Западный мир против континентальных европейских варваров

Обратившись к рассмотрению нашей собственной западной циви­лизации, цивилизации, сыновне родственной эллинской, мы обна­ружим, что западный мир чаще всего ощущал наиболее сильное давление именно в той своей части, где подвергались наибольше­му давлению и эллинский, и минойский миры. Уязвимым местом была граница с континентальными европейскими варварами. С другой стороны, мы заметим, что в отличие от эллинского или минойского реакция западного мира на это давление была опре­деленно победоносной. Граница западного христианства с варва­рами на Европейском континенте постепенно растворялась; и вскоре западное общество обнаружило, что оно находится в контакте не просто с варварами, а с иной цивилизацией. По­стоянное напряжение стимулировало жизненную силу западного общества для новых ответов на вызовы.

В первой фазе западной истории на Европейском континенте стимулирующее действие давления со стороны варваров обнару­жилось в создании обществом, выросшим из государства — преемника распавшейся Римской империи, новой социальной структуры—варварского княжества франков. Франкский режим Меровингов был обращен лицом к римскому прошлому ¹. Франк-

ский режим Каролингов, хотя и предпринял попытку эвокации призрака Римской империи, был, тем не менее, всецело обращен к будущему и к призраку взывал лишь затем, чтобы помочь жи­вым выполнить их сверхчеловеческую задачу. Эта полная транс­формация социальных функций франкской державы, эта решите­льная переориентация франкской политики — всего лишь новое проявление вечной тайны Жизни. «Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое» (Суд. 14, 14). И этот новый акт тво­рения свершился на дальнем европейском форпосте, не в Не-йстрии, на почве, удобренной древней римской культурой и защи­щенной от новых набегов континентальных варваров, а в Австра-зии*, на границе Римской империи, подверженной постоянным набегам со стороны лесных саксов и аваров² из Евразийской сте­пи. Мощь стимула, который возникал под воздействием внешнего давления на франков в Австразии, ярко выражена в достижениях Карла Великого. Восемнадцать саксонских кампаний Карла мо­гут сравниться лишь с военными успехами Тамерлана. За военны­ми и политическими достижениями Карла последовали первые слабые проявления интеллектуальной энергии западного мира.

Австразийская реакция на стимул давления со стороны конти­нентальных европейских варваров—реакция, достигшая апогея при Карле Великом,— не была заключительным актом. На неко­торое время она затихла, а потом началось новое оживление. На­ступила саксонская реакция на внешний стимул, которая достигла своего апогея при Оттоне I³.

Главное достижение Карла Великого заключалось в объедине­нии континентальных варваров-саксонцев под эгидой западного христианства, чем был подготовлен путь для перехода главенства Австразии к родине побежденных и насильственно обращенных варваров. Он сделал Саксонию форпостом против континенталь­ных варваров, которые стимулировали развитие этой области по­стоянным давлением из глубины континента. В дни Оттона сти­мул давления вызвал в Саксонии реакцию, аналогичную той, ко­торая в дни Карла Великого была характерна для Австразии; и снова ответный удар западного христианства достиг цели.

Оттон уничтожил вендов, как Карл Великий уничтожил своих собственных саксонских предков. Континентальные границы за­падного христианства неуклонно перемещались на восток — частично благодаря добровольному обращению варваров в хри­стианство, частично — с помощью силы. Мадьяры, поляки и скан­динавы были обращены в христианство на рубеже X—XI вв. при режиме Оттонидов. И только обитатели континентального побе­режь я Бал тийского моря оставались непокорными. На этом

Название «Австрия-Нейстрия» говорит само за себя. «Австрия» — это но­вое название для новой общественной системы, возникшей на почве разрушенного государства-преемника на восточном, то есть континентальном, форпосте. «Не-истрия» означает «не Австрия», то есть те остатки империи, которые оказались вне пределов нового общества.

участке саксонский форпост призван был продолжить борьбу От-тона против вендов, которые в упорных сражениях продержались два столетия, пока западное христианство не продвинулось с ли­нии Эльбы на линию Одера. Окончательная победа была достиг­нута обращением вендов в Мекленбурге в 1161 г. и уничтожением непокорных в Бранденбурге и Мейсене⁴.

В XIII—XIV вв. процесс вестернизации был продолжен ге­рманцами, которые преуспели в христианизации варваров при по­мощи двух очень важных западных институтов: города-государства и военного монашеского ордена. Города Ганзы и по­ходы тевтонских рыцарей обеспечили продвижение границы за­падного христианства от линии Одера до линии Двины. Обращен­ные в западное христианство скандинавы также расширяли свои владения: датчане — за счет Эстонии, а шведы — Финляндии⁵. Это был последний всплеск застарелого конфликта, ибо к концу XIV в. континентальные европейские варвары, противостоявшие в течение трех тысячелетий трем развитым цивилизациям, исчез­ли теперь с лица земли⁶. К 1400 г. западное и православное'хри­стианство, ранее полностью изолированные друг от друга, оказа­лись в прямом соприкосновении по всей континентальной линии от Адриатического моря до Северного Ледовитого океана.

Интересно проследить, как на границе молодого западного христианства с европейским варварством изменялся с течением веков вектор давления, меняя тем самым и место возникновения

стимула.

Например, коренные саксонцы к западу от Эльбы пережили закат в результате побед Оттона над вендами, подобно тому как Австразия за два века до этого утратила гегемонию в результате побед Карла Великого над саксонцами. Саксония лишилась лиди­рующего положения в западном мире в 1024 г., то есть после то­го, как венды потерпели поражение на Эльбе. В 1182—1191 гг., когда граница западного мира продвинулась от Эльбы до Одера, Саксония распалась на части. Новое возрождение Саксонии на­чалось с форпоста Мейсен—территории, отвоеванной запад­ным христианством у вендов⁷.

По мере того как продвигалась вслед за отступающими варва­
рами граница западного христианства, влияние власти Священ­
ной Римской империи все уменьшалось. Утрачивали значение им­
перские институты. И если они еще имели значение в Австразии
в VIII в. и сохранялись в какой-то мере в Саксонии, то по пути да­
льнейшего продвижения христианства они постепенно размыва­
лись. ___

Таким образом, жизненная мощь Священной Римской импе­рии изменялась по мере изменения ее границ, и было это в прямой зависимости от силы давления со стороны варваров или чужих цивилизаций. Империя утратила виталыюсть, стоило давлению со стороны варваров пойти на убыль, а затем вновь восстановила жизненные силы, как только началось давление со стороны осма-

нов. И наоборот, мы видим, что витальность варваров, которые оставались вне западной цивилизации, и варваров, которые оказа­лись приобщенными к цивилизации обращением их в христиан­ство, имела тенденцию возрастать, по мере того как увеличива­лось давление на них со стороны западного мира.

Литовцы последними из европейских язычников испытали в XIII—XIV вв. порыв крестовых походов,— порыв, который еще сохранялся в Европе, несмотря на полный провал крестовых пред­приятий в Сирии. Штаб-квартира тевтонских рыцарей перебази­ровалась в 1308 г. с сирийского побережья в Мариенбург вслед­ствие неудачи похода в 1291 г. в Святую Землю ⁸. Мариенбург на­ходился в бассейне Вислы, и внимание тевтонского ордена целое столетие было приковано к Литве. Это смертельное давление За­пада на литовцев стало причиной того, что и литовцы получили стимул к завоеванию и в свою очередь двинулись в земли русско­го православного христианства. Наиболее успешными для литов­цев были кампании в верхнем бассейне Днепра, а также против евразийских кочевников Кипчакской степи. Борьба с орденом до­стигла своего апогея в 1363 г., когда литовцы, оттесненные орде­ном с берегов родного Балтийского моря, фактически достигли далеких берегов Черного моря⁹. Энергия обратилась в военную мощь, которую поначалу литовцы направили против других сосе­дей, однако под непрестанным давлением со стороны ордена она обернулась в конце концов против западных противников и по­зволила нанести контрудар по тевтонским рыцарям.

Временное политическое могущество Литвы как реакция на кре­стовый поход тевтонских рыцарей нашло свое отражение и в гера­льдической эмблеме Литовского государства: всадник и конь в ла­тах. К удивлению и полнейшей растерянности тевтонских рыца­рей, этот варвар в латах доскакал до их владений, чтобы сразить рыцарей в битве под Танненбергом¹⁰.

Однако столь мощный рывок был совершен литовцами лишь после того, как они приняли религию, культуру и военную техни­ку своих врагов. Стимулирующее воздействие оказывала на Лит­ву и энергия западнохристианского соседа, который также был жертвой агрессии ордена, что в свою очередь побудило его к ак­тивным действиям. Литовским союзником была Польша, приняв­шая к концу X в. христианство и призвавшая тевтонский орден на помощь с целью расширения границ западного христианства за счет языческих Литвы, а затем Прусии. Куявский князь¹¹, опро­метчиво позволивший тевтонским рыцарям обосноваться на бе­регах Балтийского моря, заложил тем самым основу будущего ве­личия Польши, спровоцировав новое германское давление, во много раз более опасное, чем прусско-литовское, от которого он, собственно, и стремился освободиться. Тевтонским рыцарям, ко­торые обходились с польскими неофитами не лучше, чем с языч­никами, было все равно с кем воевать, а поляки, бывшие уже к то-^МУ времени в лоне западного христианства, могли эффективнее,

чем их языческие соседи, противостоять военной силе, оснащен­ной по последнему слову тогдашней техники.

Тем не менее в XIII в. тевтонские рыцари бесцеремонно лиши­ли поляков исконно им принадлежащего побережья Балтийско­го моря в Померании, воспользовавшись тем, что Польша вела в то время религиозные войны в Литве и в Пруссии. После этого в XIV в. это же давление вызвало аналогичную реакцию в Польше

и Литве.

Пока польские княжества Куявия и Мазовия^{J 2} разорялись ор­деном, ядро Польского королевства было укреплено Казимиром Великим (1333—1370)¹³, правление которого совпало со време­нем юго-восточной экспансии Литвы. В своей политике Казимир Великий старался избегать военных столкновений с тевтонцами, но последователи Казимира поняли, что Польша не сможет найти общего языка с крестоносцами и, более того, она не сможет про­тивостоять им в одиночку. Пришлось тщательно продумывать вопрос о возможных военных союзниках. Первым успехом поль­ской дипломатии стал союз с Лайошем Великим, венгерским ко­ролем анжуйской династии¹⁴. Союз просуществовал с 1370 по 1382 г. и распался, поскольку интересы обеих сторон не совпада­ли. Венгрия не хотела ссориться с врагами Польши, а Польша — с врагами Венгрии. Особенно упрочил положение Польши династи­ческий брак польской королевы Ядвиги с литовским князем Ягай-лой в 1386 г., условием которого было принятие Ягайлой запад­ного христианства.

Именно Ягайло начал контрнаступление против тевтонского ордена, возглавив соединенные силы Литвы и Польши в битве при Танненберге в 1410 г. Успех Ягайлы был развит его последо­вателями, и в 1466 г. тевтонский орден становится вассалом Поль­ши. Таким образом, в результате объединенной польско-литовской реакции на давление со стороны тевтонского ордена положение борющихся сторон стало прямо противоположным. До 1410 г. владения ордена распространялись на континентальное побережье Балтики от восточной границы Священной Римской империи до южного берега Финского залива; и Литва, и Польша были лишены доступа к балтийскому побережью. После 1466 г. Польша и Литва вернули свои исконные земли на Балтике, тог­да как последние владения тевтонского ордена оказались раз­дробленными и изолированными.

Западный мир против Московии. Почему Польша и Литва вновь обособились, после того как их объединило давление со стороны крестоносцев? Вопрос тем более правомерен, что анало­гичные процессы происходили в Скандинавии. Приобщившись к западной цивилизации через обращение в западное христиан­ство одновременно с Польшей, Скандинавия, так же как и Польша, подверглась давлению со стороны более развитых членов запад­ного общества. В ХШ—XIV вв., когда Польша противостояла

тевтонскбму ордену, Скандинавия испытывала давление со сторо- _Hbi Ганзы, что вызвало ответную реакцию—объединение трех скандинавских королевств в Кальмарскую унию в 1397 г. Это бы­ло ответом на агрессию Ганзейской Лиги, подобно тому как союз Польши и Литвы 1386 г. был ответом на агрессию тевтонского ордена. Союзы, однако, имели весьма различные истории. Каль-марская уния распалась в 1520 г., после тоге как Ганза обескрови­лась в результате открытия Америки и перемещения торговых пу­тей в Атлантику. С другой стороны, поражение тевтонского орде­на в 1466 г. не повлекло за собой разрыва между Польшей и Лит­вой. Наоборот польско-литовский союз еще более укрепился в 1501 г., а Люблинский договор 1569 г. был расторгнут только в 1795 г.¹⁵

Почему же союз между Польшей и Литвой, который поддер­живался до конца XVIII в., вдруг был полностью аннулирован? Ответ на этот вопрос можно получить, лишь учитывая тот факт, что и Польша, и Литва стали испытывать новое давление — на этот раз со стороны Московии. Экспансия Литвы в направлении православной России достигла наибольшего размаха приблизите­льно в середине XV в. В течение следующего века под эгидой Москвы объединилось множество ранее враждовавших между со­бой княжеств, образовав Московское универсальное государство. И в 1563 г., то есть за несколько лет до польско-литовской Лю­блинской унии, это вновь образованное новое русское универсаль­ное государство стало оказывать давление на западный мир вдоль восточной границы Литвы, проходившей тогда западнее Смоленска к востоку от Полоцка Двинского¹⁶. Таким образом, объединенная общественная система Польши и Литвы обрела но­вую функцию, а вместе с ней и новую жизненную энергию, пре­вратившись в форпост западного мира, принимающий на себя давление православного христианства.

Польша разделила эту функцию с королевством Швеции, ко­торое вышло из Кальмарской унии в 1520 г. Реакция западного общества на новое русское давление вылилась в польский и швед­ский контрудары. Поляки в 1582 г. вновь оккупировали Смоленск, ас 1610 по 1612 г. удерживали Москву. По договору от 1617 г., за­ключенному между Швецией и Московией, Россия лишилась до­ступа к Балтийскому морю¹⁷. Однако давление на Россию со сто­роны Польши и Швеции в XVII в. было столь яростным, что оно неминуемо должно было вызвать ответную реакцию. Временное присутствие польского гарнизона в Москве и постоянное присут­ствие шведской армии на берегах Нарвы и Невы глубоко травми­ровало русских, и этот внутренний шок подтолкнул их к практиче­ским действиям, что выразилось в процессе «вестернизации», ко­торую возглавил Петр Великий. Эта небывалая революция раз­двинула границы западного мира от восточных границ Польши Швеции до границ Маньчжурской империи. Таким образом, форпосты западного мира утратили свое значение в результате

контрудара, искусно нанесенного западному миру Петром Вели­ким, всколыхнувшим нечеловеческим усилием всю Россию. Поля­ки и шведы вдруг обнаружили, что почва выскальзывает из-под ног. Их роль в истории западного общества была сыграна; и после того, как стимул, обусловливавший рост их витальности, исчез, начался быстрый процесс разложения. Понадобилось чуть боль­ше столетия, считая с подвигов Петра, чтобы Швеция лишилась всех своих владений на восточных берегах Балтийского моря, включая свои исконные земли в Финляндии. Что же касается По­льши, то она была стерта с политической карты.

Западный мир против Оттоманской империи. Таким образом, история Польши и Швеции начала XVI — конца XVIII в. наилуч­шим образом объяснима в контексте русской истории и истории православного христианства в России. Польша и Швеция процве­тали, пока на них лежало исполнение функций антирусских фор­постов западного общества; но они пришли в упадок, закончив­шийся политическим крахом, как только Россия в своем мощном порыве лишила их этих функций. Посмотрим теперь на историю Дунайской монархии Габсбургов, которая хронологически почти совпадает с историей Польши и историей Швеции. Швеция рас­строила Кальмарскую унию 1397 г., отколовшись от Дании и Но­рвегии в 1520 г.; Польша еще более укрепила польско-литовский союз 1386 г. в 1501 и 1569 гг. Дунайская монархия начала свое су­ществование благодаря союзу Венгрии и Богемии с Австрией Габсбургов в 1526 г.¹⁸

Польша и Швеция играли роль форпостов западного общества на границе с универсальным государством православного русско­го христианства. Дунайская монархия исполняла роль форпоста против универсального государства православного христианства на Балканском полуострове¹⁹. Позже сюда пришла Оттоманская империя. Дунайская монархия была вызвана к существованию в тот момент, когда оттоманское давление на западный мир стало ' по-настоящему смертельным, и оставалась великой европейской державой, пока это давление не прекратилось. По мере того как давление спадало, ослабевала и Дунайская монархия. Во время первой мировой войны 1914—1918 гг., когда Оттоманская им­перия получила последний смертельный удар, распалась на части и Дунайская монархия.

Давление Оттоманской империи на западный мир вылилось в столетнюю войну между османами и венграми, которая нача­лась в 1433 г.²⁰ и достигла своей кульминации в битве при Мохаче

в 1526 г.

Венгрия была наиболее упорным и стойким противником ос­манов. Ее военная мощь постоянно стимулировалась тем гигант­ским напряжением, которое Венгрия вынуждена была выдержи­вать в одиночку в своем противоборстве с османами. Диспропор­ция в соотношении сил была, однако, столь велика, что Венгрия

_х0де столетней борьбы не раз пыталась найти союзников. В кон­це концов произошел надлом Венгрии, и образовалась Дунайская монархия Габсбургов, ибо те непрочные и эфемерные союзы, что удавалось заключить Венгрии, были явно недостаточны, чтобы дать ей необходимое подкрепление в неравной борьбе с османа­ми. Эти союзы отсрочили, но не предотвратили тот сокрушитель­ный удар, который османы нанесли Венгрии под Мохачем; и только катастрофа столь огромного масштаба стала тем психо­логическим шоком, который заставил остатки Венгрии объеди­ниться с Богемией и Австрией в прочный и продолжительный союз под началом династии Габсбургов. Результат последовал не­замедлительно. Союз, заключенный в год битвы при Мохаче в 1526 г., оставался в силе почти триста лет. Аннулирован он был лишь в 1918 г., когда Оттоманская империя, четыре века на­зад нанесшая динамический удар, окончательно развалилась.

В самом деле, с момента основания Дунайской монархии ее история была органически связана с историей враждебной держа­вы, давление со стороны которой на каждой последующей фазе давало новый импульс витальности. Героический век Дунайской монархии хронологически совпал с периодом, когда оттоманское давление ощущалось на западе с особенной силой. Этот героиче­ский век можно отсчитывать с начала первой неудачной оттоман­ской осады Вены в 1529 г. и до конца второй осады—в 1682—1683 гг. Роль австрийской столицы, как психологическая, так и страте­гическая, в этих серьезных испытаниях столь велика, что может сравниться с ролью Вердена во Франции, который отчаянно со­противлялся немецкому напору во время войны 1914—1918 гг.²¹ Эти две осады были поворотными пунктами в оттоманской воен­ной истории. Провал первой остановил волну захватчиков, хлы­нувшую в дунайскую долину еще век назад. За второй неудачей последовал отлив, который продолжался, пока европейские гра­ницы Турции не переместились из предместий Вены, где они были в 1529 г., до предместий Адрианополя в 1683 г.²² Потери Отто­манской империи, однако, не стали приобретениями Дунайской монархии, ибо героический век Дунайской монархии также был на излете. Избавившись от враждебного давления, Дунайская мо­нархия лишилась и вдохновлявшего ее стимула. Таким образом, оказавшись не в состоянии ехать наследницей Оттоманской импе­рии в Юго-Восточной Европе, Дунайская монархия пришла в упадок, и ее в конце концов постигла судьба Оттоманской империи.

Успешно контратаковав османов и отбросив их от стен Вены ^в 1683 г., Габсбурги оказались во главе антиоттоманской коали­ции, включившей в себя Венгрию, Польшу и Россию; однако им не удалось отплатить османам осадой Константинополя. Мир­ный договор 1699 г. вернул венгерской короне большую часть ее исконных территорий; мирный договор 1718 г. фактически отод-инул границу глубоко за линию, вдоль которой она проходила

два века назад. Однако Белградский мирный договор 1739 г. пере­смотрел границу в пользу османов²³. Белградская крепость, ко­торую принц Евгений²⁴ вырвал из рук османов в 1717 г., вновь от­ошла к Оттоманской империи, и, хотя австрийские войска вновь заняли Белград в австро-турецкой войне 1788—1791 гг., а затем в мировой войне 1914—1918 гг., Белград ждала другая судьба. Он вырвался из рук Оттоманской империи в 1806 г., чтобы стать сто­лицей государства—преемника Оттоманской империи. Взятый сер­бами у австрийцев в 1918 г., он стал столицей Югославии, кото­рая является государством—преемником как империи Габсбур­гов, так и Оттоманской империи²⁵. Что касается восточной гра­ницы Дунайской монархии, то она надолго застыла на линии, установленной в 1739 г. В течение ста восьмидесяти лет Белград­ского мира и до заключения договора о прекращении военных действий в 1918 г., когда габсбургская монархия подписала со­бственный смертный приговор, монархия сделала только два тер­риториальных приобретения, причем весьма скромных по значе­нию и размерам (Буковина занята в 1774—1777 гг., Босния и Ге­рцеговина оккупирована в 1878 г. и аннексирована в 1908 г.)²⁶. Тем не менее с 1683 по 1739 г. габсбургская граница в этой части продвинулась достаточно далеко, чтобы предохранять Вену от опасных ситуаций. И это обстоятельство сыграло существенную роль в истории развития города, наложив отпечаток на его облик

и характер.

Слава, которую Вена приобрела, сдерживая турок в 1529 г. и в 1682—1683 гг., несколько померкла в годы французских оккупа­ции XIX в. Венцы утратили со временем ореол защитников запад­ного христианства и воспринимаются в наши дни как воплощение характера привлекательного, но отнюдь не героического, соче­тающего открытость и дружелюбие с утонченностью и изяще­ством.

Присмотревшись внимательнее, мы убедимся, что судьба Ав­стро-Венгрии аналогична судьбе польско-литовского государ­ства. Польское давление на Россию в первом десятилетии XVII в. положило начало вестернизации русского православного хри-. стианства²⁷ и тем самым заложило основы для того, чтобы По­льша как антирусский форпост западного общества стала излиш­ней. Австрийская контратака против османов, предпринятая в по­следние два десятилетия XVII в., положила начало вестернизации Православного христианства на Балканском полуострове и тем самым лишила Дунайскую монархию Габсбургов статуса ан­тиоттоманского форпоста западного общества.

Эта параллель сохраняется и в деталях. Например, когда по инициативе Петра Великого началась вестернизация России, рос­сийские государственные изменения вдохновлялись не отсталой и враждебной Польшей, которая для России была самым близким западным соседом. Петр обращался преимущественно к Герма­нии, Голландии и Англии—странам, находившимся в авангарде

прогресса западной цивилизации и, кроме того, не обремененным грузом враждебности по отношению к России. Аналогичным образом, когда процесс вестернизации начался в основной обла­сти православного христианства — на Балканском полуострове (правда, там он шел менее последовательно и углубленно, чем _в России),— османы и их подданные, стимулированные австрий­ской контратакой, также черпали свое вдохновение не у Габсбур­гов. Османы обращались к Франции, которая была их естествен­ным западным союзником, являясь постоянным конкурентом ав­стрийского двора.

Что касается православно-христианских народов Оттоман­ской империи, то они сначала приветствовали австрийцев как бра­тьев-освободителей, но затем поняли, что формальная католиче­ская терпимость к «еретикам» — вещь куда более жесткая, чем -четко очерченный регламент для «неверных» при мусульманском правлении. Прошедшие через все испытания, лишенные иллюзий за недолгий период австрийского и венецианского правления в на­чале XVIII в., сербы и греки быстро повернулись к своим русским единоверцам, когда те продемонстрировали преимущества вес­тернизации, победив османов во время русско-турецкой войны 1768—1774 гг.²⁸ Однако православные христиане на Балканском полуострове не пошли окольным путем в поисках вдохновения для «обновления». Они научились добывать живую воду из глав­ного источника, обратившись к идеям Американской и Француз­ской революций. Христиане Балканского полуострова вступили в непосредственный контакт с лидирующими нациями Запада во время египетской кампании Наполеона. До окончания наполео­новских войн основная область православного христианства по­лучила закваску романтического национализма, присущего духу Запада того времени²⁹, и это стало началом конца габсбург­ской монархии.

Тщетно монархия под воздействием стимула повторяющихся ударов Наполеона брала на себя главную роль в свержении Напо­леона; не помогло и то, что она учредила потом Венский конгресс. В то время как на внешней арене Меттерних искусно пропаганди­ровал преимущества реставрации дореволюционного режима в Западной Европе, чтобы обеспечить Дунайской монархии евро­пейскую гегемонию, ранее ей не принадлежавшую, конкретная по­литическая реальность никак не вписывалась в эту схему. В дей­ствительности Дунайская монархия начиная с 1815 г. оказалась между двух огней. Одна голова австрийского орла³⁰ с тревогой взирала на восток в сторону Оттоманской империи, другая насто­роженно смотрела в направлении западного мира. Поворот Ду­найской монархии от ближневосточных дел к западным совпал с процессом ослабления давления со стороны Оттоманской импе­рии. Эта тенденция проявилась в Тридцатидневной войне ³ *. Но­вый противник таился в самом духе времени, в которое вступало ^ападное общество, и подстерегал монархию со всех сторон.

Таким образом, ситуация действительно изменилась в ходе ве­ка, и прежде всего с ущербом для монархии. В канун войны 1672— 1713 гг.³² Дунайская монархия все еще чувствовала себя в без­опасности. С одной стороны — нейтральное православное хри­стианство, а с другой — западное общество, к которому монархия не только принадлежала, но и служила ему щитом от оттоман­ских сабель. Однако век спустя, к 1815 г., хотя Дунайская монар­хия и вышла из войны с еще большим триумфом, чем в 1714 г., ох­ранительная функция, а вместе с ней и безопасность были утраче­ны. Турецкая сабля выпала из дряхлой руки, и окостенелость Ду­найской монархии стала препятствовать внутреннему росту того общества, жизнь которого она когда-то уберегла от нападок смертельно опасного внешнего врага. Под воздействием Нидер­ландской, Английской, Американской и Французской революций в жизни западного общества утверждался новый политический порядок — взаимное признание законов и обычаев других стран,— в условиях которого династическое государство типа габсбургской монархии стало анахронизмом и аномалией. В по­пытках возродить дореволюционный режим в Европе на основе принципа династического наследования и принципа национальности Меттерних превратил монархию из пассивного призрака былого в активного врага западного прогресса,— врага, по-своему более опасного, чем одряхлевший оттоманский враг.

Монархия провела последнее столетие своего существования в попытках — все они были изначально обречены на провал — помешать неизбежным переменам на политической карте Евро­пы. В этом бесполезном устремлении есть два пункта, представ­ляющие интерес для нашего исследования. Первый касается того, что начиная с 1815г. забродили западные дрожжи национализма, причем процесс этот охватил как Православно-христианские наро­ды, так и западное общество. Второй пункт заключается в том, что монархия, подчиняясь необходимости следовать духу времени, сумела приспособиться к новым реальностям.ЛЭтказавшись от ге­гемонии над Германией и уступив территории в Италии в 1866 г.³³, габсбургская монархия сделала возможным сосуществование с новой Германской империей и новым королевством Италия. Приняв австро-венгерское соглашение 1867 г. и его австрийское дополнение в Галиции, габсбургская династия преуспела в отож­дествлении своих интересов с интересами польского, мадьярского и немецкого элемента в своих владениях³⁴. Проблема, которую габсбургская монархия так и не сумела решить, подстерегала ее на Балканах. Неспособность справиться с национальным движе­нием в этой части своих владений привела в конце концов монар­хию к полному развалу. Старый дунайский щит западного обще­ства, выдержавший столько сабельных ударов, был в конце кон­цов разбит сербскими штыками.

В 1918 г. юго-восточная граница Дунайской монархии Габс­бургов— граница, просуществовавшая сто восемьдесят лет,—

была стерта с политической карты Европы. Родились два новых национальных государства — Югославия и Большая Румы­ния ³⁵>—^что было символом триумфа нового порядка. Каждое из этих государств есть государство — преемник как габсбургской монархии, так и Оттоманской империи; и каждое из этих образо­ваний представляет собой не только территории, унаследованные от двух разных династических государств, но также народы, объе­диненные по принципу национальности и хранящие следы культу­ры двух разных цивилизаций. Этот смелый политический экспери­мент может иметь успех, может и провалиться; эти синтетические национальные образования могут стать органическими соедине­ниями или же распасться на составляющие; но тот очевидный факт, что эксперимент имел место, является последним свидете­льством, что габсбургская монархия и Оттоманская империя умерли и виновник их смерти — одна и та же враждебная сила.

Когда в наши дни пересекаешь Саву, подъезжая поездом к Белграду, любопытно перечитать «Эофен» Кинглейка³⁶. Ког­да английский путешественник менее чем столетие назад преодо­левал пограничную реку, чтобы попасть на оттоманский берег, он чувствовал себя так, словно отправлялся в мир иной. Австрий­ский гусар, провожавший его до парома, прощался с ним столь торжественно, будто усаживал его в ладью Харона. Непосвящен­ному английскому наблюдателю и простодушному австрийскому солдату граница между Западом и Востоком могла казаться вра­тами в мир иной. Однако совершенно другой точки зрения при­держивался государственный деятель, который из своего кабине­та в Вене натягивал струны европейской дипломатии. Меттерних прекрасно понимал, что древние барьеры рушатся, подточенные временем, и дрожжи западного национализма уже распространи­лись на Восток через старую демаркационную линию. Он знал, что политическая реакция в православно-христианском мире бу­дет бурной и неугасимой.

Меттерниха встревожило греческое восстание против османов в 1821 г.³⁷ Наделенный незаурядным политическим чутьем, Мет­терних сразу же понял, что выступление горстки людей против власти падишаха представляет собой угрозу власти кайзера. Мет­терних настойчиво, хотя и безуспешно, внушал Священному со­юзу, что принцип наследования должен оставаться нетронутым. Это позволяло бойкотировать греческих повстанцев как наруши­телей закона и поддерживать султана Махмуда как помазанника Божьего. С точки зрения сторонников принципа наследования власти, предостережения Меттерниха были вполне своевременны. Ибо триумфальный успех греческих повстанцев — успех, которым они обязаны вмешательству Франции, Великобритании и России, равно как и собственным усилиям,— был событием отнюдь не местного значения. Установление самостоятельного независимо­го национального греческого государства в 1829—1831 гг. сделало очевидным тот факт, что каждый народ Юго-Восточной Европы

рано или поздно придет к осознанию необходимости отстаивать свою независимость и национальное единство. Таким образом, греческое восстание 1821 г. в значительной мере предопределило образование Югославии и Румынии в 1918—1920 гг. Действитель­но, предчувствия не обманули Меттерниха, когда он в лязганье оружия на Пелопоннесе услышал похоронный звон по Дунайской монархии.

Любопытно также на современном уровне знаний сравнить ав­стрийский этос с турецким этосом, с одной стороны, и с бавар­ским—с другой.

Из обломков Дунайской монархии и Оттоманской империи, разрушенных мировой войной 1914—1918 гг., появились Австрия и Турция. Эти две республики странно похожи одна на другую, так как они следовали тому конвенциальному типу современного парламентарного национального государства, который был глу­боко чужд и габсбургской, и Оттоманской империи. Однако это формальное сходство Австрии с Турцией не имеет существенного значения в свете их принципиального различия в этосе. Австрий­цы, травмированные результатами войны 1914—1918 гг., приняли новый порядок пассивно, со смирением и горечью. Турки в отли­чие от них после капитуляции снова подняли оружие против побе­дивших держав и добились равноправных переговоров ^победи­телями. Более того, турки усмотрели в катастрофе Оттоманской империи возможность возвратить свою юность и изменить свою судьбу. Таким образом, они встретили новый порядок не пассив­но, а с открытыми объятиями и стали ревностно ему следовать. Они с радостью ступили на путь вестернизации вслед за своими бывшими подданными — греками, сербами, болгарами и ру­мынами.

Как можно объяснить эти два противоположных психологиче­ских явления? Нельзя не признать, что современный турецкий этос представляет собой нечто совершенно новое. Ибо с XV в., то есть с конца динамической эпохи, и до 1919 г. турки, невзирая на все превратности своей истории, были последовательно консерва­тивны. Во дни своего расцвета они тучнели и жирели, а когда на­ступило неблагополучие, стали малоподвижны и невосприимчи­вы к невзгодам, словно мулы, которых, сколько ни погоняй, они не прибавят шагу.

Бывшее правящее меньшинство турецких землевладельцев, ока­завшись между 1683 и 1913 гг. выброшенным на берег и обнару­жив себя среди чужаков и при другом, чуждом им правлении, вос­приняло внезапный и резкий поворот судьбы столь же пассивно, как австрийцы восприняли крах 1918 г. Одни из них оставляли свои родовые земли и мигрировали в глубь постоянно сжимаю­щейся Оттоманской империи; другие же, слишком инертные, что­бы совершить даже этот отрицательный ответ на вызов человече­ского окружения, смирялись, опускаясь постепенно на дно социа­льной лестницы. Что же касается тех представителей правящего

сословия, что удерживались на вершине Оттоманской империи, «х могла подтолкнуть к вестернизации социальных учреждений только большая сила. Но они действовали половинчато и прилага­ли минимальные усилия, едва позволяющие империи выжить.

Чем же объясняются кардинальные изменения, охватившие вДРУ^г сознание турок? И как в этом случае следует объяснить обратный сдвиг в австрийских настроениях, крутой поворот от ге­роизма 1682—1683 гг. к «пораженчеству» настоящего времени?

Ответ следует искать в действии закона Вызова-и-Ответа. Вен­цы более двух столетий жили как имперский народ в своих габс­бургских владениях, вместо того чтобы исполнять историческую роль защитников форпоста западного общества против османов. В этом нестимулирующем окружении последнего периода они приучились во всем полагаться на династию, и, когда имперское правительство объявило ультиматум Сербии, что было началом мировой войны 1914—1918 гг., они подчинились закону мобили­зации, словно овцы пастуху, не ведая, что идут на живодерню. Ими двигала вера в императора Франца-Иосифа, слепая вера в то, что все, что он предпринимает, есть результат провидения.

Турки, с другой стороны, ответили в свой «одиннадцатый час» на вызов со стороны Запада. Накануне соглашения о прекраще­нии военных действий в 1918 г. турки поняли, что оказались в си­туации, где должны либо победить, либо умереть — отступать было некуда. В этот решающий час они были преданы оттоман­ской династией,— создавшей не только империю, но и самих ос­манских турок. Это предательство заставило турок полагаться на самих себя и обрекло на борьбу за выживание. Ибо в 1919—1922 гг. турки сражались уже не за своего падишаха и его владения. Они сражались за собственную родину. Турецкий народ был по­ставлен перед необходимостью выбирать: аннигиляция или мета­морфоза. Сила вызова, перед которой предстали турки, была уравновешена соразмерной силой ответа в «одиннадцатый час» их истории. Реверсия в направлении давления между западным миром и основной областью православного христианства, про­явившись под стенами Вены в 1683 г., продолжается затем в виде переноса стимула, что в свою очередь нашло свое отражение в этосе двух сообществ, испытавших на себе ситуацию Вызова-и-Ответа.

Что же касается сравнения Австрии с Баварией, то здесь инте­ресно то, что Бавария и Австрия были первоначально элементами единого целого. Первоначально Австрия представляла собой форпост Баварии, а вернее, ряд ее восточных форпостов, таких, как Верхняя Австрия, Нижняя Австрия, Штирия³⁸.

В течение последних десяти—двенадцати столетий страна, ко­торая начала свою жизнь как восточный форпост Баварии, про-^шла длинную череду испытаний, предохранив от них внутренние земли Баварии. Сначала Австрию стимулировали повторяю­щиеся волны атак со стороны аваров, мадьяров, османов, но по-

том она была расслаблена отеческим деспотизмом Габсбургов. Австрии приходилось исполнять самые разнообразные функции, и каждая фаза ее переменчивой и неповторимой истории оставля­ла свой след, пока в ее облике и характере не стерлись, не исчезли все собственно баварские черты. В течение того периода, когда во­сточный форпост Баварии играл решающую роль в жизни запад­ного общества и в жизни всего мира, внутренние земли Баварии оставались одной из тех малых стран, которые «счастливы, не имея своей истории», о чем свидетельствует и тот факт, что Бава­рия сохранила свое первоначальное название, а Австрия его изме­нила ³⁹. В течение десяти—двенадцати веков баварский этос неиз­менно оставался локальным, бурным и сангвиническим, тогда как австрийский стал отличаться утонченностью и скептицизмом. Контраст темпераментов жителей этих двух южногерманских ка­толических стран в наши дни просто поражает иностранцев. И вряд ли будет справедливым объяснять его ссылками на расо­вые различия. Нет причин полагать, что баварское население во­сточных форпостов отличалось чем-либо от жителей внутренних баварских земель. Не существует также никаких свидетельств из­менения расового состава населения, за исключением того, что оно было разделено на отдельные общины. Единственным прав­доподобным объяснением различия между баварским и австрий­ским этосами в настоящее время может быть объяснение, выве­денное из схемы Вызова-и-Ответа.

Западный мир против дальнезападного христианства. Проде­монстрировав действие закона Вызова-и-Ответа на материале исторических ответов на внешнее давление, которому подверга­лись континентальные границы западного христианства, посмо­трим теперь на три другие границы того же общества: сухопут­ную границу с вымершим ныне дальнезападным христианством, обитавшим на британской alter orbi; морскую границу с недора­звитой скандинавской цивилизацией, протянувшуюся вдоль фран­цузских и английских берегов по Северному морю и Ла-Маншу, и сухопутную границу с сирийской цивилизацией на Иберийском полуострове.

Каков генезис Соединенного Королевства Великобритании? Союз королевств Англии и Шотландии вместе с частью завоеван­ной ими Ирландии. Эти королевства появились в результате бо­рьбы за существование полудюжины государств—преемников Римской империи, образовавшихся на ее развалинах в течение постэлинистического движения племен. Исследование процесса происхождения Соединенного Королевства, таким образом, упи­рается в начальный вопрос: каким образом эта борьба за суще­ствование между примитивными и эфемерными варварскими княжествами привела к появлению прогрессивных и устойчивых государств—членов западного общества? Если мы задумаемся, почему Английское и Шотландское королевства пришли на смену

Гептархии, мы снова вынуждены будем признать, что детермини­рующим фактором на каждой ступени был ответ на некий вызов, обусловленный внешним давлением.

Образование Шотландского королевства можно усмотреть в вызове, который был брошен какие-нибудь девять-десять веков назад раннему английскому княжеству Нортумбрия представите­лями недоразвитой дальнезападной христианской цивилизации — пиктами⁴⁰ и скоттами. Современная столица Шотландии Эдин­бург была основана нортумбрийским принцем Эдинбургом как пограничная крепость Нортумбрии против пиктов. Политиче­ским и культурным центром средневековой, как, впрочем, и со­временной, Шотландии был район, называемый Лотиан⁴¹. Ло-тиан первоначально служил форпостом Нортумбрии против пик­тов и бриттов. Вызов был брошен, когда пикты и скотты завоева­ли в 954 г. Эдинбург, а на рубеже X—XI вв. принудили Нортум-брию уступить им весь Лотиан. Удалось ли Лотиану сохранить западную христианскую культуру, несмотря на изменение поли­тического режима, или он подчинил чуждой дальнезападнохри-стианской культуре кельтских завоевателей? Лотиан ответил на вызов «завоеванием завоевателей».

Культура покоренной территории обладала такой привлекате­льностью для королей скоттов, что они обосновались на этой зе­мле и стали вести себя так, словно Лотиан был их вотчиной.

Другой парадокс заключается в том, что шотландский язык стал считаться английским диалектом Лотиана, хотя это был язык гэлов, коренного населения Шотландии⁴².

Завоевание Лотиана скоттами и пиктами привело к тому, что западная граница западного христианства существенно сдвину­лась, охватив весь северо-западный угол территории Британии. Новое королевство Шотландии, которое появилось благодаря со­юзу Лотиана со скоттами и пиктами, усвоило черты западной христианской культуры, которую Лотиан внес в общее богатство новой политической системы Шотландии. Шотландия стала чле­ном западного общества. Таким образом, завоевание Лотиана скоттами и пиктами, первоначально имевшее все признаки пере­дела территорий между западным и дальнезападным христиан­ством в пользу последнего, в действительности обернулось выи­грышем для западного христианства благодаря.выдающемуся ответу, который Лотиан дал на брошенный ему вызов. Переход от английского к шотландскому правлению обеспечил развитие западного христианства и предопределил деградацию дальнеза­падного христианства в этой части Британских островов.

Таким образом покоренная часть одного из княжеств англий­ской Гептархии стала в результате ядром одной из двух социаль­ных систем, которым предстояло поделить между собой Брита­нию и слиться в конце концов в Соединенное Королевство. Это оыла не вполне обычная реакция.

Если бы просвещенному путешественнику из Константино-

поля или Кордовы довелось посетить Нортумбрию в X—XI вв., накануне сдачи Лотиана стоттам и пиктам, он имел бы все осно­вания утверждать, что у Лотиана нет будущего и что если уж ка­кой-нибудь нортумбрийскии город может претендовать на звание столицы великой страны, то это никак не Эдинбург, а скорее Йорк. Йорк был расположен в центре обширной тщательно воз­деланной и плодородной равнины. Когда-то он был основным ад­министративным центром римской окраины, а затем превратился и в религиозный центр ⁴³. На рубеже IX—X вв. Йорк действитель­но претендовал на ранг столицы, но не западного, а скандинавско­го мира, серьезно угрожавшего в то время позициям западного христианства. Однако это скандинавское королевство Йорка рас­сеялось, как дым. К 920 г. датское королевство Йорка, подобно Северной Нортумбрии, признало вассальную зависимость от Уэссекса. Сложные перипетии норманско-датской экспансии спо­собствовали тому, что Йоркшир все больше и больше включался в систему нового Королевства Англии. В наши дни о былых при­тязаниях Йоркшира напоминает только обширность его террито­рии. Эти надежды рухнули одновременно с кризисом скандинав­ской недоразвитой цивилизации.

Нортумбрийским городом, который действительно мог состя­заться с Эдинбургом по политической значимости, был Дарем, унаследовавший от Лотиана роль северного форпоста против скоттов, что позволило ему приобрести статус независимого госу­дарства, а его кардинал-епископу—некоторые атрибуты су­верена.

Западный мир против Скандинавии. В нашем исследовании мы не раз касались скандинавского воздействия на западное хри­стианство. Скандинавское давление было другой внешней силой, оказавшей решающее влияние на создание королевства Шотлан­дия, а также на создание королевств Англия и Франция.

Объединение земель Лотиана с владениями пиктов и скоттов стало первой ступенью в процессе образования Шотландии. К то­му времени, когда пикты и скотты завоевали Лотиан, они уже бы­ли в союзе, но союз этот оказался непрочным. До начала движе­ния племен, последовавшего за падением Римской империи, пик­там уже принадлежал крайний север Британии. Во время движе­ния племен скотты переправились через море из Ирландии и осе­ли в Аргайле как сила, враждебная пиктам. Однако враждебность двух племен не помешала политическому союзу между ними, ко­торый и был заключен в 843 г. Что же так настойчиво толкнуло их друг к другу? Дата говорит сама за себя. Союз был заключен че­рез год после первого рейда викингов на Лондон и за два года перед первым их походом на Париж, а надо сказать, что сканди­навские мореплаватели в своих экспедициях зачастую огибали Британию и Ирландию с северо-запада. Вывод напрашивается сам собой: пикты и скотты, первоначально враждовавшие за

обладание северной частью Британии, вынуждены были объеди­ниться перед лицом смертельного вызова, брошенного им со сто­роны викингов.

Если эта догадка верна, то можно представить процесс обра­зования королевства Шотландия как следствие ответов на два по­следовательных вызова: во-первых, ответ пиктов и скоттов на скандинавский вызов и, во-вторых, ответ форпоста Лотиан на вы­зов со стороны пиктов и скоттов.

В истории, королевства Англия также прослеживается действие ответов на эти же два вызова, причем хронологически вызовы в Англии и в Шотландии совпадают. Так, давление скандинавов на пиктов и скоттов соответствует давлению кельтов на англий­ские княжества Гептархии, а воздействие пиктов и скоттов на Ло­тиан совпадает с действием скандинавов на английские княже­ства, которые первоначально соперничали за гегемонию в Южной Британии.

Схожи судьбы и главных административных и политических центров этих регионов. Благодаря своему географическому поло­жению Кент, как и Йорк, был оплотом римской церкви в Брита­нии. Однако географический фактор,^который свидетельствовал в пользу того, чтобы Кентербери и Йорк стали центрами' епар­хиальных архиепископатов, с другой стороны, препятствовал то­му, чтобы сделать их столицами королевств. В политическом пла­не Кентербери никогда не добился большего, чем стать столицей Кента. Политическая власть в Южной Британии тяготела не к Кенту или Эссексу, которые занимали внутренние земли, а к Мерсии и Уэссексу, двум английским княжествам, стоявшим ли­цом к лицу с «кельтским краем» на главном острове Британского архипелага. Давление, оказываемое Уэльсом на Мерсию, было сильнее, чем давление на Уэссекс.

В то время когда Мерсия стимулировалась постоянным давле­нием со стороны Уэльса, Уэссекс выпестовал идею, подсказанную западными валлийцами, пограничный стимул со стороны кото­рых был значительно слабее,— включить Кент и Эссекс в сферу своего политического влияния. Таким образом, в VIII в. созда­лась ситуация, когда казалось, что Мерсия скорее, чем Уэссекс, Даст достойный ответ на давление со стороны кельтского края. Однако в IX в., когда вызов со стороны кельтского края померк перед вызовом, исходящим из Скандинавии, наметившиеся тен­денции не получили развития. Мерсия утратила перспективы ве­личия, оказавшись не в состоянии достойно ответить на новый вызов (в конце VIII в. Мерсия истощила свои силы, заболев мили­таризмом), тогда как Уэссекс, возглавленный и вдохновленный Альфредом, ответил на вызов победой и, как следствие, стал ядром исторического королевства Англия⁴⁴.

Скандинавский вызов, пришедший из-за моря, породил ответ, результате которого на смену Гептархии пришло королевство

Англия, а из мелких континентальных образований западного христианства сформировалось королевство Франция.

В X в. Священная Римская империя перешла из рук Каролин-гов в руки Оттонидов. А теперь обратим внимание на тот знаме­нательный факт, что, когда Оттониды сменили Каролингов, они не стали наследниками всей каролингской территории. Из трех частей, на которые были разделены каролингские владения в 843 г., только восточная и центральная части были вновь воссое­динены в 936 г., во время правления Оттона I, но за двадцать ше­сть лет до того, как он принял императорский титул⁴⁵. Ни Оттон, ни его последователи никогда не заявляли претензий на все насле­дие Карла, что внутренне предполагалось титулом императора. Западные земли наследовали Капетинги (в 987 г. состоялась коро­нация в Реймсе Гуго Капета). Перемена династии соответствова­ла глубинному психологическому сдвигу, а все это вместе знаме­новало начало генезиса Франции. Корона западных франков ста­ла французской короной в Реймсе в 987 г. Из недифференцирован­ной субстанции империи Каролингов на Западе появилось новое королевство, независимое от Священной Римской империи не то­лько де-факто, но и де-юре. Немаловажно и то, что общественное сознание также воспринимало его как самостоятельное политиче­ское образование. Фактически рождение Франции явилось пер­вым актом длительного процесса, последовательно разворачи­вающегося в истории западного общества и получившего крайнее свое выражение в наши дни в понятии «принцип национально­сти»⁴⁶.

Как объяснить то, что Оттониды, предотвратив распад Священной Римской империи, не смогли воссоединить западную часть империи Каролингов с ее центральной и восточной частя­ми? Выше мы отмечали, что защита континентальных границ за­падного христианства была первоначальной функцией Священ­ной Римской империи. Эта функция в полной мере была присуща и Франции. Поэтому отделение Франции следует рассматривать не как результат поражения со стороны империи, а как наделение ее особыми функциями и полномочиями. Появление в X в. коро­левства Франции, подобно появлению королевства Англии, было ответом на новое внешнее давление, на этот раз со стороны скан­динавов. Островное положение спасало Британию от вызовов со стороны континента; Галлию же выручало то обстоятельство, что Карл Великий удачно проложил границу западного христиан­ства— от Рейна до Эльбы. Однако морские границы Галлии и Британии оказались весьма уязвимы, чем и воспользовались ви­кинги. Вызов пришел с моря, и отвечать на него пришлось и Гал­лии и Британии. Первоначальная граница между Францией и им­перией в IX—X вв. может быть определена как линия примерного равновесия между двумя противоположными внешними давле­ниями. С востока ощущалось давление со стороны славян и кочев­ников, но и оно, и континентальное Давление с запада было пре-

взойдено морским давлением со стороны викингов, что усугубля­лось тем обстоятельством, что, будучи прекрасными корабелами и мореходами, викинги легко проникали на своих ладьях по судо­ходным рекам в глубь материка.

Локальные ответы на вызов со стороны Скандинавии не только вызвали к жизни два королевства, но определили местоположение их столиц. Королевство Англия объединилось вокруг Уэссекса, окрепшего в сложившейся ситуации и способного ответить на вы­зов. Старая столица Уэссекса, однако, не стала столицей новог» королевства, ибо Уинчестер, хоть и находился в пределах Уэссек­са, оказался вне зоны опасности во время борьбы с датчанами. В ходе датского испытания Уинчестер пребывал в относительной безопасности, за что, впрочем, поплатился потерей престижа и власти. Когда Уэссекс, покорив датчан, вырос в Англию, столи­ца нового королевства была перенесена из Уинчестера, ничем себя не прославившего, в Лондон, еще полный жара и героических воспоминаний того дня 895 г., когда он принял на себя удар дат­ской армады, пытавшейся войти в Темзу. Аналогичным образом королевство Франция сочло своим центром не Прованс или Лан­гедок, средиземноморские берега которых редко посещались ви­кингами, а область, на которую обрушилась вся тяжесть удара скандинавов. Столицей нового французского королевства стал Париж, город, который остановил викингов, когда те поднима­лись вверх по Сене; подобно Лондону, преградившему захватчи­кам путь по Темзе⁴⁷.

Таким образом, ответ западного христианства скандинавско­му морскому вызову вылился в создание нового королевства Франция со столицей в Париже и нового королевства Англия со столицей в Лондоне. Однако эти два случая проявления творче­ской энергии, несмотря на всю их действенность, не исчерпывали всей силы ответа. Следует отметить, что в процессе противодей­ствия вызову французский и английский народы выковали мощ­ный военный и социальный аппарат феодальной системы, а новый этический и эмоциональный опыт нашел свое выражение в эпосе.

Западный мир против сирийского мира на Иберийском полу­острове. А теперь обратим наши взоры на границу западного хри­стианства на Иберийском полуострове, где западный мир сосед­ствовал с сирийским обществом. История этого региона весьма примечательна. Во-первых, именно здесь западное христианство впервые подверглось давлению со стороны чужой цивилизации. Во-вторых, державы, появившиеся в ответ на это давление, стали со временем играть лидирующую роль как носители западной ци­вилизации.

Что касается первого из этих двух пунктов, то мы видели, что на северной континентальной сухопутной границе западное хри­стианство противостояло только варварам. Давлению со стороны православного христианства Балканского полуострова западный

Заказ 38

мир не подвергался, пока Оттоманская империя не нанесла удара по Венгрии, что" случилось в XV в. А русское православное хри­стианство стало оказывать сильное давление за Запад лишь в XVI в., когда оно напало на Литву. Однако на иберийской сухопут­ной границе западное христианство оказалось под ощутимым давлением сирийской цивилизации буквально с момента своего зарождения. Ответом на этот вызов стал первый проблеск само­сознания западного общества, вынужденного вступить в нерав­ную поначалу борьбу.

Арабское нападение на младенческую цивилизацию Запада было последним всплеском сирийского ответа на эллинистическое вторжение в сирийские владения, ибо, выполнив задачу, оказав­шуюся непосильной для зороастрийцев, евреев, несториан и моно-физитов, арабы не успокоились, пока не возродили сирийское об­щество во всем его могуществе. Не удовлетворившись достиже­ниями в масштабах империи сирийского универсального государ­ства, арабы завоевали древние финикийские колониальные владе­ния в Западном Средиземноморье, которые в эпоху Ахеменидов были объединены в единый союз — заморский аналог Персидской империи — под гегемонией Карфагена. Последний из Омейядов правитель Дамаска, был, по крайней мере номинально, хозяином всего сирийского мира — от самых дальних границ империи Ахе­менидов на востоке до самых крайних пределов империи Карфа­гена на западе. Арабы пересекли не только Гибралтарский про­лив, но и Пиренеи, а в 732 г. предприняли поход в землю франков, переправив армии через Луару. В битве при Пуатье арабы попы­тались задушить западное христианство в его колыбели⁴⁸.

Поражение арабов в битве при Пуатье, безусловно, было од­ним из решающих исторических событий. Ответ Запада на сирий­ский вызов, данный франками на бранном поле в 732 г., предопре­делил дальнейшее развитие событий. Творческий импульс фран­ков нарастал в течение восьми веков, пока не был подхвачен пор­тугальским авангардом западного христианства. Португальцы, обогнув Африку, стали осваивать новые земли, а кастильский авангард пересек Атлантику, чтобы открыть Новый Свет. Эти пионеры западного христианства сослужили неоценимую службу своей цивилизации, распространив ее практически на весь мир. Благодаря этому энергичному предприятию иберийцев западное христианство выросло, подобно горчичному зерну (Матф. 13, 31—32; Марк 4, 31—32; Лука 13, 19), и стало древом, на чьих вет­вях разместились все нации Земли. Основы всемирной вестерниза-ции были заложены иберийскими пионерами западного христиан­ства; энергия, двигавшая их к победе, была вызвана сирийским давлением на Иберийском полуострове.

Португальские и кастильские мореплаватели, распространив­шись в XV—XVI вв. по всему миру, были наследниками народа, дух которого закалился тридцатью поколениями упорной погра­ничной войны против мавров на иберийском форпосте. Это была

граница, на которой сначала франки отразили волну арабских за­воеваний, предохранив тем самым Галлию, а затем Карл Великий нанес сокрушительный контрудар через Пиренеи, где его силы со­единились с остатками вестготов в Астурии, и, наконец, в течение постсирийского междуцарствия (прибл. 975—1275), когда пал ха­лифат Омейядов в Андалусии, христианские варвары пиренейских земель успешно состязались за обладание наследством Омейядов на Пиренейском полуострове с мусульманскими берберами, при­шельцами из Африки, дикими кочевниками Сахары и еще более дикими жителями гор Атласа⁴⁹.

Зависимость энергии иберийских христиан от стимула, рожденного давлением со стороны мавров, доказывается тем фактом, что эта энергия исчезла сразу же, как только давление ма­вров прекратилось. В XVII в. португальцы и кастильцы оказались в заокеанском новом мире, который они сами вызвали к суще­ствованию. Это историческое событие совпало с исчезновением стимула на родине через уничтожение, изгнание и насильственное обращение оставшихся на полуострове морисков⁵⁰.

Бросив взгляд в глубь истории, мы обнаружим, что Португа­лия и Кастилия принадлежали к числу государств—преемников халифата Омейядов на Иберийском полуострове. Почему Ара­гон, будучи также государством-преемником, не принял участия в широких торговых и экспансионистских экспедициях, начатых братскими королевствами? В недавнем прошлом, в период позд­него средневековья, Арагон играл куда более заметную роль в жи­зни западного общества, чем Кастилия и Португалия. Он бли­стал, подобно городам-государствам Северной Италии в области культуры, в частности в таких ее сферах, как международное пра­во и картография. Почему же тогда Арагон не включился в общий процесс и даже, более того, позволил своему кастильскому соседу уничтожить себя? Объяснение, возможно, заключено в том, что Арагон лишился стимула мавританского давления на несколько веков раньше других королевств полуострова. Во времена Васко да Гамы и Колумба как Португалия, так и Кастилия были форпо­стами западного христианства на границе с маврами. Кастилия противостояла мавританскому королевству Гранады, а Португа­лия— Танжерской провинции Марокко⁵¹.

Территория Арагона, напротив, была изолирована от мавров кастильской провинцией Мурсия, а его война с маврами на Среди­земном море закончилась в 1229—1232 гг. захватом Балеарских островов⁵². Таким образом, стимул, который был общим источ­ником энергии для иберийских христиан, утратил значение для арагонцев по крайней мере за два с половиной века до того, как он Утратил значение для их кастильских и португальских соседей; это в некоторой степени объясняет, почему Арагон не принял участия в кампании трансокеанских экспедиций.

Нетрудно заметить, что отношение иберийских форпостов за­днего христианства к маврам напоминает отношение Дунай-

ской монархии Габсбургов к османам. Державы полуострова представляли собой форпосты западного общества против враждебной цивилизации, а их энергия была ответом на вызов со стороны этой чуждой силы. Энергия бурно росла, пока давление было смертельным, но, как только давление спадало, исчезал и источник энергии.

СТИМУЛ УЩЕМЛЕНИЯ

Природа стимула. Описав стимул человеческого окружения в форме постоянного давления, рассмотрим теперь этот же сти­мул в тех ситуациях, когда он принимает форму социального

ущемления.

Природа такого действия может быть понята при сравнении социального явления с физическим. Хорошо известно, что, когда живой организм лишается какого-либо органа или свойства, он отвечает на этот вызов специализацией другого органа или свой­ства, которые, развиваясь, возмещают ущерб. У слепых, напри­мер, обостряется осязание. Представляется, что возникновение некоторого нового свойства с целью компенсации ущерба — явление повсеместное, и нередко физический недостаток является стимулом для мобилизации ума и воли. Аналогичным образом социальная группа, слой, класс, в чем-либо ущемленные собствен­ными действиями,, действиями ли других людей либо волею слу­чая утратив нечто жизненно важное, направляют свою энергию на выработку свойства, возмещающего потерю, в чем, как правило, достигают немалых успехов.

Так лоза, подрезанная ножом садовника, отвечает бурным ро­стом новых побегов.

Перекликается с этим сравнением пример из эллинистической истории. Правящее меньшинство эллинистического мира всяче­ски третировало молодую религию внутреннего пролетариата. Рим был достаточно силен, чтобы подавить поборников хри­стианства, но он был не в состоянии ликвидировать само учение. Спасаясь от преследований, христиане ушли в подполье. Настал час, и церковь вышла из подполья, чтобы воздвигнуть на Вати­канском холме собор более величественный, чем Капитолий. У латинского крестьянина, который отвечал на вызов природы при помощи плуга и каждодневного труда, появился соперник — обитатель римских трущоб, который отвечал на вызов со сторо­ны человеческого окружения тайными ночными бдениями. Рим­ская империя была памятником победы латинского крестьянина над природной средой. Памятником победы христианского про­летария стала римско-католическая церковь.

Описывая действие стимула социального ущемления, начнем с самой простой ситуации, когда определенный физический изъян

не позволяет индивиду включиться на равных основаниях в жизнь общества. Представим, к примеру, положение слепого или хро­мого человека в варварском обществе, где каждый здоровый взрослый мужчина — прежде всего воин. Какой удел ждет в этом обществе калеку? Хромой человек, естественно, не может прини­мать непосредственного участия в боевых действиях, но он в со­стоянии изготовлять оружие и снаряжение для воинов. Следова­тельно, свой ущерб он компенсирует развитием других качеств и способностей, что делает его полезным обществу. Он может стать искусным кузнецом, отголоски чего мы находим в образе хромого Гефеста. А какова судьба слепого в варварском обще­стве? Положение его покажется безнадежным, но он может ос­воить игру на арфе и услаждать слух соплеменников дивными пес­нями. В варварском мире слепой бард, неспособный держать меч или молот кузнеца, тем не менее, становится столь же могуще­ственным, как и галилейский рыбак-пролетарий, с точки зрения римского имущественного ценза — он обретает старшинство в христианской иерархии. Гомер, как и Петр, наделен властью ра­споряжаться человеческими судьбами. «А исходящее из уст из сердца исходит; сие оскверняет человека. Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления» (Матф. 15, 18—19). «И Я говорю те­бе: ты Петр, и на сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного; а что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Матф. 16, 18—19). «Так будут по­следние первыми и первые последними» (Матф. 20, 16).

Поиск по сайту: