ОБЗОР ОБЩЕСТВ ОДНОГО ВИДА

Православное христианское общество. Начнем исследование с изучения исторических предпосылок возникновения обществ то­го же вида, что и западное, в надежде разглядеть черты, аналогич­ные тем, что обнаруживаются в самом основании западной исто­рии. При наличии общих черт можно говорить о наличии «сынов-не-отеческих» отношений между западным и эллинским обще­ствами.

Попробуем определить, какое общество предшествовало пра­
вославному христианскому. При первом приближении мы не
встречаем особых трудностей, так как здесь налицо и универсаль­
ное государство, и универсальная церковь, и движение племен —
явления не только аналогичные, но даже идентичные тем, что уже
встречались нам в исследовании исторических оснований запад­
ного общества, а значит, православное христианское общество,
подобно западному христианскому, находится в «сыновнем род­
стве» с эллинским обществом, а отсюда следует вывод, что одно
общество может находиться в «отечески родственных» отноше­
ниях с несколькими разными обществами. Чтобы понять, каким
образом это становится возможным, обратимся вновь к геогра­
фическому фактор}^ """"""

-Еели-МЬГпбпытаемся отыскать стержневую ось православного христианского мира, то обнаружим, что, подобно исходной линии западного общества, она берет свое начало в центре эллинского мира, в Эгейском море. Однако простерлась она в другом направ­лении и на другое расстояние. Тогда как в первом случае движе­ние шло на северо-запад—от Эгейского моря к Лотарингии, во втором случае оно шло в северо-восточном направлении, пересе­кая по диагонали Анатолию (нынешнюю Турцию), проходя ме­жду Константинополем и Неокесарией. Эта линия значительно короче, чем линия между Римом и Римской стеной. И это обу­словлено тем историческим фактом, что экспансия православного общества была гораздо менее масштабна, чем экспансия запад-нохристианского общества.

Экспансия православного христианского общества шла от­нюдь не по прямой, и наша условная осевая линия, будь она про­должена в обоих направлениях, образовала бы фигуру полумеся­ца с рогами, обращенными на северо-запад и северо-восток. На северо-востоке православное христианство первоначально закре­пилось в Грузии, в предгорьях Кавказа, а к началу VIII в. н. э. оно

перевалило через Кавказский хребет, достигнув Алании, откуда был открыт выход в Великую Евразийскую степь ¹. Православное христианское общество могло теперь распространять свое влия­ние на степь во всех ее пределах, подобно тому как западное обще­ство, установив отправной пункт на Иберийском полуострове, по­степенно овладело Южной Атлантикой и утвердило себя в замор­ских землях, именуемых ныне Латинской Америкой *. Однако по­ка православное христианство медлило у северного подножия Кавказа на краю степи, иудаизм и ислам также вышли на истори­ческую арену. Иудаизм распространился среди хазар, живших ме­жду Нижней Волгой и Доном ^б, а ислам — среди белых болгар на Средней Волге⁷. Эти обстоятельства положили конец экспансии православного христианства на северо-восток.

На северо-западе православное христианство охватило Балка­ны и приготовилось совершить прыжок в Центральную Европу, но здесь оно оказалось в конкуренции с западным христианством, которое начало действовать раньше и имело к тому времени до­статочно прочные позиции. В IX в. эти два конкурирующие между собой общества были готовы начать позиционную войну. Папа сделал болгарам предложение объединить церкви⁸; Византия, или Восточная Римская империя — призрак Римской империи,— направила своих миссионеров Кирилла и Мефодия к славянам Моравии и Богемии⁹. Однако эти взаимные выпады были пре­рваны внезапным набегом языческих мадьярских кочевников, пришедших из Евразийской степи и занявших территорию, назы­ваемую ныне Венгерский Альфельд¹⁰. Граница между западным и православным христианством окончательно определилась к X—XI вв., причем венгры, подобно полякам и скандинавам, во­шли в состав западного общества.

Православное христианство распространялось и вдоль своей поперечной оси, которая пересекала главную ось в Константино­поле. Морской путь через Дарданеллы и Эгейское море привел православное христианство на свою прародину—к «отеческому» эллинскому обществу,— а отсюда оно направилось по древнему пути греческой морской экспансии в Южную Италию, где приня­лось старательно отвоевывать себе место среди мусульманских и западнохристианских общин. Однако прочно закрепиться здесь православное христианство не смогло и в XI в. вынуждено было отступить под натиском норманнов, отвоевавших этот форпост Для западного христианства ^{г 1}. Большего успеха православное христианст во добилось, продвигаясь в противоположном направ-

Примечательно, что Лев III Исавриец²—первый выдающийся государ­ственный деятель православного христианства, начал свою карьеру в Алании, где оставил заметный след. Не исключено, что он хотел расширить экспансию, но его отозвали для организации защиты православного христианства от последней угрозы Омейядов³ Константинополю в 717 г. Оставшуюся жизнь он посвятил решению двух задач: во-первых, эвокации⁴ призрака Римской империи и, во-торых, развитию религиозного движения, не вполне точно названного «иконо­борчеством» ⁵.

л^нии — через Босфор и Черное море. Преодолев Черное море и широкую приморскую степь, православие в XI в. обосновалось ьл Руси ¹². Освоив этот дом, оно пошло дальше — по лесам Север­ной Европы и Азии сначала до Северного Ледовитого океана — и наконец в XVII в. достигло Тихого океана, распространив свое влияние от Великой Евразийской степи до Дальнего Востока.

Итак, проследив экспансию православия и сопоставив этот про­цесс с аналогичными процессами из истории западного общества, мы прояснили вопрос, каким образом и почему эллинское обще­ство стало «отцом» двух «сыновей». Другими словами, дифферен­циация западного и православного христианства породила два различных общества. Из одной куколки—католической церкви — образовалось два самостоятельных организма: римско-католическая церковь и православная церковь. Схизма продолжа­лась в течение трех веков и привела к трем разрушительным кри­зисам. Первый кризис, разразившийся в VIII в., представлял со­бой конфликт между иконоборцами и папой по вопросу об обря­де— конфликт, завершившийся возрождением постулатов Рим­ской империи в православном христианстве Львом Исаврийцем. Аналогичная попытка эвокации призрака Римской империи, пред­принятая незадолго до этого Карлом Великим, закончилась не-_х удачей. Второй кризис—это конфликт IX в. между вселенским патриархом Константинополя и папой по вопросу о церковном авторитете — конфликт, столь драматично сказавшийся на судьбе патриарха Фотия и вызвавший глубокий раскол между иерархия­ми Рима и Константинополя, соперничавшими за сферы влияния в Юго-Восточной Европе ^{1 3}. Третий кризис привел к окончатель­ному разрыву между двумя иерархиями, что случилось в XI в. Догматический вопрос, вокруг которого разгорелись страсти, не был чисто богословским вопросом, он тесно увязывался совре­менниками с политической борьбой.

Разрыв 1054 г., завершивший схизму католической церкви, тем самым завершил и процесс дифференциации социальных струк­тур. Образовалось два новых общества — западное и православ­ное.

Католическая церковь на Западе функционировала под нача­лом римской иерархии, что на несколько веков задержало процесс артикуляции западного общества в самоцентрированные локаль­ные государства Нового времени. Между тем православная цер­ковь стала государственным институтом, сначала в восстановлен­ной Восточной Римской империи, а затем и в государствах, при­нявших православие позже. Таким образом, православное хри­стианство в эпоху, именуемую средними веками, представляло со­бой явление, в высшей степени непохожее на средневековое запад­ное христианство. Определенное сродство можно найти с проте­стантской частью современного западного мира, где карта религиозных конфессий совпадает с картой политического су­веренитета.

Иранское и арабское общества. Следующим живым обще­ством, которое мы намереваемся исследовать, является ислам­ское. Как только мы обратимся к первоисточникам его истории, то тотчас же обнаружим наличие универсального государства, универсальной церкви и движения племен — Явлений и 1д>оцессов, не вполне тождественных тем,.л-которых шла речь при обсужде­ний истоков западного и православного обществ, но во многом сходных. Универсальное, государство — Багдадский халифат Аб-басйдов ¹⁴. Универсальная церковь — ислам. Движение племен — движение тюркских и монгольских кочевников Великой степи, берберов Сахары и Атласских гор, арабских кочевников Аравий­ского полуострова, охватившее халифат к моменту его падения ^{1 5}.

Обнаружим мы и признаки отеческого общества, по отноше­нию к которому нынешнее исламское общество находится в сы­новнем родстве. На первый взгляд связь здесь прямая, не ослож­ненная какими-либо ответвлениями, как это было в сыновне-отеческих отношениях западного и православного обществ с эллинским. Однако при более тщательном рассмотрении кажу­щаяся простота оборачивается иллюзией. Исламское общество, существующее в настоящее время, не едино по происхождению. Единство его—результат более позднего объединения тех об­ществ, что выросли из некогда существовавшего отеческого обще­ства, последней фазой развития которого был халифат Аббаси-дов.

Общество, ныне именуемое исламским, зародилось на терри­тории азиатского плоскогорья, между Мраморным морем и дель­той Ганга. Это была длинная и узкая полоса земли, протянув­шаяся от Анатолии до Индостана (под Индостаном имеются в ви­ду долины Индии от Пенджаба до Бенгалии, исключая Декан ^1б). Эта узкая лента в середине расширялась, охватывая бассейн рек Окса и Яксарта¹⁷ в зоне Великой степи. Исламское общество, сформировавшись на этой территории к концу XIII в., образовало постепенно ряд самостоятельных государств, от которых проис­ходят почти все государства современного исламского мира (единственным исключением является Шерифская империя в Марокко¹⁸).

На вопрос, что разделяет современный исламский мир, есть однозначный ответ: раскол между шиитами и суннитами ¹⁹. Если попробовать мысленно провести линию этого раздела, то обнару­жится, что она проходит прямо через зону, в которой это обще­ство зародилось. На современной карте шиизм занимает террито­рию Персии с форпостами в Закавказье, Ираке, Газе, Индии и Йе­мене. Этот шиитский выступ раскалывает зону распространения суннизма на две части: к востоку — сунниты Центральной Азии, и Индии, к западу—сунниты бывших территорий Оттоманской империи.

Разделение на суннитов и шиитов стало настолько привыч-

А5

ным, что требуется определенное усилие для ответа на вопрос, когда это произошло. До 1500 г. ни один мусульманин и предпо­ложить не мог, что исламское общество в результате религиозной схизмы будет расколото на части. В то время шиизм был рели­гией меньшинства. Ситуацию изменила революция, разделившая последователей суннизма и шиизма и сделавшая шиизм домини­рующей религией. Эта революция, свершившаяся при Исмаиле Шахе Сефеви (1500—1524), представляла собой попытку возро­ждения норм жизни отеческого общества²⁰. До 1500 г. не наблю­дается никаких признаков того, что Оттоманская империя наме­ревалась захватить мусульманские страны Азии и Африки. К то­му времени экспансия Оттоманской империи была направлена в сторону православного христианства, и, если бы эта экспансия продолжалась, естественная линия дальнейшего оттоманского продвижения устремилась бы либо на северо-запад, в западное христианство, либо же на юго-восток, в Азербайджан и другие страны этой зоны. Шиитская революция резко прервала экспан­сию Оттоманской империи в этом направлении и заставила осма­нов обратить свои интересы в сторону арабских стран. Между 1516 и 1574 гг. структура Оттоманской империи изменилась — центр тяжести сместился в результате аннексии арабских стран от Сирии до Йемена и от Ирака до Алжира включительно^{2 1} .

При более детальном анализе мы увидим, что этот арабский мир — ив частности, Египет и Сирия — был родиной другого об­щества, появившегося независимо и находившегося в сыновнем родстве с обществом более древним, которое нам еще предстоит идентифицировать, но о котором мы уже знаем, что его послед­ней фазой был Арабский халифат.

Таким образом, мы снова обнаруживаем здесь наличие связи между тремя, а не двумя обществами. Два исламских общества сыновне родственны одному более старому обществу, которое на­ходится за пределами видимого исторического горизонта. Не­трудно провести параллель с западным обществом и православ­ным христианством. Сравнивая эти две группы сыновних обществ между собой, можно заметить, что исламское общество, появив­шееся в персо-турецкой или иранской зоне, имеет некоторые сход­ные черты с западным обществом, тогда как исламское общество, появившееся в арабской зоне, обладает определенным сходством с православным христианством.

Например, призрак Багдадского халифата Аббасидов, к кото­рому взывали в XIII в. каирские мамлюки²², напоминает нам о попытках Льва III Исаврийца в VIII в. возродить дух Римской империи. Политическое строение мамлюков, подобно политиче­скому зданию, воздвигнутому Львом Исаврийцем, было относи­тельно скромным, но прочным и долговечным и являло собой полную противоположность империи Тимура — огромной, смут­ной, эфемерной, — которая появилась и исчезла, подобно импе­рии Карла Великого на Западе.

Носителем и проводником арабской культуры был язык Баг­дадского халифата Аббасидов. В иранской зоне новая культура выбрала в качестве своего носителя персидский язык, культивиро­вавшийся со времен Багдадского халифата путем распростране­ния его среди арабов, подобно тому как латынь распространялась среди греков. Разумеется, латынь была классическим языком за­падного общества, а греческий — православного, хотя по мере ра­спада православного христианства на множество автокефальных церквей, ставших основами локальных государств, возникли и другие классические языки, как, например, древнегрузинский или старославянский; в этом также можно усмотреть параллель между православием и протестантизмом. Наконец, можно заме­тить, что экспансия арабского ислама в пределы иранской зоны в XVI в. сопоставима с походами западного христианства против православия (так называемые крестовые походы). В начале XIII в., когда агрессия достигла апогея и вылилась в Четвертый крестовый поход на Константинополь, могло показаться, будто православное христианство окончательно побеждено и ассимили­ровано «сестринским» обществом. В действительности же такая судьба постигла через три столетия арабский ислам. Власть ма­млюков была свергнута, а Каирский халифат Аббасидов был уничтожен оттоманским падишахом Селимом в 1517 г.

Однако для того, чтобы двинуться дальше, необходимо иден­тифицировать зафиксированные нами общества. По принадлеж­ности к определенному региону назовем их «арабское» и «иран­ское».

Сирийское общество. Обозначив два исламских общества — иранское и арабское — как существующие в рамках насильствен­ного объединенного ислама, обратимся к первоначальной цели— идентификации более раннего общества, отеческого по отноше­нию к названным. Три признака, позволяющих говорить о суще­ствовании искомого общества, в наличии: универсальное государ­ство— Багдадский халифат Аббасидов; вселенская церковь — ислам; движение племен — захват варварами исконных владений Багдадского халифата в период между 975 и 1275 гг.

Чтобы идентифицировать это неизвестное общество, попро­буем сопоставить его историю, из которой нам доподлинно изве­стен только конец, с историей эллинского общества, которую нам повезло узнать на всех ее ступенях. Универсальным государством эллинского общества была Римская империя, а непосредственно ей предшествовавшим периодом — «смутное время». Режим уни­версального государства являл собой резкий контраст предше­ствующему периоду, когда эллинский мир был расчленен на мно­жество локальных государств, ведущих между собой изнуритель­ные кровопролитные войны. Обнаружим ли мы подобную ситуа­цию в истории Багдадского халифата Аббасидов?

Ответ на этот вопрос отрицателен. Багдадский халифат Абба-

сидов возник не в результате длительной и упорной борьбы мест­ных государств друг с другом. Он завоевал свою позицию одним ударом, захватив большую часть владений единственного госу­дарства, которое фактически контролировало более обширную территорию, чем та, что досталась халифату Аббасидов. Этой единственной жертвой, на руинах которой возник Багдадский ха­лифат Аббасидов, был Дамасский халифат Омейядов, который в свою очередь был государством-преемником Римской импе­рии.

Почему Омейяды уступили Аббасидам? И почему за сменой династии последовал перенос столицы из Дамаска в Багдад? При­митивные мусульманские отряды арабов, которые готовили поч­ву для халифата Омейядов, действовали весьма энергично. Они завоевали не только римские провинции в Сирии и Египте, про­рвавшись в эту область из «ничейной земли» в Аравии *, но и всю прилегающую область Сасанидов²³. Но поскольку Сасанидам принадлежали весь Ирак и Иран, аннексия их земель нарушила равновесие и изменила природу арабского государства — преемника Римской империи, созданного на сирийском фунда­менте основателем династии Омейядов Муавием I (656—680). Это случайное включение огромного чужеродного тела в структуру халифата Омейядов и объясняет его своеобразный конец. В то время как другие государства-преемники Римской империи бы­ли либо вторично покорены умирающей империей, или же завое­ваны одним из таких же государств²⁴, халифат Омейядов пости­гла исключительная судьба: он был заменен другим государ­ством— Багдадским халифатом Аббасидов, оставившим глубо­кий след в истории. Аббасидам удалось создать социальное един­ство на двух чужеродных территориях: одна первоначально при­надлежала римлянам, а вторая — Сасанидам, но процесс полити­ческого объединения в действительности начался еще при Омейя-дах. При Аббасидах процесс объединения завершился, и симво­лом этого явился перенос столицы в Багдад, который стал под­линным центром империи, простершейся от Северной Африки до Амударьи. Дамаск, выбранный Омейядами в качестве столицы, был слишком эксцентричен в буквальном смысле слова, чтобы стать постоянным местом для правительства всей имкерии. У ха­лифата Омейядов было два альтернативных исхода. Либо он дол­жен был расколоться, либо же достичь большей сплоченности и единства, что и произошло при Аббасидах.

Тот факт, что исторически была реализована вторая возмо­жность, свидетельствует, что в самой ситуации коренилось нечто подсказывавшее решение. Союз между бывшими восточными провинциями Римской империи и бывшими владениями Сасани­дов оказался недостаточно прочным не потому, что был громозд-

* Аравия находилась на юго-востоке римских владений, в Сирии и, возмо­жно, поэтому мусульманские арабы получили имя «сарацины» («восточные лю­ди»).

ким, а потому, что он был искусственным. Мощное социальное движение, поначалу разделив жителей халифата Омейядов, стало предпосылкой союза более тесного и более глубокого. И создает­ся 'впечатление, что именно смелость Омейядов и привела к вла­сти Аббасидов, с тем чтобы эта новая династия смогла проделать необходимую объединительную работу, с которой старая справи­лась лишь частично.

Пытаясь отыскать источник этого мощного течения, мы дол­жны обратиться к истории раскола империи Омейядов на рим­скую и сасанидскую—раскола, который Аббасиды успешно лик­видировали.

С момента организации Помпеем в 64 г. до н. э. римской про­винции в Сирии и до установления границы между Римской и Са-санидской империями в 628 г. н. э. накануне арабского завоевания ситуация в этом регионе была довольно стабильной. Более не­устойчивой она была при Селевкидах²⁵, когда династия эта поте­ряла остатки былого наследия в Иране, а затем лишилась и владе­ний в Ираке, уступив их Аршакидам²⁶ — предшественникам Са­санидов. Только проследив всю историю возникновения этой ли­нии раздела, мы поймем ее истинное историческое значение. Именно по этой линии шло восстановление равновесия после раз­грома империи Ахеменидов²⁷ Александром Великим. Победы Александра способствовали распространению эллинизма на Во­сток. В течение примерно двух столетий влияние его на террито­рии бывшей Ахеменидской империи все более возрастало. Затем маятник вновь качнулся на запад с силой, пропорциональной пер­воначальному удару Александра. В период между падением мо­нархии Селевкидов и восточными кампаниями Помпея ситуация была такова, что, казалось, мятежный Восток сметет эллинизм не только с поверхности Азии, но покорит и Грецию. Интервенция римлян вновь качнула маятник на восток, но на сей раз он был остановлен приблизительно на полпути, пересекая земли, некогда принадлежавшие Ахеменидам, вдоль той линии, на которую мы обратили выше свое внимание. В течение семи столетий, вплоть до арабского завоевания, примерное равновесие вдоль этой линии не могли серьезно поколебать ни восстания иудеев и других оби­тателей римского Востока, ни войны Рима с Аршакидами и Саса-нидами, которые вспыхивали со все возрастающей частотой и ин­тенсивностью.

Таким образом, оглядываясь на исторические истоки линии, ко­торую стерли аббасидские халифы, достигнув слияния ранее раз­деленных территорий, мы видим, что эта линия возникла как следствие надлома более ранней империи — империи Ахемени­дов. Фактически объединение территорий под властью Аббасидов представляет собой воссоединение, и это дает основание понять природу того социального движения, которое энергично боро­лось за объединение, начатое при Омейядах и завершенное Абба-сидами. Возможно, это был импульсов основном, несомненно,

бессознательный, однако не менее мощный и настойчивый, чем если бы он был детально продуман,— импульс к воссоединению целого, некогда разъятого на части насильственным путем. В этом свете катаклизм, вызванный набегами примитивных мусу-льмано-арабских племен, несопоставим с катаклизмом, вызван­ным завоеваниями Александра. Арабские завоевания изменили лицо мира в течение какой-нибудь полудюжины лет, но в отличие от чужеродных влияний, которые несли с собой войска Александ­ра, арабы возвратили подобие того, что уже было прежде. Если македонское завоевание, надломив Ахеменидскую империю, под­готовило почву для распространения эллинизма, то арабское — открыло путь поздним Омейядам, а после них — Аббасидам, следствием чего явилась реконструкция универсального государ­ства, своеобразного эквивалента Ахеменидской империи. Если наложить карту одной империи на карту другой, то бросается в глаза поразительное сходство, причем не только географиче­ское. Распространяется оно и на административное устройство, и даже на более частные проявления социальной и духовной жи­зни. Историческую функцию халифата Аббасидов можно назвать реинтеграцией или возобновлением империи Ахеменидов, реинте­грацией ее политической структуры, которая была надломлена ударом внешней силы, и возобновлением той фазы социальной жизни, которая была прервана в результате иноземного вторже­ния.

Не выглядит ли фантастичной возможность связи между ин­ститутами, разделенными временным интервалом в более чем ты­сячу лет? Если на первый взгляд это и кажется фантастичным, то необходимо учесть, что тридцать шесть поколений людей были подчинены одному историческому процессу—противоборству эллинского общества с другим, пока еще не идентифицированным нами обществом, которое, по некоторым предположениям, про­явило себя и в Ахеменидской империи, и в Аббасидском халифа­те. Следует также допустить и то, что жертвой оказалась неэллин­ская сторона. Потрясение от неожиданного иноземного вторже­ния привело общество в состояние паралича. Однако это была первая и довольно скоротечная реакция. Как только воздействие внешних чужеродных сил прекращается, общество оживает, стре­мясь восстановить свою внутреннюю структуру (подобно ежу: когда на того набрасывается собака, он съеживается и замирает, а как только опасность минует, он вновь распрямляется и продол­жает свой путь). Если признать такую систему доказательств убе­дительной, то нет ничего фантастичного и в том, что халифат Аббасидов есть универсальное государство еще не идентифици­рованного нами общества, возникшее как попытка восстановить политическую структуру империи Ахеменидов, разрушенную в результате иноземного вторжения.

Сходство генезисов империи Ахеменидов и Римской империи сомнения не вызывает. Различие же заключается в том, что элли-

нистическое универсальное государство выросло из одного источ­ника— Рима,—который в борьбе за существование последователь­но разрушал государства, тогда как в истории империи Ахеме­нидов можно обнаружить несколько равнозначных центров. Ахе-менидская держава шла к становлению универсального государ­ства не путем покорения соседей. Путь агрессии избрала Ассирия, однако, не выдержав бремени собственного милитаризма, пала, не завершив своей разрушительной работы. Так перед самым фи­налом трагедии главный герой погиб и его роль неожиданно до­сталась статисту*.

Определив смутное время, которое предшествовало Ахеме­нидской империи, мы можем, наконец, идентифицировать обще­ство, пережившее и смутное время, и Ахеменидскую империю, и эллинское вторжение, и Багдадский халифат Аббасидов, и все­ленскую церковь ислама, и движение племен, последовавшее за падением Аббасидской империи в период междуцарствия, конец чему положило возникновение арабского и иранского обществ.

Прежде всего можно заключить, что это общество не было то­ждественным тому, к которому принадлежали ассирийцы. В са­мом деле, культура ассирийцев не выдержала политического испытания. Ассирия закончила свой век, зайдя в тупик крайнего милитаризма.

Процесс мирного вытеснения ассирийской культуры, навязан­ной обществу силой, хорошо прослеживается в постепенной заме­не аккадского языка и клинописи арамейским языком и алфави­том²⁹. Сами'ассирийцы в последние годы империи использовали арамейский алфавит для письма на пергаменте в качестве допол­нения к своей традиционной клинописи на камне или на глиняных табличках. Используя арамейский алфавит, они должны были ис­пользовать и арамейский язык **. Как бы то ни было, после раз­рушения ассирийского государства в краткий период жизни Ново­вавилонской империи³⁰, которая существовала в промежутке ме­жду падением ассирийского государства и возвышением Ахеме­нидской империи, арамейский язык, распространяясь, продолжал оказывать влияние как на родственный аккадский язык, так и на чуждую ему клинопись, которой пользовались аккадцы * * *.

* Ахеменидская держава начала свое существование как захудалое, окраин­ное государство Иранского нагорья; свержение Элама²⁸ Ассирией в 655 — 639 гг. до н. э. дало Ахеменидам первый шанс для возвышения; они спустились в покину­тую долину Элама и в Сузах, бывшей столице погибшего эламитского государства, создали свою столицу. Ахемениды собрали урожай, посеянный ассирийцами.

__** Это было вполне естественно, поскольку арамейский язык принадлежит к той же группе (семитской), что и аккадский.

*** Клинопись была не алфавитной, а фонетико-силлабической системой, включавшей в себя набор идеограмм. Первоначально она была изобретена для передачи шумерского языка, у которого нет точек соприкосновения с аккадским Диалектом семитского языка, который стал использовать эту письменность. Ис­пользование клинописи для передачи двух, не связанных между собой языков, возможно, объясняет, почему идеограммы остались в нем наряду с фонетичес­кими знаками. Идеограммы писались одинаково по-шумерски и по-аккадски,

Аналогичный процесс можно обнаружить и в истории иран­ского языка, являющегося из тьмы веков как родной язык Ахеме-нидов и их земляков — персов и мидян³ *. Когда возникла пробле­ма фиксации языка, который сам не развил письменности, иранцы ахеменидской эпохи приняли и клинопись, и арамейский алфавит, с тем чтобы запечатлевать слова родного языка как на камне, так и на пергаменте. Клинописные надписи самих Ахеменидов — единственные памятники языка того времени. Во времена эллин­ского вторжения писания зороастрийской церкви, составленные на иранском диалекте, переписывались на пергаментные свитки арамейскими буквами, в результате чего в Иране, как и в Ираке, клинописные знаки стали вымирать и постепенно получил рас­пространение арамейский язык. Арамейский язык нашел себе убе­жище в лоне иранского языка, несмотря на то что иранский язык, будучи представителем индоевропейской семьи языков, не имеет точек соприкосновения с арамейским, и все же он помог арамей­скому изгнать свой сестринский язык, аккадский. На пехлеви * не­которые иранские слова писались на арамейском алфавите фоне­тически, а другие представлялись с помощью соответствующих слов из арамейского языка. Предполагают, что эти арамейские слова использовались как идеограммы, которым фонетически со­ответствовали иранские синонимы. Однако на следующей ступе­ни, когда пехлеви трансформировался в то, что мы называем пер­сидским **, через заимствование арабского алфавита — результат арабских завоеваний,— эти арабские заимствования, которые произносились так, как писались, стали в конце концов интеграль­ными элементами живой речи.

Здесь мы наблюдаем эволюционное течение процесса. Элемен­ты разных культур — сирийской и иранской — мирно, без борьбы самоутвердились и без заметных трений вступили в контакт. Про­цесс этот отразился в дошедших до нас языках и письменных до­кументах. Можно обнаружить следы его и в зеркале религии. Так, смутное время вдохнуло свою жизнь не только в Заратустру, про­рока Ирана, но и в современных ему пророков Израиля и Иудеи. Анализируя ирано-сирийскую культуру, можем ли мы опреде­лить, чей вклад более значителен—сирийский или иранский? История религии не дает определенного ответа, но история лите­ратуры свидетельствует, что Сирия, а не Иран была доминирую­щим элементом, и если мы обратимся к более древним слоям истории, то обнаружим, что в период, предшествовавший смутно­му времени, в так называемый век роста, Ирана еще нет на карте мира, а в Сирии уже светит искра общественной жизни. В эпоху

хотя, разумеется, произносились они на разных языках по-разному; при этом неко­торые знаки, используемые как идеограммы в аккадском, имели фонетическое

значение в шумерском.

* Букв, «парфянском» — признак того, что эта фаза иранского языка как в устной, так и в письменной речи достигла своей зрелости в период Аршакидов, хотя и в более позднюю эпоху Сасанидов она также процветала. ** «Фарси», т.е. диалект иранского в провинции Фарс.

царя Соломона и его современника царя Хирама уже были откры­ты Атлантический и Индийский океаны и изобретен алфавит³².

Итак, мы подошли наконец к той черте, на которой следует остановиться в поисках общества, ставшего отеческим исламско­му. Наиболее точным именем искомого общества будет «сирий­ское».

Идентифицировав отеческое общество, следует снова взглянуть на ислам как вселенскую церковь и одно из условий то­го, что сирийское общество стало отеческим иранскому и араб­скому. Можно заметить любопытное различие между исламом и христианством, сделавшим в свою очередь эллинистическое об­щество отеческим западному и православному. Импульс, разбу­дивший творческие силы эллинистического мира, имел чужерод­ное происхождение—фактически это был сирийский источник. В противоположность этому источник творческой силы ислама не был чужеродным, он исходил из родного сирийского общества. Основатель ислама Мухаммед был вдохновлен иудаизмом, рели­гией чисто сирийской, а затем его воодушевило несторианство — форма христианства с преобладанием сирийского элемента³³. Последующее развитие ислама в сирийском обществе пришлось на период, когда элементы чуждой греческой культуры были сме­тены волной мусульманских завоеваний. Разумеется, такой вели­кий институт, как вселенская церковь, никогда не бывает «чисто­кровным» по отношению к определенному обществу, ибо только какая-либо отдельно взятая община может остаться «чистокров­ной» по отношению к расе. В христианстве, например, можно вычленить эллинистические элементы, присущие греческим ми­стериям и греческой философии, которые послужили питательной средой для сирийской завязи. Ко времени, когда христианство до­стигло зрелости как институт эллинского пролетариата, образо­вался синкретизм между сирийским ядром и греческими вкрапле­ниями. В исламе также можно выявить вкрапления элементов эллинизма в исходную сирийскую ткань, хотя и в меньшей степе­ни, чем в христианстве. В широком историческом плане правиль­нее отметить противоположность между христианской вселен­ской церковью, берущей начало вне своего общества, и вселенской церковью ислама, взращенной на родной почве.

Наконец, прежде чем отправиться дальше, определим хотя бы приблизительно месторасположение родины иранского и араб­ского обществ в отношении к их отеческому обществу. Основная линия иранского общества, которую мы провели через зону, про­легающую от внутренних территорий Анатолии в районе Черно­морского пролива через Азербайджан и Хорасан³⁴ до Бенгаль­ского залива с заходом на северо-восток в бассейн Окса и Яксар-^та, оказалась на значительном удалении от отеческого сирийского общества. Если даже мы расширим наше видение ядра сирийского общества, включив в него родину мидян и персов на западной гра­нице Иранского нагорья, то зона эта не достигнет земель, на кото-

рых зародилось иранское общество. С другой стороны, родина арабского общества в Сирии и Египте не только совпадает с роди­ной сирийского общества, но и включает ее полностью. И в этом пункте вновь просматривается некоторое сходство иранского об­щества с западным, а арабского — с православным.

Индское общество. Следующим живым обществом, которое мы рассмотрим, является индуистское общество, и здесь мы вновь должны вернуться назад в поисках признаков отеческого общества, находящегося за границами исторического горизонта. Универсальное государство в этом случае — империя Гуптов (375—475 гг. н.э.)³⁵. Вселенская церковь — это индуизм, который в эпоху Гуптов распространился по всей Индии, изгнав и заменив собой буддизм, доминировавший в течение почти семи веков на Индбстанском полуострове — общей колыбели обеих религий. Движение племен, охватившее владения империи Гуптов к мо­менту ее падения, исходило от гуннов Евразийской степи^Зб.

Обнаружение и идентификация общества, отеческого индуист­скому, существенно облегчены предыдущим исследованием, в хо­де которого мы проследили сыновнее родство исламского обще­ства сирийскому. Исследование осложнялось наличием явления, выходящего из естественного порядка. Таким явлением было вторжение и последующее изгнание чужеродной силы вследствие коллизии между сирийским и эллинским обществами. Конфлик­товало эллинское общество и с обществом, которое нам пред­стоит определить и назвать. Пока определим его как общество, отеческое индуистскому.

Для начала выясним время эллинского вторжения в Индию. Мы ошибемся, если примем за начало вторжения индийскую кам­панию Александра. Хотя историки справедливо считают этот по­ход блестящей военной операцией, тем не менее он не оставил за­метного следа в истории культуры. В действительности эллинское проникновение в Индию началось при Деметрии, царе Бактрии, который приблизительно в 190 г. до н. э. пересек Гиндукуш, чтобы аннексировать индийские территории и присоединить их к своему царству³⁷. Экспансия продолжалась вплоть до I в. н.э., но уже под эгидой правителей, которых поставляла Великая степь и ко­торые, едва восприняв внешний лоск эллинской культуры, по сути своей оставались варварами. Эти «грекофильствующие» варвары хлынули в Индию двумя волнами: саки и парфяне пришли в по­следней четверти II в. до н.э., кушаны — в I в. н.э.³⁸

Эллинское вмешательство во внутреннюю жизнь Индии пре­кратилось только перед самым созданием универсального госу­дарства Гуптов. По аналогии с историей эллинского вторжения в сирийское общество попробуем обнаружить в истории Индии еще одно универсальное государство, которое непосредственно предшествовало бы эллинскому вторжению в Индию и находи­лось к империи Гуптов в таком же отношении, в каком Ахеменид-

екая империя находилась к Багдадскому халифату Аббасидов. Поиски эти заведут нас в глубь веков, в империю Маурьев, со­зданную Чандрагуптой в 323—322 гг. до н. э. и достигшую расцве­та в III в. до н. э., во время правления Ашоки. Пала империя при узурпаторе Пушьямитре в 185 г. до н. э., т. е. через пять лет после вторжения в Индию Деметрия³⁹. На историческом фоне империи Маурьев мы замечаем отблески смутного времени в знакомой форме: длинной череде междоусобных разрушительных войн, в которых участвовало множество местных государств.

А если обратить взор еще дальше вглубь, за начало смутного времени, то можно обнаружить век роста, о котором осталось свидетельство в Ведах⁴⁰. Итак, мы идентифицировали общество, отеческое индуистскому. Назовем его «индским».

Вселенская церковь индуизма, посредством которой индское общество стало отеческим современному индуистскому обще­ству, напоминает ислам и отличается от христианства, так как истоки ее берут начало на местной почве. Без сомнения, в индуиз­ме можно различить некоторые неиндские наслоения. Наиболее глубоким из них является поклонение божествам в иконической форме — черта, присущая индуизму, но которой не было в перво­начальной религии Вед, равно как не было ее и в первоначаль­ном буддизме. Поэтому можно предположить, что это — заимствование из религии другого общества — вероятнее всего из эллинизма через влияние буддизма махаяны⁴¹. Однако основные различия между индуизмом и индской религией Вед — и эти раз­личия поразительны — относятся к тем индуистским элементам, которые были заимствованы из буддизма — религии, представ­лявшей собой местную трансформацию индской религии Вед. Ва­жнейшие элементы, которые отсутствуют в ведийской религии и являются индуистскими заимствованиями из буддизма,— это монашество и его философия⁴².

Родиной индского общества, чему есть достаточно свидете­льств, были долины Инда и Ганга. Отсюда общество распростра­нилось по всему Индостанскому полуострову. Территория, кото­рую занимало индское отеческое общество на закате своей исто­рии, также не совпадает с пределами индуистского сыновнего об­щества. Последнее, заняв весь полуостров, устремилось затем че­рез море на восток, в Индонезию и в Индокитай⁴³. Таким обра­зом, географическая удаленность индуистского общества от инд­ского сравнима с удаленностью арабского общества от сирийско­го.

Древнекитайское общество. Нам остается исследовать обще­ство, исторически предшествовавшее еще одному из живых об­ществ. Прародина его — Дальний Восток. И здесь нетрудно выя­вить типические признаки. Универсальное государство — империя, созданная Цинь Шихуанди в 221 г. до н.э. и существо­вавшая под началом династий, известных как Старшая и Млад-

шая Хань, в течение четырех веков⁴⁴. Вселенская церковь — это махаяна, разновидность буддизма. Движение племен — набеги кочевников Великой степи, начавшиеся после падения универсаль­ного государства⁴⁵. Междуцарствие, предшествовавшее возни­кновению современного дальневосточного общества, наступило по крайней мере за столетие до начала движения племен. Универ­сальное государство развалилось к 172 г. н.э., хотя Младшая:-Хань продолжала влачить существование до 221 г. Период ме^ ждуцарствия — это полвека бессилия, затем полвека раздроблен­ности и междуособиц, раздиравших местные государства-преемники, вошедшие в историю как «троецарствие», и, наконец, век варварских государств-преемников, совпавший с периодом промежуточного воссоединения Западной Цзинь⁴⁶.

Если бросить ретроспективный взгляд на предшественников универсального государства, созданного Цинь Шихуанди, легко заметить черты смутного времени. Эти следы остались даже в са­мом названии «чжаньго», т. е. «борющиеся царства», которым ки-тайские историки определяют период с 479 г. до н. э. (смерть Кон-*" фуция⁴⁷) до 221 г. до н.э. (принятие титула Шихуанди «первый властелин мира» циньским царем Чженом). Победа Цинь над Ци завершила долгий процесс разрушительных войн между множе­ством местных государств и способствовала объединению их в одно универсальное государство. Пламя милитаризма, разго­ревшееся в постконфуцианскую эпоху, вспыхнуло задолго до то? го, как философ обратился к осмыслению дел человеческих. Уже в 546 г. До н. э. состоялась конференция по разоружению, на кото­рой было представлено четырнадцать стран⁴⁸. Отголоски эти?! процессов можно почувствовать в мирском консерватизме Кон*^; фуция и отстраненном квиетизме Лаоцзы⁴⁹. Оба мыслителя по*: нимали, что в истории их общества век роста остался далеко поза| ди. Как же назвать это общество, на прошлое которого один муд! рец смотрел благоговейно, подобно Эпиметею, а другой, подобий; христианину, упорно отворачивался от него, как от града погибе* ли? Условно это общество можно назвать «древнекитайским».

Теперь заметим, что махаяна — церковь, через которую древ| некитайское общество стало отеческим современному дальнево» сточному обществу,— напоминает христианскую и отличается of ислама и индуизма тем, что источник жизни ее не был местное происхождения. Христианство возникло в пустынях Сирии и бы­ло занесено на эллинистическую почву насильственно депортиро­ванными сирийцами, ставшими внутренним пролетариатом элли­нистического общества. Махаяна появилась на индских просто­рах, принадлежавших сначала греческим царям Бактрйи, потом «грекофильствующим» кушанам, но зародилась она в бассейне реки Тарима в провинциях Кушанской империи до того, как эти провинции были завоеваны и аннексированы китайским универса­льным государством Младшей Хань в конце I в. н.э.⁵⁰ Отсюда пошло распространение махаяны, религии, охватившей все китай-

ское общество и особенно популярной среди внутреннего проле­тариата его.

Родина древнекитайского общества находилась в бассейне Желтой реки. Позже оно распространилось и на бассейн Янцзы. Бассейны обеих рек стали родиной сыновнего дальневосточного общества, которое распространилось на юго-восток вплоть до океанского побережья Китая, а на северо-востоке — до Кореи и Японии⁵¹. Таким образом, территориально дальневосточное общество отстоит от отеческого древнекитайского не столь дале­ко, как, например, западное от эллинского или иранское от сирий­ского. Здесь ближе аналогия с арабским обществом или с индуист­ским.

Реликтовые общества. Данные, полученные нами в результате исследования сыновне-отеческих связей в истории, позволяют идентифицировать не только живые, но и мертвые общества, о ко­торых до нас дошли лишь отдельные археологические свидетель­ства.

Иудеи и парсы — реликты сирийского общества эпохи Ахеме-нйдской империи, нормальная жизнь которой была неожиданно и насильственно прервана походами Александра Великого и, как следствие, засильем эллинизма. Монофизиты и несториане — продукт реакции сирийского общества на это чужеродное вторже­ние в ситуации, когда внутренний пролетариат покоренного об­щества был достаточно силен, чтобы оказать сопротивление и из­бежать полной ассимиляции, но не настолько силен, чтобы изг­нать чужеродный элемент полностью. Несторианская и монофи-зитская ереси — это последовательный протест против синкретиз­ма и адаптации, которые несло в себе христианство. Несториан-ство и монофизитство — это попытки удержать религию сирий­ского происхождения как фамильную черту сирийского наследия. Однако христианство к V в. н. э. было настолько пропитано элли­нистическими влияниями, что не могло уже служить эффектив­ным средством в борьбе с эллинизмом. Поэтому несторианское и монофизитское движения были обречены на поражение. Изгна­ние эллинизма из сирийского мира и создание собственной рели­гии, созвучной исканиями сирийского внутреннего пролетариа­та,— таковы были роль и задача ислама — «тоталитарной» си­рийской религии, антиэллинской по своему духу.

Ламаистская махаяна Тибета и Монголии в чем-то соответ­ствует несторианству и монофизитству, будучи примером бесси­льной, незрелой реакции. Ламаистская, или тантрическая, форма махаяны⁵²—это отголосок тщетного усилия повернуть развитие религии вспять, попытка обратиться к первоначальной индской религии. Тантрическая махаяна была половинчатой, а поэтому неудачной преемницей индуизма — «тоталитарной» индской ре­лигии, из которой внутренний пролетариат индского общества со­здал свою вселенскую церковь.

Эти реликты не ведут нас к прояснению и идентификации ка­ких-либо других обществ того же вида, но они позволяют рассмо­треть ошибки, деформации и стратификации, которые происхо­дят при столкновении двух или более обществ. Ниже мы рассмо­трим этот аспект «социальной геологии» более подробно.

Минойское общество. Обратимся к мертвым обществам, кото­рые мы ранее идентифицировали с помощью ряда признаков, выявленных на основании анализа обществ живых. Если попыта­ться рассмотреть исторические основания какого-либо не суще­ствующего ныне общества, то можно обнаружить в более древних слоях все те же типические признаки, что указывает на наличие у исследуемого нами уже умершего общества исторического пред­шественника.

Так, позади эллинского общества обнаруживаются признаки общества еще более древнего. Морская держава, контролировав­шая со своей базы на Крите Эгейское море, вполне соответствует понятию «универсальное государство». За Критом в эллинской традиции закрепилось название «талассократия (морское влады­чество) Миноса»⁵³. Это общество оставило по себе память в виде дворцов в Кноссе и Фесте, которые были обнаружены в начале XX в. западными археологами. Через призму памятников древне­греческой литературы, «Илиады» и «Одиссеи», можно различить неясные следы движения племен. Эти поэмы создают впечатление позднейшего свода или квинтэссенции некогда существовавшего эпического цикла, который складывался вокруг двух сюжетов: «Осада Трои» и «Семеро против Фив». Окончательную форму, ту, в которой поэмы дошли до нас, они получили не позднее VI в. до н. э. как результат длительного литературного процесса⁵⁴. Одна­ко движение племен, которое сквозь века вдохновило поэзию Го­мера, известно также и из официальных египетских документов эпохи Нового царства. И хотя эти документы не относятся непос­редственно к тем событиям, которые описывает Гомер, они, тем не менее, дают картину исторической ситуации, где события тако­го рода вполне могли иметь место и которая полностью подтвер­ждается археологическими свидетельствами. Движение племен началось вторжением варваров — ахейцев и им подобных — с европейских берегов Эгейского моря. Стихия варварского наше­ствия преодолела сопротивление критских «талассократов». Раз­рушенные варварами критские дворцы — материальные свидете­льства эпохи, которую археологи называют «поздний Миной II»⁵⁵. Движение племен достигло своего апогея в эпоху Нового царства⁵⁶, когда на Египет и империю Хатти*⁵⁷ в Анатолии двинулась людская лавина с побережья Эгейского моря и с остро­вов. Хетты были сметены этой лавиной. Египтяне уцелели, с тем чтобы в бу дущем слагать легенды о своем былом процветании.

* Хатти — это местное название народа, который в Ветхом завете именуется «детьми Хета», то есть «хеттами».

ученые единодушно считают, что разрушение критских дворцов приходится приблизительно на 1400 г. до н.э. Египетские источ­ники позволяют нам датировать наиболее сильные конвульсии движения племен приблизительно 1230—1220 гг. до н. э. и 1200— Ц90 гг. до н.э. Таким образом, можно считать период с 1425 по 1125 г. до н. э. периодом междуцарствия, которое началось с исче­зновением раннего общества в бассейне Эгейского моря и завер­шилось появлением его эллинского преемника⁵⁸.

Пытаясь проследить историю этого раннего общества, обра­щаясь к его истокам, мы столкнемся с невероятными трудностя­ми в силу отсутствия каких бы то ни было письменных свидете­льств. В распоряжении историков имеется, правда, несколько ва­риантов минойского письма, но расшифровать язык или языки, на которых написаны минойские документы, пока не удается⁵⁹. В настоящее время мы полностью зависим от археологических находок, которым порой трудно дать адекватное объяснение. Кроме того, данные археологии не всегда могут помочь ответить на вопросы, которые ставит перед собой гуманитарная наука. Ге­ографическое расположение талассокрагаи Миноса можно выве­сти из того факта, что материальная цивилизация, характерная для Крита, распространилась к концу XVII в. до н. э. через Эгей­ское море к Арголиде ^б0 и постепенно охватила весь Пелопоннес и Центральную Грецию. По настенным росписям в египетских гробницах первой половины XV в. до н. э. (века, закончившегося катастрофой), изображавшим посольство народа Кефтиу, можно сделать вывод о наличии в тот период широких дипломатических отношений. Одежда посланников и дары, по мнению археологов, характерны для жителей Крита периода позднего Миноя II. Если попытаться выяснить протяженность во времени талассократии, то, по-видимому, мы можем датировать ее начало временем во­зведения новых дворцов в Кноссе и Фесте, что имело место в нача­ле среднего Миноя III. Черты кульминации более раннего смутно­го времени обнаруживаются в разрушении дворцов в конце сред­него Миноя II, когда Крит сотрясала катастрофа⁶¹, по размаху сравнимая разве что с катастрофой 1400 г. до н.э., положившей конец талассократии. Под этим археологическим слоем находя­тся другие, сохраняющие свидетельства о еще более раннем обще­стве,— обществе эпохи неолита. Условимся называть исследуемое нами общество на всех ступенях его развития «минойским».

Родина минойского общества — острова Крит и Киклады⁶². Оттуда оно распространило свое влияние на побережье Эгейского моря в части континентальной Греции. Родиной же эллинского общества было побережье, куда влияние талассократии Миноса не простиралось. Таким образом, географическое удаление грече­ского общества от минойского было значительным. В сущности, если прибегнуть к сравнению, удаленность эллинского общества от талассократии Миноса сопоставима с удаленностью западного христианства от Эллады.

Однако, прежде чем позволять себе подобное сравнение, уместно спросить: правомерно ли такое сравнение? Каков харак­тер связи между этими обществами? Можем ли мы утверждать, что минойское общество было отеческим эллинскому?

При беглом взгляде кажется, что преемственность религий прослеживается довольно четко. Например, храмы богов в эллин­ских городах-государствах располагались в тех же местах, что и капеллы домашних богинь в микенских⁶³ дворцах. Однако для; нашего доказательства этот пример непрерывности не годится,; ибо сущность местных религиозных отправлений имела локаль­ный характер. И тот факт, что каждая из местных религий своими корнями уходила в собственную почву, предупреждает, что беспо­лезно искать здесь вселенскую церковь. Более того, непрерывно­сть такого рода можно заметить и в святилищах Делоса, Элевсиа и Дельф ⁶⁴, с тем, однако, существенным различием, что поклоне­ние в эллинские времена носило уже не местный характер, а было «панэллинским». Однако в выражении «панэллинский» нет ничего минойского. Олимпийский пантеон принял классическую форму в гомеровском эпосе — отголоске постминойского движения пле­мен. Здесь мы видим богов в обличье варваров, пришедших в ми-нойский мир из внутренних земель Европы после того, как талас-сократия Миноса была разбита. -Зевс — это ахейский военачаль­ник; другие олимпийцы представляют его вооруженный отряд. Зевс правит на Олимпе, как узурпатор. Он силою сместил своего предшественника Кроноса и своей волей разделил подвластную ему вселенную: воду и землю отдал своим братьям Посейдону и Гадесу, а себе оставил воздух. Греческий пантеон является одно­временно и ахейским, и постминойским. Трудно составить пред­ставление о минойском пантеоне с более древними поверженными божествами, ибо Кронос и Титан⁶⁵ в интерпретации греческой мифологии лишь простые проекции в прошлое Зевса и самих олимпийцев. Если в минойском мире и существовало нечто похо­жее на вселенскую церковь, то это нечто должно так же отлича­ться от культа Зевса, как христианство отличается от культа Оди* на и Осириса.

Итак, была ли в минойском мифе вселенская церковь? Если со-?
брать воедино разрозненные свидетельства, то можно почувство­
вать смутный отголосок ее. $

Например, один из крупнейших знатоков предмета, интерпре4 тируя археологические данные, приходит к следующим поразите­льным заключениям:

«В той степени, в какой удалось расшифровать свидетельства о древнем критском культе, мы можем сделать заключение не то­лько о превалирующем в нем духовном содержании, но также и о чем-то таком, что роднит его последователей с верой, которая в последние два тысячелетия распространялась среди привержен­цев восточных религий, таких, как иранская, христианская и исламская. Это связано с догматическим духом верующего, ко-

торый далек от подлинно эллинского взгляда... Если в самых об­щих чертах сравнить ее с религией древних греков, то следует ска­зать, что в ней больше духовного содержания. С другой стороны, в ней больше личностного. На «кольце Нестора» ^6б, где символы воскресения представлены в форме куколки и бабочки над голо­вой богини, она (богиня) явно обладает властью давать верую­щим жизнь после смерти. Она была очень близка к своим почита­телям... Она защищала своих детей даже и после смерти... Об­щее заключение таково, что перед нами монотеистический культ, в котором женская форма божества играла центральную роль»*.

Эта универсальная богиня представлена и в минойском искус­стве в виде Божественной Матери, которая с обожанием держит младенца, а символы ее бессмертия — куколка и бабочка — были найдены в минойских могильниках в виде золотых амулетов.

Другой источник, свидетельствующий о минойской вере в за­гробную жизнь,— греческая литература. Например, у Гомера есть описание загробной жизни в Элисии, не совпадающее с гомеров­ской же картиной загробной жизни в Гадесе. Мир теней, Аид, вос­производит в несубстантивированной форме механизм жизни ва­рваров во времена движения племен. Идея же блаженства в Эли­сии представляет собой развитие идеи народа-мореплавателя о совершенстве мира⁶⁷. Эллинская традиция сохранила легенду о Зевсе на Крите, хотя очевидно, что это божество отнюдь не то­ждественно Зевсу-олимпийцу. Этот критский Зевс не похож на предводителя вооруженного отряда, который, штурмом захватив царство, спокойно правит им. Он появляется как новорожденное дитя в окружении нимф, а вскармливают его вольно пасущиеся животные. Причем он не только рождается, но и умирает! Был ли эмблемой его двусторонний топор — религиозный символ, повсе­местно распространенный в минойском мире, подобно кресту в христианстве? И не воспроизведены ли его рождение и смерть в рождении и смерти Диониса — фракийского бога, позже от­ождествленного с богом элевсинских мистерий? ^б8 Не были ли эти мистерии классической Греции, подобно колдовству в Европе, пережитком общества, исчезнувшего в результате потопа?

Попытаемся реконструировать религиозную историю эллин­ского мира. Возрождение древних и традиционных элевсинских мистерий и появление спекулятивной религии орфиков проистека­ло из синкретического объединения фракийских Дионисий с ми-нойскими мистериями рождения, смерти и воскресения Боже­ственного Дитяти⁶⁹. Несомненно, и элевсинские мистерии, и цер­ковь орфиков дали эллинскому обществу необходимую ему ду­ховную пищу, которой оно не могло найти в поклонении олим­пийцам. Жизненная стихия, которой недоставало олимпийской Р£л игии, н о в полной мере присущая мистериям и орфизму,

* Evans, Sir Arthur. The Earlier Religion of Greece in the Light of Cretan Discoveries. London, 1931, pp. 37—41.

являет собой трансцендентный внеземной дух, который мы пред­полагали найти в религии смутного времени, но не времени юно­сти и роста. Это и есть уже знакомый нам дух вселенской церкви, создаваемой внутренним пролетариатом обществ, переживаю­щих свой закат. С ним мы уже встречались в махаяне, католициз­ме, исламе. И эти церкви завещали свою жизненную стихию заро­ждающимся обществам, по отношению к которым они сыграли роль куколки. Таким образом, обнаружив аналогичное явление, мы вправе задуматься, а является ли орфическая церковь действи­тельно новой.

Нет ничего удивительного в том, что мистерии и орфизм вьь глядят как призрак минойской вселенской церкви. Однако этого недостаточно, чтобы с полным правом назвать эллинское обще­ство сыновним минойскому. Ибо неясно, почему уже умершая церковь вновь пришла к возрождению. И кто разрушил ее еще до прихода варваров?

Последняя конвульсия движения племен в постминойский пе­риод датирована египетскими свидетельствами приблизительно 1200—1190 гг. до н. э. Это не был поход с целью грабежа. Скорее, это было переселение в поисках новых мест обитания. Среди пере­селенцев были как ахейцы, так и минойцы, смешавшиеся под на­тиском лавины дорийцев, хлынувших с европейского побережья Эгейского моря. Беженцы — огромное количество воинов и мир­ных жителей со скарбом своим и скотом — пешком, на повозках, на кораблях двинулись в континентальную Азию, а затем вдоль азиатского побережья на юго-восток, захлестнув, подобно волне прилива, сначала империю Хатти в Анатолии, а затем и Новое царство Египта. Египетские документы свидетельствуют, что под их натиском империя Хатти распалась, в то время как Новое цар­ство выстояло, приняв удар в большом сражении на границе ме­жду Палестиной и Египтом. Однако итог был один: переселенцы не смогли укрепиться на внутренних землях, а лишь образовали постоянные поселения на побережье. На северо-западном побере­жье разбитой империи Хатти они поселились в таких районах, как Эолия и Иония, ставших частью прародины эллинского обще­ства⁷⁰. На северо-восточном побережье Нового царства Египта (которое, выжив, влачило жалкое существование), в районе, известном как Филистия (Палестина), переселенцы образовали колонию, ставшую частью прародины сирийского общества. На стыке равнины с горными районами беженцы из минойского мира встретили древнееврейских кочевников-евреев, словно ветром го­нимых из аравийской ничейной земли в сирийские провинции Но­вого царства Египта^{7 J}. Ливанский горный хребет стал северной границей проникновения арамейских кочевников и защитил фини­кийцев, живших на побережье. Тем удалось выдержать нашествие филистимлян, и они научились полагаться на себя, утратив опору на египетский протекторат. Из этих элементов и возникло с тече-

нием времени новое общество, обнаруженное нами в основании исламского и названное «сирийским».

Сирийское общество унаследовало от минойцев алфавит, а также вкус к дальним морским путешествиям. Последний при­вел к освоению Красного и Средиземного морей, а позднее — к открытию Атлантического океана⁷². Тот факт, что обнаруживае­тся родство сирийского общества с минойским, представляется несколько удивительным. Скорее следовало бы ожидать, что универсальным государством у истоков сирийского общества бы­ла не талассократия Миноса,- а Новое царство Египта и иудейский монотеизм был возрождением монотеизма Эхнатона⁷³. Однако свидетельства не подтверждают такой зависимости. Не суще­ствует также данных, которые подтверждали бы сыновнее род­ство сирийского общества обществу империи Хатти. Наконец, нет никаких свидетельств, которые указывали бы на родство сирий­ского общества с более ранней империей шумеров и аккадцев⁷⁴. Культура общества, для которого эта империя была универсаль­ным государством, оставила глубокий след в истории стран и на­родов, входивших в нее. В течение семи веков после смерти Хам-мурапи аккадский язык продолжал оставаться lingua franca тор­говли и дипломатии во всей Юго-Западной Азии^{7 5}. След этой культуры был одинаково глубоким и в Сирии, и в Ираке. В мане­рах и обычаях сирийского народа он прослеживался с XVI —до XIII в. до н. э., если верить древнеегипетским источникам. Однако в ходе дальнейшего исторического развития этот след не воспрои­зводился. Когда тьма, охватившая историю Сирии после мигра­ции 1200—1190 гг. до н. э., стала рассеиваться, исчез и след старой культуры. Клинопись стала вытесняться алфавитом, и позже о ней не вспоминали. Минойское влияние оказалось сильнее.

Шумерское общество. Если обратиться к истокам индского об­щества, первое, что привлекает внимание,— это ведическая рели­гия, в которой легко прослеживаются отголоски возвышения ва­рваров как результат движения племен. Но нет и признаков рели­гии, созданной внутренним пролетариатом угасающего общества периода смутного времени.

В этом случае варварами были арии, появившиеся в Северо-Западной Индии в начале индской истории, подобно тому как в начале эллинской истории в Эгее появились ахейцы. По анало­гии можно было бы ожидать, что у истоков индского общества также было некое универсальное государство, за пределами кото­рого на ничейной земле жили предки ариев, представляя собой внешний пролетариат. Удастся ли идентифицировать это универ­сальное государство и указать, где располагалась ничейная зе­мля? Мы, возможно, решим эту задачу, если предварительно най­дем ответы на следующие вопросы: откуда арии пришли в Ин­дию? И если они были выходцами из одного места, ожидала ли их различная судьба?

Арии говорили на индоевропейском языке, а историческое рассредоточение этой языковой семьи — Европа, Индия и Иран— показывает, что арии, должно быть, пришли в Индию из Великой степи, через Гиндукуш, проделав путь из бассейна Окса и Яксарта до Инда и Ганга⁷⁶. Древнеегипетские документы свидетель­ствуют, что в течение первой половины II тыс. до н. э. арии вышли из Великой степи в том ее месте, откуда 3000 лет спустя вышли тюрки. Арии предвосхитили тюрков планом своего расселения. Если некоторые арии (что известно из индийских источников) пересекли Гиндукуш и устремились в Индию, то другие прошли через Иран и Сирию и к началу XVII в. до н. э. были уже в Египте. На территории Египта, Сирии и, возможно, Месопотамии к тому времени сформировалась под властью варваров огромная импе­рия, столь же беспредельная и эфемерная, как и империя Салади-на⁷⁷. Когда приблизительно в 1580 г. до н. э. гиксосы (так называ­ли египтяне племена кочевников) были изгнаны из Египта их вас­салом, местным царем Фив, ставшим в результате основателем Нового царства Египта, другие мелкие правители продолжали по­клоняться арийским богам. Эти наследники гиксосов продолжали называть себя арийским именем «марьянни», т.е. люди⁷⁸.

Поиск по сайту: