Глава 18. Развитие связей с Таиландом, Филиппинами и Брунеем

Мои ранние впечатления о Таиланде сформировались в 50‑ых годах, во время остановок в Бангкоке по пути в Лондон и обратно. Меня поразил высокий уровень официальных лиц, отвечавших за внешнюю политику Таиланда. В МИД Таиланда попадали на работу самые яркие и способные студенты, получившие образование в британских, западноевропейских и латиноамериканских университетах. Это была престижная, высокооплачиваемая работа, весьма ценимая из‑за зарубежных поездок, которые в то время были редкостью. Уровень чиновников внутренней администрации было гораздо ниже. Исторически, Таиланд бросал свои лучшие силы на то, чтобы отразить вторжение англичан из Бирмы и французов – из Индокитая. Таиланд – единственная страна Восточной Азии, которая никогда не была колонией.

В 1966 году я встретился в Бангкоке с премьер‑министром Таиланда маршалом Таномом Киттикачорном (Thanom Kittikachorn). Таном был стойким сторонником американского вторжения во Вьетнам. Несмотря на это, к январю 1973 года его настроение изменилось, он сказал мне, что полный вывод американских войск из Индокитая был в перспективе неизбежен. Он хотел, чтобы страны региона объединились в рамках АСЕАН путем приема в эту организацию Северного и Южного Вьетнама, Лаоса, Камбоджи и Бирмы, но только после достижения полного перемирия с Северным Вьетнамом.

Таном был простым человеком, преданным своим друзьям и союзникам. Он обращался со мной как со своим другом, а потому мы обменивались мнениями свободно и открыто. Он беспокоился, что из‑за той поддержки, которую Таиланд предоставлял американцам, включая использование огромных военно‑воздушных баз, с которых американские ВВС бомбили Северный Вьетнам, нельзя было исключить, что Вьетнам станет относиться к Таиланду враждебно и мстительно. Он сожалел, что американцы воевали вполсилы: они атаковали Северный Вьетнам только с воздуха и вели оборонительную войну в Южном Вьетнаме. Это была стратегия, которая не могла привести к победе, – американцы могли надеяться лишь не проиграть. Теперь Таиланд был вынужден приспосабливаться к новым реалиям.

В октябре того же года проходившие в Бангкоке огромные демонстрации, требовавшие принятия более демократической конституции, привели к отъезду Танома в США. Он и его жена были очень несчастны, проживая в своей бостонской квартире. Они тосковали по теплым тропикам, друзьям и родственникам, а больше всего – по острой тайской кухне.

В декабре 1974 года Таном вернулся в Бангкок без предупреждения. Правительство Таиланда хотело отправить его обратно в США, но он отказался покинуть страну без того, чтобы его больной отец сопровождал его в более близкую, чем Америка, страну. Я согласился с просьбой правительства Таиланда позволить Таному проживать в Сингапуре, но выдвинул в качестве условия отказ от политической деятельности на время пребывания в Сингапуре. Я полагал, что нам пошло бы на пользу, если бы Сингапур стал такой же нейтральной страной, как Швейцария в Европе.

Я пригласил его, его жену, дочь и зятя, которые были вместе с ним в Бостоне, на ужин. Он перечислял страдания, пережитые в ссылке: непривычный холод Новой Англии, чувство изоляции, соседи, жаловавшиеся на острые запахи тайской кухни. В Сингапуре его посещала бесконечная череда родственников и друзей, так что его образ жизни был более домашним. Но правительство Таиланда (через сотрудников своего посольства в Сингапуре) внимательно наблюдало за возможной политической деятельностью Танома и его посетителей.

Таном вернулся в Бангкок два года спустя, в монашеской рясе, публично заявив, что хочет уйти в монастырь, и был принят некоторыми членами королевской семьи Таиланда. Жизнь ушла вперед, и Таном никогда не вернулся к власти, хотя ему и удалось убедить правительство Таиланда вернуть ему значительную часть активов, которые были конфискованы или заморожены. Так вообще вели дела в Таиланде, – стараясь избежать грубой и тотальной конфронтации, там, где было возможно достичь компромисса. Способность прощать – неотъемлемая часть буддизма.

В результате проведенных ранее, в 1975 году, всеобщих выборов, премьер‑министром стал традиционный монархист Кукрит Прамой (Kukrit Pramoj). Он возглавлял коалицию в парламенте, в котором его Партия общественного действия (Social Action Party) имела только 18 мест из 140.

Таиланду нужно было что‑то предпринимать ввиду надвигавшейся победы Северного Вьетнама над Южным. Кукрит показался мне человеком проницательным, с философским складом ума, с острым, если и несколько мрачным, чувством юмора. Временами он мог вести себя достаточно фривольно. Разговорчивый, обладавший выразительной мимикой лица и активно жестикулировавший руками, он не произвел на меня впечатления человека, преследовавшего серьезные политические цели. Он вел себя, как премьер‑министр в голливудском фильме «Тихий американец» (The Quiet American). Кукрит развелся со своей женой и жил в большом, живописном, старомодном тайском доме из тикового дерева в центре Бангкока, куда он пригласил меня, чтобы поужинать на открытом воздухе.

Как человек, отвечавший за формирование политики Таиланда, Кукрит не внушал мне доверия. Я посетил его в Бангкоке 17 апреля 1975 года, через неделю после того, как «красные кхмеры» захватили Пномпень, и за две недели до падения Сайгона. Для моего визита нельзя было бы даже специально подобрать более напряженного момента, но он мало что мог сказать о позиции Таиланда. Наш посол, который вырос в Таиланде и знал его лидеров и их культуру, полагал, что они все еще думали над тем, какой будет новая внешняя политика Таиланда. Кукрит сказал, что американцы эвакуируют свои базы в течение года. Он больше не был уверен в необходимости присутствия США в Таиланде. Из «сдерживателя» США превратились в «мишень», и присутствие американских войск компрометировало Таиланд, делало его положение более сложным. Я сказал ему, что нам не следовало сбрасывать США со счетов, – американский Конгресс мог изменить свою позицию по ходу развития событий. Позиция Сингапура заключалась в том, что присутствие 7‑го флота США облегчало наши отношения с Советским Союзом и Китаем. Без этого присутствия влияние русских было бы просто подавляющим. Когда Советский Союз потребовал, чтобы Сингапур позволил хранить топливо для советского рыболовного флота на одном из наших островов, мы посоветовали приобретать топливо у американских нефтяных компаний, расположенных в Сингапуре. Не будь 7‑го флота, мы не смогли бы дать русским подобный ответ.

Через две недели после посещения Пекина, в июле, Кукрит прибыл в Сингапур. Он уже встретился с делегацией Северного Вьетнама в Бангкоке. Он сказал, что во Французском Индокитае реализовался «принцип домино», и что Северный Вьетнам хотел теперь править Индокитаем. Я спросил его, почему передачи «Радио Ханоя» (Radio Hanoi) были такими враждебными по отношению к Таиланду в тот момент, когда правительство Вьетнама протягивало руку дружбы. Кукрит сказал, что тактика вьетнамцев заключалась в том, чтобы запугать Таиланд, принудить его к установлению дипломатических отношений, поэтому они хотели, чтобы весь мир видел, что Таиланд напуган. Он рассказал о своей встрече с руководителями делегации Северного Вьетнама в Бангкоке. Они не казались высокомерными, заявили, что хотели бы забыть прошлое и тепло обнимались при встрече с ним. Кукрит сказал, что он «дрожал в их объятиях». Они холодно улыбались, и когда пятеро из них находились в комнате для переговоров, ему показалось, что температура в ней значительно понизилась. Руководитель делегации вел себя расслабленно, но остальные просто напряженно сидели. Они требовали вернуть южновьетнамский самолет, который улетел из Вьетнама в Таиланд незадолго до падения Сайгона.

Кукрит считал, что страны АСЕАН должны были быть сильными и играть роль «старшего брата» по отношению к странам Индокитая. Мы смогли бы время от времени помогать им, чтобы не допускать голода в этих странах. Мы должны были демонстрировать им свое богатство, силу, солидарность и иногда приглашать их принимать участие в фестивалях песни и танца. Его позиция по отношению к Северному Вьетнаму стала более твердой после встречи с их делегацией в Бангкоке, и, что было еще более важным, после его визита в Китай. Когда дело касалось их суверенитета, тайцы проявляли ловкость и быстроту.

Он передал слова Чжоу Эньлая (Zhou Enlai), которые сказал обо мне: «Он (Ли Куан Ю) удивляет меня. Мы с ним одной крови. Почему он боится, что Китай захватит Сингапур? Его проблема в том, что он пытается предотвратить возвращение китайцев в Сингапур». Я попросил Кукрита передать Чжоу Эньлаю, что меня не беспокоило ни возвращение китайцев в Сингапур, ни желание китайцев Сингапура вернуться в Китай, ни желание Китая захватить Сингапур. Сингапур был слишком мал для Китая и не стоил тех проблем, которые возникли бы в результате его захвата Китаем. Я выразил свое беспокойство по поводу приветственных посланий, направленных Китаем в адрес Коммунистической партии Малайи и Коммунистической партии Индонезии по случаю годовщины их основания. Эти послания вызвали приступ острой антипатии и враждебности в Куала‑Лумпуре и Джакарте, и я не хотел, чтобы это враждебное отношение было перенесено на Сингапур, только потому, что мы были одной крови с Чжоу Эньлаем. Я риторически спросил, вступится ли Китай за Сингапур в случае столкновения Сингапура с Индонезией. В недобрый час, Кукрит обнародовал эти слова в таиландской прессе.

Наши отношения с Таиландом стали ближе после того, как в декабре 1978 года Вьетнам напал на Камбоджу. Генерал Криангсак (Kriangsak), тогдашний премьер‑министр Таиланда, не имел внешнеполитического опыта. Министр иностранных дел его правительства доктор Упадит Пачарьяндкун (Dr. Upadit Pachariyandkun) был способным, очень умным человеком, получившим образование в Германии, но он также не имел опыта ведения дел с вторгнувшимися в Камбоджу вьетнамцами. Это происходило в тот критический момент, когда вьетнамцы предложили не приближаться к границе Таиланда на расстоянии менее двадцати километров, в обмен на обязательство Таиланда сохранять нейтралитет и не осуждать вьетнамского вторжения в Камбоджу. Я послал Криангсаку письмо через министра иностранных дел Сингапура Раджаратнама, убеждая его не соглашаться. Если бы он согласился, а вьетнамцы впоследствии нарушили бы свои обещания, то Таиланд не располагал бы какой‑либо поддержкой на международной арене, чтобы атаковать Вьетнам. Было бы гораздо лучше предупредить международное сообщество о той угрозе, которую Вьетнам представлял для остальных стран Юго‑Восточной Азии. Я верил, что китайцы, должно быть, заверили его, что они вступятся за Таиланд, если он подвергнется нападению, при условии что Криангсак займет определенную позицию, выступит с протестом против вторжения, и предоставит убежище отступавшим войскам Камбоджи и десяткам тысяч беженцев. Криангсак не был столь же сообразителен, как Кукрит. Он пришел к власти, потому что являлся главнокомандующим армии Таиланда. Он переживал по поводу последствий конфликта в Камбодже и сделал все свои ставки на Китай. Когда в ноябре 1978 года, еще до вьетнамского вторжения в Камбоджу, Дэн Сяопин посетил Бангкок, Куала‑Лумпур и Сингапур, Криангсак оказал ему самый теплый прием. Как я сказал Дэн Сяопину в машине по пути в аэропорт, после переговоров в Сингапуре, Криангсак четко высказал этим свою позицию, тем самым, оказавшись на линии огня. Если бы Китай позволил Вьетнаму свободно хозяйничать в Камбодже, Таиланд оказался бы под угрозой. Дэн Сяопин помрачнел, когда я описал ему последствия возможного изменения позиции Таиланда, полагая, что в этом случае Советский Союз добился бы господства в Юго‑Восточной Азии.

Преемником Криангсака был генерал Прем Тинсуланонда (Prem Tinsulanonda). Он был холост, являлся человеком исключительной честности и возглавлял правительство, в основном чистое от коррупции. В течение восьми лет его пребывания на посту премьер‑министра (1980–1988 годы) Таиланд процветал, экономика, несмотря на войну в Камбодже, продолжала развиваться. Он был уравновешенным, надежным лидером, проводившим последовательную политику, человеком немногословным, не ученым, а практиком. Прем пользовался доверием короля. Он не так хорошо говорил по‑английски как Кукрит, но у него было более развито стратегическое мышление, а его опрятная одежда и хорошие манеры отражали его дисциплинированный, воздержанный, почти аскетичный образ жизни. Наши личные отношения с ним сложились хорошо. Время от времени он серьезно и пристально смотрел на меня и говорил: «Я согласен с Вами. Вы – друг Таиланда».

Министр иностранных дел его правительства Сиддхи Саветсила (Siddhi Savetsila) был маршалом авиации, получившим степень мастера в Массачусетском технологическом институте (МИТ – Massachusetts Institute of Technology). (Руководители военно‑воздушных сил Таиланда были обычно весьма образованными людьми). Но у Сиддхи была не только хорошая голова. Способный и твердый человек, он обладал сильным характером и настойчивостью в достижении цели. Он был потомком тайцев и европейцев, со смешанными, евроазиатскими чертами лица, но воспринимался тайцами, как преданный таец. Он знал, что вьетнамцы – очень коварны, но умел разгадать каждый их маневр. Без Према на должности премьер‑министра и Сиддхи на должности министра иностранных дел мы не смогли бы так успешно сотрудничать в том, чтобы ограничить действия Вьетнама в Камбодже. Эти два человека были членами хорошей команды, которая сумела укрепить безопасность и наладить экономическое развитие Таиланда. Не будь их, вьетнамцы могли бы добиться успеха в манипулировании правительством Таиланда.

Когда в августе 1988 года генерал Чатичай Чунхаван (Chatichai Choonhavan) стал премьер‑министром Таиланда, он заявил о намерении превратить Индокитай из поля сражения в рынок. Сиддхи остался министром иностранных дел, но его положение вскоре стало шатким. Чатичай неоднократно публично противоречил ему, пока Сиддхи не ушел в отставку. Играя на стремлении Чатичая обеспечить участие деловых людей Таиланда в реконструкции Вьетнама, вьетнамцы продолжали оставаться в Камбодже, затягивая Парижские мирные переговоры, на протяжении еще трех лет, до 1991 года.

Когда Чатичай был министром иностранных дел в правительстве Кукрита, он однажды сказал мне, что, в свой избирательный округ, расположенный в сельской местности на северо‑востоке Таиланда, он обычно ездил на мощном и дорогом «Порше» (Porsche). Когда я поинтересовался, почему он так поступал, Чатичай ответил, что, приедь он в обычной машине, крестьяне не поверили бы, что он мог им чем‑то помочь. Когда же он приезжал на «Порше», они знали, что он – богатый человек и располагал средствами помочь им. Он не рассказал мне о том, что, как я узнал из газет, старейшины деревень часто получали от кандидата деньги за «голоса» жителей деревни.

Чатичай был человеком вальяжным. В 60‑ых годах он оказался замешан в военном перевороте, после чего его отослали в Аргентину, а затем в Швейцарию, где у него была вилла. Он годами жил в Европе, разъезжая на спортивных автомобилях и наслаждаясь жизнью. В тот период, когда он был премьер‑министром Таиланда, его правительство имело репутацию наиболее коррумпированного в истории страны. Взяточничество в Таиланде было в порядке вещей. Только в середине 90‑ых годов, по мере увеличения численности образованного среднего класса, в Таиланде стали выражать обеспокоенность по поводу коррупции. Огромные суммы денег были необходимы для проведения избирательных компаний. Партийные лидеры должны были финансировать поддерживавших их кандидатов, но после выборов и партийные лидеры, и члены парламента должны были вернуть потраченные средства. Такова была «денежная» политика в Таиланде. В Японии расходы на ведение избирательной кампании оплачивались с помощью предоставления строительных контрактов. А в Таиланде каждый контракт должен был приносить комиссионные, иначе просто не было бы средств для участия в следующих выборах.

Во время моего следующего визита, в январе 1998 года, премьер‑министр Чуан Ликпай (Chuan Leekpai), являвшийся до того заместителем премьер‑министра и министром финансов, продемонстрировали свое понимание необходимости совместной работы с МВФ для восстановления доверия к Таиланду. К 1999 году репутацию Таиланда среди международных инвесторов и МВФ удалось улучшить.

Прикрытые американским «военным зонтиком», Филиппины жили в совершенно ином мире, их правительство и политическая жизнь совершенно отличались от наших. Я посетил президента Маркоса (Marcos) в Маниле только в январе 1974 года. Когда самолет авиакомпании «Сингапур эйрлайнз», на котором я летел, пересек воздушную границу Филиппин, небольшая эскадрилья истребителей филиппинских ВВС сопровождала его до аэропорта Манилы. Маркос принимал меня с большой помпой, по‑филиппински. Меня поселили в гостевое крыло дворца Малаканан (Malacanang). Роскошно обставленные комнаты были набиты ценными произведениями искусства, приобретенными в Европе. Наши хозяева были очень любезны, а их гостеприимство – экстравагантно. Наши страны были разделены примерно тысячей миль океана, между нами не было трений, а объем торговли был весьма незначителен. Мы играли в гольф, говорили о будущем АСЕАН и пообещали поддерживать контакты.

Министр иностранных дел Карлос Ромуло (Carlos Romulo) был невысокого роста (примерно пять футов – 152 см.). Он был старше меня примерно на 20 лет, отличался остроумием и уничижительно выражался о своем росте и других недостатках. Ромуло обладал хорошим чувством юмора, был красноречив, обладал писательским даром и был прекрасным сотрапезником, обладавшим огромным репертуаром анекдотов и шуток. Он не скрывал своего глубокого восхищения американцами. Одной из его любимых историй был рассказ о его возвращении на Филиппины с генералом Макартуром (MacArthur). Когда корабль Макартура подошел к берегу у Лейте (Leyte), генерал спрыгнул в воду в том месте, где вода доходила ему до колен, но Ромулу она доставала до груди, и он вынужден был плыть к берегу. Его хорошие отношения с лидерами стран АСЕАН и американцами повышали престиж администрации Маркоса. Ромуло был человеком безупречной честности и чести, который помогал Маркосу придать некоторую респектабельность его режиму, когда в 80‑ых годах он стал приобретать дурную славу.

В 1976 году на Бали, во время первой встречи стран АСЕАН, проходившей после падения Сайгона, Маркос проявил заинтересованность в развитии более тесного экономического сотрудничества между странами АСЕАН. Тем не менее, две наши страны не могли двигаться в этом направлении быстрее других членов организации. Чтобы подать пример сотрудничества, Маркос и я договорились о двустороннем 10 %‑ом сокращении импортных тарифов на все товары и о содействии в развитии торговли между странами АСЕАН. Мы также договорились проложить подводный кабель между Филиппинами и Сингапуром. Вскоре я обнаружил, что для Маркоса подписание коммюнике уже являлось достижением, а его выполнение являлось делом второстепенным, требовавшим дополнительных обсуждений на следующей конференции.

Мы встречались каждые два‑три года. Однажды он провел меня в свою библиотеку во дворце Малаканан и показал полки с подшивками газет с материалами о его деятельности на протяжении многих лет, – с тех пор, как он впервые принял участие в выборах. Здесь же стояли тома размерами с энциклопедию, посвященные культуре Филиппин, на которых его имя значилось в качестве автора. На застекленных стеллажах были выставлены его награды за участие в антияпонской партизанской борьбе, лидером которой он являлся. Он был бесспорным боссом всех филиппинцев. Его жена Имельда (Imelda) имела склонность к роскоши и богатству. Когда они посетили Сингапур перед встречей на Бали, супруги прилетели на двух самолетах «ДС‑8», – ее и его.

В отличие от Японии, Маркос не рассматривал Китай в качестве угрозы в ближайшем будущем. Но он не исключал возможности того, что Япония могла стать агрессивной, если бы обстоятельства изменились. У него остались воспоминания об ужасах, связанных с вторжением императорской армии в Манилу. Наши взгляды относительно вьетнамского вторжения в Камбоджу значительно расходились. В то время как он, для проформы, осуждал вьетнамскую оккупацию, он не рассматривал Вьетнам в качестве угрозы Филиппинам. Их разделяло Южно‑Китайское море, в котором находился американский флот, гарантировавший безопасность Филиппин. В результате, Маркос не проявлял активности в решении проблемы Камбоджи. Кроме того, он был озабочен ухудшавшейся обстановкой в стране.

Маркос управлял страной, находившейся на военном положении. Он держал в заключении лидера оппозиции Бениньо Акино (Benigno Aquino), имевшего репутацию харизматического и сильного лидера масс. Он освободил Акино и разрешил ему уехать в США. По мере того как экономическая ситуация на Филиппинах ухудшалась, Акино заявил о своем решении вернуться. Госпожа Маркос несколько раз выступила с завуалированными угрозами в его адрес. Когда в августе 1983 года его самолет прибыл в Манилу из Тайбэя, при выходе из самолета Акино был застрелен. Целого отряда иностранных корреспондентов и телеоператоров, сопровождавших его в полете, оказалось недостаточно, чтобы защитить его.

Международное возмущение по поводу убийства привело к тому, что иностранные банки прекратили предоставление кредитов. Филиппины имели внешний долг, превышавший 25 миллиардов долларов США, и не могли выплатить даже процентов по займам. Маркос стал неплатежеспособным. Он прислал ко мне своего министра торговли и промышленности Бобби Онпина (Bobby Ongpin) с просьбой о предоставлении кредита в размере от 300 до 500 миллионов долларов для уплаты процентов по займам. Посмотрев ему прямо в глаза, я сказал: «Мы никогда не дождемся возврата этих денег». Я добавил, что все знали о том, что Маркос был серьезно болен и нуждался в постоянном лечении болезни, истощавшей его силы. Филиппины нуждались в сильном и здоровом лидере, а не в дополнительных займах.

Вскоре после этого, в феврале 1984 года, Маркос встретился со мной в Брунее, на празднике провозглашения независимости султаната. Он страшно изменился внешне. Хотя он казался менее опухшим, чем на телеэкране, кожа его потемнела, будто бы он сильно загорел. Во время разговора он тяжело дышал, голос его был мягким, глаза – мутными, а волосы – тонкими. Он очень нездорово выглядел. Неподалеку от особняка, в котором он жил, дежурила машина «скорой помощи» с бригадой филиппинских докторов. Маркос потратил много времени, рассказывая мне совершенно невероятную историю о том, как якобы был убит Акино.

Как только все наши помощники удалились, я перешел прямо к делу, сказав, что ни один банк не станет одалживать ему деньги. Банкиры хотели знать, кто станет его преемником, – все видели, как нездорово он выглядел. Банки Сингапура одолжили 8 из 25 миллиардов долларов, составлявших внешний долг Филиппин. Было ясно, что в течение ближайших 20 лет они вряд ли получат свои деньги назад. Маркос возразил, что на выплату долгов потребуется всего 8 лет. Я ответил, что банкиры хотели бы видеть во главе Филиппин сильного лидера, который мог бы восстановить стабильность в стране, и что американцы надеялись, что на выборах в мае появится кто‑то, кто мог бы стать таким лидером. Я спросил его о том, кого он собирался выдвинуть в качестве кандидата на выборах. Он назвал имя премьер‑министра Сезара Вирата (Cesar Virata). Я прямолинейно заявил, что у Вирата не было никаких шансов, потому что он был первоклассным администратором, но не политическим лидером. Кроме того, его политически проницательный коллега, министр обороны Хуан Энриле (Juan Enrile), не был в фаворе. Маркос помолчал, а потом признал, что поиски преемника являлись сложной проблемой. Если бы он мог найти преемника, это решило бы проблему. Когда я уходил, он сказал: «Вы – настоящий друг». Я не понял его. Это была странная встреча.

Поддерживаемый врачами, Маркос продолжал оставаться у власти. Сезар Вирата встретился со мной в Сингапуре в январе следующего года. Он был абсолютно бесхитростным, политически невинным человеком. Он сказал, что госпожа Имельда Маркос будет, вероятнее всего, выдвинута в качестве кандидата в президенты. Я поинтересовался тем, насколько реально это было, учитывая, что имелись другие серьезные кандидаты, включая Хуана Энриле и министра труда Бласа Опле (Blas Ople). Вирата ответил, что речь шла о «денежных потоках»: у нее было больше денег, чем у других кандидатов, чтобы заплатить за голоса, необходимые для выдвижения партийного кандидата в президенты, а также для того, чтобы победить на выборах. Он добавил, что, если она станет кандидатом в президенты, оппозиция выдвинет госпожу Кори Акино (Mrs. Cory Aquino) и попытается сыграть на чувствах людей. Вирата сказал, что в отсутствие политической стабильности упадок экономики продолжался.

Развязка наступила в феврале 1986 года, когда Маркос провел президентские выборы, после которых он объявил себя победителем. Корасон Акино, кандидат от оппозиции, возразила против этого и начала кампанию гражданского неповиновения. Министр обороны Хуан Энриле оставил Маркоса и признал, что подтасовка выборов имела место, а командующий филиппинской полицией генерал – лейтенант Фидель Рамос (Fidel Ramos) присоединился к нему. Массовое проявление «народовластия» на улицах Манилы привело к зрелищному свержению диктатуры. Финал наступил 25 февраля 1986 года, когда Маркос и его жена бесславно сбежали из дворца Малаканан на вертолетах американских ВВС. Их доставили на американскую военную базу Кларк, откуда они улетели на Гавайи. Такая мелодрама в голливудском стиле могла произойти только на Филиппинах.

Госпожа Акино была приведена к президентской присяге в обстановке всеобщего ликования. У меня были надежды на то, что эта честная, богобоязненная женщина поможет восстановить доверие к Филиппинам и направит страну по правильному пути. Я посетил ее в июне того же года, через три месяца после этих событий. Она была искренней, набожной католичкой, которая хотела действовать в интересах страны, делая то, что, как она полагала, делал бы ее муж, если бы он остался в живых. По ее мнению, первым делом, надо было восстановить демократию на Филиппинах, а уж демократия решила бы экономические и социальные проблемы. За ужином госпожа Акино посадила рядом со мной председателя конституционной комиссии, Верховного судью Сесилию Муноз‑Палму (Cecilia Munoz‑Palma). Я спросил эту ученую женщину, какие уроки ее комиссия извлекла из опыта последних сорока лет, прошедших с момента обретения страной независимости в 1946 году, и как она собиралась использовать эти выводы при составлении проекта Конституции. Безо всяких колебаний она ответила: «Наша демократия не должна иметь никаких ограничений. Мы обязаны сделать так, чтобы никакой диктатор не смог когда‑либо придти к власти и растоптать конституцию». Я спросил ее, не существовало ли какой‑либо несовместимости между культурой и привычками филиппинцев и политической системой, основанной на американской модели разделения властей, что могло бы быть источником проблем и для президентов, предшествовавших Маркосу. По ее мнению, такой несовместимости не существовало.

Проблемы, стоявшие перед госпожой Акино, усугублялись бесконечными попытками переворотов, армия и полиция были политизированы. Перед встречей стран АСЕАН в январе 1987 года над страной вновь нависла угроза переворота. Без твердой поддержки президента Сухарто встреча была бы отложена, а доверие к правительству Акино – подорвано. Правительство Филиппин согласилось разделить ответственность за обеспечение безопасности участников конференции с другими правительствами стран АСЕАН, в особенности с правительством Индонезии. Обеспечением безопасности занялся Бенни Моердани, доверенное лицо президента Сухарто. Он расположил в центре Манильской бухты корабль военно‑морских сил Индонезии с вертолетами и десантниками на борту, готовыми спасти глав правительств стран АСЕАН, если бы во время встречи случилась попытка переворота. Я сомневался в том, удастся ли подобная операция, но решил следовать их сценарию, надеясь, что демонстрация силы испугает главарей переворота. Мы все были заперты в филиппинском отеле «Плаза» (Hotel Plaza), стоявшем на берегу Манильского залива, так что мы могли видеть индонезийский корабль, стоявший на якоре. Отель был полностью блокирован и тщательно охранялся. Встреча прошла хорошо, безо всяких неприятностей. Мы все надеялись, что эта демонстрация поддержки правительства госпожи Акино в тот период, когда происходили многочисленные попытки его дестабилизации, поможет разрядить ситуацию.

На самом деле, это не оказало никакого влияния на развитие ситуации. Попытки переворота следовали одна за другой, отпугивая инвесторов, чьи инвестиции были крайне необходимы для создания рабочих мест. Это было досадно, потому что в стране было много способных людей, получивших образование на Филиппинах и в США. Филиппинские рабочие, по крайней мере, в Маниле, говорили по‑английски. Причин, по которым Филиппины не могли бы стать одной из преуспевающих стран АСЕАН, не существовало. В 50‑ых – 60‑ых годах это была наиболее развитая страна региона, потому что Америка оказывала Филиппинам щедрую помощь в послевоенном восстановлении страны. В стране не хватало того «клея», который держит общество вместе. Верхушка общества, помещики, относились к крестьянам так же, как помещики на гасьендах Латинской Америки – к своим пеонам. Существовало два различных общества: верхушка жила в исключительной роскоши и комфорте, а крестьяне с трудом зарабатывали себе на жизнь. А их жизнь на Филиппинах была очень тяжелой. У крестьян не было земли, и им приходилось работать на сахарных и кокосовых плантациях. Крестьянские семьи были многодетными, потому что церковь препятствовала ограничению рождаемости. Конечным результатом была растущая бедность людей. Было очевидно, что Филиппины никогда не смогут подняться без существенной помощи со стороны США. Госсекретарь США Джордж Шульц (George Shultz) симпатизировал Филиппинам и хотел помочь им, но дал ясно понять мне, что Соединенные Штаты могли бы добиться большего, если бы страны АСЕАН продемонстрировали свою поддержку и внесли вклад в это дело. США не хотели помогать Филиппинам в одиночку, будто бы это была только их проблема. Шульц хотел, чтобы страны АСЕАН играли более важную роль в этом вопросе, что позволило бы президенту США собрать необходимые голоса в Конгрессе. Я убедил Шульца начать осуществление помощи в 1988 году, до окончания второго срока пребывания Рейгана на посту президента. Ему это удалось. Состоялось две встречи участников Многосторонней инициативы по оказанию помощи Филиппинам (Multilateral Assistance Initiative – Philippines Assistance Programme). Первая из них произошла в Токио в 1989 году. В результате, были приняты обязательства по оказанию помощи Филиппинам в размере 3.5 миллиардов долларов США. Вторая встреча была проведена в Гонконге в 1993 году, во время правления администрации президента Буша, на ней были приняты обязательства о предоставлении помощи в размере 14 миллиардов долларов. Но нестабильность на Филиппинах продолжалась, поэтому доноры колебались и откладывали осуществление намеченных проектов.

Преемник госпожи Акино, Фидель Рамос, которого она поддержала, был более практичным политиком и способствовал стабилизации обстановки в стране. В ноябре 1992 года я нанес ему визит. В своей речи на 18‑ой Филиппинской бизнес конференции (18th Philippine Business Conference) я сказал: «Я не верю, что демократия обязательно способствует развитию. Я считаю, что для успешного развития государства больше нуждаются в дисциплине, чем в демократии». В частной беседе президент Рамос сказал, что он был согласен со мной. Британская конституция парламентарного типа работала бы в его стране лучше, потому что партия, имевшая большинство в Законодательном собрании, формировала бы и правительство. Тем не менее, публично Рамос вынужден был не соглашаться со мной.

Он хорошо знал, как трудно управлять страной в условиях четкого разделения властей по американскому образцу. Сенат уже отверг предложение госпожи Акино о сохранении американских военных баз. На Филиппинах имелась воинственная пресса, но это не помогло справиться с коррупцией. Отдельных репортеров можно было купить, как и многих судей. Что‑то серьезно разладилось в обществе. Миллионы филиппинских мужчин и женщин вынуждены были покидать свою страну и искать работу за рубежом, которая по квалификации была намного ниже их образовательного уровня. Филиппинские специалисты, которых мы нанимали для работы в Сингапуре, – так же хороши, как и наши, а филиппинские архитекторы, художники и музыканты, – даже более творчески одаренные и артистичные люди. Сотни тысяч филиппинцев уехали на Гавайи и в США. Это было проблемой, решение которой не становилось легче от наличия на Филиппинах конституции американского типа.

Разница заключается в культуре. Филиппинцы – мягкие люди, способные прощать. Только на Филиппинах лидер, подобный Фердинанду Маркосу, грабивший страну на протяжении двадцати лет, мог рассчитывать на похороны с почестями. Лишь незначительная часть награбленного им была возвращена, тем не менее, его жене и детям было разрешено вернуться на Филиппины и заниматься политикой. Используя свои значительные ресурсы, они поддерживали перспективных кандидатов на президентских выборах и выборах в Конгресс, и вновь оказались в центре внимания в 1998 году, когда президентом был избран Джозеф Эстрада (Joseph Estrada). Генерал Фабиан Вер (Fabian Ver), который при Маркосе был главнокомандующим сил безопасности в тот момент, когда был убит Акино, покинул Филиппины вместе с Маркосом в 1986 году. Когда он умер в Бангкоке, правительство президента Эстрады похоронило его с воинскими почестями. 22 ноября 1998 года филиппинская газета «Тудэй» (Today) писала: «Вер, Маркос и другие члены его семьи погрузили страну в два десятилетия лжи, пыток и грабежа. На протяжении следующего десятилетия друзья и ближайшие родственники Маркоса один за другим на цыпочках вернулись в страну. Несмотря на все общественное негодование и отвращение к ним, они показали, что с деньгами все возможно». Филиппинцы страстно говорили и писали. Чего бы они могли достичь, если бы смогли заставить свою элиту разделять их чувства и действовать?

В середине 50‑ых годов, когда я занимался адвокатской практикой в судах Брунея, это был тихий, мирный, богатый нефтью султанат. В августе 1960 года султан Брунея сэр Оман Али Сайфуддин (Sir Oman Ali Saifuddien) пригласил меня, в качестве премьер‑министра, вместе с главой государства Юсуфом Исхаком, на празднование своего дня рождения. Он был спокойным человеком, с мягкой речью и дружеской, привлекательной улыбкой. У него было мало друзей, ибо почти все обращались к нему за деньгами. Я несколько раз встречался с ним в Лондоне, где я вел переговоры по поводу объединения с Малайзией в 1962–1963 годах. Он никогда не был в восторге от идеи вступления султаната в Малайзию в качестве штата. В этом случае большинство доходов от продажи нефти шло бы федеральному правительству, и он не был уверен, что то особое внимание, с которым относился к нему Тунку, оставалось бы таким же, если бы Бруней вступил в состав федерации. В этом случае он стал бы лишь одним из многих султанов Малайзии. Я объяснил ему причины, по которым Сингапур хотел вступить в состав федерации, но при этом ни на чем не настаивал и предоставил ему принять собственное решение. У него были свои юридические советники, и он, в конечном итоге, принял политическое решение не вступать в состав федерации. Ретроспективно, это было правильное решение. Великобритания продолжала сохранять свое присутствие в Брунее с 1963 года до февраля 1984 года, когда султанату была предоставлена независимость.

Во время одного из визитов в Сингапур, состоявшегося вскоре после нашего отделения от Малайзии, сэр Омар широко улыбнулся и сказал: «Теперь Сингапур – как Бруней. Так будет лучше для вас». В самом деле, у нас было много общего: мы были маленькими странами, окруженными большими соседями. Я не завидовал его богатству и никогда не занимал у него денег. Я давал ему советы, только когда он просил меня об этом. Султан доверял мне. В 1967 году, когда Малайзия прекратила функционирование общего Валютного комитета, его члены, – Малайзия, Бруней и Сингапур, – согласились, что между нашими новыми валютами будет существовать взаимозаменяемость и паритет. Когда в 1973 году соблюдение этого порядка прекратилось, старый султан решил сохранить эту договоренность по отношению к Сингапуру. Он был самым скромным султаном, совершенно отличавшимся от других султанов региона. Он привил Брунею понятие о финансовой дисциплине и приступил к накоплению огромных активов, которые управлялись его агентами в Лондоне (Cултан Брунея считается одним из богатейших людей мира, чье состояние оценивается примерно в 50 миллиардов долларов США).

Когда британское правительство стало оказывать на него давление, вынуждая его провести конституционные реформы с целью введения демократии, тогда, чтобы потянуть и выиграть время, он в 1967 году отрекся от престола в пользу своего старшего сына Хасанала Болкиа (Hassanal Bolkiah). Его сын был тогда еще совсем молодым человеком, проходившим подготовку в британской военной академии в Сандхерсте (Sandhurst). Султан провел много времени, размышляя над тем, как сохранить роль Великобритании в качестве гаранта безопасности Брунее. Он отказывался иметь дело с Индонезией и Малайзией. Он не доверял Индонезии из‑за поддержки ею лидера Народной партии Брунея (Brunei People's Party) Азахари (Azahari), который возглавлял восстание в декабре 1962 года. Он опасался малазийцев, потому что малайзийские служащие, направленные на работу в Бруней в конце 50‑ых – начале 60‑ых годов, покровительственно относились к чиновникам Брунея, обращаясь с ними как с деревенскими родственниками. Я был достаточно осторожен, чтобы не послать ни одного сингапурского чиновника в Бруней даже на самое короткое время, а когда такое случалось, то их надлежащим образом инструктировали, чтобы они обращались с жителями Брунея вежливо и с достоинством.

Во время частной встречи в марте 1979 года я убеждал сэра Омара, бывшего султана (Сери Бегавана (Seri Begawan), как его стали называть после отречения), наладить частичные связи с АСЕАН перед обретением независимости в 1984 году. Я сказал ему, что президент Индонезии Сухарто и премьер‑министр Малайзии Хусейн Онн были дружественно и благосклонно настроены по отношению к Брунею. Он согласился рассмотреть вопрос о получении Брунеем статуса наблюдателя в АСЕАН, но дальше этого дело не пошло. Я объяснил ему, что мир сильно изменился. Сэр Омар продолжал подсознательно верить в англичан, надеясь, что они всегда поддержат его. Он не хотел согласиться с тем, что положение Великобритании изменилось, и что у англичан не было ни военно‑морских, ни военно‑воздушных сил, с которыми они могли бы придти на помощь Брунею.

После того как премьер‑министром Великобритании стала Маргарет Тэтчер, посещавшие Сингапур британские министры стали часто заводить со мною речь о Брунее. Они хотели убедить султана провести выборы, придать монархии современный вид, отказаться от протектората и предоставить Брунею независимость. Я старался изо всех сил убедить Сери Бегавана, сэра Омара и султана начать движение по этому пути, но безуспешно. Наконец, британское правительство решило, что, независимо от того, будет ли в Брунее избрано демократическое правительство или нет, султанат должен взять на себя ответственность за свое собственное будущее. Великобритания обещала продолжать оказывать Брунею поддержку, сохраняя в султанате батальон гурков, за который Бруней должен был платить. В 1979 году я также попытался убедить лорда Каррингтона, вскоре после того как он стал министром иностранных дел Великобритании, проявить твердость по отношению к тем британскими чиновниками, которые хотели продлить срок своего пребывания в Брунее. Тем самым они не позволяли официальным лицам Брунея, которые практически поголовно получили образование в Великобритании, накопить опыт, в котором они нуждались для управления своей собственной страной. После этого разговора в данной сфере произошли серьезные перемены. К 1984 году, когда Бруней получил независимость, местные жители уже занимали практически все высшие должности в султанате.

В 1980 году я обсудил с президентом Сухарто вопрос о возможном вступлении Брунея в АСЕАН после получения независимости. Сухарто сказал, что, в том случае, если Бруней захочет вступить в организацию, он будет только приветствовать это. Затем я попытался убедить султана пересмотреть взгляды его отца на то, что АСЕАН не являлась важной организацией. Ему следовало нанести визит президенту Сухарто и другим лидерам стран АСЕАН. В конце концов, в апреле 1981 года он так и поступил. Сухарто оказал ему в Джакарте теплый прием. Затем султан посетил Малайзию и Таиланд. Когда в 1984 году Бруней вступил в АСЕАН, то членство в этой организации не только обеспечило ему некоторые гарантии безопасности, но и облегчило султану общение с соседями.

С момента обретения независимости в Брунее царил мир и стабильность. Султан стал более уверенным в собственных силах. Принц Мохамед (Prince Mohamed) стал знающим министром иностранных дел, а высокопоставленные брунейские чиновники набрались опыта, выполняя свои обязанности и участвуя в международных конференциях. Сери Бегаван, который умер в 1986 году, был бы доволен такими результатами.

Дружба между отцом султана и мною получила продолжение в дружбе между нынешним султаном, его братьями и министрами, и премьер‑министром Го Чок Тонгом и его коллегами. Между нашими странами существуют отношения доверия, а наши взаимные намерения являются предельно честными.

Поиск по сайту: