ПОЛЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ. Пример Великобритании.Задавшись целью обнаружить «умо­постигаемое поле исторического исследования», лучше всего на­чать с рассмотрения обычного объекта

Пример Великобритании. Задавшись целью обнаружить «умо­постигаемое поле исторического исследования», лучше всего на­чать с рассмотрения обычного объекта исследования современно­го западного историка — национального государства. Выберем среди различных национальных государств Запада такое, которое при прочих равных условиях наиболее соответствовало бы как материал для изучения идеалу современного историка.

Великобритания — один из таких примеров, которые могли бы служить нашей цели. Это не просто национальное государство, но и великая держава. Ее неотъемлемая составная часть, Англия, вы­делившись лишь два века назад *., причем без нарушения истори­ческой непрерывности или утраты идентичности, занимает такое же место в истории Европы, как, например, Франция, хотя Англия сыграла в истории особую роль. Выбранный нами пример удачно служит цели еще и потому, что Англия была относительно изоли­рована, во-первых, в силу географических условий и, во-вторых, в силу той специфической политики, которую проводили ее госу­дарственные деятели в период, когда она переживала наибольший творческий расцвет и могущество. Если взять ее географическую изолированность, то, что ни говори, берега острова создают го­раздо более четкую границу, чем границы континентальной Франции. Что же касается политической изолированности Брита­нии, то она была в истории Запада чем-то вроде alter orbis («дру-

гой земли»), хотя это не совсем точно для средних веков, так как последние владения на континентальном берегу Ла-Манша были утрачены в 1558 г.² Разумеется, не стоит преувеличивать степень этого «великолепного одиночества». Великобритания никогда не могла себе позволить пренебречь сношениями с континентальны­ми странами или уклониться от тех европейских войн, в которых ставилось на карту равновесие сил. И если равновесие сил успеш­но сохранялось, то столь же тщательно охранялась и односторон­няя изолированность. «Другая земля» — репутация, закрепив­шаяся за Великобританией,— определяла не просто мир, отлич­ный от континентальной Европы, но все неевропейские континен­ты и дальние острова. Подобно своей сестре, Соединенным Шта­там, Великобритания отделилась от старого мира, чтобы высво­бодить энергию и воздвигнуть новый мир по плану какой-то смутной мечты. Однако нельзя еще раз не подчеркнуть, что ее изо­лированность является, возможно, наиболее значимым фактом. Действительно, не так просто обнаружить какую-либо иную евро­пейскую страну, которая была бы столь же изолированной и игра­ла бы столь значительную роль в европейской истории на протя­жении такого длительного периода. Итак, если Великобритания (как наследница и преемница Англии) не представляет собой «умопостигаемого поля исторического исследования», то мы мо­жем сделать заключение, что никакая другая европейская держава не выдержит аналогичного испытания.

Следовательно, является ли история Англии умопостигаемой сама по себе? Можем ли мы абстрагировать внутреннюю исто­рию Англии от ее внешних сношений? Если да, то можем ли мы сказать, что внешние сношения вторичны? А анализируя их, смо­жем ли мы доказать, что влияния, которым подверглась извне Англия, ничтожны по сравнению с влиянием, оказываемым Ан­глией на остальной мир? Если на все эти вопросы удастся полу­чить утвердительные ответы, то можно будет сделать вывод, что, тогда как историю других стран нельзя понять без сопоставления ее с историей Англии, английская история может быть понята как самостоятельная без каких-либо ссылок. Попытаемся же ответить на эти вопросы путем беглого обзора истории Англии, обозначив ее основные вехи.

Итак, если перелистать главы истории в обратном порядке, они выстроятся в следующий ряд:

а) установление индустриальной экономической системы (с
последней четверти XVIII в.)³;

б) установление ответственного парламентарного правитель­
ства (с последней четверти XVII в.)⁴;

в) морская экспансия (начавшаяся в третьей четверти XVI в.
пиратством и постепенным развитием мировой торговли, обу­
словленным открытием тропических стран и образованием новых
англоязычных общин в заокеанских странах с умеренным клима­
том) ⁵;

г) Реформация (со второй четверти XVI в.)^б;

д) Ренессанс, включая его политический, экономический, ин­
теллектуальный и художественный аспекты (с последней четверти
XV в.)⁷;

е) установление феодальной системы (с XI в.)⁸;

ж) обращение англичан так называемого героического века
в религию западного христианства (конец VI в.) ⁹.

Даже столь беглый обзор позволяет заметить, что, чем дальше в глубь исторического времени обращаемся мы, тем менее значи­тельным становится факт изолированности. Принятие христиан­ства, которое можно считать началом всех событий в английской истории, является тому прямым подтверждением. Этот акт, спло­тивший полдюжины разрозненных варварских общин, открыл до­рогу к общему благу грядущего западного общества. Что касае­тся феодальной системы, то П. Виноградов блестяще доказал, что ростки ее взошли на английской почве еще до норманского за­воевания*. Однако даже если это так, рост был стимулирован внешним фактором—датскими вторжениями, представлявшими собой часть движения скандинавских племен и имевшими анало­гичное воздействие на Францию¹⁰. А норманское завоевание, хотя, возможно, и не оно бросило семя, несомненно, привело ниву к быстрому колошению. Таким образом, справедливо утвержде­ние, что любая схема установления феодальной системы в Англии выглядит непонятной, или неумопостигаемой, до тех пор пока в общую картину не включаются по крайней мере Франция и Скандинавия. Что касается Ренессанса, то как в политическом, так и в культурном аспектах это было дуновение жизни из Север­ной Италии. Если бы в Северной Италии гуманизм, абсолютизм и равновесие власти не культивировались в течение двух веков — приблизительно с 1275 по 1475 г. (как культивируются растения в парниках),— то и после 1475 г. они не смогли бы быть взращены севернее Альп. Реформация опять-таки не является специфически английским феноменом. Скорее это было общее движение, охва­тившее Прометеев Север Западной Европы, где Балтийское море, Северное море и Атлантический океан манят к новым мирам, дви­жение за освобождение от Эпиметеева Юга, где Западное Среди­земноморье остановило взор на мирах, уже умерших и ушед­ших ^п. Не Англии принадлежит инициатива Реформации¹², и не она первая прибегла к ней в состязании европейских стран атлан­тического побережья за обладание новыми заокеанскими терри­ториями. Англия завоевала свой приз в серии битв между держа­вами, продолжавшихся в течение нескольких веков, включившись с некоторым опозданием в это состязание. Чтобы понять успехи Англии в заокеанской экспансии, необходимо оценить послед-ст^зшгвсех^ общеевропейских войн и учесть превратности европей-* См.; Vinogradoff, Paul. English Society XVII. Oxford, 1908.

ской истории начиная с последней четверти XV в., а затем расши­рить кругозор до границ современного западного мира.

Остается рассмотреть две последние главы английской исто­рии: возникновение парламентарной системы правления и возни­кновение индустриальной системы — институтов, которые обыч­но рассматриваются как институты специфически английские, лишь позже распространившиеся на другие части мира. Для на­шей цели эти главы английской истории являются решающими, и логично в данном случае обратиться к признанным авторитетам в этой области. Относительно парламентарной системы целесо­образно сослаться на отрывок из лекции лорда Актона о Генрихе IV и Ришелье. «Всеобщая история, естественно, зависит от сил, которые не являются национальными, но есть следствие более об­щих причин. Расцвет королевства во Франции—это часть анало­гичного движения в Англии. Бурбоны и Стюарты подчинялись одному закону, но с различными результатами» *.

Другими словами, парламентарная система, локально про­явившись в Англии, была продуктом силы, отнюдь не специфичной для Англии, но действовавшей одновременно как в Англии, так и во Франции¹³.

Что касается английской промышленной революции, то ее воз­никновение было описано двумя крупными специалистами в этой области—мистером и миссис Хаммонд. «Почему эта рево­люция началась в Англии в XVIII в.? Атлантика была столь же важ­на для торговли, как в древности — Средиземное море. После Колумба самыми активными купцами стали те, которые искали выход из Атлантики. Среди торгующих народов XVIII в. позиция англичан была наиболее благоприятна благодаря географическо­му положению, климату и ходу истории. Испанцы использовали свой контроль над Новым Светом исключительно в политических целях, а вывозимое из Америки богатство тратилось ими от­нюдь не на развитие промышленности. С другой стороны, ан­глийские колонисты в Америке оседали в местах, где было мало зо­лота и серебра. Их форпосты постепенно разрастались в общины, которые нуждались в британских потребительских товарах, а до­мой колонисты посылали продукты промышленного назначе­ния... События в Европе также способствовали быстрому раз­витию промышленности Англии, поскольку европейские войны XVII—XVIII вв. причинили здесь меньший ущерб, чем на конти­ненте, а религиозная и политическая борьба в Англии XVII в. за­вершилась принятием конституции и установлением правитель­ства, весьма благорасположенного к торговле. Среди других преимуществ Англии по сравнению с Францией—гражданское право, свобода внутренней торговли, заинтересованность аристо­кратии в коммерции, недоверие со времен Стюартов к государ­ственному контролю и терпимость в религии. Стагнация полити-

* Lord Acton. Lectures on modern History. London, 1906.

ки, религии и жизненного уклада в XVIII в. ускоряла концентра­цию промышленности. Концентрация же в свою очередь подсте­гивала страсти к техническим изобретениям, чему способствова­ли также расцвет математики и открытия в физических науках. Вот почему Англия оказалась наиболее подходящей ареной для промышленной революции»*.

Это авторитетное суждение, относящееся к той сфере англий­ской истории, которую принято считать сугубо национальной, для нас представляет особый интерес. Оно свидетельствует, что обстоятельства, касающиеся внутренней истории Англии и сде­лавшие ее индустриальной страной, являются специфически ан­глийскими, однако в нем учитывается и общее положение Англии в тогдашнем мире, ее географическое положение и политическое место в системе равновесия власти. Если игнорировать все эти об­стоятельства, то такое историческое событие, как возникновение в Англии индустриальной системы, становится непонятным. Та­ким образом, видно, что Великобритания не является «умопости­гаемым полем исследования» сама по себе. Защитник поля иссле­дования, ограниченного национальными рамками, не сможет от­стоять свою позицию ссылкой на будущий ход событий, ибо сама промышленная революция, с ее сокращением расстояний, разви­тием международной торговли, размахом объемов ее, с изобрете­нием подводной лодки и самолета, безусловно, заложила такой фундамент для международной солидарности, какого еще не зна­ла мировая история. Следовательно, национальная история Вели­кобритании, если рассматривать ее изолированно, не является, никогда не была и не будет «умопостигаемым полем историческо­го исследования», и если это верно в отношении Великобритании, то, значит, верно и в отношении всякого иного национального го­сударства. Поэтому, продолжая поиск возможного умопостигае­мого поля исторического исследования, мы должны выбрать еди­ницу более крупного масштаба, чем нация.

Поле, в котором Великобритания является частью. Краткий об- * зор английской истории, несмотря на отрицательный результат, тем не менее, предоставил нам ключ. Главы этой истории, привле­кшие наше внимание, оказались в действительности главами повествования из жизни какого-то общества, в котором Вели­кобритания была лишь частью, действующим лицом, испытавшим на себе те же опыты, что пережили и другие участники событий — Франция, Испания, Португалия, Нидерланды, Скандинавские страны и т. д.

Действующие силы истории не являются национальными, но проистекают из более общих причин. Взятые в своем частном на­циональном проявлении, они не могут быть правильно поняты, и_ поэтому их должно рассматривать только в масштабах всего

ioi/„^H?^mmond' ^JH- ^and Barbara. The Rise of Modern Industry. London, 1925, Preface, pp. VIII—IX.

общества. В то же время различные части по-разному испыты­вают на себе воздействие одной и той же силы, ибо каждая из них по-своему реагирует на воздействие извне и ответно влияет сама.

Следует сказать, что общество в своей жизни сталкивается с серией задач, которые оно и решает наиболее приемлемым для себя образом. Каждая такая проблема -—это вызов истории. По­средством этих испытаний члены общества все больше и больше дифференцируются. Каждый раз одни проигрывают, другие успеш­но находят решение, но вскоре некоторые из решений оказывают­ся несовершенными в новых условиях, тогда как другие прояв­ляют жизнеспособность даже в изменившихся обстоятельствах. Испытание следует за испытанием. Одни утрачивают свою ори­гинальность и полностью сливаются с основной массой, другие продолжают борьбу в сверхъестественном напряжении и тщетных ухищрениях, третьи, достаточно умудренные, достигают высот совершенства, строя свою жизнь на новых путях. В этом процессе невозможно понять индивидуальное поведение в условиях еди­ничного испытания, но необходимо сопоставить его с поведением других в условиях последовательности вызовов как последова­тельности событий в жизни общества, взятого в целом.

Таким образом, английская история не прояснится до тех пор, пока она не будет рассмотрена в сопоставлении с историями дру­гих национальных государств, входивших в более широкое сооб­щество, каждый из членов которого реагировал специфическим образом на происходящее. В каждом случае мы должны мыслить в терминах целого, а не части, видеть главы повести как события жизни общества, а не отдельного его члена, следить за судьбами его представителей—не за каждым в отдельности, а в общем по­токе,— воспринимать их как голоса единого хора, которые имеют значение и смысл в общем строе гармонии, но теряют их, как только становятся набором отдельно звучащих нот. Вглядываясь в историю с этой точки зрения, мы в мутном хаосе событий обна­ружим строй и порядок и начнем понимать то, что прежде каза­лось непонятным. Этот метод интерпретации исторических фак­тов можно пояснить на примере из истории городов-государств Древней Греции в период с 725 по 325 г. до н. э.

Города-государства столкнулись тогда с проблемой нехватки продовольствия, которого у эллинских народов, как правило, хва­тало, ибо сельскохозяйственное производство было достаточно интенсивным, чтобы обеспечить нужды внутреннего рынка. Ког­да возник продовольственный кризис, различные государства ста­ли по-разному искать пути его разрешения. Так, например, Ко­ринф и Халкида¹⁴ использовали свое избыточное население для колонизации заморских территорий—в Сицилии, Южной Ита­лии, Фракии и других местах,—где местное население было либо слишком малочисленным, либо слишком темным, чтобы оказать сопротивление вторжению. Таким образом, географические вла­дения греческого общества просто расширялись за счет колоний,

без существенных изменений в его структуре. Сельское хозяйство, которым занимались колонисты, институты, под началом кото­рых они жили, представляли собой точную копию условий, к ко­торым они привыкли у себя на родине.

Другие города-государства искали решения, предполагавшие изменение образа жизни. Так, Спарта, например, удовлетворяла свой земельный голод не колонизацией заморских территорий за пределами эллинского мира, а захватывая близлежащие греческие земли в Мессении ¹⁵. В результате Спарта ценой упорных и про­должительных войн покорила своих отнюдь не слабых соседей и присоединила территории, удержание которых потребовало со­здания регулярной военной силы. В сложившейся ситуации Спар­та вынуждена была милитаризировать свою жизнь снизу доверху, что она и сделала, укрепив и реорганизовав некоторые примитив­ные социальные институты, существовавшие и в ряде других греческих общин, но уже отмиравшие и неэффективные.

Афины реагировали на проблему переселения несколько иным образом. Сначала они попросту игнорировали ее. Однако кризис угрожал вылиться в социальную революцию. Но и тогда Афины не стали на путь захвл га и присвоения чужих земель. Они вырабо­тали свое собственное, оригинальное решение. Сельскохозяй­ственное производство было переориентировано на экспорт, на­чали интенсивно развиваться ремесла и торговля, что привело к перестройке политических учреждений, вынужденных разделить власть с новыми классами, вызванными к жизни экономическими изменениями. Другими словами, афинские государственные дея­тели предотвратили социальную революцию с помощью успеш­ного проведения экономической и политической революции, от­крыв тем самым новый путь для развития эллинского общества. Именно это имел в виду Перикл, назвав этот кризис школой для Эллады¹⁶. В той степени, в какой Афины жили для себя, их пости­гло горе еще до того, как эллинское общество подошло к своему закату¹⁷. В той же мере, в какой они жили для Эллады, утвержде­ние Перикла оказалось совершенно справедливым, ибо в следую­щую эпоху эллинистической истории, начавшуюся приблизитель­но в 325 г. до н. э., новые идеи и институты, выработанные в Афи­нах, как частное решение общей проблемы, были восприняты остальным эллинистическим обществом (которое к тому времени распространилось далеко за границы узкой области грекоязыч-ных народов) в качестве их общего социального наследия. Эта фа­за греческой истории обычно называется «эллинистическим ве­ком», но было бы правильнее назвать ее «аттическим веком»¹⁸.

Под тем углом зрения, который охватывает не отдельные горо­да Афины, Коринф, Спарту или Халкиду,— а все эллинское об­щество как поле, мы можем понять не только историю развития этих нескольких общин в течение 725—325 гг. до н.э., но и значе­ние перехода от этого периода к последующему. Тогда нетрудно заметить, что история Халкиды или Коринфа протекала, если мо-

жно так выразиться, нормально, в то время как Спарта или Афи­ны искали свои оригинальные пути. Различие это бросалось в гла­за, и историки предположили, что спартанцы и афиняне уже на за­ре эллинской истории отличались какими-то специфическими, исконно им присущими особенностями. Подобное объяснение развития эквивалентно постулированию того, что на самом деле вовсе не было никакого развития и что эти два греческих народа изначально обладали качествами, поставившими их особняком. Однако такая гипотеза находится в противоречии с установлен­ными историческими фактами. Что касается Спарты, например, то раскопки, проводимые Британской археологической школой в Афинах, показали, что приблизительно в середине VI в. до н. э. спартанская жизнь вовсе не была аномальной и вполне соответ­ствовала нормам образа жизни других греческих народов. Во вто­рой половине VI в. до н. э. происходит революционный сдвиг, ко­торый следует каким-то образом объяснить. Приемлемое объяс­нение можно найти, если посмотреть на спартанскую историю то­го периода как на местный ответ испытанию, выпавшему на долю всего эллинского мира. Специфические черты Афин, распростра­нившиеся в так называемый эллинистический век на весь эллин­ский мир (в отличие от Спарты, путь которой оказался тупико­вым), могут быть поняты только при широком поле истори­ческого исследования.

Итак, чтобы понять часть, мы должны прежде всего сосредо­точить внимание на целом, потому что это целое есть поле иссле­дования, умопостигаемое само по себе.

Пространственное расширение поля нашего исследования. Одна­ко практическая польза от умозаключения, что умопостигаемое поле исследования существует, невелика, поскольку мы определи­ли искомое поле как целое, исходя из частей, составляющих это целое. Части целого сами по себе могут быть непонятны, но они по крайней мере явны. Например, у Великобритании рстъ точное географическое положение и пространственная протяженность; английская нация сложилась в определенную эпоху. Мы не можем чувствовать себя удовлетворенными до тех пор, пока не опреде­лим в подобных же положительных и конкретных понятиях то бо­лее широкое общество, по отношению к которому Великобрита­ния является частью. Итак, исследуем его протяженность сначала в Пространстве, а затем во Времени.

Исследование пространственной протяженности общества, в которое включается Великобритания, лучше всего начать с об­зора глав, уже привлекших наше внимание при общем ретроспек­тивном взгляде на английскую историю. При первоначальном рассмотрении глав истории мы обнаружили, что это лишь пере­чень событий в жизни общества, по отношению к которому Вели­кобритания и другие «смежные» страны были лишь частями. Та­ким образом мы установили тот факт, что умопостигаемое поле

исторического исследования шире, чем любое национальное госу­дарство. Рассмотрим снова эти главы, для того чтобы устано­вить, где находятся внешние пространственные границы интере­сующего нас умопостигаемого поля исследования.

Если мы начнем с последней главы—установление индустриа­льной системы,—то обнаружим, что географическая протяженно­сть умопостигаемого поля исследования, которое она предпола­гает, охватывает весь мир. Чтобы объяснить промышленную ре­волюцию в Англии, мы должны принять во внимание экономиче­ские условия не только западноевропейских стран, но и Тропиче­ской Африки, Америки, России, Леванта¹⁹, Индии и Дальнего Во­стока. Однако когда мы обратимся к парламентарной системе и перейдем от экономического к политическому плану, наш гори­зонт сузится. Закон, «которому Бурбоны и Стюарты подчиня­лись», не распространяется на Романовых в России, османов в Турции, Тимуридов в Индостане, маньчжуров в Китае, совре­менных им сегунов в Японии^2С. Политическая история этих стран не может быть объяснена в принятых нами терминах. Если мы начнем их анализировать, то обнаружим, что главы, на которые распадается их история, и умопостигаемые поля исследования, которые они предполагают, совершенно другие. Закон, движущий историю Англии или Франции, не действует там, и, наоборот, за­коны, которым подчиняется политическая история каждой из этих стран, не проливают света на политические события в Англии или во Франции. Здесь проходит граница более глубокая и резкая, чем физические границы Великобритании. Однако действие закона, «которому Бурбоны и Стюарты подчинялись» во Франции и в Ан­глии, распространялось на другие страны Западной Европы и на новые общины западноевропейских заокеанских колоний²¹. В то же время на Европейском континенте действие этого закона пре­кращалось на западных границах России и Турции. Дальше дей­ствовали другие законы, другие они вызывали и последствия.

Для третьей четверти XVI в. характерна широкая заокеанская экспансия многих западноевропейских стран, включая и Англию. Заметную активность на морях проявляли датчане, шведы и кур-ляндцы, тогда как Германия и Италия почти не принимали в этом процессе участия²². Даже рассматривая эту экспансию в самом общем аспекте — как стремление к изменению баланса власти,— мы обнаружим, что в течение нескольких веков процесс этот не переступал границ Западной и Восточной Европы. Например, ни одна исламская страна не вступила в него вплоть до общеевропей­ской войны 1792—1815 гг.²³, и ни одна из стран Дальнего Восто­ка вплоть до англо-японского союза, заключенного за двенад­цать лет до начала мировой войны 1914—1918 гг.²⁴

Что касается Реформации, то ее невозможно понять, исходя из истории лишь Англии и Шотландии. С другой стороны, вопрос не прояснится, а, возможно, еще более запутается, если мы расширим границы нашего исследования за пределы Западной Европы. Изу-

чая Реформацию, мы можем игнорировать историю православ­ной церкви после схизмы XI в.²⁵, а также историю монофизит-ской и несторианской церквей после раскола в V в.²⁶ Справедливо будет заметить, что и западноевропейская Реформация XVI в. не проливает света на историю этих церквей.

Ренессанс в Англии и других странах Западной Европы был обусловлен идеями и институтами, рожденными в Северной Ита­лии. Пределами распространения идей Ренессанса стали новые заокеанские колонии. Но в то же время—когда англичане, фран­цузы, немцы, испанцы и поляки подпали под неотвратимое влия­ние итальянской культуры — греки провозгласили, что «тюрбан пророка» им предпочтительней «папской тиары»²⁷, и охотнее обращались к исламу, чем к идеям гуманизма. Равным образом чары итальянской культуры не оказали заметного воздействия на турок, несмотря на то что те в течение длительного времени нахо­дились в торговых и военных отношениях с генуэзцами и вене­цианцами (итальянский язык был официальным языком оттоман­ского флота). Пожалуй, только в архитектуре Могольского двора времен правления Акбара прослеживается влияние итальянской. культуры²⁸,— влияние мимолетное и экзотическое. Что касается индусов и народов Дальнего Востока, то они, по-видимому, про­сто не знали, что Европа в то время переживала Ренессанс, и тем более не знали они, что Ренессанс исходил из Италии.

Установление феодальной системы в том виде, в каком она появилась в Англии, является результатом специфически запад­ноевропейского развития. Верно, что феодализм существовал в Византии и в мусульманском мире приблизительно в то же время, но не доказано, что он возник там по тем же причинам, что и в Западной Европе. Предпринималось много попыток обнару­жить сходство, но при более близком рассмотрении надуманные аналогии не выдерживали проверки действительностью. Феода­льные системы Западной Европы, Византийской империи и мусу­льманских Египта, Турции, Индостана, не говоря уже о феодализ­ме в Японии, должны рассматриваться как совершенно различ­ные институты.

Наконец обращение англичан в конце VI в. в западное хри­стианство явилось свидетельством приобщения их к определенно­му сообществу, что само по себе исключало возможность стать членом другого сообщества. Вплоть до Уитбийского собора 664 г. у англичан оставалась потенциальная возможность принять «да-льнезападное» христианство кельтов, но миссия Августина одно­значно решила, что англичане не присоединятся к ирландцам и валлийцам²⁹. Позднее, когда арабы-мусульмане появились на Атлантическом Побережье, эти «дальнезападные» христиане Бри­танских островов могли, подобно христианам Абиссинии и Цен­тральной Азии, совершенно утратить контакт со своими братья­ми по религии на Европейском континенте. Их даже могли под­вергнуть исламизации, как это случилось со многими монофизи-

тами и несторианами на Среднем Востоке во время правления арабов. Но эти предполагаемые альтернативы должны быть от­брошены как фантастические. Хотя, возможно, они не столь фан­тастичны, как это представляется с первого взгляда. В любом слу­чае нелишне поразмышлять над этим, памятуя, что обращение 597 г. сделало нас причастными к западному христианству, но от­нюдь не ко всему человечеству, проведя одновременно резкую ли­нию раздела между нами как западными христианами и членами других религиозных объединений (не только ныне не существую­щими дальнезападными христианами, но и православными хри­стианами, монофизитами, несторианами, мусульманами, будди­стами и т. д.),—линию, не существовавшую во времена язычества, когда мы. могли быть обращены любой «универсальной церко­вью», которая бы выступила с претензией на нашу независимость.

Повторный обзор глав истории дал нам средство выявления пространственного диапазона того общества, частью которого является Великобритания и которое интересует нас как умопости­гаемое поле исторического исследования в той мере, в какой это касается Великобритании. Границы его обнаружены нами в пере­сечении трех планов социальной жизни —экономического, поли­тического и культурного,— причем каждый из этих планов имеет свои границы распространения, зачастую не совпадающие с гра­ницами исследуемого нами общества. Например, экономический план современного общества, несомненно, охватывает всю ос­военную человеком поверхность нашей планеты. Вряд ли суще­ствует хотя бы один обитаемый уголок на Земле, с которым Вели­кобритания не обменивалась бы товарами или услугами. В поли­тическом плане также можно констатировать носящую глобаль­ный характер взаимозависимость. Соединенное Королевство в настоящее время связано с 60 из 66 государств мира³⁰.

Однако как только мы переходим к культурному плану, дей­ствительные связи общества, к которому принадлежит Велик­обритания, с остальным миром окажутся куда скромнее. В сущно­сти, они ограничиваются странами Западной Европы, Америки и некоторыми странами южных морей с католическим и проте­стантским населением³¹. Но стоит пристальнее вглядеться в ку­льтуру этих народов, как мы обнаружим заметное влияние на них русской литературы, дальневосточной живописи, индийской религии.

Если мы станем рассматривать пересечения в более ранних временных точках, то увидим, что во всех трех планах географиче­ские границы общества прогрессивно сужаются. Так, для 1675 г., например, характерно не очень существенное расхождение между экономическим и культурным планами (по крайней мере, если мы примем во внимание простое распространение международной торговли и не станем рассматривать ее содержание и объем), гра­ницы же политического плана в Европе приблизительно совпа­дают с ее современными культурными границами, учитывая и

территориальные приобретения на побережье Америки. Если уг­лубиться в 1475 г., то, во-первых, видно, что нет никаких заоке­анских территорий, и экономический план, таким образом, сужа­ется почти до полного совпадения с культурным планом, умеща­ясь в пределах Западной и Центральной Европы (если не считать нескольких коммерческих вкраплений на восточном побережье Средиземного моря). В тот момент границы всех трех планов при­близительно совпадают с территорией, на которой утверждалось тогда церковное главенство папы. Если взять еще более ранний период, приблизительно 775 г., можно заметить, что границы всех трех планов почти полностью совпадают. В то время террито­рия нашего общества ограничивалась владениями Карла Велико­го на Западноевропейском континенте и английскими государст­вами— преемниками Римской империи на Британских островах.

Иберийский полуостров в то время принадлежал мусульман­скому арабскому халифату, Северная и Северо-Восточная Европа находилась в руках необращенных. варваров, северо-западные окраины Британских островов населяли «дальнезападные» хри­стиане, не признававшие притязаний папы на власть, а Юго-Восточная Италия была под властью Византии.

Более детальный анализ этого исторического периода пс ляет определить исконное имя нашего общества. Поскольку на зс мли эти распространялось духовное владычество папы, то их мо­жно назвать «западным христианством»; с другой стороны,' это были владения Карла Великого — так называемое франкское го­сударство Австразия³², а следовательно, правомочно название «мир франков».

Это «франкское» имя не является во всех отношениях подходя­щим, потому что королевство франков и исследуемое нами обще­ство не полностью совпадают территориально. Англичане, на­пример, стали членами этого общества, почти не испытав на себе правления франков, а для ломбардцев франкское правление было преходящим³³. К тому же название «франки» устарело среди са­мих франков уже к концу так называемых средних веков ³⁴. В то же время это имя, будучи собирательным, является единственным общим именем, которое употребляется для обозначения всего на­шего сообщества, а то, Что мы не смогли подыскать для себя ни­какого другого общепризнанного имени, весьма примечательно. Это означает, что мы не осознаем присутствия в мире других рав­ноценных нам обществ и рассматриваем свое общество тожде­ственным «цивилизованному» человечеству. Народы, живущие вне нашего общества, для нас просто «туземцы». Мы относимся к ним терпимо, самонадеянно присваивая себе монопольное пра­во представлять цивилизованный мир, где бы мы ни оказались. К своему же собственному устройству, к разделению нашего об­щества на отдельные национальные группы мы относимся как к великому делению Человечества и, употребляя такие определе­ния, как «французы», «англичане», «немцы» и т. д., забываем, что

это всего лишь подразделения единой группы внутри единой се­мьи.

Не случайно наше собственное имя умерло для нас самих, а вместо него мы стали употреблять частные имена отдельных на­циональностей, что произошло к началу так называемого нового периода истории, когда влияние нашего общества на другие стало постоянным и устойчивым. Исторический факт забвения со­бственного имени —характерная черта нашего микрокосма. Од­нако вряд ли мы существенно продвинемся в поисках умопости­гаемого поля исторического исследования, если не восстановим или не воссоздадим исторического имени нашего общества, хотя бы для того, чтобы отличать это общество от других. Поскольку определение «франки» не является точным, а в наши дни и вовсе стало экзотическим, есть смысл восстановить название «западное, христианство». Против этого можно возразить, что со времен Ре­формации религиозная лояльность стала не только основным мо­тивом разнообразных социальных, политических, экономических и культурных движений, но и признаком дифференциации. Поэто­му, видимо, целесообразней опустить слово «христианство» и го-

*:;5ть о «Западе», «западном мире» или «западном обществе», ^то географическое название, лишенное каких-либо оттенков, мо­жет без заметных натяжек служить адекватным определением как современного нам общества, так и общества времен Карла Вели­кого.

Стоит лишь задуматься, подыскивая подходящее нашему об­ществу имя, как другие образы и другие имена приходят на ум. особенно если сконцентрировать внимание на культурном плане. В этом плане в настоящее время мы можем безошибочно разли­чить наличие по крайней мере четырех других живых обществ то­го же вида, что и наше:

1) православно-христианское, или византийское общество *, расположенное в Юго-Восточной Европе и России;

2) исламское общество, сосредоточенное в аридной зоне³⁵, проходящей по диагонали через Северную Африку и Средний Во­сток от Атлантического океана до Великой Китайской стены;

3) индуистское общество * * в тропической субконтиненталь­ной Индии к юго-востоку от аридной зоны;

4) дальневосточное общество в субтропическом и умеренном районах между аридной зоной и Тихим океаном.

При более детальном изучении обнаруживаются реликтовые обществ а^ которые можно сгруппировать следующим образом:

Название «православно-христианское» более правильно, поскольку это общество, в отличие от Западного сохраняло религиозную лояльность как основной принцип социального единства.

Но не «индийское», так как оно выходит за границы континентальной Ин­дии, например Индонезийский архипелаг (о. Бали), между тем как в Индии суще­ствует и мусульманское общество.

23аказ 38,..

1) группа, включающая монофизитских христиан Армении, Месопотамии, Абиссинии и Египта, несторианских христиан Кур­дистана и Малабара, а также евреев и парсов³⁶;

2) группа ламаистских буддистов махаяны в Тибете и Монго­лии, буддистов хинаяны на Цейлоне, в Бирме и Таиланде³⁷, а так­же джайнов в Индии³⁸.

Интересно отметить, что, обращаясь к 775 г., мы обнаружи­ваем, что количество и основные черты обществ на карте мира не претерпели с течением веков особых изменений. В сущности, ми­ровая карта остается неизменной со времени возникновения за­падного общества. В борьбе за существование Запад стал домини­ровать в экономическом и политическом планах, но он не смог полностью обезоружить соперников, лишив их исконно присущей им культуры. В духовном поединке последнее слово еще не сказа­но.

Итак, исследуя общество, именуемое нами «западным», мы обнаружили, что оно проявляет тенденцию к постоянному расши­рению. Однако мы должны признать, что за все время существо­вания общество это так и не добилось доминирующего положе­ния в мире во всех его трех планах — экономическом, политиче­ском и культурном.

Это заключение весьма важно для определения метода иссле­дования. Прежде всего отметим наличие двух типов связи: отно­шения между общинами в рамках одного общества и отношения между обществами в рамках более крупной единицы. В термино­логии современных историков, которые игнорируют образования более крупные, чем нация, отношения второго рода называются двусмысленным термином «международные». Отсюда значитель­но больше внимания уделяется международным отношениям в буквальном смысле этого слова, чем международным отноше­ниям в смысле отношений между различными типами обществ. Для дела развития исторической науки было бы целесообразно ввести различие между международными отношениями, которые определяют связи между государствами внутри данного обще­ства, и международными отношениями, определяющими связи экуменического ^зд характера между самими обществами. И пред­стоит затратить немало усилий, чтобы исследовать отношения второго типа.

Расширение поля во времени. Исследовав протяженность запад­ного общества в пространстве, необходимо рассмотреть и развер­нутость его во времени. И тут мы прежде всего сталкиваемся с трудностью обозрения будущего. Из невозможности опреде­лить конечную цель развития вытекает невозможность точно определить и характер самого развития. Мы не можем достаточ­но полно обрисовать жизнь общества, частью которого мы сами являемся, ибо это общество будет жить и после того, как мы утра­тим способность его наблюдать. Западная история только тогда

предстанет в законченном виде, когда не станет западного обще­ства. Нам же остается удовлетворяться наблюдением прошлого.

Вернемся вновь в период, наступивший после 775 г., и пона­блюдаем, как наши предки распоряжались подвластным им про­странством в отпущенное им время.

Когда владения Карла Великого делились между тремя его внуками, Лотарь как самый старший выступил с претензией на владение Ахеном и Римом — двумя столицами, принадлежавши­ми деду⁴⁰. Чтобы объединить города территориально, были вы­делены земли, простиравшиеся узкой полосой от устья Тибра и По.до устья Рейна через преграду Альп. Тем самым Северная Италия объединялась с землями по Рейну и Нидерландами под единым суверенитетом. Доля, доставшаяся Лотарю, обычно рас­сматривается как забавный курьез в исторической географии, но это потому лишь, что в настоящее время подобная ситуация на политической карте Европы немыслима. Тем не менее трое бра­тьев Каролингов были правы, считая землю Лотаря наиболее ва­жной в западном мире. Если мы продолжим эту зону на северо-запад (игнорируя Ла-Манш, подобно тому как договор 843 г. иг­норировал Альпы), добавив к континентальным владениям Ло­таря часть Британии, где царствовал до своей кончины в 839 г. ко­роль Экберт Уэссекский⁴¹, мы обнаружим, что провели знамена­тельную линию, одну из структурных осей исторической геогра­фии Западной Европы.

Если вернуться к пространственной протяженности западного мира в 775 г., а затем проследить, как территория его все расши­рялась, становясь пространством современного Запада, мы заме­тим, что прямая линия, проходящая через юго-восток и северо-запад от Рима до Римского вала⁴², есть, так сказать, поперечная ось нашей геометрической фигуры. Ее центральная точка нахо­дится недалеко от Меца в Лотарингии, который когда-то был сто­лицей австразийского государства — оплота империи Карла Ве­ликого, а в настоящее время это главный форпост на границе ме­жду Францией и Германией. Если через Мец мы проведем другую линию, под прямым углом к предыдущей, то получим основную ось, вдоль которой западное общество расширяло свое географи­ческое пространство. В направлении юго-запада, через Пиренеи, эта ось была проложена в 778 г. самим Карлом Великим; до устья Гвадалквивира она была продолжена в XIII в. кастильскими за­воеваниями, и, наконец, через Атлантический океан она устреми­лась на территории, которые называются в наше время Латин­ской Америкой⁴³. На северо-восток, от Рейна к Эльбе, ось про­кладывалась также Карлом Великим между 772 и 804 гг.; а спустя Два века после смерти Карла, когда Скандинавия, Польша и Вен­грия были обращены в западное христианство, она пересекла Ви­слу и к концу XVIII в. достигла восточных пределов Российской Империи, простиравшейся к тому времени до Тихого океана⁴⁴. К-ак видим, распространение шло по всем направлениям, сначала

по суше, а потом и через моря. В средние века Северная Италия прибрала к рукам сначала Южную Италию и Сицилию, а затем через Средиземное море добралась и до внутренних восточных зе­мель. Эта политическая и экономическая экспансия получила на­звание «крестовые походы», что не совсем точно выражает суть

явления⁴⁵.

Юго-восточная экспансия зашла очень далеко. Самый силь­ный импульс исходил от венецианского купечества, которое про­никло в Индию через Суэцкий перешеек. Преуспел в этом и вене­цианский путешественник Марко Поло, добравшийся через Евра­зийскую степь до Пекина. Достигнув апогея, движение это потер­пело крах. Почти все добытое в течение четырех веков было утра­чено в 1475 г.⁴⁶

Проведение поперечной оси из крайней северо-западной точки Англии пришлось на последующий век, который характеризо­вался процессами более устойчивыми и по всем показателям бо­лее продолжительными. Северная Америка обрела англоязычное население. От Северной Атлантики до южных окраин Тихого океана создавались общины английского происхождения, чтобы разделить богатства западной культуры с народами Индии и Дальнего Востока. Таково было влияние линии, проведенной в Лотарингии, но Лотарь и его братья не могли увидеть то бу­дущее, которое является настоящим для нас, и если они сознава­ли, что эта линия имеет исключительное значение, то только ис­ходя из опыта прошлого, свидетельствовавшего, что значение этой линии и ранее было очень большим, хотя и относилась она к другой геометрической фигуре.

И Лотарь, и его дед носили титул римского императора. Им­ператорский титул, пусть не вполне по праву, принадлежал и ан­глийским королям Уэссекса, которые в эпоху Каролингов цар­ствовали на своей британской alter orbis⁴¹. Линия проходила от Рима через Альпы в Ахен, а от Ахена через Ла-Манш к Римской стене; она представляла собой один из укрепленных валов Рим­ской империи. Следуя вдоль этой линии на северо-запад через Альпы, установив военную границу вдоль левого берега Рейна и укрепив ее левый фланг за счет аннексированной Южной Брита­нии, римляне определили тем самым крайнюю западную границу своих владений. Таким образом, линия, проведенная в Лотарин­гии, принадлежала географической структуре Римской империи задолго до Лотаря, равно как и до возникновения западного об­щества. Но геометрические параметры Римской империи и запад­ного мира не тождественны, равно как и функции этой линии раз­личались в разные периоды истории. Для Римской империи это была внешняя граница, на ней экспансия угасала. В западном ми­ре, напротив, экспансия брала начало от этой линии. Во время ле­таргии междуцарствия (375—675)⁴⁸ из старого общества было извлечено ребро, ставшее хребтом нового, нарождающегося за­падного общества того же вида.

Этот детальный географический анализ дает нам ключ к опре­делению временных характеристик западного общества, уясне­нию его истоков. Нам открылись две вещи: во-первых, возвра­щаясь назад к 775 г., мы вынуждены были представлять жизнь об­щества в понятиях, не свойственных современной жизни; во-вторых, мы заметили, что любые элементы, извлекаемые нами из глубин истории, при попытках* сопоставить их со сходными эле­ментами других эпох упрямо демонстрируют свою оригиналь­ность и неповторимость.

Земля Лотаря стала осью западного общества. Именно здесь церковь, продвигаясь к границам Римской империи, пришла в со­прикосновение с варварами, и здесь в конце концов она породила новое общество. Следовательно, историк западного общества, пытаясь проследить его корни, должен сосредоточить свое внима­ние на истории церкви, с одной стороны, и на истории варваров >— с другой. Рассматривая ретроспективно цепь событий, углубимся в историю вплоть до II в. до н. э., когда греко-римский мир был потрясен войной с Ганнибалом. Почему Рим протянул свою властную руку на северо-запад? Потому что его теснила туда смертельная схватка с Карфагеном. Почему, перевалив за Альпы, он не закрепился на Рейне и не двинулся дальше, к более удобной естественной границе по Балтике, Висле и Днестру? Потому что в век Августа, после двух столетий изнурительных войн и револю­ций, истощились запасы жизненной энергии Рима⁴⁹. Почему же варварам сопутствовала удача? Потому что, когда между двумя обществами, одно из которых менее цивилизовано, устанавли­вается строго определенная граница, это не приводит автоматиче­ски к равновесию. С течением времени граница начинает слабеть в пользу менее цивилизованной стороны. Но когда варвары про­рвали римскую границу, встретили ли они на другой стороне цер­ковь? Конечно, потому что из-за экономических и социальных ре­волюций, последовавших за Пуническими войнами, с Востока бы­ло вывезено большое количество рабов для работ на разоренных землях Запада. Насильственная миграция способствовала распро­странению в греко-римском мире восточных религий. Эти рели­гии, с их обещанием потустороннего личного спасения, находили благодатную почву в опустошенных душах потерпевшего пораже­ние «господствующего меньшинства».

В этом пункте исследователю западной истории придется остановиться. Углубляться дальше в пропасть времен бесполе­зно: истоки теряются во мгле. Примечательно, однако, что, до­стигнув этого уровня, он принужден будет мыслить греко-римскими понятиями, а не понятиями западного общества. В то же время элементы греко-римской истории, которые привлекали ^его внимание, не представляют особого интереса для историка, изучающего греко-римскую эллинистическую историю того же ^пеРиода.

Для исследователя эллинистической истории как христиане, так

и варвары предстанут существами, абсолютно чуждыми миру, в котором они живут «внутренним» и «внешним» пролетариа­том *. Он бы отметил, что великие мастера эллинистической куль­туры, включая Марка Аврелия, почти полностью игнорировали их существование. Он бы установил, что как христианская цер­ковь, так и отряды варваров стали осознаваться обществом как признаки социальной болезни лишь после великого бедствия — войны с Ганнибалом. Исследователь эллинистической истории, который хочет добиться приращения знания, сосредоточит свое внимание на том, что имело место раньше. После войны с Ганни­балом началась агония. Ткань общества распадалась, поглоща­лась новообразованиями, словно злокачественными опухолями. Не забота историка исследовать физиологию и рост этих злокаче­ственных опухолей. Ему достаточно констатировать их разру­шительное действие. «Я описал триумф Варварства и Рели­гии»**,— скажет Гиббон, заканчивая свой труд⁵⁰.

Таким образом, исследователь западной истории и исследова­тель эллинского общества будут описывать их по-разному и в раз­ных терминах. Причина этого заключается в том, что во Времени и Пространстве пересеклись два разных общественных образова­ния и изучение истории каждого из них требует своего понятийно­го аппарата и своих подходов.

Проведенный анализ позволяет сделать положительное за­ключение относительно длительности развертывания западного общества во Времени. Установив ранее, что пространственная протяженность интересующего нас «умопостигаемого поля» ши­ре пределов распространения отдельной нации, но в то же время уже всей освоенной человеком поверхности Земли, теперь мы убе­дились, что и длительность его во времени больше, чем срок жи­зни любой отдельной нации, но в то же время меньше срока, отпу­щенного человечеству в целом. Это заключение вытекает из того факта, что, прослеживая историю Запада в направлении ее исто­ков, мы наталкиваемся на последнюю фазу общества, предше­ствующего нашему, истоки которого находятся в значительно бо­лее далеком прошлом, что в свою очередь влечет дополнитель­ный вывод о непрерывности истории.

Непрерывность истории — наиболее привлекательная из всех концепций, построенная по аналогии с представлениями классиче­ской физики. Однако нам придется скрепя сердце критиковать ее. В самом деле, что здесь имеется в виду? Если имеется в виду, что «непрерывность истории» — это частный пример непрерывности Жизни, то это хотя и безупречный, но все-таки трюизм. Жизнь

* В римском значении слова, это люди, за которыми по переписи не числи­лось никакого имущества, кроме детей (proles), отсюда «пролетарии» — те, koj торые не чувствуют никаких обязательств по отношению к своей социальной

группе.

** Gibbon E. The History of the Decline and Fall of the Roman Empire.

Ch. LXXXI.

действительно непрерывна. От амебы — к позвоночным, от обе­зьяны— к человеку, от родителей — к ребенку в семье. Связь во всех этих случаях безусловна, хотя и разнородна. Однако понимая и принимая непрерывность жизни, мы не проясняем, что такое Жизнь. Мы вряд ли поймем природу Жизни, если не научимся вы­делять границы относительной дискретности вечно бегущего по­тока — изгибы живых ее струй, пороги и тихие заводи, вздыблен­ные гребни волн и мирную гладь отлива, сверкающие кристалла­ми торосы и причудливые наплывы льда, когда мириадами форм вода застывает в расщелинах ледников. Другими словами, поня­тие непрерывности имеет значение только как символический умозрительный образ, на котором мы вычерчиваем восприятие непрерывности во всем реальном многообразии и сложности. По­пробуем применить это общее наблюдение к исследованию Исто­рии. Предполагает ли термин «непрерывность истории» в обще­принятом смысле, что масса, момент, объем, скорость и направ­ление потока человеческой жизни постоянны или если не букваль­но постоянны, то изменяются в столь узких границах, что поправ­кой можно пренебречь? Если этот термин предполагает имплика­ции такого рода, то, как бы ни был он привлекателен, мы придем к серьезным ошибкам.

При изучении временных отношений мы убедились, что необ­ходимо различать две степени непрерывности: непрерывность ме­жду последовательными периодами и фазами в истории одного и того же общества и непрерывность как связь во времени самих обществ. Особо следует выделить непрерывность второго ряда, ибо она представляет собой значительный феномен.

Можно было бы выразить качественное различие между этими двумя видами непрерывности с помощью аналогии из человече­ской жизни. Главы истории любого отдельно взятого общества напоминают последовательные ступени опыта человека. Так, связь между одним обществом и другим напоминает отношения между родителем и ребенком. Во-первых, ребенок физически на­следует от родителя определенные свойства; во-вторых, самим актом рождения обретая некоторую самостоятельность, ребенок, тем не менее, еще долгое время не может жить без попечения ро­дителей. Затем, когда он достигает сознательного уровня, его дет­ское воображение находится под сильным влиянием родитель­ских чувств и представлений, а позднее, становясь взрослым, он сам научается тщательному исследованию родительских поступ­ков и мыслей и начинает имитировать их или, наоборот, избегать повторения родительского опыта. Общее влияние, которое оказы­вают родители на своих детей, без сомнения, очень велико. Тем не менее ребенок в некотором смысле является самостоятельным ин­дивидуумом с момента, когда он начинает сознавать самого себя. Когда же в период зрелости он станет действительно независи­мым от родителей и обретет собственный взгляд на мир, способ­ность решать свои жизненные проблемы самостоятельно, он ста-

нет окончательно независимым «новым взрослым» и будет в со­стоянии породить потомство и дать ему образование. При срав­нении непрерывности жизней родителя и ребенка с непрерывно­стью опыта в жизни того или иного индивидуума нельзя отре­шиться от того непреложного факта, что рождение и смерть воздвигают глубокую пропасть между индивидуумами.

Ибо у жизни существ обязательно есть перерывы, Бродит движенье, неясным путем задевая живое.

(Лукреций. О природе вещей)

Некоторые предварительные итоги. Первая стадия нашего ис­следования подошла к концу, и уже сейчас можно подвести пред­варительные итоги:

а) умопостигаемые поля исторического исследования, грани­
цы которых были приблизительно установлены с учетом истори­
ческого контекста данной страны, представляют собой к настоя­
щему времени общества с более широкой протяженностью как
в пространстве, так и во времени, чем национальные государства,
города-государства или любые другие политические союзы;

б) такие политические союзы (национальные государства, го­
рода-государства и т. д.) не только уже в своей пространственной
протяженности, но и короче во временной длительности обществ,
в состав которых они входят, как часть входит в целое; они явля­
ются частным выражением конкретных социальных общностей.
Общество, а не государство есть тот социальный «атом», на кото­
ром следует фокусировать свое внимание историку;

в) общество, включающее в себя независимые национальные
государства типа Великобритании, и общество, состоящее из го­
родов-государств типа Афин, сопоставимы друг с другом, ибо
представляют собой общества единого вида;

г) ни одно из исследуемых обществ не охватывает всего чело­
вечества, не распространяется на -всю обитаемую Землю и не
имеет сверстников среди обществ своего вида; наше западное об­
щество, например, не воспринималось как нечто целое, пока
эллинское общество, будучи одним из первоначальных представи­
телей обществ данного вида, не достигло своей зрелости. В лю­
бом случае полное время жизни отдельного общества не совпа­
дает со временем жизни вида;

д) непрерывность, преемственность в развитии обществ выра­
жены значительно слабее, чем непрерывность между фазами исто­
рии одного общества (настолько слабее, что есть смысл различать
эти два типа непрерывности), однако, рассматривая временную
связь между двумя конкретными обществами различных эпох — в
нашем случае западным и эллинским,— мы обнаружим отноше­
ния, которые метафорически можно было бы назвать «сыновне-
отеческими».

В свете этих выводов можно сделать еще ряд заключений, под-

ходя к Истории как исследованию человеческих отношений. Ее<: подлинный предмет — жизнь общества, взятая как во внутренних, так и во внешних ее аспектах. Внутренняя сторона есть выражение жизни любого данного общества в последовательности глав его истории, в совокупности всех составляющих его общин. Внешний аспект — это отношения между отдельными обществами, развер­нутые во времени и пространстве.

В научном мире критика не есть нечто исключительное. Счита­ется естественным и закономерным подвергать критике своих предшественников, без лишних эмоций сознавая, что новое поко­ление ученых может пересмотреть выводы, считающиеся в дан­ный период бесспорными. Это — одно из положений этического кодекса, закона столь фундаментального, что его классические иллюстрации можно обнаружить в первобытных ритуалах и ми­фологии.

С философской точки зрения это постоянно воспроизводя­щееся отрицание не несет в себе трагедии, ибо мыслитель, оказав­шийся превзойденным, не становится вследствие этого ненужным. Если научная мысль выдерживает пробный камень критики, то она остается звеном в золотой цепи Знания. В общий бурлящий поток каждый ученый вливает свой кувшин чистой воды, и вечно-живые струи устремляются полноводной рекой в пределы и вре­мена, неведомые ныне живущим.

Думаю, так укорять и бранить нас вправе природа, Ибо отжившее все вытесняется новым и вещи Восстановляются вновь одни из других непременно. И не уходит никто в преисподней мрачную бездну, Ибо запас вещества поколеньям нужен грядущим, Но и они за тобой последуют, жизнь завершивши; И потому-то, как ты, они сгинули раньше и сгинут. Так возникает всегда неизменно одно из другого.

(Лукреций. О природе вещей)

Мысль не может не развиваться, ибо таково свойство челове­ческого разума. Конечно, поиском факта ради самих фактов мож­но заниматься сколь угодно долго. Однако рано или поздно ум человека, вооруженный обилием данных, неизбежно придет к за­ключению, что все это множество фактов необходимо некоторым способом упорядочить. Приходит черед синтеза и интерпретации накопленного. Затем вновь повторяется предыдущий цикл; так развивается наука. Ни одно собрание фактов никогда не является полным, потому что Вселенная разомкнута. Равным образом ни одно обобщение не является окончательным, потому что со вре­менем обнаружатся новые факты, которые приведут к взрыву уже упорядоченной научной схемы.

Этот ритм носит всеобщий характер. Чередование накопления фактов и их интерпретации происходит в физике. Не является ис­ключением в этом смысле и историческая наука. В дальнейшем мы увидим, что периодическое чередование двух противополож-

1ых, хотя и взаимно дополняющих видов умственной деятель­ности, будучи имманентно присущим мысли как таковой, особен­но важно для научного поиска ученых-историков и тем самым для самой Истории.

СРАВНИТЕЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Поиск по сайту: