– Пускай попробуют. Я им его не отдам – во всяком случае, пока. Раньше я не хотел оставлять его себе. Но если им можно убивать Призраков…

– Мне эта Анжелика с самого начала показалась подозрительной! – негодующе заявила Лира.

– Перестань. Это неправда.

– Вообще‑то да, неправда… А под конец я прямо возненавидела этот город.

– Когда я увидел его в первый раз, я подумал, что это рай. Не мог и представить себе ничего лучше. И все это время в нем было полно Призраков, а мы даже не знали…

– Как бы там ни было, детям я больше доверять не стану, – сказала Лира. – В Больвангаре я думала, что только взрослые способны на любые гадости, а дети – другое дело. Они не могут быть такими жестокими. Но теперь я в этом сомневаюсь. Такими, как тогда в павильоне, я детей еще никогда не видела, это факт.

– А я видел, – сказал Уилл.

– Где? В твоем мире?

– Да, – неловко ответил он. Лира сидела молча, дожидаясь продолжения, и вскоре он заговорил снова: – Это было, когда у моей матери снова наступила черная полоса. Она и я – мы жили вдвоем, понимаешь, ведь отец уже давно пропал. И время от времени она представляла себе то, чего на самом деле не было. И делала вещи, которые казались бессмысленными – мне, по крайней мере. Но ей обязательно нужно было их делать, иначе она так расстраивалась, что начинала бояться всего подряд, и поэтому я привык помогать ей. Например, нам надо было потрогать все ограды в парке, или сосчитать листья на каком‑нибудь кусте, или сделать еще что‑нибудь в этом роде. А через некоторое время у нее наступало улучшение. Но я боялся, что люди заметят, в каком она состоянии, и заберут ее, поэтому всегда присматривал за ней и все скрывал. Я ничего никому не рассказывал. И вот однажды она испугалась, когда меня не было рядом, чтобы помочь ей. Я был в школе. И она вышла, и на ней мало что было надето, хотя она этого не замечала А мальчишки из моей школы случайно увидели ее и начали…

Щеки Уилла горели. Не в силах подавить волнение, он стал ходить по тропинке туда и обратно; голос его срывался, а глаза блестели от слез. Он продолжал:

– Они издевались над ней, как те дети над кошкой – тогда, около башни… Они решили, что она сумасшедшая, и хотели сделать ей больно, а может, и убить, я бы не удивился. Она была просто другая, и они ее ненавидели. В общем, я нашел ее и привел домой. А на следующий день, в школе, подрался с мальчишкой, который был у них главным. Я подрался с ним и сломал ему руку, и еще, кажется, несколько зубов выбил, не помню… Я бы и с остальными тоже подрался, но понял, что у меня будут неприятности и мне лучше остановиться, пока они не узнали про мать – я имею в виду, учителя и всякое начальство, – потому что они пошли бы к ней жаловаться и увидели, что с ней творится, и забрали бы ее. Поэтому я сделал вид, что раскаиваюсь, и сказал учителям, что больше не буду, и они наказали меня за драку, а я так ничего и не выдал. Но я ее защитил, понимаешь? Никто ничего не знал, кроме тех мальчишек, а они понимали, что я сделаю, если они кому‑нибудь скажут; понимали, что в следующий раз я их убью, а не просто поколочу. Скоро ей стало лучше. И никто так и не узнал. Но после этого я доверяю детям не больше, чем взрослым. Они тоже способны на что угодно. Поэтому я не удивился, когда дети в Чи‑гацце напали на кошку, а потом на нас.

– Я так обрадовалась, когда прилетели ведьмы!

Он снова сел, теперь уже спиной к Лире, и, не глядя на нее, провел рукой по глазам. Она сделала вид, что ничего не заметила.

– Уилл, – сказала она, – то, что было с твоей матерью… и с Туллио, когда до него добрались Призраки… Помнишь, вчера ты говорил, что думаешь, не из твоего ли мира они пришли…

– Да. Потому что иначе непонятно, что с ней такое. Она ведь не сумасшедшая. Эти мальчишки считали ее сумасшедшей, смеялись над ней и хотели сделать ей больно, но они ошибались: она не сумасшедшая. Просто она боялась того, чего никто не мог видеть. И волей‑неволей делала вещи, которые казались тебе безумными, потому что ты не понимал, в чем их смысл, но она‑то понимала! Вот и считала листья, как Туллио вчера трогал камни в стене. Может быть, так они пытаются спастись от Призраков. Поворачиваются спиной к тому, что их пугает, и стараются по‑настоящему увлечься рассматриванием камней и щелей между ними или счетом листьев, как будто, если они заставят себя поверить в важность этого дела, угроза исчезнет. Не знаю. Похоже на то. Ей и в реальности было чего бояться – например, тех людей, которые пришли нас грабить, – но, кроме этого, было и что‑то еще. Так что, может быть, в нашем мире и вправду есть Призраки, только мы их не видим и у нас нет для них названия, но они есть, и они нападают на мою мать. Вот почему вчера я так обрадовался, когда алетиометр сказал, что с ней все в порядке.

Он тяжело дышал, и его правая рука сжимала рукоять ножа, торчащую из ножен. Лира сидела очень тихо, и Пантелеймон тоже хранил молчание.

– Когда ты решил, что должен найти отца? – спросила она через некоторое время.

– Уже давно, – ответил он. – Я часто представлял себе, что он в тюрьме и я помогаю ему бежать. Долго играл так сам с собой, иногда по многу дней подряд. Или воображал, что он на необитаемом острове, а я плыву туда и привожу его домой. А потом оказывается, что он все на свете умеет и знает, как быть с матерью, и ей становится лучше, а он заботится о ней и обо мне, и я могу просто ходить в школу и дружить с ребятами, и у меня теперь тоже есть и мать, и отец. Я всегда говорил себе: когда вырасту, обязательно найду отца… А мать говорила, что я унаследую отцовскую мантию. Она говорила это, чтобы сделать мне приятное. Я не знаю, что она имела в виду, но это всегда казалось мне важным.

– И у тебя не было друзей?

– Как я мог с кем‑то дружить? – сказал он, искренне удивленный. – Друзья… Они приходят к тебе домой, знают твоих родителей и… Иногда какой‑нибудь мальчик приглашал меня к себе; я мог пойти, а мог не пойти, но я никогда не мог пригласить его в ответ. Так что настоящих друзей у меня никогда не было. Я бы с радостью… зато у меня была кошка, – продолжал он. – Надеюсь, что и с ней сейчас все в порядке. Надеюсь, кто‑нибудь ее кормит…

– А тот человек, которого ты убил? – спросила Лира, и ее сердце забилось сильнее. – Кто он был такой?

– Не знаю. Если я и убил его, мне все равно. Он сам виноват. Их было двое. Они несколько раз приходили к нам и мучили мать, пока она снова не стала бояться, еще хуже, чем всегда. Их интересовало все, что касалось отца, и они никак не хотели оставить ее в покое. Не знаю, из полиции они или откуда. Сначала я думал, может, они из какой‑то банды и считают, что отец ограбил банк и спрятал деньги. Но они не требовали денег, им нужны были бумаги. Какие‑то письма, отправленные отцом. Однажды они вломились в дом, и тогда я понял, что в другом месте матери будет безопаснее. Понимаешь, я не мог пойти в полицию и попросить у них помощи: ведь тогда они забрали бы мать. Я не знал, что делать. В конце концов я вспомнил про ту пожилую женщину, которая учила меня играть на пианино. Она была единственная, к кому я мог обратиться. Я спросил, можно ли, чтобы мать немного пожила у нее, и отвел ее туда. Мне казалось, что там матери будет хорошо. А потом я вернулся домой, чтобы найти эти письма, – я знал, где она их хранит, – и нашел их, но тут снова явились те двое и залезли в дом. Была ночь или раннее утро. И я спрятался наверху, а Мокси – это моя кошка – вышла из спальни, но я ее не видел, и тот человек тоже, а когда я налетел на него, он споткнулся об нее и упал с лестницы… И тогда я сбежал. Вот и все, что случилось. Видишь, я не хотел его убивать, но если и убил, он сам виноват. Я убежал и приехал в Оксфорд, а потом нашел это окно. Причем только тогда, когда увидел ту, другую кошку и остановился посмотреть на нее, а она нашла окно первая. Если бы я ее не увидел… Или если бы Мокси не вышла тогда из спальни…

– Да, – сказала Лира, – тебе повезло. Мы с Паном тоже обсуждали сегодня, что было бы, если бы я не спряталась в гардеробе в комнате отдыха Иордан‑колледжа и не увидела, как Магистр подсыпал яд в вино… Тогда и с нами ничего этого не случилось бы…

Они сидели на поросшем мхом камне в косых лучах солнца, пробивающихся сквозь ветви старых сосен, и думали, какая длинная цепочка крохотных случайностей должна была сложиться, чтобы привести их в это место. И каждой из этих случайностей могло бы не произойти. Может быть, другой Уилл в другом мире так и не заметил окна на Сандерленд‑авеню и брел в глубь Англии, усталый и потерянный, пока его не поймали. А другой Пантелеймон в другом мире убедил другую Лиру не прятаться в комнате отдыха, и другого лорда Азриэла отравили, а другой Роджер остался в живых и вечно играет с той Лирой на улицах и крышах другого, неизменного Оксфорда. Вскоре Уилл почувствовал, что у него хватит сил идти дальше, и они вместе двинулись по тропинке в тиши обступившего их огромного леса.

Они шли и шли, отдыхали и снова трогались в путь, и деревья постепенно редели, а почва становилась все более каменистой. Лира сверилась с алетиометром; тот сказал, что они идут в правильном направлении. К полудню они добрались до поселка, где еще не побывали Призраки: на склоне холма паслись козы, неподалеку была тенистая лимонная роща, а дети, которые плескались в ручье, закричали и разбежались, увидев девочку в рваной одежде и бледного мальчика с горящим взглядом и в заляпанной кровью рубашке, вышедших из лесу в сопровождении поджарой борзой.

Взрослые держались с опаской, но охотно дали им хлеба, сыра и фруктов в обмен на одну из Лириных золотых монет. Ведьмы не показывались в поле зрения, хотя Уилл с Лирой знали, что в случае опасности они очутятся рядом в мгновение ока. После упорного торга с местной старухой Лира купила у нее две фляги из козловой кожи и рубаху из тонкого полотна, и Уилл с удовольствием избавился от своей, грязной, вымывшись в ледяном ручье и обсохнув на жарком солнце.

Освеженные, они зашагали дальше. Идти стало труднее: теперь им приходилось отдыхать не в тени раскидистых деревьев, а в тени утесов, и твердая земля обжигала ноги даже сквозь подошвы ботинок. Солнце слепило глаза. Дорога шла в гору, и они двигались все медленнее и медленнее; когда солнце коснулось вершины скалистого хребта, под ними открылась небольшая долина, и они решили, что на сегодня прошли достаточно.

Спустившись по склону – при этом они не раз поскользнулись и с трудом одолели густые заросли карликового рододендрона, над густыми блестящими листьями и алыми соцветиями которого гудели многочисленные пчелы, – дети выбрались на дикий луг у горного ручья, куда уже не попадали лучи вечернего солнца. Трава здесь была по колено, и в ней обильно цвели лапчатка, горечавка, васильки.

Уилл жадно напился из ручья и лег. Он не мог больше бодрствовать, но не мог и спать; в голове у него шумело, все вокруг было словно подернуто какой‑то мутной пеленой, а руку саднило по‑прежнему. Хуже того – она снова была вся в крови.

Серафина осмотрела его рану, положила на нее свежий компресс из листьев и замотала еще туже, чем раньше, но в этот раз он увидел на ее лице тревогу. Он не стал ни о чем спрашивать – какой в этом смысл? Ему было ясно, что заговор не подействовал, и она, очевидно, тоже это понимала.

Когда сгустились сумерки, рядом раздались шаги Лиры: она легла поблизости от него, и вскоре он услышал тихое мурлыканье. Ее деймон в облике кошки дремал, сложив лапы, всего в каком‑нибудь полуметре от Уилла, и мальчик прошептал:

– Пантелеймон!

Глаза деймона открылись. Лира лежала не шевелясь. Пантелеймон шепнул:

– Что?

– Пан, я умру?

– Ведьмы не дадут тебе умереть. И Лира тоже.

– Но заговор не сработал. Я опять теряю кровь. Вряд ли ее у меня так уж много. Она опять течет из раны и не хочет останавливаться. Мне страшно…

– Лира этого не замечает.

– Разве?

– Она считает, что ты самый храбрый боец, какого она только встречала, такой же храбрый, как Йорек Бирнисон.

– Тогда, наверное, я попробую и дальше не подавать виду, что боюсь, – сказал Уилл. Он помолчал минуту‑другую, а потом добавил: – По‑моему, Лира храбрее меня. По‑моему, у меня еще никогда не было такого хорошего друга.

– Она думает про тебя то же самое, – прошептал деймон.

Вскоре Уилл закрыл глаза.

Лира лежала в темноте без движения, но глаза ее были широко открыты, а сердце громко стучало в груди.

Когда Уилл очнулся в следующий раз, мрак вокруг был полным, а руку его дергало еще сильнее прежнего. Он осторожно приподнялся и увидел неподалеку Лиру, которая поджаривала на костре кусок хлеба, проткнув его палочкой. Тут же, на вертеле, жарились несколько птиц; когда Уилл подошел к костру, чтобы сесть рядом, на траву опустилась Серафина Пеккала.

– Уилл, – сказала она, – прежде чем ужинать, съешь эти листья.

Она дала ему горсть мягких, горьковатых на вкус листьев, слегка напоминающих шалфей; он молча принялся жевать их, а потом с усилием проглотил. Они были вяжущими, но, съев их, он почувствовал себя бодрее, и ему стало не так зябко, как раньше.

Они поужинали жареной дичью, сдобрив ее лимонным соком; потом другая ведьма принесла им немного черники, которую нашла под осыпью, а затем и все остальные их спутницы собрались у костра. Они тихо разговаривали; несколько ведьм только что летали на разведку, и одна из них видела над морем воздушный шар. Услышав об этом, Лира мгновенно выпрямилась.

– Шар мистера Скорсби? – спросила она.

– В нем были двое, но на таком расстоянии мне не удалось разглядеть, кто именно. А еще дальше собирался шторм.

Лира захлопала в ладоши.

– Если это мистер Скорсби, – воскликнула она, – то мы сможем полететь с ним, Уилл! Ах, если бы это и правда оказался он! Ведь я даже не попрощалась с ним, а он был так добр… Надеюсь, что мы с ним еще увидимся, – очень надеюсь…

Ведьма Юта Камайнен – ее деймон‑малиновка с красной грудкой и яркими глазками сидел у нее на плече – внимательно слушала, так как имя Ли Скорсби напомнило ей о том, куда отправился аэронавт после совещания на озере Инара. Она была той самой ведьмой, которая любила Станислауса Груммана и чью любовь он отверг, – ведьмой, которую Серафина Пеккала взяла с собой в этот мир, чтобы она не убила его в своем.

Возможно, Серафина заметила бы это, но ее внимание было отвлечено другим: она подняла руку и насторожилась, и ее примеру последовали все остальные ведьмы. Уилл и Лира услышали далеко на севере слабый крик какой‑то ночной птицы. Но это была не птица – ведьмы сразу распознали голос деймона. Серафина Пеккала встала на ноги и устремила в небо пристальный взгляд.

– По‑моему, это Рута Скади, – сказала она.

Все сидели молча, склонив голову, и вслушивались в необъятную ночную тишь.

Затем раздался второй крик, теперь уже ближе, а потом третий; и тогда все ведьмы схватили свои ветки и прыгнули в воздух. Вернее, все, кроме двух, которые стояли рядом, вложив стрелы в луки, охраняя Уилла и Лиру.

Где‑то наверху, в темноте, шла битва. Казалось, лишь с опозданием в несколько секунд до них доносятся шум полета, свист стрел, крики боли и гнева, отрывистые команды.

И тут вдруг – так внезапно, что они не успели отпрыгнуть в сторону, – рядом с ними шмякнулось оземь кожистое тело, кое‑где покрытое свалявшейся шерстью. Лира сразу признала в этом существе скального мару или кого‑то, очень на него похожего.

Из его бока торчала стрела; вдобавок он покалечился при падении, но все равно сумел приподняться и, злобно оскалясь, кинулся на Лиру. Ведьмы не могли стрелять, потому что рисковали попасть в девочку, но Уилл подоспел вовремя и резко взмахнул ножом наотмашь – голова чудища отлетела и покатилась по земле. Воздух вышел из его легких с булькающим свистом, и оно упало замертво.

Тогда они снова подняли головы, потому что участники битвы спустились ниже, и в свете костра мелькали белые руки и ноги в вихре черного шелка, зеленые сосновые ветки, серо‑коричневая, покрытая струпьями кожа. Как ведьмам удавалось сохранять равновесие при этих стремительных поворотах, резких остановках и бросках вперед, не говоря уж о том, чтобы целиться и попадать в цель, – это было выше понимания Уилла.

Еще один скальный мара, а потом еще один упали в ручей и на скалы неподалеку и больше не шевелились; и вскоре все остальные с пронзительными воплями и щебетом обратились в бегство и исчезли в темноте в северном направлении.

Несколько секунд спустя к костру спустились Серафина Пеккала с товарками и еще одна ведьма – редкой красоты, черноволосая, с яростно горящим взором и щеками, пылающими от гнева и возбуждения.

Новая ведьма увидела обезглавленного мару и сплюнула.

– Не из нашего мира, – сказала она, – и не из этого. Мерзкие твари. Их целые тысячи, и они плодятся как мухи… А это кто? Неужели Лира? И кто этот мальчик?

Лира ответила ей твердым взглядом, хотя ее сердце забилось быстрее, потому что Рута Скади жила в таком постоянном напряжении душевных сил, что это вызывало нервный трепет в каждом, кто оказывался поблизости.

Затем ведьма повернулась к Уиллу, и он ощутил такой же прилив легкого волнения, но, как и Лира, ничем себя не выдал. Он все еще держал нож; она поняла, что убитый мара – его рук дело, и улыбнулась. Он воткнул нож в землю, чтобы очистить его от крови мерзкого создания, а затем сполоснул в ручье.

Тем временем Рута Скади говорила:

– Серафина Пеккала, я узнаю столько нового: все прежнее меняется, или умирает, или теряет смысл. Я голодна…

Она ела как зверь, жадно разрывая зубами остатки жареной птицы, набивая рот горстями хлеба и запивая все это большими глотками воды из ручья. Пока она насыщалась, другие ведьмы оттащили прочь мертвого мару, подложили в костер веток и выбрали новых дозорных.

Остальные уселись вокруг Руты Скади, чтобы послушать ее рассказ. Она поведала им о своей встрече с ангелами и о путешествии к твердыне лорда Азриэла.

– Сестры, представьте себе огромнейший замок – крепостные валы из базальта вздымаются к небесам, и со всех сторон туда сходятся широкие дороги, по которым везут бочки с порохом, провизию, броневые плиты, – как он все это организовал? Мне кажется, он готовился к этому долгое время, целые века. Он начал готовить это еще до того, как мы родились, сестры, хотя он намного моложе нас… Как это может быть? Не знаю. Не могу понять. По‑моему, он повелевает временем, заставляя его бежать быстрее или медленнее, как ему угодно. А еще в эту крепость стягиваются самые разные воины из разных миров. И мужчины, и женщины, и духи, жаждущие битвы, и вооруженные существа, каких я в жизни не видела, – ящеры и обезьяны, огромные птицы с отравленными шпорами, создания до того диковинные, что им невозможно подобрать имя на нашем языке. Кстати, в других мирах тоже есть ведьмы – вы об этом не знали, сестры? Я говорила с ведьмами из мира, похожего на наш, но во многом от него отличающегося, потому что эти ведьмы живут не дольше наших людей и среди них есть мужчины – ведьмы‑мужчины, которые летают, как мы…

Ведьмы из клана Серафины Пеккала слушали рассказ Руты Скади с недоверием и благоговейным ужасом. Но сама Серафина верила каждому ее слову, и ей не терпелось услышать, что было дальше.

– Ты видела лорда Азриэла, Рута Скади? Тебе удалось проникнуть к нему?

– Да, удалось, и это было нелегко, потому что он живет в самом центре всей этой кипучей деятельности и направляет ее во всех отношениях. Но я сделалась невидимой и отыскала дорогу в его личные покои, когда он собирался отходить ко сну.

Все ведьмы понимали, что случилось дальше, а для Уилла с Лирой это было еще тайной за семью печатями. Поэтому Рута Скади опустила эту часть истории и продолжала:

– Я спросила у него, зачем он собирает вместе столько сил и правда ли то, что мы о нем слышали, – действительно ли он бросил вызов Властителю, – и он рассмеялся.

«Значит, об этом говорят в Сибири?» – спросил он, и я сказала, что да, и на Свальбарде тоже, и во всех северных землях – я имею в виду на нашем севере; а затем поведала ему о нашем договоре и о том, как я покинула наш мир, чтобы найти его и все выяснить.

И он пригласил нас присоединиться к нему, сестры. Пополнить ряды его армии, которой предстоит сразиться с Властителем. Я всем сердцем желала тогда же принести ему присягу в верности за всех нас; я буду счастлива, если мой клан примет участие в этой войне. Он доказал мне, что мятеж, на который они отважились, справедлив – стоит только вспомнить, что делали слуги Властителя во имя его… И я подумала о детях в Больвангаре и о других ужасных пытках, которые видела в наших южных землях; а он рассказал мне о многих иных невероятных жестокостях, творимых во имя Властителя, – о том, как в некоторых мирах они пленяют ведьм и сжигают их живыми, сестры, – да‑да, они сжигают ведьм, таких же, как мы…

Он открыл мне глаза. Он показал мне вещи, которых я никогда прежде не видела, все ужасы и жестокости, которые совершаются во имя Властителя ради того, чтобы уничтожить всю радость и правду жизни.

Ах, сестры, как я хотела сразу ринуться в бой вместе со своим кланом!

Но я понимала, что сначала должна посоветоваться с вами, а затем полететь в наш мир и обсудить все с Йевой Каску, Рейной Мити и другими королевами ведьм.

Поэтому я невидимкой покинула его покои, нашла свою облачную сосну и пустилась в обратный путь. Но стоило мне отлететь немного от крепости, как поднялся сильный ветер; он зашвырнул меня в горы, и я была вынуждена искать убежище на высокой скале. Зная, какого рода существа живут на скалах, я снова обернулась невидимкой и услышала в темноте голоса.

Похоже, я наткнулась на гнездо самого старого из всех скальных мар. Он был слеп; другие мары принесли пищу – какую‑то вонючую падаль, найденную у подножия гор, – и теперь слушали его поучения.

«Дедушка, – сказали они, – долго ли ты живешь на свете?»

«Очень, очень долго. Когда я родился, людей еще и в помине не было», – отвечал он слабым, надтреснутым и дрожащим голосом.

«Правда ли, что скоро разразится величайшая битва за всю историю мира, дедушка?»

«Да, дети мои, – сказал он. – Самая последняя битва – и та будет не такой жестокой. Скоро мы наедимся досыта. Это будут дни довольства и изобилия для всех мар из всех миров».

«А кто победит, дедушка? Удастся ли лорду Азриэлу ниспровергнуть Властителя?»

«В армии лорда Азриэла миллионы воинов, собравшихся из разных миров, – отвечал им старый мара. – Эта армия крупнее той, что когда‑то уже сражалась с Властителем, и управляется она лучше. Что же касается войск Властителя, то их в сотни раз больше. Но Властитель уже в преклонном возрасте – он ведь гораздо старше меня, дети мои, – и его воины либо напуганы, либо чересчур самодовольны. Так что силы противников примерно равны, однако лорд Азриэл вышел бы из этой битвы победителем, поскольку он пылок и отважен, да к тому же уверен, что правда на его стороне. Но существует одно препятствие: у него нет Эзахеттра. А без Эзахеттра его и его армию ждет поражение. И тогда нам хватит пищи на долгие годы, дети мои!»

И он рассмеялся и начал глодать вонючую старую кость, которую ему принесли, и все остальные разразились ликующими воплями.

Можете представить себе, как внимательно я прислушивалась в надежде узнать еще что‑нибудь об этом Эзахеттре, но вой ветра заглушал все, и мне удалось расслышать только вопрос молодого мары: «Если лорду Азриэлу нужен Эзахеттр, почему он не призовет его?»

И старый мара ответил: «Лорд Азриэл знает об Эзахеттре не больше тебя, сын мой! Это шутка! Смейся громче, смейся…»

Я хотела подобраться к мерзким тварям поближе, чтобы лучше слышать, но тут силы мне изменили; я не могла больше оставаться невидимкой. Молодые мары увидели меня и закричали; мне пришлось спасаться бегством, и я ускользнула обратно в этот мир через невидимое окно в воздухе. Несколько мар полетели за мной – сейчас трое из них лежат вон там, на скалах, мертвые.

Но у меня нет сомнений в том, что мы нужны лорду Азриэлу, сестры. Кем бы ни был этот Эзахеттр, лорду Азриэлу нужны и мы! Мне очень хотелось бы сейчас же вернуться к лорду Азриэлу и сказать ему: «Не тревожься, ибо мы летим к тебе – мы, ведьмы севера, и мы поможем тебе победить…» Если ты согласна со мной, Серафина Пеккала, давай созовем на большой совет всех ведьм, из всех кланов до единого, и отправимся на войну!

Рута Скади закончила свою речь; Серафина посмотрела на Уилла, и ему почудилось, что она спрашивает у него позволения что‑то сказать. Но он не знал, что от него требуется, и она снова повернулась к Руте Скади.

– Мы не можем, – ответила она. – Сейчас наша задача – помочь Лире, а она обещала помочь Уиллу найти отца. Тебе лучше лететь обратно, с этим я согласна, но мы должны остаться с Лирой.

Рута Скади нетерпеливо мотнула головой.

– Что ж, должны – значит, должны, – сказала она.

Уилл лег на землю, потому что его рана не давала ему покоя – теперь она болела гораздо сильнее, чем тогда, когда была еще свежей. Вся рука у него вспухла. Лира тоже легла; Пантелеймон свернулся у ее шеи, глядел на костер из‑под полуприкрытых век и слушал сквозь сон, как беседуют ведьмы.

Рута Скади отошла немного вверх по берегу ручья, и Серафина Пеккала присоединилась к ней.

– Ах, Серафина Пеккала, тебе стоило бы посмотреть на лорда Азриэла, – тихо сказала латвийская королева. – Он величайший полководец на свете. Он помнит о своих войсках каждую мелочь. И подумай только, как дерзок его замысел – объявить войну создателю! Но кто, по‑твоему, этот Эзахеттр? Почему мы ничего о нем не слышали? И как нам заставить его примкнуть к лорду Азриэлу?

– Может быть, это вовсе не воин, сестра. Мы знаем так же мало, как тот скальный мара, который задавал вопросы. Может быть, старик, который ему отвечал, смеялся над его неведением. Похоже, это слово означает «погубитель Бога». Ты знала об этом?

– Так вдруг это мы и есть, Серафина Пеккала? И если я права, тогда насколько сильнее станут его войска, когда мы к ним присоединимся! Ах, как мне хочется поразить своими стрелами тех злодеев из Больвангара – из всех Больвангаров во всех мирах! Зачем они это делают, сестра? Во всех мирах слуги Властителя приносят детей в жертву своему жестокому богу! Зачем? Зачем?

– Они боятся Пыли, – сказала Серафина, – хоть я и не знаю, что это такое.

– А этот мальчик, которого ты нашла, – кто он? Из какого мира?

Серафина Пеккала рассказала все, что ей было известно об Уилле.

– Я не знаю, почему его роль так важна, – закончила она, – но мы служим Лире. А ее прибор говорит, что она должна помочь этому мальчику. И еще, сестра: мы пытались залечить его рану, но не смогли. Даже колдовской заговор не принес результата. Может быть, травы в этом мире не имеют такой целебной силы, как в нашем. Здесь слишком тепло, и кровяной мох не растет…

– Он странный, – сказала Рута Скади. – Он из того же теста, что и лорд Азриэл. Ты смотрела ему в глаза?

– Честно говоря, – ответила Серафина, – у меня не хватает на это смелости.

Две королевы молча сидели у ручья. Время шло; одни звезды заходили, другие вставали; со стороны лагеря донесся тихий вскрик, но все было спокойно – просто Лиру что‑то напугало во сне. Ведьмы слышали вдалеке рокот бури и видели, как над морем и подножием холмов вспыхивают молнии, но здесь непогода им пока не грозила.

После долгого молчания Рута Скади сказала:

– Эта девочка, Лира. Какова ее роль? Неужели она заключается лишь в том, чтобы помочь этому мальчику найти отца? Мне казалось, ей предстоит совершить нечто большее.

– Сейчас она должна помочь ему. А что касается будущего – да, ее роль гораздо важнее. Нам, ведьмам, давно известно, что она спасет мир от его роковой судьбы. Нам известно ее имя, которое так хочет узнать миссис Колтер, хотя пока это ей не удалось. Та ведьма, которую она пытала на корабле близ Свальбарда, едва не выдала его, но Ямбе‑Акка пришла к ней вовремя. Но теперь у меня возникла еще одна мысль: может быть, этот таинственный Эзахеттр и есть наша Лира? Не ведьмы, не ангелы, а всего лишь спящий ребенок? Вдруг именно она способна нанести Властителю роковой удар? А зачем бы еще миссис Колтер искать ее с таким упорством?

– Миссис Колтер была возлюбленной лорда Азриэла, – сказала Рута Скади. – А ведь Лира – их дитя… Если бы я выносила этого ребенка, какая ведьма из нее получилась бы! Она была бы королевой из королев!

– Тихо, сестра, – шепнула Серафина. – Слушай… И что это за свет?

Они встали, встревоженные тем, что кто‑то мог проскользнуть незамеченным мимо их караула, и увидели в лагере какой‑то странный блеск, совсем не похожий на отсвет костра.

Они неслышно побежали назад, по дороге вкладывая стрелы в луки, и вдруг остановились.

Все ведьмы спали на траве, рядом с Уиллом и Лирой. Но вокруг детей стояли ангелы – их было около десятка – и смотрели на них.

И тут Серафина поняла то, для чего в языке ведьм не было слова, – суть паломничества. Она поняла, почему эти существа готовы ждать тысячи лет и преодолевать огромные расстояния с единственной целью провести несколько мгновений рядом с теми, от кого многое зависит, и как это способно изменить всю их дальнейшую жизнь. Она поняла этих прекрасных паломников, созданных из разреженного света, стоящих вокруг девочки с грязным лицом, в клетчатой юбке, и мальчика с раненой рукой, который хмурился во сне.

Что‑то пошевелилось на шее Лиры. Пантелеймон, белоснежный горностай, сонно открыл черные глазки и огляделся без всякого испуга. Позже Лира будет думать, что все это ей приснилось. Видимо, Пантелеймон воспринял внимание ангелов к девочке как должное: вскоре он снова свернулся калачиком и смежил веки.

Наконец одно из небесных созданий расправило крылья. Прочие, хоть и стояли близко, сделали то же самое; их крылья соединились без малейшего сопротивления, проникли друг в друга, как лучи света, и вокруг спящих на траве детей образовалось сияющее кольцо.

Потом Наблюдатели по очереди взмыли в воздух; они поднимались вверх подобно языкам пламени и увеличивались в размерах, становясь огромными; но вскоре они оказались уже далеко и унеслись на север, как падающие звезды.

Серафина и Рута Скади мигом оседлали свои ветки и полетели следом, но тут же поняли, что за ангелами им не угнаться.

– Таких ты и видела, Рута Скади? – спросила Серафина, зависнув в воздухе и провожая взглядом катящиеся к горизонту крошечные огоньки.

– По‑моему, эти больше, но того же племени. У них нет плоти, ты заметила? Они состоят из чистого света. Должно быть, их ощущения совсем не похожи на наши… А теперь, Серафина Пеккала, я оставлю тебя и полечу к ведьмам из нашего мира, чтобы собрать их вместе. Когда мы встретимся снова, битва уже начнется. Желаю тебе всего наилучшего…

Они обнялись в воздухе, потом Рута Скади повернулась и полетела на юг.

Серафина посмотрела ей вслед, а затем обернулась, чтобы еще раз взглянуть на исчезающих вдалеке ангелов. Эти удивительные существа не вызвали в ней никаких чувств, кроме сострадания. Сколько же они теряют из‑за того, что им не дано ощутить ни землю под ногами, ни ветер в волосах, ни легкое покалывание звездного света на обнаженной коже! И она отломила крохотный кусочек от сосновой ветки, на которой сидела, и жадно, с наслаждением вдохнула острый смолистый аромат, а потом медленно спланировала обратно, к своим спящим у костра спутникам.

Поиск по сайту: