V. Четыре года в Святой Земле

Когда Людовик Святой взошел на корабль, нужда, в коей пребывали христиане, была так велика, что он не нашел там ни кровати, ни одежды; во время переезда ему пришлось спать на тюфяках, присланных султаном, и носить одежду, изготовленную по его приказу. Путешествие продлилось шесть дней, о которых Жуанвиль писал: «Я, будучи болен, всегда садился подле короля. И тогда он мне рассказывал, как его захватили в плен и как он с Божьей помощью договорился о своем и нашем выкупе. И он заставил меня рассказать, как взяли в плен меня на воде; и потом он сказал мне, что я должен возблагодарить Господа нашего, спасшего меня от такой опасности. Он очень сокрушался о смерти графа Артуа, своего брата, и говорил, что если бы сейчас последний был бы так же сдержан, как граф Пуатье, то ничего бы не учинил, и чего бы он ни сделал, чтобы видеть его на этих галерах. Как это часто случается с лицами добропорядочными и рассудительными, граф Пуатье казался равнодушным, и Людовик Святой, только что опасавшийся за его жизнь и рисковавший ради него, быть может, больше, чем должно, страдал от этого.

Граф Анжуйский, плывший на том же корабле, не составлял компанию своему венценосному брату, и король жаловался на него Жуанвилю: «Однажды он спросил, что поделывает граф Анжуйский, и ему сказали, что он играет за столом с монсеньором Готье Немурским. И он отправился туда, шатаясь от слабости из-за своей болезни; и он отобрал кости и стол, и выбросил их в море, и очень разгневался на своего брата за то, что тот принялся тут же играть в кости, позабыв о смерти своего брата Робера и опасностях, от коих их уберег Бог».

Короля торжественно приняли в Акре; процессия из всех церквей встречала его в порту. У него оставалось немного денег в казне, чтобы выкупить простых людей, все еще томившихся в плену в Египте. Король все еще надеялся отвоевать Святую землю, опираясь на Акру, которая была главным оплотом христиан в Палестине. Но Людовик потерял много воинов, чье здоровье было подорвано в египетском плену; к тому же их настигла новая эпидемия. Жуанвиль тоже был очень болен.

Первым делом король поспешил отправить посла в Египет, чтобы освободить оставшихся там узников. Большая часть их уже была убита, и он выкупил из плена лишь 400 человек из прежних 12 тысяч.

Тем временем братья короля беззаботно проводили время за игрой в кости, «и граф де Пуатье играл столь куртуазно, что, выигрывая, велел открывать зал и звал всех дворян и дам, ежели они там присутствовали, и пригоршнями раздавал свои деньги, равно как и тем, у кого он выиграл. А когда он проигрывал, то одалживал деньги у тех, с кем он играл, и у своего брата графа Артуа и прочих, и раздавал все — и свое, и чужое добро». Возможно, это был остроумий способ подать милостыню обедневшей знати.

Сначала король намеревался вернуться во Францию после того, как из египетских тюрем будут освобождены последние пленники. Бланка Кастильская писала ему, что королевству грозит опасность со стороны англичан. Но он видел, что египтяне не соблюдают ни перемирия, ни статей договора; христиане же Палестины убеждали короля, что его отъезд погубит их, ибо Акру не защитить горсткой рыцарей. Наконец в одно июньское воскресенье он созвал своих братьев, графа Фландрского и других баронов, чтобы спросить у них совета, и попросил дать ему ответ через восемь дней.

В следующее воскресенье все единогласно высказались за возвращение во Францию. «Из всех рыцарей, пришедших с вами и которых вы сами привели с Кипра, всего 2800 человек, — сказали ему, — в этом городе осталась сотня. Мы советуем вам, сир, отправиться во Францию и собрать людей и денег, с которыми вы смогли бы вскоре вернуться в эту страну и отомстить врагам Господа и тем, кто держал вас в плену». Легат придерживался того же мнения.

Один граф Яффы, принуждаемый к ответу, наконец сказал, что если бы король остался и продлил кампанию еще на год, то оказал бы всем им великую честь. Жуанвиль одобрил графа Яффы, вспомнив, как один его кузен сказал ему перед отъездом: «Вы отправляетесь за море; поберегитесь же возвращения, ибо ни один рыцарь, ни простой, ни знатный, не может вернуться, не будучи опозоренным, если оставит в руках сарацин простых людей Господа нашего, с коими он ушел в поход».

Тогда Жуанвиль ответил легату: «Говорят, сир (не знаю, правда ли сие), что король еще ничего не истратил из своих денег, но только деньги духовенства. Так пусть же король теперь потратит свои деньги и пошлет за рыцарями из Мореи и из-за моря, и когда прознают, что король платит хорошо и щедро, к нему явятся рыцари отовсюду, и он сможет продлить кампанию на год, если угодно будет Богу. И оставшись, он сможет добиться освобождения бедных узников, плененных, когда они служили Господу и ему, которым никогда не освободиться из плена, если король уедет». И Жуанвиль добавляет: «И не было там никого, у кого в плену не оказалось бы близких друзей, так что никто меня не осудил, но все заплакали».

Гийом де Бомон, маршал Франции, присоединился к мнению Жуанвиля, но его дядя, Жан де Бомон, горевший желанием вернуться во Францию, заставил его замолчать, крикнув: «Грязная сволочь! Что вы хотите сказать? Сидите смирно!» Король одернул его, и старый рыцарь ответил: «Простите, сир, я больше не буду». Наконец Людовик Святой объявил: «Сеньоры, я вас внимательно выслушал и скажу, как поступлю, через восемь дней».

Когда были расставлены столы, король во время обеда усадил Жуанвиля подле себя, как он поступал обычно, когда отсутствовали его братья, но совсем с ним не разговаривал, и Жуанвиль подумал, что король сердит на него. Пока Людовик беседовал с окружающими, Жуанвиль подошел к зарешеченному окну в нише у изголовья королевского ложа. Просунув руки через оконную решетку, он думал, что если король вернется во Францию, он, Жуанвиль, отправится к своему родственнику, князю Антиохийскому, дожидаться нового крестового похода, чтобы освободить узников. «И когда я там стоял, подошел король и, опершись на мои плечи, обхватил двумя ладонями мою голову. А я подумал, что это монсеньор Филипп Немурский, которого я очень огорчил советом, данным мной в тот день королю, и я сказал: "Оставьте меня в покое, монсеньор Филипп". Тут случайно рука короля скользнула по моему лицу, и я понял, что это король, по изумруду на его пальце. И он сказал: "Стойте тихо, ибо я хочу спросить у вас, как вы, юноша, осмелились советовать мне остаться, пойдя наперекор мнению всех знатных и мудрых людей Франции, советовавших мне уехать?" "Сир, — ответил я, — если бы я таил в своем сердце зло, я ни за что не посоветовал бы вам так поступить». «Скажите мне, — продолжал он, — я поступлю дурно, если уеду?" "Бог свидетель, сир, — ответил я, — да". И он мне сказал: "Если я останусь, вы останетесь?" И я ответил, что да, если смогу содержать себя на свои средства или средства кого-либо другого. "Так будьте же совершенно спокойны, — сказал он мне, — ибо я вам очень признателен за ваш совет; но ничего никому не говорите об этом всю неделю"».

Через три недели ассамблея собралась снова. Король осенил крестом уста и изрек: «Сеньоры, я очень благодарен всем тем, кто посоветовал мне возвратиться во Францию, и воздаю милость также тем, кто советовал мне остаться. Но я подумал, что если я останусь, то мне вовсе не грозит утратить королевство, ибо у мадам королевы много людей для его защиты. И также я узнал, что бароны этого края говорят, что, если я уеду, королевство Иерусалимское погибнет, ибо никто не осмелится в нем остаться после моего отъезда. Поэтому я решил ни за что не покидать королевство Иерусалимское, кое я явился сохранить и отвоевать, и остаюсь здесь. Всем присутствующим здесь знатным людям и прочим рыцарям, желающим остаться со мной, предлагаю подойти смело со мной поговорить, и я дам вам столько денег, что не моя будет вина, а ваша, если вы не останетесь». И, добавляет Жуанвиль, многие изумлялись и плакали.

Король приказал своим братьям вернуться во Францию. Он отпустил рыцарей, пожелавших уехать, а таких оказалось множество. Едва графы Пуатье и Анжу отплыли, как прибыли послы от Фридриха II с письмом к султану, в котором император требовал немедленно освободить короля. Они подоспели слишком поздно, и многие этому обрадовались, ибо полагали, что император прислал посланников скорее, чтобы попросить султана задержать французского короля и его свиту в плену, нежели их освободить.

Людовик Святой составил послание к прелатам и баронам Франции, дабы объяснить им, почему он остается в Святой земле, и призвать их присоединиться к нему: «Смелее, воины Христовы! Вооружайтесь и будьте готовы отомстить за свои обиды и тяжкие оскорбления. Последуйте примеру ваших предков, кои отличались от прочих народов своей набожностью, искренней верой и наполняли слухами о своих прекрасных деяниях мир. Мы опередили вас, поступив на службу к Господу; ступайте же присоединиться к нам. Пусть вы придете позднее, но все равно получите от Господа награду, кою Отче Святого Семейства предоставит равно всем: и тем, кто придет потрудиться в винограднике на склоне дня, и тем, кто явился вначале. Те, кто прибудет сам или пришлет помощь, покуда мы будем здесь, помимо отпущения грехов, обещанных крестоносцам, обретут милость Господню и людскую благодарность. Собирайтесь же, и пусть те, кого любовь к Всевышнему вдохновит прийти или послать помощь, будут готовы к ближайшему апрелю или маю. Что же до тех, кто оказался бы не готов к первому сроку, пусть, по крайней мере, выступят [в поход] ко дню Святого Иоанна. Действовать надлежит быстро, ибо всякое промедление смерти подобно. Вы же, прелаты и прочие служители Христа, заступитесь за нас пред Всевышним, молясь с усердием; прикажите, чтобы молитвы творили во всех подчиненных вам храмах, дабы они несли нам Божественные милость и благословение, коих мы недостойны за грехи наши.

Написано в Акре в год от Рождества Христова 1250, в августе месяце».

* * *

Помощи из Европы пришло мало. Альфонс де Пуатье еще раз принял крест в 1253 г., но так и не появился в Святой земле. Папа Иннокентий IV побуждал сеньоров, принявших крест в Германии, Фрисландии, Норвегии, выполнить свой обет, но безрезультатно. Святой Фердинанд Кастильский умер в 1251 г. Многие англичане стали крестоносцами, в том числе и сам король Генрих III, но он помешал уехать в Святую землю пяти сотням рыцарей, не желая, чтобы они служили его главному врагу — Людовику. Венецианские, генуэзские и пизанские купцы, торговавшие с арабами, были недовольны крестовым походом; они задерживали, грабили и иногда топили французские суда.

Тем не менее Людовик Святой не бездействовал. Политические обстоятельства складывались так благоприятно, что он мог добиться освобождения Иерусалима путем ловкой дипломатии. Восстание мамлюков в Египте привело к отделению от него Сирии. Эмиры Дамаска предпочли подчиниться султану Алеппо, нежели мятежникам из Каира. Султан Алеппо помышлял о завоевании Египта и поэтому предложил союз Людовику Святому, пообещав уступить ему в случае удачи Иерусалимское королевство. Король же, прежде чем заключить с ним договор, пожелал узнать, собираются ли египтяне выполнить свой договор и освободить остальных пленников. Поэтому он одновременно послал Жана де Валаньсена к новому египетскому султану и Ива ле Бретона из ордена доминиканцев, знавшего арабский язык, к султану Дамаска.

Именно по поводу этого монаха Жуанвиль приводит рассказ, иллюстрирующий суть кветизского учения: «Брат Ив увидал старуху, переходившую улицу с миской горячих углей в правой руке и кувшином, полным воды, в левой. Брат Ив спросил: "Что ты хочешь со всем этим делать?" Она ответила ему, что хотела бы огнем сжечь рай, чтобы его больше не было, а водой загасить ад, чтобы уничтожить его навсегда. И он спросил ее: "Зачем тебе это?" "Потому что я не хочу, чтобы кто-либо когда-нибудь творил добро, ни чтобы обрести вознаграждение в раю, ни из страха пред адом, но просто чтобы снискать любовь Бога, которая стоит превыше всего и одна может нам дать все блага"».

Еще Людовик Святой принял в Акре послов Старца Горы. Он дал им аудиенцию после мессы; перед ним предстал богато одетый эмир в сопровождении ассасина, носившего три ножа, воткнутые друг друга в знак вызова; их третий спутник нес саван, который он подал бы королю, ежели тот отказал бы в просьбе Старцу Горы. «Мой сеньор, — сказал эмир, — посылает меня спросить, знаете ли вы его». «Нет, — ответил Людовик Святой, — потому что я его никогда не видел; но я слышал о нем». «Если вы слышали о нем, то удивительно, почему вы не прислали ему достаточно даров, чтобы снискать его дружбу, как делают это каждый год император Германский, король Венгерский, султан Вавилонский и другие [лица], и уж конечно, они живы, пока это угодно моему господину. Если вы этого не желаете, заставьте, по крайней мере, платить дань Ордены госпитальеров и тамплиеров». Король ответил, чтобы эмир пришел снова после полудня.

Когда он вернулся, то нашел Людовика, сидящего между магистрами Орденов госпитальеров и тамплиеров. Король велел повторить ему то, что он сказал утром. Он повиновался, но не без колебаний. Тогда магистры заметили ему, что он чересчур храбр, если решился довести до слуха короля подобные слова, и велели ему возвращаться с подарками и извинениями от его сеньора. Через две недели посланцы вернулись и преподнесли Людовику Святому рубаху Старца Горы, его золотой перстень тонкой работы, хрустальных слона и жирафа, хрустальные яблоки, шахматы, благоухающие амброй. Взамен король отослал Старцу Горы красные ткани, золотые кубки, серебряную узду; посольство возглавил Ив ле Бретон, знавший сарацинский язык, но ему так и не удалось обратить вождя ассасинов в христианскую веру.

Говорят, Людовику Святому больше повезло с некоторыми эмирами, которые, привлеченные его репутацией, явились увидеться с ним и, пораженные его святостью, приняли крещение. Гийом де Сен-Патю пишет: «Многие сарацины, человек сорок или более, среди которых были адмиралы и знатные люди, приходили к нему, и он велел крестить их и наставлять в вере доминиканцам и прочим, кому благословенный король поручал сей [миссионерский] труд. И те их кормили и поддерживали, выдавая им жалованье, на которое они могли жить не нуждаясь, и некоторых из них король увез с собой во Францию». В 1253 г. он послал различных детей, выкупленных в Египте, в Руаймон, где их содержали. Он делал подарки новообращенным и женил их на христианках. Он привез этих людей во Францию и в своем завещании обязал своего наследника содержать их. Так, Карл IV все еще выплачивал ренту некоему Гийому Сарацину, бедному портному, приходившемуся потомком одному из язычников, обращенных в христианство Людовиком Святым.

Король также приказывал выкупать пленных христиан — по триста-пятьсот человек одновременно. Среди освобожденных им христиан встречались даже те, кто находился в египетском плену еще с 1228 г.

Людовик Святой велел починить башни Акры и укрепить окружавшую город стену. Он оставался там до марта 1251 г. Король велел окружить стеной квартал города, Мон-Мюзар, и отремонтировать крепостные укрепления Хайфы, у подножья горы Кармель, равно как и прочие замки. Все строительство велось на его собственные средства, и он лично принимал участие в работе, нося землю и камни, дабы подать пример другим и заслужить отпущение грехов, даруемое легатом. Ему подражали епископы и бароны.

Египтяне прознали об опасности, которой им грозил союз французского короля и султана Алеппо. Они немедленно выпустили узников, среди которых находился Гийом де Шатонеф, магистр Ордена госпитальеров, с тридцатью его рыцарями, и предложили продлить перемирие. Но Людовик Святой потребовал предварительно выдать головы христиан, выставленных на стенах Каира, и передать ему захваченных детей, отказавшихся отречься от христианской веры. Кроме того, Людовик потребовал, чтобы мамлюки отказались от 200 тысяч ливров выкупа, которые ему оставалось заплатить. Жан де Валансьен добился удовлетворения этих требований, и эмиссары Людовика Святого долго разъезжали по Египту, выкупая пленных христиан.

Весь 1251 год шла война между султаном Алеппо и египтянами; христиане сохраняли нейтралитет.

* * *

Людовик Святой воспользовался затишьем, чтобы объехать Святую землю. Он провел праздник Благовещения, 24 марта 1251 г., в Назарете. Едва завидев город, он сошел с лошади и пал на колени; потом он пошел пешком. Он велел провести службу с великой пышностью, а на следующий день причастился.

29 марта 1251 г. он отправился посетить Цезарею Палестинскую, которую начал укреплять по совету рыцарей — госпитальеров и тамплиеров. Возле города он разбил лагерь и находился в нем более года. Он еще раз написал своей матери и братьям, прося прислать денег и воинов. Говорят, Бланка Кастильская велела собрать баронов; но те лишь порицали Папу, который призывал вести войну против сына только что скончавшегося императора Фридриха и не был заинтересован в крестовом походе; они критиковали францисканцев и доминиканцев, которые слишком безропотно повиновались понтифику. На том обсуждение закончилось.

В Цезарее Людовик Святой сам трудился на строительстве стен, таская корзину с камнями, как он делал это в Акре. Именно там он принял послов, отправленных им в 1249 г. к татарам. Они путешествовали больше года, объехав Каспийское море с юга и востока. Но никакого практического результата посольство не добилось. И знайте, говорит Жуанвиль, что король сильно раскаялся в том, что послал их.

В то время как король укреплял Цезарею, он получил подкрепление в виде отряда норвежских рыцарей. Их корабль пересек Ламанш, обогнул Испанию, проплыл мимо марокканского пролива. В пути их подстерегали великие опасности; в Палестине они принялись охотиться на львов, что было не менее опасно — пришпорив коня, они мчались на хищника, бросая ему кусок какой-нибудь негодной ткани, которую тот начинал терзать, и в тот же момент осыпали его стрелами.

Жуанвиль поступал на службу к королю сроком на год. В Цезареее пришло время продлить их договор. Людовик Святой спросил Жуанвиля, сколько он потребует теперь за свои услуги. И Жуанвиль ответил, что ему нужно не больше денег, чем в прошлом году, но он хотел бы заключить с королем уже другую сделку. «Поскольку, — сказал он, — вы сердитесь, когда у вас просят что-то, я хочу, чтобы вы договорились со мной, что не будете сердиться, если я у вас попрошу что-либо в течение всего этого года; а если вы мне откажете, я тоже не буду сердиться. Когда король услыхал сие, он расхохотался и сказал мне, что оставляет меня на подобных условиях; и взяв меня за руку, подвел к легату и своему совету и повторил им условия сделки, которую мы заключили; и они этому весьма возрадовались, потому что я стал самым богатым из всех в лагере». Как мы теперь завидуем этому смеху; у короля и его баронов, перенесших страшные испытания, жизнь которых в Палестине была совсем непростой, хватило здоровья, физического и морального равновесия, чтобы по-прежнему улыбаться и хохотать. А ведь наши нынешние «правители» никогда не улыбаются.

Магистр Ордена тамплиеров послал одного из своих рыцарей, брата Гуго де Жуи, к султану Дамаска, чтобы достигнуть соглашения по поводу неких обширных земель. Султан согласился, чтобы Орден владел половиной этих территорий, а он — другой, при одном условии: соглашение должен был одобрить король Франции. И брат Гуго привез в Цезарею эмира, посланного султаном Дамаска. Магистр Ордена тамплиеров тогда ввел короля в курс переговоров; но Людовик Святой, придя в изумление, заявил ему, что он позволил себе слишком многое, договорившись с султаном без его ведома. Король пожелал, чтобы ему были принесены извинения за подобное оскорбление. Большой шатер был открыт взорам всех желающих; магистр Ордена тамплиеров явился туда со всеми рыцарями, пройдя босым через весь лагерь. Король усадил подле себя магистра ордена Храма и эмира и потом сказал: «Магистр, вы скажете послу султана, что вы раскаиваетесь, заключив договор с ним, не поговорив со мной; и, поскольку вы об этом со мной не поговорили, вы откажетесь от всего, что он вам пообещал, и возьмете назад свои обещания». Магистр передал эти слова эмиру. Тогда король сказал магистру, чтобы он встал и велел подняться всем братьям Ордена: «Преклоните же колени и принесите мне извинение за то, что вы поступили против моей воли». Магистр опустился на колени и протянул королю в знак полного подчинения край своего плаща. «И я повелеваю, — произнес король, — чтобы брат Гуго, составлявший эти соглашения, был изгнан из королевства Иерусалимского». Распоряжение короля было исполнено, несмотря на то что за виновного ходатайствовали очень знатные лица.

Король хотел сам руководить сложной политикой, которую вел на Святой земле, а тамплиеры были слишком склонны к независимости. Этого было бы достаточно, чтобы объяснить сей неприятный инцидент. Но кроме того, Людовик Святой, вероятно, был готов заключить союз с египтянами против султанов Дамаска и Алеппо. В самом деле, в Цезарею к нему прибыли послы, ранее отправленные им в Египет; они привезли ему договор, в котором мамлюки принимали все условия, поставленные королем: в обмен на помощь Людовика против султана Дамаска египтяне обещали вернуть Иерусалимское королевство христианам. Чтобы соблюсти эту, последнюю статью договора, Людовик должен был отправиться в Яффу, а эмиры — в Газу.

* * *

Когда султану Дамаска донесли об этом договоре, он послал отряд из четырех тысяч воинов занять Газу, и египетские эмиры в который раз нарушили свое обещание королю. Невзирая ни на что, Людовик Святой хотел идти в Яффу. В честь короля граф Яффы повелел украсить 500 бойниц своего замка штандартами со своими гербами. «На что было красиво смотреть, — признаёт Жуанвиль, — ибо его герб представлял собой червленый лапчатый крест в золоте».

Король разбил свой лагерь около замка, возвышавшегося над морем. Он тотчас же принялся укреплять предместье от одного берега до другого, повелев построить 80 башен с тремя большими воротами, помимо обычной стены. И Жуанвиль пишет: «Я много раз видел, как король сам носил корзины ко рвам, дабы получить отпущение грехов». Он велел возвести здесь церковь и монастырь францисканцев. Эмиры Египта прислали головы христиан, выставленные в Каире, и король приказал захоронить их в освященной земле; они вернули также захваченных детей, которых уже заставили перейти в магометанство. Наконец, они подарили королю слона, которого увезли во Францию.

Молодой Боэмунд. князь Антиохии и Триполи, которому только что исполнилось шестнадцать лет, приехал со своей матерью посетить короля. Людовик посвятил его в рыцари. «Никогда, — заявляет Жуанвиль, — я не видел столь мудрого ребенка». Король помирил его с матерью, которая держала князя под опекой.

В этом же, 1252 г. Людовик Святой получил подкрепление, возможно, от короля Кипра, Генриха де Лузиньяна. Во всяком случае, королевское войско по-прежнему было небольшим — 700 рыцарей и 400 человек легкой конницы. Важно было их сохранить.

Султан Алеппо охотно выдал бы пропуск Людовику Святому для посещения Иерусалима, Но королевский совет отговорил короля принять это предложение: бесчестно было бы ему или баронам вступать в Святой град, не освободив его; и прочие христианские князья, судя по данному примеру, могли бы посчитать, что им будет достаточно посетить Иерусалим как простым паломникам. При подобных же обстоятельствах Ричард Львиное Сердце отказался поклониться Гробу Господню. «Сир, сир, подойдите сюда, и я вам покажу Иерусалим», — сказал ему один рыцарь; а он ответил, закрыв плащом лицо и плача: «Боже Всемогущий, не доставляй мне страданий видом Твоего святого города, ибо не могу я освободить его из рук Твоих врагов».

* * *

Граф Тулузский умер, не успев отправиться в крестовый поход. Ему наследовал вернувшийся во Францию Альфонс де Пуатье, женатый на дочери графа. Он также помог Карлу Анжуйскому подчинить города Арль, Авиньон и Марсель.

Однако поражение и пленение короля Людовика Святого шокировали многих людей. Они не понимали, как небеса могли допустить, чтобы столь благочестивое мероприятие завершилось разгромом, и ожидали, что какое-нибудь чудо исправит положение.

Один самозванец по имени Жак, или Якоб, бывший цистерианец и расстрига, знавший французский, немецкий и латинский языки, несомненно, уроженец Венгрии — его называли учителем из Венгрии, — принялся по собственному почину проповедовать крестовый поход. Он был красноречивым человеком и носил длинную бороду. Его считали Божьим человеком: он славился своим воздержанием. Кое-кто говорил, что именно он своими пылкими речами спровоцировал в 1212 г. детский крестовый поход; на вид ему было лет шестьдесят. Другие шептали, что он пообещал выдать вавилонскому султану на расправу большую часть христиан, дабы Франция обезлюдела.

Жак со своими последователями проповедовали преимущественно простому деревенскому люду — пастухам, юношам и девушкам, которые бросали все, чтобы идти за ним. Поэтому это движение получило название крестового похода пастушков. Жак говорил им, что именно с их помощью Богу угодно освободить короля и Палестину. Он утверждал, что проповедует от имени Пречистой Девы, и всегда держал сжатой руку, как бы для того, чтобы держать приказ, данный ею. Он заверял, что ему являлась Дева Мария с ангелами, которую он велел изобразить на своих знаменах. На его знамени был вышит также агнец и крест. Приверженцы Жака шли отрядами по сто и тысяче человек, с капитанами во главе. Говорили, что Жак творил чудеса, приумножая хлеб и мясо. Сама Бланка Кастильская поначалу была введена в заблуждение и не стала препятствовать походу пастушков, в чем каялась потом на смертном одре.

Вскоре к беднякам присоединились воры, убийцы, колдуны, женщины дурного поведения, и начались беспорядки. Тридцать тысяч пастушков были с почестями приняты в Амьене. Их отряд еще больше увеличился, а его предводители принялись разрешать разводы, заключать браки, исповедовать и давать отпущение грехов, благословлять воду, как епископы, опуская и вынимая крест. Миряне проповедовали сами и шли наперекор церковным властям, а если кто-то им противоречил, они отвечали ударами, ибо были вооружены и внушали страх. Представители правосудия не осмеливались вмешиваться.

Клирики попытались воспрепятствовать притоку населения в ряды пастушков. Но предводители этого похода восстанавливали против них народ, обвиняя во всевозможных преступлениях; в деревнях священников начали убивать. Особенно пастушки преследовали монахов, сопротивлявшихся им более, чем другие, избивая их к великой радости толпы.

Наконец пастушки прибыли в Париж. Магистр Венгрии проповедовал в церкви Сент-Эсташ, в облачении епископа; он велел убить нескольких клириков, осмелившихся ему перечить. Чтобы толпа пастушков не проникла в университет и не устроила там бойню, властям пришлось перекрыть мосты. Пастушкам даже позволили беспрепятственно покинуть Париж. Они рассеялись по округе, нападая на деревни и даже города, Убивая тех, кто им сопротивлялся. Их вождь отправился в Орлеан, открывший перед ним ворота вопреки воле епископа; там он велел убить многих священников.

Тогда вмешалась Бланка Кастильская: пастушков объявили отлученными от Церкви, а миряне, видя, что им тоже грозит опасность, наконец приняли меры для зашиты.

Большая часть отрядов все же добралась до Буржа. Архиепископ, святой Филипп, запретил пускать их в город; тем не менее ворота открыли. Священники попрятались, а пастушки бросились грабить синагоги. Потом их вождь пригласил толпу послушать его проповедь и узреть чудеса. Но когда они вышли из Буржа, горожане, вооружившись, ринулись за ними в погоню. Магистр Венгрии с множеством своих сотоварищей был убит между Мортомье и Вильнев-сюр-Шер, а его тело бросили собакам на растерзание.

Толпа разбежалась. Бальи приказывали вешать попадавших в их руки пастушков. Кое-кто был задержан в Эг-Морте, прочие — в Бордо и Марселе. Многие из тех, кто примкнул с благими намерениями, дабы искупить свои прегрешения, отправились в крестовый поход с Людовиком Святым.

Бланка Кастильская управляла железной рукой. Последнее значительное событие ее правления продемонстрировало, как она заботилась избавить от преследований простой народ. Капитул собора Парижской Богоматери приказал заключить в темницу крестьян из Шатеней и некоторых других деревень, которые не смогли уплатить подати, и стали морить их голодом. Пожаловались королеве, которая попросила капитул освободить их под залог. Капитул же ответил, что это его люди и он имеет право обращаться с ними, как хочет; и в знак вызова каноники велели схватить крестьянских жен и детей, которых поместили в ту же темницу, где многие из них погибли.

Тогда королева отдала приказ рыцарям и горожанам Парижа взяться за оружие. Она повелела им сломать врата капитульной тюрьмы, а чтобы они не боялись церковных кар, первой нанесла удар посохом. Тюрьма была захвачена. Несчастных освободили, а королева наложила арест на доходы капитула и заставила его освободить крестьян от ежегодной подати.

Отъезд короля в поход, его плен, решение остаться на Святой земле приблизили кончину Бланки. Ходил слух, что Людовик Святой принес обет, поклявшись окончить дни на Востоке. Бланка Кастильская страдала болезнью сердца, серьезно осложнившейся в Мелене в ноябре 1252 г. Королева повелела немедленно перевезти себя в Париж. Она приказала из своих средств возвратить долги всем, с кем она поступила неправо, а затем приняла причастие из рук Рено де Корбейля, епископа Парижского, своего исповедника. Еще она пожелала получить из его рук одеяние монахинь Мобюиссона. Ее уложили на постель из соломы, покрытой простой саржей. Окружавшие ее священники считали, что она умерла, и хранили молчание; тогда она сама начала напутствие душе. Но едва она прошептала с клириками пять или шесть строф, как испустила дух. Ей было немногим меньше 65 лет.

Поверх монашеской рясы покойную облачили в королевские украшения, и сыновья понесли ее, сидящую на троне, в сопровождении епископа и духовенства в аббатство Мобюиссон.

Граф Пуатье и граф Анжуйский взяли бразды правления государством в свои руки. Людовик, старший сын короля, был еще слишком молод, чтобы самому принимать решения.

* * *

Людовик Святой все еще находился в Яффе, когда в Палестину прибыла весть о смерти Бланки Кастильской. Жоффруа де Болье, доминиканец и исповедник короля, рассказывает следующее: «Как только монсеньор легат узнал об этом, он взял с собой архиепископа Тирского, тогда хранителя королевской печати, и ему было также угодно, чтобы я пошел с ними третьим. Итак, легат с нами обоими отправился к королю и попросил у него частной беседы в нашем присутствии в его покоях. Заметив серьезный вид легата, король испугался, что он ему сообщит нечто печальное. Преисполненный мыслями о Боге, он провел нас с легатом в свою часовню, примыкавшую к его комнате, и, велев запереть двери покоев, сел с нами перед алтарем. Тогда легат мудро напомнил королю великие, многочисленные и различные добрые дела, коими он был окружен благодаря милости Господа с самого детства, и среди прочего — милость, которую ниспослал ему Бог, дав ему такую мать, которая воспитала его в христианском духе, руководила и направляла с такой верностью и осторожностью дела его королевства. Замолчав на минуту, вздыхая и плача, он сообщил ему о смерти королевы, столь скорбном и печальном событии. Король сначала громко вскрикнул и залился слезами; затем он опустился со сложенными руками перед алтарем и очень набожно, плача, произнес: "Благодарю тебя, Господи, Боже мой, что по своей доброте Ты столь долго поддерживал мадам мою дорогую матушку; и вот теперь Тебе было угодно забрать ее к себе. И истинно, Господи, я любил ее больше всех прочих смертных созданий, и она этого заслуживала. Но поскольку такова Твоя воля, да будет благословенно имя Твое в веках. Аминь".

После того как легат прочел краткую молитву об упокоении души матери, король пожелал остаться наедине со мной в своей часовне. Легат и архиепископ удалились, и король некоторое время оставался перед алтарем, погруженный в благочестивые размышления, сопровождаемые вздохами. Но, опасаясь, чтобы чрезмерная печаль не охватила его, я приблизился к нему, дабы коснуться и утешить его, насколько мог, и смиренно сказал ему, что в настоящее время он достаточно отдал дань природе, и время предаться милости Господа в нем, как и подобает разуму, просвещенному милостью Божьей. Он принял сии слова с мудростью и решил им последовать. И в самом деле, вскоре он покинул часовню и удалился в свою молельню, где обычно творил в одиночестве молитвы. Он привел меня туда с собой, по его воле мы совершили вместе службу по усопшим, вечерню и прочие девять уроков. И меня привело в восхищение то, что хотя его сердцу была только что нанесена столь жестокая рана, я не мог, насколько мне помнится, заметить, чтобы он хоть что-то позабыл или пропустил, или допустил малейшую ошибку в чтении какого-либо стиха из псалма или прочей молитвы, как обычно случается, когда человеческое сердце оказалось потрясено внезапными и скорбными вестями, что приписываю я могуществу Божественной милости и стойкости его сердца. Он показал себя сыном, верным душе своей благочестивой матери. Ибо он заказал бесчисленное множество месс и множество молитв в монашеских общинах. Сам он отныне каждый день служил особую мессу за свою мать».

Жуанвиль писал, что это событие произошло в Сидоне. Вот что поведал сенешаль; «В Сидоне король получил известие, что его мать умерла. Он выказал столь великую скорбь, что два дня с ним совершенно нельзя было разговаривать. Затем он послал за мной слугу, туда, где он был в одиночестве, и едва увидев меня, он протянул ко мне руки и сказал: "Ах, сенешаль, я потерял свою матушку!" "Сир, это меня не удивляет, — ответил я, — ибо она должна была умереть; но я удивлен, что вы, человек мудрый, выказываете столь великую скорбь; ибо вы знаете, как сказал мудрец, какова бы печаль на сердце у человека ни была, ничего не должно выражаться на лице; ибо тот, кто так поступает, доставляет радость врагам и огорчение друзьям"».

Странное поучение, хотя и вызванное похвальными мотивами. Однако королеве Маргарите Жуанвиль преподнес совсем иной урок. Мадам Мари де Вертю попросила его прийти утешить королеву, ибо она также выказывала чрезвычайную скорбь. Найдя ее плачущей, он, нисколько не взволновавшись, заявил ей, что правду говорят, что нельзя верить женщинам: «Ибо умершая была женщиной, которую вы ненавидели больше всех, а теперь вы так скорбите о ней». Маргарита же ответила, что плачет не по королеве, а из-за короля, который так скорбит, и из-за своей дочери Изабеллы, которая осталась во Франции под присмотром мужчин.

* * *

При посредничестве багдадского халифа султаны Алеппо и Каира в конце апреля 1253 г. помирились. Надежда заполучить Иерусалим, воспользовавшись раздорами между мусульманами, исчезла. Однако Людовик Святой не терял надежды использовать союз с монголами против сарацин. Он все еще верил, что этих язычников можно обратить в христианство, и попросил Папу послать к ним епископов. В мае 1253 г. король отправил к ним Гийома Рубрука, или Руйбрука, францисканца из Святой земли, француза по национальности, оставившего ценное описание своего путешествия.

Укрепив Яффу, Людовик Святой велел закончить работы по строительству крепостных стен Сидона, начатые совсем недавно. Он находился еще на побережье Акры, когда прибыла группа паломников из Великой Армении, направлявшаяся в Иерусалим. Они попросили Жуанвиля показать им святого короля. Жуанвиль нашел его в шатре, сидящем на песке, без ковра, и спиной опиравшегося на столб. Он сказал ему: «Сир, там снаружи большая толпа из Великой Армении, идущая в Иерусалим, и они просят меня позволить посмотреть на святого короля; но я еще не хочу целовать ваши кости». Король рассмеялся и послал за ними; так что они свиделись и расстались, взаимно препоручив себя Богу.

На следующий день крестоносцы стали лагерем близ Сура, который в древности звали Тиром. Там король узнал, что люди, которым было поручено начать укрепление Сидона, были перебиты турками: лишь малая их часть смогла укрыться в тесном замке; все прочие, числом более двух тысяч, были убиты, а город разграблен.

Часть напавших явилась из Белина — в древности Филиппийской Кесарии. Король организовал поход на эту крепость и захватил ее. Но его совет не пожелал, чтобы Людовик подвергал себя опасности при штурме, и он отправился прямо в Сидон.

Дело происходило в самый разгар лета. Гийом де Сен-Патю рассказывает, что тела несчастных, убитых месяцем ранее, еще лежали на побережье и на развалинах города: «И те, кто видел сии тела, насчитали их около трех тысяч. И благословенный король решил прежде всего похоронить тела и приказал устроить кладбище с огромными ямами, которое велел освятить. И сам он, своими собственными руками, с помощью тех, кто был с ним, брал тела умерших, клал их на коврики, зашивал их и потом клал на верблюдов и лошадей и отвозил к могилам, чтобы там похоронить. Но некоторые тела так разложились, что король и те, кто помогал ему, брали руку или ногу, чтобы положить в мешок, они отделялись от тела. От останков исходило столь сильное зловоние, что мало кто из наших людей мог его вынести, и они затыкали носы и удивлялись, что король может заниматься этим и выдерживать такой смрад». Кроме того, никогда не видели, чтобы он затыкал себе нос. Из одного трупа вывалились внутренности — король собственными руками взял их и сложил в мешок. Каждое утро, прослушав мессу, он возвращался к этой работе и говорил своим соратникам: «Идемте хоронить сих мучеников». И если они отказывались, он добавлял: «Они перенесли смерть, мы же должны перенести это» или «Не испытывайте отвращения к этим телам, ибо они мученики и уже в раю».

Король велел собрать строителей отовсюду, которые восстановили стены и башни Сидона. Однажды утром Жуанвиль присутствовал на мессе с королем. Затем Людовик Святой предложил подождать его, чтоб совершить прогулку верхом. Они подъехали к маленькой церкви, стоящей особняком в деревне. Король сказал, что эта церковь была сооружена в честь чуда, совершенного Господом, который изгнал дьявола из тела дочери вдовы. Священник служил мессу; Людовик Святой захотел на ней поприсутствовать. Жуанвиль рассказал: «Когда стали раздавать причастие, я увидел, что клирик, помогавший служить мессу, был высокий, черный, худой и щетинистый; и я испугался за короля, которому он должен был поднести облатку, ибо возможно, то был ассасин, дурной человек, и он вполне мог убить короля. Я взял облатку у клирика и сам отнес ее королю. Когда месса закончилась и мы вскочили на наших лошадей, то встретили в поле легата; король подъехал к нему, подозвал меня и сказал: "Я жалуюсь вам на сенешаля, который принес мне облатку и не пожелал, чтобы мне его подал бедный клирик"». И легат одобрил Жуанвиля; но Людовик Святой из смирения продолжал утверждать, что сенешаль был не прав.

Королева Маргарита оставалась в Яффе, где готовилась родить: она произвела на свет дочь Бланку, позднее воспитанную в Мобюиссоне. На Востоке она уже произвела на свет двух детей — Жана-Тристана Дамьеттского и Пьера, рожденного, несомненно, в 1251 г. Когда королева возвратилась во Францию, она снова была беременна - на этот раз она родила девочку, которую нарекли Маргаритой, впоследствии она стала герцогиней Брабантской. После родов королева села на корабль, дабы добраться до Сидона, где находился король, морем.

Как только Жуанвиль услыхал о прибытии королевы, он встал раньше короля и поехал встретить ее и проводить в замок. Когда он вернулся, король, который находился в часовне, спросил его, в добром ли здравии королева и дети, и сказал: «Я сразу понял, что раз вы поднялись раньше меня, то поехали навстречу королеве; и поэтому я велел не начинать проповедь без вас». Он не желал, чтобы из-за своей галантности Жуанвиль пропустил молитву. Жуанвиль продолжал: «И я вам напоминаю об этом, потому что я пробыл подле него пять лет, и он никогда не говорил ни о королеве, ни о своих детях ни мне, ни другим; а это, как мне кажется, нехорошая привычка — обращаться, как с чужими, со своей женой и детьми». Умерщвление плоти, могут сказать, святого. Возможно, но одновременно это поступок истинного короля: он не принадлежит своей жене и детям, он — всеобщий отец; он всегда заботился вести себя сообразно своему рангу, а поэтому не говорил о своей семье, которую он также считал достоянием всего народа.

А вот Жуанвиль был таким же другом королевы, как и короля. Он отправился в паломничество в Тортозу; король попросил купить его там сто плащей, чтобы раздать францисканцам по возвращении во Францию. Жуанвиль четыре плаща отослал королеве. Рыцарь, преподнесший их ей, завернул их в белую ткань; и когда королева увидала, как он входит, то опустилась на колени, и рыцарь, в свою очередь, преклонил колено перед ней. Королева ему сказала: «Встаньте, сир рыцарь; вы не должны преклонять колени, неся реликвии». Недоразумение прояснилось, королева и ее дамы рассмеялись, и королева сказала рыцарю: «Скажите вашему сеньору, что я желаю ему дурного дня за то, что он заставил меня опуститься на колени перед плащами».

Поскольку строители заканчивали постройку укреплений в Сидоне, король велел устроить процессии, чтобы Господь указал ему правильное решение, которому он бы последовал. Он узнал, что английский король прибыл в Гасконь и собирается женить своего старшего сына Эдуарда на сестре короля Кастилии. Кроме того, разразилась война между детьми от первого и второго браков графини Фландрской, и Карл Анжуйский вмешался в конфликт на стороне Дампьеров и графини. Присутствие короля во Франции становилось необходимым. Впрочем, теперь прелаты и бароны Палестины считали, что король может уехать. «Сир, — говорили они ему, — вы укрепили крепость Сидон, Цезарею и бург Яффы к великой пользе для Святой земли; и вы усилили намного город Акру, возведя стены и башни. Мы не думаем, что ваше пребывание смогло бы послужить еще больше королевству Иерусалимскому. А посему мы вам советуем отправляться в Акру во время наступающего поста и подготовить свой переезд, чтобы вернуться во Францию после Пасхи».

Король велел отправить королеву и своих детей под охраной Жуанвиля в Тир. Потом он присоединился к ним и отправился в Акру, где провел пост. Он оставил в Святой земле много рыцарей с легатом и крупную сумму денег на вооружение и приказал приготовить для обратного путешествия восемь кораблей и четыре галеры. Сто рыцарей под командованием Жоффруа де Сер-жина оставались для охраны Акры.

Погрузка началась 24 апреля 1254 г.; корабли вышли в море на следующий день, в праздник святого Марка, в день рождения короля. «И сегодня вы родились снова, — говорит Жуанвиль, — ибо ускользнуть от таких опасностей этой земли — означает родиться во второй раз».

* * *

Король получил от легата разрешение везти на своем корабле Святые Дары; дарохранительницу покрыли шелковой тканью и чеканным золотом, а рядом возвышался алтарь, украшенный различными реликвиями, у которого каждый день служили службу. Около алтаря спали два клирика. После мессы король посещал больных, находившихся на корабле; Жуанвиль насчитывает их восемьсот человек. Король приказал проповедовать трижды в неделю, а когда море было спокойно, велел возносить молитвы за моряков; он требовал, чтобы его люди исповедовались, и многие следовали его примеру.

Проплывая мимо горы Кармель, в. воскресенье 26 апреля, королевский корабль причалил к берегу, чтобы Людовик мог послушать мессу. Кармелиты вышли ему навстречу; некоторых из них он увез в своей свите и поселил в Париже, на правом берегу Сены, на месте, где позднее обосновались целестинцы.

В субботу, 1 мая, флот подошел к Кипру. Поднялся туман, и корабли двигались наугад. Королевский корабль налетел на песчаную мель совсем близко от берега и дважды так сильно ударился днищем, что все подумали, что корабль получил пробоину и тонет. Матросы в отчаянии кричали и рвали на себе одежду. Брат Ремон, тамплиер, капитан, велел бросить лот и сказал, что надежды на спасение нет. Королева лежала с детьми у ног короля. Сам Людовик пал ниц, одетый в простой камзол, раскинув руки крестом у подножья Святых Даров, поручая Господу всех своих людей; другие последовали его примеру. Чудесным образом корабль пробил дорогу в песчаной мели, в которую он врезался, и можно было бросить якорь, чтобы дождаться дня. Оказалось, что корпус цел и невредим.

Ранним утром король тихо встал, чтобы, припав к дарохранительнице, возблагодарить Бога. При свете дня стало видно, что корабль окружен рифами, на которых он мог разбиться. Однако нижняя часть киля все же была повреждена, и лоцманы посоветовали королю пересесть на другой корабль. Но он отказался, не желая отнимать у некоторых из своих людей возможность вернуться во Францию, ибо корабли были переполнены и тем, кто уступил бы ему место, пришлось бы остаться на Кипре. Впрочем, путешествие закончилось без печального исхода, которого все опасались. «Я лучше передам в руки Бога себя самого, мою жену и детей, — сказал король, — чем нанесу ущерб столь великому множеству людей».

Кипра достигли на веслах и под парусами. Там набрали свежей воды и поплыли дальше. Сеньор же, не пожелавший рискнуть и плыть на одном корабле с королем, ждал восемь месяцев на Кипре, прежде чем добраться до Франции.

Ночью поднялась буря; пришлось забить перегородку каюты короля, открытой ветрам. Людовик Святой простерся пред Святыми Дарами. Королева открыла дверь, чтобы присоединиться к королю: она нашла только Жуанвиля и Жиля ле Бриенна. Она хотела попросить Людовика Святого, чтобы он принес обет в благодарность за избавление от гибели. Жуанвиль посоветовал, чтобы она пообещала совершить паломничество к святому Николаю Варанжевильскому, которому ничего не стоило их спасти. «Сенешаль, — ответила она, — воистину я это сделаю охотно; но король рассердится, если он прознает, что я это сделала без него, и никогда не позволит мне туда пойти». Она пообещала святому Николаю серебряный кораблик, и именно Жуанвиль позднее отвез его. Королева приказала кормилицам не будить ее детей, чтобы они отправились к Богу в сне, если корабль пойдет ко дну.

После того как миновали эти две опасности, король, сидя однажды на борту корабля, усадил Жуанвиля у своих ног и сказал ему: «Сенешаль, Господь нам показал свою великую власть; ибо одного из сих малых ветров (не говоря уже о четырех главных ветрах) достаточно для того, чтобы утопить короля Франции, его жену, детей и всю свиту. Так что мы должны быть благодарны Господу и возблагодарить Его за опасность, от коей Он нас избавил... Что же до тех потрясений, которые настигают людей, или тяжелых болезней или других несчастий, то святые говорят, что это предупреждение Господа нашего. Ибо так же как Бог говорит избежавшим тяжелых болезней: "Вы видите, я мог вас уничтожить, если бы захотел", так же он может нам сказать: "Вы хорошо видите, что я мог бы вас утопить, если бы захотел". Так что мы должны следить за собой со страхом, чтобы не совершить чего-либо неугодного Господу, ибо если мы поступим иначе, Он поразит нас смертью или каким-либо иным несчастьем, на погибель нашим телам и душам... И из-за великой любви, которую Он к нам питает, Он пробуждает нас этими угрозами, чтобы мы ясно узрели наши недостатки и избавились от того, что Ему неугодно. Поступим же так и будем благоразумны».

Корабль сделал остановку на острове Лампедуза. На нем, по словам Жуанвиля, в изобилии водились кролики. На этом острове существовала старая обитель и сад с оливками, фигами, виноградом и различными деревьями. Там бил источник, и в глубине сада была молельня из извести, украшенная красным крестом, которую король посетил вместе с Жуанвилем. Но там они обнаружили лишь кости древних отшельников. В момент отплытия недосчитались одного моряка; решили, что он остался на острове, чтобы стать там отшельником: королевский интендант оставил ему три мешка сухарей.

Когда флот подплывал к острову Пантелариа, который принадлежал королю Сицилии и был населен сарацинами, королева попросила короля послать три галеры, чтобы набрать фруктов для детей. Король выслал вперед три галеры, отдав им приказ быть готовыми вернуться, когда королевский корабль будет проходить мимо острова. Но когда корабль проплывал мимо острова, галеры не появились. Матросы перепугались; они полагали, что их захватили сарацины, и хотели идти дальше. Но король этого не пожелал: «Воистину, я не послушаю вас в том, чтобы оставить моих людей в руках сарацин, не совершив по крайней мере все возможное, чтобы освободить их. И я приказываю вам повернуть паруса и напасть на них». И когда королева услыхала сие, она выказала великую скорбь и сказала: «Увы! Это все из-за меня!» Корабль повернул, и стали видны галеры, отходящие от острова. Когда они подошли к королевскому кораблю, Людовик спросил моряков о причине их задержки; они ответили, что виной всему были шестеро сыновей парижских горожан, которые объедались фруктами в садах, и нельзя было их заставить вернуться обратно на борт. Тогда король приказал посадить их в шлюпку. И они принялись кричать: «Сир, Бога ради, возьмите у нас все что есть, но не помещайте туда, где держат убийц или воров, ибо это навсегда покроет нас вечным позором». Королева и бароны упрашивали короля простить их, но он не хотел никого слушать, парижан спустили в шлюпку, и они оставались в ней до конца путешествия. Там они пребывали в великой опасности, волны накрывали их с головой, и они приседали от страха, чтобы ветер не унес их. «Но это было справедливо, — заключает Жуанвиль, — ибо их обжорство нанесло нам ущерб в том, что мы опоздали на добрых восемь дней, потому что король велел повернуть корабли назад».

Вечером, из-за небрежности служанок, каюта королевы загорелась. Когда королева проснулась, то увидела, что ткани, покрывавшие одежды, охвачены огнем; она нагая соскочила с постели и сбросила пылавшие ткани в море. Парижане, сидевшие в шлюпке, закричали: «Огонь, огонь!» Жуанвиль поспешно оделся и присоединился к морякам. Вскоре его оруженосец, обычно спавший в его ногах, пришел сообщить ему, что король проснулся и требует его к себе: «А я ему сказал, что вы в покоях, и король мне ответил: "Ты лжешь"». На следующий день Людовик Святой рассказывал о происшествии своим людям и сказал Жуанвилю: «Сенешаль, я приказываю, чтобы отныне вы не ложились спать, покуда не будут погашены все огни, за исключением большого огня, что на складочной каюте корабля. И знайте, что я не лягу, покуда вы ко мне не придете». И так теперь было всегда.

После десяти недель плавания показались берега Прованса близ Иерского порта. Королева и совет предложили королю сойти на берег, поскольку земля принадлежала его брату. Людовик Святой ответил, что он высадится только в Эг-Мотре, на своей земле. В среду и четверг король не пожелал изменить свое решение. В пятницу Людовик Святой позвал Жуанвиля и спросил его: «Сенешаль, что вы посоветуете в этом деле?» Жуанвиль ответил: «Сир, а вспомните, как мадам де Бурбон, не пожелав высадиться в этом порту, снова устремилась в море, дабы достичь Эг-Морта, и так и проплавала семь недель». Тогда король созвал свой совет; все считали, что нужно высадиться здесь, ибо было бы безрассудно подвергать себя, свою жену и детей превратностям морского плавания, после того как они их счастливо избежали. Король согласился с этим, чем очень обрадовал королеву.

XI. Последний период правления Людовика IX (1254-1270) XII.

Король причалил у замка Иер с королевой и детьми. Там они дождались лошадей, на которых должны были уехать во Францию. К ним прибыл аббат Клюни с подарком в виде двух прекрасных коней — одним для короля, другим для королевы. Потом он попросил разрешения поговорить о своих делах. Король слушал его очень внимательно. Когда аббат закончил, к королю подошел Жуанвиль и спросил его: «Неужели вы внимаете так благосклонно клюнийскому аббату потому, что он вчера подарил вам двух прекрасных коней?» Король подумал и ответил: «Воистину так». Тогда Жуанвиль продолжал: «Сир, знаете, почему я обратился к вам с этим вопросом? Потому что я советую вам, чтобы по прибытию во Францию вы запретили всем вашим судебным советникам брать что-либо от тех, кто придет к вам с делом; ибо будьте уверены, если они возьмут [что-либо], то охотнее и внимательнее будут выслушивать тех, кто сделал им подарок, как вы поступили с аббатом Клюни».

Не только от своих приближенных Людовик Святой снисходительно выслушивал советы. Весьма уважаемый францисканец Гуго де Динь жил неподалеку от замка. Король велел послать за ним. Тот прибыл в сопровождении огромной толпы мужчин и женщин, следовавших за ним. Король велел ему начать проповедь. Гуго, незнакомый с придворной жизнью, начал говорить о монахах. «Сеньоры, — сказал он, — я вижу при королевском дворе слишком много монахов; да и в самом окружении короля». И добавил: «Я же первый [из них]; я говорю, что им не спастись, иначе Святое Писание нам лжет, чего не может быть. Ибо Святое Писание говорит нам, что монах не может жить вне своего монастыря, не впадая в смертный грех, подобно тому, как рыба не может жить без воды. И если прибывающие у короля монахи говорят, будто бы [двор] — это монастырь, я им скажу, что это самый большой монастырь, который я когда-либо видел: ибо он простирается по ту и по эту сторону моря. Ежели они говорят, что в этом монастыре можно вести суровую жизнь, дабы спасти свою душу, я им в этом не верю; но я вам скажу, что я откушал с ними великое множество различных мясных блюд и выпил добрых вин, крепких и светлых; отчего я уверен, что окажись они в своем монастыре, они бы не имели тех удобств, которые имеют при королевском дворе».

Потом он принялся за короля и стал поучать его, как должно себя вести. «Никогда не видел, — сказал он, — чтобы какое-либо королевство или сеньория когда-нибудь погибли, разве что за отсутствием правосудия. Так что пускай король постарается, возвратясь во Францию, творить правый суд своему народу и тем самым сохранит любовь Господа так, чтобы Он не лишил его королевства Франции вместе с жизнью».

Жуанвиль хотел задержать этого монаха при дворе, но это удалось ему не больше, чем королю. В великом гневе Гуго ответствовал: «Конечно, я этого не сделаю; но я отправлюсь в то место, где Богу будет угодно меня видеть, и это будет не королевский двор».

В день, когда Людовик Святой собирался выехать из Иера, он спустился к подножью башни, так как берег был крутой. И он прошел дальше, чем хотелось бы, потому что не успели привести ему его парадного коня.

Когда явился конюший, король в раздражении набросился на него с бранью. Жуанвиль потом ему сказал: «Сир, вы должны многое простить конюшему Понсу, ибо он служил вашему деду, и вашему отцу, и вам». Но король не уступал. «Сенешаль, — ответил он, — он не нам служил; это мы пользовались его службой, страдая от его дурных наклонностей. Ибо король Филипп, мой дед, говорил мне, что следует вознаграждать своих людей в зависимости от того, как они служат: одного больше, другого меньше; а еще он говорил, что никто не может быть хорошим правителем, если не умеет достаточно смело и твердо отказывать в том, что мог бы дать. И я вас поучаю сим вещам, потому что люди в наш век так любят выпрашивать. Редко встретишь тех, кто печется о спасении своей души или о личной чести, хотя они и могли бы присвоить добро ближнего, правым или неправым путем».

Из других рассказов о жизни Людовика Святого видно, что нерадивость королевских слуг часто переходила все границы. Чтобы судить о небрежности Понса, надо вспомнить, что король был слаб настолько, что Жуанвилю пришлось одолжить ему коня и следовать за ним пешком.

Королевский кортеж миновал Экс-ан-Прованс, дабы посетить в Сен-Боме могилу святой Марии Магдалины. Переправившись через Рону у Бокера, он вступил в пределы Франции. Именно там Жуанвиль распрощался с королем; он отправился к своей племяннице, дофине Вьенской, а потом к графу де Шалону, своему дяде, и графу Бургундскому, своему кузену. Пробыв некоторое время в Жуанвиле, он вновь встретился с королем в Суассоне. И Людовик Святой устроил в его честь пышный праздник, который привел в восхищение всех присутствовавших.

Король продолжал свой путь по Лангедоку, Оверни и Бурбоннэ, и повсюду его принимали с радостью и великими почестями. К нему стекались люди, несшие подношения. 9 августа он миновал Пюи, затем Бриод, Иссуар, Клермон, Мулен, Сен-Бенуа-сюр-Луар. В субботу, 5 сентября, он был в Венсене, а в воскресенье прослушал службу в Сен-Дени. 7 сентября король торжественно въехал в Париж с женой и тремя детьми, родившимися на Востоке. Процессия духовенства из приходов и монастырей вышла ему навстречу. Он возвратился в Венсен, чтобы остановить публичные празднества, танцы и прочую суету, которые считал неуместными. Он отсутствовал во Франции более шести лет, в течение которых его королевство не вело никаких войн.

* * *

По словам хрониста Матвея Парижского, по возвращении во Францию Людовик Святой некоторое время пребывал в унынии и грусти, и ничто не могло его утешить. Он не желал отказываться от обета крестоносца. Он уменьшил, насколько мог, расходы своей семьи не только из смирения, но и для того, чтобы скопить деньги на войну, ибо предпочитал брать деньги из своих средств, нежели у своего народа.

Но причинами его тоски были вовсе не досада или самолюбие. Он рассказывал, не краснея, о своем пленении, своих несчастьях и тяготах, перенесенных им в узилище, и когда ему намекали, что не стоит рассказывать обо всех этих злоключениях, ибо это не приносит ему славы, он отвечал оскорбленно, что христианин должен гордиться всеми страданиями, которые претерпел в союзе с Богом, умершим за людские грехи на кресте. Он якобы велел выгравировать на монетах цепи своей темницы; его брат Альфонс де Пуатье и некоторые другие сеньоры последовали его примеру. Рассказывая о неудавшемся крестовом походе, он однажды сказал английскому королю: «Но когда я возвращался к себе самому и заглядывал в свое сердце, я испытывал больше радости от терпения, ниспосланного мне Богом по Его милости, чем если бы Он подчинил мне все море».

«После возвращения из-за моря, — пишет Жуанвиль, — король жил очень набожно; он не только продолжал одеваться как нельзя проще, но стал очень воздержан и никогда не заказывал блюда, довольствуясь тем, что готовил его повар. Он разбавлял вино водой; он всегда заставлял кормить бедных и после обеда раздавал им милостыню».

Его вежливость и снисходительность были действительно велики. «Когда после обеда входили менестрели знатных людей со своими инструментами, он дожидался, пока менестрель заканчивал свое пение, чтобы послушать послеобеденную молитву; тогда он вставал, и священники вставали подле него, чтобы произнести молитву». Но он вовсе не превратился в мрачного и хмурого ханжу: «Однажды, когда мы находились в тесном кругу при его дворе, он уселся у подножья своего ложа; а состоявшие при нем доминиканцы и францисканцы рассказали ему о книге, которую он должен обязательно послушать, и он им ответил: "Не читайте мне ее; ибо нет лучшей книги после обеда, чем свободной беседы, то есть когда каждый говорит, что хочет"». Когда с ним обедало несколько знатных иноземцев, он составлял им хорошую компанию.

Гийом де Сен-Патю говорит еще, что он любил больших рыб, но из-за воздержания ел только мелких, веля отдавать больших беднякам. Когда ему приносили жаркое или другое мясо под нежным соусом, он добавлял в него воды. И когда слуга говорил ему: «Сир, вы портите вкус», он отвечал: «Оно горячо, а так будет лучше». Он ел также простую пищу, такую, как горох. Когда в Париже ему поднесли миног, он не стал их есть, а роздал бедным. Также король никогда не пробовал новых фруктов, потому что считал их лакомством.

Он соблюдал и Великий и Рождественский посты начиная с 19 лет. Постился он также в канун праздников, в постные дни и накануне праздника Богоматери, в святую пятницу, накануне Рождества. И так как он не любил пива и кривился, когда его пил, он велел подавать его в пост. За морем он начал поститься за пятнадцать дней до Троицы и по возвращении сохранил эту привычку. Он соблюдал пост по понедельникам, средам и субботам. Но и в иные дни он ел далеко не все блюда, которые ставили перед ним, и все полагали, что это из-за умеренности.

В святую пятницу и с тех пор, как он вернулся из-за моря, весь пост и каждый понедельник, среду и пятницу он надевал власяницу, но делал это втайне, так, что его камергеры, жившие рядом с ним, ее не замечали. В эти же дни он занимался самобичеванием, используя длинный хлыст с тремя хвостами, на каждом из которых было по 4-5 узлов. Он запирался один в своей комнате с братом Жоффруа де Болье и, исповедавшись, приказывал брату бичевать его. Также заметили, что он старался не смеяться в пятницу.

Спал он без тюфяка или перины, на простой подстилке. Через некоторое время он вставал в полночь, чтобы послушать молитвы; затем он долго молился в своей часовне или подле кровати, простершись на земле, так что когда вставал, то спрашивал: «Где я?» и не мог найти своей кровати; он говорил очень тихо, чтобы не разбудить своих рыцарей, спавших в соседней комнате. Наконец, он заставлял себя подниматься на заутреню; одевался он всегда сам и шел в церковь так быстро, что часто спавшим в его комнате приходилось бежать за ним на службу босиком; ибо его охраняли 16 капелланов, слуг и рыцарей; один из них спал у него в ногах. Но эти бдения его ослабили, и ему посоветовали их умерить; он начал вставать позднее, но тем не менее — до рассвета.

После первой молитвы он прослушивал одну или несколько месс, в первую очередь мессу по усопшим, потом мессу с пением, так торжественно и степенно, что многие из присутствовавших в церкви скучали; в понедельник в честь Ангелов, во вторник — Девы Марии, в четверг — Святого Духа, в пятницу — Креста и в субботу — в честь Богоматери. Он умел играть на музыкальных инструментах и хорошо пел. Выходя после мессы, он почти всегда прикасался к золотушным. Больные, которые собирались ночью в особом зале его дворца и получали еду, выстраивались во дворе. Затем он творил правосудие и занимался государственными делами. После обеда он велел петь молитвы третьего и шестого часа в своей капелле. Он отдыхал, беседовал со священниками, читал Евангелие и сочинения Отцов Церкви вплоть до вечерни. Поужинав, творили вечернюю молитву. Когда же король путешествовал, то заставлял свиту молиться, сидя на лошадях.

Вечером король возвращался в свои покои вместе с детьми. Податель милостыни опрыскивал их святой водой. Потом дети усаживались вокруг короля, и он некоторое время беседовал с ними. Иногда он приказывал зажечь канделябр, чтобы читать до тех пор, пока горели свечи. Затем он долго молился: однажды видели, как он 50 раз преклонил колени, читая "Ave". Также замечали, что он умерщвлял плоть способом, который казался тогда очень суровым испытанием: он ложился спать, не испив воды.

Людовик любил слушать проповеди и приглашал всех священников, умевших проповедовать Слово Господне. Повсюду, где он бывал, он посещал монастыри и просил, чтобы проповедовали в его присутствии. Он усаживался на землю подле часовни, в ногах у монахов, сидевших на своих скамьях. И чтобы его сержанты охотнее слушали проповеди, он приказал им обедать в монастырской зале, что было к их пользе. Он любил повторять поучительные примеры из проповедей, которые ему приходилось слушать, разъяснял на французском то, что говорилось по-латыни. И если он слышал шум вокруг оратора, то приказывал успокоиться.

Шесть раз в год он причащался — на Пасху, на Троицу, на Успение, на день Всех Святых, на Рождество и Очищение Богородицы. Прежде всего он мыл руки и уста и снимал шапочку и капюшон. «Он шел к алтарю не стоя, а на коленях. И когда он оказывался пред алтарем, то первым делом произносил с протянутыми руками, со множеством вздохов и стенаний свой "соnfiteor" и затем получал истинное тело Иисуса Христа из рук епископа или священника».

В святую пятницу король босым посещал церкви и делал им дары; еще он поклонялся кресту, приближаясь к нему на коленях и трижды простираясь на земле. Видели, как он плакал. Он организовал с большой заботой и торжественностью службу в Сен-Шапели, где хранились самые ценные святыни. Он повелел отмечать три торжественных праздника: один праздновался доминиканцами, другой — францисканцами, последний же — десятью монахами от каждого парижского монастыря. Наконец, монахи обедали с королем при дворе. Иногда король возглавлял процессию из королевского двора, в окружении епископов, и нес на собственных плечах реликвии Страстей Господних. Когда король бывал в Париже, он почти всегда посещал Сен-Шапель, чтобы долго там молиться.

Поиск по сайту: