Журдан. Клебер. Марсо. Дезе

Журдан был первым из генералов революции, которому удалось повернуть счастье войны лицом к Франции. Он вступил в командование в, тот момент, когда измена Дюмурье, потеря Бельгии и левого берега Рейна делали положение Франции отчаянным. Но в промежуток Времени между началом 1793 года и сентябрем того же года Конвент, как мы знаем, Произвел огромную работу, которая в значительной части пришлась на долю Карно. Союзники не сумели воспользоваться затруднениями, в которых находилась Франция, и у Карно оказалось достаточно времени, чтобы собрать и снарядить новые армии взамен тех, которые были разбиты и дезорганизованы. Журдан командовал отрядом в армии генерала Гушара, на долю которой выпала самая трудная задача. Это была Северная армия, и как раз на севере натиск союзников был особенно силен. Мы уже знаем, что Гушар сумел остановить продвижение соединенного отряда англичан, ганноверцев и австрийцев у Гондшооте, но не сумел воспользоваться плодами своего успеха. Он был отозван и место его занял Журдан. Новый генерал уже не был юношей.

Он родился в 1762 году и несколькими годами был старше своих знаменитых сверстников — Гоша, Марсо, Дезе, Бонапарта и других. С 16 лет он уже служил в армии старого порядка, был на службе в Америке с Лафайетом, потом вернулся вышел, в. отставку и долгое время помогал своей жене в ее мелочной торговле, в Лиможе, своем родном городе. Целые дни он проводил за своим прилавком и ждал, пока окажется возможность снова вступить в ряды войск. В 1791 году он был выбран начальником одного из волонтерских батальонов. Вместе с ним он отправился в Северную армию

— 116 —

и быстро прошел все чины до дивизионного генерала. Карно, у которого была способность угадывать людей, «нашел» Журдана и дал ему возможность себя проявить. Когда Конвент поставит его во главе Северной армии, Журдан не потерялся. Он никогда не считал себя гениальным полководцем, всегда был чрезвычайно скромен и добросовестно исполнял свои обязанности, но его способности были незаурядные.

Сражение при Ваттиньи показало, чего стоит Журдан. Это было в конце 1793 года. В следующем году Журдан был назначен главнокомандующим Мозельской армии. Рядом с нею оперировала Самбрская Комитет Общественного Спасения находил такое разделение неудобным, армии были соединены и поставлены под командование Журдана, который, таким образом, сделался начальником знаменитой Самбр-Мааской армии. Во главе ее он одержал решительную победу при Флерюссе 16-го июня 1794 года, ту победу, которая окончательно освободила Францию от первой опасности неприятельского нашествия. Во главе Самбр-Мааской армии. Журдан находился до 1796 года. С нею он совершил и свой замечательный поход вглубь Германии, и свое знаменитое отступление, когда измена Пишегрю, главнокомандующего Рейнско-Мозельской армией, скомпрометировала положение французов. При Вюрцбурге Журдан потерпел серьезное поражение от эрцгерцога Карла и, считая, что он уже не на высоте, подал в отставку Он писал Директории от 1-го сентября 1795 года: «Когда я принимал главное начальство над армией, у меня никогда не было никакого другого честолюбия, кроме желания послужить родине, насколько позволяют мои слабые таланты, и пока мне будет казаться, что я буду делать это с успехом. И я должен теперь заявить, что благо службы требует, чтобы я отказался от командования Самбр-Мааской армией, потому что я утратил

— 117 —

доверие генералов, которые, несомненно, уже не считают меня способным быть дох начальником. Я думаю, однако, что они отдают должное моей честности, моему усердию и моей доброй воле, и что в этом отношении я пользуюсь их полным уважением. Вы понимаете, граждане директоры, что, потеряв доверие генералов, я потеряю вскоре доверие офицеров, а потом и солдат. Поэтому настоятельно необходимо, чтобы вы дали согласие на мое увольнение и чтобы вы назначили такого начальника, который сумел бы своими военными талантами снискать всеобщее уважение. Мне кажется, что генералам было бы приятно видеть во главе у себя генерала Клебера. Вы несомненно увидите в моей просьбе полную преданность общему делу и желание быть полезным моей родине после того, как я оставлю службу». Преемником Журдана на короткое время сделался Бернонвиль, который даже в лучшие свои времена не был способен стоять во главе большой армии, а пробыв несколько лет в плену у австрийцев, утратил свойственное его живой и восприимчивой натуре ощущение военного нерва эпохи. Бернонвиля потом сменил Гош, и дела сразу поправились.

Журдан был еще то главе Самбр-Мааской армии, когда в Париже происходили жерминальские и прериальские волнения (апрель—май 1795 года), при помощи которых якобинцы пытались сокрушить термидорианский Конвент. В обоих случаях Конвент, обратился за помощью к армии. Когда в армии узнали о событиях в столице, Журдан обратился к своим войскам. Журдан писал: «Нужно, чтобы в этом случае армия действовала так, как она действовала всегда, когда происходили подобные события. Другим и словами, будучи поставлена на границе, чтобы сражаться с внешними врагами, армия совершенно не занимается тем, что происходит внутри. Она убеждена, что честные граждане, которые там находятся, заставят

— 118 —

замолчать роялистов и анархистов». И, кто знает, быть может его уход в 1796 году был вызван не только теми мотивами, которые он изложил в письме к Директории, а еще и сознанием того, что события, назревавшие в стране, приведут к неминуемому вмешательству в политику армии и ее вождей, т. е. к диктатуре.

Это не значит, что сам Журдан был чужд политике. Когда, подав в отставку, он приехал в Париж и стал членом Совета Пятисот, он занял очень определенную позицию, близкую к позиции якобинцев. Он был заклятым врагом врагов республики, и когда Сийес — об этом будет речь ниже — стал готовить государственный переворот, Журдан — это было уже после смерти Жубера в битве при Нови, осенью 1799 года — уговаривал своего друга Бернадота, военного министра, арестовать Сийеса. А 25 сентября в Совете Пятисот он внес предложение вновь объявить отечество в опасности. Теперь Журдан уже не стоял во главе армии и мог заниматься политикою, как всякий гражданин. После государственного переворота, утроенного Бонапартом, Журдан некоторое время оставался в тени. Бонапарту было известно, что Журдан не принадлежал к числу сторонников дела 18-го брюмера. Поэтому Журдана постарались удалить из Парижа. Он был сделан главнокомандующим Итальянской армией, после того, как там кончились больше сражения 1800 года и до того момента, когда начались новые большие сражения. В 1804 году Журдан был сделан маршалом Империи, — обойти совсем победителя при Флерюссе и при Ваттинъи было бы совсем неприлично, — но одновременно отозван из Италии. Наполеон продолжал не доверять ему и боялся оставлять его в Италии в такой момент, когда там вновь стали готовиться крупные события. Его сменил Массена. В 1808 году Журдан был отправлен в Испанию, чтобы помогать новому

- 119 -

испанскому королю Жозефу Бонапарту военными советами. Журдан был фактическим главнокомандующим испанской армии и все ее успехи до того момента, пока бесдарный и беспомощный императорский брат носил титул главнокомандующего армии, были созданы талантам Журдана. Когда Жозеф был лишен командования, подал в отставку и Журдан. После падения Наполеона Журдан окончательно перешел на сторону Бурбонов и не колебался во время 100 дней. Реставрация сделала его графом и это для старика послужило некоторым удовлетворением за то, что мимо него прошли обильно сыпавшиеся на его товарищей герцогские и княжеские титулы. Наполеон до самого конца не мог простить Журдану его поведения при перевороте 1799 года

В судьбе Журдана был какой-то трагизм, при том трагизм особого рода. Никто не оказал Франции более реальную услугу, чем Журдан. Если задать себе вопрос — какие из побед, одержанных республиканскими войсками, пришли в момент самый необходимый, больше всего содействовали устранению смертельной опасности для революции и для Франции, придется назвать три: Вальми, Ваттиньи, Флерюссе. Последние две были одержаны Журданом. Имя Журдана было на всех устах во Франции; начиная с конца 1793 года, он был самым популярным из генералов. На него всего больше призывались благословения. А в Пантеоне великих полководцев революционной эпохи Журдан занимает сравнительно очень скромное место. Вокруг его имени нет тех лавровых венков, тех алтарей любви и почитания, которыми окружены имена Гоша, Марсо, Дезе. Происходило это потому, что Журдан обладал двумя качествами, которые в это время были очень неудобны: скромностью и простотой. Другие тоже были скромны и просты, но в Журдане скромность и простота не сопровождались теми внешними особенностями,

— 120 —

из которых складывается облик героя. Во главе армии он продолжал сохранять многое из того, что было ему свойственно, когда он торговал кореньями и мылом в лавке своей жены, в нем не было ничего бравурного, ничего рыцарственного, и в нем не было умения привлекать сердца. Дезе тоже был и прост и скромен, но в нем была обаятельность, которая всех заставляла тянуться к нему. Журдан был совершенно ее лишен. Он был холоден. Ему доверяли, но любви к себе он не вызывал. Вот почему в истории и в памяти потомства Журдан занимает не такое место, на которое дают ему право его боевые дарования и его заслуги перед родиной.

Полной противоположностью Журдана был его любимый помощник в Самбр-Мааской армии — Клебер. Насколько Журдан был лишен всяких признаков бравурного военного тона, настолько Клебер был ими переполнен. Насколько Журдан был спокоен, сдержан и прост, настолько Клебер был шумлив, речист, экспансивен. Журдан редко предавался веселию или гневу. Никто не вспыхивал гневом скорее, чем Клебер. Ни у кого гнев не разражался так бурно, как у него, и никто не умел смеяться такими громоподобными раскатами, как он. Огромного роста, необыкновенно сильный и в то же время полный изящества, с выразительным лицом, обрамленным густой шевелюрой, капризными завитками падавшей на плечи, с удивительно добрыми голубыми глазами, которые умели загораться суровым блеском и властным огнем в трудные минуты, Клебер на поминал своим подчиненным Ахилла. Наполеон говорил позднее про него: «Никто не бывал так хорош в огне, как Клебер. Его судьба была достойна его дарований. Его трагический конец увенчал жизнь самую красивую, самую плодотворную актами служения родине, проявлением геройства, которые сделались у него обыденными

- 121 -

и каждого из которых хватило бы на то, чтобы сделать карьеру рядового генерала.

Клебер был старше Журдана. Он родился в Страсбурге в 1753 году. Его отец был каменьщиком. Клебер остался рано сиротою. Его мать вышла замуж за архитектора, и Клебер решил избрать себе ту же специальность что и отчим. У него оказались способности к рисованию, большой художественный вкус. Он уже начал выдвигаться. Случай помешал тому, чтобы у Франции оказалось одним посредственным архитектором больше и за то подарил ей первоклассного полководца. Когда Клеберу было 17 лет, он в кафе вступился за нескольких баварцев, которых незаслуженно оскорбили его приятели. В благодарность те доставили ему возможность поступить в Мюнхенскую военную школу. Кончив ее, он некоторое время прослужил в австрийских войсках, но в 1783 году вышел в отставку, вернулся в Страсбург и стал заниматься своей специальностью. Архитектура шла с грехом пополам, и Клебер не мог забыть времени, проведенного им на военной службе. Когда вспыхнула революция, ему было 36 лет. Он сейчас же поступил в Национальную Гвардию, а в 1792 году был избран начальником, одного из волонтерских легионов и попал в армию Кюстина. Здесь он впервые показал, какие в нем скрываются таланты. Отряд Клебера был назначен в Майнц в тот момент, когда ему угрожала осада. Он не был начальником Майнцского гарнизона, у него не было и генеральского чина, но он сделался душою защиты. Он писал про себя в своих разбросанных заметках: «В течение четырех месяцев он жил под сводом огня, участвуя во всех вылазках, отражая все атаки, не зная — существует ли Франция». Здесь, в Майнце, Клебер, как мы уже знаем, сформировал при помощи амальгамы те боеспособные части, которые сделались потом Майнцской дивизией и были отправлены в Вандею

— 122 —

бить восставших крестьян и эмигрантов. Ибо Майнцский гарнизон, — мы это тоже знаем, — сумел добиться до капитуляции, права покинуть крепость с оружием в руках лишь с обязательством не сражаться против союзников. В Вандее Клебер также не был начальником самостоятельного отряда: так же, как и Марсо. Но удар вандейцам был нанесен именно Клебером и его юным другом, такой удар, от которого вандейцы больше не могли оправиться. Позднее Гошу пришлось лишь воспользоваться тем, что сделал в Вандее Майнцский отряд. Клеберу, как и Марсо, приходилось быть и генералами, и офицерами, и солдатами Одновременно. Был однажды такой случай: при взятии Савене неприятель стал теснить республиканские войска, а у Клебера не было под рукою никакого отряда. Тогда он и Марсо собрали свои эскорты и бросились на неприятеля с саблями в руках. Неприятель был разбит.

Положение Клебера и Марсо в Вандее было очень трудное не только потому, что чисто военная обстановка была очень тяжела, но и потому еще, что комиссары Конвента в Вандее особенно свирепствовали и окружали всех подозрением. Клебер со своим независимым и гордым характером особенно сильно страдал от этих именно условий, но он никогда не уступал и поплатился за это тем, что при назначении главнокомандующего, комиссары отдали предпочтение более молодому Марсо. Клебер был готов к худшему и говорил о гильотине. Но генерала, который прославил себя защитою Майнца, нельзя было так просто отправить на эшафот, как какого-нибудь «бывшего» графа или маркиза. Это могло вызвать ропот. Заядлые якобинцы тем не менее довольно косо смотрели на то, как росла популярность Клебера и Марсо. После битвы при Савене жители города, который спасли республиканские войска, поднесли Клеберу и Марсо венок из лавровых листьев. Тогда

- 123 -

комиссар Конвента Тюро произнес речь, в которой, он сказал, что «лавры, которыми венчают генералов с расшитыми золотом мундирами, воняют старым порядком». «Победу одерживают, - продолжал он, - не генералы, а солдаты. Солдатам нужно плести венки». Клебер не мало не смущенный, сейчас же ответил: «Да, победу одерживают солдаты, но торжество республики доставляют армии, т. е. офицеры и солдаты. Я сам был гренадером и великолепно знаю, как велика заслуга солдата. Но я знаю также, что тысячи рук могут одерживать победу только тогда, когда ими руководит одна голова. Марсо и я приняли этот венок, чтобы передать его нашим товарищам и прикрепить его к нашему общему знамени». Присутствующие покрыли эти слова громкими аплодисментами, и Тюро не решился продолжать дальше свои ораторские упражнения.

Вскоре после этого Клебер получил назначение в Самбр-Мааскую армию в качестве дивизионного генерал. Там он сделался правой рукою Журдана и на его долю падает значительная часть тех успехов, которые эта армия одержала. Победа при Флерюссе была в значительной мере результатом стойкости французского левого крыла, которым командовал Клебер.

Солдаты его боготворили. Они видели его в деле, они знали, что Клебер не потеряется ни в какой опасности и всегда найдет выход из самого безнадежного положения. Они знали, что его голова необыкновенно богата на всякую выдумку. Они его обожали за его невозмутимое ничем мужество, за веселость, которую он не утрачивал при самых тяжелых обстоятельствам, за остроты, сыпавшиеся с его уст и облетавшие всю армию, за его богатырские удары, когда он шел в атаку, за богатырский смех. Когда 1795 году Клеберу предстояло перейти через Рейн около Крефельда, при самых тяжелых обстоятельствах, Клебер не потерялся.

— 124 —

Он ждал наступления ночи, чтобы произвести переправу незаметно для неприятеля. Журдан, который знал, что переправа должна совершиться ночью, несколько раз посылал его предупредить, чтобы он был осторожнее, потому что луна ярко сверила на безоблачном небе, и неприятель мог обратить внимание на наводку мостов. Клебер был занят последними приготовлениями к переправе, когда еще один ординарец прискакал к нему, чтобы снова напомнить о луне. Клебер вышел из себя: «А мне на....ать на луну». И потом, словно сообразив что-то, добавил с хохотом: «Это произведет затмение, и мы отлично перейдем». Переправа удалась блестяще. Составляя рапорт Журдану, Клебер не забыл упомянуть и про луну, доставившую ему столько неприятностей: «Луна, - писал он, - поднявшаяся уже давно, позволила неприятелю заметить наше движение, но она лишь подняла мужество наших гренадер и, в конце концов, осветила их триумф».

Клебер очень ценил Журдана. Он знал его большие достоинства, верил в его опытность и охотно ему подчинялся. Поэтому, когда в армию приехал Бернонвиль, который представлял полную противоположность Журдану, который любил говорить много, но еще не показал, что он умеет делать, Клебер сразу невзлюбил его. Бернонрилъ рекомендовал назначить, на свое место Клебера. Когда Клебер узнал об этом и узнал о том, что Директория готова назначить его главнокомандующим Самбр-Мааской армией, он не мог отказать себе в удовольствии дать хороший урок Бернонвилю, который так малодушно отказывался от тяжелой обязанности главнокомандующего. «Я знаю, - сказал он Бернонвилю, что мое назначение произошло при вашем ближайшем участии. Могу ли я его принять?». — «А почему же нет?» спросил Бернонвиль. — «А я вам скажу, - отвечал Клебер. - Потому что, чтобы быть главнокомандующим, нужны качества,

— 125 —

которых у меня нет. С талантами, которые требует война, нужно сочетать таланты администратора. А я простой солдат! Я, может быть, могу командовать одной или двумя дивизиями. Я скажу больше: мне кажется, что с теми силами, которые будут в моем распоряжении, я могу отвечать за успех. По крайней мере, мне иногда удавалось его достигнуть». И с веселой иронией, сверкая своими глазами в сторону Бернонвиля, он прибавил: «Чтобы внести в операции ту смелость и ту несокрушимую твердость, которые дают победу, достаточно быть преданным своему долгу, но чтобы комбинировать маневры, чтобы предвидеть и заставлять итти согласно все, что эти маневры обеспечивает, нужно быть крупным человеком, человеком, избранным природою». Бернонвиль, немного смущенный явной насмешкой Клебера, продолжал настаивать. Его поддерживали и комиссары Конвента. Клебер отвечал: «Армия показала, что она умеет страдать и сражаться. Я не думаю, чтобы кто-нибудь мог приписать ее неудачи недостатку выдержки и отсутствию храбрости. Она была побеждена, потому что силы человеческие имеют пределы и потому, что самый храбрый человек не может без конца побеждать голод. Но принесите для солдата маленькую часть тех жертв, которые он ежедневно приносит, для вас. Пусть он будет достаточно одет, чтобы не чувствовать суровости зимы, пусть у него иногда, по крайней мере, будет, чем поддерживать свое трудное существование, пусть он увидит следом за собою повозки, предназначенные для, того, чтобы подобрать его, когда неприятельское оружие его настигло, и вы увидите, на что он способен. Вы увидите, до какого героизма он сумеет возвыситься. Отсутствие дисциплины и разгильдяйство, которые некоторое время царило среди солдат, являются результатом преступной небрежности, с какой обращаются с ними, и постоянного недостатка во всем, который заставляют их терпеть». После того, как Клебер отпел

— 126 —

комиссарам все то, что изболело в его душе, после того, как он представил в ярких красках то тяжелое положение, в котором находилась армия, ж категорически отказался принять назначение на пост главнокомандующего. Это было в начале 1797 года.

Вскоре после этого Клебер испросил разрешения удалиться на отдых. События конца 1796 года, когда он должен был разделить неудачи армии, подействовали на него удручающим образом. Отставка Журдана, которого Клебер очень любил, также была ему неприятна. Гоша, нового главнокомандующего, Клебер знал мало, и не очень ему доверял. Все это вместе взятое, заставило его решиться просить об отпуске. Он проживал в Страсбурге, потом в Париже. Здесь его нашел Дезе, его большой друг, и передал ему приглашение от имени генерала Бонапарта принять участи в Египетское походе. Клеберу надоело бездействие. Он отдохнул, оправился и снова стремился к шуму полей сражения, к лагерю, полному солдатами. Он уже стосковался по грому пушек и по сверканию сабель. Бонапарт дал ему дивизию, и 19-го мая 1798 года Клебер сел на корабль в Тулоне, чтобы отплыть в Египет. Ему не суждено было больше увидеть Франции и родного Эльзаса.

В первые же дни прибытия в Египет Клебер при штурме Александрии был тяжело ранен пулею в голову и должен был на время покинуть командование своей дивизией. Бонапарт назначил его губернатором крепости и провинции Александрии. Клеберу казалось, что Бонапарт с умыслом оставляет его вдали от военных дел, и он несколько раз обменивался с ним письмами, в который сквозила, с одной стороны, горечь и неудовольствие, а с другой — обида. В конце-концов Бонапарт понял, что он неправ, и написал Клеберу одно из тех сердечных и ласковых писем, которые он умел писать, когда это ему было нужно. «Я боюсь, - писал он, - что мы немного

- 127 -

поссорились. Вы были бы неправы, если бы вы сомневались, что это причинило мне большое огорчение. На почве Египта тучи, когда оне бывают, проходят в шесть часов. Если бы оне были у меня по отношению к вам, оне прошли бы в три…». Клебер скоро выздоровел. В тех блестящих делах в Среднем и Верхнем Египте, которые обесмертили Дезе Он уже не мог принять участие. Но он нашел поле для громких подвигов в сирийской экспедиции. Он командовал авангардом французской армии, несколько раз сталкивался с мамелюками в легких кавалерийских боях и одержал над ними серьезную победу при Седжаре. В 1799 году, пока Бонапарт осаждал Сен-Жан-д`Акр, Клеберу было поручено встретить вспомогательную турецкую армию, которая самым серьезным образом грозила подвергнуть опасности весь экспедиционный корпус. На стороне турок превосходство было огромное. Тем не менее, Клебер, не задумываясь аттаковал неприятеля и, во время поддержанный другой дивизией, разбил турок на голову. Это было знаменитое сражение при горе Фаворе. Именно в этот момент Бонапарт произнес свою знаменитую фразу, о том, как прекрасен Клебер под огнем. Действительно, Клебер не щадил себя в этот день; он бросался в самые опасные места, опасаясь, что его солдаты, подавленные количеством, не будут оказывать того сопротивления туркам, какое было необходимо. Много раз его жизнь подвергалась опасности, но он невредимо вышел из боя. Когда Бонапарт встретил его на поле сражения и обнял — для этого Клеберу пришлось сильно согнуть свою огромную фигуру — Бонапарт сказал ему: «Генерал, вы велики как мир». И много раз потом, в годы изгнания на о. Св. Елены, Наполеон с благодарностью возвращался к воспоминанию о той роли, которую Клебер сыграл в знаменательный день 16-го апреля 1799 года.

Когда миновала опасность со стороны вспомогательного

- 128 -

турецкого корпуса, дивизия Клебера была подтянута к Сен-Жан-д`Акру. Бонапарту было необходимо поскорее взять турецкую крепость. Артиллерия усиленно подготовляла штурм. Брешь была пробита, Наполеон созвал военный совет для того, чтобы спросить мнение своих генералов о возможности штурма. Все соглашались с ним, что через брешь можно пройти. Клебер молчал и, когда Бонапарт спросил о его мнении, генерал отвечал: «Конечно, кошка пройдет через нее». Бонапарт обиделся и приказал штурмовать крепость. Штурм был отбит с большими потерями, настолько большими, что пришлось снять осаду.

Когда армия вернулась в Египет, после победы при Абукире, одержанной над турками, Наполеон очень скоро уехал во Францию, оставив главнокомандующим египетской армии Клебера. Положение было очень трудное и ответственное: войска было мало, потери заполнять было нечем, мамелюки и турки постоянно получали помощь со стороны англичан, генералы усиленно настаивали на том, чтобы подписать капитуляцию. Были начаты даже переговоры и было достигнуто предварительное соглашение на условиях очень почетных для французской армии. Но английский адмирал Кит, которому принадлежало право санкционировать соглашение, потребовал, чтобы французские войска сложили оружие и сдались в плен. Клебер пришел в ярость, он приказал прочесть войскам ноту адмирала Кита, снабженную следующими словами: «Солдаты, на такую наглость отвечают только победою. Готовьтесь к битве». Три дня спустя, Клебер около Гелиополиса на голову разбил в десятеро сильнейшую турецкую армию. Положение становилось гораздо лучше. Сильная рука главнокомандующего чествовалась во всем. Мамелюки не смели больше поднять голову. Турция была истощена. Мелкие восстания в Египетских городах были подавлены. Клебер готовился отдаться делу реорганизации управления

— 129 —

Египта в ожидании лучших времен. Решение должно было совершиться в Еврагге. Его дело было продержаться до того момента, когда Франция, там далеко, за морем, справится со своими врагами. В то время, когда Клебер находился на вершине с павы и готовился воспользоваться плодами своих усилий и своих побед, его поразил кинжал фанатика. Он был убит 14-го июня 1800 года в Каире. После его смерти его преемники настолько быстро испортили положение, что капитуляция сделалась неизбежна.

Только в Египте Клебер показал себя во весь рост, только здесь, облеченный верховным командованием, он раскрыл свои огромные дарования в полной мере. В Европе, на Рейне, Клебер систематически отказывался от верховного командования, считая, что есть люди более, чем он достойные занимать ответственные посты. Здесь, в Египте, он понял, что скромность и постоянное удаление в тень далее невозможны. Он знал, на что он способен, и знал, что другие не сделают того, что может сделать он. Во имя родины он взялся за ответственное командование в такой момент, когда успех, и успех полный, был почти невозможен, когда вся обстановка говорила о том, что он и вверенное ему войска будут жертвою, которой требует от них родина. И он без колебания пошел на эту жертву Он знал, что триумфов здесь ждать не приходилось, но он предчувствовал, что из испытаний он выйдет покрытый славой. Для этого он сознательно жертвовал своей жизнью среди сынов Франции, среди генералов первого периода революционных войн его фигура, — одна из самых обаятельных и самых величественных.

Его друг Марсо занимает в пантеоне революционных генералов место непосредственно рядом с ним Его фигура, быть может, еще более обаятельна, чем даже фигура Клебера. Марсо погиб гораздо более молодым, чем Клебер, погиб, не

— 130 —

успев выявить в полной мере своего замечательного таланта. Ему было всего 27 лет, когда он пал на поле сражения. Безумно храбрый и прекрасный, как бог войны, он унес с собою восторженное удивление соотечественников и врагов. Ни один из революционных генералов не обещал так много, как Mapco. С кристально-чистой душой, рыцарь с головы до ног, полный безкорыстия, чуждый интриг, самоотверженный и великодушный к врагу, ни о чем не думавший, кроме родины, Марсо был благороднейшим типом революционного воина.

Марсо служил писцом у одного старого прокурора, женатого на его сестре. Там он ломал перья и ставил кляксы на деловых бумагах, которые заставляли его изнывать от скуки. Однажды, когда он сидел за своей конторкой, по улице проходил полк пехоты. Это было в 1785 году. Марсо тогда было 16 лет. Звуки военной музыки, мерный шаг солдат, блестящая форма — сразу закружили голову юноши. Он связал в узелок все свое имущество, тихонько пробрался к двери и исчез. Потом на минутку вернулся домой, чтобы сказать сестре, что он записался рекрутом в полк Ангулемской пехоты. Случаю было угодно, чтобы полк Марсо 14 июля 1789 года находился в Париже. Весь город был в волнении. Толпа шла в атаку на арсенал, чтобы раздобыть оружие и итти брать Бастилию. Марсо не усидел дома, он убежал из своей казармы, присоединился к толпе и храбро сражался во время штурма ненавистного оплота старого порядка. Когда стали образовываться волонтерские батальоны, Марсо был, избран офицером в одном из них, а когда началась война, он с первых же шагов принял в ней участие уже в качестве командующего своим батальоном. Часть, в которой он служил, топала в Верден. Мы знаем, что Верден должен был капитулировать. Начальник крепости генерал Борепер, предчувствуя необходимость сдачи и не желая

- 131 -

брать на себя ответственность за нее перед родиной, лишил себя жизни. На плечи Марсо свалилась тягостная обязанность подписывать капитуляцию. Он не мог сдержать слез гнева и унижения, когда ставил свое имя под фатальным документом. Командующий прусским отрядом, видя состояние духа Марсо, сказал своим окружающим: «Если у французов много таких офицеров, как этот, нам придется туго». Комиссар Законодательного Собрания, которому было известно, что Марсо в Вердене потерял все, что у него было, спросил у него: «Что вы хотите, чтобы вам вернули?» Марсо, показывая ему зазубренную саблю, сказал: «Саблю, чтобы отмстить за наше поражение». За то, что Марсо подписывал капитуляцию, он был арестован вместе с другими офицерами и предан суду. Но обстоятельства выяснили, что он до последнего момента был противником капитуляции. Его оправдали и отправили вновь в армию, осыпая поздравлениями за патриотический образ действий. На этот раз Марсо попал в Вандею. Здесь, в качестве бывшего солдата королевской армии, Марсо сразу сделался подозрительным в глазах комиссара Конвента Бурбота. То был тупой фанатик и мрачный пьяница, соединение довольно обыкновенное среди комиссаров на захудалых фронтах. Марсо попал под суд еще раз, но он с таким достоинством вел себя на допросе, что другой комиссар Гупильон сказал: «Если Марсо, которого я вижу в первый раз, не окажется таким же настоящим республиканцем, каким он заявил себя храбрым солдатом, я уже не могу рассчитывать ни на кого». Очень скоро после этого Марсо примирил с собою и Бурбота. В одном сражении под Бурботом была убита лошадь. Марсо приблизился к нему, соскочил со своего коня и, предлагая ему сесть, сказал: «Я предпочитаю быть взятым в плен, чем видеть, как представитель народа подвергается опасности. Мы уже знаем, что Вандее Марсо встретился с Клебером,

— 132 —

который также, как и он, явился туда из гарнизона капитулировавшей крепости. Мы знаем также, как оба воина подружились и, скрепили свою дружбу целым рядом самых блестящих подвигов. Главнокомандующим в Вандее некоторое время был генерал Россиньоль, бездарный демагог, возвысившийся благодаря своим якобинским связям. Он так быстро испортил дело, что его пришлось отозвать. Тогда перед Комитетом Общественного Спасения стал вопрос — кого из двух генералов, успевших прославиться на этом трудном фронте, поставить во главе армии. Комитету не нравился независимый характер Клебера и он отдал предпочтение Марсо. Юный генерал прекрасно понимал, что его друг гораздо опытнее, чем он и, принимая командование, сказал Клеберу: «Я беру на себя ответственность, но я прошу тебя назначить меня командующим авангардом в момент опасности». «Хорошо, - просто отвечал Клебер, - если мы будет гилотинированы, то погибнем вместе». Но ни Клеберу, ни Марсо не пришлось пойти на гильотину, хотя комиссары зорко следили за каждым их шагом и отнюдь не были дружелюбно настроены ни к тому, ни к другому. Мы знаем, какими кислыми словами встретил комиссар Тюро, вручение венка Клеберу и Марсо. Но неспособность Марсо подчиняться необоснованным приказам комиссаров сделала то, что его очень скоро удалили из Вандейской армии, так же, как и Клебера.

Оба они перешли под начальство Журдана в знаменитую Маасскую армию. Здесь Марсо покрыл себя новыми в целом ряде сражений. Особенно блестящ была в битве при Флерюссе. Там под мим были убиты две лошади и, несмотря свою храбрость, он не мог удержать свою дивизию от отступления. В том пункте, который было поручено ему защищать, он остался один, окруженный своими адъютантами и несколькими офицерами. Неприятель подвигался вперед и готов был отрезать его от армии

- 133 -

К нему пробился во главе небольшого отряда полковник Сульт, будущий маршал, который сам рассказал об этом эпизоде в своих мемуарах. «Ты хочешь, - воскликнул он, - заставить убить себя, потому что твои солдаты себя обесчестили. Иди лучше за ними и возвращайся, чтобы победить, — я буду защищать твою позицию». Марсо опомнился. Через короткое время ему удалось собрать своих солдат, пристыдить их и снова повести в атаку. Комитет Общественного Опасения в своем приказе по поводу Флерюсской победы назвал Марсо «львом французской армии». После Флерюоса Марсо неизменно командовал дивизией в армии Журдана, участвовал во всех его операциях, во всех сражениях, удачных и неудачных, покрывал себя славою все более яркой, пока не настали тяжелые дни отступления после Вюрцбургской неудачи.

Марсо командовал арьергардом отступающей армии. Он защищал свои позиции шаг за шагом, беспрестанно возвращаясь вновь, чтобы атаковать австрийцев и задерживать их натиск. 19 сент. под Альтенкирхеном Марсо, согласно приказанию Журдана, должен был задерживать врага до тех пор, пока главная армия не пройдет через опасные места. Марсо расставлял свою артиллерию на небольшой возвышенности и выехал немного вперед для того, чтобы обследовать местность. Тирольский стрелок, узнав по форме генерала, пустил в него пулю, которая пробила Марсо левую руку и вошла в грудь. Марсо упал с лошади. Несколько солдат бросились к нему, чтобы его поддержать. Марсо понимал, что он будет взят в плен, потому что перенести его было невозможно: рана причиняла мучительную боль при всяком толчке. Он требовал, чтобы его прикончили, для того, чтобы не попасть в руки к неприятелю. К нему прискакал генерал Бернадот. «Товарищ, - сказал ему слабым голосом Марсо, - устройте так, чтобы перед смертью мне не пришлось видеть,

— 134 —

что наши войска бегут в беспорядке перед неприятелем. Меня убивает мысль об этом». «Успокойтесь, - отвечал Бернадот, - отступление совершается в порядке». И действительно, Журдан сам подоспел на место несчастья, отбит натиски австрийцев и войска прошли. Журдан тоже прискакал к Марсо, и, узнав, что рана смертельна, не мог удержаться от слез. Марсо его утешал. «Зачем плакать, генерал. Я счастлив умереть за родину». Но было необходимо оставить Марсо на месте; австрийцы приближались. Журдан поскакал догонять отступавшую в порядке армию. Все друзья вынуждены были проститься с умирающим. С ним остались только два хирурга, два адъютанта и два ординарца. Журдан оставил письмо к австрийскому генералу, прося позаботиться о Марсо. Но письма были лишние; австрийцы знали Марсо великолепно, уважали его, и преклонялись перед его храбростью. К нему сейчас же был командирован первый врач австрийского главнокомандующего эрцгерцога Карла, а потом к нему прискакал старый генерал Край, постоянный противник Марсо в двух кампаниях. Марсо было приятно внимание тех, которые еще недавно были его врагами. Когда перед самым концом к нему вернулось сознание, он продиктовал своим адъютантам свои последние распоряжения. Он оставил на память Журдану и своим друзьям в армии некоторые из своих вещей, а своему брату по оружию Клеберу завещал лучшую лошадь. 21-го сентября Марсо умер. Эрцгерцог Карл, лично навестивший юного героя, не застал его уже в живых. Тело Марсо было выдано французам и погребено в Кобленце Клебер вспомнил, что он был когда-то архитектором и начертил рисунок памятника Марсо. Это была простая пирамида, покрытая надписями.

В судьбе Марсо, быть может, гораздо больше трагизм, чем в судьбе Клебера, его друга, или Дезе, которые так же,

— 135 —

как и он, погибли во цвете лет, не дав родине всего того, что они способны были ей дать. Но Марсо был моложе их всех, и, когда он умер, никакая тень не омрачила еще его истой славы. Клебер и Дезе познали сладость место побил. Дезе уже был прикосновенен к политике Марсо остался нетронутым ни честолюбием, ни политикой. У него была одна мысль — о родине, У него было одно дело — биться за родину. Все личные дела он забрасывал, потому что долг не давал ему времени думать о себе. У него начинался красивый роман с молодой девушкой, которая безумно его любила. Два года тянулся он, и Марсо так и не нашел времени обвенчаться со своей невестой. Он умер бедняком; все, что у него было, было с ним в лагере. Его главное богатство составляли его лошади. Никто не знает, что бы было с Марсо, если бы он остался жить. Наполеон на Св.Елене склонен был думать, что Марсо принял бы государственный переворот, именно потому, что он меньше всего был политиком. Но Наполеон говорил это про всех, кто умер до 18 брюмера. История знает одно, что Марсо, который был дивизионным генералом и нес ответственную команду в течение нескольких лет, ни разу не дал какой-нибудь другой мысли, кроме мысли о родине, овладеть своим умом, погибая, находил, что смерть за родину прекрасна. У французской армии никогда не будет более чистого и более бескорыстного воина, чем Марсо.

Рядом с Клебером и Марсо такое же славное место в анналах революционной армии занимает Дезе. Его положение в начале революционных войн было еще труднее, чем положение Клебера и Марсо. Мы знаем, что и тех не оставила в покое фанатическая подозрительность комиссаров Конвента, что Клебер и Марсо тоже подвергались аресту по приказу того или другого из комиссаров. Но и Клебер, и Марсо, хотя и не были настоящими сынами народа, не имели

— 136 —

никаких связей с аристократией, так что особенных причин для подозрительности не существовало. Иное — Дезе. Его семья, хотя и бедная, была чистейшей представительницей французской аристократии. Когда начались недоразумения между солдатами и офицерами, и волна эмиграции хлынула за границу, из числа родственников Дезе эмигрировало целых 17 человек, в том числе два родных брата Дезе. Такое неудобное родство причиняло очень много хлопот будущему герою Рейна и Египта. В это время Дезе давно уже находился в рядах революционной армии. Он был капитаном, когда началась бойни, Он служил в армии Кюстина и был адъютантом одного из его помощников князя Деброля (De Broglie). В начале августа 1792 года, когда штаб армии Кюстина находился в крепости Ландау, было получено известие, что прусский отряд под начальством князя Гоэнлое переправился через Рейн и двигается против крепости. Кюстин отправился в рекогносцировку, сопровождаемый генералами Келлерманом и князем Дебролем. Дезе находился в свите главнокомандующего. Маленькая группа, которая не подозревала о близости врага, скакала вперед, не предпринимая необходимых предосторожностей, и неожиданно оказалась лицом к лицу с неприятельскими гусарами. У офицеров едва было время обнажить сабли. Дезе, хотя под ним сейчас же была ранена лошадь, тем не менее сбил с седла и взял в плен одного из неприятельских всадников, которого и привел с собою в крепость. Бертье, будущий маршал, сказал в посмертном похвальном слове Дезе: «Это было одновременно и началом военных действий и первым боем Дезе».

Молодой офицер очень скоро обратил на себя внимание своих начальников. Но после 10 августа, когда князь Деброль был арестован, попал под арест и Дезе. Суд, рассмотрев его бумаги, убедился, что за молодым офицером не числится

-137-

никаких контр-революционных грехов. Но когда Дезе вернулся в полк, он с грустью узнал, что опоздал к первым большим сражениям. Ему не пришлось приобщиться к славе победы при Вальми. Дезе поступил в армию Кюстина, который отправил его в Вормс. Крепость приходилось защищать против энергичных атак пруссаков. Дезе впервые показал здесь, какой блестящий воин может из него выработаться. Когда Вормс был очищен, Дезе перешел в Рейнскую армию. Но и здесь его не оставила в покое подозрительность якобинцев. На него был сделан донос Комитету Общественного Спасения из его родного города. В этом доносе говорилось о том, что его родственники в большом количестве значатся в числе эмигрантов и обращалось внимание Комитета на то, что на родине все истинные патриоты считают Дезе человеком подозрительным и мало подходящим для несения той ответственной роли в армии, которая на него возложена Комитет постановил лишить Дезе его должностей. Эта было 13-го ноября 1793 года. Но генерал Пишегрю, который командовал теперь Рейнской армией, собственной властью приостановил исполнение этого приказа. Он уже успел оценить Дезе и не хотел лишаться одного из самых даровитых своих офицеров. Ему удалось даже добиться отмены приказа. Но Дезе вскоре после этого едва опять не попал под суд по очень тяжелому обвинению. Когда неприятели заняли Эльзас, многие из крестьян немецкого происхождения завязали связи с пруссаками в Страсбурге, и революционный комитет приказал арестовать виновных и отправить их на эшафот. Дезе, побуждаемый чистым чувством гуманности, дал возможность всем обвиняемым бежать. Это был тяжелый проступок по кодексу революционной дисциплины. Комитет приспал в лагерь Дезе, который в это время уже был генералом, агентов для того, чтобы арестовать его. Но за него вступились его солдаты: они окружили своего любимого

- 138 -

вождя и заявили комиссарам: «Не стоило вести войну, если вы хотели отнять у нас генерала, который постоянно водил нас к победе». Солдаты спасли Дезе. Комитет оставил его в покое. Несколько времени спустя Дезе получил приказ покинуть свой пост на передовых позициях и отправиться в тыл. Он только что собирался выехать согласно приказу, как его отряд подвергся нападению неприятеля. Солдаты немедленно послали догонять Дезе, который сейчас же вернулся. Радость солдат не знала границ. «Откройте заставы, - стали кричать они, - чтобы нам увидеть неприятеля поближе: Дезе теперь с нами». Дезе быстро охватил положение, отдал приказы, и неприятель был опрокинут. После этого Дезе удалось в полном порядке отвести свой отряд к Страсбургу, потому что был дан приказ об общем отступлении.

Его поведение нашло признание и со стороны комиссаров Конвента. Дезе получил чин дивизионного генерала. Ему только что исполнилось 25 лет. Не только солдаты ценили Дезе. Его товарищи по команде любили его и слепо ему доверяли. Гувион Сен-Сир, будущий маршал, дает ему такую характеристику в своих мемуарах: «Дезе особенно любил легкие войска и все те военные действия, которые совершаются с ними... Он почти все делал со своим авангардом... На войне очень часто нужно следить за своим соседом и отражать часть войск для его защиты, что, конечно, сильно затрудняет положение. Имея соседом Дезе, можно было быть уверенным, что он не даст себя побить». Дезе держался всегда чрезвычайно просто и с солдатами, и с товарищами, и с начальством. Прост был и его костюм. Обыкновенно он косил сюртук из синего сукна без всяких украшений, с открытым воротом. Он сделался образцом для лучших солдат революции, «для Рейнских спартанцев», настолько, что когда Моро принял командование Рейнской армией, он стал подражать Дезе в своих манерах и в своем костюме. Другой его

- 139 -

соратник, тоже будущий маршал, Виктор, дает такой портрет Дезе в это время: «Он был высокого роста, крепкого сложения, держался всегда с большим достоинством, имел манеры приятные и благородные. Правильность его черт не мешала выразительности его лица. Оно представляло не совсем обычное, но очень привлекательное соединение мягкости и гордости, откровенности и проницательности, наивной чистоты и глубокой вдумчивости, экспансивной чувствительности и неукротимой энергии. Его лоб, на котором никогда те оставляла ни малейшего следа дурная мысль, отражал спокойствие его совести и благородные думы, которые естественно струились из этого прозрачного и обильного источника. Его большие черные глаза сверкали самым чистым блеском и сохраняли свою ясность среди шума сражений. Его лицо, обыкновенно бледное, носило отпечаток какой-то грусти, быть может пророческой».

Когда он был назначен дивизионным генералом, он написал своей сестре письмо, в котором он вылился весь целиком, с нежностью его души, со скромностью, не знавшей границ и с той простотой, которая свойственна только людям выдающимся. Он писал между прочим: «Я думаю, что в этом году я буду еще лишен удовольствия обнять тебя. Зима приближается, а конца походу не видно. Он очень труден. Пожалей наших бедных волонтеров, которые лежат на земле, в грязи по колена и утомлены непрерывной тяжелой службой. Пожалей и меня, милая маленькая сестра, я назначен на пост тяжелый и тягостный, и принял я его лишь с величайшим сожалением. Я теперь дивизионный генерал и командую авангардом. Это создает много работы, для твоего брата, который, как ты знаешь, еще молод и не очень опытен. Я надеюсь, что фортуна поможет мне, что она мне улыбнется и что при безграничном старании и при большой храбрости я сумею доставить торжество армиям республики.

— 140 —

Ты не можешь представить, как я этого хочу. Если победа меня увенчает, я сложу победные венки в руки нашей матери, как когда-то вручал ей лавровые венки, добытые прилежанием в гимназии. Я очень люблю нашу добрую мать, люблю больше, чем можно выразить словами. Как бы я хотел видеть ее довольной и счастливой. Я очень огорчен тем, что не могу среди богатств, в роскошных аппартаментах, которые мне предоставлены, собрать сколько-нибудь значительную сумму, чтобы помочь ей: она мне не сказала,что она в чем-нибудь нуждается...»

В качестве начальника авангарда Рейнской армии Дезе участвовал в общем наступлении, целью которого было освобождение от осады Ландау. Наступление было успешно, и армия некоторое время могла отдохнуть. Дезе не захотел расстаться со своими солдатами. Он жил имеете с ними в лагере, деля их труды и их простую пищу, и добился того, что солдаты безпрекословно подчинялись дисциплине и обожали его безгранично. Это было в 1794 году. «Я до тех пор буду бить неприятеля, - говорил он, - пока меня будут любить солдаты». О состоянии войск Дезе может дать понятие следующий доклад одного из комиссаров, посланный Конвенту: «Я только-что устроил смотр всем частям, которые составляют авангард Рейнской армии под начальством дивизионного генерала Дезе. Я очень старался проникнуть в настроение войск и с величайшим удовлетворением доношу Конвенту о том братском единении, которое там царит. Всюду заметно, что патриотический дух достиг там высшего предела: солдат, офицер, генерал, собравшись вместе в короткие промежутки отдыха, живут в самой тесной близости. Величайшее взаимное доверие соединяет солдата и офицера с генералами и предсказывает нам блестящие успехи».

Подозрительность якобинцев, однако, не оставляла в покое ни Дезе, ни его родных. Агенты военного министра

- 141 -

Бушота доносили в Париж о том, что Дезе принадлежит к числу «бывших» дворян. На родине якобинцы посадили в тюрьму его мать и сестру все потому, что эмигрировали их родственники. Но Дезе это не смущало. Он горячо хлопотал об облегчении участи своих близких и продолжал нести свою тяжелую службу. Видя, как офицеры Рейнской армии работают не покладая рук, забывая о лишениях и об усталости, Сен-Жюст внес предложение о том, чтобы отечество выдало им награду. Когда Дезе узнал об этом, он заявил комиссару: «Мы исполняли наш долг, только наш долг. Это внутреннее убеждение самое сладкое и самое славное из всех наград. Мои товарищи по оружию и я не желаем других». Все офицеры Рейнской армии одобрили это заявление.

В это время в командовании Рейнской армии происходил кризис. Строгости, которые ввел в ней Сен-Жюст, его постоянное вмешательство в дела военной команды, его нелепые порою приказы имели результатом то, что Пишегрю сложил командование. На его место был назначен генерал Мишо, очень посредственный генерал, но честный гражданин. Он прекрасно понимал, что он не годится на ту ответственную роль, которая была ему навязана, и однажды уговорил Дезе под каким-то предлогом отправиться с ним к Сен-Жюсту. Там, не предупредив его, Мишо стал просить комиссара назначить его главнокомандующим. Дезе вспыхнул: «Как, - воскликнул он, - ты для этого привел меня сюда! Мне вручить командование армией, мне самому молодому из офицеров! Представитель народа, ты не будешь слушать этого предложения, ты не совершишь несправедливости по отношению к старым воинам, которые гораздо больше, чем я, оказали услуг родине». И сейчас же вышел из палатки Сен-Жюста. Но Мишо не успокоился. Он писал военному министру: «Боевой гений генерала Дезе, непрерывные доказательства мужества, явленные им во время

— 142 —

войны, заставляют меня считать его чрезвычайно способным командовать армией с самым большим успехом».

В это время сестра, которая очень долго не видела Дезе, опросила его прислать свой портрет. Дезе отвечал: «Я был очень удивлен твоей странной просьбой о моем портрете. Я ее совсем не понимаю. Как ты думаешь: кто напишет мой портрет в деревушке, совершенно разоренной, в пустынной стране. Думая только о битвах и победах, находясь в бегах целый день, могу ли я думать о портрете? Нет, друг мой, я очень далек от этого и ручаюсь тебе, что это совершенно невозможно. Здесь можно найти художника разве только в Страсбурге, а мы от него в 120 верстах. Если ты хочешь иметь миниатюру, носи изображение Свободы. У французов не должно быть другого. Впрочем, милая сестра, если бы я имел безумие дать написать свой портрет, это было бы теперь потерянным трудом, ибо я надеюсь, что до конца войны, когда я буду иметь радость тебя увидеть, лицо мое будет украшено почетными и славными рубцами от ран, которые я получу, защищая отечество».

В походах 1794 и 1795 года Дезе принимал самое деятельное участие. Солдаты по-прежнему его обожали, а среди своих товарищей он пользовался большой привязанностью и уважением. Дезе умел привлекать симпатии своей необычайной скромностью, простотой и тем, что он никогда не скрывал своих ошибок. Сен-Сир рассказывает про него такой случай, в военном Совете обсуждался план атаки на ближайший день. Сен-Сир доказывал, что атака невозможна. Все остальные, в том числе и Дезе, на ней настаивали. Атака оказалась неудачной. Тогда Дезе явился в Совет и заявил, что он был неправ и что нужно было принять мнение Сен-Сира. В 1796 году, как мы знаем, действия Рейнской армии были не очень удачны. Моро, который принял над нею начальство, продвинулся вперед очень далеко, но поражение

— 143 —

соседней армии Журдана заставило его оттянуть назад и свои войска. Приходилось спешно отступать, разрушая возведенные укрепления. Дезе командовал арьергардом и на его долю — как на долю Марсо в Самбр-Мааской армии, — выпала самая трудная задача: останавливать и задерживать наседавшего неприятеля. Дезе с честью вышел и из этого положения. А в отсутствие Моро, Дезе замещал главнокомандующего. В 1797 году Дезе был ранен, в одном бою; его перевели в Страсбург, где жители осыпали его знаками своей симпатии. Он писал своей сестре: «Я принимаю много визитов. Среди посетительниц очень много милых дам. Я съел по меньшей мере 50 банок с вареньем. Ты видишь поэтому, что жалеть меня нечего».

Когда Моро вернулся, чтобы принять командование над армией, весь восточный фронт двинулся вперед. Во главе Самбр-Мааской армии в это время стоял уже Гош, который быстро поправил дела, привел в порядок солдат, упорядочил администрацию и в его руках те солдаты, которые жаловались на то, что они плохо одеты и голодны, делали теперь чудеса. Обе армии дружно погнали перед собою неприятеля и, если бы не весть о заключении генералом Бонапартом Леобенского перемирия с Австрией, Моро и Гош дошли бы до самой Вены. Но перемирие было заключено, и военные действия приостановились.

Дезе с большим вниманием и с большим интересом следил за действиями итальянской армии и ее вождя, Бонапарта, звезда которого теперь засияла полным блеском. Безошибочным чутьем опытного полководца он издали угадывал, какая блестящая будущность Предстоит этому скромному и мало известному до тех пор генералу. В разговоре с Сен-Сиром Дезе поделился мыслью о том, что он предполагал взять командировку в Италию, как только позволит его рана. Он ему признался, что он хотел бы соединить свою

- 144 -

судьбу с судьбою Бонапарта, «ибо, говорил он, я убежден, что Моро никогда не совершит ничего великого, и что мы рядом с ним никогда не будем играть сколько-нибудь значительной роли, между тем, как тот будет покрыт такою славой, что часть ее несомненно упадет на его помощников». Передавая об этом разговоре Сен-Сир замечает, что впервые он почувствовал в Дезе искру честолюбия.

Мысль Дезе о командировке в Италию осуществилась скоро. Он отправился туда с поручением от Рейнской армии, был очень тепло и с большой помпой принят генералом Бонапартом, который совершенно покорил его. Там, в Италии, Бонапарт предложил Дезе перейти под его команду, на что Дезе немедленно и с радостью согласился. После того, как был заключен мир с Австрией, Бонапарт носился с мыслью перенести военные действия в Англию, для того, чтобы принудить к миру самого непреклонного и самого упорного противника Франции. Дезе вместе с Клебером должны были быть его ближайшими сотрудниками в этом трудном походе. И вот они втроем приступили к осмотру Атлантического побережья, в частности Ламанша, для того, чтобы выяснить возможность экспедиции в Англию. Осмотр портовых сооружений, перевозочных средств и инспекция флота показали всем троим, что поход при тех условиях, в каких в то время находился флот, совершенно неосуществим. Бонапарт со свойственной ему быстротою, немедленно переменил свой план и стал готовить экспедицию в Египет. Клебер и Дезе попрежнему должны были быть его главными помощниками. Мы знаем, какова была роль Клебера в Египте. Дезе покрыл себя славою там больше, чем где-нибудь. После знаменитой битвы при Пирамидах Дезе было поручено завоевание Среднего и Верхнего Египта. Задача была очень трудна, потому что даровитый вождь мамелюков Мурад-Бей именно там организовал свои неистощимые резервы. Война,

- 145 -

которую приходилось вести, была войною совершенно особого рода, совсем непохожей на европейские войны. Мамелюки были едва ли не лучшей конницей в мире. Ее можно было рассеять, разбить, она собиралась снова и снова становилась грозной силой. Дезе тем не менее великолепно справился с возложенной на него задачей. Мамелюки были окончательно раздавлены и весь Египет покорен. Его пришлось очищать после того, как при Абукире англичане уничтожили французский флот и после того, как экспедиция в Сирию оказалась неудачной. Именно эти два факта заставили Бонапарта признать свою первоначальную задачу неосуществленной и при существующих условиях неосуществимой. Он уехал во Францию, оставив Клебера своим заместителем и поручив Дезе устроить дела в Среднем и в Верхнем Египте. Окончив свою ближайшую миссию, Дезе получил от англичан разрешение отправиться в Европу согласно капитуляции. Клебер остался, — как оказалось, навсегда — в Египте.

Позднее, на Св. Елене, Бонапарт, возвращаясь к Египетскому походу всегда с большой теплотой и с большим почитанием говорил о своих двух замечательных сотрудниках. «Из всех моих помощников, говорил он, они были самыми выдающимися. Оба они оказали великие и редкие услуги Франции, хотя они по характеру и по основному устремлению были глубоко различны. Талант Клебера был создан природой. Талант Дезе был целиком делом воспитания и работы. Гений Клебера вспыхивал лишь моментами, когда его пробуждала важность обстоятельств. Потом Клебер засыпал немедленно на лоне томной неги и удовольствий. Талант Дезе был на страже каждое мгновение. Он жил и дышал, лишь самым благородным честолюбием и самой настоящей славой. Это был характер совершенно античный».

Когда Дезе прибыл в Европу, англичане, которые конвоировали

- 146 -

его корабль, подвергли его продолжительному карантину. Как только он вышел оттуда, он стал проситься у Бонапарта в армию. Тот радостно звал его к себе. Дли того, чтобы поспеть к решительному сражению в Италии, Дезе взял дилижанс и действительно поспел. Он прибыл в армию в тот момент, когда Бонапарт не мог найти австрийскую армию генерала Меласа. Не зная, что она находится в укрепленной Александрии, он разослал во все стороны сторожевые отряды, чтобы не быть застигнутым врасплох. Один из этих отрядов был поручен Дезе. В то время, как Дезе и другие искали австрийскую армию там, где ее не было, Мелас вышел из Александрии и напал на Бонапарта. Это была знаменитая битва при Маренго. Подавленная численностью неприятеля, французская армия была почти разбита. Бонапарт давно уже разослал во все стороны ординарцев, приглашая Дезе и начальников других отрядов поспешить на помощь. Дезе получил записку первого консула, в которой было всего лишь три слова: «Возвращайтесь, Бога ради!». Став во главе одной из своих дивизий, Дезе поспешил на выручку, волнуемый тяжелыми предчувствиями. «Мы давно не сражались в Европе, говорил он адъютантам: ядра от нас отвыкли». Он прибыл на поле сражения в тот момент, когда Бонапарт готовился дать приказ об отступлении. Был наскоро собран военный совет. У Дезе спросили его мнение. Он посмотрел на часы. Было 3 часа. Дезе просто сказал: «Сражение проиграно, но есть время выиграть другое». Немедленно был составлен новый план, в котором главную роль взял на себя Дезе. Австрийцы настолько были уверены в победе, что, генерал Мелас, поручив преследование французов своим помощникам, отправился в Александрию писать донесение о победе. Но «преследование» превратилось в новое сражение, в котором австрийцы были разбиты на голову. Дезе сдержал свое слово — неприятель был побежден, но сам он был убит

- 147 -

во время атаки, которою руководил. Это было 14-го июня 1800 года, в тот же день и час, когда в Каире его друг Клебер пал под кинжалом фанатика.

Бонапарт самым искренним образом горевал по поводу смерти своего любимого помощника. Позднее он говорил, что если бы Дезе не был бы убит при Маренго, он бы поручил ему командование германской армией вместо Моро, ибо он знал, что Дезе никогда не изменит ему ни в счастьи, ни в несчастьи. Как бы то ни было, но этот роковой день 14-го июня 1800 года отнял у Франции две ее лучшие шпаги, ибо никто из будущих маршалов Наполеона, даже такие талантливые, как Массена или Даву, не могли сравниться военными дарованиями ни с Клебером, ни с Дезе.

Четыре генерала, обрисованные выше, вместе с Гошем, самым крупным даже в этой кампании — являются типичными представителями революционной армии. Именно такими представлял себе Карно вождей революционного войска. Именно о таких генералах мечтал Сен-Жюст, когда искал даровитых людей в рядах Рейнской армии. В них все типично: их простота, их скромность, их постоянный отказ от верховного командования, который вовсе не был отказом нести ответственность. Они всегда готовы были служить родине, но не искали не почета, ни богатства и принимали сыпавшиеся на них почести как нечто такое, что ими совершенно не было заслужено. Из них один только Клебер так же, как и Гош — любил жить для себя, любил предаваться удовольствиям. Остальные жили исключительно для родины. Их беззаветная храбрость, их готовность бросаться всегда в самые опасные места, сделало то, что Марсо и Дезе пали на поле битвы, а Клебер никогда не мог вполне оправиться от раны, полученной в Александрии. Один только Журден отделался сравнительно неопасными ранами и умер своею смертью.

— 148 —

Та плеяда генералов, которая выдвинулась на первые места после них, была уже проникнута другими чувствами и служила не родине, а человеку. Со службой для них непосредственно были связаны все те колоссальные награды и ночевали, которые на них сыпались. И когда Наполеон требовал от них неустанной ратной работы, они уже роптали, недовольные тем, что ненасытное честолюбие императора не дает им возможности жить для себя. И не только генералы подвергались влиянию новых политических условий, создавшихся вместе с минованием героических времен революции. Вся армия испытала на себе эту перемену.

Поиск по сайту: