Александру Кусикову

Вы – Михаила Лермонтова брат.

Да, Вы его наследник самый ближний.

И верьте мне – я более чем рад

Так близко знать Вас в современной жизни.

В расцвете лет убит был Михаил,

И Вы – последний представитель рода.

О, Байрон тоже Вашим братом был:

В семье не без небесного урода.

Увы! погиб и он в расцвете лет,

И я боюсь за Вас, за фаталиста —

Вы трубку держите, как пистолет,

Как пистолет дымится трубка мглисто.

И пахнет порохом табачный дым,

За дымом — горы сумрачные стынут,

И под рассветным облаком седым

На камне ждет, кого-то ждет Мартынов.

А на стене у Вас висит ковер,

Мне чуждого, Вам близкого Кавказа,

И он для Вас цветист, как разговор,

Но для меня он страшен, как проказа…

Кавказ! Кавказ! О, снежная струна,

Не тающая на российской лире,

И под рукой у Вас гремит она,

И грозным эхом повторится в мире.

О, смутно постигает тот, кто вник

Во звуки Вашей яростной музыки,

Что нас ведет незримый проводник

Наверх по скалам роковым и диким…

Кавказ! Кавказ! О, ледяной хребет

Великих, средних, небольших поэтов,

И я даю Вам клятву и обет

Подняться с Вами к холоду и свету.

И я, и я бессмертным льдом согрет,

Его сверканьем ослеплен навеки…

Но должен я закончить Ваш портрет:

Пейзаж еще не видят в человеке.

Лицо… О, мраморные нос и лоб,

И золотые волосы и брови…

Но я не знаю, что сломить могло б

Сталь и железо Вашего здоровья.

И тело… Статен, невысок, нетолст,

Но как ни берегите и ни мерьте,

Ах, только фотография и холст

Его спасут от старости, от смерти.

Походка… Так идет спокойный зверь,

Так против волн плывет большая лодка,

Так движутся часы — прохожий, сверь –

Так волочится с каторжным колодка.

И жесты… Этот плавен, этот груб,

А этот полон грации несветской,

И складка умных мужественных губ

Вдруг содрогается в улыбке детской.

Душа… О, слово дивное душа…

Его произносить легко и страшно…

О, тень бумаги, тень карандаша,

О, белый мир бумаго-карандашный…

Портрет закончен… Вы на нем живой,

И Вас узнают все, кто знал когда-то…

Мне радостно, но, труд закончив свой,

Я ставлю не сегодняшнюю дату —

О, в комнату отеля де ля Плас,

Где после нас живут чужие люди,

Моя душа зачем-то повлеклась…

Я Вашим другом был, и есть, и буду.

«Не трогайте мои весы…»

Не трогайте мои весы –

Я мужественною рукою

Трудился многие часы

Над неподвижностью такою,

И сам себе воздал хвалу

За то, что тяжести единой

Весов установил стрелу

Пред золотою серединой…

Но вот, когда ни взор, ни слух

Не нарушают равновесья,

И поровну на дисках двух

Как будто невесомый весь я,

Когда их сдерживать рука

Уже устала, неужели

Вновь чаша плотска тяжеле,

А та, небесная, легка…

«Неблагодарность — самый черный грех…»

Неблагодарность — самый черный грех.

Не совершай его, и будешь светел.

Никто не в праве мне сказать при всех:

Ты на добро мое мне чем ответил…

Никто… И, совесть, ты — почти чиста…

Число друзей моих, мужчин и женщин,

Живых и умерших, да, больше ста,

Врагов же — пять… а, может быть, и меньше…

И не должник я… Никому, ни в чем…

Я все отдам за нежности крупицу…

И, сам больной, был для других врачом…

О, каплю жалости, чтоб мне напиться…

Любовниц милых и святых подруг,

Любивших, отошедших… все бывает…

Пусть далеки они… Но сразу, вдруг…

Ах, ничего то я не забываю…

А ты… Ты ангел или человек,

Меня спасавший делом и советом…

Я был бы мертв… О, жизнь не для калек…

Я жил и счастлив… О, не чудо ль это…

Не знаю… Плачу и благодарю

За помощь в прошлом, верность в настоящем,

Ночь творчества и чистую зарю

Светлеющую надо мной, не спящим…

«А, Б, В, Г, Д…»

А, Б, В, Г, Д.

1, 2, 3, 4, 5…

Старости школа, о, где –

Время учиться опять.

Е, Ж, З, И, К.

6, 7, 8, 9, 0…

Муза, скамью старика

Ныне занять мне позволь.

«И есть борьба за несуществованье…»

И есть борьба за несуществованье,

За право не существовать – борьба…

О, неживое мертвое названье,

О, неживая мертвая судьба.

Существованье слабым не под силу,

И вот – борьба, чтоб не существовать…

Я побежден… Меня не подкосило

На не похолодевшую кровать.

ФОНТАН (1927)
Восемнадцать стихотворений

ДУШЕНЬКЕ

La seule personne au monde

qui me donne parfois envie de

me jeter a genoux.

G. Duhamel

I. «На землю смертный воду льет…»

На землю смертный воду льет

Без радости и без влеченья,

Но в стройный обратить полет

Воды нестройное теченье.

Но к небу устремить струю

Блистательную – смертный любит,

Подобной сделав острию

И вызвав высоту из глуби…

II. «Полету бурному внемли!..»

Notre planete souffrante a besoin de centre.

H. Massis

Полету бурному внемли!

Фонтан заковано-свободный

Для круга пыльного земли

Есть центр отрадный и холодный.

И то взлетает напрямик

Струей стремительно единой,

То падает, и через миг

Вновь рвется в неба середину…

III. «Со светло-бодрым выраженьем…»

Со светло-бодрым выраженьем

Струишься ты в горячий день,

Но быстрое твое движенье

На смертных навевает лень…

Смотря на хлопоты фонтанов,

Лениво возлежит Восток.

И лишь тогда от сна восстанет,

Когда иссякнет их поток…

IV. «Ты – без брегов и без русла…»

Ты – без брегов и без русла,

Что для тебя земная буря…

И к помрачившейся лазури

Тебе не вознести весла…

О, если бы мое весло

Струею выспренно-торчащей

До молний блещущих все чаще

Под громыханье отнесло…

V. «О, одинокая струя…»

О, одинокая струя.

Ты не сливаешься с другою…

О, ниспаденье острия

Меланхоличною дугою…

Бежит в содружестве поток,

В содружестве бушуют волны.

И лишь один фонтанный ток

Журчит в уединеньи полном…

VI. «Сколь гармонически над ухом…»

Сколь гармонически над ухом

Природа вьется и звенит,

Что звонко-блещущая муха,

Струя летящая в зенит…

Она чарует слух Природы

Не преставая день и ночь,

И длань восточного народа

Ее не отгоняет прочь…

VII. «Сокрыта звучная струя…»

Сокрыта звучная струя

Деревьями густого сада…

Так между тайной бытия

И человеком есть преграда…

Но зеленью сокрытый шум

До глуха сладко достигает…

Так вслушивающийся ум

Невидимое постигает…

VIII. «Сию воздушную черту…»

Сию воздушную черту, –

Как сильно человек ни страждет, –

К ней припадающему рту,

Воспламененному от жажды,

Мучительной не преступить…

И, заливая пламень ада,

Он может долго, жадно пить,

Ее не одолев преграды…

IX. «Взгляни на льющийся алмаз…»

Взгляни на льющийся алмаз,

Блестящий многоцветным роем –

Лазурь и солнце сотни раз

Преломлены его игрою…

Сияньем брызгая вокруг,

Он ослепительный и чистый,

И вправленный в гранитный круг

Переливается лучисто…

X. «Я дно высокое открыл…»

Я дно высокое открыл,

Измерив глубиною мысли –

Похожи очертанья крыл

На ангельские коромысла…

О, за водой, что так скудна, –

Фонтан – для ангелов колодец, –

Высокого касаясь дна.

О, прилетают, не приходят…

XI. «До той же самой высоты…»

До той же самой высоты

И на одну и ту же землю

Все так же ровно льешься ты,

Но я тебе нестройно внемлю…

Ты завершаешь путь прямой

Одним и тем же звуком плоским,

Так отчего же хаос мой

Твоим явился отголоском…

XII. «Нет, не песочные часы…»

Нет, не песочные часы –

Фонтанные… Вода, как время,

Чаруя знойные красы

Благоуханного гарема.

Неиссякаемо бежит…

И в созерцании развратном

Восток дряхлеющий лежит

Перед струею невозвратной…

XIII. «О, нападение твое…»

О, нападение твое

Не устрашит лазурной жизни,

Зане земное острие

Должно быть твердо-неподвижным

Дабы грозить кому-нибудь…

Но ты в стремительном недуге,

Небесную не тронув грудь,

Сменяешь острие на дуги…

XIV. «Потоки мощные воды…»

Потоки мощные воды

На землю проливает небо –

На плодоносные сады

И на поля златые хлеба.

И русла наполняет рек…

А возвращает к щедрым сводам

Неблагодарный человек

Твою единственную воду…

XV. «Струя прохладная поет…»

Струя прохладная поет

И, слушая в оцепененьи,

Прохожий из пригоршней пьет

Ее живительное пенье.

И чистый и прозрачный звук,

Не умолкая, без усилья,

Смывает грязь с горячих рук,

Овеянных дорожной пылью…

XVI. «Языческое изреченье…»

Языческое изреченье,

Торжественное «панта рей» –

Твоя струя, твое теченье…

Не медленнее, не быстрей.

И без начала, без скончанья,

О, слышит ли его Кратил –

Бессмертно– ровное журчанье

Иль слушать космос прекратил…

XVII. «Какая мертвенная тишь…»

So long as the house is empty,

we shall have peace and quiet.

R. Kipling

Какая мертвенная тишь…

Дом опустел и сад запущен,

И еле слышно ты грустишь,

Струею траурной опущен…

Счастлив тот невозвратный век, –

Я повторяю неустанно, –

Счастлив, счастлив тот человек,

Кого оплакали фонтаны…

XVIII. «Не воздвигайте мне креста…»

Не воздвигайте мне креста –

Воздвигните струю фонтана,

И пусть струя лиется та…

Ни вслушиваться не устану.

Ни зреть из мрачной темноты,

Из безотрадного бессмертья,

Как славословит с высоты,

Как воздух в ликованья чертит…

SILENTIUM SOCIOLOGIUM (1936)
Поэма

* * *

Повиноваться пению нельзя.

Я призываю к неповиновенью.

Пускай поет цыганка бытия –

Ее, ее не слушай, вдохновенье.

Не то – один губительный толчок,

И ты – клянусь молчаньем Аполлона

Автомобильный услыхав гудок.

Стеною упадешь Иерихона.

Царицы песни сброшен произвол, –

Как страстно бы она ни танцевала,

Больших серег качая ореол,

Она не может быть царицей Бала.

Испепелил огонь ее очей

Свою же власть, свои ступени трона —

У Хроноса украв его детей,

Она не знает, что такое Хронос.

Свое паденье сладостная власть

Лишь полуропотом гитар встречает.

И перед тем, как навсегда упасть,

Себя еще блаженством величает.

Бал это там, где юная чета

Не ведает о старине Музыки,

Где бледно-голубая суета

Чуть розовеющей равновелика…

А на царицу песни погляди —

Меж бабочек она как лед застыла,

Но нежный кратер вальса посреди

Блестящей залы вдруг испепелила…

Бал это там, где юная чета

Не ведает о старине Музыки.

Где строгопалевая суета

Сиреневеющей равновелика…

Свое паденье сладостная власть

Лишь ропотом своих гитар встречает,

И перед тем, как навсегда упасть,

Себя еще блаженством величает.

И слыша ропот горестных гитар

Уж ни о чем она не сожалеет –

Ей до сих пор ее же дивный дар

Мешал услышать то, что было ею…

Испепелил огонь ее очей

Свою любовь, своих страстей законы –

У Хроноса украв его детей,

Она не знала, что такое Хронос…

Теперь, теперь услышала она

Все то, что было смуглости бледнее.

Увидела, куда вела луна,

Куда ее вела, идя за нею…

Так это я была весь тот костер,

Что только часть мне полночь отразила,

И утихал глубокомудрый спор,

Когда мое безумье говорило…

Мой женский голос был почти мужским.

И меж землей и небом расстоянье

Я пролетала голосом своим

Почти на крыльях на почти свиданье…

Почти, почти встречались мы с тобой.

Лицом к лицу, кольцом к кольцу, к колечку,

Опьянены сребристою пальбой,

Шампанского златистою осечкой…

Прощай, прощай, мой друг, мой голубок, —

Все яростней — под свист, быстрей — под визги,

Со струн рокочущих на землю, вбок,

Рука сухая сбрасывает брызги…

Так это я была весь тот костер,

Что только часть мне полночь отразила,

И утихал глубокомудрый спор,

Когда мое безумье говорило…

Прощай, прощай, мой друг, прощай, дружок, —

Все с большей силою рука сухая,

Как бы струны почувствовав ожог,

Трясясь, на землю брызги сотрясает…

Свое паденье сладостная власть

Под ропот горестный гитар приемлет,

И пятая родившаяся масть

Богатству неземному чутко внемлет…

Настали дни слабейшего толчка,

Настали дни сильнейшего крушенья,

И от автомобильного гудка

Ты упадешь стеною песнопенья.

Твое перо в немеющих перстах

Уж заглушает Бытия запястья.

И нечто есть, что не упало в прах,

Хотя лежит во прахе сладострастье.

Не гнев, не ветр, не ярость, не мороз, —

А более, чем чувства, чем стихии:

Бегут по коже мириады роз,

Всевидящие, но глухонемые.

Пускай уйдет кочующий престол

В иное царство творческого духа —

Святых серег незримый ореол

Увенчивает снизу орган слуха.

И эти серьги должен ты носить,

Имеющие их — да слышат пенье.

И где-то эхо отдалось — носить…

Я призываю к неповиновенью.

Не гнев, не ветр, не ярость, не мороз,

А более, чем чувства, чем стихии —

Бегут по коже мириады роз,

Всевидящие, но глухонемые.

Уж все готово совершить прыжок,

Где верх и низ — лишь варварские стоны,

И вместо тени газовый рожок

Отбрасывает светлые хитоны.

На светлый и мерцающий хитон

Слетаются, но слишком поздно, боги —

И верх и низ в один античный стон

Сливаются, и гаснет газ убогий…

Ты должен гармонично онеметь,

Гармонии испытывая муки,

И так молчать, чтоб солнечная медь

Из недр к тебе протягивала руки.

Молчать и так молчать, чтоб вечный хор

Природы умолкал перед органом

Умолкшим… Чтоб аккорды снизить гор

Арпеджиями низкими тумана…

Какой-то гул каких-то голосов

Из глубины моих стола и кресел,

Из душераздирающих лесов.

Как будто кто их вырвал и повесил –

Мне слышится — лесов девятый вал,

Пускай смыкает плоскость палисандра

Свой тихий и мечтательный овал, –

В нем место есть еще для слов Кассандры.

Но я на это место не взглянул —

Мне самому понятен гул зловещий,

Угрюмый гул, неотвратимый гул:

Он через вещь мне возвещает вещи…

Твое перо в немеющих перстах

Уж заглушает Бытия запястья.

И нечто есть, что не упало в прах,

Хотя лежит во прахе сладострастье.

Не гнев, не ветр, не ненависть, не боль, –

Сильней стихии, яростнее чувства;

Всю кожу натирает канифоль,

Чтоб глаже совершалась смерть искусства.

Свой стол выстукивая, словно врач,

Я нахожу — мой век ужасно болен.

Как неказнивший молодой палач

Доволен этим, но и недоволен.

Задумчив он, и голову объяв

Свою, склоняет, как чужую, ниже,

И если бы хоть раз казнил он въявь —

К действительности не был бы он ближе.

Мой век обуреваем топором,

И рубит все — не только Ниагару,

А даже то, что было серебром,

Но не было рыдающей гитарой.

Гармонию какую создают

Пустынный зал, ряды пустые кресел…

Два эхо сами для себя поют…

И на пороге я стоял так весел,

Так радостен, и на пустынный зал

Глядел, как третье эхо, безъязыкий.

И луч Музыки золотой сиял

Там, где была недавно тень Музыки…

С тех пор всегда пустынно предо мной,

И я иду путем обыкновенным.

И тихо, и задумчиво ногой

Подталкиваю камень драгоценный, –

Бежит проворно мышь его игры,

Рожденная раздумия горою.

И из еще таинственной руды

Кую венец безвестному герою…

Интернационалы голосов,

Как нечленораздельные калеки

Каких-то многостранных языков.

И, образуя в воздухе отсеки,

Летят опять… Громовсемирность книг

Их встретила громовсемирным хором…

Удар был страшен… Все умолкло вмиг,

И утонуло в гимне Пифагора…

Из всей громовсемирности беру

Тишайшее — пыль, что лежит на книге,

Легчайшее — и все же не сотру,

Мельчайшее — искусств, наук, религий…

Не гнев, не вихрь, не ненависть, не боль,

Бесчувственней стихий, стихийней чувства

Уж сходит с кожи вечная мозоль,

Натертая твоим трудом, искусство.

Довольно шуток. Пушкин был Всерьез.

Последний смех божественной стихии.

Бегут по коже мириады роз.

Всевидящие, но глухонемые…

Играть – молчать… И колыбель смычка

С уснувшею гармонией качая,

Бояться и желать, чтоб от толчка

Она проснулась, сон свой не кончая…

Играть – молчать… Качая колыбель

Смычка, гармонию свою баюкать,

И мучиться ужель, навек, ужель

Она смежила сладостные звуки…

Тебя, тебя, поставив словно щит

Между собою и между вселенной,

Молчание само себя хранит

И прижимает перст к устам нетленным

Как бога, бога поцелуй сей перст,

Смежающий земных глаголов вежды!

Под поцелуем бога рай отверст —

Един язык не ведает одежды.

Закон струны перстами преступив,

Нигде себе ты не найдешь возмездья,

И душу, словно кровь ее, пролив,

Постигнешь ты — душа твоя созвездье.

В котором есть бессмертия звезда…

Трудись, ликуй и трепещи, убийца,

Пока в могиле не совьет гнезда

Молчания вознесшаяся птица…

АЛЬФА С ПЕНОЮ ОМЕГИ (1936)
Двадцать семь стихотворений

«Бегут на вечный берег аксиомы…»

Бегут на вечный берег аксиомы,

Не постигая мудрого песка,

И каждый раз Учитель по-другому

Внимает мудрости ученика…

Разрушены языческие волны

До основанья неба и земли,

И бедный парус, христианства полный,

Сияет за колоннами вдали…

«Ты зришь ли огнь, в котором нет огня…»

Ты зришь ли огнь, в котором нет огня,

Ты зришь ли дым без сладостного дыма?

Он заливает, гасит он меня

Потоками солеными, седыми.

Что, хладные, у ног моих шипят,

И, с плеском разгораясь постепенно,

Меня залить и погасить хотят

Чуть тлеющею, чуть нетленной пеной…

«Как можешь ты мечтательно ходить…»

Как можешь ты мечтательно ходить

Вдоль берега израненного моря,

Его простор как можешь ты любить,

Когда твоя любовь в его просторе.

У ног твоих то тяжко упадет,

То, истекая пеною, привстанет…

Твою любовь оно тебе вернет,

Простором быть оно не перестанет…

«Безмолвствует за слогом ясный слог…»

Безмолвствует за слогом ясный слог

Лазурности до тишины безмерной,

И свой гекзаметрический порог

Переступают волны равномерно…

Ни слога облака… Ни слога птиц…

Лишь нескончаемость слогов лазури

Хранит спокойнейшую из страниц,

Которую душа читает в бурю…

«”Я не могла заснуть – так тихо было море…”»

«Я не могла заснуть – так тихо было море…

О, почему оно зловеще не шумит,

О, почему оно на яростном просторе

Торжественно и торжествуя не гремит…

И тщетно я ждала спасительного гула

Отрадный сердцу плеск, понятный только мне, –

Как сладостно бы я под гром его заснула,

Под глубочайший гром в глубокой тишине…»

«Ты знаешь, для чего я создал это море?..»

Ты знаешь, для чего я создал это море? —

Чтоб около меня оно могло страдать…

Ведь струны не безбрежны, струны на просторе

Не могут беспредельно, без конца рыдать…

Я создал это море, чтоб его страданья

Великой глубиною были для меня…

Ведь струны не безбрежны, вечностью рыданья

Лишь в горле человека до конца звеня…

«Как дети, что бежали на песок…»

Как дети, что бежали на песок

И вдруг упали в море — волны моря

Упали… И подняться им помог

Прилив тоски над глубиною горя…

Прилив помог, как плач детей, поднять

Плач горьких волн, но плачет вся бездонность,

Которую утешить и обнять

Не может в час прилива вся влюбленность…

«Бедна та грусть, в которой нет песка…»

Бедна та грусть, в которой нет песка,

Грусть глубока в бесчисленности плоской,

Как волнами прибитая доска,

На мокрые полосочки, полоски.

Она легла… Одна, ни с кем другим

Не в силах на полосочки делиться,

Ей сладостно единством дорогим

Над плоскостью бесчисленною длиться.

«Что было только частию Природы…»

Что было только частию Природы,

То целым мирозданием гремит. —

Земное лоно вместе с небосводом

Подводное надземностью громит…

Грохочущая плоскость разрушенья

Вздымается ревущею горой,

Рождая в муках страшного крушенья

Второго лона небосвод второй…

«Срывает с эхо буря все покровы…»

Срывает с эхо буря все покровы

И слух нагой — средь обнаженных сфер,

И громовое небо столь сурово,

Сколь ласковым бывает Люцифер…

Единая раздвоена Природа

И делается двойником глубин,

Где волны стали частью небосвода

И небосвод часть водяных руин…

«С глубоким диким грохотом руины…»

С глубоким диким грохотом руины

Бездонности на плоскости лежат,

И с грозным беспощадным ревом львиным

Круги воды, что римский цирк, дрожат.

И все бурлит, но это все не буря,

А буря то, что без всего бурлит,

Что без всего, без мудрости, без дури,

Но равное само себе гремит…

«Сжимает море в яростных тисках…»

Сжимает море в яростных тисках

Все выше и — разъятием огромным

Роняет море, — и опять в ветрах

Объятием воздвиглось буреломным…

И вдруг — с полубездонной высоты

Опять роняет моря полубездну, —

И держит, держит стройность красоты

На хаосе горбов своих железных…

«Черты единой хаос беспрестанный…»

Черты единой хаос беспрестанный,

И плеск подобный гимну грозных рук,

Дисгармоничный и многоорганный

Не только звук, а после – только звук.

Гласящий о потере лицезренья,

Которому есть край, но нет конца.

И льется через край конец мученья –

Ведь на тебе уж нет ее лица…

«Средь страшной дикой бури соловей…»

Средь страшной дикой бури соловей

Вдруг сладостно запел – невесть откуда,

Нивесть какой любви, каких ночей –

Средь яростного громового гуда…

На миг он грохот бури заглушил

Хрустальной бурей сладостного пенья,

Но человек в тот самый миг решил,

Что смерть близка и нет ему спасенья…

«Гремящими могилами воды…»

Гремящими могилами воды

Брег покрывается — и оживает…

И пена с очертаньями звезды

Свой влажный сумрак светом проливает.

…И все же не заговорила смерть,

Неся воды гремящие могилы,

Обрушиваясь на немую твердь

С такой неумолкающею силой…

«Оратор на брегу торжественного моря…»

Оратор на брегу торжественного моря

Мечтает Демосфена камешками быть —

Для смертные судьбы в стройноязыком споре

Блаженный приговор в суде богов добыть…

Срывает лицедей хаос с безликой бури

Дабы в рукоплесканье грозное взглянуть,

Рожденное игрою страшною лазури,

Что прежде сердца мощно потрясает грудь…

«Потоп глядит на разрушенье Башни…»

Потоп глядит на разрушенье Башни,

И волны тонут в грохоте камней…

От их любви великой и бесстрашной

Осталась только пена ступеней…

И с Башни бросилась душа Потопа,

И рухнуло столпотворенье вновь…

И омывает берега Европы

Его любви уже ее любовь…

«…Но берега глухой пустынный скрип…»

…Но берега глухой пустынный скрип

Слышнее песнопенного прибоя…

Скрипичности недвижимый изгиб

Рокочет набегающей трубою.

И влага каждый свой нестройный звук,

Трубе своей скрипичности внимая,

Нестройным эхом выпрямляет вдруг,

Как некая гармония хромая…

«Когда волна бежит чрез лунный свет…»

Когда волна бежит чрез лунный свет,

Из мрака в мрак, в сиянье чрез сиянье,

Она не знает… нет… не знает… нет…

Ни свет разрыва… нет… ни мрак слиянья.

А ты луной идешь чрез жизнь мою,

В гармонии волшебно отражаясь,

И, на гармонию смотря свою,

В твое сияние я погружаюсь…

«Полуобняв любимую волну…»

Полуобняв любимую волну,

Я вышел с нею в ласковое море…

Мы были в темноголубом плену,

Мы были в темноголубом просторе,

Пока туман на море не упал

И не исполнил тайного желанья —

Ведь мы ушли, чтоб берег не пропал

Навек, а только был в земном тумане.

«…Но стоит лишь придти сюда с мольбертом…»

…Но стоит лишь придти сюда с мольбертом

Как чайки над водой медлительней летят…

Их крики, смешанные с резким ветром,

Особенно зовут, особенно грустят…

И бесконечная безбрежность линий

И небеса сливаются вдали

С божественною краской темно-синей,

Рокочущею только для земли…

«Когда, когда звенит игрушечное море…»

Когда, когда звенит игрушечное море

В шкатулке светлой грусти — зубчики любви

Грызут орешки волн, бросая на просторе

Скорлулки нежности, что пеной не зови…

И слабый блеклый звон не называй хрустальным

Не то, не то тебе он сердце разобьет.

И сердце станет мертвым сердцем музыкальным,

Где все, что умерло, столь сладостно поет…

«Прошедшее находит колыбели…»

Прошедшее находит колыбели,

Грядущее находит колыбель

Одну всего… И то, дойдя до цели,

Оно рождает двух страданий цель…

А все прошедшее – дитя разлуки

Баюкает, баюкает моря,

И колыбели песнею безрукой

Утешены, то вниз, то вверх смотря…

«Слабеет море сил моих земных…»

Слабеет море сил моих земных…

Меня к Стране уносит неизвестной…

Уже не видя берегов своих,

Зову на помощь море сил небесных…

Но чем я дальше в слабость ухожу

Тем горизонт прекраснее и шире,

И помощь неземную нахожу,

Не в звуках лиры, а в умолкшей лире…

«Да, поцелуй, звучавший нежно у фонтана…»

Да, поцелуй, звучавший нежно у фонтана,

Над бурным, грозным морем сладостней звучит,

Вокруг него нет дымки лунного тумана,

Сребристую струю фонтан к звездам не мчит…

Под ним туман зловещий яростного моря,

Ревущие фонтаны безобразных струй.

И, словно голос ангела в кромешном хоре,

Все сладостней звучит волшебный поцелуй…

«Нет ничего в таинственном набеге…»

Нет ничего в таинственном набеге,

Есть только он – таинственный набег…

За альфой альфа с пеною омеги

Безбрежностью заканчивает брег

И начинают вновь на нем безбрежность…

Соленую отчизну нежных бурь

Навеки покидает безмятежность…

Нет ничего и значит все – лазурь…

САННОДЕРЖАВИЕ (1939).
Четверостишия о Снеге

* * *

Страна, не знающая снега.

Нехристианская страна.

Сияющей суровой неги

Не все достойны племена.

* * *

Стихающий злобно сменяет того, что неистов

Так правит династия вселеденящих Ветров…

Но нет ей ни грома, душе моей бедной, ни свиста

Ей слышится эхо замерзшее пламенных слов…

* * *

Оглядываемся назад…

Зачем, зачем мы поглядели…

Двойной и гармоничный гад

Иль ангельские параллели…

* * *

Как дико, страшно… Вновь по первопутку

Такому… Что за древность он отверз…

Как ежели б… Отрепьев… в стыдь… малюткой…

Под звездами… во пеленах… замерз…

* * *

Червь солнечный подтачивает лед, –

Есть подземелья червь, есть – поднебесья.

И в диком холоде созревший плод

Гниет под пение Христос Воскресе…

* * *

Что снежных тел, легчайших тел есть мера –

Сад занесенный, крыша иль сугроб?..

Не ведаю… В ком не угасла вера,

Тот Воскресенья измеряет гроб…

* * *

В снегу стоит повозка золотая…

О, почему она в снегу стоит,

Таинственно и сладостно блистая,

О, почему в снегу она блестит…

* * *

Сперва — пейзаж… Затем в твоих руках

Он превратился в снежную фигуру…

Потом ее ты обращаешь в прах…

И вновь пейзаж… И вновь творишь Лауру…

* * *

Природы клавиши — как молчаливо —

Как глубоко — лежат у наших ног, —

Их можно сжать в гармонии комок

И бросить в грудь гармонии счастливой…

* * *

Помнишь то серебро, столь бесценное, столь без отдачи,

Что его уступал за пустырь занесенный овраг,

Для себя оставляя лишь тьму заколоченной дачи,

И летевший навстречу очами сверкающий мрак…

* * *

Лететь стрелой мимо Иглы –

Души смертельная веселость.

С грядущим через холод мглы

Уже делить медвежью полость…

* * *

На бедный полутемный петербургский двор

Нисходит медленно блистательный Снег I…

Вершина власти не вершина гордых гор.

А нищета, а эта банка от консервов…

* * *

О, анданте

Белых нот

Музыканту

На енот…

* * *

Идущий снег всегда восточней сердца…

Внемирен он как наземь упадет…

Пред взором мысленным единоверца

Сошествие ненарушимых нот…

* * *

Какой покой. Классическая нега…

Сверкает эхо… Тишина

Ничем ненарушаемого снега…

И лира звуков лишена…

* * *

Гуляю… Двадцать градусов мороза…

О, пламенность понять я не могу

Шипов холодных леденящей розы…

О нет, я понимаю, нет, я лгу…

* * *

Сложив в колчан Его скалы

Тугозамерзшие болота.

Зовет Диана к чаще мглы

Собачий холод нм охоту…

* * *

Здесь слышно – «в ухо дербалызни».

Там мочится в сиянье шкет…

О, скованной морозной жизни

Свободный страшный этикет…

* * *

Вотще леонтьевский мороз,

Что жандармерия нагрянет, —

Свобода отморозить нос –

Тереть — не может — снегом станет…

* * *

Смешалось все — и птица, и скотина,

Вот с перьями павлиньими ямщик,

Вот сани с шеей гордо-лебединой,

Вот птица важная — злой временщик.

* * *

Из санкт-трубы восходит санкт-дымок,

Санкт-голуби гуляют по санкт-крыше…

Снег выпал, как молчанья эпилог,

Но я уже пролог сверканья слышу…

* * *

Прибавился сияющий этажик

На всех лачугах и на всех домах,

А жизнь в них продолжается все та же:

Светло в природе, но темно в умах…

* * *

Перебирая вожжи, словно струны,

Чаруя лошадей,

В волшебной тишине, в сияньи лунном

Поет ямщик — Орфей…

* * *

Ночь лунная… Я вышел на крыльцо…

Мороз… Собачий лай, далекий, слабый…

Волшебный час… О дивное лицо

Сверкающей и юной снежной бабы…

* * *

Пустырь, сугробы… Дом… И снова пусто…

С заборами проломов длинный ряд…

Как выспренно, как дивно в захолустьи

Миры красот божественных блестят!..

* * *

Двудымного лебедя порозовевшая Леда

Свиваясь в лобзаниях стелится в полукольце…

Светлеющим сердцем вникая в запрет Архимеда,

Над снегом нетронутым варвар стоит на крыльце…

* * *

Религиозная зима

В трех лошадях, как Бог — в трех лицах…

Не дело нашего ума —

Благовествуя, тройка мчится…

* * *

Ничем незаметно оно, и птицы минуют напевом,

Листву некрасивую осень с небрежностью золотит,

Но грянет мороз — и, небес генеалогическим древом

Величественно сверкая, оно горделиво стоит…

* * *

…Уж вырублена прорубь для наяд…

Чем больше лед, чем шире вырубаешь,

Тем все мрачней леса вокруг стоят,

Вокруг того, что к жизни призываешь…

* * *

Христос родился. Мы срубили маленькую елку.

И сразу нужен стал – чтобы ее поставить – крест…

Темно… В твоей руке – топор, в моей руке – двухстволка…

Скорей, мой друг, скорей уйдем от этих страшных мест…

* * *

Кентавр в Россию забежал,

Гонимый злобными богами,

И разрыдался над снегами —

Он путь на родину держал…

* * *

Сиянье звездное заносит млечностью…

Все утолщается покров бесплотности…

Суров брюхатости пейзаж отеческий,

Растущий медленно из мимолетности…

* * *

«Христос Воскрес. Христос Воскрес», –

В церквах народ поет…

Все ожило — поля и лес,

Но умирает лед…

* * *

Чудо — над моим стихотвореньем

Три снежинки начали блестеть…

Не растают до конца творенья,

К людям не успеют долететь.

* * *

Лоб Клеопатры был твоим бесчестьем, —

Не Индия, где снег в цветах мечты, —

А дивный лоб — мерцающая вместе

Со смуглостью вся бледность красоты…

* * *

Снег шепчет – «нежность, нежность, нежность, нежность»…

Но нежность шепчет – «снег, быть может, снег»…

Она похолодеет неизбежно…

А он, увы, дождется вешних нег…

* * *

Когда замерзнут клавиши твои,

Наденет эхо теплые перчатки,

И будет вновь его мизинец сладкий

Нам повторять беспесенность любви…

* * *

Снежков златистых тайную прохладу

До сердца охладевшего добрось –

Друг в друга с чудною отрадой

Бросаем листьев полумертвых горсть.

* * *

Был ручеек и грязен, и невзрачен.

И неглубок, и узок, и речист,

А стал непроницаемо-прозрачен,

Зеркально-молчалив, хрустально-чист…

* * *

Ты, как Атлантида, провалишься ночью морозной

В подснежную бездну над хаосом крепким корней,

По пояс ушедший в Природу связующей розни

Меж телом и духом, и царством бесплотных теней…

* * *

«Смертию смерть поправ

И сущим»…

Лед загремел, прервав

Поющих…

* * *

В паденьи снега видит человек –

Век XVIII-ый пейзажа переходит

В XVII-ый, и далее идет в Природу –

В XVI-ый глубокоснежный век…

* * *

Шапки горят, в снегу,

И шубы…

Ворами нареку

Гекубы…

* * *

Уж мечут копыта последнюю дикую сдачу,

Крошится и прахом взвивается страшный мелок…

И синяя сетка становится сетью рыбачьей,

На запад летит не летевший на запад восток…

* * *

Зачарованье лунатичных троек

У края ночи, лунности концов…

Со звездами прощанье бубенцов…

Небесного начало неземное…

* * *

Как бы океан сказал – «Христос»,

То в тот же век он стал бы льдом и снегом…

Но с пеною венериной хаос

Молчит, увенчанный терновым брегом…

* * *

Среди моей коллекции полотен

Ни на одном нет снега Твоего…

А полотно само! А дух из плоти!

Основа белоснежная всего!..

* * *

Нет, — ветки нет первой, есть первая только игрушка –

Ведь первая нитка не знает последней иглы,

И целой не хватит ни черной, ни белой катушки,

Чтоб ветку украсить последней игрушкою мглы…

* * *

Душа стояла с бедным опахалом

Над снегом, как любимая раба…

Она ему блаженство навевала…

Предсмертный пот с ее струится лба…

* * *

Я весь изошел состраданием верным и нежным

К двум людям, к двум веткам, к двум сильным, к двум слабым сердцам…

Покровом нетронутым, ненарушаемо-снежным

Я только схожу на крыльцо, но не приближаюсь к крыльцам…

* * *

Плечо всегда немного одиноко, –

На нем лежит всегда незримый снег…

Не оттого, что так оно высоко,

А оттого, что низок человек…

* * *

России мертвенная бледность,

Ее недышащая грудь…

Впрягайся в сани, Всадник Медный…

УТЕШЕННОСТЬ РАЗРУШЕНИЯ (1939).
Книга стихотворений

LES ORAGES DE LA JEUNESSE SONT

ENVIRONNES DE JOURS BRILLANTS

VAUVENARGUES

«Светающее пробужденье птиц…»

Светающее пробужденье птиц…

На неподвижной и незримой ветке –

Порозовевшей ранее денниц

Дремотный щебет мелодично-редкий.

Клубится ночь глубокая вдали,

Бледнеют звезды, восходя отвесно,

Над предрассветным сумраком земли,

Смешавшимся с туманностью небесной.

«… И на подушке нежная щека…»

… И на подушке нежная щека

Еще лежит дремотно, неподвижно,

Не ведая, что жизнь любви близка,

Что жизнь любви любовью станет жизни…

Не ведая, что посветлела твердь

И что еще светлее — изголовье…

И явственная пред рассветом смерть

Сокрылась перед вечною любовью…

«Страницей недочитанной уснув…»

Страницей недочитанной уснув,

Ты встала рано — с зябкою росою,

Коленями на утра блеск взглянув,

И первый шаг был с пяткою босою…

Смеется с ясной свежестью вода

Над верностью горбатого кувшина…

Под водопадно-глиняной вершиной

Твое лицо струится, как звезда…

«С прозрачным парусом прозрачный руль…»

С прозрачным парусом прозрачный руль

Сливаются и тихо веют в тюле…

И якорь нежных стрел влачит июль –

Все глубоко, бездонно все в июле…

Лазурная сияющая мель

Мечтательно и медленно уносит

И якорь стрел, и сладостную цель

Под набеганье тюлевых полосок…

«Букет цветов, стоящий на столе…»

Букет цветов, стоящий на столе,

Составленный из полевых наречий,

Умолк в блестящем горле, в хрустале,

И воду пьёт благоуханье речи…

Окно гостиной голубая даль –

Раскрытое – всё шире – раскрывает,

И стёртая рояльная педаль

Полдневное молчанье продлевает…

«Златого зеркала сребристый внук…»

Златого зеркала сребристый внук

Светло уснул у полдня на коленях,

И маятника безмятежный стук

Вновь возвращает к невозвратной тени.

И столько раз свершается возврат

К тому, что лишь однажды миновало,

Что счастья настоящего квадрат

Пройдет, и станет прошлого овалом…

«Ничем непобедимая сирень…»

Ничем непобедимая сирень

Тебя еще недавно покоряла…

И вот уж перековывает сень

Меч лепестков на лепестков орало.

Но эта пораженья борозда

Есть борозда победоносной грёзы.

Теперь – без упоенья, без труда,

Всесильные ты побеждаешь розы…

«В раскрытой пасти каменного льва…»

В раскрытой пасти каменного льва

Покрытый мхом тяжелый шар грохочет…

…Не жизнь, а смерть слышна едва-едва,

Но ничего он заглушить не хочет…

Лазурный, безмятежно ясный день

Наполнен тяжким неподвижным громом,

И – львиную пересекая тень –

Светло порхает бабочка пред домом…

«Чтоб этот мир, чтоб эта тишина…»

Чтоб этот мир, чтоб эта тишина

Достойны были будущего счастья,

Чтоб жалость прошлому была верна —

Тяжелый шар грохочет в львиной пасти…

Угрозы милость иль пощады гнев

Звучит в клыках окаменевшей болью…

…Рычащей лавой раздирает зев

И попирает лапой своеволье…

«Белеющими перьями гусей…»

Белеющими перьями гусей

Лазурь как бы написана с нажимом…

Она местами — синевы темней

И углубленная – непостижимо…

И, легкою преградою ресниц

Разъединив безоблачное слово,

Бездонное сливаешь без границ

Лазурное ее пространство снова.

«Когда в тиши гармонии наук…»

Когда в тиши гармонии наук

Звучит пчелы беспамятное слово,

Раскрытый полдень падает из рук

Разжавшихся мечтания земного.

Полуденного счастья бытиё

Лежит у ног, всегда у ног мечтанья…

Жужжание безоблачней всего,

Но ты, душа, безоблачней жужжанья…

«Далекий – на дворе открытый – кран…»

Далекий – на дворе открытый – кран

Распахивает настежь дверь гостиной…

И слуха зачарованный обман

Заворожен миражем без пустыни…

Блестящая незримая струя

Бьет о паркет – но заливает плиты…

И брызгами – букеты острия

Разметаны – с глубоким зноем слиты…

«В зелёный лёд зеркал глядит жара…»

В зелёный лёд зеркал глядит жара,

Своё пыланье видя тёмно-синим.

Счастливый Рим уснувшего двора

Спасают некричащие гусыни.

И так светло, что делается вдруг

Чуть сумрачно от солнечного блеска…

Всё хаотично – трепетно вокруг –

И веет гармонично занавеска…

«Лазурный день блаженно-неподвижен…»

Лазурный день блаженно-неподвижен –

Поля, леса – как неподвижны вы…

Кармин ланит к ветвям настоль приближен,

Что кажется оттенком синевы.

Но стоит лишь пунцовости заката

Блеснуть в ветвях, как лес в лучах летит…

Зато теперь в тенистости крылатой

Кармин ланит стал зеленью ланит…

«С прохладною смешавшись тишиной…»

С прохладною смешавшись тишиной,

Глубокий воздух комнаты нагретой

Еще хранит великолепный зной,

Весь день сиявший за порогом этим.

Как огненный и чем-то грешный рай…

И лоб горячий вытирали люди,

Одежды приподнявши легкий край,

Смиренным детским жестом, полным чуда…

«С какою негой побеждает день…»

С какою негой побеждает день

Свой знойный, ослепительный свой хаос…

Темно-лиловую местами тень

Земля полураскрыла — задыхаясь…

Все замерло, все дремлет — чуть дыша…

Мир опустел… Могучие мгновенья

Текут — и в грозном блеске, не спеша,

Безлюдное свершается боренье…

«Природы светло-голубая тень…»

Природы светло-голубая тень

Чуть розовеет в зелени глубокой,

И, с солнцем перемешанная, сень

Мелькает набеганьями потока…

Божественного торса наготу

Над бытием слегка приподнимая,

Ланитою прижавшися к персту,

Она молчит, и эхо ей внимает.

«Лиловые и синие цветы…»

Лиловые и синие цветы

Покачиваются и благоухают,

И в заговоре знойном красоты,

Как полумаски, бабочки порхают.

Но ничего правдивей нет полей,

Верней травы, ласкающей колени.

Скорей туда – под сумрачность аллей,

Под сумрачность блаженства и измены.

«Лазурь полна волшебных чувств живых…»

Лазурь полна волшебных чувств живых

И воздух в неподвижном трепетаньи…

Безоблачней средь капель дождевых

Сияющее счастие мечтаний…

Медлительная туча все растет,

И ясность неба тихо убывает,

И тот лиловый сумрак настает,

Что перед ливнем блещущим бывает…

«Вдали негромко начинает гром…»

Вдали негромко начинает гром,

Два рокота из трех перебирая,

И, долго-долго медля на втором,

Грохочет глухо у немого края…

И в рокот нарастающий листва

Вступает, ставши в ветре мельче вдвое,

Средь светлых капель, брызнувших едва,

Сливаясь с ними в трио дождевое…

«Стелилась темно-голубая тень…»

Стелилась темно-голубая тень

Неровно потемневшими полями,

Перебирая, как слепец плетень,

Простор земли с небесными краями.

И капли падать начали сильней,

И с тенью их мельканье тасовалось,

И вдруг тасуя все быстрей, быстрей,

Их редкий сумрак в частый блеск смешало…

«…И свежесть потемневшею полей…»

…И свежесть потемневшею полей

Ликующее солнце озаряло,

И вместе с солнцем, но еще светлей,

Дождь хлынул с возрастающею силой…

И льется, ослепительно сплошной,

С подножием сверкающим паденья,

И высится, как арфа, весь сквозной

Сквозь плеск, журчащий с блеском усиленья…

«Сквозь ливня ослепительного строй…»

Сквозь ливня ослепительного строй

Бежала обветшалая беседка

И вдруг остановилась… В прутьях редких

Струится звук, как в струнах, неземной…

С шуршаньем тайным пропускают плеск

Местами обвалившиеся своды,

И влажный обнажающийся блеск

Прикрывшей эхо наготы Природы…

«Стоять и слушать с мокрой головой…»

Стоять и слушать с мокрой головой

Торжественное трио дождевое…

Сверкающий, прохладный и живой

Его единый звук между листвою…

И мокрым быть от ног до головы,

Когда единый звук журчит сильнее,

И делается звуками листвы,

И сладостно струится вместе с нею…

«Неутолимый, нестерпимый блеск…»

Неутолимый, нестерпимый блеск

Не темной и светлой летней лучи –

Одним лучом она померкший лес

Вдруг озаряет сладостно и жгуче.

Не все стволы в тот миг озарены,

Но те, которых свет ее коснулся,

Те видят, навсегда ослеплены,

Что сумрак только к ним одним вернулся…

«Есть час, когда лишь прутья шалаша…»

Есть час, когда лишь прутья шалаша –

Шурша — не пропускают воду.

И, обнаженная, идет душа

Под ветхие укрыться своды…

И дождь умолк… Биенье двух сердец

С шуршаньем трепетным звучало…

И радуги божественный конец

Сливается с любви началом…

«Дождь перестал… И только по бокам…»

Дождь перестал… И только по бокам

Еще летят пленительные капли —

Одна — другая — здесь — и там — и там

И вот они исчезли, не иссякли…

И вдруг с поголубевшей высоты,

Блестя, летит еще одна куда-то…

И — как дыханье — затаив цветы,

Земля молчит в восторге аромата…

«Тяжелый гром дорожки укатал…»

Тяжелый гром дорожки укатал,

Беседки разрушения поправил,

Благоухающий цветов развал

В огромной клумбы заключил в овале…

С землею вместе всходит светлый пар,

И вновь лазурна неба половина…

Лишь каменный и громогласный шар

Еще грохочет глухо в пасти львиной…

«Еще светло, но начало темнеть…»

Еще светло, но начало темнеть,

И вечер близок на закрытой двери

Блистает ручки стершаяся медь

Лучом прощальным, ярким до потери…

Но этот луч не может быть земным.

Но эта дверь не может быть небесной…

И взор по украшениям резным

Скользит вне Времени Красы безвестной…

«Свершает спинка кресла свой закат…»

Свершает спинка кресла свой закат,

И ручки, округленностью бездонной

Удерживая день, еще блестят

Лучей златистых эхом позлащенным…

Торжественно и тихо день прошел

И меркнет медленно паркет под воском –

Распиленный на солнце пыльный ствол,

Отбрасывая тень с оттенком лоска…

«Уходит в небо глубоко скамья…»

Уходит в небо глубоко скамья

И в небо высоко врастает урна.

О, всё нежнее камни бытия,

Их тяжесть всё воздушней, всё лазурней…

Я чувствую средь мёртвой тишины

Утешенность земного разрушенья…

И прошлого ещё не сочтены

Не только годы – краткие мгновенья…

«В пустынный парк через стены пролом…»

В пустынный парк через стены пролом

Вхожу… Как тихо… Листья осушают

Давным-давно заглохший водоем…

Есть разрушения, что утешают…

Безличный до паденья, до руин –

В руинах каждый камень отличаешь…

Среди других камней всегда один –

Как ты – один грустит, как ты – дичает…

«Смеркается… Темнеет – наугад…»

Смеркается… Темнеет – наугад –

То здесь – мгновеньями, то там – местами

С дорожками то исчезает сад,

То смутно возвращается кустами.

С решеткою туман все глубже слит

И прутья то раздвинет, то сближает,

И белой тенью статуя стоит

И ничего уж не изображает.

«К глубокому столбу привязан пруд…»

К глубокому столбу привязан пруд…

Свисает цепь, своих длиннее звеньев…

И две ступени черные ведут,

Нет, лишь одна — в чистилище гниенья…

Неровные и низкие кусты

Стоят вокруг — не образуя круга…

…Объятия небесной пустоты

В объятиях земли — забвенье друга…

«О тяжести, о сладости обид…»

О тяжести, о сладости обид

Полусловами полустёртых звуков…

…И на тумане пьедестал стоит…

Чуть слышен голос статуи безрукой…

…Я для тог безрук до пле

Чтоб нежн и ранящ длань

Не прикаса боль ко мне нич…

…О пьедестал стоящий на тумане…

«Пустынная в безмолвии луны…»

Пустынная в безмолвии луны…

В голубоватом трепете аллеи…

Скамейки бесконечности длины…

И статуи до черноты белеет…

И чернота накладывает блик

На тень, усиленную белизною…

И тусклый в слепоты орбитах лик

Мерцает страшным, мертвым лунным зноем…

«Смежает вечер синий абажур…»

Смежает вечер синий абажур

В большой букет исполненный покоя,

И света замигавшего амур

Грозит слегка коптящею стрелою…

День отошел торжественно-простой…

Он был как все – велик, как все ничтожен…

И под его бессмертною чертой

Нет ничего и быть уже не может…

«Из черноты подчеркнутых глубин…»

Из черноты подчеркнутых глубин

Медлительно исходит блеск рояльный,

И вновь кончается, совсем один,

Сверканьем лакированным, печальным…

Глубин своих подчеркивая хлад,

Широкий блеск, стремительно сужаясь,

Уходит бесконечно продолжаясь –

Дорожкой черноблещущею в сад…

«Ты голову откинула назад…»

Ты голову откинула назад,

Как бы ослепшая перед музыкой.

И стала на мгновения безликой…

И шесть свечей на бабочку летят.

В полночной дымке сумрачных зеркал…

И долго ты глядела в позабытость…

И вдруг рояль, как тайна, нераскрытый

Таинственно и тихо зазвучал…

«Шестью свечами сумрак упоен…»

Шестью свечами сумрак упоен

И жирандоли хрустали дробятся…

И много раз твоей рукой продлен

Аккорд, с которым сладостно сливаться.

Он будет полон нежности иной,

Ты сколько бы его ни повторяла…

И нотная калитка над роялем

Раскрыта в сад безмолвный и ночной…

Поиск по сайту: