К проблеме связи языка и культуры в конкретном регионе

До настоящего времени вопрос о связи языка и культуры остается открытым. Многие великие умы по-разному давали на него ответ. Одни отрицали наличие каких-либо взаимодействий, другие наоборот утверждали об их существовании, пытаясь доказать свою точку зрения посредством экспериментальной деятельности.

Н. Б. Мечковская в работе «Социальная лингвистика. Издание второе, исправленное. Пособие для студентов гуманитарных вузов и учащихся лицеев» утверждает, что влияние культуры на язык вполне очевидно и разнообразно, а вот вопрос об обратном воздействии — языка на культуру — остается открытым [Мечковская, 1996: 61-66]. Трудность определения роли языка в истории культуры Мечковская объясняет следующими словами: «Взгляд на мир, запечатленный в языке, развертывается в культуре народа, как зерно в колосе. Однако в сравнении с фольклором язык выступает как еще более древнее, более глубокое и органическое для этноса содержание» [Мечковская, 1996: 61].

Вильгельм фон Гумбольдт при изучении языков испанских басков пришел к мысли о том, что разные языки — это не просто разные оболочки общечеловеческого сознания, но различные ви́дения мира; язык относится к тем "основным силам", которые строят всемирную историю. В теоретическом введении к работе "О языке кави на острове Ява", которое называлось "О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества", Гумбольдт писал: "В каждом языке заложено самобытное миросозерцание. Как отдельный звук встает между предметом и человеком, так и весь язык в целом выступает между человеком и природой, воздействующей на него изнутри и извне […]. И каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка" [Гумбольдт, [1830–1835] 1984: 80].

Крупнейший отечественный филолог-мыслитель Александр Афанасьевич Потебня в своей многогранной научной деятельности рассматривал и проблему денационализации. Он обнаружил участие национального (этнического) языка не только в формировании народного мировосприятия, но и в самом развертывании мысли: "Человек, говорящий на двух языках, переходя от одного к другому, изменяет вместе с тем характер и направление течения своей мысли, притом так, что усилие его воли лишь изменяет колею его мысли, а на дальнейшее течение ее влияет лишь посредственно. Это усилие может быть сравнено с тем, что делает стрелочник, переводящий поезд на другие рельсы… Мне кажется, это можно наблюдать в некоторых западнорусских грамотах, в коих, смотря по содержанию речи, выбивается наверх то польская, то малорусская, то церковнославянская струя. Это же явление составляет реальное основание ломоносовского деления слога на возвышенный, средний и низкий" [Потебня, 1976: 260].

Рассуждая о судьбах "малых народов" и осуждая ассимиляцию, Потебня подчеркивал общечеловеческую ценность каждого этнического языка — в качестве еще одной, запечатленной именно в этом языке, картины мира: "Если бы объединение человечества по языку и вообще по народности было возможно, оно было бы гибельно для общечеловеческой мысли, как замена многих чувств одним, хотя бы это одно было не осязанием, а зрением. Для существования человека нужны другие люди; для народности — другие народности" [Потебня, [1880] 1976: 229].

Эдвард Сепир и Бенджамин Уорф создали теорию "Лингвистической относительности", в основе которой лежит убеждение в том, что люди видят мир по-разному — сквозь призму своего родного языка. На примере "среднеевропейской" (западной) и культурой североамериканских индейцев ученые стремились доказать, что различия между культурами обусловлены различиями в языках. Но в экспериментах эта стройная гипотеза Сепира — Уорфа теряет свою обобщенно-философскую внушительность. Речь идет уже не о разных картинах мира, увиденных сквозь призму разных языков, а об участии языка в процессах восприятия, запоминания, воспроизведения [Мечковская, 1996: 61-66].

По мере изучения вышеприведенных источников у нас сформировалось особое мнение, которое держится и на основе данных нашего исследования. Язык одного народа – нечто абстрактное, тем не менее, для каждого региона характерен тот или иной диалект, который в лучшей мере отражает реалии жизни определенной группы людей. Быт и культура в жизни славян всегда шли бок о бок. Например, для разных случаев в жизни обычной крестьянки был свой характерный костюм: по статусу (платье для незамужней девицы, платье для невесты, жены, матери), для работы в поле, для жатвы. В целом, почти каждая крестьянка имела по 12 платьев, которые различались цветом, формой, орнаментом, подходящим в той или иной ситуации. Зная, что любой узор что-либо значил, легко понять, что он имел соответствующее название. Таким образом, можно определить влияние культуры на язык: диалектоноситель по особому видит мир природы, по образу ее и подобию он создает свою культуру (будь это орнамент, особого рода вышивка и т.д.). Впоследствии, чтобы передать навыки следующему поколению – он называет свое творение, часто используя уже существующие в национальном языке лексемы (тем самым обогащая значение известных слов), но иногда и занимаясь словотворчеством. Например, в нашей работе представлено немало лексем, мотивированных формой узора (гречи́шки, плетенёк, вилю́шки, зу́бчики, блю́зы, арепьи́, кавылю́шка, голо́вки, ла́почки, мере́жка, щёлка, но́здри, но́здри кося́тчатые, пукле́ты, ползуме́нт, позу́мент) или другими внешними признаками (гла́дь, рюс, земчу́жечки, гармо́лья, вилю́шка, харалра́, харбары́, хорбора́, б ахмо́рчики, бры́ль).

Вопрос о степени и характере влияния культуры народа на его язык продолжает волновать человеческий ум. Высокий уровень содержательности языка, участие языка в основных познавательных процессах, тесная связь языка и различных форм общественного сознания (связь, которая в отдельных случаях кажется совершенным сплавом, как, например, в искусстве слова) — вот объективная основа этих непрекращающихся поисков [Мечковская, 1996: 61-66].

Поиск по сайту: