Армия и Конвент. Карно

Поражение на Рейне и в Бельгии, в связи с изменою Дюмурье, делали положение Франции чрезвычайно опасным. Не только старые противники удвоили свои усилия, но со всех сторон стали появляться новые. Этому способствовала перемена точки зрения на цели войны. Пока у власти стояли жирондисты, целью войны была вооруженная пропаганда. Согласно декрету 19-го ноября 1792 года, Франция обещала «братскую помощь и поддержку» всякому народу, который захочет завоевать себе свободу. Когда у власти оказалась партия Горы, точка зрения переменилась. Декретом 15-го декабря того же года взгляд на задачи войны был выставлен совершенно другой. Теперь речь шла уже о настоящей революционной войне. Конвент приказывал генералам ниспровергать

- 54 -

аристократические власти, конфисковывать церковные имущества, упразднять все феодальные повинности и вводить повсюду французскую правительственную систему. Одно это уже вызвало противодействие. Положение еще больше усложнилось после казни короля. Трагедия 31-го января 1793 года навсегда поссорила французскую революцию со старой Европой. С точки зрения старых монархий не было ничего противоестественного в поддерживании сношений с Французской республикой, — они к республике привыкли. Но когда республика отрубила голову королю, она сразу сделалась неприемлемой. Поэтому, очень скоро после казни короля против Франции выступили и те государства, которые раньше с нею не воевали. Прежде других Англия, потом Голландия, потом Рим, потом Неаполь, наконец, Испания и Германская империя. Нейтральными оставались только Швейцария, Дания, Швеция, Турция и две Итальянских республики — Венеция и Генуя. Поражение Кюстина на Рейне и Дюмурье Бельгии, казались очень плохими предвестниками будущего. Бельгию пришлось очистить. Из всех завоеваний Кюстина удалось сохранить только Майнц, да и тот был осажден без всякой надежды на спасение. В тылу поднялась Вандея, Бордо, устраивали заговоры жирондисты, восстал Лион, Тулон пустил к себе англичан. Казалось, Францию может спасти только чудо. И это чудо совершил Конвент.

Конечно, Конвенту было бы чрезвычайно трудно сделать то, что он сделал, если бы между многочисленными противниками Франции парило единство. Но после Неервиндена этого единства оказалось не больше, чем перед Вальми. Конвент сумел воспользоваться тою отсрочкою, которую представила ему неурядица и отсутствие плана среди союзников. Конвент прекрасно понимал, что для того, чтобы выйти из затруднений, необходимо прежде всего преобразовать

- 55 -

армию. Армия никак не могла притти в сколько-нибудь нормальное состояние. Противоположность между старыми ли не иными полками и новыми волонтерскими, постоянная вражда между ними приводили к тому, что армия представляла все, что угодно, только не единство. Потери в линейных полках нельзя было возместить, потому что люди не шли служить туда на старых условиях: гораздо выгоднее было поступить в Национальную армию и записываться в волонтерские батальоны. А волонтерские батальоны таяли не по дням, а по часам, благодаря дезертирству. Противоположность между линейными полками и волонтерскими батальонами превращалась мало помалу в предмет политических и партийных пререканий. Защищать линейные полки стало представляться делом опасным и контр-революционным. Наоборот, защищать волонтерские батальоны сделалось признаком якобинского и санкюлотского хорошего тона. В старых линейных полках получался огромный не достаток в солдатах, благодаря потерям на полях сражения, в волонтерских сверх того, благодаря дезертирству и отсутствию дисциплины. А так как вдобавок волонтеры нанимались только на одну кампанию, а кампания по закону кончалась 1-го декабря, то 1 декабря начинался исход волонтеров с фронта по домам.

Все эти обстоятельства заставляли людей, занятых вопросами урегулирования организации армии, решительным образом поставить вопрос о слиянии старых полков с новыми батальонами. Чрезвычайно неблагодарную задачу защищать эту мысль перед Конвентом взял на себя Дюбуа-Крансе. С цифрами в руках и с неопровержимыми данным он доказывал необходимость слияния. «В декабре, говорил он, в ваших линейных войсках не хватало 34.122 чел., а в настоящий момент (Дюбуа-Крансе говорил 7 февраля 1793 года) несомненно больше 40.000. Волонтерские батальоны

- 56 -

в ноябре насчитывали вместо 800 чел.; требуемых по закону, всего 559. С тех пор эта цифра еще уменьшилась. Есть батальоны, в которых нет и 100 человек. Если к этому прибавить недостаток людей в кавалерии, в легких войсках и в артиллерии, то окажется, что вам придется призвать по набору 300.000 чел., из которых 100.000 для линейных войск, а 200.000 для волонтерских батальонов, — хотя у вас есть офицеров, генеральных штабов и кадров на 800.009 чел. Таким образом, необходимо столько же, в интересах наших финансов, сколько и для упрощения военной администрации и операций на фронтах и для обеспечения комплекта армии принять необходимые меры. Дюбуа-Крансе предлагал оставить в неприкосновенном виде линейные батальоны, как наиболее опытные и связанные обязательством долговременной службы, и с ними соединить волонтерские батальоны. «Соединение одного линейного батальона с двумя батальонами волонтеров, которые вам предлагают, и превращение их в одну часть, — дезорганизует только штабы. Основа всякого батальона — офицеры и солдаты, остается та же самая. Таким образом образуются полубригады из. трех батальонов с одною ротою артиллерии и 6 пушками, — организация чрезвычайно простая для генералов, которые в своих операциях всегда ведут счет по батальонам, полубригадам, бригадам и дивизиям. Наконец, эта операция дает полную возможность комплектовать войска, ибо становится совершенно безразличным для волонтеров принадлежать к тому или другому батальону: у всех будет одни и тот же режим, одно и то же название».

Конвент, хотя и понимал, что реформа, предлагаемая Дюбуа-Крансе необходима, тем не менее не мог сразу отказаться от старых точек зрения: хотя Дюбуа-Крансе и избегал ненавистного слова полк, которое в глазах якобинцев отзывалось старым порядком, и заменял его более современным

- 57 -

и более приятным для революционного слуха словом полубригада, но уже одна мысль о том, что волонтеры, это детище революции, будут слиты в нечто единое с солдатами старого порядка и станут под начало старых офицеров, наполняла якобинцев негодованием. Дюбуа-Крансе выслушал много возражений. Ему пришлось напрячь все усилия, чтобы одержать победу. Он говорил: «Армия дезорганизована, ибо, принимая во-внимание разложенность различных элементов, которые ее составляют, можно видеть каждый день, что солдаты дезертируют, чтобы вступить в ряды волонтеров, и даже полковники волонтеров ходатайствуют, как об особой милости, чина подпоручика в линейных полках. Никто почти не доволен своим положением, и если патриотизм сравнивает всех в момент сражения, он является новой пищей для страстей на другой день после сражения... Вы не забыли, надеюсь, о том, что я оказал о необходимости призвать раньше, месяца 300.000 человек. Нужно говорить определенно и не скрывать правду. Этот призыв может состояться только путем набора всех граждан во всех департаментах, способных носить оружие... Как только вы ударите в набат, необходимо, чтобы все граждане взялись за оружие и поспешили на свои места. Будем ли мы настолько беспечены и настолько нерассудительны, чтобы ждать от доброй воли граждан тех усилий, которые требуются сейчас велением обстоятельств?»

21-го февраля был издан декрет, который принимал в общем все основные положения доклада Дюбуа-Крансе. В нем говорилось, что отныне прекращаются всякие различия между линейными полками и национальными волонтерами, что образуется одна единая пехотная часть, полубригада, составленная каждая из одного батальона прежних линейных полков и двух батальонов волонтеров. Форма будет общая, жалованье будет общее. Но, подчиняясь давлению

- 58 -

левой, Конвент постановил, что декрет войдет в силу лишь после окончания камлании 1793 года. Это была уступка якобинцам, которые боялись, что реформа, проведенная перед лицом врага, может окончательно дезорганизовать армию. Однако, многие из генералов, и в том числе Дюмурье, не стали дожидаться конца кампании и немедлено же провели так наз. амальгаму. Если бы все генералы последовали примеру тех, кто не хотел ждать истечения срока, указанного в декрете, быть может многие из тех печальны к явлений, от которых армия страдала в течение всего 1793 года, могли бы быть избегнуты.

Мы помним, как печально началась весенняя кампания, и какие неудачи постигли французов в Бельгии и на Рейне. Нужно было преобразовывать армию, ибо со всех сторон приходили известия о том, что в ней дела идут все хуже и хуже. Генералы жаловались на то, что у них разбегаются солдаты, что не хватает людей, что дезертирство опустошает ряды, что солдаты не подчиняются никакой дисциплине, грабят население. Бернонвиль, когда он был еще на фронте, жаловался, что в одной из его рот осталось всего двое: один подпоручик и один сержант. Маршевые батальоны, приходившие на пополнение, оказывались совершенно негодным материалом, потому что они были не обучены и не одеты, Бирон писал военному министру: «У меня слишком много ртов и слишком мало рук для дела». Убеждения не действовали на волонтеров, они считали себя в полном праве уходить, ибо срок их службы составлял только одну кампанию. Конвент много раз издавал декреты, в которых призывал волонтеров вспомнить о долге. «Закон, гласил один из этик декретов, позволяет вам вернуться домой, лик родины требует, чтобы вы остались». Все было бесполезно.

После измены Дюмурье, агенты военного министра Лебрена сообобщали ему следующие сведения о положении дел в

- 59 -

Бельгии и на границе: «Все линейные войска с самого начала войны не переставали давать доказательства своего мужества. Линейная пехота собралась под своими знаменами, за то часть волонтеров рассыпалась, побросала или распродала свое оружие и совершила ряд эксцессов, — плод отсутствия дисциплины, и вопиющего невежества офицеров». - Немного позднее: «Дух армии превосходен, но выправка волонтеров вызывает возмущение. В качестве лиц, назначающих своих начальников, они считаются с ними не больше, чем обыкновенно считаются со своими креатурами, и это происходит оттого, что они выбирают без всякого внимания к военным талантам и к моральному превосходству кандидатов. А ведь дело совсем не в том, чтобы быть патриотов, а в том, чтобы уметь защищать родину. Я видел здесь, что волонтерские батальоны везут за собою по двадцати или больше телег, когда они находятся в движении, и что эти телеги так полны женщинами, детьми, колыбелями, что не остается никакого места для больных и для солдатской клади». В это же время представители Конвента при северной армии Карно и Дюкенуа писали Конвенту: «Волонтеры не хотят подчиняться никакой дисциплине, они являются бичем своих хозяев и приводят в отчаяние деревни. Рассеянные по постою, где они только шляются, они подвергаются опасности быть рассеяными и изрубленными сколько-нибудь предприимчивым неприятелем... Мы не знаем, что делает военное бюро, но наши волонтеры всегда голые. Нужно признаться, что это бездонная бочка: едва солдат получает башмаки, как он уже идет их продать. Некоторые продают даже свое платье и свои ружья». Несколько позднее они же пишут: «Дух жадности обуревает всех и губит все; честь уже не при чем... Невозможно исчислить все зло, которое произвела система замены рекрутов. Из нее вытекает, что люди привыкли продаваться, подобно скотине, что они сделали

- 60 -

себе ремесло из дезертирства, для того, чтобы продаваться пять или шесть раз в разные батальоны, и что крепкие люди, которые должны были итти в поход, заменяют себя хромыми, пьяницами и безпутными. Это урок для будущего». Еще позднее, сообщая о взятии одного пункта у неприятелей и о последовавшем вслед за этим грабежом, Карно пишет Конвенту: «Солдаты почти все были более или менее пьяны. На каждом шагу кто-нибудь падал... Их мешки были так полны наворованными вещами, что они не могли их нести... Невозможно думать о каком бы то ни было последовательном завоевании с такими войсками, как бы они ни были храбры. Ничто не может устоять против их первого удара. Но как только он нанесен, разнузданность начинается повсюду, и если бы неприятель сумел повернуть назад, он бы мог произвести страшную резню». Другие комиссары Конвента, Дюбуа-Крансе, Девиль, Гаспарен, Альбит, требуют немедленного введения в жизнь декрета об амальгаме. Девиль сообщает, между прочим, любопытные факты, показывающие, как сильно было среди линейных войск нежелание объединяться с волонтерами и принимать их форму, ибо согласно декрету, общей формою должен был быть синий мундир волонтеров, а не белый — линейных войск. Девиль пишет: «Соперничество между линейными войсками и волонтерами становится все более острым. Каждый день полковникам волонтеров предлагают место капитана в линейных войсках. Каждый день, вопреки закону, дают новую одежду линейным солдатам. Есть основание опасаться, что вскоре линейный солдат будет краснеть от мысли стать равным волонтеру... Я не вижу другого лекарства против возможных несчастий, как немедленное образование полубригад по мере того, как будут соединяться два волонтерских батальона с одним линейным, и немедленно же дать форму национальной гвардии всем линейным солдатам. Это изменение

- 61 -

формы будет стоит расходов, но я отвечаю, что республика выиграет от него во сто крат, ибо всякое различие будет устранено».

Конвент прекрасно понимал что все эти меры были действительно необходимы, но для того, чтобы их провести, нужно было преодолеть очень энергичное сопротивление левой, а между тем, якобинцы усиливались все больше и больше. После того, как 31-го мая 1793 года из Конвента были исключены все наиболее видные жирондисты, у якобинцев, оказалось большинство, и все направление политики перешло в руки их вождей. Дантон еще сохранял свою власть, но ему становилось все труднее бороться с возраставшим влиянием Робеспьера. 27-го июня Дантон должен был покинуть Комитет Общественного спасения, которым он руководил, и уступить власть Робеспьеру и его ближайшим друзьям. Якобинское правление воцарилось надолго. Каким же образом якобинцы думали разрешить все те сложные вопросы, которые выдвигала война?

Прежде всего должность военного министра, которая была соединена с очень реальной властью и при Учредительном Собрании и при Законодательном Собрании, постепенно стала становиться чисто декоративной. После того, как вышел в отставку жирондист Серван и должен был отказаться от своей должности заместивший было его Дюмурье, военным министром сделался Паш, ставленник жирондистов, но очень быстро начавший проникаться совершенно другой политической идеологией. Пашь был честолюбив и искал популярности. Его помощники вносили в армию политику, проповедуя ей якобинские идеи. Дезорганизация армии в конце 1792 и в начале 1793 года целиком лежит на ответственности Паша. Он окончательно расстроил продовольственную организацию. Добровольцы покидали свои ряды с криком: «Кормите нас и одевайте, иначе мы уйдем».

- 62 -

Когда генералы требовали сапог для солдат, им присылали детскую обувь. Господство Паша кончилось тем, что Дюмурье поехал в Париж и убедил Конвент сместить его. Место Паша занял Бернонвиль, из которого мог выработаться прекрасный военный министр. Его звали Аяксом французской армии. Он был отлично знаком с солдатом, долго командовал и занимал высокие посты, был очень строг в вопросах дисциплины и великолепно знал, чего не хватает армии для того, чтобы двигаться вперед, не оглядываясь по сторонам. Правда, он был склонен к фанфаронадам, любил театральные эффекты и громкие слова, но это не шокировало ни солдат, ни подчиненных ему офицеров. Если бы Бернонвиль остался на своей должности дольше, быть может в армии не было бы многих недостатков, которые потом так ее одолевали. Как мы знаем, Бернонвиль своим бывшим приятелем Дюмурье был выдан австрийцам. Его место занял Бушот, уже настоящий якобинец, который больше заботился о том, чтобы в армии был силен дух патриотизма, чем боевая готовность. Своей угрюмой нетерпимостью и полным отсутствием каких-бы то ни было предвзятых симпатий и антипатий, умением выбирать людей, Бушот сделал довольно много. Но душою обороны были не военные министры, — душою обороны был человек, который был просто членом Комитета Общественного Спасения. Это был Карно.

Ему было около 40 дет, когда он вышел на большую арену истории. В молодости он был инженером, занимался научными вопросами, много путешествовал. Его первая работа, обратившая на себя всеобщее внимание, была посвящена Вобану, великому инженеру и теоретику крепостной войны. Карно взял его себе за образец и ему суждено было продолжать во французской армии традиции Вобана. Мы знаем, что инженерные войска вместе с артиллерией всегда составляли, как при старом порядке, так и в начале революции,

- 63 -

цвет французской армии. Карно воплощал в себе так же, как в свое время Вобан, лучшие качества французского инженерного офицера: огромные специальные знания, острый ум, железную трудоспособность и чрезвычайно ясный взгляд, котором умение схватывать детали, свойственное математику, сочеталось с почти художественным чутьем — с даром безошибочно охватывать целое. Революция сделала его одним из самых страстных патриотов и сторонников новых идей. Правда, в одном отношении Карно уступал не только своему, великому образцу, но и многим из своих товарищей по работе во время революции. У него не хватало широты государственного человека. Он был великолепным военным министром. Он сделался, как говорили тогда, организатором победы, но он никогда не мог возвыситься до широкого политического охвата тех событий, которые он переживал. И быть-может то, что у него не было политического гения и неизменно связанного с ним политического честолюбия, способствовало тому колоссальному успеху, который сопровождал его работу. Методичный, предусмотрительный, Карно, приступая к своей грандиозной задаче, не хотел ничего оставить случаю. Он хотел предвидеть все и все рассчитать заранее. Он начал, как инженер. Он объехал и осмотрел всю восточную и всю южную границу Франции, чтобы увидеть, куда нужно направить самые большие усилия. В начале перед ним рисовался план чисто инженерной защиты родины. Потом, постепенно, этот план расширился. Силою вещей Карно оказался выдвинутым на роль главного руководителя всего военного дела. Он окружил себя сотрудниками, которые прошли свой служебный стаж в старой армии и которые решили отдать свои силы защите родины при новых условиях, хотя почти все они принадлежали дворянству. То были: Дарсон, Фавар, Лакюэ. Карно приходилось защищать их против якобинского натиска энергично,

- 64 -

порою с ожесточением. Но он не выдавал своих сотрудников никому. Он умел выбирать людей. Он умел распознавать таланты по самому мимолетному проявлению. Ему достаточно было увидеть офицера в небольших чинах пылу сражения и он сразу определял, чего он стоит. Его безошибочному взгляду обязана была Франция тем, что во главе ее армии появилась та бесподобная плеяда генералов, которые спасли ее от иноземного нашествия, и которые понесли далеко за ее пределы ее знамена. Якобинцы его очень не любили. Карно с его скромностью и простотой, сего отсутствием тщеславия, чуждый жеста и революционной фразы, казался им живым укором. Но Карно был нужен. Другого человека, более приспособленного к выполнению той Задачи, которая легла на страну, найти было невозможно. И Карно была представлена полная свобода. 14 августа 1793 года Карно вступил в число членов Комитета Общественного Спасения, занял свой кабинет, привел туда своих сотрудников, обложился картами и чертежами и начал работать. Положение его было чрезвычайно трудно. В качестве члена Комитета, Карно был ответственен за все его акты, в том числе и за те, которые вызывали самое большое возмущение. Под очень многими смертными приговорами стоит его подпись. Карно, стиснув зубы, подписывал свое имя под Приказами, отправлявшими на гильотину десятки людей. Но это не мешало ему ненавидеть Робеспьера, а его роль в Комитете Общественного Спасения, сознание того, что он нужен, что без него террористы не обойдутся, создавала ему настолько независимое положение, что он мог говорить Робеспьеру, Кутону и Сен-Жюсту такие вещи, сотой доли которых было бы достаточно для другого, чтобы отправиться на Грэвскую площадь. Он бросал Сен-Жюсту в лицо такие фразы: «Ты и Робеспьер стремитесь к диктатуре». «Я взял себе право, говорил позднее Карно с трибуны,

- 65 -

называть Робеспьера тираном всякий раз, когда я с ним разговаривал». Робеспьер платил ему самой бешеной ненавистью. «Если его терпят в Комитете, признавался он, то это потому, что он нужен. При первой же неудаче наших армий его голова скатится». Сен-Жюст говорил ему: «У тебя есть связи с врагами патриотов. Знай, что мне достаточно нескольких строк, чтобы составить твой обвинительный акт и заставить гильотинировать тебя в два дня». Но тронуть Карно все-таки не решались, ни во время террора, ни позднее, когда при термидорианской реакции начались гонения на активных якобинцев. Был однажды случай, когда в Конвенте один из роялистов Анри Ларивьер, требуя суда над целой труппой людей, произнес имя Карно, и Конвент, одержимый контр-революционным пылом, готов был уже отдать Карно в жертву гильотине. Но достаточно было кому-то из задних рядов крикнуть: «Что вы делаете? Карно организовал победу!» — и Конвент устыдился. Сталкиваясь с Робеспьером, Кутоном и Сен-Жюстом каждый день, Карно старался работать изолированно. Он не вмешивался в высокую революционную политику, не спорил с красным триумвиратом по вопросам о казнях, об убийствах и о коммунистических мероприятиях. Но он никогда и не защищал этих мер ни в Конвенте, ни в Коммуне, ни в якобинском клубе. Он совершенно устранился от сношений с департаментами по вопросам об углублении революции. Он знал свой кабинет, ему нужно было руководить организацией армии, направлять ее движение. Дела у него было столько, что хватило бы на целый штат таких же работников, как он сам, и он с головою ушел в это дело. Ему часто некогда было даже сходить домой пообедать. Он закусывал тут же, среди бумаг и чертежей, куском хлеба, который запивал лимонадом. Рядом с ним, в том же приблизительно положении, работали Робер Ленде и Приер из Котдора, на ответственности

- 66 -

которых лежало снабжение армии, и Жанбон Сент-Андре, который управлял флотом. Это была группа технических работников, которая своим самоотверженным трудом, своей преданностью делу и своим пламенным патриотизмом вынесла государственный корабль из тех бурных волн, которые готовы были его захлестнуть.

Кабинетная работа не поглощала Карно целиком и невозможно было, сидя в Париже, руководить военными делами так, чтобы не делать никаких ошибок. Карты часто приходилось, менять тишину своего кабинета а шумную работу в самом пекле фронтовых дел. И ему нечего было учиться этому. Простым членом Конвента задолго до вступления своего в Комитет Общественного Спасения, Карно посещал фронт и ознакомился с положением дел. При первых слухах об измене Дюмурье он в числе других депутатов, был отправлен в Северную армию, чтобы урегулировать там положение дел. Он лишь случайно не попал в ставку Дюмурье и не был выдан им австрийцам. Когда слух об измене Дюмурье подтвердился, именно Карно собрал разбросанные в разных местах отряды армии Дюмурье, вдохнул в них патриотический пыл, увлек за собою и сделал невозможным затею генерала-изменника — вести за собою в Париж против Конвента вверенные ему войска. Позднее, когда нужно было заново разрабатывать все планы войны и выполнять их, Карно после того, как был уже установлен основной план камлании, не оставлял в покое генералов, которые должны были вести войска и выполнить намеченную задачу. Он думал, что ему удастся добиться фактического руководства из Парижа, но когда Гушар оказался не в состоянии сообразовать свои действия с точными предписаниями Карно, он сам поспешил на фронт. Операция Гушара три Гондшооте не привела к тем результатам, которых ожидал Карно, благодаря недостатку энергии у главнокомандующего. Гушар был

- 67 -

смещен и заменен Журданом, которого нашел Карно. Чтобы не повторилось то-же самое, Карно сопровождал нового главнокомандующего и вместе с ним командовал в решительном сражении при Ваттиньи. В нем он распоряжался, как верховный начальник, и вел солдат в атаку со шпагою в уке, как рядовой лейтенант. А когда все было кончено, враг отступил и стратегическая задача была решена блестяще, Карно отдал всю славу победы Журдану. Несколько позднее он угадал в юном начальнике батальона, который сыпал на каждом шагу самыми яростными якобинскими тирадами, первоклассного полководца. Это был Гош.

Так, меняя кабинет на поле сражения и шум битвы на тихую работу над картами, Карно до конца стоял на своем посту, скромный и простой, непоколебимый в своем упорстве и готовый пожертвовать всем, чтобы одолеть опасности. Это он создал те 14 армий, которые отбили врага повсюду и которые сделались способными в руках даровитых генералов раздвинуть границы Франции до Рейна и дальше. Когда Карно взялся за работу, в армии было немногим больше 200.000 человек. Когда он кончил свою работу, 14 армий республики насчитывали 1.200.000. Когда он начинал, отсутствие дисциплины, дезертирство, плохое снабжение, недостатки организаций постоянно опустошали ряды войск. Когда он кончил, армия представляла крепко спаянное целое, сильное организацией и непобедимое по духу патриотизма, который ее одушевлял.

Карно был не только организатором в собственном смысле этого слова. Его работа была шире. Сидя в своем кабинете, он задумал и провел реформу гораздо более серьезную, реформу всего военного дела, всего старого военного искусства. Господствовавшая стратегия и тактика были стратегией и тактикой, выработанной, главным образом, в Семилетнюю войну. Основою ее был методический маневр.

- 68 -

Карно понимал, что с его солдатами, набранными второпях, плохо вооруженными, плохо снабженными, голодными и разутыми, нельзя было вести такую систематическую и правильную войну, как со старыми дисциплинированными войсками. Он понимал, что и в тактике, и в стратегии нужно придумать что-то такое, что давало бы возможность использовать главное преимущество плохо организованных и мало дисциплинированных революционных солдат: и несокрушимый порыв. И он нашел и новую тактику, и новую стратегию. Конечно, не он один искал и находил новые принципы военного искусства. Генералы, присылавшие ему свои донесения, раскрывающие недостатки существующих способов ведения войны, давали ему толчки для его творческой работы, а подчас и подсказывали главные основные идеи. Особенно много в этом отношении помогал ему, как мы увидим, Гош. Заслугою Карно было то, что умел разглядеть в этих на спех набросанных, иногда плохо додуманных до конца, мысль генералов, здоровые зерна. Он их систематизировал, приводил в порядок и от имени власти делал эти - новые идеи обязательными для всех армий революции.

В одном из своих донесений Комитету Общественного Спасения Карно таким образом формулировал сущность реформы военного дела, назревавшей в его сознании: «Нужно уравновесить искусство количеством и вести войну массами людей: направлять в пункты атаки столько войск и. артиллерии, сколько можно собрать; требовать, чтобы генералы находились постоянно во главе солдат, чтобы они давали им пример мужества и самопожертвования; приучить тех и других не считать никогда неприятеля, а бросаться на него очертя голову, со штыком на перевес, не думая ни о перестрелке, ни о маневрировании, к которому французские солдаты совершенно не приучены и не подготовлены».

Основанием его тактики было, словом, наступление

- 69 -

глубокими колоннами. После энергичной артиллерийской подготовки Карно приказывал бросать батальон за батальоном в тот пункт, от которого зависела участь боя. Эта тактика требовала огромных жертв людьми. Но ни Карно, ни генералы, ни солдаты, не считали тех, кто оставался на поле сражения. Смерть была ничто. Важна была победа. И Карно понимал, что французскому темпераменту революционному подъему масс роднее всего именно такая тактика. Когда загремит марсельеза и солдат увидит впереди трехцветный шарф и шляпу с перьями генерала или комиссара Конвента, несущегося верхом на коне под пулями и ядрами, он ринется и все сокрушит на пути. Факты показали, что Карно судил верно, и что та тактика, которую он сделал тактикою революционных армий, несла спасение стране.

И стратегия. Карно была другая, чем та, которая существовала до революции и которой руководились генералы, стоявшие во главе неприятельских армий. С солдатами революции нельзя было пользоваться сложными маневрами, для этого революционные армии были слишком плохо снабжены и механизм их был слишком элементарен. То, что называлось искусством маневрирования, нужно было заменять быстротою передвижения. Революционный маневр был манёвром быстроты. Когда Гош прислал в Комитет Общественного Спасения свою знаменитую записку, предлагавшую, как мы увидим ниже, новые основы стратегии, Карно понял, что Гош подает ему яблоко с древа познания. Основою стратегии Карно была простая задача: пользоваться разделением неприятельских сил и стараться быть в каждом данном случае сильнее отдельных групп неприятельских армий, хотя бы общая численность неприятеля была больше. Это была та стратегия, которую применяли Моро и Сугам при Туркуане, Гош в Германии в 1794 и 1796 гг., и которую сделал такой классически

- 70 -

законченной Бонапарт в своих бесконечных войнах. Нужен был именно гений Карно, чтобы суметь объединить отдельные указания практики и в случайных набросках генералов найти общие руководящие идеи. Карно можно упрекать порою в некоторой педантичности при выработке стратегических планов, особенно ярко сказавшейся в навязанном Журдану и Моро плане немецкой кампании 1796 года. Но за ним нужно признать ту заслугу, что, несмотря на отдельные ошибки, он верно понимал дух своего времени, хорошо знал своего солдата и умел угадывать, куда нужно наносить удары тем противникам, с которыми Франции приходилось иметь дело.

Дальнейшая карьера его была такова, какой можно было ожидать, принимая во внимание отсутствие у него широких политических горизонтов и умения разбираться в сложной сети непрерывно сменяющихся политических явлений. Он ушел от дела, когда во главе Франции утвердились термидорианцы, представлявшие победоносную буржуазную стихию, явившуюся на смену яркого демократизма, сильно окрашенного коммунистической струей. В 1795 году он сделался членом Директории. Но его прошлое, приставший к нему и не стиравшийся якобинский ярлык делали его неприемлемым для торжествующей буржуазии. После переворота 18 фрюктидора, которым господствовавшая партия обезопасила себя от натиска слева, Карно должен был бежать, чтобы не поплатиться головою или, в лучшем случае, ссылкой. Он долго пробыл в изгнании, вернулся, когда уже царил Бонапарт, но вновь вознестись на ту высоту, на которой он был во время якобинской диктатуры, он уже не мог. Карно и Бонапарт друг друга не любили. И хотя Наполеон призывал его потом к активной работе, но Карно видной роли не играл. Ему не хватало самостоятельности и свободы. Вне этих условий организатор победы работать не

- 71 -

умел. Один только раз он воскресил свою былую славу: защищая в 1814 году Антверпен против союзников, которые так и не могли его взять. Конец жизни он снова провел в изгнании, потому что реставрация не прощала ему голосования за казнь короля. Он умер в Германии, работая над своими трудами по военно-инженерному делу. Его «Трактат о защите укрепленных пунктов» до сих пор считается классическим.

Поиск по сайту: