Лекция 41. Проблема целеобразования

Я в прошлый раз остановился на той мысли, что чрезвычайно важным моментом творческой мыслительной деятельности является процесс, который можно было бы назвать процессом целеобразования. Этот процесс чрезвычайно мало изучен уже в силу того простого факта, что в подавляющем большинстве случаев психологическое исследование начинается с постановки задачи, с известной инструкции, а это значит — с постановки цели, то есть с указания того результата, который должен быть достигнут испытуемым. Эта проблема постановки цели вытекает из того, что если мотив творческой познавательной деятельности побуждает эту деятельность и вместе с тем определяет общую ее направленность, то еще остается задача наметить, открыть те цели, достижение которых ведет к осуществлению деятельности, побуждаемой соответствующим мотивом, и тем самым, разумеется, к удовлетворению потребности. Я также отметил и то, что проблема целеобразования состоит в том, что следует изобрести цель. Цели своих действий человек находит во внешней действительности, в окружающем его мире, и, таким образом, речь идет не об изобретении цели, когда мы говорим о целеобразовании, а об открытии этой цели, о нахождении ее. Процесс этот является гораздо более сложным, чем он кажется на первый взгляд, и если говорить о творческой, научной, то есть мыслительной, деятельности, то сложность этого процесса выступает особенно явно, и я в прошлый раз остановился на том, что положение это более всего можно показать на анализе развития творческой познавательной деятельности исследователей. Я даже назвал имена великих ученых, у которых процесс целеобразования происходил очень по-разному и поэтому сопоставление их научных биографий в этом отношении очень иллюстративно. Первое имя, которое я назвал, — это Ч.Дарвин. Я напомню вам, что Дарвин родился в 1809 году. Дату эту я указываю потому, что, возможно, мне придется ссылаться на даты его открытий, его работы, его деятельности. Даты, которые полезно сопоставить с его возрастом. Итак, несколько слов о биографии Дарвина, взятой со стороны целеобразования.

В 1818—1825 годах Дарвин учится в классической школе, изучает там древние языки, географию, историю. Это была школа «классическая», так сказать, «академическая» средняя школа, и Дарвин оценил ее влияние следующими словами: «Ничто не могло бы оказать худшего влияния на развитие моего ума, чем школа д-ра Батлера»¹. «Как средство образования она была для меня пустым местом»², — вспоминает он в 1876 году, то есть уже в преклонном возрасте. «Легко давалось мне, — вспоминает Дарвин, — заучивание стихов, я восхищался прозой, одами Горация. Когда я кончал школу (в это время Дарвину было 16 лет), я не был для своих лет ни очень хорошим, ни плохим учеником; кажется, все мои учителя и отец считали меня весьма заурядным мальчиком, стоявшим в интеллектуальном отношении, пожалуй, даже ниже среднего уровня»³. Отец его, выдающийся человек своего времени, очень образованный врач, говорил так: «Ты ни о чем не думаешь, кроме охоты, собак и ловли крыс; ты опозоришь себя и всю нашу семью»⁴, — вспоминает Дарвин позже. «Я нахожу, — писал сам Дарвин, — что единственными моими качествами, которые уже в то время подавали надежду на что-либо хорошее в будущем, были сильно выраженные и разнообразные вкусы, большое усердие в осуществлении того, что интересовало меня, и острое чувство удовольствия, которое я испытывал, когда мне становились понятными какие-либо сложные вопросы или предметы»⁵. Дарвин любил читать, читал разнообразные книги, часами — пишет он — просиживал за Шекспиром, читал других поэтов, Байрона, например; любил природу и очень много упражнялся в меткости, пользуясь для этого такими приемами, как «методика прицеливания» и, так сказать, стрельбы (условной, конечно) в зеркале, гашения, тушения свечи и так дальше. Коллекционировал минералы, но делал это совершенно не научно, пишет Дарвин. Собирал насекомых, наблюдал за повадками птиц. Сильно интересовала его химия. В 1825 году поехал в Эдинбург, готовился стать врачом. «Впрочем, лекции были невыносимо скучны»⁶, — писал Дарвин в то время. В процессе занятий в Эдинбурге у него вырабатывается отрицательное отношение к медицине.

Кстати, любопытно и еще одно замечание Дарвина, которое важно для понимания дальнейшего, — это принятое им в ту пору решение: «Никогда, никогда, пока я буду жив, не читать книг по геологии и вообще не заниматься этой наукой»⁷.

Отец узнает, что Чарльз Дарвин не хочет быть врачом, и боится, что он превратится в простого любителя спорта или охоты. Такая будущность, — замечает Дарвин, — казалась ему вероятной. Наконец, перед Дарвином открывается новая возможность, новая жизненная перспектива: возникает предложение стать священником, и Дарвин дает согласие. Впрочем, это не состоялось. «Желания эти моего отца, — писал Дарвин, — умерли естественной смертью, когда я, закончив образование в Кембридже, принял участие в экспедиции на "Бигле"»⁸. Вы знаете, это — корабль, на котором Чарльз Дарвин совершил свое первое большое путешествие.

Кстати, к этому моменту Дарвин заканчивает полностью свое образование в Кембридже и получает степень бакалавра искусств. Впрочем, кончает без особого блеска, ибо занимает десятое место по успеваемости. Вот в конце «кембриджского» периода, то есть в начале 30-х годов, Дарвин начинает интересоваться изучением геологии. Помните обещание никогда не интересоваться геологией? Итак, посмотрите, к концу завершения высшего образования Дарвин оказывается в ситуации полной неопределенности.

Единственное, что возникает (и вот на это я хотел бы обратить ваше внимание) — это мотивация, ведущий его мотив, если можно так выразиться, или главный мотив. Сам Дарвин писал об этом так: «У меня было (это к моменту завершения высшего образования и согласия принять участие в путешествии на знаменитом "Бигле") и честолюбивое желание занять известное место среди людей науки — не берусь судить, был ли я честолюбив более или менее, чем большинство моих собратьев по науке»⁹. Я подчеркнул это обстоятельство потому, что тот же самый мотив — занять известное место в науке — мы находим и у другого исследователя, о котором я сегодня тоже буду кратко говорить — у Пастера.

Вот видите, какая неопределенность: занять известное место в науке — значит готовность отказаться от спорта, охоты, беспредметного коллекционирования и прочее, значит готовность получать образование — и он его получает. Попытка заниматься медициной не приводит к успеху, отказывается от геологии, больше склоняется с юных лет к поэзии, художественной литературе. Неопределенность. Что может создать это стремление, этот мотив — «завоевать место в науке»? Некоторую зону целей, но из этого ведущей цели, главной цели не вытекает. Она, как вы видите, не найдена. И когда Дарвин согласился с предложением капитана Фицроя отправиться на «Бигле» (это было в 1831 году, и продолжалось это путешествие 5 лет, до 1836 года, это и есть знаменитая «пятилетка» Дарвина на «Бигле»), он был поставлен перед необходимостью заниматься разнообразными разделами естествознания, при этом особенно большое значение имели геологические и частью зоологические исследования. Именно потому, что ему предоставлялась возможность заняться геологией (той самой геологией, от которой он отказывался на всю жизнь, по его словам) — эта необходимость привела его к углубленному изучению тогдашнего крупного авторитета в геологии и создателя, так сказать, генетического подхода, точнее, исторического, к земной поверхности, к ее формированию, — у знаменитого Лайелля.

Его книгу он взял с собой в путешествие. Я не буду обременять вас цитатами, которые я приготовил, они очень ярко выражают то, что я говорю обыденными словами, недостаточно выразительными. Вероятно, у него даже вызревает какая-то неопределенная тенденция что-то писать, что-то готовить, и, прежде всего, он пишет дневник, научный дневник путешествия на «Бигле». Вот этот дневник является очень поучительным с точки зрения целеобразования. Внимание Дарвина, как я уже говорил, прежде всего обращают на себя явления геологические, и в дневнике он делает довольно подробные описания своих геологических наблюдений, заметьте: геологических, более того, посылает в Англию части своего дневника, и узнает наконец, что выдержки из его геологических записей, сделанных на «Бигле», были доложены в Академии, в Королевском обществе, и небольшим тиражом напечатаны. Надо сказать, для Дарвина это было своеобразным жизненным экспериментом проверки его действительных мотивов, но я здесь не могу не обратиться к источникам. «Моя коллекция ископаемых животных, которая была переслана мною Генсло (тому ученому, который публиковал выдержки из его дневника), также вызвала большой интерес палеонтологов»¹⁰. Прочитав это письмо, то есть письмо, извещавшее его о публикации, об известном интересе к ней, Дарвин пишет в своих воспоминаниях: «Я начал вприпрыжку взбираться по горам острова Вознесения, и вулканические скалы громко зазвучали под ударами моего геологического молотка. Все это показывает, до чего я был честолюбив»¹¹. Надо сказать, что слово «честолюбие» здесь не очень подходит — это была реакция на что? На то, что этот выход в сферу науки, некоторые признания вклада в науку отвечали действительному, а не выдуманному мотиву. Именно похвала и известный успех в этом направлении немедленно дали эмоциональный сигнал — «здесь». Я прочитал вам эту цитату насчет честолюбия: «Все это показывает, до чего я был честолюбив». Дарвин прибавляет, что и в позднейшие годы «одобрение со стороны таких людей, как Лайелл и Гукер, которые были моими друзьями, было для меня в наивысшей степени существенным, мнение широкой публики не очень-то заботило меня. Не хочу этим сказать, что благоприятная рецензия или успешная продажа моих книг не доставляли мне большого удовольствия, но удовольствие это было мимолетным, и я уверен, что ради славы я никогда ни на дюйм не отступил бы от принятого мною пути»¹². Понятно! Вот почему я позволил себе прокомментировать термин «честолюбие» как термин, условно употребленный Дарвином.

Да, в сущности вся дальнейшая биография, а главное, неторопливость Дарвина в подготовке своих работ, показывает, что здесь мы имеем дело с человеком отнюдь не честолюбивым в обычном представлении, правда?

Я должен немножко сокращать изложение, потому что все дело долгое время ограничивалось геологией, прежде всего, зоологией, во-вторых, — вот чем занимался Дарвин на «Бигле». Дарвин даже замечает: «Мне на редкость повезло в том отношении, что среди многочисленных лиц, путешествовавших на кораблях, вовсе не было геологов»¹³. Это письмо от 5 сентября 1836 года, то есть уже в конце путешествия, обратите внимание на эту дату.

Надо сказать, что решение заняться проблемой «эволюции» созрело. Самым ранним свидетельством этого намерения является письмо, написанное им к одному из своих друзей только в июле 1838 года. Есть свидетельство и более неопределенное, но тоже относительно позднее, оно датировано 1836 годом, — это письмо к сестре. Его, конечно, можно истолковать как известное формирование этой цели, этой задачи (что эквивалентно цели). Вы знаете соотношение этих двух терминов — «цели» и «задачи» (цель, данная в условиях, — так мы называем задачу; все-таки цель — прежде всего, конечно, результат, к достижению которого надо стремиться). И вот, наконец, найдена цель. Давайте возьмем среднюю дату, наиболее вероятную, — 1837 год, а путешествие на «Бигле» начинается в 1831 году. Значит, самый конец путешествия, после пятилетки, на шестом году после получения высшего образования и степени бакалавра искусств. Бакалавр — это самая низшая степень в Англии, это соответствует просто получившему диплом.

Посмотрите, как медленно происходит, мучительно, я бы сказал, драматично даже с лично биографической точки зрения, этот процесс целеобразования. Далее эта сформулированная, найденная цель — теория эволюции, происхождение видов — и составила цель, ставшую мотивом (переход мотива на цель, опять известный нам механизм), составила жизненную цель, можно сказать, всех последующих лет Дарвина. А ведь, как известно, Дарвин умер в глубокой старости, написав, как выразилась одна наивная десятиклассница, «собрание сочинений».

А вот рядом — я хочу попросить вас сравнить — процесс «целеобразования» у другого естествоиспытателя, Луи Пастера.

Вы, конечно, знаете, кто был Луи Пастер, но едва ли знаете, как сложилась его научная биография; тем меньше вероятность, что вы обратили внимание на ход процесса целеобразования в его научной, научно-исследовательской творческой деятельности. Он закончил знаменитую Эколь Нормаль в Париже. Эта школа является одним из самых знаменитых высших учебных заведений Франции. Это педагогический институт, он мало похож на наши педагогические институты, во Франции, как и в других западных странах, которые хранят исторические традиции, очень часто происходит такое смещение названий, вы буквально переводите название и ничего не получается: Эколь Нормаль — это «обычная школа» в переводе. На самом деле это высшее педагогическое учебное заведение, это одно из крупнейших учебно-научных учреждений Франции, дипломы которого ценятся очень высоко. Это учебное заведение принадлежит к тому классу высших учебных заведений Франции, которые называются «Большими школами». К ним принадлежат знаменитый Сен-Сир, Коллеж де Франс и ряд других учебно-научных учреждений этого ранга. Они стоят в каком-то смысле выше, чем университеты.

Итак, Луи Пастер кончает Эколь Нормаль. Перед ним одна идея, если это можно назвать идеей, одно желание, говоря обычным языком, одно стремление, один мотив. Он так выражает этот мотив: доказать свою способность к науке, он хочет остаться в Эколь Нормаль. А кем? Это не просто. Позиция Луи Пастера — кем угодно. Была только одна штатная единица, как мы с вами сейчас сказали бы на нашем языке, вакантной и подходящей для него. Как вы думаете, какая? По кристаллографии. Кажется, для будущего биолога проблема не слишком интересная, а в XIX веке кристаллография — это наука описательная, это больше всего стереометрия с классификацией стереометрических фигур; о структуре, о физике кристаллов почти ничего не было известно в то время. Это бесконечное описание.

Итак, он приступает к занятиям по кристаллографии в соответствии с должностью, со своей служебной обязанностью, а в эту эпоху, во второй половине XIX века, возникает некая загадочная проблема, задача, она ставится очень известным в свое время химиком (химиком, заметьте) — Чарльзом. Проблема это такая: существуют соединения, которые включают в себя одни и те же элементы, а проявляют совершенно различные свойства. Таковы, например, винная кислота и виноградная кислота. Для современной химии проблемы нет. А в те годы классик химии Балар (весьма громкое имя) объявляет эту проблему неразрешимой. Действительно, средствами количественного и качественного анализа вы получаете и у винной, и у виноградной кислоты одни и те же результаты. Вы не можете обнаружить этими методами никакого отличия. Вместе с тем, своеобразие винной и виноградной кислот совершенно очевидно.

Вот — поле возможного действия, вот то, что входит в зону, образованную этим мотивом, вот повод доказать свое право, место, возможности в науке, способность к науке.

Пастер располагает кристаллографической лабораторией и выписывает кристаллы той и другой кислоты. Он рассматривает их в микроскоп. Обнаруживает их асимметрию, зеркальную структуру разных кристалликов, заказывает столяру копии этих кристалликов из дерева и, по легенде, берет извозчика и везет эти деревянные модели кристаллов в Академию медицинских наук, где он их и демонстрирует к всеобщему удивлению. Надо разобрать кристаллы, чтобы показать, что все кристаллы винной кислоты — такие, но одни — dextri, другие — sinistri (как их называли в то время), то есть одни — правые, другие — левые.

Но вот в чем дело: на виноградной кислоте (в отличие от винной) развивается плесень, знаменитый пенициллиум. И тогда Пастер проделывает следующее: он эту самую плесень разводит, дает смешанной кислоте плесневеть и таким образом добивается разделения этих самых кристаллов. А дальше идет поток событий. Итак, триумф — значит, кристаллография превратилась в химию. Нет, простите, ведь здесь же «пенициллиум», живые организмы вызывают изменения в химическом составе вещества. Есть активность живых существ, и тогда возникает удивительная вещь: вино у французских фермеров киснет. И Пастер устремляется к решению этой проблемы: почему же оно киснет? Как возникает эта самая кислота вместо вина (по-нашему — уксус)? Он блистательно решает эту проблему. Виноградное вино спасено!

Тут снова происходит внешнее событие. Заметьте, что цели все время находятся вовне, здесь все очень отчетливо. Дело все в том, что начинается длинная канитель, наверное, вы о ней знаете, по поводу решения проблемы самозарождения низших существ, бактерий. Проблема Коха и многих других исследователей. Пастер вмешивается и в это дело, ездит куда-то в Альпы и там доказывает, что при соблюдении известных условий ничего не происходит, никто не зарождается у него в растворах. В это время происходит еще одно внешнее событие, внутрисемейное: умирает дочка, и теперь гений Пастера (а я могу смело сказать «гений Пастера») обращается к роли бактерий в процессах человеческого тела. Разражается война, масса раненых гибнет от гангрены, теперь возникает проблема не брожения, а гниения. Пастер допускает ошибку, он думает, что действуют сами микроорганизмы, а не ферменты, но это детали. В сущности происходит другое: он подсказывает метод антисептики. Листер — английский врач — распространяет этот метод, в военные госпитали поступают соответствующие препараты и указания. С гангреной начинается активная борьба, и это первое завоевание в области медицины.

Вот с этого-то момента объектом становится гангрена, антисептика, пропаганда антисептики Листером, дальше инфекционные бактериальные заболевания — язва сибирская — и, наконец, то, о чем знают все, — бешенство. Вакцинирование как прием, профилактика, развития заболевания, а иногда и как терапевтический метод, после того как симптомы болезни уже начинают развиваться.

Он устраивает бесконечные эксперименты. Увы, он не имеет диплома врача. Он же воспитанник Эколь Нормаль. И однажды происходит трагическая ситуация: в его маленькой клинике на дому умирает женщина, которую он принял на слишком позднем этапе развития бешенства. Возникает уголовный процесс. Вам понятно основание уголовного процесса? Врач, не имеющий диплома, взялся за лечение человека, и человек умер. Псевдоврач должен быть осужден. Сбрасывается со счета, что он уже спас к тому времени тысячи и тысячи людей путем вакцинации, после укуса бешеного животного, и даже некоторых при симптомах бешенства. Словом, так или иначе эта ситуация разрешается, Пастеровский институт воздвигнут. Его окружают блистательные исследователи, его ученики. Начинается дальнейшая борьба. И в частности, возникают две большие фигуры: И.И.Мечников приезжает от нас, из России и Э.Ру, который делает еще один прорыв, освобождающий человечество от смертей, — это антидифтерийная вакцина. И по ее аналогии создается много других вакцин, благодаря которым детская смертность резко снижается, и вы знаете, как она теперь мала, относительно мала. Всюду в странах, где происходит вакцинация, она падает в несколько раз.

Посмотрите, с точки зрения целеобразования, на сходство исходной мотивации, — так сказать, исходного мотива. Правда, желание «занять место в науке» Дарвин выражает одним языком, Пастер — другим, — но, в общем, это обнаружение широчайшего поля, то, что я назвал «зоной». А теперь что? В одном случае мучительный поиск, трата десятков, двух десятков лет, чтобы, наконец, позвучал сигнал — вот оно, то самое, важное, главное, что должно быть достигнуто целеобразованием. В другом случае любое появляющееся в обществе, в реальности окружающего мира событие немедленно фиксируется, оно как бы немедленно входит в зону действия мотива, трансформируется в цель, цель достигается. Триумф за триумфом, успех за успехом, и, как только одно дело заканчивается, начинается новое дело. Это не значит, что это происходит хаотически, здесь есть логика. Смотрите: винная и виноградная кислота, брожение, гниение под влиянием воздействия живых организмов, патология под влиянием воздействия живых организмов. Кстати, Луи Пастер так и не был признан медицинской академией. Он никогда не был врачом и членом этой академии. Другой вопрос, что во всех странах мира открыты «пастеровские институты» и «пастеровские станции», что все человечество знает это имя, что при жизни ему воздвигали памятники, и правительства различных стран (и это тоже необычно в истории науки) награждали его орденами. Кто-то из биографов Пастера с удивлением замечает: «Странно, но Пастер всегда радовался этим орденам, даже когда он получал какой-то орден невысокого разряда, невысокого значения, допустим, от турецкого правительства». Он любил их показывать, эту коллекцию орденов различных стран мира.

Итак, я хотел только продемонстрировать вам «живьем», так сказать, что все это не есть теоретическая конструкция, а нечто извлеченное из эмпирического материала, в данном случае материала об ученом. Значит, есть какой-то очень важный процесс целеобразования. Я думаю, что перспективное исследование творческого мышления не может пройти мимо проблемы целеобразования. Нельзя исходить из готовых целей. Потому что цель — это лишь звено единой творческой деятельности целеобразования. Разве целеобразование происходит только в познавательной, только в мыслительной деятельности? Думаю, что нет. Во всякой творческой деятельности! А ведь если вдуматься, по существу всякая деятельность может быть творческой, в идеале, в идеализированной форме всегда является творческой. Я бы ввел здесь еще одно промежуточное понятие. Нужно проделать еще одну работу.

Нужно конкретизировать цель, превратить ее в задачу. То, что вы назвали целью, которую хотите достичь, — этого мало, нужно, чтобы она выступила как задача; от этого я отвлекался в своем изложении до сих пор, до этой вот минуты.

Нужно увидеть за целью или через цель задачу, то есть увидеть цель, как бы просвечивающую сквозь условия. Это значит, что нужно увидеть цель в действии, с каким-то способом ее решения. Цель возникает как процесс целеобразования, целеобразование не есть нахождение цели, а есть процесс. Я здесь неясно выражаюсь, увы, не могу сказать яснее; нахождение цели — это не нахождение вещи, а нахождение процесса, вот что я, собственно, хотел сказать. Мы с вещами-то никогда не встречаемся, мы всегда встречаемся, так сказать, с каким-то осуществленным процессом, как-то выраженным, но в действительности этот процесс всегда остается процессом, ведь в этом потоке жизни, в целеобразовании, нахождение цели — это нахождение процесса цели, если можно так выразиться. И вот здесь возникает новая проблема.

Я бы ввел промежуточный термин: нужно же иметь цель и идею достижения цели. Заметьте, я сказал «идею», «замысел», иначе говоря. Цель и замысел, без этого ничего не произойдет. А вот тут есть трудности: мы всегда определяем задачу как цель, данную в конкретных условиях. Значит, нужно найти условия достижения цели. Но условия не даны в самой цели, значит, нужно опять создать какую-то зону поиска условия, вот эта зона поиска условия и есть замысел, который и наполняет, если так можно выразиться, движет целью, обеспечивает ее развитие, наполнение. Я ввел промежуточный термин — замысел. И, наконец, последнее — нужно же найти условия. Не класс условий, не зону условий, а выявить сами условия. Условия не даны с самого начала. Их надо выявить. Это и значит перейти от общего замысла к задаче. Поставить ее. Обыкновенно постановка задачи, то есть нахождение необходимых условий (хотя бы без полного их уточнения и, следовательно, без вытекающих из этих условий способов осуществления действия — действия в широком смысле слова, цепочки действий, последовательности действий), — собственно, это и есть то, на чем завершается творческий мыслительный процесс. А остальное — это реализация. Иногда я говорю шутя, что интеллектуальная, творческая задача решается дважды: сначала рыбу ловят, потом вытаскивают ее на берег, иногда вытаскивание ее на берег — канитель невыносимая. Но, собственно, рыба-то уже поймана!

Вот когда задача правильно поставлена (заметьте слово «правильно»), определенно поставлена, то, собственно, главное сделано, мы можем начинать ее техническое выполнение. Желательно такое, при котором леска не лопнет, крючок не разогнется, а рыба не уйдет. Но если тот, кому мы передали, очень глупый, или мы неправильно его проинструктировали, тогда еще раз придется повторять эти попытки и иногда даже много раз. В мышлении (а мы об этом говорим сейчас), в мыслительной творческой деятельности — это работа логики. Вот здесь ошибки нельзя допускать. Замысел должен быть реализован в верной постановке проблемы, в верной постановке задачи, то есть в выявлении важнейших условий ее достижения. Вы оставили программу решения и поручили кому-то эту программу выполнять. В наше время программа обыкновенно выполняется большим коллективом, к тому же мы еще роботов используем, мы составляем программу для программиста, программист составляет программу для машины, и нам выдают в наилучшем виде решения. Проделает это машина или группа людей — неважно. Иногда машина выполняет колоссальную работу, по глупым путям, длинным-предлинным, пользуясь тем преимуществом, которое электронные машины имеют, и со страшным быстродействием, сумасшедшим быстродействием они сводят все к арифметике и арифметикой решают короткую алгебру, так сказать. Но вы знаете, как работает ЭВМ, каков основной принцип их работы: это операции, способы решения по определенным правилам, программам, хотя бы и эвристическим.

Значит, мы стоим перед этим замыслом, и очень интересно посмотреть, как замысел реально формируется. А вот замысел у Дарвина — я опять возвращаюсь к этому замечательному исследователю, создателю целого мировоззрения — идея-то была прежде сформулирована им, а замысел появился на «Бигле» уже в конце путешествия. Я сейчас прочитаю страничку, то есть приведу цитату, и на этом кончу.

«Меня крайне поражали, — я цитирую воспоминания Дарвина, — такого рода приспособления, такая адаптируемость организма к среде, и мне казалось, что до тех пор, пока они не получат объяснения, почти бесполезно делать попытки обосновать при помощи косвенных доказательств тот факт, что виды действительно изменились. После того, как я вернулся в Англию (имеется в виду после путешествия на «Бигле»), у меня явилась мысль, что, следуя примеру Лайелля в геологии и собирая все факты, которые имеют хотя бы малейшее отношение к изменению животных и растений в культурных условиях и в природе, удастся, быть может, пролить некоторый свет на всю проблему в целом»¹⁴. (Вам понятно, что такое замысел?) Он дальше, в 1838 году, пишет следующее: «Случайно, ради развлечения, прочитал книгу Мальтуса "О народонаселении", и, так как благодаря продолжительным наблюдениям над образом жизни животных и растений я был хорошо подготовлен к тому, чтобы оценить значение повсеместно происходящей борьбы за существование, меня сразу поразила мысль, что при таких условиях благоприятные изменения должны иметь тенденцию сохраняться, а неблагоприятные — повсеместно уничтожаться. В июне 1842 года (заметьте, какой медленный процесс) я впервые решил доставить себе удовлетворение и набросал карандашом на 35-ти страницах краткое резюме моей теории»¹⁵.

Хотя Дарвин воспринимал процесс формирования в своем сознании теории естественного отбора именно таким образом, как я только что процитировал, мы читаем у Фрэнсиса Дарвина — его сына: удивительно, что для того, чтобы дать ему — Чарльзу Дарвину — ключ к решению задачи, понадобился Мальтус, между тем как в записной книжке 1837 года имеется, хотя и неясно выраженное, следующее предвидение: «Что касается вымирания, то мы легко можем видеть, что разновидность страуса (я здесь опускаю латинское название) может оказаться полуприспособленной, а потому погибнет. Или, с другой стороны, подобно другому животному, при благоприятных обстоятельствах может значительно размножиться. В основе этого лежит принцип, согласно которому непрерывно возникающие изменения, порожденные размножением на ограниченной территории изменяющимися обстоятельствами, продолжают существовать и развиваться в соответствии с приспособленностью к этим обстоятельствам. И, таким образом, гибель видов является следствием неприспособленности к существованию».

Что же получается? Получается своеобразная катализация. А ведь мы с вами видели, если, после того как возникла задача, сделаны попытки сформулировать решение, дать подсказку, то что будет? После того, как все подготовлено к решению, после того, как мысль овладела, замысел владеет, эта подсказка индуцирует решение. Вот он, тяжелый процесс. Потребовался Мальтус. Кстати, неаккуратные комментаторы-популяризаторы до сих пор распространяют этот предрассудок: теорию Дарвина подсказал Мальтус. Ничего он не подсказывал, это обыкновенная индукция, и приписывать авторство Мальтусу никаким способом не возможно, что также хронологически следует из документации.

Товарищи! В прошлый раз я получил записку, на которую отвечу одним словом: «Можно ли представить себе изложенное мною о влияниях эмоциональных моментов в творчестве таким образом, что имеется мышление и эмоциональный процесс, они взаимосвязаны, стоят две стрелки одна напротив другой, и результатом является творческое мышление». Можно. Но это будет грубое упрощение. То, что я говорил сегодня, показывает, до какой степени сложен этот процесс. К эмоциональным вопросам мы вернемся в самом конце.

«Может ли одна мотивация определить цель? Ведь может случиться так, что то, на что направлена деятельность, отрицательно эмоционально окрашено для субъекта; не сможет ли эмоция превозмочь мотив и повернуть деятельность субъекта в другое русло? Какую роль в целеобразовании вы оставляете эмоции или она вообще не имеет никакого значения?» Это тот же вопрос, почему я и прочел эту записку, только повернутый иначе.

Товарищи! Мотив не может вступать в конкурентные отношения с эмоцией по той простой причине, что само возникновение положительно или отрицательно окрашенных переживаний, как вы понимаете, выражает, я бы охотнее сказал: сигнализирует о степени адекватности развертывающейся деятельности, происходящих событий, о главном побуждении или каком-либо побуждении. Это регулятор динамики, движения самого процесса. Что-то отрицательное, что-то неприятное, что-то заставляет взбегать радостно на скалистую гору и прыгать на одной ножке! Это от мотива. Войти в науку — вот он и вошел! Первая печатная работа! Вот и надо прыгать, скакать на одной ножке почтенному Чарльзу Дарвину. Правда, в то время он был еще сравнительно молодым.

¹ Дарвин Ч. Воспоминания о развитии моего ума и характера (автобиография). М., 1957. С.46.

² Там же.

³ Там же. С.46.

⁴ Там же. С.47.

⁵ Там же. С.59.

⁶ Там же. С.62.

⁷ Там же. С.69.

⁸ Там же. С.73.

⁹ Там же. С.94.

¹⁰ Там же. С.97.

¹¹ Там же. С.97.

¹² Там же. С.97.

¹³ Дарвин Ч. Путешествие на корабле «Биглъ». Письма и записные книжки. М., 1949. С.130.

¹⁴ Дарвин Ч. Воспоминания о развитии моего ума и характера. М., 1957. С.128.

¹⁵ Там же. С. 128-129.

Поиск по сайту: