Глава 6. Тебе нужна только любовь

Я предполагал провести большую часть 1984 года, работая для кино, но от этих планов пришлось отказаться. Для начала в январе, снимаясь с братьями в рекламе пепси-колы, я чуть не сгорел. Пожар начался по чистой глупости. Мы снимались ночью, и я должен был спускаться по лестнице, держа в руках магниевые вспышки, которые должны были вспыхнуть по обе стороны от меня, чуть за спиной. Все казалось очень просто. Я иду вниз по лестнице, а огонь вспыхивает позади меня. Мы сделали несколько проб, на редкость удачных. Световой эффект от вспышек был отличный. Только позже я обнаружил, что магний — вопреки правилам безопасности — вспыхивал всего в двух футах от моей головы. И я должен был стоять между этих огней.

Тут Боб Джиральди, режиссер, подходит ко мне и говорит: — Майкл, ты слишком рано начинаешь спускаться. Мы хотим видеть тебя там, наверху лестницы. И запечатлеть тебя там, когда вспыхивают огни, так что задержись немножко.

Я и задержался, огни вспыхнули с обеих сторон, и от искр загорелись волосы. Я же, пританцовывая, спускался по лестнице, кружился и крутился, понятия не имея, что горю. Потом я, видно, что-то почувствовал, потому что руки сами поднялись к голове. Я понял, что горю, и упал, пытаясь сбить пламя. Тут Джермейн обернулся и увидел, что я лежу па земле. А так как перед этим раздался треск вспышек, он решил, что в меня кто-то выстрелил из толпы, потому что мы снимались перед большим скоплением публики. Во всяком случае, так ему показалось.

Мой охранник. Мико Брандо первым подскочил ко мне. И тут начался кошмар. Все словно с ума посходили. Никаким фильмом невозможно воспроизвести то, что творилось в ту ночь. Публика вопила, кто-то кричал: «Тащите лед!» Кто-то куда-то бежал. Люди орали: «Нет. нет!» Примчалась машина «скорой помощи», И когда меня в нее несли, я увидел чиновников компании «Пепси», сгрудившихся в углу, — вид у них был перепуганный. Помню, медики укладывали меня на носилки, а ребята из «Пепси» даже не подошли, до тот они были перепуганы.

Сам я находился в какой-то прострации, несмотря на ужасную боль. Смотрел на все будто со стороны. Мне сказали потом, что я был в шоке, но я отлично помню, как ехал в больницу, потому что в жизни не думал, что когда-нибудь меня повезут в машине «скорой помощи» с воющими сиренами. В юности мне всегда хотелось прокатиться таким образом. Когда мы подъехали к больнице, мне сказали, что у дверей уже собрались корреспонденты, и я попросил дать мне перчатку. Есть фотография, как я лежу на носилках и машу перчаткой.

Потом один из врачей сказал мне, что я чудом остался жив. Один из пожарных заметил в больнице, что в подобных случаях нередко загорается одежда. Может обгореть лицо, и человек вообще может сгореть заживо. Вот так-то. У меня были ожоги третьей степени — кожу прожгло почти до костей, так что заживление проходило нелегко, но мне, конечно, повезло очень.

Теперь-то мы знаем, что этот инцидент создал огромную рекламу компании «Пепси». Продажа пепси сразу пошла в гору. Представители компании пришли ко мне и предложили самое большое вознаграждение за всю историю рекламного дела. Гонорар был настолько велик, что вошел в «Книгу рекордов Гиннесса». Я сделал для «Пепси» еще одну рекламу под названием «Малыш» и немного досадил им, отказавшись участвовать в съемках, на которых они настаивали, так как считал, что они не сработают. Впоследствии, когда реклама оказалась очень удачной, представители компании сказали, что я был прав.

Я до сих пор помню, как были напуганы сотрудники «Пепси» в ночь пожара. Они думали, что теперь, когда американские ребята будут пить пепси, они будут вспоминать, как я горел, и им это отравит все удовольствие. Кроме того, сотрудники «Пепси» понимали, что я могу подать на них в суд, да и я мог бы — просто оказался шляпой. Самой настоящей шляпой. Мне тогда заплатили 1.500.000 долларов, которые я тут же передал Центру для обожженных имени Майкла Джексона, Мне хотелось что-то сделать для других обожженных, которых я видел в больнице, — так мне было их жаль.

За этим последовало турне «Виктори». За пять месяцев мы с братьями выступили пятьдесят раз.
Мне не хотелось ехать в это турне, и я сопротивлялся. Я считал, что разумнее остаться дома, но братья настаивали, и я поехал ради них. И сказал себе, что раз уж я в это ввязался, то должен вложить в исполнение всю душу.

В начале турнира многие мои предложения были отклонены, но когда ты выходишь на сцену, то уже не думаешь, как надо играть, — играешь и все, а я решил в этом турне вкладывать в каждое выступление всего себя. Я надеялся, что на меня придут смотреть даже те, кому я не нравлюсь. Я надеялся, что они услышат о нашем шоу и захотят его посмотреть. Мне хотелось, чтобы разговоры о шоу пошли как можно шире, и как можно больше народу пришло нас смотреть. Разговоры — лучшая реклама. Ничто с ними не сравнится. если кто-то, кому я доверяю, приходит ко мне и что-то хвалит, — я покупаюсь. Я чувствовал свою власть над публикой. Я был словно на вершине мира. Я был преисполнен решимости. Этим турне я как бы говорил: «Мы — высокая гора. И мы пришли приобщить вас к нашей музыке. У нас есть что сказать». В начале шоу нас поднимали на трапе из-под сцены, и мы потом спускались на нее по ступеням. Увертюра была волнующей и яркой, и мы сразу завладевали вниманием публики. Когда вспыхивали огни и зрители видели нас, поднимался такой шум, что казалось, рухнет крыша.

Мне приятно было снова выступать с братьями. Мы как бы заново переживали те дни, когда выступали группой «Пятерка Джексонов» и «Джексоны». Мы снова были все вместе. Вернулся Джермейн, и мы были на гребне популярности. Такого большого турне еще не было ни у одной группы, причем мы выступали на открытых стадионах. Но я с самого начала был разочарован. Мне хотелось взволновать мир так, как это еще никто никогда не делал, мне хотелось поковать что-то такое, чтобы люди сказали: «У-у! Вот здорово!»

В нашем шоу в этом турне я делал речитатив, и публика вторила мне. Я говорил: «Да-ди, да-ди», и зрители повторяли: «Да-ди, да-ди». Случалось, я это говорил, а они начинали топать. А когда весь зал топает, кажется, будто началось землетрясение. Ох, до чего же здорово, когда ты можешь так завести всех этих людей — целый стадион, и они делают то же, что делаешь ты. Ничего сильнее этого чувства в мире нет. Ты смотришь в публику и видишь совсем маленьких ребятишек, подростков, дедушек с бабушками, двадцатилетних, тридцатилетних. И все раскачиваются, все подняли руки, все поют. Ты просишь, чтобы включили счет, и ты видишь все эти лица, и ты говоришь: «Возьмитесь за руки», и они берутся за руки, и ты говоришь: «Встаньте» или «Хлопайте» и они делают то, что ты говоришь. Им хорошо, и они сделают все, что бы ты ни сказал. Им это нравится, и это так прекрасно, когда люди разных народов делают что-то вместе. В такие минуты я говорю себе: «Посмотри вокруг. А теперь посмотри на себя. Смотри. Смотри вокруг. Смотри, что ты сделал». О, это так прекрасно. Такая в этом сила. Незабываемые минуты.
Во время турне «Виктори» я появился перед аудиторией впервые со времен «Триллера», который вышел за два года до этого. Реакция бывала самая странная. Скажем, я сталкивался с людьми в коридоре, и они говорили: «Нет, это не он. Он же не может здесь оказаться». Меня это огорошивало, и я спрашивал себя: «А почему, собственно? Я же тут, па земле. Я ведь должен где-то быть. Почему не здесь?» Есть фанаты, которые считают тебя чуть ли не фантомом, чем-то бесплотным. И когда они тебя видят, им кажется, что это призрак или мираж. Мне случалось встречать поклонников, которые спрашивали, хожу ли я в уборную. Меня это смущает. Зрители приходит в такое возбуждение, что перестают сознавать, что ты такой же, как они. Правда, я могу это понять, потому что и у меня, наверное, было бы такое же чувство, если бы я встретил Уолта Диснея или Чарли Чаплина. Турне «Виктори» начиналось в Канзас-Сити. Там было наше первое выступление. Вечером мы шли мимо бассейна нашего отеля, и Франк Дилео поскользнулся и свалился туда. Все, видевшие это, переполошились. Кое-кто смутился, а я захохотал. Дилео не ушибся, и вид у него был такой удивленный. Мы перепрыгнули через низкую ограду и безо всякой охраны пошли по улице. Люди, казалось, не могли поверить, что мы вот так гуляем среди них.
Потом, когда мы вернулись в отель, Билл Брэй, неизменный начальник нашей охраны, только покачал головой и посмеялся, послушав рассказ о наших приключениях.

Билл — человек очень осторожный и настоящий профессионал, он никогда поволнуется по поводу того, что уже произошло. Он сопровождает меня всюду и порою бывает моим единственным спутником в кратковременных поездках. Я не могу представить себе жизнь без Билла — он теплый и смешной и обожает жизнь. Он великий человек.

В Вашингтоне но время турне мы с Фрэнком стояли как-то на балконе, а он, надо сказать, отличается большим чувством юмора и обожает всякие проделки. Мы поддразнивали друг друга, и я стал вытаскивать из его кармана сотенные банкноты и кидать их вниз прохожим. Внизу началось столпотворение. Фрэнк пытался остановить меня, но мы оба хохотали при этом до упаду. Мне вспомнились наши проделки с братьями ко время турне. А Фрэнк послал вниз наших охранников, чтобы они попытались найти банкноты, которые затерялись в кустах.

В Джексонвилле местная полиция чуть не убили нас — мы столкнулись, когда ехали на стадион, находившийся всего в четырех кварталах от нашего отеля. Когда мы перебрались в другую часть Флориды, на меня неожиданно напала хандра, что, как я писал раньше, бывает со мной во время турне, и я решил подшутить над Фрэнком, Я предложил ему зайти ко мне в номер, а когда он вошел, предложил угоститься дыней, которая лежала на столике в противоположном конце комнаты. Фрэнк пошел взять себе кусочек и споткнулся о моего удава по имени Мускул, который был тогда со мной. Мускул совершенно безобиден, но Франк терпеть не может змей и заорал, как резаный. Я схватил удава и стал гоняться за ним по комнате. Фрэнк запаниковал, выскочил из комнаты и выхватил у охранника пистолет с намерением пристрелить Мускула. Охранник с трудом утихомирил его. Потом Фрэнк сказал мне, что всерьез намеревался прикончить змею. Я обнаружил, что многие крутые ребята боятся змей.

Во время поездки по Америке мы сидели взаперти в наших отелях — совсем как в прошлом. Мы с Джсрмейном и Рэнди брались за старые фокусы — наполняли ведра водой и выливали ее с балконов на людей, сидевших в открытых кафе далеко внизу. Мы жили так высоко, что вода, не долетая до земли, превращалась в туман. Все было, как в старые дни — мы изнывали от скуки, запирались в отелях от поклонников и никуда не могли выйти из-за усиленной охраны.
Но бывали и такие дни, когда мы очень веселились. В этом турне у нас было довольно много свободного времени, и мы пять раз устраивали вылазки в Диснейленд. Однажды мы остановились там в отеле, и произошло нечто поразительное. Я этого никогда не забуду. Я стоял на балконе, откуда открывался прекрасный вид. Народу внизу была уйма. Такая густая толпа — не протолкнешься. И вдруг кто-то в этой толпе узнал меня и начал выкрикивать мое имя. И тысячи людей принялись скандировать; «Майкл! Майкл!», эхо разносило это по всему парку. Они скандировали и скандировали, так, что мне пришлось приветствовать их, иначе было бы невежливо. Тогда поднялся настоящий рев, и я сказал: «Ох, до чего же здорово! Как. прекрасно!» Это вознаградило меня за все усилия, которые я вложил в «Триллер», за все мои слезы, и мечты, и работу над песнями, за такую усталость, что и чуть не засыпал у микрофона, — вознаградило за все.

Случилось, я приходил в театр посмотреть какую-нибудь пьесу, и все начинали аплодировать. Просто показывали, как рады меня видеть. Я понимаю, что люди ценят меня, и чувствую себя в такие минуты очень счастливым. Значит, недаром я трудился.

Турне «Виктори» первоначально должно было называться «Последний занавес», так как мы понимали, что это будет наше последнее турне вместе. И потом мы решили не делать на этом акцента.

Я получил большое удовольствие от этого турне. Я знал, что оно будет длинным, по под конец оно показалось мне уж слишком затянутым, Самым для меня приятным было то, что среди публики бывали дети. Каждый вечер я видел шикарно разодетых детишек. И все они были ужасно взволнованы. Дети действительно вдохновляли меня во время турне, — дети всех национальностей и возрастов. Я с детских лет мечтал объединить людей всего мира при помощи музыки и любви. У меня до сих пор мурашки идут по коже, когда я слышу: «Все, что тебе нужно, — это любовь» в исполнении «Битлз». Я всегда мечтал, чтобы эта песня стала гимном всего мира.
Мне понравилось, как мы выступали в Майами, да и вообще все время, что мы там провели. Отлично было и в Колорадо. Некоторое время мы отдыхали на «Карибском ранчо», но совсем недолго. Ну а потом был Нью-Йорк, и это, как всегда, нечто бесподобное. На наши выступления пришел Эммануэл Льюис, а также Йоко, Шин Леннон, Брук и много наших добрых друзей. Сейчас, оглядываясь назад, я могу сказать, что встречи вне сцены запомнились не меньше, чем сами концерты. Во время этих представлений и обнаружил, что способен вести себя предельно раскованно. Помню, я сбрасывал с свой пиджак, размахивал им и швырял в публику. Костюмеры возмущались, а я. вполне откровенно говорил: «Извините, но я просто ничего не могу с этим поделать, не могу сладить с собой, что-то на меня накатывает, и хотя я знаю, что не должен так поступать, но просто не могу с собой сладить. Такая радость, такое чувство общения переполняет тебя, что хочется поделиться всем, что имеешь».

Во время турне «Внктори» мы узнали, что моя сестра Дженет вышла замуж. Все боялись мне об этом сказать, потому что мы с Дженет были очень близки. Я был потрясен, я ведь всегда опекал ее. Маленькая дочка Куинси Джонса сообщила мне эту весть.

У меня всегда были на редкость близкие отношения со всеми тремя моими красавицами сестрами. Латойя поистине удивительный человек. С ней очень легко, и она презабавная. Войдешь к ней в комнату — а сесть на диван нельзя, на кровать — нельзя, по ковру ходить нельзя. Это правда. Иначе она тут же выставит тебя из комнаты. Она хочет, чтобы у нее царил идеальный порядок, Я ей говорю: «Но приходится же иной paз ходить по ковру», а она не хочет, чтобы на нем остались следы. Если ты за столом кашлянул, она тут же прикроет свою тарелку. Если чихнул, — лучше и не думать, что будет. Такая уж она есть. Мама говорит, она сама была такой.

А Дженет — наоборот, заправский мальчишка. Долгое время она была моим лучшим другом в семье. Вот почему меня прямо убила весть о том, что она выходит замуж и уезжает от нас. Нас многое объединяло. У нас были одинаковые интересы, одинаковое чувство юмора. Когда мы были помоложе, в свободные дни мы, не успев проснуться, составляли программу на день. Обычно это выглядело так: ОДЕТЬСЯ, НАКОРМИТЬ ЖИВОТНЫХ, ПОЗАВТРАКАТЬ, ПОСМОТРЕТЬ МУЛЬТЯШКИ, СХОДИТЬ В КИНО, ПОЙТИ В РЕСТОРАН, СНОВА СХОДИТЬ В КИНО, ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ И ПОЙТИ КУПАТЬСЯ. Это было в нашем представлении прекрасным времяпрепровождением. А вечером мы, бывало, просмотрим список и вспоминаем, сколько мы за день получили удовольствия.

Хорошо было с Дженет: все, что нравилось одному, нравилось другому. Вкусы у нас были одинаковые. Иногда мы читали друг другу. Словом, она была как бы моя двойняшка.
А вот с Латойей мы были совсем разные. Она даже не желала кормить животных — от одного их запаха ей становилось дурно. И никакого кино. Она не понимала, чем меня могли привлекать «Звездные войны» или «Рукопашные схватки», или «Челюсти». Нам нравились прямо противоположные фильмы.

С Дженет же, если она была рядом, а я в этот момент не работал над чем-то, мы не разлучались. Но я понимал, что со временем у нас появятся разные интересы и привязанности. Это неизбежно.
Ее брак, к несчастью, длился недолго, но сейчас она снова счастлива. Я думаю, брак может быть чем-то чудесным, если люди правильно выбирают себе пару. Я верю в любовь — очень даже верю. Как можно в нее не верить, если сам ее испытал? Я верю в человеческие отношения. Я знаю, настанет день, я найду нужную женщину и женюсь. Я часто думаю о том, как хорошо иметь детей, — приятно ведь, когда у тебя большая семья, тем более что я сам вышел из такой. Раздумывая о будущей семье, я хочу, чтобы у меня было тринадцать детей.

А пока работа занимает почти все мое время и требует затраты большей части моих сил. Я все время работаю. Я люблю творить и выдавать новые идеи. Что же до будущего, — «Que sera, sera», — время покажет. Трудно мне будет от кого-то зависеть, но я могу себе это представить. А пока еще столько хочется сделать, и впереди еще столько работы.

Я не могу совсем уж не обращать внимания па критику, которая порой раздается в мой адрес. Журналисты, похоже, готовы сказать что угодно, лишь бы продать свою газету, Они говорят, что я сделал операцию на глазах, чтобы они стали больше и что я хочу стать почти белым. Почти белым? Что за странное заявление! А пластическую хирургию не я выдумал. Она уже давно существует. И много отличных, премилых людей делали пластические операции. Никто не пишет об этом и не критикует их за это. А потому такая критика несправедлива. Большая часть того, что печатают, сплошной вымысел. Прямо-таки хочется иной раз спросить: «Что произошло с правдой? Она вышла из моды?»

В конечном счете главное — остаться верным себе и тем, кого ты любишь, и работать вовсю. Я хочу сказать: работать так, будто завтра не настанет. Тренироваться. Добиваться. Я имею в виду тренироваться по-настоящему и максимально разрабатывать свой талант. Быть лучшим в том, что ты делаешь. Знать больше в своей области, чем кто-либо другой, живущий на земле, использовать орудие своего ремесла, будь то книги или сцена, на которой ты танцуешь, или вода, в которой плаваешь. Это — твое. И я всегда стараюсь об этом помнить. Много думал я об этом и во время турне «Виктори».

Под конец я почувствовал, что во время этого турне затронул сердца многих. Не вполне в той мере, в какой хотелось бы, но я чувствовал, что это придет потом, когда я стану выступать самостоятельно и сниматься. Все деньги, которые я зарабатывал, я отдавал на благотворительность, включая Фонд для обожженных, созданный мной после пожара на съемках рекламы Пепси-Колы. В тот год мы пожертвовали свыше четырех миллионов долларов. В этом был для меня смысл турне «Виктори» — дать больше людям.

После турне «Виктори» я начал задумываться о своей дальнейшей карьере, продумывая все тщательнее обычного. Из более раннего турне я вынес один урок и все время помнил о нем, когда встречались трудности.

Много лет тому назад у нас было турне, где менеджером был один малый, который обобрал нас, но в то же время кое-чему меня научил. Он сказал мне тогда: «Слушай, те, кто тебя окружает, работают на тебя, а не ты на них. Ведь ты же им платишь».

Он повторял это не раз. И под конец я начал понимать, что он имеет в виду. Это было для меня нечто совершенно новое, потому что в «Мотауне» мы были не хозяева — все делалось за нас. Другие принимали за нас решения. И это давило на психику. «Ты должен быть так-то одет. Ты должен исполнять такие-то песни. Ты идешь сюда. Ты даешь такое-то интервью и выступаешь с таким-то шоу на телевидении». Так было. Нас никто не спрашивал. А когда тот парень сказал мне, что решаю все я, я наконец проснулся. И понял, что он прав.

Словом, несмотря на все, я должен быть благодарным тому парню.

Идеи снять меня в «Капитане Эо» родилась в студии Диснея, пожелавшей выпустить картину с моим участием для своего парка. Они сказали, им все равно, что я буду делать, лишь бы это было что-то оригинальное. У нас состоялся подробный разговор, и я сказал им, что Уолт Дисней — мой герой и что я очень интересуюсь историей и философией Диснейленда. Мне хотелось сделать с ними что-то такое, что понравилось бы самому мистеру Диснею. Я прочел не одну книгу об Уолте Диснее и его творческой империи, и мне было очень важно сделать что-то в его стиле.
В общем, они предложили мне сняться, и я согласился. Я сказал, что хотел бы работать с Джорджем Лукасом и Стивеном Спилбергом. Стивен оказался занят, так что Джордж привлек к работе Фрэнсиса Форда Копполу, и так сложилась съемочная группа «Капитана Эо»,
Я раза два летал в Сан-Франциско к Джорджу на его «Поднебесное ранчо», и постепенно мы написали сценарий для небольшого фильма, в котором должны были использовать последние достижения стереотехники. У зрителей, когда они будут смотреть «Капитана Эо», должно возникать такое впечатление и ощущение, будто они летят на космическом корабле. «Капитан Эо» — это фильм о том, как музыка может изменить и переделать мир. Название придумал Джордж (Эо по-гречески — «заря»). Молодой парень отправляется с поручением на нашу несчастную планету, где правит злобная королева. Ему поручено принести обитателям этой планеты свет и красоту. В апофеозе фильма — победа добра над злом.

Работа над «Капитаном Эо» укрепила мое положительное отношение к работе в кино, и я понял отчетливее, чем прежде, что мое будущее, по всей вероятности, связано со съемками и фильмах. Я люблю кино, всегда любил его — с самых малых лет. Ты можешь перенестись в совсем иной мир и в течение двух часов находиться там. Фильмы могут увести тебя куда угодно. Это мне в них и нравится. Я могу сесть и сказать себе: «О'кей, все остальное перестает для меня существовать, уведи меня в какое-нибудь чудесное место и заставь забыть все мои тревоги и заботы, и повседневные дела».

Я люблю также находиться перед 35-миллиметровой камерой. Я часто слышал от братьев: «До чего же я буду рад, когда кончится эта съемка», и никак не мог понять, почему они не любят сниматься. А мне было интересно все, я старался научиться, глядя на то, чего добивается режиссер, что делает осветитель. Мне хотелось знать, как ставят свет и почему режиссер по многу раз снимает одну и ту же сцену. Интересно было слышать, какие изменения делаются в сценарии. Все это было частью моего образования в области кинопроизводства. Рождение новых идей волнует меня, а кино, похоже, страдает сейчас от отсутствия таковых — столь многие люди делают одно и то же. Большие студии напоминают мне нашу работу в «Мотауне», которая так нас раздражала: от вас ждут простейших решений, хотят, чтобы все делалось по установленным канонам, наверняка — только публике, конечно, от этого скучно. Сколько людей заняты тем, что делают одни и те же банальные картины, а вот Джордж Лукас и Стивен Спилберг — исключение.
Я попытаюсь внести в это что-то новое. Когда-нибудь я постараюсь все изменить,
Я очень сдружился с Марлоном Брандо и всецело доверяю ему. Не могу и перечислить, сколь многому он меня научил. Мы часами сидели с ним за беседой. Он много всего рассказал мне про кино. Актер он изумительный, работал со многими великими людьми, актерами и операторами. Меня поражало, с каким уважением он относится к художественной стороне фильма. Он для меня, как отец.

Так что делать фильмы — моя мечта номер один, но есть у меня и другие мечты.

В начале 1995 года мы выступили с песней «Мы — это весь мир» на вечере «звезд», проходившем после вручения мне премии «Американской музыки». Я написал эту песню с Лайонелом Ричи после того, кик увидел жуткий документальный фильм о голодающих в Эфиопии и Судане.
В ту пору я обычно просил мою сестру Дженет зайти со мной в какое-нибудь помещение с интересной акустикой, например, в чулан или в ванную, и там пел ей — брал всего одну ноту. Это была песня без слов, да и вообще не песня, — я просто напевал с закрытым ртом. И спрашивал:

— Дженет, вот ты слушаешь меня и что тебе представляется? Что тебе представляется, когда ты слышишь этот звук?

И в тот раз она сказала:

— Дети, умирающие в Африке.
— Правильно, именно это и было моим посылом.

И она сказала:

— Ты создаешь представление об Африке. Создаешь представление об умирающих детях.
Так родилась песня «Мы — это весь мир». Мы заходили с Дженет в темную комнату, и я пел. Мне кажется, именно так должны поступать певцы. Надо уметь выступать и доводить наше искусство до публики даже в темной комнате. Мы многое утратили из-за телевидения. А мы должны трогать сердца людей без всей згой изощренной техники, без картинки, с помощью одного только звука.
Я ведь выступал перед публикой с тех пор, как себя помню. И я знал много секретов, много всяких хитростей.

«Мы — ЭТО весь мир» Я считаю песней с большим внутренним содержанием, но содержанием особым. И я горжусь тем, что принимал участие в ее исполнении и был одним из выступавших в тот вечер. Нас объединяло желание сделать что-то особенное. А такая песни помогали сделать мир лучше для тех, кто в нем живет, и показать голодающим, что мы небезразличны к их судьбе и хотим помочь.

Мы получили несколько премий «Грэмми», а «Мы — это весь мир» наряду с «Билли Джин» стала в облегченном варианте звучать в лифтах. С тех пор, как я написал эту песню, я всегда считал, что ее должны петь дети. И когда я наконец услышал ее в исполнении детей в версии Джорджа Дьюка, я чуть не расплакался. Это была лучшая версия из всех, какие я слышал.

После «Мы — это весь мир» я опять решил исчезнуть с глаз публики. Два с половиной года я почти все время занимался записями того, что исполнял в «Триллере»: В результате вышел альбом под названием «Плохой».

Почему понадобилось столько времени, чтобы записать пластинки для этого альбома? Дело в том, что мы с Куинси решили сделать действительно идеальный альбом — насколько это в человеческих силах. А человеку, стремящемуся к идеалу, нужно время: он кроит и перекраивает, и лепит, пока произведение не принимает идеальную форму. Он не выпускает его из рук, пока не будет удовлетворен, — иначе просто не может.

Если не получается, выбрасываешь материал и начинаешь делать заново, работаешь, пока не получится как надо. А когда приближение к идеалу достигнуто, откладываешь готовый материал. Просто необходимо доводить все до конца — в этом секрет успеха. В этом разница между пластинкой, занимающей в списке хитов тридцатое место, и пластинкой, которая, заняв первое место, удерживает его в течение недель, она должна быть хорошей. Если она хороша, то держится в списке, и весь мир, поражаясь этому, лишь гадает, когда она сойдет.

Мне трудно объяснить, как мы с Куинси Джонсом работаем над альбомом. Я пишу песни и музыку, затем является Куинси и вытягивает из меня все, на что я способен. Вот и все. Куинси слушает меня и вносит поправки. Скажет: «Майкл, здесь надо изменить», и я вношу в текст изменение. Он наставляет меня и помогает творить, помогает выдумывать, работает со мной над новым звучанием, новым видом музыки.

И мы с ним ссоримся. Во время записи альбома «Плохой» о некоторых вещах нам так и не удалось договориться. Вообще, если мы спорим, то спорим по поводу последних достижений в технике. Я говорю: «Куинси, понимаешь, музыка ведь не стоит на месте. Я хочу, чтобы ударные звучали так, как играют сейчас, и я хочу идти в их звучании дальше». После чего мы продолжаем запись и создаем такую пластинку, какую только в состоянии создать.

Мы никогда не пытались потворствовать вкусам толпы. Главной нашей заботой всегда было качество. Люди не станут покупать подделку, они покупают лишь то, что им нравится. Если ты тратишь время на то, чтобы сесть в машину, поехать в музыкальный магазин и выложить свои деньги на прилавок, тебе должно действительно нравиться то, что ты покупаешь. Ты не говоришь: «Я сделаю песню в стиле кантри для рынка кантри, а песшо в стиле рока для другого рынка» или что-то подобное. Мне, к примеру, близки все стили в музыке. Я люблю некоторый песни в стиле рока и некоторые песни в стиле кантри, и некоторые — в стиле поп, и вес пластинки старого рок-н-ролла.

Мы исполняли песню в стиле рока под названием «Надо победить». Мы пригласили Эдди ван Хайлкна играть на гитаре, так как знали, что он лучший гитарист. Альбомы надо создавать для людей всех национальностей и всех вкусов в музыке.

В общем-то многие песни складываются сами собой. Ты вдруг скажешь: «Вот то, что нужно. Так оно и будет». Конечно, не у каждой песни есть танцевальный ритм. К примеру, «Рок с тобой» не отличается хорошим танцевальным ритмом. Она была создана для старомодного исполнения рока. У нее не тот ритм, что у «Не останавливайся» или «Трудись день и ночь», или хотя бы «Начнем с чего-то» — такие песни вгоняют тебя в пот, когда ты исполняешь их перед танцующими.

Мы долго работали над «Плохим». Не один год. В конечном счете наш труд оказался не напрасным, и мы довольны тем, чего сумели достичь, но потрудиться пришлось изрядно. Напряжение было огромное, потому что мы состязались сами с собой. А очень трудно создать что-то, когда знаешь, что состязаешься сам с собой, потому что, каково бы ни было твое собственное отношение, люди-то всегда будут сравнивать альбом «Плохой» с фильмом «Триллер». Ты, конечно, можешь сказать: «О, забудем про «Триллер», но ведь другим не прикажешь.
Я лично от этого только выигрывал, потому что я всегда лучше выкладываюсь, когда на меня что-то давит.

«Плохой» — это песни об улице. Песня о мальчишке из плохого района, которого отправляют учиться в частную школу. Он возвращается на свою улицу во время каникул, и местные ребята начинают его задирать. Он ноет: «Я плохой, вы плохие, кто же плохой, а кто хороший?» И говорит — когда ты сильный и добрый, вот тогда ТЫ ПЛОХОЙ.

«Человек в зеркале» несет в себе глубокую мысль. Я люблю эту песню. Если бы Джон Леннон был жив, эта песня могла бы относиться к нему; в ней говорится, что если хочешь сделать мир лучше, то прежде всего должен совершенствоваться и меняться сам. Об этом же говорил и Кеннеди: «Не спрашивайте, что может сделать для вас страна, — спрашивайте себя, что можете сделать для страны вы». Если хочешь, чтобы мир стал лучше, посмотри на себя и меняйся. Начни с человека в зеркале. Начни с самого себя. Не оглядывайся на других. Начинай с себя.

Это действительно так. Именно это хотел сказать Мартин Лютер Кинг — и Ганди тоже. И в это я верю. Слава может стать тяжким грузом. И стоит ли слава того, чтобы платить за нее такую цену? Если учесть, что ты действительно всегда на виду. Ты и шагу не можешь ступить, не приняв предварительно определенных мер. Средства массовой информации печатают все, что бы ты ни сказал. Они сообщают обо всем, что бы ты ни сделал. Они знают о малейшей твоей покупке, о том, какие фильмы ты смотришь, — знают все. В какую я иду библиотеку, они потом напечатают названия книг, которые я смотрел. Однажды во Флориде газета напечатала весь график моего дня — все, что я делал с десяти утра до шести утра следующего дня: «После этого он сделал это, а после этого — вот это, ом поехал туда, потом ходил по домам, потом он...».

Помню, я подумал тогда: а что, если бы я попытался сделать такое, чего не хотел бы видеть потом напечатанным в газете? Вот она — цена славы.

Мне кажется, публика имеет обо мне искаженное представление. Хотя пресса и бдительно следит за мной, у читателей нет ясного или полного представления о том, что я такое. Случается, полуправду выдают за факт, и часто происшедшее излагают лишь наполовину. То же, что опущено, как раз и бросает иной раз свет на напечатанные факты и делает их менее сенсационными. В результате некоторые люди, видимо, считают, что я не сам принимаю решения о своей дальнейшей карьере. Ничто не может быть дальше от истины.

Меня обвиняли в том, что я помешан на скрытности, и это правда. Если ты известен, на тебя вечно пялятся. За тобой наблюдают. Это можно понять, но это далеко не всегда приятно. Вы можете спросить, почему я часто появляюсь в темных очках, и я скажу — лишь потому, что мне неприятно все время видеть, как на меня пялятся. Это уловка, позволяющая хоть немного скрыться от праздного любопытства. Когда мне вырвали зуб мудрости, дантист надел на меня повязку, чтобы я по пути домой не наглотался микробов. Мне понравилась эта повязка. Это было здорово — куда лучше, чем темные очки, — и я какое-то время смеха ради ходил в ней. Я так мало принадлежу себе в жизни, что мне хочется скрыть хоть частицу себя, хоть немного отдохнуть от людей. Это может показаться странным, я знаю, но я люблю уединение.

Не могу сказать, нравится мне или не нравится быть знаменитым, но я, безусловно, люблю достигать намеченной цели. Люблю не только дойти до отметки, которую себе установил, но и превзойти ее. Это так здорово, когда делаешь больше, чем задумал. Лучше ничего быть не может. Я считаю, что очень важно ставить себе цель. Тогда ты знаешь, к чему стремишься и каким образом хочешь этого добиться. Если же ты себе не ставишь цели, то никогда и не будишь знать, достиг ты отметки или нет.

Я иногда шучу, что ни у кого не просил разрешения петь или танцевать, и это правда. Мне повезло, что у меня есть такие способности. Я каждый день благодарю за это Бога. И стараюсь развить в себе то, что Он мне дал. Я считаю, что обязан это делать.

Вокруг столько всего, за что мы должны быть благодарны. Не Роберт ли Фрост написал, что в каждом листочке можно увидеть целый мир? Я думаю, это правда. Это и притягивает меня к детям. Они все подмечают. Они не пресыщены. Их волнует то, что нас уже давно оставляет равнодушными. Он и естественные, раскованные. Я люблю быть с ними. В доме у нас всегда полно детей, и мы им всегда рады. Они как бы подзаряжают меня энергией — уже самим своим присутствием. У них на все такой свежий взгляд, они так открыты всему. Это и делает детей творчески активными. Они не стеснены правилами. Рисунок вовсе не должен быть в центре листа бумаги, небо необязательно должно быть голубым. Они и людей приемлют как они есть. Единственное, чего они требуют — это чтобы с ними хорошо обращались и любили их. Да я думаю, все мы этого хотим.

Мне хотелось бы думать, что и дети, с которыми я встречаюсь, черпают во мне вдохновение. Я хочу, чтобы дети любили мою музыку. Их одобрение значит дли меня очень много. Дети всегда знают, какая песня станет хитом. Встречаются детишки, которые еще и говорить-то не умеют, а уже чувствуют ритм. Чудно. Но они — публика крутая, собственно, самая крутая. Сколько родителей подходили ко мне и говорили, что их малыш знает «Надо победить» и обожает «Триллер». А Джордж Лукас сказал, что первыми словами его дочки были «Майкл Джексон». Я почувствовал себя на вершине блаженства, когда он это сказал.

Я провожу много свободного времени — ив Калифорнии, и во время поездок, — посещая детские больницы. Я счастлив, что могу хоть немного скрасить детишкам день, просто наведавшись к ним и поговорив с ними, послушав, что они хотят мне сказать. — это им помогает, и они чувствуют себя лучше. Детишкам так тяжело болеть. И меньше всего они этого заслуживают. Они часто даже не могут понять, что с ними происходит. Мне это переворачивает всю душу. Мне всегда хочется их обнять и постараться сделать так, чтобы все у них было хорошо. Случается, больные дети приходят ко мне домой или в мой номер в отеле, когда я в поездках. Кто-нибудь из родителей связывается со мной и спрашивает, не может ли его ребенок побыть со мной несколько минут. Жизнь — штука слишком ценная и слишком короткая, и надо протягивать людям руку, если можешь.

Знаете, когда в юности у меня были проблемы с кожей и я ходил в прыщах, именно дети не отворачивались от меня. Только они понимали, — даже если и не узнавали меня, — что я уже не крошка Майкл. Я этого никогда не забуду. Дети — чудесные существа. Если бы моя жизнь состояла лишь в том, чтобы помогать детям и радовать их, этого было бы для меня вполне достаточно, Дети — народ удивительный. Удивительный.

Моя жизнь хорошо организована. У меня совершенно исключительные помощники, и они поставляют мне всю информацию о том, что происходит в «Эм-Джи-Джи продакшн», а я уже делаю выбор и принимаю решение. Что до моего творчества, то в эту область я никого не допускаю и получаю от этой стороны своей жизни не меньшее удовольствие, чем от других.
По-моему, пресса сделала из меня этакого пай-мальчика, и мне это не правится. Бороться с этим трудно, так как обычно я избегаю говорить о себе. Я человек застенчивый. Это правда. Я не люблю давать интервью или выступать на «круглых столах». Когда издательство «Даблдэй» предложило мне написать эту книгу, я сразу заинтересовался: это дало мне возможность рассказать о моих чувствах в собственной книге, своими словами и своим голосом. Надеюсь, это поможет прояснить некоторые неверные представления обо мне.

Каждый человек многогранен, и я не исключение. На публике я часто стесняюсь и замыкаюсь в себе. Конечно, вдали от камер и пристальных взглядов я другой. Мои друзья, такие люди, которые работают со мной, знают другого Майкла, которого мне трудно вытащить «на публику».

А вот когда я на сцене, я преображаюсь. Во время выступлении я раскрепощаюсь. Я полностью владею сценой. И ни о чем больше не думаю. Стоит мне выйти па сцену, — и я уже знаю, что хочу делать, и наслаждаюсь каждой минутой. Там я бываю по-настоящему раскован. Совершенно раскован. И это приятно. Так же раскованно я чувствую себя и в студии. Я знаю, когда у меня получается. А если не получается, — знаю, как поправить дело. Все должно быть к месту, и если это так, тебе хорошо, ты чувствуешь, что чего-то достиг. Никто не думал, что я смогу писать тексты для песен. Поэтому, когда начали появляться мои песни, все смотрели на меня с таким видом, будто хотели спросить: «Кто на самом-то деле это написал?» Не знаю, как они себе это представляли, — может, считали, что кто-то сидит у меня в гараже и пишет за меня песни? Но время все прояснило, ведь приходится доказывать людям, что ты что-то можешь, а столь многие не хотят верить. Я слышал рассказы о том, как Уолт Дисней в самом начале ходил из студии в студию, безуспешно пытаясь продать свои работы — всюду ему отказывали. А когда ему, наконец, дали возможность попробовать себя, все увидели, что он — величайший талант на земле.
Если с тобой поступают несправедливо, это иногда только придает тебе силы и решимости. Рабство — страшная вещь, но когда черные в Америке наконец избавились от него, они вышли из этих испытаний более сильными. Они знали, каково это, когда твой дух сломлен и другие люди распоряжаются твоей судьбой. Они никогда этого больше не допустят. Вот такой силой я восхищаюсь. Люди, обладающие ею, могут постоять за себя и вкладывают в нее свою душу и все физические силы в то, во что верят. Меня спрашивают, какой я. Надеюсь, эта книга ответит на некоторые вопросы, но может помочь и следующее. Мой вкус в музыке — эклектическая машина. К примеру, я люблю классическую музыку. Я обожаю Дебюсси. Прелюдию к «Послеполуденному отдыху фавна» и «Лунный свет». И люблю Прокофьева, Я могу слушать «Петю и волка» снова и снопа — без конца. Во все времена одним из моих любимых композиторов был Копленд. «Парень Билли» — изумительный балет. Я много слушаю Чайковского. Сюита из «Щелкунчика» — любимое мое произведение. У меня большая коллекция пластинок с песнями из разных шоу — Ирвинга Берлина, Джонни Мерсера, Лернера и Лови, Гарольда Арлена, Роджерса и Хачмсрстейна и великого Холлапд-Донье-Холланда, Я, право же, восхищаюсь всеми ими. Из еды я люблю мексиканскую пищу. Я вегетарианец, а потому, по счастью, больше всего люблю свежие фрукты и овощи. Я люблю игрушки и побрякушки. Люблю быть в курсе всех новинок. И если вижу что-то действительно замечательное, — покупаю.

Я обожаю обезьян, особенно шимпанзе. Мой шимпанзе Плевака доставляет мне уйму удовольствии. Я люблю брать его с собой в турне и поездки. Он замечательно развлекает меня и большой мой любимец.

Я люблю Элизабет Тзйлор. Меня вдохновляет ее мужество. Она столько всего перенесла — и выстояла. Многое выпало на ее долю, и она вышла ни всех испытаний с высоко поднятой головой, она особенно близка мне потому, что оба мы с детства стали «звездами». Во время нашего первого разговора по телефону она снизала, что у нес такое чувство, будто она уже много лег знает меня. Такое же чувство было и у меня. Близким моим другом является также Кэтрин Хепберн. Сначала я боялся с ней встретиться. Впервые мы обменялись с ней несколькими фразами, когда я приехал на съемки «У золотого пруда», куда меня пригласила Джейн Фонда. Кэтрин Хепберн предложила мне поужинать вместе на следующий вечер. Я считаю, что мне очень повезло. С тех пор мы часто ездим друг к другу в гости и поддерживаем тесные отношения. Вспомните, ведь Кэтрин Хепберн заставила меня снять темные очки при вручении премии «Грэмми». Она имеет на меня большое влияние. Это тоже человек сильный и любящий уединение.

Я убежден, что актеры должны стараться быть сильными, чтобы подавать пример публике. Можно только поражаться тому, что способен сделать человек, стоит ему только постараться. Если на тебя что-то давит, используй это чтобы выступить еще лучше. Актеров делает сильными и хорошими публика.

В прошлом среди актеров часто встречались трагические фигуры. Многие по-настоящему великие таланты страдали от гнета обстоятельств и от наркотиков, а в особенности, от пьянства — иные даже умирали. Это гак грустно. Ты чувствуешь себя обманутым, когда твой кумир вместо того, чтобы расти на твоих глазах, — исчезает. Можно только догадываться, что могли бы нам дать Мэрилин Монро или Джимми Хендрикс, будь они живы в восьмидесятые годы.

Многие знаменитости творят, что не хотят видеть своих детей в шоу-бизнесе. Я могу понять их чувства, но я с ними не согласен. Будь у меня сын или дочь, я бы сказал: «Непременно будь гостем моей программы. Давай, выступай со мной. Если хочешь этим заниматься, — занимайся».
Самое для меня важное — делать людей счастливыми, чтобы они отдыхали от своих проблем и забот и забывали о бремени», которое несут. Я хочу, чтобы, уходя с моего выступления, они говорили: «Здорово было. Хочу посмотреть еще paз. Великолепно я провел время». Для меня в этом вся суть. Это замечательно. Вот почему я не понимаю тех знаменитостей, кто говорит, что не хотели бы видеть своих детей в шоу-бизнесе.

Я думаю, они так говорят, потому что им самим пришлось несладко. Это я могу понять. Со мной тоже так было.

Майкл Джексон
Энчино, Калифорния
1988

Поиск по сайту: