Художественный мир романа М. Булгакова «Белая гвардия» и русский религиозно-философский ренессанс

Историософия «Белой гвардии» соотнесена в этой главе с «великой традицией исторического знания» (К. Ясперс), а также обращена к философским ориентирам, которые появились в русской и западноевропейской философской мысли в начале XX века.

Атмосфера русского религиозно-философского ренессанс; в значительной степени воспитала Михаила Булгакова, сформировала его «образ мышления». Здесь истоки философских основ романа и ключ к пониманию Автора романа и как повествователя, и как создателя «авторского образа» (М. Бахтин). Автора, наделённого отныне такими духовными полномочиями, которые могут быть сравнимы с миссией пророков Ветхого Завета или святых в период средневековья. Такова природа булгаковского мастера, а ещё раньше — автора первого «автобиографического романа».

Безусловный духовный авторитет для русского духовного возрождения — Достоевский — с его защитой мистической этики, живым ощущением Бога, Достоевский, и прямо наследуемый Булгаковым (идея трансцедентной духовности человека), и опосредованно, через идеи всечеловеческого братства В. С. Соловьёва, его концепцию женской спасающей любви. М. Булгаков не разделяет ни «литургии по мужику» Достоевского и русской литературы в целом, ни оптимизма писателя в оценке «почвы». «Упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране», Турбины Булгакова в ответ на Верховенских Достоевского — одна из граней типологического исследования Булгаков — Достоевский. Здесь, в поиске духовной опоры для будущего России, они — антиподы. С другой стороны, совершенно ясно, что живое ощущение Бога, столь дорогое для Достоевского, составляющее суть его мистической этики, так же важно и для мироощущения автора «Белой гвардии», но для Булгакова это скорее «свободная теургия», «культ провиденциальных людей»: благоговейное отношение человека к культурной памяти его народа, культ, который не умаляет «религии единого Отца небесного, но даёт ей определённость и реальность» (В. С. Соловьёв).

Философские основы романа М. Булгакова «Белая гвардия» актуализируют прямые связи В. С. Соловьёв — М. А. Булгаков, открывая воплощённую в романе теорию В. С. Соловьёва о триединстве мира земного, библейского и космического, у истоков которой философские поиски Г. С. Сковороды. Три мира (космический, макрокосм, с его видимыми и невидимыми сторонами; мир земной — Город в 1918-1919 году — и мир символический, библейский — мир Апокалипсиса) соединяются в повествовании романа Булгакова «Белая гвардия». Написанный свидетелем и участником событий 1918-1919 года, роман «Белая гвардия» воплотил идею-мечту о «всеединстве» в картине сна Алексея Турбина («братание в раю»), в видении деревушки Малые Чугры, возникающем во сне часового бронепоезда «Пролетарий».

Связь «Белой гвардии» с последней Книгой Нового Завета — Апокалипсисом Иоанна Патмосского — открывает богатый мир апокалипсических реминисценций, лейтмотивов, аллюзий, мотивированных темой Гибели Мира и Города, а также темой нового неба и новой земли. Писатель делает акцент на идее неоплаченной крови, страданиях и жертвах праведников, заложников в тех, кто делает этот «кровавый замес». Тема Страшного Суда —) это справедливое возмездие гетмановскому городу, но это и всеобщая трагедия, в которой погибают «мальчики кровавые» или такие праведники, как Най-Турс. Апокалипсис Булгакова — это историческая катастрофа России.

Библейский источник — «Откровение Иоанна» — играет в повествовании романа «Белая гвардия» роль метатекста (Б. Гаспаров), призванного осветить события гражданской войны, происходящие в романе, светом мировой истории. Идея «сосуществования времён» позволяет писателю объединить оба замысла — создать роман о суде над миром и человеком и возвестить новое откровение о мире и человеке, связанное в финале романа с развитием образа Ивана Русакова (но не сводимое только к нему) — его воскресением к новой жизни и переживанием мира во всей мистической глубине. Творческое призвание человека — «антроподицея» в контексте русской философии «серебряного века» как высшее духовное предназначение человеческого бытия на земле — получает своё блестящее воплощение в «авторском образе» — тайнозрителя, мастера, созерцателя высших связей, «пророка» в пушкинском значении этого слова, в «свободной теургии» булгаковских «провиденциальных людей» — Дома Турбиных, переживающих свою глубинную — духовную связь с историей и культурой России; в мире снов, отражающих важнейшие идеи автора о «всечеловечестве». Типологические связи художественного мира романа с русским религиозно-философским возрождением определяют «художественную философию» романа. Идея триединства мира — земного, космического и библейского — апокалипсическое переживание человеческого бытия в его мистической глубине и преображении как развитие идеи Достоевского о трансцендентной духовности человека, его формулы «мистической этики», актуализированные духовными поисками «серебряного века», своеобразие Автора как «тайнозрителя высших связей» — придают «художественной философии» «Белой гвардии» целостность и неповторимость. В контексте типологических связей ярче выступает своеобразие булгаковского замысла, впервые связавшего «живое ощущение Бога» с культом «провиденциальных людей», «свободной теургией», обращённой к духовной истории и культуре, к русской интеллигенции, наделённой Автором особой духовной миссией — сохранение культурной памяти, преемственной связи, идущей через «коридор тысячелетий».

Всякое новаторское искусство не может не выражать нового мироощущения. Сравнение традиционного для русской литературы пространственного и временного сдвига в художественном тексте с целью углубления его философского звучания (перевод бытового плана в общезначимый культурологический контекст) и «сосуществование времен» в художественном мире Булгакова подчёркивают принципиальное своеобразие Булгакова-писателя, в художественном мире которого традиционный для литературы приём получает автономное существование, вырастает до философской основы романа. В художественном пространстве «Белой гвардии» соединяются феноменологический и онтологический планы развития и познания человечества. Подобный синтез является результатом нового исторического сознания, «нового средневековья» России, где наряду с художественными произведениями М. Булгакова могут быть поставлены поэтические шедевры его современника — Осипа Мандельштама. Художественный опыт О. Мандельштама и его литературно-критические статьи («Разговор о Данте» и «Слово и культура») — блестящий пример исследования и воплощения акмеистической интертекстуальности. Личная судьба Булгакова и Мандельштама стремится стать частью «сакрального текста». В поэзии Мандельштама века раздвигаются как театральные декорации без всякой логической связи и «подготовки» читателя — как бы внутри образа лирического героя, совмещающего в себе прошлое, настоящее и будущее, отражая в «миниатюре» способы романного повествования М. Булгакова. Есть внутренняя типологическая близость между метафорой в поэтическом тексте О. Мандельштама и «метатекстом» в романе М. Булгакова: можно было бы говорить о функциональном сходстве в использовании «одинакового» художественного приёма, если бы это было традиционное средство создания поэтической, художественной выразительности. В данном случае «метафора» Мандельштама и «метатекст» в романном повествовании Булгакова — проекция художественной философии поэта и писателя, основа авторского видения мира, воплощающего единство и «сосуществование времён».

Поиск по сайту: