АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
|
Глава семнадцатая. НЕНАСЫТНЫЙ ГАСНЕТ ДЕНЬ
Однажды утром римляне заметили на пыли форума следы богов, ночью покинувших Вечный Город. Из древних авторов
Осень на полуострове между Понтом и Эгейским морем. Сокращаясь сизлишней поспешностью, отлетают ясные теплые дни. Лучшее время года длястариков. Зноя уже нет, и скифские степи еще не послали на берега Теплыхморей северо-восточный ветер. Доцветают поздние розы. Утро. На листьях с каймой желтизны блестела роса. Ночная сыростьслегка покоробила желтоватый пергамент-таблицу. Под заголовком"Летосчисление" было четыре строки: "По счету Святой Церкви от сотворения мира истекло лет 6073. Персы-миды считают от Навуходоносора лет 1312. По нашему исчислению от Александра Македонского лет 896. От рождения же Христа, бога Спасителя нашего, год 565". Заботой евнуха Каллигона эта таблица висела в круглойбеседке-ротонде. Тут же, в тишине, в одиночестве, трудился и сам писец. От ротонды до большого дома, владения Велизария, великого полководцавеликой империи, было рукой подать: сотня шагов по утрамбованной дорожке.Не широких воинских шагов. И не легких шагов сильного, не обремененногоношей мужчины. Того мужчины, воображаемыми днями пути которого писательПрокопий из Кесарии, умно следуя народному обычаю, обозначал в своихкнигах расстояния до далеких стран, чтоб читатель мог ощутить размерыэтого беспокойного мира. Здесь шаги были мелкие, стариковские, неровные. Сидя в ротонде за мраморным столиком, Каллигон писал сепией, яркой,настоящей сепией, хорошо процеженной, без сажи и толченого угля,подмешиваемых купцами. В продаже теперь стало трудно найти чистую сепию,поэтому черную краску приготовляли на вилле. Пергамент был тоже настоящий,не современная подделка из проклеенного папируса или ситовника, новыделанный из кож мертворожденных телят и ягнят, прочный, отбеленный домолочного цвета. Каллигон вставал перед рассветом, как раб, но без окриков ипонуждения. Он спешил исполнить урок, заданный себе же: шесть страниц вдень. Не так мало, если подражать наемным писцам, у которых буквы четки,как выбитые печатью. Даже много для добровольного писца-домоправителя,который распоряжается имениями богача, ведет счет, следит за всем. Вселюди изолгались. Все изворовались. Никому нельзя верить. Если сегодняпропустить в расчете ошибку, завтра ее повторят уже сознательно, чтобыограбить. Каллигон успел закончить первую страницу дневного урока. Едва онначал вторую, как его позвал знакомый голос. Без нетерпения, без досадыКаллигон посыпал свежую строку толченым песком, встряхнул лист, свернулего в трубку вместе с подлинником и страницей, написанной ранее. Неследует разбрасывать записи. Велизарий, хозяин, звал и звал. Великий воин превратился в ребенка. - Иду, иду, спешу, светлейший! - отвечал Каллигон голоском старухи. От дряхлости на голом черепе евнуха вырос бесцветный пух, и головаКаллигона напоминала о птице, ощипанной поваром. - Бегу, бегу! - Тонкого голоса евнуха боялись несравненно больше, чемгрозных окриков Велизария. - Где же ты, окаянный! - сердился Велизарий. С помощью двух сильных слуг он тащился к ротонде. Мечу империиисполнилось шестьдесят лет. Может быть, и больше, но ненамного. Живаяруина, отвратительная для всех, не была противна Каллигону. Засохшийевнух, особенно маленький рядом с Велизарием, служил единственной опоройбывшего полководца. Погладив костистую лапу Велизария своей тощенькой ручкой в пятнах отсепии, Каллигон спросил: - Что с тобой, величайший? Скажи, и я утешу тебя. Колени Велизария подогнулись. Повисая на плечах слуг, он вытягивалтощую шею с набухшими жилами, серую, сморщенную, будто тело долго пробылов воде, и жаловался: - Все против меня одного, все. Гляди, гляди... Он подкуплен. Он хотелзарезать меня. Он, он... - Велизарий заплакал от жалости к самому себе. - Успокойся, светлейший, успокойся, - утешал Каллигон, вытираяплатком глаза Велизария. - Твоя драгоценная жизнь цветет в тебе, ты жив исилен. Покажи мне рану, я вылечу ее. - Вот, вот! - Велизарий, гримасничая, натягивал кожу. На подбородкеподсыхала царапинка, которую может оставить бритва в дрогнувшей руке. - Не бойся, владыка. Твое здоровье вне опасности. Виновный будетнаказан. - Накажи, накажи его, - со злобой бормотал старик. - Может быть, онхотел покуситься... Виновный ждал в нескольких шагах за спиной Велизария. Каллигонприказал: - Розги! Сечь его без пощады. Брадобрей скрылся за деревьями. Раздались вопли, мольбы о милости.Велизарий прислушивался. Он плохо видел, но сохранил слух и узнавал людейпо голосам. Наказание длилось. Устав стоять, несмотря на помощь слуг, Велизарийраспорядился: - Довольно. Его брили раз в четыре-пять дней. Он забывался, бритва царапала, икаждое бритье кончалось жалобами на покушения. Каллигон считал достаточным наказывать за настоящие провинности. Замнимые - полагалась мнимая же кара. Из брадобрея Велизария мог получитьсяхороший мим. Светлейшего усадили в ротонде, и Каллигон развернул пергамент. Велизарий не видел, что пишет его домоправитель, не только от плохогозрения, но и по неграмотности. - Что ты делаешь? - Свожу счеты, считаю твои деньги, светлейший. Велизарий уронил голову на грудь. Слуги слегка поддерживалигосподина, внимательные, напряженные. Каллигон беспощадно наказывал задействительные упущения. - Что ты делаешь? - повторил вопрос Велизарий. - Считаю, свожу счеты, величайший, - терпеливо ответил Каллигон. По утрам сознание Велизария ненадолго просветлялось. Солнце поднялосьвысоко. Каллигон знал, что хозяин скоро потеряет память. Сегодня Велизарийборолся. - Счеты, счеты, счеты, - ворчливо затвердил он. - А! Ты не умеешьиного. Почему не пишет... Я забыл. Этот. Каппадокиец. Нет. Кесариец. -Велизарий вздрогнул, и слуги подхватили клонящееся со скамьи тело. - Да! -воскликнул Велизарий. - Почему не пишет Кесариец о моих подвигах? Почему? - Он пишет, светлейший, пишет, - утешил Каллигон. - Он скоро прочтеттебе новую книгу. - Пусть Прокопий пишет побольше, - приказал Велизарий. Он пыталсярасправить плечи и выпятить грудь. Что-то боролось в угасшей душе.Велизарий прислушался к чему-то, сказал: - Пусть он не забудет описать подвиги Божественного, - и опять обмяк. Семь лет тому назад гунны и задунайские славяне вторглись во Фракию,перелились через Длинные стены, никем не защищаемые, и вплотную подступилик Византии. Как всегда, Юстиниан держал в Палатии достаточно войска, чтобызащитить себя от охлоса, но не столицу от варваров. Через Босфор спешиливывезти казну и драгоценности храмов, пытаясь уберечь сокровища отнеминуемого грабежа. По приказу базилевса Велизарий призвал население спасти Византию.Забывчивый охлос вышел на стены города, и варвары, не рискнув напасть,удовлетворились выкупом. Византийцы объявили Велизария спасителем отечества и осыпали егознаками преданности. В душе Юстиниана с новой силой пробудились угасшиебыло подозрения. Долгие, мучительные четыре года Велизарий наблюдал, как над егоголовой собирались тучи. Внезапно его заточили. Его имущество былосхвачено, слуги и остатки ипаспистов разбежались. Каллигон залез в щель,как мышь, - у него были готовы убежища. Антонина еще раз отвела беду, и базилевс приказал освободитьполководца. Сановники успели много разграбить, но часть своего состоянияВелизарий получил обратно. После этого что-то сломалось в душе полководца. За несколько днейвоздух подземных нумеров успел отравить его сердце. Вскоре кто-то сообщилВелизарию о новых, страшных замыслах базилевса. Был ли верен слух? Иликто-то сумел под маской друга злорадно налить яд в открытую рану? Велизарий заболел сразу. Много дней он лежал без сознания и очнулсяветхим старцем, потерявшим память. Будучи на двадцать лет моложеЮстиниана, которому недавно исполнилось восемьдесят два года, Велизарийгодился базилевсу в отцы. Каллигон думал: "Страх тем сильнее владеет людьми, чем большее числолюдей они сами лишили жизни". Прокопий же умер. Умер. Погребен. Истлел. Никогда ничего не напишет.Велизарий забыл о смерти Прокопия, как о многом другом. Каллигон солгалВелизарию. При нем нельзя было говорить о чьей-либо смерти - с нимделались припадки. Прокопий скончался на руках Каллигона. Не сопротивляясь болезни, онушел без страха перед неизбежным. Послушно приняв причастие, Прокопийпрошептал слова, приписанные затемнению ума: - Мой рот полон горечи.
Сочти число Зверя. Из древних авторов Велизарий дремал, его челюсть отвалилась. Каллигон писал, нестесняясь присутствия слуг. На вилле евнух был единственным грамотным.Слуги, обязанные отчетом, умели делать зарубки на палочках, завязыватьузелки, перекладывать цветные камешки, листья. Прочие не владели и этим. Не так уж много людей, обладавших искусством письма, встречалось вмолодые годы Каллигона. Ныне число грамотных уменьшилось. Юстиниан не только запретил последние академии на Востоке. Нечестивыеучреждения были уничтожены и на возвращенном империи Западе. Кое-какподучивались желавшие занять должности в префектурах. Школы легистов,поощряемые базилевсом, давали ученикам некоторые познания в латинском иэллинском письме. В монастырях монахи учились друг от друга. Старалисьпонять смысл букв те, кто готовился принять сан священника. В самой Византии нашелся бы один грамотный на тысячу, в провинциях же- один на два мириада. Но и они, по мнению Каллигона, владели не более чемкухонным письмом. Таковы люди, такова письменность. Крохотная горсткаграмотных дико и грубо выражала свои мысли. Запас слов был ничтожен иограничен потребностями дела. Сорок лет власти Юстиниана смирили мысль. Каждому - свое. Писцыпрефектур пользовались обязательными оборотами языка Власти, тяжелыми,надуманными, двусмысленными от своей тяжести. Легисты копировали формулызаконов, и тот среди них, кому был доступен комментарий, считался чудомпросвещения. Почти все священники, заучив богослужение с голоса,переворачивали листы книг для виду. Переписчики совершали ошибки,искажавшие смысл до неузнаваемости. Слово вырождалось. Сам Каллигон считал, что мыслит и пишет чистым эллинским языком,которым пользовался Прокопий. Но с людьми, чтобы быть понятым, евнухуприходилось объясняться какой-то другой речью. Каллигон посмотрел на Велизария и приказал слуге утереть слюну,точившуюся из черной ямы беззубого рта. Жизнь человека не может сравнитьсяс могучей жизнью деревьев, прекрасных даже в. смерти. В широком входе ротонды появился человек в железной кирасе,перепоясанный длинным мечом. Чтобы дать отдохнуть шее, он снял каску идержал ее перед собой, как виночерпий чашу. - Мудрейший! Антонина великолепная желает тебе здоровья, благополучияи успеха в делах собирания статеров! - Посланный дружески подмигнулевнуху. Не вставая, Каллигон кивнул Иераку, бывшему ипасписту Велизария, ныненачальнику отряда воинов, которых Антонина содержала, как все знатныелюди, для своей личной охраны. Старый наемник нарочито не глядел на спящего Велизария. Что ему этоттруп, трусливо цепляющийся за жизнь! До четырнадцати лет Иерак жил в горах Кавказа - к югу от Лазики.Когда в его племени старик или старуха делались в тягость себе и другим,они сами, как сноп, бросали дряхлое тело в пропасть, дна которой никто невидел, если и было это дно. Так всегда велось. Каждый знал свою могилу.Единокровным Иерака не приходилось напоминать, что жизнь может сделатьсяпостыдным бременем. Антонина не считала нужным навещать дальнюю виллу. Властная женщинаумела оставаться первой доминой империи. Юстиниан не закрыл двери Палатияперед Антониной и после смерти базилиссы. Антонина льстила, умелоразносила сплетни, угадывала капризы престарелого владыки империи. Онаказалась высшим нужной и великой - низшим. Памяти базилиссы Феодоры уже семнадцатый год воздавались посмертныепочести. Юстиниан не обременил себя новым браком. В год смерти Феодоры емуисполнилось шестьдесят пять лет. Священное писание рассказывало о мужах, сохранивших силу юности и доболее преклонного возраста. Для бесстрастных наблюдателей - палатийских евнухов - не было тайныхизгибов сердец и тел. Каллигон дружил с евнухом Схоластиком, человекомстоль большого ума, что однажды базилевс послал его против вторгшихся воФракию задунайских славян. Скифы так разгромили армию Схоластика, что былпотерян даже Священный Лабарум - знамя Константина. Схоластик же непотерял милости Юстиниана: там, где он потерпел неудачу, не мог бывыиграть никто. Как-то Схоластик открыл Каллигону тайну Палатия: вовремя,вовремя скончалась Священная Владычица. Ибо душа Божественного по причинеувядания тела уже закрывалась для соблазнов Евы. Каллигон размышлял об Антонине. Египетские и персидские магисекретными снадобьями и тайными обрядами поддерживали молодость ее чувств.Когда Каллигон виделся с владычицей год тому назад, при ней состоялмолодой эллин, красотой напоминавший юного Беллерофонта. Он казалсяутомленным. Глаза Антонины сверкали, зрачки были расширены, как у женщин,пользующихся атропой. Для сохранения свежести чувств и тела она принималаванны не из молока, как Феодора, а из крови, и спала, обложенная парныммясом. В Антонине жила неукротимая сила похотливой, бесплодной плоти. - Не спрашивая тебя, Иерак, я заключаю о твоей цели, - сказалКаллигон. - Для этого, мудрейший, не нужно много мудрости, - с иронией ответилИерак. - Ты всегда, впрочем, прав. Со мной тридцать бойцов в броне. Дорогиопасны. Двести стадий пути от Длинных стен до ворот Византии! Даже здесьнельзя возить деньги без хорошей охраны. Дороги империи! Каллигон пестовал Велизария под прикрытием северного конца Длинныхстен и под защитой крепости. В дни нашествия гуннов и славян виллаизбежала разгрома. Дом стоял на самом берегу. Летом высокий берег отбрасывал на моретень. Каллигон любил сидеть на бережку у самой воды. Зализанные ветромкусты на круче казались волосами. Скалы проступали, как лбы исполинов ичудовищ. Северо-восточный ветер зимой портил жизнь. Но зиму, как истарость, нужно перетерпеть. Безопасность искупала зимние неудобства,смерть искупит старость. Юстиниан щедрой рукой расставлял крепости всюду. Войск же мало,солдаты слабодушны, военачальники жадны. Шайки скамаров грабят у самых Золотых Ворот. Недавно они напали наподгородную виллу. Хозяева бежали к воротам. Ночная стража не осмеливаласьни пустить несчастных в город, ни выйти им на помощь. Скамары увели людейна глазах у солдат, чтобы взять выкуп. Префекты знали имена скамаров, но не способы их истребления. ВРодопах поблизости от Юстинианополя сидели какой-то Георгий, или Горгий,Алфен, Гололобый. Эти порой осмеливались громить дорожные заставы междуВизантией и Филиппополем. Империя разорена. Казна постоянно должна солдатам, и солдаты грабятподданных. Служащие годами не получают жалованья и тоже отыгрываются засчет подданных. Палатий же пышен более прежнего, храмы украшаются,строятся крепости. Как человек, через руки которого прошли многие десяткитысяч фунтов золота, Каллигон понимал, что и в обнищавшей империи всегданайдутся деньги на роскошь. Кляча в позолоченной сбруе. Старуха Антонина могла покупать молодых красавцев, заставляя ихклясться в любви потому, что уцелевшие от конфискации виллы Велизария былисвободны от налогов. И еще Каллигон сумел припрятать нечто в годы, когдасчастье служило великому полководцу.
Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою и невозвратную добычу возвратит! Из древних авторов Вот и закончена еще одна книга, копия. Каллигон мог бы писатьнаизусть, но все же сверялся с подлинником, как раб-переписчик под ферулойгосподина. У Каллигона нет господина, он боится нечаянно изменитьчто-либо. Прокопий умер, в оставленном им ничего нельзя упустить или исправить. Каллигон любил перечитывать книги Прокопия о войнах. Над многимистраницами витала душа друга. Приближаясь к ним, Каллигон готовился квстрече, к ощущению присутствия Прокопия, всегда одинаковому иявственному, как движение воздуха. В книге "О постройках" не было Прокопия. Он писал эту льстивую книгуиз страха перед Юстинианом и во искупление страниц в "Войнах", которымибыл недоволен базилевс. Шепнули - нужен панегирик, чтобы спасти жизнь. В тайной книге, которую переписывал и переписывал Каллигон, было тожемного страха. Прокопий торопился. Над страницами горьких разоблаченийметалась испуганная душа. Много раз Прокопий бросал работу, спеша скрытьнаписанное. Трижды, поддаваясь приступу ужаса, друг сжигал книгу, которуюон позволял себе писать только рядом с очагом. Увы, ложные тревоги сокращали дни Прокопия и ухудшали книгу. Иногдазабывалось главное, случайно вытесненное второстепенным. Мнения темногоохлоса были переданы без оговорки, будто бы Прокопий мог сам верить, чтоЮстиниан бродил по Палатию без головы и был воплощением дьявола. И многоедругое такое же. Не выполнены обещания, данные в книге, рассказать о делахцеркви. Изложение нестройно, книга не закончена. И все же - это правда.Правда должна жить. Оставшись в одиночестве, Каллигон пробовал писать, желая создатьдополнение к книге Правды, объяснить недосказанное, исправить спорное. Каллигону не однажды удавалось в дружеском общении оживлять мысльдруга, напоминать, советовать. После смерти Прокопия евнух постигпечальное бесплодие своего ума. Да, мысли роились. А на папирус падаликрохи слов, подобно трухе дерева, источенного червем. У Каллигона не былочудного дара Прокопия. Пришлось примириться с этим, как со всем остальным,чего евнуха лишила Судьба. Что есть истина? Любимец Каллигона и Прокопия Плутарх писал: "Невозможно встретить жизнь безупречно чистую. Поэтому создался длянас некий закон избирать только хорошие черты для выражения истинногосходства с образцом. Страсти или государственная необходимость врезают вдела людей ошибки, пятна. В них следует видеть скорее отступление отдобродетели, чем следствие пороков. Вместо того чтобы глубокозапечатлевать в истории дурное, нужно действовать с умеренностью кчеловеческой природе, которая не производит совершенных красот ихарактеров, могущих служить безупречными образцами добродетелей". - Что же есть истина? - спрашивал Каллигон Прокопия. - Кому нужнобудет верить, когда вам, историкам, прошлое послужит для сочиненияобразцов никогда не существовавших добродетелей? Значит, превыше всехстоят сочинители житий христианских святых, однообразных сказок? - Вы оба искушаете меня, как Сатана искушал Еву, - возражал Прокопийи Плутарху и Каллигону. Нет, гнусный Насильник да будет распят навеки на железном крестеистории. Каллигон будет переписывать. Да останется Слово обличающее, Словоразящее. В Палатии упорно благоденствовал тучный старец, самоупоеннорассуждавший о догмах веры, делах империи и делах церкви. Он держался завласть молодыми руками. Каллигон считал по пальцам способы Юстиниана:уничтожать умных и сильных, лишать войско силы и сознания своей доблести,погасить чувства чести у сановников, у полководцев, у всех подданных, всехперессорить, стравить. И что-то еще... Каллигон чувствовал, что ему не дается познание тайны истории. Самоеважное ускользает. Прокопий тоже не знал. Каким должен быть настоящийправитель, какой должна быть настоящая империя людей, а не подданных?Вероятно, главное в этом знании. Им не обладал никто. Очнувшись, Велизарий захныкал. Его жалоба и тень садового гномонанапомнили о часе обеда. Искусный повар готовил обоим старикам блюда роскошного вида, разныена вкус. На самом деле изменялись приправы, а основа неизменно состояла измелко изрубленного разваренного мяса и овощей. У Велизария почти неосталось зубов, Каллигон был не многим богаче. Бывший полководец ел жадно, требовал вина. Его обманывали винограднымсоком, и старик хмелел. Слуги знали, что евнух, даже не глядя, видит каждое движение, и нежноухаживали за Велизарием. Он был беззащитен как ягненок. У стариков былаобщая спальня. За дверью укладывались несколько слуг. Для ухода за грузными рослым стариком нужна сила. Верили: евнух умеет читать мысли. Он никогда не наказывал по-пустому.Ему редко приходилось наказывать: чтеца мысли остерегаются обманывать.Каллигон мог не бояться ни наемных, ни рабов. Тихо жилось в углу Длинных стен на берегу бурного Черного Понта. ДажеКоллоподий, поставщик тюрем и плахи, неутомимая ищейка базилевса, незасовывал сюда свои длинные щупальца. Здесь нет ничего и никого; Велизарийумер заживо.
Когда на суд безмолвных, тайных дум Я вызываю голоса былого. - Утраты все приходят мне на ум, И старой болью я болею снова. Шекспир В спальной комнате стало свежо. Скоро придется вносить жаровни.Издали и снизу доносился слабый шум, правильная смена шипенья и шороха.Море начало беспокоиться. Каллигон прислушивался к морю, прислушивался к своему телу. Тощейрукой, похожей на куриную лапу, евнух нашел под своей старушечьей грудьюболезненное место. Что там? Смертельная болезнь базилиссы Феодоры началасьболями в боку. Каллигон хотел жить. Он хотел пережить Юстиниана. Эти иллирийцы живучи как змеи. Юстиндожил чуть не до ста лет. Его племянник кажется еще свежим в восемьдесятдва года. - А в тебе чья кровь? - спросил себя Каллигон. Он не знал. Ребенкомон пошел по рукам работорговцев, юношей попал в дом Велизария. Все евнухипохожи один на другого, кроме родившихся на Кавказе, как Нарзес. Племя -тлен, родина - выдумка, до которой никому нет дела в империи. Напрасно,напрасно Прокопий тщился быть римлянином старой крови. Из-за этого в егокнигах появлялись суждения, бывшие ниже его разума. И - противоречия...Римляне, неримляне! Мертвецы держат живых за ноги. Мертвых нужно бояться,не варваров. Старый Аттила был праведником по сравнению с Юстинианом,Феодорих готский - ангелом. Сам Прокопий считал Тотилу благороднейшим изправителей, а Тейю - великим героем, превзошедшим Леонида-спартанца. Длинный, как острие копья, огонь лампады стоял перед иконой Христа слицом базилевса Юстиниана. Лампада и икона были драгоценными подаркамибазилиссы Феодоры своей любимой наперснице. Умерла базилисса, и честьсделалась ненужной. Сейчас старая Антонина тешится оргиями в палате,украшенной постыдными картинами и статуэтками, которые привозят с Востокаи делают в Александрии. Ночь без сна - клубок змей... Рядом с Тейей сражался славянин Индульф, хорошо знакомый Прокопию иКаллигону. Индульф ушел из империи. Славяне живут в народовластии, безбазилевсов. Что будет с ними? Империя заражает варваров, как стараякуртизанка неопытных юношей. Пламя лампады качнулось от струи холодного воздуха. Не зря шумелПонт. Море не ошибается. Близится буря, буря, буря... Поздно. Сна нет. Мысли и мысли, вы черные птицы ночи. А кто эторассказывал, что даже вороны улетели из Италии? Может быть... Оспаривая окладные листы, присланные из Византии,наместник Италии Нарзес утверждал, что на завоеванном полуострове осталасьедва пятая часть подданных от населения, исчисленного при Феодорихе.Победа... Прокопий насчитал, что Юстиниан уничтожил во вселенной пять миллионовлюдей. Книга об этом была сожжена Прокопием в одном из припадков страха.Ныне всеми битые, всеми гонимые лангобарды, едва не истребленные гепидамилет пятьдесят тому назад, и не столь давние данники герулов, собираются вИталию. У империи нет сил, чтобы противиться им. После львов - волки,после волков - шакалы... А кто после шакалов? Опять львы? В Италию нужно послать десять копий книги Правды. Там знаютЮстиниана. Базилевс обращается с наместниками Петра, как с распутниками,пойманными в блуде. Италия прочтет и сохранит. Жить, пережить Юстиниана...
И, наконец, они ему щепоткой Земли глаза покрыли - он утих. Шамиссо Сегодня исполнялась годовщина смерти Прокопия. Северо-восточный ветербросил Понт на, приступ Европы. Завладев бережком, на котором летом любилсидеть Каллигон, море било в кручу. Соленый туман, сорванный бурей сгребней волы, кропил сад. И там, где он оседал, листья вечнозеленых дубовчернели, как от оспы. Из кадильниц летели искры, выбрасывало ладан и угли. Над могильнойплитой священники пели и молились об успокоении души раба божьего патрикияПрокопия, ветер бил их по губам и рвал слова. Прокопий не носил высокого звания патрикия империи. Церковьпо-светски льстила покойнику. При жизни ему никто не льстил, нет. Нужныего душе молебны или не нужны, они ничему не мешают. Морская пыльзамерзала на лету. Еще одна зима. Укутанный в меха, в плаще из киликийской шерсти, в теплых сапожках -нужно беречь себя, - Каллигон немо беседовал с усопшим: "У тебя не хваталохрабрости, сын империи, ты изворачивался, лгал, льстил, как все.Благословен ты и в слабостях, добрый друг. Будь ты смелее - не осталось быи праха ни от твоего дела, ни от тебя. Ты мыслил, чтоб познавать высшее,чем личная жизнь одного человека. Сгорая от ужаса, ты светил. Без тебяглухие годы остались бы глухи навечно, как камень. Ты был слабымчеловеком, но не безгласным зверем, как все мы. Ты живешь, будешь жить. Апомнишь ли?.. К чему мне тревожить твою отошедшую душу? Коль есть зерносправедливости за гробом, ты пребываешь в покое..." Возвращались в благопристойном молчании, ожидая обильного угощенья.Духовные торжественно шествовали впереди, оставляя старенькому евнухупочетное место епископа. Священники отслужили панихиду над могилой какого-то ритора,состоявшего прежде на службе у Велизария, как многие и многие. Что делал,кем был он? А! Кому нужны покойники... От жаровен струилось благодетельное тепло. Красноглазые угли черезузкие прорези в черном железе смотрели на вкушающих поминальный обед. В трапезную вошел управитель городского дома Велизария. Человек былгрязен, с его одежды сочилась вода, он только соскочил с лошади. Подставивморщинистое ухо, Каллигон прислушался к шепоту управителя. В душе евнухазазвучали слова молитвы Симона: "Ныне ты отпускаешь меня, боже..." Нет, долой слабость! Пришла пора дела. Книгу Правды нужно такжепослать в Египет, в разоренную Сирию. И переписывать еще. Но тайно, тайно.Новый базилевс не допустит осуждения старого, дабы не поколебать Власть.Чтоб укрепить себя, Юстин Второй потребует уважения к памяти ЮстинианаПервого. Упираясь в подлокотники, Каллигон напрягся, воскликнул: - Сегодня, подданные, в боге отошел от плоти наш благочестивыйповелитель Юстиниан Величайший! Приличествует ли писклявому голосу евнуха извещать не о смерти - окончине базилевса! Дьякон громогласно начал: - Ве-е-ечная память... Хор согласно подхватил установленные Церковью слова. Сегодня этипресвитеры, дьяконы, служки второй раз просили бога и людей не забыватьимена умерших и дела их. "Неужели только мечта об освобождении от Юстиниана давала тебе силы?- спрашивал себя Каллигон. - Раб ленивый, разве пережить это порождениезла было единственной целью твоей? Почему же ты устал?" Варвары, разделив империю, отравляются ядом Власти. Их рексыперенимают худшее и подражают базилевсам. Нужно предупредить всех об опасности. Если бы люди умели читать! Каллигон вспомнил, что он нужен и несчастному Велизарию, которого безего заботы съедят черви. Нужен Каллигон и многим сотням колонов, сервов,приписных, рабов и наемников, принадлежащих виллам Велизария. Ведь они,хоть и свойственна им животная тупость, кое-как понимают: пока Каллигонуправляет остатками богатства бывшего полководца, им дышится без лишнихстраданий. Старому евнуху нужно жить. Не для себя. Для тех, кто живет с ним, длятех, кто родится. Стены дома и сам полуостров содрогались под ударами бури, бившей ссевера, из земель варваров. Не забывай ничего.
ЭПИЛОГ
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | Поиск по сайту:
|
