АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Глава IV. У ворот замка печальную процессию встретили Ипполита и Матильда, оповещенные о ее прибытии слугой, которого выслала вперед Изабелла

Читайте также:
  1. Http://informachina.ru/biblioteca/29-ukraina-rossiya-puti-v-buduschee.html . Там есть глава, специально посвященная импортозамещению и защите отечественного производителя.
  2. III. KAPITEL. Von den Engeln. Глава III. Об Ангелах
  3. III. KAPITEL. Von den zwei Naturen. Gegen die Monophysiten. Глава III. О двух естествах (во Христе), против монофизитов
  4. Taken: , 1Глава 4.
  5. Taken: , 1Глава 6.
  6. VI. KAPITEL. Vom Himmel. Глава VI. О небе
  7. VIII. KAPITEL. Von der heiligen Dreieinigkeit. Глава VIII. О Святой Троице
  8. VIII. KAPITEL. Von der Luft und den Winden. Глава VIII. О воздухе и ветрах
  9. X. KAPITEL. Von der Erde und dem, was sie hervorgebracht. Глава X. О земле и о том, что из нее
  10. XI. KAPITEL. Vom Paradies. Глава XI. О рае
  11. XII. KAPITEL. Vom Menschen. Глава XII. О человеке
  12. XIV. KAPITEL. Von der Traurigkeit. Глава XIV. О неудовольствии

 

У ворот замка печальную процессию встретили Ипполита и Матильда, оповещенные о ее прибытии слугой, которого выслала вперед Изабелла. Они велели людям внести Фредерика в один из ближайших покоев и удалились, предоставив лекарям осмотреть его раны. Когда Матильда увидела Теодора и Изабеллу вместе, она вся залилась краской, но попыталась скрыть свое смущение, обнимая подругу и выражая ей сочувствие по поводу несчастья ее отца. Вскоре явились лекари и доложили Ипполите, что ни одна из ран маркиза не опасна и что он желает видеть дочь и двух других дам. Теодор не мог противостоять искушению последовать за Матильдой и отправился вместе с дамами, сославшись на то, что хочет высказать маркизу, какую радость он испытывает теперь, когда отпали опасения, что поединок мог оказаться роковым для его бывшего противника. Матильда так часто опускала глаза, встречая взгляд Теодора, что Изабелла, чей взор был устремлен на юношу с таким же вниманием, с каким он сам смотрел на Матильду, вскоре догадалась, кто та особа, которая по признанию, сделанному им в пещере, владеет его сердцем. Во время этой немой сцены Ипполита спрашивала у Фредерика, почему он счел нужным обставить такой таинственностью свой приезд за Изабеллой, и приводила различные доводы в оправдание тому, что ее супруг затеял сочетать браком их детей. Хотя Фредерик и негодовал против Манфреда, но учтивость и благожелательность Ипполиты расположили его в ее пользу; но еще большее впечатление произвела на него красота Матильды. Желая подольше удержать обеих около своего ложа, он принялся рассказывать Ипполите свою историю.

Он поведал ей, что, находясь еще в руках у неверных, однажды увидал сон, будто Изабеллу, о которой он со времени своего пленения не имел никаких известий, насильно удерживают в каком-то замке, где ей грозят самые ужасные несчастья, и будто он узнает дальнейшее, если, вернув себе свободу, отправится в лес около Яффы. Встревоженный этим сном и не будучи в силах исполнить указание, он мучительней, чем прежде, страдал от тяжести своих цепей. Но пока он размышлял над тем, как добиться свободы, к нему пришла радостная весть, что союзные государи, совместно сражавшиеся в Палестине, уплатили за него выкуп. Он сразу же отправился в лес, который был указан ему во сне. Трое суток блуждал он там со своими слугами, не встречая ни живой души; но к исходу третьего дня они набрели на келью, в которой обнаружили седовласого отшельника, находившегося при смерти. С помощью живительных снадобий они вернули божьему человеку дар речи.

— Дети мои, — сказал он, — благодарю вас за ваше милосердие…. Увы, оно напрасно… Я ухожу вкушать вечный покой… Но умираю я с чувством удовлетворения, ибо я исполнил господню волю. Когда я только удалился от мира, после того как моя страна стала добычей неверных, — тому уже пятьдесят лет, как я был свидетелем этого ужасного события! — мне явился святой Николай и поведал важную тайну, запретив посвящать в нее кого-либо из смертных до наступления моего последнего часа. И вот теперь этот страшный час наступил, а вы, без сомнения, те избранные воители, коим святой повелел открыть доверенное мне. Как только вы совершите все должные обряды над моим бренным телом, вскопайте землю под седьмым деревом слева от этого убогого жилища, и ваши страдания будут… О, господи, прими мою душу!

С этими словами набожный отшельник испустил дух.

— Поутру, — продолжал Фредерик, — предав земле останки святого старца, мы принялись копать в указанном месте — и каково же было наше удивление, когда на глубине шести футов мы обнаружили огромный меч — тот самый, что лежит сейчас во дворе вашего замка. На клинке, который несколько выдавался из ножен (теперь он полностью скрыт в них после наших усилий извлечь его совсем) были начертаны следующие строки… Нет! Вы извините меня, сударыня, — перебил себя маркиз, обернувшись к Ипполите, — если я воздержусь от их повторения: мое уважение к вам как к даме и знатной госпоже не позволяет мне ранить ваш слух словами, которые звучали бы оскорбительно по отношению к чему бы то ни было дорогому для вас.

Он умолк. Ипполита затрепетала. Она не сомневалась, что Фредерик уполномочен богом исполнить роковой приговор, который, по-видимому, был произнесен над ее семейством. С любовью и тревогой взглянула она на Матильду, и тихая слеза скатилась по ее щеке; но собравшись с духом, она сказала:

— Продолжайте, маркиз! Господь ничего не совершает напрасно: смертные должны принимать его повеления со смирением и покорностью. Мы можем только молиться о том, чтобы он отвратил от нас свой гнев, или склоняться пред изъявлениями его воли. Повторите же этот приговор, маркиз: мы внимаем вам, готовые ко всему.

Фредерик огорчился, что зашел так далеко. Достойное поведение и кроткая стойкость Ипполиты внушили ему глубокое уважение к ней, а та нежная взаимная любовь, что, не нуждаясь в словах, отчетливо проявлялась во взглядах, которые бросали друг на друга мать и дочь, растрогала его почти до слез. Однако опасаясь, что его отказ выполнить просьбу Ипполиты вызовет у них еще большую тревогу, он тихим, прерывающимся голосом повторил следующие строки:

 

Где шлем лежит, сему мечу под стать,

Там дочь твоя обречена страдать.

Альфонсо кровь одна ее спасет,

И князя тень покой тогда найдет.

 

— Но что же обидного для присутствующих здесь дам заключено в этих строках? — порывисто спросил Теодор. — Зачем было волновать их столь таинственной щепетильностью, для которой нет никаких оснований?

— Ваши слова звучат резко, молодой человек, — сказал маркиз, — и если судьба однажды была благосклонна к вам…

— Высокочтимый отец мой, — вмешалась Изабелла, недовольная горячностью Теодора, порожденной, как она догадывалась, его чувствами к Матильде, — не теряйте ясности духа из-за невоздержанности крестьянского сына: он забылся, не проявив к вам должной почтительности; но он еще не привык…

Ипполита, встревоженная внезапно возникшим препирательством, укорила Теодора за его дерзость, но с видом, выражавшим признательность за его пылкое заступничество; и меняя предмет разговора, спросила Фредерика, где он оставил ее супруга. Фредерик собирался ответить, но тут снаружи послышался шум; дамы и Теодор поднялись со своих мест, желая узнать, в чем дело, однако они не успели выйти, как в покой вступили Манфред и Джером с сопровождающими их людьми, уже осведомленные по слухам о происшедшем. Манфред поспешно приблизился к ложу Фредерика, намереваясь выразить ему свое соболезнование и расспросить подробнее о поединке, но, внезапно охваченный беспредельным изумлением и ужасом, вскричал:

— О, кто ты такой? Кто ты, страшный призрак? Неужели настал мой роковой час?

— Мой дорогой супруг! — вскричала Ипполита, обвивая его руками. — Что вы увидели? Что приковало к себе ваш взор?

— Как! — задыхаясь воскликнул Манфред. — Ты ничего не видишь, Ипполита? Значит, это жуткое видение явлено мне одному, мне который не мог…

— Ради всего святого, супруг мой! — взмолилась Ипполита. — Соберитесь с духом, не теряйте рассудка… Здесь никого нет, кроме нас, ваших друзей.

— Как! Разве это не Альфонсо? — вскричал Манфред. — Разве ты не видишь его? Неужели это только бред, порожденный моим мозгом?

— Супруг мой! — воскликнула Ипполита. — Ведь это — Теодор, тот самый юноша, что имел несчастье…

— Теодор… — угрюмо повторил Манфред и, ударив себя по лбу, добавил: Теодор он или призрак, но он нарушил покой моей души. Однако — почему он здесь? И почему на нем доспехи?

— Видимо, оп отправлялся на поиски Изабеллы, — ответила Ипполита.

— Изабеллы! — воскликнул Манфред, снова впадая в ярость. — Да, да, в этом можно не сомневаться. Но кто помог ему освободиться из заточения, в котором я велел держать его? Изабелла или этот лицемерный старый монах?

— А разве можно считать преступником отца, — сказал Теодор, — если он стремится освободить свое дитя?

Джером очень удивился тому, что сын таким образом возлагает вину на него, и просто не знал, что и думать. Он не мог понять, как удалось Теодору бежать, как раздобыл он доспехи и оружие и встретился с Фредериком. Однако он не осмеливался задавать вопросы, которые могли бы вновь воспламенить гнев Манфреда против Теодора. Молчание Джерома убедило Манфреда, что именно он устроил побег своего сына.

— Так-то ты, неблагодарный старик, — сказал князь, — отплачиваешь мне и Ипполите за нашу щедрость? Тебе мало, что ты идешь наперекор самым заветным желаниям моего сердца: ты вдобавок вооружаешь своего пащенка и приводишь его в мой замок, чтобы он здесь оскорблял меня!

— Господин, — сказал Теодор, — вы несправедливы к моему отцу: ни он, ни я не способны злоумышлять против вашего спокойствия. Будете ли вы считать меня дерзким оскорбителем, если я сам предамся в руки вашей светлости? добавил он, почтительно кладя свой меч к ногам Манфреда. — Вот грудь моя: пронзите ее, господин, если вы подозреваете, что в ней могут гнездиться изменнические чувства. Душа моя не ведает побуждений, несовместимых с уважением к вам и вашим близким.

Достойная учтивость и пылкость, с которыми были произнесены эти слова, расположили всех присутствующих в пользу Теодора. Сам Манфред был тронут, но, все еще находясь под впечатлением сходства юноши с Альфонсо, он продолжал испытывать тайный ужас, подавлявший в нем восхищение.

— Встань! — сказал он. — Сейчас я не собираюсь казнить тебя. Расскажи-ка мне лучше свою историю и объясни, как оказался ты связан с этим старым предателем.

— Ваша светлость! — горячо начал Джером. — Он…

— Замолчи, обманщик! — оборвал его Манфред. — Я не желаю, чтобы он говорил с чужого голоса.

— Мне не нужна ничья помощь, ваша светлость, — сказал Теодор. — История моя очень коротка: пяти лет от роду я был отправлен в Алжир вместе с моей матерью, захваченной корсарами у побережья Сицилии. Она умерла от горя меньше чем год спустя…

Слезы хлынули из глаз Джерома; буря всколыхнувшихся в нем чувств отразилась на его лице.

— Перед смертью, — продолжал Теодор, — она привязала мне на руку под одеждой записку, из которой мне стало известно, что я сын графа Фальконары…

— Это чистая правда, — подтвердил Джером, — я — несчастный отец этого юноши…

— Еще раз приказываю тебе молчать, — сказал Манфред. — Продолжай, молодой человек.

— Я оставался в рабстве до прошлого года, когда, сопровождая своего хозяина в одном из его морских набегов, был освобожден христианским судном, одолевшим в бою пирата; я открылся капитану, и он великодушно доставил меня в Сицилию, но — увы! — вместо того, чтобы найти там отца, я узнал, что принадлежавшее ему имение, которое было расположено на побережье, во время его отсутствия было разорено морским разбойником, продавшим в рабство меня и мою мать, замок сожжен дотла, а сам отец по возвращении продал остатки имущества и постригся в монахи где-то в Неаполитанском королевстве, но где именно — никто не мог мне сказать. Одинокий, обездоленный, почти утративший надежду на то, что отец когда-нибудь сможет прижать меня к своему сердцу, я воспользовался первым представившимся случаем и отплыл в Неаполь, откуда всю последнюю неделю шел пешком в эту землю, добывая себе в пути пропитание трудом своих рук; и до вчерашнего утра мне и в голову не приходило, что господь мог уготовать для меня какую-либо лучшую долю, кроме непритязательной бедности и душевного мира. Такова, государь, моя история. Я счастлив более, нежели мог бы надеяться, оттого что нашел отца; и я несчастлив более, нежели заслужил, оттого что навлек на себя немилость вашей светлости.

Теодор замолк. Одобрительный шепот поднялся среди присутствующих.

— Это еще не все, — произнес Фредерик. — Честь обязывает меня добавить то, о чем он умалчивает. Он скромен, но я должен по всей справедливости сказать, что он один из самых храбрых юношей во всех христианских землях. Он, конечно, горяч; но, хотя я еще мало знаю его, я поручусь за его правдивость: он не стал бы рассказывать о себе то, что мы от него слышали, не будь это истинной правдой — и что до меня, то я, юноша, уважаю твою прямоту: она подобает человеку твоего рождения. Вот сейчас ты оскорбил меня, но, на мой взгляд, не беда, если благородная кровь, текущая в твоих жилах, порой и вскипит — особенно сейчас, когда источник ее установлен столь недавно. Ну что же, — обратился он к Манфреду, — если я могу простить его, то, конечно, можете и вы: молодой человек неповинен в том, что вы приняли его за привидение.

Эта злая насмешка уязвила Манфреда, и он надменно ответил:

— Если посланцы иного мира и способны внушать мне страх, то по крайней мере никто из смертных не может сделать этого, и тем более рука зеленого юнца не могла бы…

— Государь мой, — прервала Ипполита, — ваш гость нуждается в покое: не следует ли нам оставить его?

С этими словами она взяла Манфреда под руку и, распрощавшись с Фредериком, направилась к выходу, а все остальные последовали за нею. Князь, отнюдь не сожалея о прекращении разговора, который напомнил о том, что он выдал свои самые тайные опасения, позволил увести себя в свои покои, разрешив Теодору отправиться с отцом в монастырь, хотя и с условием возвратиться в замок на следующий же день (что Теодор охотно обязался исполнить).

Матильда и Изабелла были слишком поглощены собственными размышлениями и вместе с тем слишком мало довольны друг другом, чтобы продолжить беседу этим вечером. Они разошлись по своим горницам, и расставание это было куда более церемонным и менее сердечным, чем когда-либо прежде, начиная с их детских лет.

Но если при прощании обе они не проявили большой теплоты, зато поспешили встретиться, едва поднялось солнце. Их состояние духа было таково, что они за всю ночь не сомкнули глаз, и каждая перебирала в уме тысячу вопросов, которые хотела на утро задать другой. Матильда думала о том, что Теодор дважды освободил Изабеллу из весьма опасного положения, и не могла себе представить, чтобы оба раза это было случайностью. Правда, в комнате Фредерика взор юноши был все время прикован к ней самой, но ведь он мог и притворяться ради того, чтобы скрыть от обоих отцов свою страсть к Изабелле. Надо было это обязательно прояснить… Матильда желала знать правду, чтобы не повредить своей подруге, питая нежные чувства к ее возлюбленному. Таким образом, ревность возбуждала в ней любопытство, в тоже время находя ему оправдание в дружеской привязанности к сопернице.

Изабелла, не менее обеспокоенная, имела больше оснований для подозрений. Правда, Теодор сам сказал ей, — и то же сказали его глаза, — что сердце его занято, но, быть может, Матильда не отвечает на его страсть: ведь она всегда казалась совершенно неспособной чувствовать что-либо, похожее на любовь; все мысли ее были отданы богу… «Зачем я разубеждала ее? — говорила себе самой Изабелла. — Я наказана за свое великодушие… Но когда они встречались? И где? Нет, этого не может быть, я обманулась: видимо, вчера вечером они увиделись впервые, наверно, какая-то другая — предмет его воздыханий, и если это правда, я не так несчастна, как предполагала; если моя подруга Матильда тут ни при чем, то… Но как же так? Неужто я унижусь до того, что буду искать любви человека, который так грубо, без всякой к тому необходимости, известил меня о своем безразличии ко мне? И в какой момент к тому же?! Когда общепринятая учтивость требовала любезных слов! Я пойду к моей дорогой Матильде, и она поддержит меня в этой приличествующей моему полу гордости… Мужчины коварны… Я посоветуюсь с ней о постриге: она обрадуется, увидев меня в таком умонастроении, и я скажу ей, что больше не восстаю против ее желания уйти в монастырь».

С такими мыслями Изабелла направилась к Матильде, решив открыть подруге свое сердце. Матильду она застала уже одетой; девушка сидела в задумчивости, склонив голову на руку. Грустный вид Матильды, столь соответствующий тому состоянию, в котором находилась и сама Изабелла, вновь оживил ее подозрения, и у нее сразу пропало желание откровенно говорить с подругой. При встрече обе покраснели, будучи слишком неопытными, чтобы умело скрывать свои чувства. После обмена несколькими незначительными вопросами и ответами Матильда спросила Изабеллу о причине ее побега. Изабелла уже почти позабыла о страсти Манфреда к ней — настолько она была поглощена страстью, охватившей ее самое, — и решила, что Матильда имеет в виду ее последний побег из монастыря, который привел к событиям минувшего вечера; поэтому в ответ она сказала:

— Мартелли пришел в монастырь с известием, что ваша матушка умерла…

— О! — воскликнула, перебивая ее, Матильда. — Бьянка объяснила мне эту ошибку. Увидев меня в обмороке, она закричала: «Госпожа скончалась!» — а Мартелли, пришедший в замок за обычной милостыней, не разобрав хорошенько…

— А отчего вы упали в обморок? — спросила Изабелла, пропустив мимо ушей все остальное.

Матильда покраснела и ответила заикаясь:

— Мой отец… Он осудил преступника…

— Какого преступника? — с живостью спросила Изабелла.

— Одного молодого человека… — ответила Матильда. — Я полагаю… мне кажется, это был тот самый молодой человек, который…

— Как? Теодор? — воскликнула Изабелла.

— Да, — подтвердила Матильда. — Я никогда не видала его до этого; не знаю, чем оскорбил он моего отца… Но коль скоро он оказал услугу вам, я рада, что князь простил его.

— Мне? — переспросила Изабелла. — По-вашему, это значило оказать мне услугу — ранить моего отца, да так, что он едва не расстался с жизнью? Хотя счастье узнать своего родителя было даровано мне только вчера, я надеюсь, вы не считаете меня настолько чуждой дочерним чувствам, чтобы допустить, что я могу не возмущаться дерзостью этого самонадеянного юноши и способна питать чувство, хоть отдаленно похожее на любовь, к человеку, осмелившемуся поднять руку на того, кто породил меня на свет. Нет, Матильда, сердце мое питает отвращение к нему, и если вы по-прежнему верны дружбе, связывающей нас сызмала, дружбе, коей вы клялись никогда не изменять, то и вы будете ненавидеть человека, едва не сделавшего меня несчастной навсегда.

Матильда, опустив голову, отвечала:

— Я надеюсь, что моя дорогая Изабелла не сомневается в дружбе своей Матильды: до вчерашнего дня я никогда не видела этого юноши; я его почти не знаю; но раз лекари заключили, что жизнь вашего отца вне опасности, вам не следовало бы столь немилосердно преследовать своей злобой молодого человека, который — я убеждена в этом — не знал, что маркиз находится с вами в родстве.

— Вы что-то уж слишком горячо вступаетесь за него, — сказала Изабелла, — особенно, если принять во внимание, что вы его так мало знаете! Если я не ошибаюсь, он относится к вам так же милостиво.

— Что вы имеете в виду? — спросила Матильда.

— Ничего, — ответила Изабелла, уже раскаиваясь, что позволила себе намекнуть Матильде на чувства Теодора к ней. — А теперь скажите мне, продолжала она, меняя предмет разговора, — почему Манфред принял Теодора за привидение?

— О, боже, — сказала Матильда, — разве вы не заметили удивительного сходства между ним и портретом Альфонсо в галерее? Я указала на это Бьянке еще до того, как увидела его в доспехах, но когда на нем шлем, он похож на портрет как две капли воды.

— Я не очень-то рассматриваю портреты, — отозвалась Изабелла, — и уж тем более не изучала черт этого молодого человека так старательно, как это, по-видимому, делали вы… Ах, Матильда! Ваше сердце в опасности — разрешите же мне по-дружески предостеречь вас: он признался мне, что влюблен; не может быть, чтобы он был влюблен в вас, ибо только вчера он встретился с вами впервые в жизни — ведь это так, не правда ли?

— Конечно, так, — ответила Матильда, — но какие мои слова позволили моей дорогой Изабелле заключить, что… — тут она остановилась, но затем продолжала: — Ведь он сперва увидел вас, и я, зная, сколь мало я привлекательна, далека от тщеславной мысли, что могла пленить сердце, уже отданное вам, — будьте же счастливы, Изабелла, какова бы ни была судьба Матильды!

— Мой дорогой друг! — воскликнула Изабелла, честное сердце которой не могло противиться доброму порыву. — Вами, именно вами восхищается Теодор; я это видела, я убеждена в этом; и мысль о моем собственном счастье никогда не заставит меня помешать вашему.

Неподдельная искренность Изабеллы исторгла слезы из глаз Матильды; и ревность, вызвавшая на некоторое время охлаждение между обеими прелестными девушками, уступила место естественным для них прямодушию и чистосердечности. Каждая призналась другой в том впечатлении, которое произвел на нее Теодор; и за этими признаниями последовала борьба великодуший, в которой каждая из подруг настойчиво уступала другой первенство в притязаниях на того, кто был дорог им обеим. Наконец, гордость и добродетель напомнили Изабелле, что Теодор едва ли не в прямых выражениях отдал предпочтение ее сопернице; это заставило ее подавить в себе нежные чувства и отказаться ради подруги от предмета своей мечты.

Во время этого состязания в дружеских чувствах в горницу Матильды вошла Ипполита.

— Дорогая, — обратилась она к Изабелле, — вы так любите Матильду и так близко принимаете к сердцу все, что касается нашего несчастного дома, что я не могу вести с моей дочерью секретные разговоры, которые вам не подобало бы слышать.

Изабелла и Матильда, обеспокоенные этим началом, насторожились.

— Знайте же, моя милая, — продолжала Ипполита, — и ты также знай, моя дорогая Матильда, что эти два зловещих дня убедили меня в том, что господь определил скипетру князей Отранто перейти от Манфреда к маркизу Фредерику, и меня, быть может, свыше осенила мысль предотвратить нашу окончательную гибель посредством союза обоих соперничающих домов. Имея в виду эту цель, я сочла уместным, чтобы мой супруг Манфред предложил маркизу Фредерику, вашему отцу, выдать за него мою дорогую, горячо любимую дочь.

— Меня выдать за маркиза Фредерика! — вскричала Матильда. — Боже милостивый! Высокочтимая моя матушка! — И вы уже оповестили о ваших мыслях отца?

— Да, — ответила Ипполита, — он благосклонно выслушал мой совет и отправился к Фредерику изложить ему это предложение.

— О, несчастная государыня! — вскричала Изабелла. — Что вы сделали! Какую непоправимую беду навлекает ваша неосторожная доброта на вас самое, на меня и на Матильду!

— Я навлекаю беду на вас и на мое дитя? — удивленно повторила Ипполита. — Что это значит?

— Увы! — воскликнула Изабелла. — Чистота вашего собственного сердца мешает вам видеть развращенность других людей. Манфред, ваш супруг, этот нечестивец…

— Остановитесь! — сказала Ипполита. — Вы не должны в моем присутствии говорить без уважения о Манфреде: он мой супруг и повелитель, и…

— Недолго он будет оставаться таковым, если сумеет осуществить свои порочные намерения, — вскричала Изабелла.

— Меня изумляют эти речи, — сказала Ипполита. — У вас горячий нрав, Изабелла, но до сих пор еще никогда вы не утрачивали должной сдержанности. Какой поступок Манфреда позволяет вам говорить о нем так, как если бы он был убийцей, преступником?

— Добродетельная и чересчур доверчивая государыня! — отвечала Изабелла. — Он не хочет лишать тебя жизни, но хочет освободиться от тебя! Развестись с тобой!

— Развестись со мной! — Развестись с моей матерью! — разом воскликнули Ипполита и Матильда.

— Да, — сказала Изабелла, — ив довершение своего преступления он замышляет… Я не могу выговорить это!

— Что может еще превзойти сказанное тобою? — молвила Матильда.

Ипполита молчала, онемев от горя. Вспоминая недавние двусмысленные речи Манфреда, она убеждалась, что все, услышанное ею, — правда.

— Достойнейшая, дорогая госпожа моя! Государыня! Матушка! — восклицала Изабелла, бросившись в порыве внезапно нахлынувшего чувства к ногам Ипполиты. — Верьте мне, клянусь вам, я скорее приму тысячу смертей, нежели уступлю столь гнусному…

— О, это уже чересчур! — вскричала Ипполита. — Одно преступление влечет за собой другие! Встаньте, дорогая Изабелла, я не сомневаюсь в вашей добродетели. О, Матильда, этот удар слишком тяжел для тебя! Не плачь, дитя мое! И — прошу тебя — не ропщи. Помни, что он все же твой отец!

— Но вы моя мать, — с жаром сказала Матильда. — И вы добродетельны, вы безупречны! Как же, как же мне не сетовать?

— Ты не должна сетовать, — сказала Ипполита. — Полно же, все еще обернется к лучшему. Манфред, впав в отчаяние из-за гибели твоего брата, сам не знал, что говорит. Может быть, Изабелла неверно поняла его: у него ведь доброе сердце… И к тому же, дитя мое, ты знаешь еще не все! Нас подстерегает рок: десница провидения занесена над нами… О, если бы я могла спасти тебя от грозящего нашему дому крушения! Да, — продолжала она несколько более спокойно, — быть может, пожертвовав собой, я смогу отвратить несчастье от всех вас… Я пойду и скажу, что согласна на развод — мне безразлично, что станется со мной. Я удалюсь в соседний монастырь и проведу остаток дней моих в слезах и молитвах за свое дитя и… за князя!

— Вы слишком хороши для этого мира, — сказала Изабелла, — а Манфред ужасен… Но не думайте, госпожа моя, что ваша слабость может поколебать мою решимость. Я даю клятву, — внемлите же ей, ангелы на небесах…

— Остановись, заклинаю тебя! — вскричала Ипполита. — Помни, что ты не можешь распоряжаться собою: у тебя есть отец…

— Мой отец настолько благочестив, настолько благороден, — перебила ее Изабелла, — что никогда не прикажет мне совершить нечестивое деяние. А если бы он даже и вознамерился приказать, может ли отец заставить дочь поступить низко и подло? Я была помолвлена с сыном князя: могу ли я выйти замуж за отца моего жениха? Нет, государыня моя, нет! Никакая сила не приневолит меня разделить ложе этого мерзкого человека. Он мне ненавистен и отвратителен! Божеские и человеческие законы запрещают… И неужели я могла бы забыть мою дорогую подругу, мою Матильду, и ранить ее нежную душу, причинив зло ее матери, которую она так обожает, — моей собственной матери, — ибо я никогда не знала другой?

— О, она мать нам обеим! — вскричала Матильда. — Как бы мы ни любили, ни обожали ее, этого всегда будет мало!

— Мои дорогие дети, — сказала растроганная Ипполита. — Ваша любовь покоряет меня, но я не могу отступать от того, что нахожу справедливым. Мы не вправе сами выбирать пути: господь бог, наши отцы, наши мужья — вот кто призван определять их за нас. Ждите же терпеливо, пока вам не сообщат решение Манфреда и Фредерика. Если маркиз согласится принять руку Матильды, я уверена, что она охотно подчинится родительскому усмотрению. Может быть, господь поможет нам и отвратит от нас остальное. Но что с тобой, дитя мое? воскликнула она, ибо в этот момент Матильда без слов рухнула к ее ногам, проливая горючие слезы.

— Нет, не отвечай, дочь моя! — сказала Ипполита. — Мне не должно слышать ни одного слова, перечащего воле твоего отца.

— О, не сомневайтесь в моем послушании, в горьком моем послушании ему и вам. Но могу ли я, когда на меня изливается такая любовь, такая безграничная доброта, скрывать от лучшей из матерей свои чувства?

— Подумайте, что вы хотите сказать, Матильда? — перебила ее Изабелла, задрожав. — Возьмите себя в руки!

— Нет, Изабелла, — отвечала та, — я была бы недостойной дочерью такой несравненной матери, если бы скрывала в тайниках своей Души чувство, которого она не благословила. Увы, я уже оскорбила ее: я позволила страсти закрасться в мое сердце и не призналась ей в этом, но сейчас я отрекаюсь от этого недозволенного чувства и даю обет господу и матери моей…

— Дитя мое, дитя мое! — воскликнула Ипполита. — Что за слова ты говоришь? Какие новые беды уготовила нам судьба? Ты, ты… влюблена? В это грозное для всех нас время…

— О, я сознаю свою вину, — промолвила Матильда, — я отвратительна самой себе, ибо причиняю боль родной матери. Она для меня дороже всего на свете… О, я никогда, никогда не взгляну на него снова!

— Изабелла, — сказала Ипполита, — вы посвящены в эту тайну, и что бы ни пришлось мне узнать сейчас — говорите!

— Как! — воскликнула Матильда. — Неужели я так попрала любовь матери, что она не хочет даже позволить мне самой рассказать, в чем я повинна. О, несчастная, несчастная Матильда!

— Вы слишком жестоки! — сказала Изабелла Ипполите. — Как можете вы видеть страдания этой добродетельной души и не сочувствовать им?

— Я ли не жалею свое дитя! — воскликнула Ипполита, заключая Матильду в объятия. — Я знаю, что она добра душой, исполнена благонравия, любви к ближним и чувства долга. Я охотно прощаю тебя, дорогая дочь, единственная моя надежда!

Тут девушки рассказали Ипполите об их обоюдной склонности к Теодору и о решении Изабеллы уступить его Матильде. Ипполита пожурила их за неблагоразумие и растолковала, насколько невероятно, чтобы отец любой из них согласился отдать свою наследницу за бедняка, хотя бы и благородного происхождения. Она несколько утешилась, узнав, что обе влюблены еще совсем недавно и что до сих пор у Теодора, скорей всего, не было оснований подозревать в этом ни ту, ни другую. Однако она строго наказала обеим избегать встреч и разговоров с ним. Матильда с жаром обещала неукоснительно выполнять распоряжение матери, но Изабелла, тешившая себя мыслью, что она хочет только одного — устроить брак своей подруги с Теодором, не могла твердо решиться избегать юношу и не сказала ничего.

— Я отправлюсь сейчас в монастырь, — сказала Ипполита, — и попрошу отслужить лишнюю обедню во избавление наше от всех этих бед.

— О матушка, — воскликнула Матильда. — Вы хотите покинуть нас, хотите укрыться в святом убежище и позволить тем самым отцу осуществить свои пагубные намерения. Горе нам! На коленях умоляю вас не делать этого… Ужели вы оставите меня, чтобы я стала добычей Фредерика? Лучше я последую за вами в монастырь…

— Успокойся, дитя мое, — ответила Ипполита. — Я сейчас же вернусь. Я никогда не покину тебя — разве что мне дано будет убедиться, что такова божья воля и что это послужит тебе же на пользу.

— Не обманывайте меня, — сказала Матильда. — Я не выйду за Фредерика, пока вы не прикажете мне. Увы! Что будет со мной?

— К чему эти возгласы? — удивилась Ипполита. — Я же обещала тебе вернуться…

— Ах, матушка! — воскликнула Матильда. — Останьтесь и спасите меня от меня самой. Тень неудовольствия на вашем лице больше значит для меня, нежели вся суровость отца. Я отдала свое сердце, и вы одна можете заставить меня взять его обратно.

— Не продолжай, — остановила ее Ипполита. — Ты не должна выказывать слабость, Матильда.

— Я могу отказаться от Теодора, — сказала та, — но неужели я должна выйти замуж за другого? Позвольте мне сопровождать вас к алтарю и навсегда затвориться от мира!

— Судьба твоя зависит от воли отца, — повторила Ипполита. — Моя мягкость в отношении тебя причинила лишь зло, если благодаря ей ты разучилась понимать, что обязана почитать отца превыше всего. Прощай, дочь моя, я ухожу молиться за тебя.

На самом деле главная цель Ипполиты состояла в том, чтобы посоветоваться с Джеромом, не может ли она с чистой совестью согласиться на развод. Она в прошлом нередко побуждала Манфреда отречься от княжества, владение которым всегда тяготило ее чувствительную душу. Вследствие этих тревог ее совести мысль о том, чтобы навеки разлучиться с Манфредом, страшила Ипполиту менее, чем могла бы страшить при других обстоятельствах.

Накануне вечером, перед тем как покинуть замок, Джером строго потребовал у Теодора ответа, почему тот объявил его перед Манфредом причастным к своему побегу. Теодор признался, что сделал это умышленно, дабы отвести подозрение Манфреда от Матильды, и добавил, что считал всеобщее уважение к Джерому как к человеку праведной и благочестивой жизни надежной его защитой от гнева тирана. Джером весьма огорчился, узнав, что его сын питает склонность к дочери князя; расставаясь с Теодором на ночь, он обещал утром изложить ему важные соображения, настоятельно требующие, чтобы он поборол свою страсть. Теодор, подобно Изабелле, слишком недавно узнал родительскую власть, чтобы покорно подчиняться решениям отца, подавляя порывы своего сердца. Его не очень занимала мысль о том, какие соображения имеет в виду Джером, а исходить из них в своем поведении он и вовсе не был расположен. Чары прелестной Матильды наложили на его душу более глубокую печать, нежели сыновние чувства. Всю ночь он предавался любовным грезам; и лишь после заутрени, да и то не сразу, вспомнил, что монах велел ему прийти к гробнице Альфонсо.

Когда он наконец предстал перед Джеромом, тот сказал ему:

— Молодой человек, мне не по душе такая медлительность. Ужели ты сразу же хочешь показать, сколь мало значат для тебя повеления отца?

Теодор стал неловко извиняться и объяснил свой несвоевременный приход тем, что проснулся позже, чем следовало.

— И чей же образ являлся тебе во сне? — суровым тоном спросил монах.

Лицо Теодора залилось краской.

— Слушай, безрассудный юноша, — продолжал монах, — этому быть не должно; вырви с корнем из своей груди эту преступную страсть.

— Преступную страсть? — вскричал Теодор. — Может ли преступление сопутствовать невинной красоте и добродетельной скромности?

— Грешно, — ответил монах, — любить тех, кого небо обрекло на гибель. Потомство тиранов должно быть стерто с лица земли до третьего и четвертого колена.

— Ужели господь карает невинных за деяния преступных? — воскликнул Теодор. — У прекрасной Матильды довольно добродетелей…

— Для того чтобы погубить тебя, — прервал его монах. — Ты уже успел забыть, что свирепый тиран Манфред дважды приговаривал тебя к смерти?

— Я помню это, отец, — ответил Теодор, — но я также не забыл, что милосердие его дочери вызволило меня из его рук. Я могу забывать обиды, но не благодеяния.

— Обиды, нанесенные тебе родом Манфреда, превосходят все, что ты можешь себе представить, — сказал монах. — Не отвечай, но взгляни благоговейно на это изображение. Под этим монументом покоится прах Альфонсо Доброго, государя, наделенного всеми добродетелями, отца своего народа, гордости рода человеческого! Преклони колени, строптивый юноша, и внемли ужасному рассказу, который поведает тебе отец. Рассказ этот погасит все чувства в душе твоей и оставит в ней одну лишь священную жажду мщения. Альфонсо! Понесший тяжкую обиду государь! Пусть твоя неотмщенная тень, витающая среди воздушных струй, остановится над нами и тоже горестно внемлет тому, что мои дрожащие уста… Но что там? Кто идет сюда?

— Несчастнейшая из женщин, — отозвалась Ипполита, подходя к алтарю. Отец мой, располагаете ли вы сейчас временем для меня? Но почему здесь этот юноша и зачем он стоит на коленях? Отчего на ваших лицах написан такой ужас? Почему у этой почтенной гробницы… О, боже! Вам явилось нечто…?

— Мы возносили моления господу, — в некотором замешательстве ответил монах, — о прекращении бед этого несчастного княжества. Присоединитесь к нам, госпожа Ипполита! Ваша безупречно чистая душа может вымолить у бога разрешение от приговора, который, как о том ясно говорят знамения этих дней, произнесен над вашим домом.

— Я горячо молюсь о том, чтобы господь отвратил от нас свой гнев, сказала благочестивая Ипполита. — Вы знаете, что главной заботой моей жизни было вымолить господне благословение для моего супруга и моих ни в чем не повинных детей. Одного из них, увы, я уже лишилась; захочет ли теперь господь внять моей мольбе о бедной моей Матильде? Заступитесь за нее перед богом, отец!

— Кто не захотел бы от всего сердца благословить ее? — с жаром воскликнул Теодор.

— Молчи, невоздержанный юноша, — сказал Джером. — А вы, добрая государыня, не спорьте с вышними силами! Господь дает, господь отнимает. Благословите его святое имя и смиритесь перед его решениями.

— Я смиряюсь безропотно, — ответила Ипполита. — Но неужели господь не пощадит ту, кто является моим единственным утешением? Ужели Матильда тоже должна погибнуть? Ах, отец мой, я пришла для того, чтобы… Но отошлите вашего сына… Никто, кроме вас, не должен слышать то, что я хочу сказать…

— Да снизойдет господь ко всем вашим мольбам, достойнейшая государыня, — сказал Теодор уходя. Джером нахмурился, услышав эти слова.

Ипполита рассказала монаху о возникшем у нее и сообщенном ею Манфреду замысле, как и о том, что князь отправился к Фредерику предложить ему руку Матильды. Джером не мог скрыть досады, которую вызвал у него предпринятый Ипполитой шаг, но попытался объяснить ее малой вероятностью того, чтобы Фредерик, ближайший по крови родственник Альфонсо, явившийся потребовать свое наследство, пошел на союз с узурпатором принадлежащих ему прав. Но изумлению Джерома поистине не было предела, когда Ипполита поведала ему о своей готовности принять развод и спросила, будет ли ее согласие сообразно с законами церкви. Просьба Ипполиты дать ей совет позволила монаху, умолчав о том, как мерзка ему мысль о предполагаемом браке Манфреда с Изабеллой, расписать княгине самыми мрачными красками всю греховность ее согласия на развод, предречь ей божью кару в том случае, если она уступит Манфреду, и строжайшим образом наказать ей, чтобы она с негодованием и возмущением отвергла подобное предложение, в каком бы виде оно ни было сделано.

Тем временем Манфред успел сообщить свой план Фредерику и сказал, что недурно бы сыграть сразу две свадьбы. Переменчивый маркиз, на которого произвела глубокое впечатление красота Матильды, выказал живой интерес к предложению Манфреда. Он забыл свою вражду с ним с тем большей легкостью, что едва ли мог рассчитывать силой низвергнуть его с княжеского престола; и, подумав, что от брака его дочери с тираном, может быть, еще и не будет потомства, решил, что, женясь на Матильде, он надежнее обеспечит себе права наследования. Он почти не противился уговорам Манфреда и только ради соблюдения приличий поставил условием согласие Ипполиты на развод. Манфред взял это на себя. Окрыленный успехом и горя желанием приблизить брак, который сулил ему надежду на продолжение рода, он устремился в покои своей жены с твердым намерением добиться ее покорности. Узнав, что она отправилась в монастырь, он вознегодовал. Нечистая совесть внушила ему подозрение, что Изабелла успела сообщить Ипполите о его замысле. Он подумал, не ради того ли пошла она сейчас в монастырь, чтобы остаться там до тех пор, пока не сможет представить непреодолимые препятствия к их разводу. Обычное недоверие, которое он испытывал к Джерому, вызвало у него опасение, что именно монах уговорил Ипполиту укрыться в этом святом месте, чтобы помешать осуществлению планов ее супруга. Горя желанием поскорее раскрыть эти козни и помешать их успеху, Манфред поспешил в монастырь и появился там как раз в тот момент, когда монах горячо уговаривал Ипполиту ни в коем случае не соглашаться на развод.

— Сударыня, — сказал Манфред. — Какое дело привело вас сюда? Почему вы не дождались моего возвращения от маркиза?

— Я пришла испросить божьего благословения вашим переговорам, отвечала Ипполита.

— Мои переговоры не нуждаются во вмешательстве монаха, — заявил Манфред. — И неужели из всех живущих на свете людей вы не могли найти никого другого, с кем вам было бы приятно собеседовать, кроме этого седого предателя?

— Нечестивый государь! — воскликнул Джером. — Неужели ты пришел сюда к алтарю для того, чтобы оскорблять служителей алтаря? Но твои богопротивные замыслы раскрыты, Манфред. Господь бог и эта добродетельная госпожа знают о них — напрасно ты хмуришься, князь! Церковь презирает твои угрозы. Ее громы заглушат взрывы твоего гнева. Продолжай, продолжай упрямо стремиться к своей гнусной цели — разводу, но знай, что скоро церковь произнесет свой приговор, и я с этого самого места обрушу ее проклятие на твою голову.

— Дерзкий бунтовщик! — вскричал Манфред, пытаясь скрыть страх, которым наполнили его душу слова монаха. — Ты осмеливаешься грозить своему законному государю?

— Ты не законный государь, — ответил Джером. — И ты вообще не князь! Иди и обсуждай свои притязания с Фредериком, а когда вы кончите…

— Мы уже кончили, — прервал его Манфред. — Фредерик согласен жениться на Матильде и отказывается от своих притязаний, сохраняя за собой право наследования лишь в том случае, если у меня не будет потомства мужского пола.

Когда он произносил эти слова, три капли крови упали из носа статуи Альфонсо. Манфред побледнел, а княгиня пала на колени.

— Смотри! — вскричал монах. — Видишь ты это чудесное знамение, гласящее, что кровь Альфонсо никогда не смешается с кровью Манфреда?

— Высокочтимый супруг мой! — промолвила Ипполита. — Смиримся перед господом. Не подумайте, что неизменно послушная жена ваша восстает против вашей власти. У меня нет своей воли, отличной от воли моего супруга и церкви. Обратимся же к этому высокому суду. Не от нас зависит разорвать узы, которыми мы соединены. Если церковь одобрит расторжение нашего брака, да будет так — мне ведь осталось жить немного лет, и они все равно уже будут омрачены горем. Где же лучше влачить их, как не у подножья этого алтаря, в молитвах о вашем и Матильды благополучии?

— Но вы не останетесь здесь до тех пор, — сказал Манфред. — Вы возвратитесь со мной в замок, и там я поразмыслю о шагах, которые надлежит предпринять для развода, а этот вмешивающийся не в свое дело монах туда не пойдет; мой гостеприимный дом отныне навсегда закрыт для этого предателя. Что же касается отпрыска вашего преподобия, — продолжал он, — я изгоняю его из моих владений. Он, я полагаю, не является неприкосновенным лицом и не находится под защитой церкви. Кто бы ни женился на Изабелле, это во всяком случае не будет наглый выскочка, новоявленный сынок святого отца Фальконары.

— Наглые выскочки, — ответил монах, — это те, кто захватывает троны законных государей, но они увядают, как трава, и исчезают, не оставляя после себя следов.

Бросив на монаха презрительный взгляд, Манфред направился к выходу, уводя с собой Ипполиту, и у дверей церкви потихоньку велел одному из своих людей спрятаться поблизости от монастыря и немедленно доставить ему известие, если здесь появится кто-нибудь из замка.

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.027 сек.)