ОБЛАСТЬ ВЫЗОВА-И-ОТВЕТА

«Полные паруса», или «Слишком хорошая земля»*. Вызов по­буждает к росту. Ответом на вызов общество решает вставшую

—.—_------ ^

ность белой расы разделяет с нордической разновидностью. Специфические отли­чия двух разновидностей представлены пигментацией, а не формой черепа. Таким образом, с аналитической точки зрения всякий «долихокефальный» череп можно атрибутировать — при отсутствии сведений относительно пигментации — как сре­диземноморскому, так и нордическому типу. Однако географические и историче­ские уточнения позволяют сделать вывод, что «долихокефальные» аборигены Крита были не мигрантами из Афразийской степи, а нордическими мигрантами из Евразийской степи.

* ха^-ел'ат'а ксА'а—полные паруса (греч.)¹⁰.

перед ним задачу, чем переводит себя в более высокое и более со­вершенное с точки зрения усложнения структуры состояние.

Отсутствие вызовов означает отсутствие стимулов к росту и развитию. Традиционное мнение, согласно -которому благо­приятные климатические и географические условия, безусловно, способствуют общественному развитию, оказывается неверным! Наоборот, исторические примеры показывают, что слишком хо­рошие условия, как правило, поощряют возврат к природе, пре­кращение всякого роста.

Египет традиционно рассматривают как регион с благодатны­ми природно-климатическими условиями. Однако на поверку ока­зывается, что первоначально это был трудный для земледелия район, который расцвел благодаря специальной ирригационной системе. В Центральной Америке, на Цейлоне, на севере Аравий­ской пустыни, на острове Пасхи, в Новой Англии²¹ и Римской Кампании²² можно заметить следы жизни, когда-то обустроен­ной и цивилизованной, а потом заглохшей, заброшенной, забы­той. Это говорит о том, что цивилизация существует благодаря постоянным усилиям человека. Достаточно лишить город энер­госнабжения, как цивилизованная жизнь в нем сразу же окажется поставленной под сомнение. Достаточно было полинезийским купцам прекратить свои опасные вояжи на остров Пасхи, как ве­ликие достижения его древней культуры превратились в загадку уже через несколько поколений²³. Италийская Капуя оказалась «коварной», потому что солдаты, пристрастившись к «радостям земным», полностью деморализовались и позабыли о своем воинском долге²⁴. Одиссей не поддался искушениям гарпий, су­лившим «радости земные» взамен родины, путь к которой был труден, но желанен²⁵. Моисей вывел соплеменников из Египта, где они «сидели у котлов с мясом» и «ели хлеб досыта», и не слу­чайно они сетовали, что их хотят «уморить голодом» (исх. 16, 3). И наоборот, предоставленные самим себе народы, обитавшие в жарких центральноафриканских джунглях, оказались лишенны­ми естественного стимула и в течение тысячелетий оставались в застывшем состоянии на примитивном уровне^2б.

Стимулы роста можно разделить на два основных вида: сти­мулы природной среды и стимулы человеческого окружения. Сре­ди стимулов природной среды можно выделить стимул «бесплод­ной земли» и стимул «новой земли».

Стимулов «бесплодной земли» обнаруживается в истории не­мало. Суровые естественные условия нередко служат мощным стимулом для возникновения и роста цивилизации. Например, если сравнить долины Янцзы и Хуанхэ, то первая значительно бо­лее приспособлена для циклического сезонного земледелия, чем вторая. Казалось бы, древняя китайская цивилизация должна бы­ла возникнуть именно в долине Янцзы. Но она возникла в долине Хуанхэ. Если сравнить два района в Южной Америке, то можно встретить аналогичную ситуацию. Андская цивилизация возни-

кла не в Вальпараисо, районе, который из-за обилия дождей испанские конкистадоры называли земным раем, а в северопе­руанской области, где постоянна нехватка воды и земледелие не­возможно без сложной ирригационной системы.

Возвращение природы. Существуют ли центры возникновения цивилизаций, природные условия которых существенно отличаю­тся от Египта и Сеннаара? Да, ибо победа Человека над Приро­дой в Египте и Сеннааре является столь же замечательным, сколь и исключительным по своей исторической редкости событием. В разных местах в разное время непокорная Природа, которую некогда потеснил человеческий героизм, вновь набирая силы, ос­вобождалась, чему способствовало то, что пришедшие на смену первопроходцам поколения не смогли удержать в своих руках на­следие отцов. Примеров тому история дает множество. И приме­ры эти зачастую весьма поразительны. Там, где Природа вновь утвердила свою некогда попранную Человеком власть, можно найти неоспоримые свидетельства, что усилия Человека; воздвиг­шего в борьбе с Природой Цивилизацию, были поистине феноме­нальны. Приведем несколько исторических случаев возврата к Природе или противоборства Природы и Цивилизации.

Центральная Америка. Примечательный пример — совре­менное состояние родины майянской цивилизации. В отличие от дамб и дренажей Египта и Сеннаара, которые Человек до сих пор поддерживает в рабочем состоянии, материальные плоды не­устанных трудов древних майя практически пропали. Единствен­ными уцелевшими памятниками былой цивилизации являются руины некогда грандиозных, великолепно украшенных обще­ственных зданий. Они оказались теперь вдали от мест обитания Человека и прячутся в глубинах тропического леса. Лес прогло­тил их в самом буквальном смысле, словно удав. Контраст между нынешним состоянием страны и древним уровнем цивилизации майя столь велик, что почти не поддается человеческому вообра­жению. Шедевры архитектуры майя — эти свидетельства челове­ческих возможностей, перед которыми когда-то расступился лес,— были и свидетельством победы Человека над Природой. Триумф Человека казался вечным и неколебимым. И даже с вер­шин высочайших своих храмов, дворцов и пирамид Человек был не в состоянии разглядеть подкрадывающегося врага. Горизонт казался ему чистым. Тем горше было чувство бессилия и незащи­щенности перед лицом наступающей Природы. Человек не смог предотвратить возвращение леса, который хладнокровно погло­тил возделанные поля, площади и дома, а потом добрался до дворцов и храмов. Но все же нынешнее состояние Копана, Тикаля или Паленке ²⁷ не самый яркий и даже не самый очевидный урок. Вырвав в результате упорнейшей борьбы победу у Человека, тро­пическая Природа самой этой борьбой свидетельствует о муже-

стве и силе людей, которые рискнули когда-то вступить с ней в противоборство и даже одержать пусть временную, но победу.

Цейлон. С такой же упрямой убедительностью развалины древнего Ангкора напоминают о доблести людей, строивших ци­вилизацию на земле, отвоеванной у тропического леса Камбоджи; и столь же напряженная борьба засвидетельствована в долинах Цейлона заросшими резервуарами для воды, которые когда-то были построены сингальскими неофитами индской религии хи­наяны ²⁸. Приметы сегодняшнего цейлонского быта могут только подчеркнуть, сколь напряжен и упорен был труд первых покори­телей Природы. Одна из таких печальных примет — это упадок ирригаций и — как следствие — деградация земель, что в свою очередь неизбежно вызвало отток населения из этих еще не так давно плодородных долин, взлелеявших цивилизацию, не сумев­шую сохранить себя. Здесь не возделывались ранее ни кофе, ни чай, ни каучук. Это достижения самого недавнего времени, когда Цейлон подчинился экономической экспансии Запада.

Северо-аравийская пустыня. Очень яркой, исключительно вы­разительной иллюстрацией нашей темы является современное со­стояние Петры ²⁹ и Пальмиры³⁰, вдохновивших целую плеяду со­временных западных трактатов по философии истории, начиная с «Руин» Вольнея и «Караванных городов» Ростовцева³¹. Се­годня эти былые очаги сирийской цивилизации находятся не в лучшем состоянии, чем очаги цивилизации майя, и, возможно, поэтому так притягивают ученых, приводя их в удивление и изу­мление. Здесь мы также видим развалины огромных и роскошных общественных строений. На многие мили окрест простирается Афразийская пустыня, то песчаная, то каменистая, которая не ме­нее страшна для человека, чем непроходимые тропические джун­гли. Пустыня поглотила Петру и Пальмиру, подобно тому как лес поглотил Тикаль и Копан.

Древние руины свидетельствуют о том, что города были столь же богатыми и оживленными, как и города майя. Археологиче­ские данные находят подтверждение в письменных источниках. Экономические основы процветания и населенности Петры и Па­льмиры не были случайными. Нам известно, что первопроходцы сирийской цивилизации, которые воздвигли города в пустыне, были мастерами магии, приписываемой сирийской мифологией Моисею.

Маги эти знали, как извлечь влагу из камня и как не заблуди­ться в пустыне³². Петра и Пальмира утопали в садах, подобно нынешнему Дамаску, и напоминали картины рая в изображении пророка Мухаммеда. Однако благосостояние Петры и Пальмиры основывалось отнюдь не на дарах собственного небольшого оази­са. Богатство им приносила не местная торговля плодами своего труда, а оживленные караванные пути, поддерживавшие связи не

только между оазисами, но и между континентами. Набатеи из Петры достигали портов Йемена. Они составляли конкуренцию греческим мореплавателям в торговле между Римской империей и Индией, которая велась через Александрию. Пальмирцы, ос­воив торговлю с Ираком, попутно монополизировали торговлю между Римской империей и районами, лежавшими к востоку от нее и бывшими под властью сначала Аршакидов, а затем Сасани-дов. Контроль торговых путей принес и политическую власть. Набатейское царство, расширившись от Синая до Дамаска и от Таймы до Беершебы, стало одним из главных государств-клиентов Рима в период, предшествовавший Траяну. Что касается Пальмиры, то ее экономическая и политическая власть также бы­ла распространена весьма широко.: >,- --* '•

Таковы были достижения сирийской цивилизации как результат вызова пустыни. Однако с того момента, когда включился фактор воздействия человеческого окружения (давление Римской импе­рии), сирийское общество ослабило свою власть над Природой и в конце концов позволило пустыне захватить Петру и Пальми­ру. Никто и никогда не пытался больше возвратить к жизни эти мертвые города. Уклонился от этой задачи и Запад, хотя совре­менное западное общество располагает такими техническими средствами освоения пустыни, о которых набатеи и арамеи не мо­гли и мечтать. Таким образом, руины строений, погибшие оазисы и покинутые караванные пути Петры и Пальмиры безошибочно свидетельствуют о том, что природная среда, в которой зароди­лась сирийская цивилизация, была необычайно суровой и сулила много испытаний Человеку, рискнувшему освоить ее.

Остров Пасхи. Аналогичное заключение можно вывести отно­сительно первоистоков полинезийской цивилизации, опираясь на свидетельства острова Пасхи. К моменту своего открытия совре­менными западными исследователями остров Пасхи был населен весьма примитивными племенами полинезийского типа. Но был там еще один народ — «народ из камня» — огромное количество статуй, весьма совершенных по исполнению. Обитатели острова не владели ни искусством ваяния статуй, ни наукой мореплавания. До своего открытия моряками Запада остров Пасхи был практи­чески изолирован от соседей и не имел с ними контактов. Однако наличие «каменных людей» свидетельствует, по-видимому, о по­гибшей цивилизации.

Возможно, образы тех людей были высечены в камне навига­торами из Полинезии, которые на хрупких каноэ, без карты, без компаса, без хронометра проложили путь через Тихий океан к острову Пасхи. И такое путешествие едва ли было единичным, удачной игрой случая, иначе трудно объяснить появление статуй на острове и утрату нынешними островитянами былого мастер­ства. Искусство ваяния скорее всего было принесено на остров Пасхи первопроходцами-мореплавателями. Постепенная куль-

турная деградация колонистов, должно быть, обусловливалась потерей регулярного контакта с полинезийским обществом. С другой стороны, статуи столь многочисленны, что, по всей ви­димости, они создавались усилиями нескольких поколений. Сле-дбвательно, довольно длительное время переселенцы поддержи­вали связи с прародиной. В конце концов по какой-то до сих пор не установленной причине море неожиданно и почти полностью поглотило остров Пасхи³³, как пустыня поглотила Пальмиру, а лес — Копан. Однако и здесь возвращение Природой своей вла­сти содержит косвенное свидетельство былой доблести Человека, некогда победившего ее.

Истина, таящаяся в пересечении Прошлого и Настоящего на острове Пасхи, разумеется, находится в прямом противоречии с распространенным на Западе мнением, что острова южных мо­рей— земной рай, а их обитатели—дети Природы, столь же бес­печные, как Адам и Ева перед грехопадением. Возможно, это мне­ние возникает из ошибочного предположения, что полинезийское общество единообразно. Природная среда, в которой сформиро­валось полинезийское общество, весьма разнообразна. Кроме то­го, море бросает смертельный вызов любому, кто посмеет пере­сечь его без достаточной технической вооруженности. На своих примитивных суденышках, установив регулярные рейсы между островами Тихого океана, полинезийцы дали достаточный ответ на суровый вызов моря.

Возможно, фактором, повлиявшим на судьбу полинезийской цивилизации, был и резкий контраст между тяготами морского пути и благоприятными естественно-климатическими условиями на самом острове. Труды и опасности мореплавания по Тихому океану были столь велики, а радость отдохновения на островах — столь благостна, что дети не последовали примеру своих отцов и.дедов и быстро вернулись к жизни, полной покоя и тишины уединения. Такой представляется история упадка полинезийской цивилизации на острове Пасхи. История полинезийской цивили­зации на острове Пасхи может служить ключом к пониманию по­линезийской цивилизации в целом. Распространенное западное мнение о полинезийском обществе ошибочно, а объяснение его возникновения представляется слишком упрощенным. Западные наблюдатели предпочитали смотреть на землю и не хотели заме­чать моря. Возможно, они обратили бы на море больше внима­ния, если бы им, подобно полинезийским мореплавателям, при­шлось пересекать океан на легких и хрупких каноэ, а не в качестве пассажиров современных западных океанских лайнеров.

Мы рассмотрели целый ряд мест—в американских и азиат­ских тропиках, в Афразийской степи, на Тихоокеанском архипела­ге, в Америке, в Средиземноморье,— где Природа взяла реванш после кратковременного триумфа Человека,— триумфа, добыто­го в результате ожесточенной борьбы, ибо, даже когда усилия пионеров приносили зримые и обильные плоды, покоренная зе-

мля требовала непрестанных усилий для удержания и сохранения отвоеванного. Поля Египта и сады Дамаска, которые на первый взгляд, кажется, щедро одаривают каждого, кто пожелает воспо­льзоваться ими, в действительности приносят плоды лишь благо­даря постоянному и упорному труду. Так каков же должен был быть труд, позволивший отцам египетской и сирийской цивилиза­ции преобразовать земли Египта и Дамаска из болота и пустыни в цветущий край?

Приведенных примеров, кажется, достаточно, чтобы стало очевидным, что условия, при которых зарождались цивилизации, были отнюдь не легкими. Напротив, в местах зарождения цивили­заций Природа подготовила Человеку череду тяжелейших испы­таний.

СТИМУЛ СУРОВЫХ СТРАН

Мы достаточно определенно установили истину, согласно ко­торой благоприятные условия враждебны цивилизации, и показа­ли, что, чем благоприятнее окружение, тем слабее стимул для за­рождения цивилизации. Попробуем продвинуться дальше в на­шем исследовании, идя от противного. Допустим, что стимул, по­буждающий к строительству цивилизации, возрастает по мере то­го, как условия проживания становятся все более трудными. Про­верим это утверждение хорошо испытанным методом. Сначала рассмотрим аргументы «за», а затем — «против» и попытаемся сделать соответствующий вывод. Исторический материал, подт­верждающий наличие выявленной нами зависимости, столь оби­лен, что даже могут возникнуть трудности с его отбором. Для удобства разделим интересующие нас исторические примеры на две группы. К первой группе отнесем те,случаи, когда цивилиза­ция зарождалась" под воздействием природной среды, ко вто­рой — те цивилизации* где большее влияние оказывало человечек ское окружение. Рассмотрим сначала первую группу.

Эгейские берега и их континентальные внутренние земли. Эгей­ская земля, давшая миру минойскую и эллинскую цивилизации, необычайно трудна для изучения, если рассматривать ее в широ­ком географическом контексте. Я убедился в этом на собственном опыте. Свое первое путешествие в Эгею я совершил морем, и, воз­можно, поэтому особено яркими показались впечатления и кон­трасты.

Контраст между Грецией и Англией, обусловленный есте-ственногеографическими причинами, был столь разителен, что для осмысления его не хватало воображения. Второй раз я при­был в Эгею также морем, но на этот раз, остановившись в Афи­нах, я предпринял оттуда еще три путешествия. Сначала я поехал в Смирну, а оттуда—в глубь Анатолии; затем посетил Констан­тинополь и вновь анатолийские края; а перед возвращением до-

мой я побывал в Салониках, откуда совершил поездку в глубь Македонии. В Англию я возвращался поездом, следуя без переса­док из Константинополя в Кале. Во время этого путешествия я не раз ловил себя на мысли, что, покидая пределы эгейского края, я из страны неприютной, каменистой и голой попадаю в пределы совершенно иные—зеленые, богатые и приветливые. Воздействие этих контрастов на воображение было очень сильным. В таком невыгодном для себя сравнении эгейская земля вырисовывалась как район, необычайно трудный для освоения. И только тогда по­нял я истинное значение слов, вложенных Геродотом в уста спар­танскому изгнаннику Демарату в разговоре с великим царем Ксерксом³⁴: «Бедность в Элладе существовала с незапамятных времен, тогда как доблесть приобретена врожденной мудростью и суровыми законами. И этой-то доблестью Эллада спасается от бедности и тирании».

Аттика и Беотия. Аналогичные контрасты природной среды характерны и для территории самой Эгеи. Например, если ехать поездом из Афин через Салоники в центр Европы, сначала взору предстает знакомая сцена. Поезд часами огибает восточные отро­ги Парнаса с его известковыми утесами, поросшими высокими со­снами. И вдруг неожиданно открывается панорама тщательно возделанной плодородной долины. Первое впечатление такое, что поезд уже на австро-германской границе, где-то между Инс­бруком и Мюнхеном. Северные склоны Парнаса и Киферона вполне можно принять за самую северную цепь Тирольских Альп. Разумеется, этот ландшафт «диковинка». Путешественник не уви­дит больше ничего подобного, пока поезд не минует Ниш (горо­док в Сербии), что произойдет через какие-нибудь тридцать шесть часов, и не спустится в низкую долину Моравы, двигаясь в на­правлении Среднего Дуная; и тогда путешественнику еще более удивительной представится эта греческая Бавария.

Как называлась эта небольшая страна во время существования эллинской цивилизации? Она называлась Беотией; в эллинских устах слово «беотиец» имело вполне определенный оттенок. Этим словом обозначался простоватый, туповатый, невпечатлитель­ный и грубый этос,— этос, выпадающий из общего ряда отмечен­ной гением эллинской культуры. Это несоответствие беотийского этоса эллинизму подчеркивается тем фактом, что сразу же за гор­ной цепью Киферон вокруг одного из отрогов Парнаса, где сейчас железная дорога делает спираль, находилась Аттика — «Эллада Эллады» — страна, этос которой представлял собой квинтэссен­цию эллинизма. А совсем рядом проживает народ, этос которого для нормального эллина был словно диссонирующий звук. Этот контраст можно почувствовать в выражениях «беотийская сви­нья» и «аттическая соль»³⁵.

Для нашего нынешнего исследования важно то, что этот куль­турный контраст, столь живо действовавший на эллинское созна-

ние, совпадал географически со столь же ярким контрастом в фи­зическом окружении,—контрастом, который не стерся до наших дней и продолжает поражать каждого, кто путешествует в этих местах. Аттика — это «Эллада Эллады» не только в душе своей, но и по облику. Она находится к другим районам Эгеи в таком же-отношении, в каком вся Эгея — к странам за ее пределами. Если вы будете приближаться к Греции морем с запада, то, проходя че­рез Коринфийский залив, вы почувствуете, что взор ваш уже при­вык к виду греческого пейзажа — красивого и горького одновре­менно. Но едва ваш пароход, пройдя вдоль перешейка, вновь ока­жется в эгейских водах, вы будете вновь поражены аскетичностью_ открывшегося вам по другую сторону перешейка пейзажа. Аске-тичность эта достигает своей высшей точки в районе выступа Са-ламина, когда перед вашим взором открывается земля Аттики.

В Аттике с ее чрезмерно легкой и каменистой почвой процесс, называемый денудацией (обнажением, оголением), процесс, кото­рого счастливо избежала Беотия, завершился еще при Платоне.

Что предприняли афиняне, когда их страна стала утрачивать безмятежность своей беотийской юности? Мы знаем, что они «да­ли образование» Элладе. Когда пастбища Аттики высохли, а обрабатываемые угодья истощились, народ перешел от живот­новодства и земледелия к возделыванию оливковых плантаций. Это феноменальное дерево не только способно выжить на голом камне, но еще и обильно плодоносить. Однако одним оливко­вым маслом жив не будешь, и афиняне стали обменивать масло на скифское зерно³⁶. Транспортировали масло морем, предвари­тельно расфасовав его в глиняные кувшины, а это в свою очередь стимулировало гончарное ремесло и развивало искусство море­плавания. Скифский рынок повлиял и на серебряные рудники Ат­тики, поскольку международная торговля требует денежной эко­номики и тем самым стимулирует разработку полезных ископае­мых, в данном случае—драгоценных металлов и гончарной гли­ны. Наконец, все это вместе взятое—экспорт, промышленность, торговые суда и деньги — вызвало к жизни развитие военно-морского флота. Таким образом, оголение почвы в Аттике ком­пенсировалось освоением моря. Афиняне во сто крат приумножи­ли утраченные богатства. Что давала афинянам власть над мо­рем, красочно описано анонимным афинским писателем, жившим незадолго до Платона. «Плохие урожаи — бич самых могуще­ственных держав, тогда как морские державы легко их преодоле­вают. Неурожай никогда не бывает повсеместным, а поэтому хо­зяева моря направляют свои корабли в те места, где нива была щедра... я бы добавил, что господство на море позволило афиня­нам... благодаря обширным внешним контактам обнаружить но­вые источники богатства. Деликатесы Сицилии, Италии, Кипра, Египта, Лидии, Черного моря, Пелопоннеса или любой другой-

страны становятся доступны хозяевам моря... К тому же афиня­не—единственный народ, показавший способности к собиранию богатства» *. Именно эти богатства — богатства, о которых не по­мышлял беотийский земледелец, ибо его никогда не подводили добротные почвы полей,— стали экономической основой полити­ческой, духовной, художественной культуры, сделавшей Афины «школой Эллады». В политическом плане афинские промышлен­ники и мореплаватели являлись избирателями афинской демокра­тии, тогда как аттическая торговля и морская власть создавали рамки для международного союза эгейских городов-государств, который оформился в Дельфийскую Лигу³⁷ под покровитель­ством Афин. В художественном плане расцвет аттического гон­чарного дела вызвал к жизни новые формы изобразительного искусства. Исчезновение лесов заставило аттических архитекто­ров работать не в дереве, а в камне, и в результате родился Пар­фенон. Аттическая культура впитала в себя достижения и харак­терные черты всех других проявлений эллинской культуры, что­бы, усовершенствовав, передать их потомкам.

Эгина и Аргос. Еще одна иллюстрация из эллинской истории — судьба двух городов-государств Арголиды: Аргоса и Эгины. Ар-госцы, будучи владельцами наиболее пригодной для земледелия территории Пелопоннеса, почувствовав, что земли стало не хва­тать, решили действовать. Подобно халкидийцам, они задумали присоединить новые земли к своим и обратили свои взоры на близлежащие холмы, служившие естественной границей их терри­тории. Сменив соху на копье, они устремились на земли соседей, но предприятие это оказалось трудным, потому что соседи тоже умели держать копье. Халкидийцы могли легко договориться с туповатыми беотийцами; свою сталь они приберегли для борь­бы с плохо вооруженными и недисциплинированными фракийца­ми и еикелами. Аргосцы оказались менее благоразумными. Сра­жаясь за обладание Пелопоннесом, они столкнулись со спартан­цами, и те ответили на удар ударом, да и вооружены спартанцы были, что называется, до зубов. С такими воинами аргосцы, ко­нечно, не могли тягаться; и это предопределило конец истории их города.

Между тем небольшой арголидский остров Эгина сыграл в истории совершенно другую роль, что было обусловлено куда более бедным естественным окружением, полученным им у При­роды. Эгина, возвышаясь над водами залива своей единственной горой так, что вершину ее было видно из Афин, несомненно, при­надлежала к числу «малых островов», которые афинский философ (Платон) считал примерами денудации. Эгина—это Аттика в ми­ниатюре; и в условиях еще более сурового нажима со стороны фи- зического о кружения, чем тот, что испытывали афиняне, эгинцы

* Pseudo-Xenophontes. Der Aphinische Staat. Leipzig, 1913, Cap. 2,

предвосхитили многие из достижений афинян. Эгинские купцы контролировали торговлю с эллинским поселением в Навкрати-се³⁸ в Египте, где афинские купцы были весьма редкими гостями, а эгинские скульпторы украшали построенный их же архитектора­ми в Афайе храм в честь местной богини, и это за полвека до того, как афинянин Фидий сотворил свои шедевры для Парфенона³⁹.

СТИМУЛ НОВЫХ ЗЕМЕЛЬ

Свидетельства философии, мифологии и религии. Сопоставляя различные типы природной среды, мы обнаружили, что они несут разный стимулирующий импульс, и это обусловлено тем, наско­лько среда благоприятна для проживания. Обратимся к этому же вопросу под несколько другим углом зрения и сравним стимули­рующее воздействие старых и новых земель независимо от каче­ственных особенностей территории.

Разве усилие, направленное на освоение новых земель, само по себе есть стимул? Спонтанный человеческий опыт, обретя свое ку­мулятивное и концентрированное выражение в мифологии, дает на этот вопрос положительный ответ. Согласен с этим и западный философ, представитель критического эмпиризма XVIII в. Давид Юм, который заключает свой трактат «О возникновении и разви­тии искусств и наук» наблюдением, согласно которому «искусства и науки, подобно некоторым растениям, требуют свежей почвы; и как бы богата ни была земля и как бы ни поддерживали вы ее, прилагая умение или проявляя заботу, она никогда, став истощен­ной, не произведет ничего, что было бы совершенным или закон­ченным в своем роде» *. Столь же положительный ответ дан ми­фом «Изгнание из Рая» и мифом «Исход из Египта». Изгнанные из волшебного сада в повседневный мир, Адам и Ева отходят от собирательства и закладывают основу для зарождения земледе­льческой и скотоводческой цивилизации. Исход из Египта, лишив детей Израилевых ощутимых преимуществ египетской цивилиза­ции, дал им Землю Обетованную, где они и заложили основы си­рийской цивилизации. Перейдя от мифов к документам, можно убедиться, что эти прозрения подтверждались на практике.

К удивлению тех, кто задает сакраментальный вопрос: «Из Назарета может ли быть что-доброе?» ^4Ч>—ответ можно найти в истории религий. Мессия появляется из неизвестной деревни в «Галилее неверных», земле, покоренной Маккавеями менее чем за сто лет до рождения Иисуса⁴¹. А когда бурный рост галилей­ского горчичного зерна ⁴² превращает недовольство ортодоксаль­ного еврейства в активную ненависть, причем не только в самой Иудее, но и в еврейской диаспоре, проповедники новой веры наме­ренно «поворачивают к язычникам» и продолжают завоевывать новые мир ы для христианства.

* Юм Д. Соч., т. 2. М, 1965, с. 650.

В истории буддизма также можно видеть, как индская идея не нашла себе места в старом индуистском мире, но, выйдя за его пределы, завоевала новые миры. Хинаяна начала продвижение с Цейлона, представлявшего собой колониальный придаток инд­ской цивилизации. А махаяна, начиная свой длинный и кружной путь на Дальний Восток, завоевывает сиризированную и эллини­зированную индскую провинцию Пенджаб. Только на этой новой основе могли, соприкоснувшись, дать плоды религиозные гении индской и сирийской цивилизаций, что еще раз подтверждает истину: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и доме своем» (Матф. 13, 57).

Свидетельство родственно связанных цивилизаций. Обратимся к классу «связанных» цивилизаций, возникших на месте уже ранее существовавших. Сопоставим соответствующие стимулирующие импульсы старой и новой основ, фиксируя точку или точки, через которые проходила линия новой социальной активности, и попы­таемся определить, откуда исходит импульс.

Начнем с вавилонской цивилизации, место зарождения кото­рой полностью совпадает с пределами шумерской цивилизации. Рассмотрим три центра: Вавилонию, Элам, Ассирию. В каком из них вавилонская цивилизация получила максимальное развитие? Несомненно, в Ассирии. Воинская доблесть ассирийцев, их успехи в политике, достижения в искусстве заставляют предполагать, что именно в Ассирии цивилизация достигла своего апогея. А была ли Ассирия новой или старой основой? При дальнейшем анализе представляется, что Ассирия была лишь частью прародины пред­шествовавшей ей шумерской цивилизации и может рассматрива­ться как новая основа — по крайней мере в сравнении с Шумером, Аккадом и Эламом. Археологические раскопки на территории Ассирии дают некоторые основания предполагать, что Ассирия не была одной из местных общин. В некотором смысле это была колония, хотя и колония, почти совпадающая с территорией своей материнской страны. Возможно, не покажется странным утвер­ждение, что стимул обновления, зародившись когда-то, на ранних ступенях развития шумерского общества, мог оказать особенно сильное воздействие на последующее развитие вавилонской циви­лизации именно на ассирийской почве.

Переходя к индуистской цивилизации, отметим местные источники новых творческих стихий в индуистской жизни — особенно в религии, которая всегда была главной и высшей фор­мой деятельности в индуистском обществе. Мы обнаруживаем эти источники на юге. Здесь сформировались все наиболее харак­терные черты индуизма: культ богов, представленных в храмах материальными объектами или образами, эмоционально-личностное отношение верующего к богу; метафизическая субли­мация образной веры и эмоциональности в интеллектуально утонченной теологии. Старую или новую основу представляла со-

бой Южная Индия? Это была новая основа, коль скоро она не включалась в сферу родственно связанной индской цивилизации вплоть до периода империи Маурьев (прибл. 323—185 до н.э.), когда индское общество вступило в стадию распада цивилизации. Обращаясь к эллинской истории, можно поставить вопрос от­носительно двух регионов, которые, как мы только что установи­ли, господствовали в эллинском мире. Эллинская цивилизация охватывала анатолийское побережье Эгеи и греческий полуостров на Европейском континенте. Расцвет цивилизации возник на но­вой или старой почве? Следует признать, что на новой, ибо ни один из этих регионов не совпадал с прародиной предшествовав­шей минойской цивилизации, с которой эллинская цивилизация была родственно связана. Что касается полуострова, то там ми-нойская цивилизация даже в годы своего расцвета была представ­лена не более чем рядом укрепленных позиций вдоль южной и во­сточной береговой линии. На анатолийском побережье Эгейского моря все попытки западных археологов обнаружить следы при­сутствия или хотя бы влияния минойской цивилизации кончились неудачей, и это вряд ли можно считать случайностью. Скорее это указывает на существование какой-то причины, не позволившей включить побережье в сферу минойского ареала. Насколько известно, первые поселенцы западного побережья Анатолии были представителями минойской культуры, говорившими на грече­ском языке. Они появились там в XII в. до н. э. как результат по­следней конвульсии постминойского движения племен, который выбросил филистимлян к берегам Сирии. Это были основатели Эолии и Ионии. Следовательно, эллинство расцвело на почве, ко­торой предшествовавшая цивилизация, по сути, не коснулась. К тому же, когда из Ионии семена цивилизации попали в другие части эллинского мира, наиболее дружные всходы они дали на ка­менистой почве Аттики. Однако они не взошли на Кикладах — ионийских островах, лежавших, словно степные оазисы, между Азией и Европой. На протяжение всей эллинской истории жители Киклад признавали себя смиренными рабами сменяющихся хо­зяев моря. Это примечательно, потому что Киклады были одним из двух центров предшествовавшей минойской цивилизации. Дру­гим минойским центром, разумеется, был Крит. Роль его в эллин­ской истории еще более удивительна.

Что касается Крита, то здесь можно было бы ожидать, что он сохранит свою социальную значимость не только в силу истори­ческих причин как центр минойской цивилизации, но и в силу при­чин географических. Крит долгое время оставался самым боль­шим островом Эгейского архипелага и лежал на пересечении ва­жнейших морских путей эллинского мира. Каждое судно, идущее из Пирея в Сицилию, проходило между Критом и Лаконией, а су­да, идущие из Пирея в Египет, неизбежно проплывали между Кри­том и Родосом. Но если Лакония и Родос действительно играли ведущую роль в эллинской истории, то Крит считался заброшен-

ной провинцией. Эллада славилась государственными деятелями, поэтами, художниками и философами, тогда как остров, бывший когда-то родиной минойской цивилизации, мог похвастаться лишь врачами, торговцами и пиратами, и хотя былое величие Крита прослеживалось в минойской мифологии, это не спасло Крит от бесчестия, которое закрепила людская молва, превратив его название в нарицательное слово. Действительно, он был окон­чательно заклеймен в Песне Гибрия⁴³, а потом в христианском Писании. «Из них же самих один стихотворец сказал: "Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые"» (Тит 1, 12). Поэма под названием «Минос» атрибутировалась минойскому пророку Эпимениду⁴⁴. Таким образом, даже апостол язычников не при­знавал за критянами добродетели, которой он наделял эллинов в целом⁴⁵.

ОСОБЫЙ СТИМУЛ ЗАМОРСКОЙ МИГРАЦИИ

Данный обзор относительно творческих возможностей старой и новой основ, проиллюстрированный фрагментами историй взаимосвязанных цивилизаций, дает некоторую эмпирическую поддержку мысли,, выраженной мифами Исхода и Изгнания — мысли, согласно которой выход на новые основания порождает сильный эффект. Задержимся на некоторых подтверждающих эту идею примерах. Наблюдения свидетельствуют, что необычная жизненность православия в России и дальневосточной цивилиза­ции в Японии есть следствие того, что стимулирующее действие нового основания становится особенно сильным, когда новое ос­нование обретается на заморских территориях⁴⁶.

Особый стимул заморской колонизации ясно виден в истории Средиземноморья в течение первой половины последнего тысяче­летия до н.э., когда западный бассейн его колонизовался замор­скими пионерами, представлявшими три различные цивилизации в Леванте. Это становится особенно очевидным, когда сравни­ваешь крупнейшие из этих колониальных образований—сирий­ский Карфаген и эллинские Сиракузы — с их прародиной и убеж­даешься, насколько они превзошли свой материнский город.

Карфаген превзошел Тир по объему и качеству торговли, по­строив на этой экономической основе политическую империю, о которой материнский город и мечтать не мог⁴⁷. В равной мере Сиракузы превзошли свой материнский город Коринф по степени политической силы, а вклад их в эллинскую культуру просто не­сравним. Ахейские колонии в Великой Греции, то есть на юге Апеннин, стали в VI в. до н. э. оживленными местами эллинской торговли и промышленности и блестящими центрами эллинской мысли, тогда как материнские ахейские общины вдоль северного побережья Пелопоннеса оставались более трех веков в стороне от основного течения эллинской истории, а воскресли из тьмы забве­ния уже после того, как эллинская цивилизация прошла свой зе-

нит⁴⁸. Что касается локрийцев — соседей ахейцев, то только в своем заморском поселении в Италии приобрели они некоторые индивидуальные черты⁴⁹. Локрийцы континентальной Греции оставались лишенными какого-либо своеобразия.

Наиболее поразительным представляется случай с этрусками, успешно состязавшимися с греками и финикийцами в колониза­ции Западного Средиземноморья. Колонии этрусков на западном побережье Италии ни числом, ни размерами не уступали грече­ским колониям в Великой Греции и на Сицилии и финикийским колониям в Африке и Испании; тем не менее этрусские колонисты в отличие от греков и финикийцев не останавливались на достиг­нутом. Они продвигались вперед, в глубь Италии, движимые по­рывом, который неудержимо влек их через Апеннины и реку По до самого подножия Альп, где они и основали свои форпосты. Этруски поддерживали тесные контакты с греками и финикийца­ми, и, хотя этот контакт постепенно привел к тому, что они вли­лись в состав эллинистической социальной системы, это отнюдь не уменьшило их роль и значение в средиземноморском мире. История оставила нам свидетельство и о неудачном этрусском ко­лониальном начинании, когда была предпринята смелая, но тщет­ная попытка побороться с греками в греческих родных водах за господство над Дарданеллами и за контроль над Черным морем. Более примечательно то, что этрусская родина в Леванте, откуда началась их заморская экспансия, оказалась исторической terra in­cognita. Не существует точных исторических данных о ее местона­хождении. Греческая легенда, согласно которой этруски пришли из Лидии, кажется малоосновательной. Следует удовлетвориться теми сведениями, которые предоставляют письменные источники времен Нового царства Египта. Из этих документов следует, что предки этрусков, равно как и предки ахейцев, участвовали в пост-минойском движении племен, а их морской путь на запад начался где-то на азиатском берегу Леванта в ничейной земле между гре­ческим Сидом и финикийским Арадом⁵⁰. Этот удивительный раз­рыв в исторических свидетельствах может означать только одно, а именно: что этруски, находясь у себя дома, не проявили себя сколько-нибудь примечательным образом. Удивительный конт­раст между исторической неприметностью этрусков на родине и их величием в заморской колонии показывает, насколько мощным был стимул, полученный ими в ходе заморской колонизации.

Стимулирующее действие морского пути, возможно, самое сильное среди всех, которым подвергаются мигрирующие на­роды.

Такие случаи представляются довольно необычными. Немно­гочисленные примеры, которые мог бы назвать автор настоящего исследования,— это миграция тевкров⁵¹, ионийцев, эолийцев и дорийцев через Эгейское море на западное побережье Анатолии миграция тевкров и филистимлян вокруг восточного края Сре­диземноморья к берегам Сирии в ходе постминойского движения

племен; миграция англов и ютов через Северное море в Британию в ходе постэллинистического движения племен, последующая ми­грация бриттов через пролив в Галлию ⁵²; современная этому ми­грация ирландских скоттов через Северный пролив в Северную Британию⁵³; миграция скандинавов в ходе движения племен, по­следовавшая за неудачной попыткой эвокации призрака Римской империи Каролингами.

Все эти внешне разнородные случаи имеют одну общую и весь­ма специфическую черту, объединяющую их. Во время заморской миграции весь социальный багаж мигрантов сохраняется на бор­ту корабля как бы в свернутом виде. Когда мигранты вступают в чуждые пределы, он развертывается, вновь обретая свою силу. Однако тут зачастую обнаруживается, что все, что так тщательно сохранялось во время путешествия и представляло существенную ценность для мигрантов, на новом месте утрачивает свое значение или же не может быть восстановлено в первоначальном виде.

Этот закон характерен для всех без исключения заморских ми­граций. Он, например, действовал при древнегреческой, финикий­ской, этрусской колонизации западного бассейна Средиземномо­рья и в современной европейской колонизации Америки. Стимул обретения новых земель ставил колонистов перед вызовом моря, а вызов в свою очередь побуждал к ответу. В этих частных слу­чаях, однако, колонисты принадлежали обществу, которое нахо­дилось в процессе строительства цивилизации. Когда заморская миграция представляет собой часть движения племен, вызов ока­зывается значительно более серьезным, а стимул — про­порционально значительно более сильным из-за давления, кото­рое в данном случае претерпевает общество, социально неразви­тое и в значительной мере пребывающее в статичном состоянии. Переход от пассивности к неожиданному пароксизму «бури и на­тиска» производит динамическое воздействие на жизнь любой об­щины, подвергшейся подобному испытанию; но это воздействие, естественно, более сильно, когда мигранты оказываются в откры­том море, чем когда они передвигаются по суше. У возницы воло­вьей упряжки больше власти над естественным окружением, чем у капитана корабля. Возница может сохранять постоянный кон­такт с домом, откуда он отправился в путь; он может останови­ться и разбить лагерь там и тогда, где и когда ему это будет удоб­но; и конечно, ему проще сохранять привычный социальный уклад, от которого должен отказаться его мореплавающий това­рищ. Таким образом, можно сопоставить стимулирующее воз­действие заморской миграции в ходе движения племен с сухопут­ной миграцией и тем более со стабильным пребыванием на одном

месте.

Один отличительный феномен заморской миграции поможет несколько прояснить проблему межрасовых напряжений. Грузо­подъемность любого корабля ограничена, особенно невелика она у примитивных посудин небольших размеров. В то же время даже

примитивное судно обладает относительной маневренностью по сравнению с кибиткой или другим сухопутным средством пере­движения. К тому же заморская миграция в отличие от сухопут­ной требует подбора корабельного экипажа по функциональному признаку. В сухопутной миграции племя везет на телегах женщин, детей, зерно и домашнюю утварь, а мужчины шагают пешком. Отблески этого можно заметить в легендах об основании эллин­ской Эолии и Ионии, дошедших до нас через Геродота и Павса-ния. Многие жители греческих городов-государств, расположен­ных вдоль западного берега Анатолии, были связаны родствен­ными узами с обитателями поселений на полуострове. Кроме то­го, практиковались браки с местными женщинами, которых пер­вопроходцы захватывали в плен.

Этот отличительный феномен необычайно глубокого расового смешения тесно связан с другим — исключительно быстрым ра­спадом групп родства, которые являются основой организации примитивного общества.

Другим отличительным феноменом заморской миграции является атрофия примитивного института, который, возможно, является высшим выражением недифференциированной социаль­ной жизни, института eviauTO<; 8ai(icov⁵⁴ и его цикла.

Скандинавские поэмы, сохраняемые исландской традицией, и записи, дошедшие до нас под названием Старшей Эдды, восхо­дят к примитивной скандинавской драме плодородия и представ­ляют собой единственный элемент традиционного ритуала, кото­рый мигрантам удалось вывезти из своих родных пределов. В со­ответствии с этой теорией развитие примитивного ритуала не по­лучило развития среди тех скандинавов, которые мигрировали морем ⁵⁵. Теория эта подтверждается также эллинской историей.

Отличительные черты заморской миграции, на которые мы только что обратили внимание, имеют негативный характер, но предполагаемый в этих негативных феноменах вызов породил до­стойный положительный ответ.

Отклонение, выраженное в отсутствии примитивного социаль­ного аппарата, оставленного в родных пределах, стало в атмосфе­ре поиска и перемен стимулом к новым творческим актам. Энер­гия, высвобождающаяся благодаря разрушению кристалла обы­чая в новом заморском окружении, превращается в новые виды активности. В поле, расчищенном атрофией ритуала плодородия, вырастает повествовательная форма литературного искусства — сага или эпос. В поле, подготовленном распадом родственной группы, выросла политическая система наподобие корабельного экипажа, только в большем масштабе и на более прочном основа­нии, республика. Связующим элементом этой системы было уже не кровное родство, а всеобщее подчинение свободно выбран­ному вождю и всеобщее уважение к свободно принятому закону, который носит на языке современной западной политической ми­фологии название «общественный договор».

Сага и эпос—ответ на новые интеллектуальные запросы. Но­вое сознание, рожденное бурей и натиском движения племен, у наиболее творческих личностей,вызывало потребность в искус­стве. «Исландская сага выросла как повествование о современных ей событиях. Человек, который вернулся после долгого отсут­ствия домой, соберет всех в альтинге^5б, чтобы рассказать свою историю. Qh постарается донести до каждого, что произошло с ним, и преподнесет все в понятных слушателям образах и сло­вах. Возможно, многие саги возникли именно таким образом. История излагалась внимательному кругу слушателей кем-то од­ним, кто принимал участие в самих событиях, а затем уже сама Жизнь продолжала судьбы действующих лиц» *

Вот так однажды на альтинге Тормод слушает сагу, рассказы­ваемую Торгримом, и после окончания рассказа убивает рассказ­чика, потому что тот только что поведал слушателям, как он убил молочного брата Тормода ⁵⁷. Еще один пример. Во время осады Трои, когда Ахилл сидит мрачный в своем шатре, его друзья раз­влекают его, рассказывая ему «истории о воинах». Такие расска­зы, как «гнев Ахилла», сами впоследствии стали песнями мене­стрелей.

Искусство гомеровского эпоса и исландской саги продолжало жить и процветать и после того, как утратил свое действие вы­звавший их стимул. Литературная история английского эпоса «Беовульф» в точности такая же. Эти выдающиеся произведения искусства — результат действия изначального стимула, рожден­ного в свою очередь в ходе испытания морем. Это объясняет, по­чему эллинский эпос получил развитие в заморской Ионии, а не на европейском греческом полуострове; тевтонский эпос — на остро­ве Британия, а не на Европейском континенте⁵⁸; а скандинавская сага — на острове Исландия, а не — наподобие скандинавской драмы — в Дании или Швеции⁵⁹. Этот контраст между заморски­ми и континентальными художественными феноменами имеет ме­сто с такой повторяемостью и в столь разных временных и про­странственных координатах, что один из видных авторитетов формулирует на основании него закон: «Драма... развивается в родной стране, эпос—среди мигрирующих народов вне зависи­мости от того, едут ли они во Францию, Англию, Германию или же в Ионию, ибо аналогия с греческой драмой здесь также умест­на» **.

Другой положительный эффект, возникающий в ходе испыта­ния заморской миграцией, относится к области политической. Складывается принципиально новый тип политической систе­мы — республика, в которой связующий элемент — договор, а не родство.

Принцип политической организации, основанной на праве и местопол ожении вместо обычая и родства, впервые заявил о се-

* Olrik A. Viking Civilisation. London, 1930, pp. 177—178. ** Phillpotts В. S. The Elder Edda. Cambridge, 1920, p. 207.

бе в заморских греческих поселениях, а позже был воспринят на европейском греческом полуострове с помощью мимесиса. В творческом акте созидания, в противостоянии коренным жите­лям анатолийского побережья греческие мореплаватели спонтан­но пришли к новому принципу. Корабельная команда, каждый член которой — выходец из своего района и из своей группы род­ства,— это объединение с целью завоевания новой заморской ро­дины и последующей защиты своих завоеваний. В городе-государстве, созданном по этому принципу, «клетками» новой по­литической организации стали не родственники, связанные об­щим происхождением, а «племена», представляющие собой судо­вые экипажи; и эти судовые экипажи, выходя на сушу, продол­жают поддерживать оправдавшую себя корабельную организа­цию. Скооперировавшись в пути, что неизбежно, когда люди ока­зываются «в одной лодке» перед лицом общей опасности, они предпочитают и дальше жить и действовать в соответствии с заве­денным на корабле порядком. На суше, как и на море, дружба оказывалась более существенным элементом, чем родство, а при­казы избранного и наделенного полномочиями лидера — более авторитетными, чем подсказки обычая и привычки. Фактически из группы судовых экипажей, объединившихся для завоевания но­вой родины и создавших в результате новый город-государство, который впитал в свою систему местные «племена», родились го­родской магистрат и идея городского самоуправления.

СТИМУЛ УДАРОВ

Проанализировав стимулирующее воздействие физической среды в зависимости от степени ее враждебности человеку, мы. за­вершим данную часть нашего исследования описанием типов че­ловеческой, среды, снова воспользовавшись сравнительным мето­дом.

Прежде всего проведем различие между такими типами чело­веческой среды, которые географически являются внешними по отношению к обществам, на которые они оказывают воздействие, и теми, которые географически совпадают с ними.

Каковы последствия неожиданных ударов со стороны внешне­го человеческого окружения? Остается ли здесь справедливым ут­верждение: «Чем сильнее вызов, тем сильнее стимул»? Попробуем еще раз проверить данную формулу на исторических примерах.

На ум приходят из ряда вон выходящие случаи, когда, напри­мер, вооруженная и могущественная власть, вдохновляемая к бо­рьбе постоянным соперничеством со своими соседями, вдруг не­ожиданно терпела сокрушительное поражение от противника, с которым раньше она никогда не сталкивалась. Что происходит, ^К°?^Д«^стР^оители империи оказываются поверженными на полпу­ти. Впадают ли они в прострацию, лишившись воли к борьбе?

11ли, подобно великому Антею из эллинской мифологии, припав 1 Матери-Земле, удваивают силу, страсть и волю к победе? А мо­жет быть, сдаются на милость победителя? Или они реагируют на беспрецедентно сильный удар столь же сильным взрывом целена­правленной энергии? История свидетельствует, что чаще всего по­терпевший выбирает второй вариант.

Классическим примером стимулирующего действия удара является реакция Эллады, и в частности Афин, на нападение в 480—479 гг. до н.э. империи Ахеменидов — сирийского универ­сального государства.

«Крупномасштабность сил, задействованных экспедицией пер­сидского царя Ксеркса против Эллады, поначалу приводит в ужас эллинское общество. На карту была поставлена свобода, а тот удручающий факт, что эллинские общины в Азии уже были захвачены, делал угрозу порабощения всей Эллады еще более реальной. Однако, когда война закончилась вопреки всем прогно­зам, жители Эллады осознали, что они не только избавились от врага, но и приобрели почет и славу, заставив весь мир восхи­щаться столь неожиданным исходом войны.

За победой последовал небывалый расцвет. В Элладе начи­нают бурно развиваться искусства. Какие-то полстолетия дарят миру художников и скульпторов, не превзойденных до сих пор. Другим показателем интеллектуального всплеска было распро­странение философии и ораторского искусства по всему эллинско­му миру, и особенно в Афинах. В философии широко прослави­лась школа Сократа, Платона и Аристотеля; в ораторском искус­стве выделялись Перикл, Исократ и ученики Исократа; военное искусство также выдвинуло блестящую плеяду — Мильтиада, Аристида, Фемистокла, Кимона и многих, многих других.

Однако Афины превзошли всех. Их слава и доблесть были не­оспоримы, а сила и мощь столь неотразимы, что им удалось без поддержки лакедемонян и пелопоннесцев подавить могуществен­ных персов как на суше, так и на море. Этим афиняне до такой сте­пени деморализовали воинственную Персидскую империю, что принудили ее подписать договор и освободить все греческие коло­нии в Азии»*.

Жизненный порыв афинян в этот период истории можно сравнить с обновлением Франции после мировой войны 1914— 1918 гг., ибо и Афины, и Франция несли в себе напряжение стиму­лирующего удара. Если плодородные поля Беотии были спасены от опустошения предательством общего эллинского дела, а пло­дородные поля Лакедемона — доблестью афинского флота в бит­ве при Саламине, то бедная аттическая земля не раз опустошалась захватчиками. Действительно, Аттика больше пострадала в 480— 479 гг. до н. э., чем Франция в 1914—1918 гг., ибо немцы оккупиро- вали тольк о часть страны, хотя и очень ценную часть, тогда как

* DiodorusofAggrium.A Library of Universal History, vol. XII. London, 1929, ch. 1—2.

персы захватили и опустошили всю Аттику, включая Афины, Акрополь и даже святая святых — храм Афины на вершине скалы. Все население Аттики, бросив дома, поля и алтари, устремилось в поисках спасения на Пелопоннес. И именно в этой ситуации афинский флот начал и выиграл битву при Саламине. Неудивите­льно, что удар, вызвавший столь сильный подъем духа афинского народа, стал прелюдией к высочайшим достижениям, возможно неповторимым в истории человечества. В реорганизации своего хозяйственного уклада Аттика столь же естественно обрела новое лицо, как послевоенная Франция добилась технического переосна­щения индустрии, разрушенной германским огнем.

Однако главное внимание Афины уделяли восстановлению разрушенных храмов. В этом созидательном труде Афины также шли своим путем. Когда французы, например, восстанавливали разрушенные своды Реймсского собора⁶⁰, они тщательно реста­врировали каждый кирпич, каждую расколотую статую. Афиняне же, обнаружив, что Гекатомпедон⁶¹ сожжен до основания, оста­вили развалины нетронутыми, а на новом месте сотворили Пар­фенон.

Что касается Спарты, то стимул велением Судьбы обошел ее в 480—479 гг. до н. э. Но уже в 464 г. до н. э. Господь обрушил на нее катастрофическое испытание — землетрясение, повергнувшее город в руины и вызвавшее восстание илотов. Эти события воени­зировали спартанцев, и скоро они остановили распространение афинской державы, а со временем и вовсе положили ей конец⁶².

В этой цепочке примеров из военной и политической истории суверенных государств стимул ударов очевиден. Однако, признав, что формула «чем тяжелее удар, тем сильнее стимул» и есть истинный исторический закон, мы должны быть готовы принять и следствие из него, согласно которому милитаризм сам по себе является источником творческой энергии.

Классический пример, который мы приберегли на конец, взят нами из области религии. Деяния Апостолов—эти динамические акты, направленные на завоевание всего эллинистического мира для христианства,— обретают истинный смысл в момент, когда Апостолы смотрят на небо, наблюдая, как возносится, покидая земные пределы, Господь (Деян. 1, 9—10). В тот момент их пости­гает убийственный удар — повторная утрата Господа вскоре по­сле того, как Он воскрес из мертвых. Но сама тяжесть удара вы­звала в их душах пропорционально мощную психологическую ре­акцию, которая передана мифологически в пророчестве двух му­жей в белом (Деян. 1,10—11) и в нисхождении огня в день Пятиде­сятницы (Деян. 2, 1—4). В силе Святого Духа они проповедовали распятого и вознесенного Иисуса не только еврейскому населе­нию, но синедриону ^б3; и в течение трех веков самое римское пра­вительство капитулировало перед Церковью, которую основали Апостолы в момент крайней духовной прострации.

СТИМУЛ ДАВЛЕНИЙ

«Форпосты» и «тылы». На этом закончим рассмотрение стиму­ла человеческого окружения, когда он принимает форму неожи­данно! о удара. Теперь проанализируем случаи, когда воздействие принимает другую форму — непрерывного внешнего давления.

Назовем народы, государства или города, испытывающие в течение достаточно длительного времени непрерывное давление извне, «форпостами» и, прибегнув к тщательному эмпирическому анализу, попробуем описать некоторые стороны форпостов в сравнении их с территориями, которые принадлежат тому же обществу, но географически могут быть отнесены к «тылам».

Русское православие. Если обратиться к православной ветви в России, то можно обнаружить, что витальность общества имеет тенденцию концентрироваться то в одном форпосте, то в другом в зависимости от изменения в ходе исторического развития на­правления внешних давлений.

Русские земли, где православно-христианская цивилизация впервые пустила корни во время своей первоначальной транс­плантации из Константинополя через Черное море и Великую степь, находились в районе верхнего бассейна Днепра. Оттуда центр тяжести православно-христианской цивилизации • в России был перенесен в XII в. в бассейн верхней Волги русскими, которые рас­ширяли границы государства в этом направлении за счет финских племен, исповедующих примитивное язычество. Впоследствии, когда слабое давление со стороны лесных народов усилилось со­крушительным напором со стороны кочевников Великой Степи, место жизненного напряжения вновь передвинулось, на сей раз с Верхней Волги в район нижнего Днепра. Это неожиданное дав­ление, начавшись в 1237 г. знаменитым походом на Русь монголь­ского хана Батыя, оказалось очень сильным и продолжительным. Этот случай еще раз доказывает, что, чем сильнее вызов, тем ори­гинальней и созидательней ответ.

В России ответ представлял собой эволюцию нового образа жизни и новой социальной организации, что позволило впервые за всю историю цивилизаций оседлому обществу не просто вы­стоять в борьбе против евразийских кочевников и даже не просто побить их (как когда-то побил Тимур ^б4), но и достичь действи­тельной победы, завоевав номадические земли, изменив лицо ландшафта и преобразовав в конце концов кочевые пастбища в крестьянские поля, а стойбища — в оседлые деревни. Казаки, одержавшие эту беспрецедентную победу, были пограничниками русского православия, противостоящими евразийским кочевни­кам*.

Истоки казачества уходят в глубь веков, ибо письменные источники XV в., в которых впервые упомянуты днепровские ка­заки, свидетельствуют, что характерные казачьи институты уже вполне оформились к тому времени.

Казаки представляли собой полумонашеское военное брат­ство наподобие братства викингов, эллинского спартанского братства или же рыцарского ордена крестоносцев ⁶⁵. Однако у ка­заков выработались в ходе борьбы с кочевниками степи некото­рые признаки, скорее принадлежащие будущему, чем прошлому. В чем-то казацкие объединения напоминают колониальные вла­сти современного западного мира. Они поняли, что для победы в войне с варварами необходим более высокий уровень вооруже­ния и опора на более совершенную материальную базу.

Подобно тому как современные западные «строители импе­рии» подавили своих примитивных противников превосходящей индустриальной мощью, казаки подавили кочевников, опираясь на развитую культуру земледения. Казаки обезоружили кочевни­ков весьма оригинальным способом. Они обосновывались на ре­ках, представлявших собой естественное препятствие для коче­вых племен. Реки были серьезной преградой для кочевников-скотоводов, не имевших навыков использовать их как транспорт­ные артерии, тогда как русский крестьянин и дровосек, издавна знакомый с традицией скандинавского мореплавания, был масте­ром речной навигации. Следовательно, казаки, когда они выходи­ли из русских лесов, чтобы оспорить у кочевников право на есте­ственное обладание степью, имели все возможности с успехом применять свое древнее наследственное искусство. Научившись у кочевников верховой езде, они не позабыли и своих исконных навыков и именно с помощью ладьи, а не коня проложили путь в Евразию.

Казаки использовали реку как транспортную артерию для связи с Россией. Они осуществляли контроль по всему течению, не позволяя кочевникам даже пересекать реку. Многочисленные при­токи давали казакам возможность строить удобные порты и пере­ходить из бассейна одной реки в бассейн другой. Так к концу XVI в. родительская казачья община бассейна Днепра породила две се­стринские общины—казаков Дона и казаков Яика. Впоследствии в неравном союзе с Московией, которая усиливала свою экспан­сию, но не лишила казаков свободы, казацкие владения распро­странились до сибирских рек, впадающих в Ледовитый океан. В 1586 г. казаки пересекли водораздел между бассейнами Волги и Оби ^бб; к 1638 г. освоение бассейнов сибирских рек привело их на побережье Тихого океана в районе Охотского моря.

В тот период, когда казаки дали достойный ответ на вызов ко­чевников Великой Степи на юго-восточных границах православно-

.* Слово «казак» дано здесь в трактовке их номадическйх противников. Это тюркское слово означало людей, которые живут в степи, но за границами органи-

зованного номадического общества: грязные отбросы, не признающие власть за­конных владык степи, мародеры, ворующие скот у кочевников.

го христианства, Россия подверглась новому давлению извне со стороны западных своих границ. В XVII в. Россия впервые в своей истории пережила страшное давление со стороны западного ми­ра. Польская армия проникла в Москву и в течение двух лет окку­пировала Кремль (с 20 сентября 1610 г. до 22 октября 1612 г.), а вскоре после того, как шведы были изгнаны из Балтики, Россия отвоевала восточное побережье Балтийского моря от Финляндии до Двины. Жизненное напряжение общества переместилось в этот новый форпост.

Прошел почти век, прежде чем Петр Великий ответил на за­падное давление, основав в 1703 г. Петербург и утвердив русский флот на Балтийском море. Петербург в качестве столицы Россий­ской Империи занимал еще более эксцентричное положение, чем Антиохия, когда она была столицей государства Селевкидов. Тем не менее город этот, выросший на месте гиблых северных болот, продолжал оставаться столицей Российской Империи почти до конца войны 1914—1918 гг. Эта катастрофа потрясла структуру Европы и создала целый пояс восточноевропейских государств-преемников, отделивший Россию от уцелевших великих держав западного мира ^б7. Столица Российской Империи, ставшей к тому времени Советской Россией, своевременно передвинулась с запад­ного форпоста, где она пребывала более двухсот лет, в тыл, в Москву.

Поиск по сайту: