ВЫСОКО БЕЛЕЮЩИЕ СТРОКИ И СВИСТ ПЛОЩАДИ (1949)

Свистела площадь. Стелящийся свист

Свивался в навиваниях змеистых,

В струистых набеганиях сребристых,

Скользя по льду, что стал кромешно-чист.

И как бы мглисто и как бы темно

Вкруг ни было — светлей от свиста сразу,

Свист стелется и ясно виден глазу,

А ухо он уж просветлил давно.

И в мглистости на стелящийся свист,

На низкий свист ничто не прибегало —

Но веяло, струилось, набегало

Все явственней, хотя был воздух мглист.

Давно угас извозчичий костер,

И хаос снега лег перед Театром,

Сверкающим во тьме амфитеатром,

И струны телеграфные простер

Из мрака в беспросветность темноты,

Как высоко — белеющие строки,

Чтоб бесконечной белизной высокой

Молчание исполнить чистоты…

Между строками звездный свод отверст,

И неподвижно белизна витает,

И гения тень головы читает

То, что предуказует Божий перст…

И ясно видно лишь средину строк,

Концы во мрак уходят, в бесконечность,

И Времени замерзла быстротечность,

Но гений пуще Времени продрог.

Промерз средь свиста низкой темноты.

Но, напрягая всю тоску, всю волю,

Гармонии он постигает полюс,

Выдерживает полюс немоты…

И смотрит на витанье белизны,

И слышит строк беззвучные аккорды,

С такою грустью гордой, негой твердой

Берущие величье тишины…

Берущие величье тишины

Беззвучных строк тишайшие аккорды –

За хордами торжественные хорды

В даль удаляющейся белизны…

С витанием сливаясь белизны,

Беззвучных строк все дальше шли аккорды

С такою негой твердой, грустью гордой

Вдоль большей и вдоль дольшей тишины…

Вдоль большей и вдоль дольшей тишины

За хордами торжественные хорды

Сквозь свиста нарастающие орды

В даль удаляющейся белизны…

А площадь свищет… и луна видна

В затмении морозном и нечистом,

И в ореоле сумрачно-лучистом

Обледенело ворожит она.

Во тьме мерцают снега синяки,

Под санной ссадиной снегоподтеки,

И свист защипливает прежестоко,

И смерть пронзает до ее тоски.

И синяками снежными луна

До полумертвенности вся избита,

И мертвенно синеющим в орбитах

Сиянием безжизненна она.

Свет темноте и свету темнота

Ни в чем не уступают… Площадь эта

Могла б служить Гармонии ответом,

А в ней молчат из Оперы места…

Раскатанные росчерки саней

Уже умолкли, больше не скрипели

Перед театром, где среди ущелий

Пел грустный Демон, бледности синей.

И тень идет вдали от фонарей

Вкруг фонарей, как некий круг порочный,

В мотором в час морозный, в час полночный

Нет никого… И тень идет скорей.

И в темноту торопится уйти

От светом ей начерченного круга.

И тени кажется, что в свете вьюга –

Что искрами собьет ее в пути…

И свист ее пронзительно зовет,

Чтоб испытать, насколько одиноко,

Докуда только достигает око,

Она в недостижимое идет…

И тень идет вдали от фонарей,

И ей все кажется — в их свете вьюга, –

В которой искры борются друг с другом

Чтобы угаснуть ярче и скорей.

И искры борются между собой,

Передавая смерть свою друг другу,

И в каждой смерти радужные дуги

Сверкают смерти искрою живой.

И яростней меж искрами свистит

Пронзительная ледяная шелка.

Мороз не страшен, что трещит без толка,

Куда страшней, когда он шелестит.

У ног почти у самых шелестит…

Закручивается… и далью вьется…

Выкручивается… и не дается…

И месть метет… но не взметая — мстит…

И на мгновение теряет площадь,

И где-то в тьме потерянно скулит,

И вдруг, как щель свистящая, из плит

Прорвался снова яростней и площе.

Свивается в свистящее кольцо

И в пальцы леденящие занозы

Вонзает… и в глаза вонзает слезы

Крупней, чем соль, крутые, как яйцо.

Глаза в занозах резкомерзлых слез

Свои ресницы в света круг вставляют,

И свет обратный кругу отдаляет

Видения сверкающие грез.

И грезы через мерзлость слез растут,

Затмивши ледяные эмпиреи,

И делаются жестче и грубее,

Но все, что было нежного, — спасут…

И свет, обратный кругу колеса

Раздваивает невозвратность грезы,

Крошит, дробит и вновь сливает в слезы,

И свист их снова режет, как коса…

И тоненько-претоненько свистит –

Чем тоньше свист, тем он труднее рвется.

Замерзло эхо… И не отзовется

И отзываться сердцу не велит.

И слышится то низость высоты,

То пьедесталом стелется под низким…

И видит гений все свои описки

Средь ледяного свиста темноты.

И тень идет, и эхо чуть хрустит,

И слышен только отголосок эха

Под свиста взвизгивания от смеха —

И тень лицом вдруг к Нелицу стоит.

С наставшею внезапно тишиной

И видит: строки в мраке настигают

Ее своей высокой белизной,

И снова их аккорды постигает.

И видит гений, голову подъяв, —

И взором одновременно и слухом —

Все то, все то, что охватил он духом,

Дыханьем перехваченным объяв…

Среди витийственные белизны

За хордами торжественные хорды

Сквозь свиста нарастающие орды,

Берущие величье тишины…

Берущие величье тишины

С такою грустью гордой, негой твердой,

Все удаляющиеся аккорды

Вдоль большей и вдоль дольшей белизны.

И снова площадь свистом шелестя,

Трет, как кремень, и вспыхивают искры,

И свист опережает их, и быстро

Летит, и, перед искрами летя,

Не престает на пепелище дуть,

И холод пепелищем раздувает…

И вдруг куда-то сам себя девает,

Чтоб Самым Низким Образом надуть.

Или, видениям душевным льстя, –

Переводную страшную картинку –

За льдинкою прельстительную льдинку

Пребыстро трет, еще быстрей сметя.

Безобразная безобразно рябь

Бежит, струится, навевает, веет,

И твердь замерзшая полуживее,

Чем неподвижно-ледяная хлябь.

И тоненько-претоненько свистит —

Чем тоньше свист, тем он труднее рвется.

Замерзло эхо… и не отзовется.

И отзываться сердцу не велит…

Отъявнейший то сверху книзу свист,

То снизу вверх — но ниже человека –

Особенно, как видит, — не от века,

Особенно, как чует, что — артист.

Поешь в театре — руку подаешь

Кому-то в высь, исполненную пенья…

К столу ты припадаешь, как к ступени

Гармонии — ну, значит, пропадешь…

С издевкою потайною свистит…

Закручивается… холуйски вьется…

Выкручивается… и не дается…

И месть метет… но не взметая — мстит…

И горе бесконечное тому,

Кто пальцы в свист пронзающий положит

И чувствует, как холод страшно гложет,

И смотрит в тьму, и смотрит, смотрит в тьму.

Или к живописанью припадешь —

Плоть полотна своей душой насытишь —

Уж голода в ушах звенящий Китеж…

Ну, значит, пропадешь ты, пропадешь…

А площадь свищет, словно бы насквозь,

Стрелу насквозь пронзает тетивою.

А ты — твоей мансардой ледяною

Огнь алтаря согреется авось…

По комнате ты ходишь… пропадет…

Как маятник, как маятник бессмертья…

Свои мечты с его мечтами сверьте —

Он от бессмертия не отстает…

И счастие великое тому,

Кто пальцы в свист пронзающий положит,

И к жару сердца холод их приложит,

И смотрит в тьму, и смотрит, смотрит в тьму –

Что тоненько-претоненько свистит,

Чем тоньше свист, тем он труднее рвется…

Замерзло эхо… и не отзовется…

Но сердце отзывается… болит…

И тень идет вдали от фонарей,

И ей все кажется, что в свете вьюга,

В которой искры борются друг с другом,

Чтобы угаснуть ярче и скорей.

И борющиеся между собой

Сверкают в искрах радужные дуги

Передавая смерть свою друг другу,

Чтоб смерть была бы с искрою живой.

И тень идет средь свиста темноты,

И, напрягая всю тоску, всю волю,

Гармонии она постигла полюс,

Выдерживает полюс немоты.

И смотрит на витанье белизны,

И слышит строк белеющих аккорды,

С такою грустью гордой, негой твердой

Берущие величье тишины…

Сияния сильнее белизны

За хордами сверкающие хорды

Все удаляющиеся аккорды

Вдоль большей и вдоль дольшей тишины…

И далее и дольше тишины

Беззвучностью простертые аккорды

С такою грустью гордой, негой твердой

В послеслияние предбелизны…

Поиск по сайту: