Объективность и достоверность исторического знания

Состав исторической памяти во многом зависит от субъективных и эмоциональных аспектов: сообщество вольно или невольно обращается к прошлому как источнику информации. Массовое сознание воспринимает прошлое эмоционально, ищет в нём подтверждение собственных ожиданий и предпочтений, с легкостью стирает границы между достоверной и вымышленной картинами событий. Социальная, или культурная, память указывает на неразрывную связь поколений, дает примеры опыта, который может быть использован в настоящем. В основе научного исторического сознания – признание различия между прошлым и настоящим, требование достоверности информации, на основании которой прошлое может быть восстановлено, постоянные сомнения относительно того, в какой степени исторические явления могут быть сопоставлены с фактами современной жизни. История как опыт социальной жизни, без которой современное общество не может осознать себя и определить пути развития, критически оценивается наукой с точки зрения способов и возможностей применения этого опыта.

Для массового, или некритического, исторического сознания характерны три особенности:

· осовременивание прошлого;

· ретроспективный подход к прошлому, представляющему в данном контексте интерес только с точки зрения происхождения современных явлений социальной жизни;

· свободное использование вымысла и воображения для реконструкции целостного образа прошлого.

Массовое сознание ищет в прошлом примеры для подражания или осуждения. Это означает, что история воспринимается как своего рода иллюстрация этических предпочтений конкретной эпохи. Исторические персонажи изображаются как примеры социального поведения, им приписываются качества и мотивы, которые представители отдельного сообщества считают определяющими для собственного поведения.

Рассмотрим пример из европейской средневековой истории. В XII в. в Германии (землях, входящих в состав современной Австрии) возникло великое литературное произведение – поэтический эпос «Песнь о Нибелунгах».

В нём отразилась историческая память германских народов, которая, однако, была видоизменена под влиянием этических и социальных представлений средневекового рыцарства и светской знати. В основу эпоса положен цикл легенд, мифов и преданий, рассказывающих о перипетиях борьбы богов, сказочных героев и людей за обладание волшебным золотым кладом, символизирующим власть и могущество. Составной частью этих сказаний были трансформированные предания об эпохе Великого переселения народов, в частности факт гибели древнего королевства бургундов под ударами гуннов. Эта легендарная первооснова была значительно изменена в средневековом эпосе. Все обстоятельства незапамятных событий – персонажи, место действия, мотивы поведения – были представлены как воплощение реалий сложившегося к тому времени рыцарского и придворного сообщества.

Главные участники эпоса – бургундские короли, Зигфрид, владычица волшебного королевства Брунхильда – изображены в «Песни о Нибелунгах» в соответствии с требованиями типического воплощения могущественных и знатных героев. Зигфрид, фигурировавший в древних германских преданиях как волшебный персонаж, человек без рода и племени, наделённый рядом сверхъестественных качеств, трансформировался в идеальный образ правителя: мужественного рыцаря и искусного воина, знатока придворного этикета. Таким образом, «Песнь о Нибелунгах» не только отсылала аристократическую аудиторию средневековой Германии к далекому прошлому, но и представляла своих героев как воплощение идеалов и представлений рыцарского сообщества. Метаморфозы исторических и легендарных героев были обычным явлением в средневековом сознании.

Подобным образом поступали не только средневековые авторы, но и создатели исторических сочинений античности и нового времени. В таких популярных в настоящее время жанрах, как исторический роман, историческое кино или адресованные широкой публике историко-публицистические статьи и книги, люди прошлого, реальные и вымышленные персонажи превращаются в носителей моральных качеств, которыми создатели этих произведений хотят наделить своих современников или, напротив, вызвать у них неприятие этих качеств. Нередко персонажи превращаются в национальных героев: приписываемые им идеальные качества представляются как воплощение врожденных достоинств того или иного народа, а их деяния трактуются как усилия, направленные на защиту интересов национального или политического сообщества.

В Европе XIX–XX вв. не было нации, у которой не сформировался бы собственный «фонд» национальных героев. Эти измененные воображением исторические персонажи служили целям распространения в обществе определенных политико-идеологических и социальных идей. Например, Карл Великий, который в средневековье служил идеальным образцом христианского правителя, воспринимался и массовым, и в значительной степени учёным сознанием нового времени как творец французской государственности и одновременно основатель «единой Европы». Лидеры Американской войны за независимость получили в США статус отцов-основателей нации, в них видят воплощение идеи сильного, независимого и демократического государства. Нередко подобная идеализация имеет своей целью обличение современного общества, недостатки и моральный упадок которого противопоставляются совершенному и гармоничному прошлому. Качества, приписываемые национальным героям, как правило, имеют отдаленное отношение к реальным лицам и историческим условиям того времени, когда они действительно существовали. Напротив, образы, «воссозданные» историками, воплощают идеалы современного общества или те идеи, которые политики и идеологи хотят внушить основной массе населения.

Прошлое используется историческим знанием не только как Сокровищница моральных и политико-идеологических примеров. В нем стремятся обнаружить истоки современных явлений. Подобный подход приводит к модернизации, вольному или невольному искажению картины прошлого. Минувшие эпохи воспринимаются исключительно как колыбель, из которой вышло современное общество. В результате искусственно выстраивается схема преемственности определенных явлений, причем эти явления наделяются характеристиками, которые порождены современностью и не имеют отношения к прошлому.

Например, XIX в. в Европе прошел под знаменем становления идеологии национального государства: нация, сплоченная в рамках единого политического образования, мыслилась как главная и наиболее совершенная форма существования общества. Национальная и политическая сплоченность толковалась как 'Основа культурного развития, выработки общих задач и устремлений. Различие национальных и политических интересов предопределяло характер и формы взаимоотношений с другими народами. Подобная концепция искала опору в прошлом, в результате чего общее направление и смысл исторического развития Европы рассматривались через призму становления наций и их прогрессивного развития в рамках единых политических образований.

Германские племена эпохи Великого переселения народов, варварские королевства, средневековые государства и монархии позднего средневековья воспринимались не как особые способы интеграции общества, для каждого из которых свойственны индивидуальные формы этнического сознания и политической организации, но всего лишь как этапы национального и государственного единения. Войнам средневековья приписывались те же причины, что и конфликтам нового времени: борьба национальных государств за свои интересы.

Другим примером поиска исторических корней современности является стремление найти в прошлом предпосылки нынешней демократии: в качестве таковых рассматривали устройство античных городов-полисов, Римской республики, средневековых городов-коммун, сословную организацию средневекового рыцарства. Всем этим разнородным и принадлежавшим к разным эпохам явлениям приписывались такие качества, как принципы свободы и равенства членов сообщества, культивирование институтов коллективного и публичного принятия важнейших решений. В современной России поворот к идеологии демократии и свободного общества отразился в стремлении найти подобные традиции в собственной истории: в качестве примера древней политической демократии вполне серьезно упоминается Новгородское вече.

Примечательно, что в современном мире любое сообщество или социальное движение стремится обнаружить своих «исторических предков»: так, феминистское движение ставит целью, с одной стороны, найти в истории примеры значительной и особой роли женщин, с другой – заявить о моральной несправедливости тотального господства мужчин в социальной и политической жизни предшествующих эпох. Идеологи национальных движений, борьбы этнических меньшинств за права или политическую свободу используют в качестве аргумента тот факт, что в далеком прошлом соответствующие права или свободы народа были отняты в результате несправедливых действий другого народа или государства. Одним словом, к истории обращаются как к аргументу, оправдывающему актуальные для современности идеологические, социальные, политические притязания. Последним приписывается моральная обоснованность и длительное существование. Подобная предыстория актуальных идей и устремлений нередко конструируется пристрастно, прошлое наделяется теми чертами, которых оно было лишено по существу.

Кроме того, прошлое трактуется однозначно и предвзято.

Так, идея исторической справедливости притязаний какого-то народа на определённые территории требует того, чтобы из свидетельств прошлого были удалены факты, подтверждающие исторические права других народов на эти территории. Восприятие прошлого как исторической традиции, оправдывающей устремления и претензии отдельных народов или социальных групп, является иррациональным и нередко опасным порождением массового сознания. Оно игнорирует сложность исторических процессов, а иногда и прямо фальсифицирует связи между явлениями, относящимися к разным эпохам, создает иллюзию древности и бесспорности идей, порожденных современной ситуацией.

Впрочем, историкам-исследователям, придерживающимся принципов объективности и стремящимся к непредвзятому анализу, фактов, также трудно очистить свое восприятие прошлого от эмоциональной окраски и отказаться от трактовки минувших событий как прямых предшественников настоящего.

Может ли историк быть беспристрастен? Этот вопрос является основополагающим для современной науки, однако им задавались и люди предшествующих эпох, способные критически осмыслить неоднозначность прошлого и знания о нем. Историк никогда не получает материал для своего исследования в готовом виде: факты, содержащиеся в источниках (свидетелях прошлого) должны быть сначала собраны, а затем проанализированы и истолкованы.

Обе процедуры, в том числе исходная, связанная с отбором материала, зависят от того, какие задачи ставит перед собой историк. В современной историографии широкое распространение получила идея о том, что, в отличие от специалистов в сфере наук о природе, историки сами создают материал для своего исследования. Это не значит, что они фальсифицируют или дополняют данные источников произвольными суждениями, однако из всего многообразия свидетельств они вынуждены отбирать определенную информацию.

Вопрос о том, что первично – источники (фактический материал) или интеллектуальная схема, – оказывается в работе историка сродни знаменитому парадоксу о курице и яйце. Приступая к исследованию, историк должен иметь предварительную гипотезу и систему теоретических и концептуальных представлений, так как без них он не сможет начать работу со свидетельствами прошлого. На этапе истолкования отобранных и систематизированных данных результаты его труда в еще большей степени зависят от научных, этических и моральных предпочтений. В своем отношении к прошлому историк не может руководствоваться только требованием объективного и беспристрастного анализа и не способен полностью подчинить принципу историзма своё восприятие исторической реальности.

Иные эпохи и общества интересны для историка с точки зрения их сопоставления с его собственным временем. Как и любой другой человек, интересующийся историей, подобно многим поколениям далеких предшественников, ничего не знавших о принципах научности и историзма, он ищет в прошлом истоки тех ценностей и форм социальной жизни, которые наиболее значимы в современном ему обществе. В истории исследователь находит элементы социальной организации, сходные или отличные от тех, которые являются базовыми для его собственной эпохи. Современность остается идеальной моделью, от которой историк отталкивается в истолковании прошлого.

Может ли, например, современный историк, разделяющий ценности демократии и свободы личности, быть беспристрастен в изучении социальной и политической жизни античности? Могут ли характеристики, данные им полисной демократии античной Греции и деспотическим монархиям Востока, быть простой констатацией существования различных форм государственности? Вольно или невольно он видит в античном мире черты близкой и значимой для него организации социальной жизни, а потому рассматривает античность как предшественницу современного общества и одновременно воспринимает восточные традиции как действительно чужой, отступающий от нормального путь развития. В отличие от обывателя, исследователь может сознательно дистанцироваться от подобного эмоционального и ценностного восприятия прошлого. Однако он не в состоянии освободиться от него полностью.

Еще более отчетливо моральная и политическая пристрастность историка обнаруживается при изучении недавнего прошлого, живую связь с которым еще не утратило современное общество. Изучение истории Третьего рейха или советского периода отечественной истории может осуществляться в разных направлениях, однако общие суждения, как правило, отражают идеологические предпочтения исследователя. Самый глубокий анализ объективных и глубинных причин, породивших фашизм или сталинизм, во многом снимает груз моральной ответственности с людей, живших при этих режимах и поддерживавших их, но не способен лишить исследователя права характеризовать их как трагические периоды национальной и всемирной истории. Оценка может диктоваться и реальными политико-идеологическими условиями. В гитлеровской Германии историки, разделявшие идеологию национал-социализма, последовательно искали и обнаруживали в прошлом подтверждения исконного национального превосходства германских народов и немцев как особой нации.

Советские историки, следуя идеологии исключительной значимости революционной борьбы, находили в российской истории прямых предшественников господствующего режима. Это были народные восстания и крестьянские войны, декабристы, народники, революционеры и террористы – силы, олицетворявшие социальную борьбу и революцию. Вместе с тем идеология тоталитарного государства, задачей которого является борьба с внутренними врагами, требовала для советской власти новой исторической генеалогии. В качестве предшественников и образцов для подражания выдвигались монархи, отличавшиеся жестокостью и деспотизмом, – Иван Грозный и Петр I, которые были любимыми историческими персонажами Сталина.

В целом можно определить три группы факторов, имеющих социально-культурную обусловленность и определяющих отношение, историка к прошлому:

· научные концепции социального развития, которыми исследователь руководствуется при отборе, анализе и истолковании исторических фактов;

· политические и идеологические принципы устройства общества, которые исследователь воспринимает как точку отсчета в своем восприятии прошлого;

· личные мировоззренческие и идеологические убеждения исследователя.

Историк ангажирован своим временем и не может быть свободен от социальных идей и политических идеологий. Историческая наука, так же как и массовое сознание, создает собственные мифы о прошлом и использует его для подтверждения тех иных актуальных представлений. Однако добросовестность профессиональная честность историка требуют отказа от прямого отождествления прошлого и настоящего. Историк балансирует на грани объективности и пристрастности, однако только: может поставить заслон на пути использования прошлого как материала для политических идеологий и ложных социальных мифов.

Поиск по сайту: