Лекция 50. Проблема воли

В прошлый раз я обещал ответить на вопрос, как соотносятся понятие личностного смысла и понятие эмоции, эмоциональное регулирование поведения, деятельности. Эмоции суть смысловые образования. Это значит, что личностный смысл обнаруживает себя посредством внутренней сигнализации, которая и составляет содержание так называемых эмоциональных состояний. То есть, иначе говоря, эмоциональные механизмы — это механизмы, посредством которых обнаруживается личностный смысл и которые, сигнализируя, являются механизмами управления деятельностью. Вот почему обнаруживается и более опосредствованная связь эмоций с потребностями, поскольку мотивы являются продуктом конкретизации потребности, в процессе которой сами потребности получают свое развитие, изменяются. Это очень легко увидеть на самых простых иллюстрациях. Эмоции возникают или не возникают в зависимости от того (на самых примитивных ступенях, скажем, у животных), какой биологический смысл имеет та или другая ситуация. В одном случае возникают положительные, в другом случае — отрицательные, в третьем случае вообще эмоциональные процессы не возникают. В биологически нейтральных ситуациях. Они лишены для животного положительного или отрицательного биологического смысла или, точнее, того и другого биологического смысла.

На уровне человека все это усложняется. Но все же общее правило состоит в том, что эмоции оказываются непосредственно зависимыми от того или другого смысла для человека, точнее для личности, который приобретает та или другая ситуация. Значит, если говорить об основной зависимости, то оказывается, что эмоции зависят от личностного смысла, а не наоборот. Эмоции не в состоянии придать той или другой ситуации, скажем цели, личностный смысл. Только нужно не отвлекаться от одного обстоятельства: возникающие эмоциональные процессы, в свою очередь, как бы вторично, делают свой вклад в деятельность. Если можно так выразиться, сам личностный смысл выступает как бы через систему эмоциональных меток, или переживаний. И в этом заключается, так сказать, активирующая функция, активирующая те или другие системы этих эмоциональных процессов.

Я к этому должен еще прибавить: поскольку на уровне человека эмоции способны к обобщению и коммуникации, что я специально подчеркивал, может идти речь о том, что эмоции способны, в результате их коммуницирования, делать свой вклад в смысловую сферу личности. Правда, здесь нужна еще одна оговорка — почему, и вопрос очень сложный. Дело все в том, что этот относительно самостоятельный вклад возможен только в том случае, когда речь идет о каком-то развитии, дальнейшей трансформации смысловой сферы человека. Для того, чтобы сделать свой вклад, мы опять должны допустить некоторые предпосылки. Простая иллюстрация, которой я и закончу ответ на вопрос. Как я понимаю, специфическая функция искусства есть воздействие на смысловую сферу личности. Но это воздействие происходит лишь в том случае, когда соответствующее творение искусства способно породить, заметьте это слово, эстетическое переживание. Если хотите, эстетическую эмоцию. Особый класс эмоциональных процессов, особый класс эмоциональных состояний. Но это должно иметь тоже свои предпосылки, которые находятся в опыте жизни, в системе уже сложившихся, наличных обстоятельств. В этом смысле вклад состоит в том, что осознается личностный смысл, не правда ли? Он трансформируется, развивается. Значит, опять мы имеем дело все-таки с обратным влиянием.

Коротко, речь идет о взаимосвязи той и другой категории, но взаимосвязи, в которой основным базовым отношением является отношение смысловой сферы к эмоциональным процессам, к эмоциональным состояниям. Вот мой ответ на вопрос.

Я не знаю, достаточно ли ясно я высказал свою мысль, но более четкий ответ я сейчас дать затрудняюсь. Я опираюсь на анализ специфической функции художественных произведений, творений искусства. На эту необыкновенную форму общения человека с человеком, которое происходит не посредством значащих элементов. Вас может смутить мое положение. Дело в том, что, когда мы говорим о художественном творчестве, приходит в голову прежде всего художественная литература. Как раз произведения в высшей степени речевые, правда? С фиксированными объективными значениями. Но я сейчас же вам напомню о том, что средства искусства вовсе не ограничиваются художественной литературой. Существует большое число эстетических, художественных творений, которые лишены значащих элементов, из которых они создаются. Или однозначно значащих элементов. Пожалуйста — инструментальная музыка. Архитектура, хореография — не изобразительная, не пантомима, а хореография в классическом значении этого термина, декоративная живопись. Ну и так далее. Как раз трудность искусства слова в том и заключается, что в художественной литературе прямые значения преодолеваются теми же языковыми средствами. Вот почему художественно-литературное произведение не ограничивается только той познавательной ролью, которую оно естественно выполняет. Иначе не нужны были бы художественно выразительные произведения литературы как искусства. Можно было бы заменить их хорошей информацией. И уверяю вас, что описание Бородинского сражения у Толстого не есть лучший исторический документ для того, чтобы отчетливо представить себе это военно-историческое событие. Другие источники дают гораздо более полную и более правильную, вероятно, информацию о происходившем. Все дело заключается в том, что скрывается за этой информацией, то есть как раз в том, что открыто, прямо не выражено. Конечно, я имею в виду подлинно художественные произведения. Вот, кстати, почему парадокс состоит в том, что, скажем, поэтическая речь, отвечающая ряду формальных требований, легче, чем художественно-прозаическая. Исторически, вы знаете, вероятно, художественная литература развивалась не раньше других видов искусства, а наоборот. Это последнее, что появляется в истории искусства. Тут, конечно, возникает ряд очень сложных вопросов, но я не могу сейчас их затрагивать.

А теперь, позвольте, к новой теме. Речь идет о самом сжатом изложении трудной проблемы воли. Я начну с первого, очень простого положения. В психологии под волевыми процессами разумеется гораздо более узкий класс процессов, чем те, которые разумеются под философским понятием воли.

Дело в том, что с философской точки зрения любое целенаправленное сознательное действие является волевым по определению. В психологии условились обозначать волевыми такого рода действия, которые имеют свои особенности. Причем субъективно-эмпирически эти особые действия, которые составляют класс действий волевых, описываются как действия, которые требуют какого-то особого усилия, особого акта. В старой психологической литературе XIX — начала XX века психологи-идеалисты решали этот вопрос достаточно прямолинейно. Это действие, в котором выявляется некая особая способность человека, именуемая волей. Эта способность является духовной способностью, актом души, или актом активной апперцепции, — слова здесь менялись, смысл сохранялся. Это и есть та позиция, которая, скажем, у психологов вундтовской школы именовалась актом активной апперцепции, а у таких психологов, как Джемс, выражалась гораздо более прямо — в основе волевых действий лежит акт волевого решения, духовный акт, который строится по типу «да будет». Ну, это взято из известного библейского выражения «Да будет свет (fiat lux) — и стал свет». Я, видите, очень грубо привожу к этой общей идее, чтобы показать, что имеется такая отчетливо выраженная идеалистическая и даже спиритуалистическая трактовка волевого акта, преодолеть которую мне не представляется делом чрезмерно легким.

И трудность состоит в том, что наличие некоего особенного усилия, нам известного по собственному опыту, дает, так сказать, интуитивный критерий для различения волевого действия и неволевого. Нужно какое-то особенное усилие осуществить. И такая черта личности, как воля, есть как раз развитая способность к такого рода усилиям. Мы говорим — волевой человек. Надо иметь сильную волю, чтобы что-то сделать. Это не заученные движения, потому что заученные автоматизмы как раз противопоставляются таким актам, которые не суть выученные, не стереотипы, которые пришли в действие под влиянием того или другого раздражителя или системы раздражителей. Есть что-то особенное в этом. Вот эта особенность и заставила искать, прежде всего, описание и объяснение того, что мы называем сегодня волевым процессом. При этом долгое время и в большинстве попыток волевые процессы рассматривались не со стороны моторных, двигательных, а, по преимуществу, со стороны центральных, психических внутренних процессов, от которых зависит выражение, проявление воли в актах действия или общения — тоже действия, но направленного на осуществление каких-то взаимодействий с другими людьми.

Предлагались различные описания волевых процессов. Например, отмечалось, что волевые процессы — это процессы, которые предполагают ситуацию выбора и принятия решения. Что эта ситуация выбора и принятия решения порождает и известные колебания, которые снимаются актом решения. Указывали, что обязательным условием при этом является не только принятие акта решения, преодоление выбора, колебания, но также и исполнение. И вот здесь обнаружилась совсем слабая сторона. Предполагалось включение такого фактора как тренированность к выполнению принятого решения. Мало принимать решения. Нужно выработать навык, привычку выполнения. Это очень упрощенное толкование, но, тем не менее, оно не сходит со страниц популярной, а так же не очень популярной психологической литературы. Значит, вы имеете ситуацию выбора. Без этого не происходит волевого акта, нет волевого процесса. Это очень легко опровергнуть — такое наблюдение и такую констатацию.

Дело в том, что очень часто ситуация, в которой осуществляется волевое действие, исключает возможность выбора, тем более колебания в выборе и принятие решения. Я вам скажу очень простой пример, который сразу приходит в голову. Человек получил команду, приказ об исполнении какого-то действия. Я при этом допускаю мысленно такую ситуацию. Человек, получивший приказ, — солдат. Я спрашиваю: в ситуации есть выбор или принятие решения? Нет. Но есть команда «в атаку».

Здесь нет выбора, никому не приходит в голову выбирать: что, рискнуть военно-полевым судом за невыполнение приказа или подняться? Если он не выполняется, то это уже срыв и, скорее, мимовольное действие, правильно? Без всякого решения — не пускает, прижимает к земле — и все. Какое-то состояние в этот момент, может быть, действительно, аккумулированный страх, парализующий возможность такого действия. Не знаю — разные бывают обстоятельства. Но, во всяком случае, это менее всего волевой акт. Выбор, взвешивание — совершенно искусственное допущение.

Я рассказываю в этой связи такой анекдотец. У Спенсера в его автобиографии есть описание такого события. У него была альтернатива — поехать в Австралию, но не жениться, или не ехать в Австралию, но жениться. Надо было принять волевое решение: как же поступить? Он решил помочь себе. Он баллировал «за» и «против» обеих альтернатив. Подсчитал сумму баллов, она показала, что он должен поехать в Австралию и не жениться. Автобиография Спенсера содержит в себе четкие данные о том, что он не поехал в Австралию, но женился. Пьер Безухов раскладывает пасьянс, как известно, — отступать из Москвы или оставаться в Москве. Пасьянс говорит о том, что надо отступать, и Пьер Безухов, ни минуты не думая о дальнейшем, остается в Москве. Одним словом, таких анекдотцев можно набрать сколько угодно из самых разных областей — биографических данных, художественных описаний. Так оно и бывает в жизни.

Что-то здесь не так, где-то не там расставлены акценты. А феномен волевого усилия позволяет нам интуитивно отделять собственно волевые действия от действий волевых в широком философском смысле этого слова. Активность, интенсивность действия, метафорически выражаясь, как критерий, падает. Как вы назовете поступок наркомана, который не может удержаться в течение долгого времени от приема очередной порции наркотиков — волевым или не волевым? Не может отказаться. Не волевой. Правда? Безвольным мы называем такого человека, который не может чего-то сделать. Но ведь этот же безвольный человек развивает, как широко известно врачам, колоссальную активность для добывания этого самого наркотика. Обыкновенно существует даже такое правило, мне хорошо известное по опыту моей работы в одном крупном психиатрическом учреждении, где было большое количество лечащихся от наркомании. Самое удивительное, как мне всегда говорил покойный ныне крупный психиатр В.П.Протопопов, что наркоман, стремящийся к получению наркотика, всегда будет умнее и талантливее, чем врач, который следит за тем, чтобы он не мог этого сделать. Всегда обнаружит ловкость, настойчивость, находчивость, догадливость и так дальше. Поэтому нужно вести очень строгое наблюдение. Так я спрашиваю, это настойчивое поведение, требующее больших усилий, — это поведение безвольное или это волевые акты? Психологически безвольное. Так о чем же идет речь? О преодолении препятствия! Вот новая гипотеза, дополняющая первую.

Воля выражается в преодолении препятствий. Уже приведенный мною в пример наркоман в высшей степени способен на преодоление препятствий. Если мы посмотрим на поведение животных, которым едва ли можно приписать способность к волевым актам, при известных условиях они проявляют необыкновенные усилия. Известно, что ради выполнения некоторых биологических функций животное не щадит себя. Пожалуйста, поведение в условиях периода обострения полового инстинкта. Эти периоды регулярно возникают у животных. Ну вы знаете, немножко даже патетически у некоторых животных протекают эти периоды. Эти бедные самцы рискуют иногда просто своим существованием — они не щадят своей шерсти, глаз, проявляют колоссальные усилия. Но только никому из нас не придет в голову сказать — смотрите, какое волевое животное. Не в этом дело. Значит, дело не мышечных усилиях. Никто из нас интуитивно не приравнивает волевое усилие к мышечному. Нельзя сказать — какая сила воли у атлета! Поднял сто с чем-то килограммов на штанге. Скорее, волевое усилие требовалось для тренировок, правда? Для выполнения некоторого режима. Само-то усилие мышечное не идет в счет. Из того, что я перетащил десять тяжелых чемоданов, не вытекает, что я очень волевой человек, может быть, я совсем безвольный. Настолько безвольный, что я понимал всю бессмысленность этих действий, когда же мне приказали или попросили даже перетащить, я стал покорно перетаскивать. И проявил слабохарактерность, часто говорят, безвольность. Ничего не получается.

Я перебирал разные концепции воли и, к сожалению, убедился в том, что всегда чего-то недостает. Причем, когда я начинаю выстраивать в ряд критерии, отделяющие волевые акты от неволевых, то не получается разделения. Оно не совпадает с интуитивно выделяемым особым классом процессов. Вот здесь некоторое наводящее значение приобрели те концепции, те теории, которые, отказавшись от понятия воли как способности, перешли все-таки к анализированию волевых действий. Исходя из того, что волевые действия есть подкласс целеподчиненных, целенаправленных процессов, то есть действий в их общем определении, задача заключается в том, чтобы уловить особенности их строения. Вот здесь-то и получилось наличие выбора, колебания, принятие решения и наличие преграды.

Я хочу сегодня сделать попытку подойти к проблеме воли с тех же позиций. То есть трансформировать проблему воли в проблему выделения особого подкласса целенаправленных процессов, то есть действий разумных, целеподчиненных, сознательных. И попытаться в строении этих действий найти условия и критерий выделения именно этого особого подкласса. Разница в подходе, который сейчас я попробую высказать, заключается лишь в том, что анализ строения отдельного, без контекста взятого действия, не дает и не может дать решения вопроса. Нужно взять действие как единицу деятельности. Вот тогда, при такого рода подходе удается извлечь необходимый критерий, а следовательно и выделить специфическое строение того подкласса действий, которые мы называем интуитивно-волевыми.

Итак, процесс, который подлежит анализу, отличается от любого другого процесса тем, что это есть действие, то есть процесс целенаправленный. Значит, общая схема может быть выражена условно в такой форме. Субъект, процесс деятельности подчинен цели, которая стоит в некотором отношении к мотиву. Это структура действия вообще, всякого действия. Но вот теперь я усложню эту схему с тем, чтобы получить структурную схему волевого действия в специальном узком значении этого термина. Я изменил схему в том отношении, что теперь (я это отметил на схеме) цель стоит в отношении к двоякому мотиву. Примечание. Когда я буду говорить о двух мотивах — то следует понимать: многих мотивах. По меньшей мере двух, может быть и трех. Может и больше. А бывают такие действия? Конечно. Почему они бывают? А в силу того, что когда человек реализует своим действием то или другое отношение, то независимо от него, объективно, он вступает также и в некоторые другие отношения к миру, к действительности. То есть осуществляет одним и тем же действием не одну деятельность, не одно отношение, а, может быть, несколько деятельностей, двоякое отношение.

Я об этом, по-моему, в начале курса уже говорил, и сейчас только повторяю ставшее очень важным положение. Когда я ставлю двойку студенту, то мое действие (принял решение — поставил двойку) реализует мою деятельность в качестве выполняющего общественно порученную мне функцию, но, вместе с тем, это действие реализует мое отношение к данному конкретному человеку, которого этим я могу лишить стипендии или причинить некоторые другие неприятности. От меня не зависит двойственность моего отношения или двойственность мотивации моего поведения, одна — идущая со стороны отношения Я—экзаменующий, другая — со стороны отношения Я—общество, в большом, широком значении слова. Вот откуда эта двойственность, то есть сложность ситуации, этой системы отношений, в которую я вступаю одним действием, достигая одной цели. Одним и тем же действием или, точнее, цепочкой действий. Потому что когда действие сложное, я просто пропускаю для схематизма то положение, что это не одно действие, а система действий, приближающих к конечной заданной цели. Проще анализировать одно простое действие. С однозначной целью. Ну вот, теперь давайте посмотрим, что может делаться с действием, когда мы имеем такую ситуацию двойной мотивации. Может произойти следующее.

Мотив может быть положительным, и второй мотив тоже положительный. Я ставлю плюс у М первого и плюс около М второго. Это мотивационный знак. Вы можете считать, что это знак также и эмоциональный. И тогда что с действием? Превосходно происходит. Теперь представим себе другой случай. М первое — минус, М второе — минус. Что происходит с действием? Оно не происходит. Вот и все.

Теперь давайте представим себе более сложный случай. М первое — положительное, М второе — отрицательное, М первое — плюс, а М второе — минус. Что тогда происходит? А вот тогда неизвестно, что происходит. Исключено только одно. Никогда не возникает ситуации полной неопределенности, ситуации неопределенного выбора, ситуации «буриданова осла». Справа — охапка сена, слева — охапка соломы, хочется и того, и другого, расстояния равны, и осел ничего не делает. Он погибает от отсутствия пищи. Это исключено. Потому что тогда (человек очень хитрое существо) человек придумывает способ выйти из неопределенности. Способов этих очень много. Простейший из них: я бросаю на одну чашу весов некоторый условный, так сказать, аргумент. Бросаю кости. Ослы не выдумали этого способа. То есть ничего не меняется в объективной ситуации, я просто условно приписываю одному из выборов лишний вес — и действие происходит. Ну, это я почти шутя говорю, а всерьез дело заключается в том, что мы не можем решить вопрос, если припишем этим М первому и М второму некоторый энергетический потенциал, — ошибка, которую часто совершают психологи. Сильное будет перетягивать? Нет, не выходит.

Во-первых, не выходит потому, что мы этот энергетический потенциал, эти силы не умеем адекватно измерить и выразить. Мы попадаем в затруднение такого порядка, в какое попадает человек, пытающийся сказать, чего больше — килограммов или метров. О разном, чаще всего, идет речь. Килограммы с метрами вы не можете сравнивать, а когда вы берете мотивы, оказывается, вы не можете их сравнивать потому, что мотивы тоже относятся к разным классам, между собой не сопоставимым. Если вы будете пользоваться такими индикаторами, как, скажем, вегетативные индикаторы, то совсем попадете впросак. Потому что у вас вегетативные индикаторы говорят одно, а человек действует по-другому. И ничего не получается. Больше того, вегетативные индикаторы не только не позволяют предопределить судьбу, — они даже не предопределяют последующую ретроспективную оценку усилия, которое было сделано. Просто потому, что эти индикаторы не всегда делают свой взнос, свой вклад в переживание действия, в самоотчет, в интроспективную картину действия. Они не всегда в ней учитываются, в этой картине. Есть такие индикаторы, которые учитываются, а есть такие, которые не учитываются. Причем неизвестно, какие из них будут учтены в данном случае, откроются в самонаблюдении. Это зависит от очень сложных обстоятельств, анализировать которые представляет большой труд и результат анализа которых мало продуктивен.

О чем же идет речь? В чем заключается вопрос, который мы пока не поставили? Вот об этих классах мотивов. В подходе к решению вопроса о том, что это за минусы и плюсы, какой же мотив оказывается преобладающим, решающим — совершится действие или нет, наиболее простым представлялся генетический подход. Это значит, что можно было взять детей настолько раннего возраста, когда они явно не могли обнаружить так называемого волевого действия. Заметьте, я исключаю сейчас термин «произвольный» просто потому, что часто под произвольными действиями разумеются как раз в узко психологическом значении слова действия неволевые, не обязательно волевые. Ну, произвольное действие в павловской терминологии — поднимание лапы собакой. Причем там говорится о «так называемых произвольных», с оговоркой. Поэтому я предпочитаю открытый термин «волевые». Так вот, брались дети, которые не способны к этим усилиям воли. Это очень легко констатировать с помощью самых простых экспериментов.

Дается какое-то задание, оно не выполняется, хотя решение о выполнении этого задания принимается, есть согласие ребенка. Но он его не выполняет. Исследовательский ход заключался в том, чтобы идти по генетической лестнице, то есть по лестнице возрастов к тому возрасту, где эти произвольные действия, действия по принятому решению явно себя обнаруживают, и посмотреть, при какого же рода мотивации эти действия возникают первоначально. Это диссертационная работа Константина Марковича Гуревича. Он написал кандидатскую диссертацию, где изложил опыты, в которых получены были следующие результаты. Я дам два положения, очищая диссертацию и все это исследование от подробностей. Было введено следующее гипотетическое предположение, следующая гипотеза: эти мотивы, мотив номер один и мотив номер два, как и всегда мотивы, стоят в известных иерархических отношениях, вот они-то и образуют эту смысловую сферу, иерархию этих мотивов. Они находятся в отношениях соподчинения. А вот теперь нужно было генетически проследить, какие же являются подчиняющими в системе иерархии, а какие подчиняющимися. Вот здесь-то и обнаружились два положения.

Первое. Оказалось, что мотив социальный всегда в системе иерархизации играет решающую роль по сравнению с мотивом объективно-предметным. Поясню. Под социальным мотивом сейчас я разумею очень простую вещь — требование человека, вступающего в деятельность. Под предметным объективным мотивом я разумею объективную необходимость, которая заставляет выполнить соответствующее действие. Первое я могу проиллюстрировать одной классической, фольклорного происхождения историей. Вероятно, многие из вас ее знают. Это история с падающими вишнями, которые не подбираются мальчиком, но подбираются по приказу его отца. А более яркая, хотя и не очень пристойная для кафедры иллюстрация состоит в анекдоте, которому лет, наверное, сто. Рассказывают следующую историю. У некоторого офицера был денщик. Однажды этот офицер услышал, что денщик его в соседней комнате глубоко вздыхает. И что-то вообще с ним нехорошо. Он его, естественно, спросил: «Слушай, что ты там вздыхаешь?». — «Пить очень хочется». — «Ну, так ты пойди, принеси воды и напейся». — «Да идти не хочется». Тогда офицер говорит: «Слушай, Иван! Принеси мне стакан воды!» Денщик бежит за водой, приносит стакан воды. «Пей!» История была разрешена. Вам понятно? То же самое в играх, занятиях с маленькими детьми. Теперь надо что-то сделать, а действие не идет, распадается. Необходимо вмешательство вот такого типа. «Принеси. Теперь пей». Вам понятно?

Значит, смотрите. При прочих социальных условиях действует открытый социальный мотив, то есть мотив, возникающий в общении. А очень трудно решиться на какой-то шаг, прыжок, в трудных условиях нужна команда, чужая — лучше, на худой конец она заменяется самокомандой. Принятие абстрактного решения «нет, я все-таки должен прыгнуть» — помогает мало. Тогда или кто-то говорит, дает команду, или, на худой конец, сами с собой играете в это внешнее отношение человек-человеку. И сами для себя считаете: «раз, два, три» — прыжок. То есть вы что делаете? Как бы экстериоризуете процесс. А еще лучше, когда он экстериоризован с самого начала. Вот это первое положение. Примат открыто социальной мотивации. На людях и смерть красна, как известно.

Второе. Парадоксальная вещь. Оказывается, легче начинается все это дело, если доминирующим является мотив (это удивительно!), который представлен в предметно ненаглядной форме. То есть действует в виде представления, а не в виде восприятия объекта. Парадокс, который, однако, железным образом подтверждался. То есть последовательность генетическая совершенно жесткая. Позвольте проиллюстрировать, что это значит. Образно. Не в экспериментальных условиях, хотя бы с детьми, хотя бы в условиях занятий с ними, с массой предосторожностей, с периодом адаптации к экспериментатору. Опускаю все это.

Лучше всего это знают мамы, которые воспитывают детей-дошколят. Правило есть, выработанное эмпирически, найденное, вероятно, интуитивно, или просто в опыте. Оно заключается вот в чем. Вот ребенок плохо ест. Бывает такое? Иногда говорят так: пока не съешь, не получишь сладкого. Или: если съешь, получишь сладкое. Вот теперь есть два способа решить проблему. Или обещать, или положить перед ним. Что нагляднее, что сильнее? Положить перед — сильнее? Правда? Там какое-то представление, смутное более или менее, а здесь вот оно — лакомство притягательное.

Что же показали наши опыты? Без лакомства! Мы там ухищрялись и делали страшно сильный вектор в сторону предмета, награды. Мы просто пользовались необыкновенно привлекательной, на первый взгляд, имеющей очень большую побудительную силу, по Левину, механической игрушкой. Совершенно новой для детей. Ужасно привлекательной, столь же привлекательной, сколь бессмысленной в качестве игрушки. Ну, вы знаете эти предметы, которые выпускаются нашей игрушечной промышленностью. Ну, например, турник, на турнике из какой-то пластмассы фигура гимнаста. Вы заводите эту штуку, а он делает вращения. Страшно привлекательно, тут нельзя оторвать глаз первые пять минут. Потом возникает проблема — что с этим делать? Дети находят, конечно, разумный способ. Оторвать руки, которые держат эту штуку, и играть этой самой рукой. Разумно и содержательно. Потому что больше с ней делать нечего.

В ту эпоху, когда делались опыты, была еще одна потрясающая игрушка выпущена. Были два сарайчика металлических сделаны, в зеленый цвет окрашенные, и два паровозика. На бесконечных лентах. Заводили — пускали. Один паровозик заезжал в одно депо и выезжал из него, а другой — наоборот — въезжал в другое и выезжал из него. Когда запустишь, ребенка тоже невозможно оторвать на протяжении минут пяти. Ну, потом вы догадываетесь об операции: снять паровозики с ленты, разрушить всю эту вещь, депо использовать как домики. А паровозики... Разыгрывать всякие с ними разумные, осмысленные, интересные ситуации. Большая побудительная сила, и мгновенно угасающая. Через пять минут все угасло. Или через десять. Или надо сделать перерыв — убрать, потом еще раз показать. Вот во время показа это действует. Убрали — потом можно еще раз вызвать радость. Но не до бесконечности.

Итак, что же получилось? Пользовались этими сильными побудительными вещами. Вот, показали — завертелся. Остановили и поставили. Сказали: доделаешь, к примеру, раскладывание мозаики по цветам. Это ужасная работа, потому что мозаику мы подбирали очень большую, стало быть, все это смешивалось, рассыпалось. А правило игры такое — привести в порядок. К этому в детском саду приучают детей. Вот, пожалуйста, по цветам раскладывай. Малыши даже раскладывали. Ну, если обещать, потом игрушку убрать с глаз долой, — есть шанс, что пойдет. На каком-то этапе, ради этой цели, по этому мотиву, значит, — поиграть с этой замечательной привлекательной игрушкой — завершали эту работу победно, хотя и тратили известное время, довольно длительное. Малышам не так легко справиться с этой задачей, тем более, что мозаика иногда рассыпается по полу, надо ее где-то отыскивать и прочее. Ну, хорошо. И теперь критический эксперимент — мы ставим игрушку перед ним. Все кончилось. Она, как магнит, тянет к себе. Страшно сильный вектор. И что здесь происходит? Мамы знают. Пирожное не надо ставить перед ребенком, когда он ест суп. Ни к чему. Надо рассчитывать только на то, что он отвлечется. Просто перестанет смотреть. А иначе, наоборот, это будет мешать. Интуитивно — так. Экспериментальная проверка показывает — точно так. И тогда можно обратиться к анализу клинических явлений, к жизни. И тогда оказывается, что в структуру целевого действия входят непременно мотивы разных знаков.

Второе. Система, то есть действие этих мотивов, а, следовательно, отсюда и появляющаяся избирательность регулируется по принципу примата открыто социальных и идеальных по своей форме мотивов. Идеальных по форме представления. Вот при соблюдении этих условий и возникает то своеобразное действие, которое по справедливости мы относим к волевым. Вы можете мне сказать, а откуда же тогда специфизм усилия? Ведь все идет вроде как по правилам арифметики? Теперь я отвечаю и на этот вопрос. Я хочу напомнить о том, о чем говорил с самого начала. О мотивах в системе иерархий. Это иначе можно выразить — разного уровня регуляции. Самого высокого уровня — это регуляция какая? Социальная и идеальная. Самый элементарный уровень? Непосредственная, чувственная или объективно-предметная. Попробуем теперь посмотреть — а может быть, и волевое усилие, это своеобразное переживание, является результатом вот этого многоуровневого, по меньшей мере двухуровневого, строения волевого действия. Вы видите, теперь я перешел к категории уровней. Следовательно, и мотивационного уровня. Можно проверить. Первоначальная проверка мной была лично проведена довольно хитро в экспериментах с прыжками с парашютом с вышки. Оказывается, можно создать такие условия по прыжкам с парашютной вышки, при которых прыжок воспринимается и переживается и обнаруживает объективные признаки подлинно волевого акта. Для этого достаточно изменить некоторые условия прыжка.

Поверьте мне на слово, излагать у меня не хватает времени, но существуют такие приемы, которые мы нашли очень легко, в общем. Мы получили возможность нарочно, экспериментально вызывать отказы от прыжка, когда система уже надета и прицеплен к парашюту идущий по тросу, с парашютной вышки спускающийся противовес. Мы могли вызвать отказ от прыжка. Иногда в обстоятельствах довольно даже неприятных социально. Ну, например, рослый мужчина, да еще имеющий опыт в прыжках с самолета парашютист, отказывается. Достигалось это разными приемами, простейший заключался в том, что система, которая крепилась на человеке, не желала прицепляться к тросу. Стучали карабином таким здоровым по кольцу, а он якобы не надевался. Это же за спиной делали. Не видно. Стучали, слышно, что гремят, но не прицепляется. А он стоит, перед ним открыт барьер, а его мнимый инструктор, сотрудник бригады (там бригада большая работает, потому что был специальный интерес в эту эпоху к парашютным прыжкам, только начиналось это дело), еще говорит: «Вон собачка рыжая». Тот смотрит с высоты крыши семиэтажного дома и видит рыжую собачку. Ну, наконец, канитель окончилась, все

сделано, пристегнуто. Инструктор отходит, вместо того, чтобы держать руку, как всегда это делается, и говорит: «А теперь вы просто шагайте туда». Тот заносит ногу. А у нас последняя доска стоит на тензодатчиках. Видно все. Туда — отклонение, отшатнулся. Уж если пару раз отшатнулся — то откажется.

Продолжаем эксперимент. От чего зависит отказ? «Как же так? А ну давайте вы с разбегу!» То есть нормально. Прыгает. Даже больше того. Иногда пробуют сделать так, чтобы прыгнул. Ему неудобно жить после отказа. Здоровый мужчина — и отказ. Мы работали со специальными группами. Есть общие группы, а есть специальные группы испытуемых. Мы просили просто военнослужащих нам присылать, солдат. В гражданском порядке, без командиров.

Это важно было для чего? Когда человек вообще покупает прыжок за рубль, он же это для удовольствия покупает. Тогда и не страшно! А когда вас посылают, еще неизвестно, удовольствие это или нет. Ну, конечно, это все детали, и это бесконечно богато и интересно, но это я опускаю. Так вот что мы делали. Мы сообразили — позвольте, откуда толчок? — это же нижележащий уровень, идущий от зрительной системы. Вот закроем папиросной бумагой поле, а чтобы каждый раз не клеить папиросную бумагу, на двух драночках приделаем папиросную бумагу, а как только доска освобождается, он шагает, рамочка, пружина, быстро откидывается вниз. И мы можем поднимать ее, пользоваться довольно долгое время той же самой папиросной бумагой. Ее не разорвешь. Закрыли зрительное поле. Все, конечно, разумно понимают, что никакой опасности нет. Трос же, с противовесом. Прыгнул. Не можем вызвать отказ. Потому что закрыто непосредственное воздействие на самом элементарном уровне, я бы сказал — подкорковом. Который вызывает обратный толчок, отшатывание от этого пустого пространства. То есть не пустого, к сожалению, а хорошо оцениваемого. Мы тогда сообразили, почему легче прыгать с большой высоты. Там — абстрактное пространство. Здесь оно ужасно конкретно. Это живое, жизненное пространство. Семиэтажный дом все-таки, крыша. Реальное ощущение этого пространства.

Мы укрепились в этой гипотезе о двухуровневом построении и тогда сообразили другое. Позвольте, откуда рождается это усилие специфическое? А оно рождается вот почему. Уровень нижележащий ведает вообще тонической подготовкой. И готовит двигательную систему к адекватному действию. Здесь — охранительному, так сказать. Правда? Вот — обратный толчок прорывается в этом. А команда, то есть принятое понимание того, что безопасно, открытая социальная стимуляция — инструктор все-таки стоит (и там еще кто-то сидит; я обыкновенно сидел на смежной панели и фотографировал), приводит к тому, что получается следующее парадоксальное положение. Подготовка мышечная в одну сторону, тоническая, а фазическое движение «против шерсти». На другие мышечные группы, не подготовленные. Это было наше предположение.

Долгие годы прошли, покуда я не получил случай проверить это миографически. Вот недавно были проведены опыты, уже на факультете, с миограммами. Задание заключалось в том, чтобы группа сгибателей шла навстречу болевому раздражителю. И была получена ожидаемая картина. В условиях отсутствия угрозы и необходимости ее преодоления миограмма имела совершенно нормальный характер. Когда мы создавали ситуацию угрозы, то характерно и без исключения наступали такие изменения: неожиданная предмоторная преднастройка, выражавшаяся в усилении амплитуды миограммы группы антагонистов. И поэтому нарастание амплитуды миограммы, степени выраженности, в группе сгибателей — исполнителей действия.

Можно было обратно перевернуть. И просто получить те же самые результаты с противоположным знаком. Это служило более прямым доказательством того, что природа переживания волевого усилия объясняется возникающим противоречием между подготовкой двигательного акта (ключ — готовность к работе на этом уровне, потому, что на этом уровне готовится акт) и фазическим движением, совершаемом на уровне вышележащем. Я видите, как осторожно говорю — вышележащим и нижележащим. Потому что еще надлежит проверять, что это за уровни, с которыми мы имеем дело. Факт, однако, остается тем же самым.

Теперь сопоставьте эти результаты экспериментальных исследований с обычными высказываниями такого рода: «у меня рука не поднялась». Что это такое? Бесконечно трудно даже просто поднять руку. А я вам еще сильнее скажу: «язык не повернулся это сказать». Я едва заставил себя это сделать, «я весь обливался холодным потом». Тоническая готовность. Вы, конечно, понимаете, что акт двигательный обязательно осуществляется на базе предварительной тонической его подготовки.

Но это само собой разумеется. Вот, собственно, о чем идет речь. Таким образом, удается объяснить и природу самого усилия. Конечно, оно и мышечное, и немышечное, оно мышечное, но совершенно несоразмерное с проделанной мышечной работой. Усилие огромное, работа проведена, но работа проведена на преодоление направленной антиработы, если так можно выразиться. Вот о чем идет речь. И действительно иногда бывает так, что рука не поднимается, и язык не поворачивается сказать, а иногда, если обращаться к реальным парашютным прыжкам, которые я знаю более всего, рука не отрывается. Прежде прыгали с бипланов, которые назывались У-2 и теперь называются ПО. С них прыгали, как правило, в спортивных целях. Так вот, от стойки, соединяющей две плоскости, рука не отрывается. Решение прыгнуть, раз — а рука держит. Он прыгнуть готов, а у него в это время рука не отпускает. Значит, нужно что научиться делать? Отцеплять руку. А это работает один уровень против другого. Мы так и говорим — инстинктивно держится. А что значит — инстинктивно? Непроизвольно! Очень трудно оторваться.

Это всегда очень аффективная картина, очень эмоциональная, эмоционально насыщенная. Я бы мог привести бесконечное количество сцен, которые я наблюдал в условиях вот этих спровоцированных отказов. Я вспоминаю сейчас одну женщину среднего возраста, которая пришла спонтанно, сама, и попала в очередь с экспериментом. И мы ее заставили не прыгнуть. Представьте себе лица сотрудников, когда она появляется на следующий день снова на вышке. И говорит, что ее на работе спросили — как, она прыгнула? Она сказала — да. А на самом деле не могла. И теперь, чтобы не быть в положении обманщицы (смотрите, какая хитрая социальная ситуация), она пришла, чтобы во что бы то ни стало прыгнуть. И ее «прыгнули». Сняли отказы, и действительно, как всякий нормальный человек, она прыгнула. И получила огромное удовольствие. Ложь была снята.

Вот, видите, я вам рассказал этот анекдот в конце для того, чтобы приоткрыть, что за теми схемами, которые я здесь вам рассказывал, еще открывается некая богатая действительность волевого акта, волевых усилий, которые, конечно, не желают укладываться в эти тощие схемы. Но эти тощие схемы ориентируют анализ, ориентируют исследование этих процессов. Волевые-то процессы мы не научились путем исследовать. Больше описательно и больше в категориях личности — сила воли и слабая воля. А этой метафизической способности никто никогда не видел. Надо исследовать деятельность.

Поиск по сайту: