Марта 1989 года. Вот и все. Закончился многомесячный марафон

Вот и все. Закончился многомесячный марафон. Не знаю, что я больше испытываю — усталость или облег­чение?..

Мне сообщили уточненные итоги выборов. За меня проголосовало 89,6 процента избирателей. Конечно, это не совсем нормальные цифры, при цивилизованных, так сказать, человеческих выборах число должно быть меньше. Но у нас людей довели до такого состояния, а меня с таким усердием пытались опорочить, оболгать, не пустить, что я вполне мог и больше голосов набрать при таком раскладе.

Сейчас появилась новая расхожая формула: голосо­вали не за Ельцина, голосовали против аппарата. Предполагается, что эта фраза должна меня обидеть. А по-моему, это замечательно. Значит, все-таки не зря я начал эту непосильную борьбу против партийной бюрократии. Если протест против аппарата ассоцииру­ется с именем Ельцина, значит, был смысл и в моем выступлении на октябрьском Пленуме ЦК и на XIX партконференции.

Очень хочется остановиться, оглянуться, сделать паузу. Уж слишком гонка была утомительной и вы­матывающей. Но ничего не получится. Уже на меня обрушились новые заботы и проблемы.

Написал заявление Председателю Совета Минист­ров СССР Н. И. Рыжкову с просьбой освободить меня от занимаемой должности министра. По Закону о вы­борах, народный депутат не может одновременно яв­ляться и министром. Так что с сегодняшнего дня я стал официально безработным.

А в доме каждый день гремит телефон — десятки, сотни звонков: все поздравляют, желают, обнимают... Договорились с Наиной уехать из Москвы на пару недель, спрятаться от всех.

Все-таки я сильно устал. И хочется отдохнуть...

Иногда мне кажется, что я прожил три разных жизни. Первая хоть и была напряженной, сложной, но все же похожа на жизнь остальных людей — учеба, работа, семья, путь хозяйственного, партийного руково­дителя. Она закончилась в день проведения октябрь­ского Пленума ЦК, и началась вторая жизнь — су­ществование политического изгнания, когда кругом был вакуум, пустота. Я оказался отрезан от людей и вел борьбу за свое выживание — и как человек, и как политический деятель. В день победы во время выборов в народные депутаты началась третья моя жизнь, третье мое рождение. Меньше года прошло с того момента. И если о первых двух этапах мало что было известно, то после выборов все происходящее со мной — работа на съезде народных депутатов и сессии Верховного Совета СССР, создание Межрегиональной депутатской группы, поездка в США, попытки скомпро­метировать меня и т. д. — все эти действия разворачи­ваются на глазах у всех, здесь нет никаких тайн и не­известных страниц.

И все же, поскольку эти месяцы спрессовали в себе так много разных событий, не рассказать о них нельзя.

Начну по порядку.

После столь убедительной победы на выборах по­шли активные слухи, что на съезде народных депутатов я собираюсь бороться с Горбачевым за должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Не знаю, где рождались эти слухи — среди моих сто­ронников, вошедших в раж в связи с победой, или, наоборот, в стане моих противников, перепугавшихся столь бурной реакции москвичей, но слухи эти про­должали упорно циркулировать.

Как к этому относился я? Да почти никак. Я со­вершенно реально представлял себе сложившуюся политическую ситуацию в стране, достаточно точно оце­нивал соотношение будущего меньшинства и большин­ства на съезде народных депутатов, так что иллюзии и амбиции на этот счет у меня полностью отсутствова­ли. Хотя, конечно, я понимал, что Горбачева моя фигу­ра на съезде будет беспокоить очень серьезно. И он захочет узнать, чего же все-таки я хочу.

Примерно за неделю до открытия съезда он мне позвонил и предложил встретиться, переговорить. Встреча продолжалась около часа, впервые после дол­гого перерыва мы сидели напротив друг друга, разго­вор был напряженный, нервный, многое из того, что накопилось у меня за последнее время, я высказал ему. Меньше всего меня беспокоили собственные проблемы. Страна разваливается — вот что ужасно. И аппарат­но-бюрократические игры как шли, так и идут, и глав­ное в них — всю власть сохранить в руках аппарата, ни капли ее не уступить съезду народных депутатов. Я все пытался достучаться — с кем вы, Михаил Сергеевич, с народом или с системой, доведшей страну до края пропасти?..

Он отвечал жестко, резко, и чем больше мы го­ворили, тем мощнее вставала между нами стена не­понимания. И когда стало совсем ясно, что челове­ческий контакт невозможен, доверительные отноше­ния исключены, сбавив тон и напор, Горбачев спросил меня о дальнейших планах — чем я предполагаю зани­маться, где вижу себя в дальнейшей работе. Я ответил сразу — все решит съезд. Горбачеву этот ответ не по­нравился, он хотел все же получить от меня какие-то гарантии и потому продолжал спрашивать, — а как я смотрю на хозяйственную работу, может быть, меня заинтересует работа в Совмине? А я продолжал твер­дить свое — все решит съезд. Наверное, я был прав, до съезда о чем-то серьезном говорить было бессмысленно, но Горбачева мой ответ раздражал, ему хотелось узнать о моих намерениях. Он, видимо, считал, что я что-то скрываю. Но я совершенно искренне не строил никаких преждевременных планов, только после рабо­ты съезда можно было о чем-то думать на этот счет. Так мы и расстались.

Уже на следующий день по Москве опять поползли новые слухи. Где тот поэт, а также певец, который воспоет оду нашим отечественным слухам? При дефи­ците правдивой (и даже лживой) информации народ живет слухами. Это самое главное телеграфное агент­ство Советского Союза, главнее самого ТАСС. Хочется верить, что кто-нибудь изучит природу наших слухов, механизмы их возникновения и распространения, — увлекательная книжка, должно быть, получится.

Итак, в этот раз слухи сообщали, что действительно Горбачев встречался с Ельциным и предложил ему должность первого зама премьер-министра, Ельцин на зама не согласился, поскольку хотел быть Председате­лем Верховного Совета. Тогда Горбачев был вынужден отдать ему пост первого заместителя Председателя, тот опять не согласился, и в результате Горбачев пред­ложил в жертву должность первого секретаря МГК... Ельцин на зто дал согласие.

Примерно такой вариант или близкий к этому, а также всякие другие версии сообщали мне с разных сторон, приходилось только качать головой и удивлять­ся человеческой фантазии.

Вскоре начался съезд. О нем я скажу совсем не­сколько слов, поскольку всякий интересующийся имел возможность в мельчайших подробностях следить за его ходом. Горбачев принял принципиально важное решение о прямой трансляции по телевидению работы съезда. Те десять дней, когда вся страна не отрываясь следила за отчаянными съездовскими дискуссиями, да­ли людям в политическом отношении гораздо больше, чем семьдесят лет, умноженные на миллионы марксист­ско-ленинских политчасов, выброшенных на оболвани-вание народа. В день открытия съезда это были одни люди, в день закрытия они стали уже другими. И как бы все мы негативно ни относились к итогам съезда народных депутатов, как бы ни переживали и ни рас­страивались из-за упущенных возможностей, не сде­ланных в нужном направлении политических и эконо­мических шагов, все же главное случилось. Народ, почти весь народ, проснулся от спячки.

Как всегда, не обошлось без приключений у меня. Когда шли дискуссии, каким образом из числа на­родных депутатов выбирать членов Верховного Совета СССР, я категорически настаивал на том, чтобы вы­боры были альтернативными. Честно признаюсь, серд­цем надеялся, что все-таки выберут меня в Верховный Совет, а трезвым умом понимал — от этого состава съезда народных депутатов ничего хорошего ожидать не приходится. Тихое и послушное большинство, при­шедшее к нам из недавнего прошлого, смолотит любое предложение, не угодное начальству. Так и случилось. Первые же голосования показали, как успешно Михаил Сергеевич дирижирует съездом, и выборы в Верховный Совет только лишь подтвердили, что железобетонное большинство преградит путь любому, кто слишком мно­го высовывается. Не избрали Сахарова, Черниченко, Попова, Шмелева — прекрасных, уважаемых, компе­тентных депутатов. Не прошедших отбор съезда трудно перечислить, их много. Не прошел и я. За меня про­голосовало больше половины депутатов, но по количе­ству голосов я уступил своим коллегам. Я не расстроил­ся. Говорю это теперь не для того, чтобы продемонстри­ровать свою выдержку. Нет, просто иного ожидать было нельзя. Если бы этот состав съезда сразу же выбрал меня в Верховный Совет — вот тогда я бы очень удивился. Произошел естественный ход вещей, и я с интересом ждал, как Горбачев будет выкручивать­ся из ситуации, в которую он сам себя загнал.

Конечно, это был скандал. Все понимали, что ситуа­ция из-за меня может сложиться в конце концов просто взрывоопасной. Москвичи восприняли итоги выборов как демонстративное игнорирование мнения миллионов людей. Вечером начали стихийно проходить митинги, то тут, то там звучали требования о политической за­бастовке... Горбачев сам не ожидал такого поворота вещей, но ничего сделать было нельзя, итоги выборов уже утверждены.

Но, как всегда бывает в нашей действительности, в конце концов появляется одиночка, который умудря­ется найти выход из самого тупикового положения. На этот раз такой палочкой-выручалочкой стал Алек­сей Казанник, депутат из Омска. Его выбрали в состав Верховного Совета, но он снял свою кандидатуру в мою пользу. Съезд должен был утвердить эту рокировку, и, когда в зале поднялись руки и Горбачев увидел, что предложение проходит, на его лице было нескрываемое облегчение.

Так я стал депутатом Верховного Совета СССР и вопрос о моей будущей работе сам собой отпал. Через несколько дней меня выбрали председателем Комитета Верховного Совета СССР по строительству и архи­тектуре, в связи с этим я вошел в состав Президиума Верховного Совета СССР.

Про съезд можно рассказывать долго. Драматич­ных, захватывающих, острейших ситуаций на нем прои­зошло множество. Но еще раз повторюсь, свидетелями этих событий была вся страна, да и весь мир, которому далеко не безразлично, что творится на одной шестой части света... Поэтому не буду больше подробно оста­навливаться на этих эпизодах, жизнь после этого ушла вперед.

Почти два месяца работы сессии Верховного Со­вета СССР, организация Комитета по строительству и архитектуре, полная неразбериха в осуществлении депутатских функций — отсутствие кабинетов для ра­боты, помещений для приема избирателей, невнятные рекомендации относительно секретаря-помощника де­путата, диктатура аппарата Верховного Совета над самими депутатами, в общем — наш традиционный хаос. Мы учимся, поступили только лишь в первый класс большой парламентской школы, а пока дойдем до уни­верситета, страшно представить, сколько времени пройдет.

Из ключевых эпизодов лета — забастовки шахте­ров, всколыхнувшие всю страну. Время послушного, испуганного, марионеточного рабочего класса прошло, и я хочу верить, оно кончилось навсегда. На арену вышел совсем другой рабочий, уважающий свое до­стоинство и свой труд. Конечно, очень много по-прежне­му запуганных, усталых, с трепетом глядящих на на­чальство людей, вообще, страх вошел уже в наши гены, но других — с распрямившимися плечами, с поднятой головой рабочих с каждым днем все больше и больше. Эти рабочие возглавили стачечные комитеты, за этими рабочими пошли тысячи, десятки тысяч горняков.

Реакция Москвы была в этот раз точной и быстрой. Пару дней, пожалуй, газеты писали о требованиях забастовщиков в раздраженном и привычно понукаю­щем тоне, а потом разом со всех трибун, со всех газет­ных полос — полная поддержка позиции шахтеров.

Естественно, если бы забастовал один регион — реак­ция оказалась бы противоположной. Но то, что удалось объединиться шахтерам всей страны, определило успех забастовки.

К сожалению, этой ситуацией не смог в полной мере воспользоваться Рыжков со своей, новой командой. В этот момент у него был реальный шанс сломать хребет командно-административной системе. И Верхов­ный Совет, и общественное мнение оказались подго­товлены к радикальным экономическим реформам. Но опять были предложены полумеры, опять все свелось к попыткам решить проблемы только одной отрасли... Еще одно важнейшее событие, в котором я прини­мал активное участие, — это создание Межрегиональ­ной депутатской группы.

29 — 30 июля 1989 года, я думаю, войдут в историю становления нашего общества. В Москве, в Доме кино, состоялось первое собрание Межрегиональной депутат­ской группы народных депутатов. Рухнула эпоха едино­мыслия и единодушия. Несмотря на беспрецедентное давление на депутатов, на то, что в многочисленных кремлевских залах не оказалось места для этого со­брания, несмотря на попытку обозвать нас раскольни­ками, фракционерами, диктаторами и прочее, всех ру­гательных слов не перечислить, — мы собрались.

Зачем нам это было надо? То, что происходит в стране, граничит с катастрофой. Полумерами, полу­шагами ситуацию не спасти. Только решительные, ра­дикальные шаги могут вытянуть нас из пропасти. То, что провозглашали в своих предвыборных программах прогрессивные депутаты, все здравые идеи выхода из тупика мы попытались объединить в тезисах и платфор­ме МДГ. Были проведены выборы сопредседателей группы, ими стали пять человек — Афанасьев, Ельцин, Пальм, Попов, Сахаров.

В этой книге я не хотел много теоретизировать. Но, может быть, настало время хотя бы в нескольких сло­вах обозначить ту программу, на которой я стою и кото­рую разделяют многие депутаты, входящие в Меж­региональную депутатскую группу.

Кстати, как это ни странно, но принципиальных положений, по «которым расходятся так называемые правые и левые, — их немного. Наверное, самое глав­ное — это вопрос о собственности. Признать частное или индивидуальное, кому как нравится, владение собственностью — и рухнет основной бастион, на кото­ром держится государственный монополизм и все, что с ним связано, — государственная власть, отчуж­дение человека от собственного труда и т. д. Второе, наверное, не менее важное — вопрос о земле. Лозунг «Земля — крестьянам!» сейчас еще более актуален, чем семьдесят с лишним лет назад. Только если на земле появится хозяин, страна будет накормлена. Далее — децентрализация власти, экономическая самостоятельность республик и реальный суверени­тет. При этом во многом будут решены националь­ные проблемы. Устранение всех ограничений эконо­мической, финансовой, хозяйственной самостоятель­ности предприятий и трудовых коллективов. Оздо­ровление финансовой ситуации в стране — оно свя­зано с теми мерами, о которых я говорил уже выше, но необходимы еще и специальные финансо­вые мероприятия, которые могли бы предотвратить полный крах рубля.

Здесь я много распространяться не буду, в Меж­региональной депутатской группе есть прекрасные эко­номисты, в том числе Шмелев и Попов, которые обозна­чили комплекс архисрочных реформ по спасению наших финансов.

Почему я всегда был одним из тех, кто достаточно спокойно относился к лозунгам о немедленной много­партийности? Да потому, что сам факт существования многих партий еще ничего не решает. В Чехословакии, ГДР еще совсем недавно имелось несколько партий, но социализм до последнего времени там был казармен­ным — брежневско-сталинский вариант со своими де­талями. Сейчас он рухнул и там, но многопартийность тут ни при чем. В Северной Корее, кстати, тоже много партий.

Так что до многопартийности, настоящей, цивилизо­ванной, нам еще надо расти и расти. И еще одно за­мечание. Пока у нас нет многопартийности. Но ведь это иллюзия, что у нас одна партия. Единая и непобедимая. На самом деле, если у нас в одной КПСС состоят Юрий Афанасьев и Виктор Афанасьев, Ельцин и Лигачев, депутат Самсонов и депутат Власов, полные антиподы и по позициям и по поступкам, значит, мы уже совсем запутались в понятиях и забыли вообще, что такое партия. И поэтому я предлагаю срочно принять Закон о партии, в котором закрепить положения о том, что партия является частью общества, а не государства, а также то, что граждане свободны объединяться в об­щественные организации и партии.

Еще один важный аспект: взаимоотношения с цер­ковью. Мне кажется, Сталину удалось создать един­ственное в мире государство, которое подчинило и по­ставило на колени даже церковь. С большим трудом и только сейчас церковь начала приходить в себя после жесточайших ударов, наносимых по ней многие десяти­летия. Факты недавнего прошлого, о которых мы чита­ем в сегодняшней прессе, например, как церковнослу­жители докладывали о своих прихожанах в партийные органы и КГБ, или ситуация с отказом уже в наши дни регистрации греко-католиков, говорит не о падении церкви, а о том, что, когда общество больно, у него нездоровы все члены. Сегодня церковь начала выздо­равливать. И я уверен, наступит момент, когда церковь придет на помощь обществу со своими вечными обще­человеческими ценностями. Потому что в словах — не убий, возлюби ближнего своего — нравственные прин­ципы, которые помогут нам выстоять в самой критиче­ской ситуации.

Принцип свободы совести закреплен в нашей Кон­ституции. Как он реализуется на деле — мы все отлич­но знаем. И эта статья в Конституции будет оставаться фикцией до тех пор, пока не будут реализованы эконо­мические и политические реформы в стране. Пока глав­ной ценностью общества не станет человек. Пока же у нас все наоборот: главная ценность нашей партий­но-бюрократической системы — государство. Ему мы и служим. Я надеюсь, во всяком случае, я делаю и буду делать все для того, чтобы до конца этой службы оста­лись считанные месяцы, недели, дни...

Я далеко ушел от рассказа о Межрегиональной группе. А продолжение истории с ней показательно. В то время как заседал, выкраивая редкие часы для работы, Координационный совет Межрегиональной де­путатской группы, в то время как шли мозговые штур­мы по выработке программ выхода из кризиса, начался совсем другой штурм — дискредитация участников группы. В газетах, на встречах с избирателями, на привычных партактивах, — повсюду, где можно и не­льзя, — сообщалось, что они, то есть мы, рвутся к власти, хотят повергнуть страну в хаос, в диктатуру, они проходимцы, интеллигенты, бюрократы, далеки от народа, у большинства из них темное и неясное про­шлое... Все это вроде бы выглядит смешно и забавно, но на самом деле страшно. Ничему нас история не учит.

Опять уже не первый раз в нашей жизни делается попытка заменить процесс диалога, процесс сопостав­ления различных взглядов и подходов — заменить эти естественные и необходимые для общества, отказавше­гося от тотального единомыслия, процессы, — на борьбу с личностями, являющимися носителями и выразителя­ми этих взглядов и подходов.

Все это уже было в нашей истории и не принесло народу ничего, кроме неисчислимых бедствий и страда­ний. Пора уже понять, что общество наше, к счастью, неоднородно. Различные его социальные группы и слои имеют различные интересы, не во всем совпадающие.

Пора уже понять, что Межрегиональная депутат­ская группа — это не «собрание амбициозных, рвущих­ся к власти деятелей». МДГ выражает интересы той значительной части общества, которая считает, что перестройка в стране ведется недостаточно последова­тельно и решительно, что наши сегодняшние беды вы­званы не тем, что мы принялись лечить хороший со­циализм плохим капитализмом. Просто, столкнувшись с первыми же трудностями в процессе реформирования бюрократического казарменного социализма, мы стали искать выход с помощью все тех же старых админи­стративных, командных методов.

Но главное все-таки состоялось. Группа работает, группа разрабатывает стратегию и тактику развития нашего общества, а поскольку в ней собрались наибо­лее светлые депутатские головы, все равно никуда не деться, народ в конце концов пойдет за ними...

После окончания работы Межрегиональной депу­татской группы наступили короткие парламентские ка­никулы, а уже в середине сентября я оказался в Амери­ке, и эта короткая поездка всего на девять дней надела­ла много шуму.

В США я оказался по просьбе нескольких об­щественных организаций, университетов, ряда полити­ческих деятелей, всего я получил около пятнадцати приглашений. Предполагалось, что поездка будет про­должаться две недели, однако в ЦК партии решили отпустить меня только на одну. Для организаторов это известие стало катастрофой, и они попросили меня, не срывая программы, попытаться уместить большинство запланированных встреч, лекций и т. д. в одну неделю. Когда-то в школе, а потом в институте я проходил теоретический постулат об эксплуатации человека чело­веком при капитализме. Теперь же этот неоспоримый тезис я испытал на собственной шкуре. Я спал по два-три часа в сутки, перелетал из одного штата в другой, за день проходило по пять-семь встреч и выступлений, и так всю неделю без остановки. Очнулся от этой спринтерской гонки я лишь в самолете, который уносил меня в Москву, — и теперь у меня есть мечта побывать в Америке еще раз, но только увидеть ее не из окна мчащегося автомобиля, а спокойно, не спеша, рассмот­рев детали, на которые в этот раз времени не хватило.

О моей поездке в Штаты много писали и в самих США, и у нас в стране, поэтому об основных ее итогах вряд ли стоит распространяться. Было много интерес­ных встреч начиная от президента Буша и заканчивая простыми американцами на улицах городов. И я на­верняка покажусь банальным — но все же больше все­го меня поразили именно простые люди, американцы, излучающие удивительный оптимизм, веру в себя и в свою страну. Хотя, конечно, были и другие потрясе­ния, от супермаркета, например... Когда я увидел эти полки с сотнями, тысячами баночек, коробочек и т. д. и т. п., мне впервые стало откровенно больно за нас, за нашу страну. Довести такую богатейшую дер­жаву до такой нищеты... Страшно.

По условиям, оговоренным организаторами по­ездки, за чтение лекций в университетах мне выпла­чивались гонорары. В последний день выяснилось, что за вычетом всех расходов на пребывание нашей группы из четырех человек сумма, которой я могу распоря­жаться, составила сто тысяч долларов. Я решил при­обрести в рамках акции «АнтиСПИД» одноразовые шприцы, и уже через неделю первая партия в сто тысяч одноразовых шприцев поступила в Москву, в одну из детских больниц. Всего был закуплен миллион шпри­цев, на всю сумму, до цента.

Рассказываю об этом только лишь потому, что как раз в тот самый момент, когда я ставил свою подпись на документе, в котором давал распоряжение зарабо­танные деньги истратить на приобретение шприцев, в киоски «Союзпечати» Москвы поступили первые ут­ренние номера газеты «Правда» с перепечаткой статьи о моей поездке из итальянской газеты. В публикации сообщалось, что я все время, пока был в Америке, пребывал в беспробудном пьянстве, притом приводи­лось точное количество выпитого за все дни, и тут итальянец явно недофантазировал, подсчитанное могло бы свалить с ног только слабенького иностранца. А кроме того, оказывается, зря в Москве кто-то ждет шприцы, я истратил все деньги на видеомагнитофоны и видеокассеты, на подарки самому себе, костюмы, белые рубашки, туфли и прочую мелочь, я не вылезал из универсамов и только успевал твердить — это мне, это и это! В общем, в статье, очень оперативно перепе­чатанной «Правдой», я походил на привычного пьяно­го, невоспитанного русского медведя, впервые очутив­шегося в цивилизованном обществе.

Конечно, я знал, что моя поездка в официальных верхах вызовет бурную негативную реакцию. Я подо­зревал, что будут попытки скомпрометировать и меня, и мое путешествие в США. Но что мои недоброжелате­ли опустятся до столь откровенной глупости и без­застенчивой лжи, — честно говоря, этого я не ожидал.

Реакция москвичей и многих-многих людей со всех уголков страны была однозначной. Я получил тысячи телеграмм с поддержкой в свой адрес. Провокация на этот раз не удалась.

Но на этом мои невидимые оппоненты не успокои­лись. Через какое-то время по Центральному телевиде­нию с предварительным анонсом в программе «Время», что делается крайне редко, была показана полуторача­совая передача о моем пребывании в США. И основ­ным номером программы, ради чего все это и затева­лось, была моя встреча в институте Хопкинса со сту­дентами и преподавателями. Я уже рассказывал, что в Америке у меня был сумасшедший график, плюс смена временных поясов, усталость, недосыпание — все это накопилось до такой степени, что однажды ночью, чтобы хорошо уснуть, я выпил пару таблеток снотворного и моментально провалился... А в шесть утра меня уже принялись будить — в семь одна официальная встреча, а в восемь выступление в институте Хопкинса. Я чувствую, что не смогу подняться, совершенно разби­тый. Прошу отменить встречу. Мне говорят — это невоз­можно, будет скандал, хозяева этого не переживут. Я говорю: это я не переживу сегодняшний день. И вот, абсолютно без сил, собрав всю свою волю, провел первую встречу, затем вторую, ну а дальше было легче, я разошелся, да и действие таблеток прошло. Так вот именно эту передачу из десятков возможных пока­зало наше телевидение советским телезрителям, по­лучив техническую запись неизвестно откуда. Впро­чем, можно догадаться, откуда.

К тому же, специальные мастера произвели с ви­деопленкой особый монтаж: где надо замедляя на доли секунды изображение, а где надо — растягивая слова. Об этом мне сообщили видеоинженеры из Останкино. Они даже написали письмо, которое было передано в комиссию, разбиравшую предвзятое освещение в прессе моей поездки. Но, естественно, этот вопиющий факт с пленкой разбирать и прове­рять никто не стал. К тому же, главная цель была достигнута. Растерянные люди — их было немного, но они были — говорили: а может, он действительно был пьяный?.. Объяснять, оправдываться я считал неуместным.

Но тем не менее это для меня еще один урок. С этой системой, ненавидящей меня, которая следит за каж­дым моим шагом, ловит каждое мое ловкое или не­ловкое движение, — с ней нельзя расслабляться ни на минуту. И если бы я знал, что и здесь, на другом кон­тиненте, почти сонного, меня сторожат, я бы... А что — я бы? Не стал бы принимать таблетку? Да нет, я не выдержал бы без сна. Отказался бы от встречи? И это невозможно. Скорее всего, просто не надо было себя так загонять в этой поездке. Учту на будущее...

На падение своего рейтинга я отреагировал доста­точно спокойно. По-прежнему уверен: все встанет на свои места, не может эта нелепая и бессмысленная история надолго подорвать доверие ко мне людей, вдруг в чем-то засомневавшихся. Все равно в конце концов оцениваются реальные дела и конкретные ре­зультаты — а не мифические домыслы и слухи форми­руют народное мнение.

После своего невольного купания в ледяной воде я на две недели достаточно серьезно заболел, простуда задела легкое. Поэтому за частью сессии следил на экране телевизора. Зрелище, как выяснилось, очень грустное. Особенно зная, насколько острая ситуация сложилась в стране, как важны сейчас, немедленно принципиальные решения, которые, еще есть шанс, могут вывести нас из кризиса. Но решения не прини­маются, кардинальные законы откладываются неизвестно на какой срок, и мы все явственнее сползаем к той точке, откуда нас уже не вытянут никакие самые сме­лые и прогрессивные законы.

Я помню, как Юрий Афанасьев на Первом съезде народных депутатов остро и образно оценил только что избранный Верховный Совет, назвав его сталин-ско-брежневским. При всем моем уважении к автору сравнения, все-таки не соглашусь с его оценкой. Наш Верховный Совет не сталинско-брежневский — это ско­рее завышенная, а может, и заниженная оценка. Он — горбачевский. Полностью отражающий непоследова­тельность, боязливость, любовь к полумерам и полуре­шениям нашего Председателя. Все действия Верховный Совет предпринимает гораздо позже, чем надо. За­паздывает, как и наш Председатель.

Именно поэтому Верховный Совет не решил практи­чески ни одной из поставленных перед ним задач. Даже те законы, которые были подготовлены, отработаны, прошли комитеты, например Закон о печати, или Закон о въезде и выезде, принятия которого требовали наши политические обязательства на Венских соглашени­ях, — даже они так и не были приняты.

Под занавес осенней сессии, как бы в назидание нам, в трех социалистических странах рухнул тотали­тарный социализм, навязанный Сталиным этим госу­дарствам после войны. И словно в насмешку над на­шими вымученными пятью годами перестройки, за счи­танные дни и ГДР, и Чехословакия, и Болгария совершили такой скачок из прошлого вперед к нор­мальному человеческому, цивилизованному обществу, что уже и неясно теперь, сможем ли мы их когда-ни­будь догнать. Разрушенная берлинская стена, новые правила въезда и выезда, законы о печати и обществен­ных организациях, отмена статей в конституциях о ру­ководящей роли Коммунистической партии, отставка ЦК, созыв внеочередных съездов партий, осуждение ввода войск в Чехословакию — все это еще четыре года назад должно было произойти у нас, и все эти годы мы топчемся на месте, с испугом делаем шаг вперед и тут же отпрыгиваем в два прыжка назад.

Я очень рад, что у наших соседей в соцстранах произошли такие перемены. Рад за них. Но мне кажет­ся, эти перемены заставят и нас по-новому оценить то, что мы так гордо именуем перестройкой. И скоро мы поймем, что остались на Земле практически единственной страной, пытающейся войти в новый XXI век с от­жившей идеологией века XX. Совсем скоро мы останем­ся последними жителями страны победившего нас со­циализма, как сказал один умный человек.

...Самые последние события. По Москве бродят слу­хи, что на ближайшем пленуме намечается переворот. Хотят снять Горбачева с поста Генерального секретаря ЦК КПСС и оставить ему руководство народными де­путатами. Я не верю этим слухам, но уж если это дей­ствительно произойдет, я буду драться на Пленуме за Горбачева. Именно за него — своего вечного оппонен­та, любителя полушагов и полумер. Эта тактика его в конце концов и погубит, если, конечно, он не осознает этой главной ошибки сам. Но сейчас, по крайней мере до ближайшего съезда, на котором, может быть, поя­вятся новые лидеры, он единственный человек, который может удержать партию от окончательного развала.

Правые, к сожалению, этого не понимают. Они счи­тают, что простым механическим голосованием, под­нятием руки вверх им удастся повернуть историю вспять.

Конечно, циркуляция этих слухов симптоматична. Огромная страна балансирует на лезвии бритвы. И ни­кто не знает, что произойдет с нею завтра.

Читателю этой книги чуть легче, чем мне. Он уже знает, что произошло завтра, где я, что со мной.

Он знает уже, что со страной. И что с нами всеми...

1989

СОДЕРЖАНИЕ

От автора

ХРОНИКА ВЫБОРОВ

25 марта 1989 года

13 декабря 1988 года

19 февраля 1989 года

21 февраля 1989 года

22 февраля 1989 года

6 марта 1989 года

10 марта 1989 года

13 марта 1989 года

26 марта 1989 года

27 марта 1989 года

Поиск по сайту: