Отлучение от президента

Все идет не так, как мне хотелось бы. Джоан держится молодцом, а я боюсь за детей. Трудно, когда твоего отца выставляют на посмешище.

Из дневника. 7 июля 1991 года

После случая с оладьей все изменилось. Президент перестал мне звонить. Во время полета в Омаху на моем месте сидел Фетлок. Я не смирился и отбил свое место, однако это была пиррова победа. Помощники Ллеланда не разговаривали со мной до самого возвращения домой. Из-за этого у меня возникло ощущение, что я вел себя как капризный ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Пока мы летели, поступило несколько телеграмм о положении на Бермудах. Когда я попросил, чтобы их показали мне, то оказалось, меня лишили соответствующего доступа к секретным материалам. Я взвился и сказал, что как член высшего руководства не могу быть отлучен от важных сообщений.

– А что если президенту потребуется мое мнение на сей счет? – спросил я у Ллеланда.

Его улыбка мне не понравилась.

– Ну, из-за этого не стоит беспокоиться.

Фили тоже был исключен из «команды», и ему это тоже не нравилось.

Я решил, что надо добиться ясности. Когда мы возвратились в Вашингтон, я позвонил Бетти Сью Сковилль, личной секретарше президента, и попросил ее записать меня на прием к нему.

Через три часа я позвонил еще раз. Бетти ответила, что президент спросил: «А в чем, собственно, дело?» Такого еще не случалось. Я взорвался: «Дело в здоровье республики!» Я был не прав, но так уж получилось.

Удивившись, Бетти обещала перезвонить. На другой день она нашла меня и сообщила, что у президента есть «окошко» в расписании.

– Отлично.

– Между тремя тридцатью пятью и тремя сорока.

Пять минут? Чудовищно! Я, который проводил много часов в Овальном кабинете, обсуждая с главнокомандующим насущные проблемы, теперь ограничен пятью минутами.

Президент поздоровался со мной довольно тепло, однако в его поведении ощущалась рассеянность, которую я не сразу распознал.

– Ну, Герб, вы хотели меня видеть.

Я спросил, все ли у него в порядке. Он отвел глаза.

– Сейчас тяжелое время, трудно концентрировать внимание.

Я спросил, принимает ли он комплекс биодобавок. И тут он стал терять терпение.

– Необходимо уменьшить количество внутренних контактов. На меня наваливают кучу мелких проблем. Слишком много подробностей. Не надо было вовлекать меня в проблемы с джакузи. Это не мое дело.

Когда-то я показал ему несколько брошюр с моделями джакузи, чтобы узнать, какая ему больше нравится.

– Теперь все будет идти через Ллеланда, – сказал он.

Показалось, будто мне на грудь навалили сразу несколько телефонных справочников. Стало трудно дышать. Президент продолжал, не глядя мне в глаза:

– Это временно. Наверное. И, Герб, это никак не связано с вашей работой. Вы отлично справляетесь. Правда, отлично справляетесь.

Для меня его слова звучали так, будто он говорил об увольнении.

– Герб, – сказал президент, – мы недавно думали…

Мы?

– Не могли бы вы пока перебраться в Восточное крыло? Джесси будет в восторге. Вы ведь отлично ладите.

Восточное крыло. Царство первой леди.

– Пока?

– Ну, конечно. Пока она не найдет нового управляющего. Торндайк не слишком хорошо справлялся.

– Да, – подтвердил я. – Не слишком.

– Герб, она очень высоко вас ценит. Собственно, мне незачем даже говорить вам об этом.

Зачем же он тогда говорит? Я подумал, что лучше спросить в лоб:

– А официально я, конечно же, остаюсь тут… в Западном крыле?

– Ну, да.

Особой уверенности в его голосе я не услышал.

Потом он заговорил о «несовместимости» в Западном крыле.

– Герб, я не очень приветствую несовместимость. Думаю, большая часть наших проблем из-за несовместимости.

– Из-за несовместимости? – не понял я.

– Да. Из-за несовместимости.

Я кивнул. Потом покачал головой.

– Нет, не понимаю.

– Все эти трения, – недовольно произнес он, – между вами и управляющим. Это наносит вред институту президентства. В кабинете Рузвельта кидаются едой. Боже, если бы об этом узнали…

– Ах, вы об этом… Чепуха. Никакого ущерба.

– Чиновники высшего уровня кидаются едой в кабинете Рузвельта – и вы называете это чепухой? Вы понимаете историческое значение его кабинета? Ведь это там я подписал законопроекты об инфраструктуре, о переходе на метрическую систему, об образовании.

Чего уж говорить о нобелевском свидетельстве Тедди Рузвельта на каминной полке, мысленно произнес я.

– Это было прекрасно, сэр. И законы отличные.

– Я тоже так думаю, – произнес он, как мне показалось, самодовольно.

– Тем не менее, господин президент, у меня такое чувство, что мистер Ллеланд превратил незначительный эпизод с оладьей в нечто такое, чем он на самом деле не был. – Настал решительный момент. Слишком большой путь прошли мы вместе с президентом. Нельзя было упускать шанс поговорить начистоту. – Если честно, господин президент, я разочарован тем, как легко ему удалось убедить вас в обратном.

Наконец-то он посмотрел мне прямо в глаза. Достучался-таки я до него.

– Герб, нас всех ждет работа. Мое решение касается доступа в этот кабинет. Благодарю вас.

Он взял папку, на которой было написано «совершенно секретно», и сделал вид, будто углубился в чтение. Таким образом он подал мне знак, что разговор окончен. Дверь негромко захлопнулась, а я как будто слышал, как проскрежетали замки и прогремели цепи. Путь назад был отрезан.

А перед дверью ждал своей очереди Фетлок. Фетлок! Мне показалось, что он ухмыляется. Но я взял себя в руки и с невозмутимым видом вернулся в свой кабинет.

Словно в трансе, прошел я мимо Барбары. Потом сел за стол и огляделся по сторонам. Кабинет был маленьким и скромным по сравнению с элегантным Овальным кабинетом. Спокойно, Вадлоу, сказал я себе. Лучше уж отвыкать от пустых стен.

Барбара постучала и просунула внутрь голову.

– Как вы себя чувствуете, мистер Вадлоу? Принести горячей воды?

Я попросил ни с кем меня не соединять.

Поглядел на настольный календарь. Пятое июля 1991 года. Восемьсот девяносто семь дней в администрации.

Сколько еще дней мне осталось! Я не знал. Однако в Западном крыле не иметь доступа к президенту все равно что быть в пустыне без воды.

Сразу после этого наступило худшее время в моей жизни. Когда я добрался домой в тот день, Джоан уже обо всем знала. Я сразу понял это по ее лицу – ей даже не надо было ничего говорить. Обняв меня, она сказала:

– У тебя всегда будет доступ к моему сердцу.

И тут я чуть было не дал волю чувствам.

– Милая… – пролепетал я.

– Ничего не говори, – храбро улыбнулась мне Джоан. – Выпьешь чаю?

– Знаешь, – с отчаянной удалью произнес я, – пожалуй, я и в самом деле выпью чаю.

В последовавшее за этим днем жестокое время Джоан была как надежная скала, хотя ей тоже досталось. В церкви она видела, как перешептываются ее близкие подруги, в супермаркете у себя за спиной она слышала неприятные реплики. Тем не менее, ей не пришлось сидеть в конце стола на посольских обедах. Мы не были «своими» в вашингтонском обществе. Я всегда считал приемы пустой и утомительной тратой времени, которое можно провести, читая хорошую книжку или смотря интересную программу по телевизору.

Джоан была хорошей пионерской закваски, такую не сломаешь. Ее предки проделали долгий путь из Сент-Луиса на Запад, через всю страну, в поисках лучшей доли. Многих из них ждала смерть от рук жестоких краснокожих предков нашего главы исполнительного совета по внутренним делам при президенте.

Когда я думал о страданиях Джоан, кровь вскипала у меня в жилах.

Несладко пришлось и детям.

Герб младший стал угрюмым и замкнутым. Однажды он вернулся домой с подбитым глазом. Сказал, что играл в футбол.

– В футбол? В июле?

В конце концов он признался, что получил синяк в драке. Мальчишки дразнили его из-за моего понижения. Началась потасовка, перешедшая в настоящее побоище.

Досталось и маленькой Джоан. Девочки перестали с ней разговаривать, и она засыпала в слезах.

Трудно смотреть в глаза девятилетнего ребенка и знать, что ты потерял его уважение.

А в офисе тем временем телефон звонил все реже, но даже когда звонил, обычно я слышал в трубке голос министерского работника не первого уровня, спрашивавшего, можно ли использовать ту или иную комнату для пресс-конференции. Больше двух лет от меня зависели высшие чиновники. А теперь мне приходилось контактировать с хозяйственными службами на предмет свободных помещений.

Барбара и служащие Белого дома делали все, чтобы развеселить меня. Уж точно, друзья познаются в беде. У Барбары всегда была наготове горячая вода, а Санборн, управляющий, внимательно следил, чтобы его подчиненные относились ко мне, как к королю, которым я перестал быть. Каждый день в меню были мои любимые мясной рулет и баклажаны.

Победив, Ллеланд вел себя как высокомерный seigneur. А его прилипалы Фетлок и Уитерс получали удовольствие, унижая Ху, которого теперь не допускали на президентские совещания. Когда же Ху потребовал объяснений, ему со смешками ответили, мол, они «стараются упростить процесс принятия решений». Восточный характер очень помог Ху (на Востоке умеют переживать обиды, не показывая вида), однако бедняге пришлось немало пострадать из-за моего отлучения.

У Фетлока был свой любимчик – Фред Скроггинс, управляющий хозяйством Белого дома, – и он послал Ху извещение, в котором безапелляционно указывал на то, что распределение мест на автомобильной стоянке ответственных сотрудников Западного крыла подверглось пересмотру с целью «способствовать удовлетворению требованиям оптимизации размещения автомобилей сотрудников Белого дома».

Такое положение Генри Киссинджер наверняка назвал бы «нетерпимым», то есть в высшей степени обидным. Естественно, это должно было ударить лично по мне.

Я остановился на решении, которое стратеги из Пентагона называют массированным возмездием. Не я начал войну, но я поклялся небесами, что если им нужна война, они ее получат. Меня отлучили от президента, но мое оружие осталось при мне.

Не прошло и часа, как я дал указание Санборну исключить и Фетлока и Уитерса (я улыбался, делая это) из списка ответственных сотрудников. Пусть едят вместе с помощниками всех уровней и сочинителями речей! Человек я в принципе не злой, но если меня довести, тоже могу показать когти.

Я от души посмеялся, представляя их лица, когда Санборн объявит, что их стол, как недостаточно ответственных сотрудников, был переставлен с целью «способствовать удовлетворению требованиям оптимизации размещения».

Когда я рассказал об этом Фили, он несколько повеселел, тем более что только что получил «требование» – так какая-то невежественная скотина из штата управляющего хозяйством скромно назвала внутренние распоряжения – представить список своих абонентов за последние два месяца. Ллеланд решил докопаться-таки до его тайн. Ничего не поделаешь, Фили подчинился «требованию», но сначала подложил Ллеланду свинью, вставив в список номера из справочника своего врача, так что Ллеланд получил лишь фамилии нобелевских лауреатов в области микробиологии.

Предсказать реакцию Ллеланда на мой выпад не составляло труда: его охватила беспредельная ярость. Он прислал мне служебную записку, сообщавшую, что, так как он часто завтракает вместе со своими сотрудниками, то необходимо вернуть их в список «ответственных сотрудников». Я ответил ему уведомлением, в котором было сказано, что «на сегодняшний момент идет полный пересмотр привилегий сотрудников Белого дома» и он будет «в положенный срок» поставлен в известность о его результатах. Ха!

Ад, через который пришлось пройти Фили, отлично описан им самим в мемуарах под названием «Произвол власти». В то кризисное время мы часто встречались в баре «Обмен». Там было грязновато, зато атмосфера казалась мне вполне подходящей. Отличное место для встреч таких, как мы с Фили: сумеречное endroit,[11]куда приходили выпить секретари и агенты службы безопасности. Иногда там можно было встретить чиновника семнадцатого уровня или сотрудника из списка С.

В лучшие времена мы с Фили обычно встречались в «Мэзон Бланш», где я пил имбирное пиво. Туда заходили самые высокопоставленные сотрудники, так называемый узкий круг. Теперь нам не хотелось идти туда и видеть улыбку мэтра Антуана. Мне было жаль Фили. Его жене далеко было до стойкости Джоан, да к тому же они принимали участие в «светской жизни». Он признался мне, что на одном приеме жене пришлось сидеть рядом с военным атташе Чили, о чем в прежние времена никто и помыслить бы не мог. Она стала пить по утрам и проводить много времени в «Нейман-Маркус».

– Знаете, Герб, – сказал Фили как-то вечером, выпив два «бурбона», – это повлияло и на нашу сексуальную жизнь.

Я поморщился от такой откровенности, но, поняв, что ему, необходимо выговориться, постарался сосредоточиться на его проблемах, хотя и чувствовал себя совершенно беспомощным. Меня ждал «мужской разговор».

– Может быть, вам обоим надо меньше пить, – отозвался я. – Говорят, это влияет.

– Нет. Неужели вы не понимаете? В этом городе мужчина настолько мужчина, насколько он близок к президенту.

Мне потребовалось время, чтобы обмозговать его наблюдение. Наверное, в нем и была доля правды, но у нас с Джоан проблем, подобных той, что мучила его, не возникло.

Оставляю читателям фрейдистские интерпретации. Об этом эпизоде я упомянул, только чтобы показать, какая эмоциональная буря возникала в связи с отлучением от президента.

Говорят, надо достичь дна, прежде чем обстоятельства начнут меняться в лучшую сторону. Не знаю, насколько это верно, но через неделю я оказался на дне. Мне сообщили с помощью уведомления – уведомления! – что штат сотрудников, обслуживающих Белый дом, передается в ведение Уитерса.

Санборн горевал не меньше меня.

– Держитесь, – сказал я. – Грядут перемены. Мистер Уитерс – это не я.

Естественно, я пожелал ему служить мистеру Уитерсу так же преданно, как он служил мне, но это было не совсем искренне.

Когда наступил последний день моей службы в прежнем качестве, Санборн и его сотрудники пришли попрощаться со мной. Они подарили мне большую деревянную ложку для салата, сделанную на Филиппинах, на которой поставили свои подписи. Мне изменял голос, когда я произносил благодарственную речь.

Несмотря на добрые чувства, которые я испытал из-за такого проявления преданности и уважения, мне было не по себе. Тридцать семь дней миновали с тех пор, как я в последний раз видел стены Овального кабинета. Не то чтобы мне уж очень требовалась власть, но, не имея возможности прийти к президенту, я не мог дать ему совет, в котором он, как я думал, отчаянно нуждался. Ллеланд и его новый союзник Эдельштейн контролировали не только доступ к президенту. Они получили власть над ним самим.

Бездна

Президент недоступен.

Из дневника. 12 августа 1991 года

Администрация не ладила с конгрессом, с прессой, с народом, но ни Фили, ни я не могли прорваться сквозь проволочное заграждение (фигурально говоря), поставленное Ллеландом и его приближенными вокруг Овального кабинета.

Второго августа президент объявил о своей злополучной инициативе «Территория ради прогресса», согласно которой Соединенные Штаты Америки отдают Мексике 180 000 квадратных миль, захваченных США во время войны с Мексикой. Не буду говорить о достоинствах – наверное, они были, – но, если по-честному, президенту зря сказали, что это может понравиться стране, а особенно штатам Техас, Нью-Мексико и Аризона, которые теряли свои земли. На этом деле были отпечатки пальцев Марвина – как же, на редкость смело, уникально, абсурдно.

Если поднятая в ответ на этот недолговечный проект шумиха вокруг Белого дома и имела положительные последствия, то лишь для союза Ллеланда с Эдельштейном. Тогда-то я впервые подумал о себе и Фили как о союзниках.

Внешняя политика была подвергнута критике тремя неделями позже, когда обстреляли Военно-морскую базу на Бермудах. Антиамериканские выступления становились обычным делом на этом острове. Но в тот же день на площадке для гольфа было совершено нападение на мистера Джорджа Мюррей-Триптона, мэра Сомерсета и владельца «эксплуататорского» концерна. Когда нашли его бесчувственное тело, то на тележке для клюшек прочитали: «американский прихлебатель» (sic).

Я поддерживал решение президента не посылать американских морских пехотинцев для наведения порядка, хотя моего мнения никто не спрашивал. Наступило время, как сказал президент, «трезвого расчета». Я посоветовал ему – в письменном виде – «повысить моральный статус нашего присутствия», приказав начальнику базы на Бермудах устроить прием и пригласить на него побольше бермудцев. Думаю, это смягчило бы ситуацию. К сожалению, мое письмо не было прочитано, потому что не дошло до президента. Ллеланд ввел новую практику: все бумаги, поступающие на имя президента, должны проходить через руки его гоплита[12]Фетлока.

Правые не теряли времени даром. Сенатор Найатт выступил с критикой политики Белого дома на Бермудах, назвав ее «неслыханным попустительством». Такие же идиотские реплики можно было услышать в обеих палатах конгресса. Для республиканцев наступило благодатное время. Моральное состояние Белого дома было хуже некуда. Эд Полларт из службы безопасности сообщил о сорокапроцентном увеличении поступающих смертельных угроз. Мне было очень жаль президента.

Легион приспешников Ллеланда взялся выставить происходившее в лучшем свете. Хал Джаспер, отвечавший за средства связи, должен был посылать президенту лживое, но жизнерадостное донесение, стоило какой-нибудь газетенке напечатать положительную статью. Когда «Пост» похвалила президента за гранты студентам, изучающим сельское хозяйство, Джаспер изготовил для президента донесение в духе Кремля, из которого следовало, что вся страна превозносила его как радетеля американского сельского хозяйства. Мне нравилось, когда президента оценивали по заслугам, но это уж слишком.

Однако еще ужаснее было введение цензуры на новости, ответственность за которую также несли Ллеланд с Эдельштейном. Узнав о дайджесте новостей, который президенту подавали каждое утро, я долго не мог прийти в себя.

Чуть позже, но в том же месяце, судя по социологическому опросу института Гэллопа, рейтинг президента упал до тридцати четырех процентов. Джаспер и это постарался представить как нечто позитивное, написав, что если в прошлом месяце рейтинг упал на один процент, то в этом намечается «уменьшение отрицательного нарастания». Я был в отчаянии. Мне хотелось с головой погрузиться в работу. Но работы-то как раз и не было.

Поскольку президенту я оказался не нужен, то пришлось сконцентрироваться на обязанностях управляющего делами первой леди. Мне это было по вкусу, так как я находил приятным проводить время в обществе миссис Такер. Утром она всегда выглядела свежей, разве что легкие тени под глазами свидетельствовали о недостатке сна.

Вместе мы придумали довольно много проектов. Ее, естественно, в первую очередь интересовало кино, и кинофестиваль Белого дома уже был не за горами. Прошло всего два месяца после визита принцессы Уэльской, в приготовлениях к которому я принимал самое живое участие. Мы также проводили собеседования с кандидатами на должность управляющего ее штатом и, кажется, подобрали одного, но были вынуждены от него отказаться после первых же проверок, так как у него в Севилье была связь с пикадором. Итак, мне приходилось проводить много времени в Восточном крыле. Конечно же, Восточное крыло – не Западное, но все же Белый дом.

Четырнадцатого августа в первый раз загорелась зеленая лампочка на моем телефоне. Наконец-то! Звонил президент. У меня задрожали руки. Прямо как в старые времена.

– Слушаю, господин президент.

– Мистер Вадлоу? – спросил незнакомый голос.

– Да.

– Говорят из БСБД (Бюро связи Белого дома). Извините, что беспокою вас. Мы проверяем президентские линии. У вас нет жалоб на прямую связь?

– Нет, – ответил я и положил трубку.

На той же неделе Джоан предложила мне вернуться в Бойсе. Искушение было велико. В нашей семье не все шло гладко. Герба младшего нашли в нежелательной компании подростков, одурманивавших себя каким-то газом. Маленькая Джоан росла угрюмой, она находилась под наблюдением дерматолога, который пичкал ее антибиотиками. А старшая Джоан – молодчина – бодрилась, но и ее измучил опоясывающий лишай.

Мне пришлось задать себе нелегкие вопросы: порядочно ли я поступаю, подвергая семью такого рода испытаниям? С другой стороны, мог ли я по собственному желанию уйти с государственной службы? Один Бог знает, сколько часов я провел в размышлениях, пытаясь найти ответ. В одном, правда, у меня не было сомнений: чтобы склонить чувства и разум президента Соединенных Штатов Америки к благу, придется еще побороться. Однако Вашингтон не место для женщин и детей. И вот как-то утром за завтраком я сообщил Джоан о своем решении. Она и дети возвращаются в Бойсе. Я остаюсь и работаю до конца, то есть делаю, что должен делать. Джоан и слышать об этом не захотела.

– Герберт, мое место рядом с тобой, – сказала она. – И больше не будем об этом говорить.

Вот это женщина!

Через несколько дней мне позвонил Пол Слански из «Нью-Йорк таймс» с просьбой об интервью. Я попытался отказаться, но делать все равно было нечего.

– Мои источники сообщают, что вскоре вы окончательно переберетесь в Восточное крыло.

– Слухи. Мне и здесь хватает работы.

– Если говорить честно, мистер Вадлоу, то я слышал совсем другое.

– Да?

– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались последние несколько месяцев.

– Я бы с удовольствием, мистер Слански, но, увы, очень занят. Через пару минут должен быть в Овальном кабинете.

Слански отреагировал моментально.

– Но президент в Орландо беседует с баптистами.

Меня загнали в ловушку.

– Я отлично знаю, мистер Слански, где сейчас президент. Это моя работа – знать, где находится президент. А теперь прошу меня извинить…

Должен признать, общение с прессой не мой конек. После того как я опростоволосился, изнутри меня стали разъедать злоба и отчаяние. Столько лет вместе. Предвыборная кампания… И до чего дойти? Ну уж нет, клянусь небом, Герберт Вадлоу приехал в Вашингтон не для того, чтобы объяснять репортерам, почему он сидит без дела.

Я знал, как мне поступить. Я опять стал смелым, даже безрассудным. Наверное, в будущем историк назовет это актом отчаяния.

Я позвонил Барбаре.

– Не соединяйте меня ни с кем. – Она удивленно подняла глаза – мне и без того редко звонили. – И принесите чаю.

– Хорошо, сэр.

Она поняла: что-то будет. А я сел за стол и начал писать то, что должно было стать или моей эпитафией, или пропуском в прежнюю жизнь.

Белый дом

Президенту США

От Герберта Вадлоу, Управляющего делами Президента,

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА О ПОЛОЖЕНИИ В БЕЛОМ ДОМЕ

Прошло много дней после того, как мы виделись в последний раз. Я с пониманием отношусь к вашему желанию отптимизировать доступ в Овальный кабинет, но сейчас мною руководит искренняя озабоченность тем, что, во-первых, вы лишаете себя возможности получить ценный совет и, во-вторых, изолируете себя как президента.

Позвольте мне быть откровенным, господин президент. Вы стали недоступны для всего, что находится за пределами Белого дома. Знаки этого повсюду. Нечестные люди пытаются завладеть вашими чувствами и вашим разумом. Боюсь, они побеждают. И еще, боюсь, они ведут свою игру.

Уже почти поздно, почти не осталось времени, чтобы исправить положение. Заклинаю вас, ради вашего же блага и блага всей страны, откройте двери. Пусть свежий воздух диалога и здравого смысла проникнет в Овальный кабинет, прежде чем вы окончательно запутаетесь в паутине, грозящей гибелью.

Мне понравилась последняя фраза. В ней было что-то от художественной прозы.

Я сидел за столом и смотрел на свою записку, которая лежала в стопке «исходящие документы». Несколько раз мне, хоть и с трудом, но удавалось подавить искушение схватить ее и разорвать на мелкие кусочки. Кто ты такой, Вадлоу, думал я, чтобы вот так обращаться к президенту Соединенных Штатов Америки?

Его друг, вот кто я.

Но на душе у меня было тяжело. Через час, когда Барбара пришла за бумагами, я вздохнул с облегчением. Теперь это уже история, подумал я. Остаток дня был занят работой. Первая леди планировала посетить четыре города, и это требовало моего пристального внимания.

Прошло три дня, но ответа от президента не последовало. Это было трудное время. Я не мог ни на чем сосредоточиться. Неужели президенту показалось, будто я предал его?

Больше я не в силах был терпеть неизвестность и позвонил Ллеланду.

– Привет, – сказал он, продержав меня в ожидании четыре минуты, – как дела в Восточном крыле?

– Отлично, благодарю вас, – холодно отозвался я. – Оно не так уж далеко, как вам кажется. Тот же временной пояс.

– Сегодня утром за завтраком президент говорил о вас.

– Да? – спросил я, не выказывая никаких чувств.

Очевидная ловушка.

– Он сказал: Герб отлично работает в Восточном крыле.

– Приятно слышать. А как насчет моей записки?..

Ллеланд сделал вид, что не знает, о чем я говорю.

– Надеюсь, вы справитесь о ней?

– Конечно. Прямо сейчас. Знаете, Герб…

– Что?

– Не хочу вмешиваться, но если вы спросите меня, в Восточном крыле куча вакансий. Думаю, президент подпишет любую, как только вы заикнетесь об этом.

– Но я не спрашиваю вас.

– Я всегда к вашим услугам, лишь дайте знать.

Через два часа Барбара подала мне конверт, надписанный одним из людей Фетлока. В нем была моя записка с прикрепленной к ней официальной резолюцией:

Управляющий делами президента прочитал Вашу докладную записку, направленную на имя президента, и высоко оценил то, что Вы не пожалели времени для выражения своей озабоченности делами государства.

Искренне Ваш,

Джеймисон Р. Фетлок, помощник президента и заместитель управляющего делами президента.

Фили был очень мил со мной в то тяжелое время.

– Может быть, пустить слух, что Фетлок балуется наркотиками? Можно еще что-нибудь придумать, – предложил он как-то вечером, выпив несколько бурбонов в баре «Обмен».

Обычно я приходил в бешенство от его идей. Но тут лишь спросил:

– Кто вам поверит?

Фили оценивающе оглядел Нэнси, барменшу с пышным бюстом.

– Должен вам заметить, он наверняка употребляет наркотики.

– Нет. Мне это не нравится.

Фили помешал бурбон пальцем.

– Вы слышали о Ллеланде?

– Нет. А что?

– Его пригласили в Монеган.

– Не может быть.

– На уик-энд. С женой.

Ллеланда пригласили в летний Белый дом. Я положил руки на стойку бара и вдруг ощутил безмерную усталость.

Ярость

Очевидно, мне стало известно о моей отставке в последнюю очередь. Невыносимо!

Из дневника. 15 августа 1991 года

На другое утро в семь сорок пять я сел за стол и сделал то, что давно должен был сделать: написал прошение об отставке. Это было нелегко. Больше двенадцати лет я проработал на Томаса Такера, то есть пятую часть своей жизни. Такое в одну минуту не скинешь со счетов. Воспоминания одолевали меня, пока я медленно писал прошение, время от времени делая бодрящий глоток горячей воды. Ирония судьбы заключалась в том, что писал я ручкой, на которой было с любовью начертано: «Г.В. от Т.Н.Т.» Подобными мелодраматическими подробностями нашпигованы романчики, на каждом шагу продающиеся в аэропортах. Слова давались мне с трудом, и лишь к десяти тридцати прошение было написано. Я отдал его Барбаре для перепечатки. У меня не было сомнений, что новость сразит ее. Стоя возле окна, я глядел на дуб, посаженный президентом Линдоном Джонсоном.

Мне всегда нравился вид, открывавшийся из окна моего кабинета. Я буду скучать по нему. Но и в Айдахо есть деревья. Даже получше, чем в Вашингтоне. Сколько же мучений выпало на мою долю после переезда в Вашингтон! А теперь меня охватило забытое ощущение покоя. Мне всегда казалось, что конец, когда он наступит, будет намного более горьким. Неожиданно я почувствовал, что не один в комнате.

– Мистер Вадлоу.

Это была Барбара. Я надеялся, что мы обойдемся без слез.

Отлично. Барбара сохраняла спокойствие. Меня всегда поражало, как она умеет себя держать в острой ситуации.

– Барбара, я понимаю, для вас это неожиданно, – произнес я, как мог, ласково.

Не особенно вдаваясь в подробности, я сказал ей, что, поскольку здесь не сложились условия для работы и нормальной жизни семьи, мы с Джоан решили покинуть Вашингтон и вернуться в Бойсе. Чтобы смягчить удар, я предложил ей работу, если она тоже захочет вернуться в Бойсе.

Барбара стала горячо благодарить меня. Мне было неловко ее слушать, поэтому я с улыбкой заметил, что не надо меня благодарить и что я буду рад работать с ней.

– Сэр, – сказала Барбара, – я останусь тут.

– Тут?

Она пояснила, что ей «предложили» работу заместительницы личного секретаря управляющего. В ответ на мой непроизнесенный вопрос, Барбара заявила, что уже с июля считала мою отставку делом времени и тогда же предприняла «некоторые меры», не желая расставаться с Белым домом.

– Ну да. Кто же еще знал?

– Только Маргарет (секретарша Ллеланда), мистер Фетлок, мистер Уитерс, мистер Ллеланд, конечно же. Мистер Цанг. Мистер Джаспер…

– Хватит.

Барбара спросила, не нужно ли мне чего-нибудь. Даже предавая, она проявляла заботу.

– Нет, – с трудом выдавил я из себя.

– Тогда я займусь докладной запиской?

– Барбара, это не докладная записка, – чуть не закричал я. – Это моя отставка!

– Да, сэр. Прекрасно написано.

Я вздохнул.

– Спасибо, Барбара.

– Полагаю, ее надо провести через мистера Ллеланда?

Это было невыносимо.

– Через мистера Ллеланда! К вашему сведению, с президентом я знаком двенадцать с половиной лет. Это наше с ним дело, и я не собираюсь мое личное письмо проводить через… этого человека!

Взяв себя в руки, я завершил беседу достойным образом, но, глядя на деревья на Южной лужайке, продолжал размышлять о том, что сталось с преданностью. Я вызвал Ху Цанга.

– Ху, – сказал я, сообщив о своем решении, – вы были достойным и знающим помощником. Если захотите ехать со мной в Бойсе, будете моей правой рукой в «Дьюи, Скруэм».

В растерянности поерзав на стуле, Ху сказал, что недостоин моей похвалы.

– Чепуха!

Я постарался утешить его, но понял, что нервозность моего помощника вызвана не только той причиной, которую я предполагал. Через несколько минут все встало на свои места. Ху признался, что принял предложение работать в АБУ (Административное и бюджетное управление).

Вот уж скандал так скандал!

– Неужели я последним узнаю о собственной отставке? – не выдержав, воскликнул я. – Неслыханно!

Ху стал извиняться и выглядел жалко.

– Забудьте, – сказал я. – Если дело во мне, то вы уже сегодня можете приступить к работе в АБУ. Идите. Идите!

Какие еще чудовищные сюрпризы поджидают меня сегодня, думал я. Неожиданно Южная лужайка вместо ухоженной и зеленой стала высохшей и блеклой.

Я проверил расписание президента. Ланч с Жаком Кусто. Совещание с ближайшим окружением – с двух до трех. (Эвфемизм, подразумевавший Ллеланда.) Сенаторы Доул, Хиллс, Гарн – с трех до трех тридцати. (Еще один малоэффективный проект «воссоединения» за чашкой кофе.)

Комиссия по задачам инфраструктуры – с трех тридцати пяти до трех сорока. С трех сорока до трех пятидесяти – Комиссия по подготовке перехода в новое тысячелетие. Совет национальной безопасности – с четырех до четырех пятнадцати. Это будет долго. С четырех тридцати до четырех сорока пяти – Федеральная резервная система. С четырех пятидесяти до четырех пятидесяти двух – фотосъемки, мисс Коннектикут. Что-то слишком много фотографий с королевами красоты в последнее время. С пяти до пяти тридцати – свободно. С пяти тридцати до пяти сорока пяти – Кутядиков, посол Советского Союза. В шесть ноль-ноль отъезд на прием, который устраивает Организация африканского единства, в шесть тридцать – возвращение в резиденцию.

Жуткое расписание. Ничего удивительного, что он не может сосредоточиться. Меня, скорее всего, он примет между мисс Коннектикут и советским послом. Нам надо многое обсудить. Может быть, он отменит посла – это приятнее, чем отменять мисс Коннектикут. Он ведь ценитель женщин.

Позвонила Барбара и сообщила, что со мной хочет поговорить политический обозреватель «Пост» Питер Нельсон.

– Что ему надо?

– Он хочет удостовериться в вашей отставке.

– Что?

Не веря собственным ушам, я попросил соединить меня с Питером.

– Питер! Что за чепуху тут городит моя секретарша? – прикинулся я удивленным.

Он ответил, что два «высокопоставленных» источника из Западного крыла уже сообщили, что президент принял мою отставку.

– Ну, мне неизвестны ваши источники. Однако я не собираюсь комментировать всякую небывальщину.

– Вы подтверждаете, что перешли в штат сотрудников миссис Такер?

– Прошу прощения?

– Вы переходите в контору первой леди?

– Первой леди?..

У меня перехватило дыхание. Когда я пришел в себя, то попросил журналиста впредь обращаться за информацией к мистеру Фили.

– Значит, я записываю, что вы не отрицаете и не подтверждаете?

– Послушайте, Питер, – едва сдерживаясь, проговорил я, – мне больше нечего вам сообщить. Вы ведь не собираетесь ловить меня на слове?

Я немедленно позвонил Фили и спросил, что происходит.

– Ага, – тоскливо произнес он. – Я слышал.

– Но ведь я отослал прошение всего час назад. Отставка еще не принята.

– Думаю, что принята.

– Неслыханно.

Фили постарался утешить меня, но у него были свои проблемы.

– Послушайте, я еще позвоню вам. Он только что наложил вето на проект Б-1Б, и там черт знает что творится.

Я все еще шипел что-то, когда зажегся зеленый огонек, и мне даже не пришло в голову отключиться от Фили.

– Что?

– Герб, дружище.

Это был президент.

– Да, здравствуйте, сэр.

– Приятно слышать ваш голос.

– Ну да, мне тоже приятно слышать ваш голос, сэр.

– Как у вас дела?

– Отлично, господин президент.

– Ну, и хорошо. Наверное, как всегда, очень заняты?

– Н-да, в общем…

– А я был очень занят.

– Понимаю…

– Как получилось, что мы больше не видимся?

– Да вот…

– Я соскучился, Герб.

– Я тоже, господин президент.

– Мне, правда, будет не хватать вас.

– Но…

– Я понимаю, Герб, здесь убийственный прессинг.

– Ничего, сэр.

– Конечно, жаль, что вы возвращаетесь в Айдахо. – Президент откашлялся. – Но ведь это не очень далеко. Не хочу, чтобы вы исчезли. Сообщайте о себе.

Я сказал, что постараюсь.

– И еще, Герб.

– Сэр?

– Не могу вам передать, что переживает Джесси. Как будто мир перевернулся.

– Господин президент, мне кажется, нам есть, о чем поговорить.

– Милости просим в любое время. Но сейчас мне пора уезжать. Не поверите, какой у меня напряженный график.

– Верю. Как насчет пяти часов? У вас окно между мисс Коннектикут и послом Кутядиковым.

– Я точно не знаю. Такие подробности, Герб, мне неизвестны. Справьтесь у тех, кто составляет график. Знаете, тут черт-те что творится после вашего ухода. Как дела комиссии?

– Какой комиссии?

– Ладно. Мне все-таки пора. Еще поговорим.

Наверное, я еще целую минуту не отрывал трубку от уха. Потом пришла Барбара. В голове у меня звенело.

Она стала перекладывать бумаги на столе.

– Барбара, я состоял в какой-нибудь комиссии последние два месяца?

– Нет, сэр.

– Вы уверены?

– Конечно.

– Точно ни в какой? По СПИДу? По фермерам, выращивающим цитрусовые?

– Нет, сэр. Это было в прошлом году.

– Тогда принесите чаю и соедините меня с мистером Ллеландом.

Сразу после трех Ллеланд перезвонил мне.

– Отличные новости, Герб. Президент доволен.

У меня не было настроения терпеть его покровительственный тон.

– У меня не то настроение, чтобы терпеть ваш покровительственный тон, – сказал я. – Это ваших рук дело.

– Нет-нет, старина.

– Оставьте вашего «старину» при себе. Я не учился в Гарварде.

Ему показалось это забавным.

– Неважно. Зачем вы это сделали? Впрочем, один раз вы уже соскочили.

– Вот уж не думал, что согласие принять должность управляющего делами первой леди можно трактовать как предательство.

– Что-что?

– Я думал, вы будете благодарны.

– Не пичкайте меня вашими слоганами!

Я с трудом сдерживал себя.

– Посмотрите на ваше назначение иначе. Мы будем равноправными коллегами.

– Насколько я понимаю, вам это нравится.

– В моей работе мне нравится возможность служить президенту.

– Только этого не хватало! – вскричал я.

Как же я не подумал, что он будет записывать наш разговор? Но это странным образом вдохновило меня.

– Можете выключить ваш магнитофон, Бэмфорд, – сказал я. – Кстати, мне отвратительны ваши уловки.

Неожиданно его голос стал напряженным и взволнованным.

– О чем вы говорите? Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Особенности вашей административной политики не имеют ко мне никакого отношения, – продолжал я. – Однако они могут повредить президенту.

С этими словами я отключился, в первый раз за день аккуратно опустив трубку.

Поиск по сайту: