Португалия за кормой

Великие географические открытия... и со школьных лет за пунктирами бледных океанов ученических атласов чудят­ся дыхание морского ветра и жар экваториального солнца, линялые соленые паруса, отбрасывающие на доски палубы спасительную тень, туземцы в длинных долбленых лодках у берегов неведомой земли.

Мы привыкли, говоря о Великих географических откры­тиях, рассуждать об их воздействии в основном на те страны и земли, которые были открыты, забывая о тех, кто открывал. А ведь за кормой уходящих в океан кораблей оставалась земля, пославшая их, страна, на которую путе­шествия в заморские дали оказывали немепынее влияние, чем вторжения европейцев на новые континенты.

До сих пор этот прорыв в неизвестность на первый взгляд представляется неожиданным. Но вернемся мыслен­но к векам, предшествующим этой эпохе. Стремление к ос­воению новых земель всегда имеет в основе потребность и желание жить лучше, свободнее, богаче. Это обстоятель­ство позволяло полководцам и капитанам собирать под саои знамена солдат и матросов. Эти устремления в сочета­нии с давними традициями мореплавания и кораблестрое­ния обещали многое. Указы короля Диниша, законы о льготах при постройке крупнотоннажных кораблей короля Фернанду исподволь готовили будущее морское величие. Корабли португальских купцов бороздили моря, доставляя португальское вино и зерно, пробку и соль в Гамбург, Лон­дон, Арфлер в обмен на полосатое сукно, металлические изделия, меха и др. Судя по таможенному тарифу, издан­ному Афонсу III в 1253 г., экспорт и импорт товаров был достаточно широк¹, тем более что португальские купцы уже тогда осуществляли транзитную торговлю, связывая мусульманский мир Северной Африки и европейские страны.

К этому надо добавить, что многие члены привилегиро­ванных групп населения охотно участвовали в торговых операциях. В португальских городах XIV—XV вв. можно было встретить кавалейру, не брезговавших ремеслом куп­ца и купцов, получивших статус кавалейру. Члены коро­левской семьи и сам король были заинтересованы в торгов­ле, причем не только как покровители ее, но и как непо­средственные участники. Опустошительные эпидемии, кри­зисные явления в сельском хозяйстве в XIV в.— падение урожайности, запустение земель, рост цен на сельскохо­зяйственные продукты и рабочую силу — все это не только толкало сеньоров на повышение ренты или изобретение новых повинностей, что неизбежно приходило в столкно­вение с традиционными нормами и зачастую оказывалось невозможным, но и заставляло искать новые источ­ники дохода. Нередко подобные поиски приводили нх к ти­пично городским видам занятий, в том числе к торговле. После событий 1383—1385 гг., которые вывели городской патрициат на самый высокий уровень политической жиз­ни, доступный феодальному государству, стало возмож­ным подлинное соединение интересов купечества и части дворянства. Это стало явным в 1415 г., когда Португалия предприняла свой первый захват территории вне Европей­ского континента — знаменитое взятие Сеуты.

Однако, чтобы прийти к этому, требовалась определен­ная стабильность внутри государства.

Походу предшествовали долгие 30 лет правления Жоана I. За эти годы многое изменилось в королевстве и на полуострове. К 1387 г. замерли военные действия, вы­званные провозглашением Жоана Правителем и Защитни­ком королевства. В 1393 г. Жоаи обратился к кастильскому королю с требованием вернуть португальских пленных и две крепости. Одновременно он настаивал, чтобы кастиль­ские короли перестали поддерживать других претендентов на португальский престол (имелись в виду сыновья Инее Кастро, отъехавшие в Кастилию, и Беатриш) ². В ре­зультате было заключено перемирие на 15 лет. Однако вскоре последовало столкновение португальцев и кастиль­цев из-за Канарских островов, уже много лет привлекав­ших внимание и силы кастильцев. Кастильцы стали чинить препятствия в выдаче пленных. Возникли и финансовые разногласия по поводу долга Кастилии. Недавно достигну­тое равновесие оказалось неустойчивым — в 1396—1397 гг. опять начались военные действия: португальские войска захватили Бадахос и Кадпс. В ответ Кастилия выслала свой флот, который действовал у португальских берегов. В основном же военные действия имели характер проры­вов и рейдов. Обе страны обратились за помощью к Англии и Франции — главным соперницам в Столетней войне. При­мечательно, что возобновление войны вновь вызвало отъезд в Кастилию части португальской знати, не удовлетворен­ной, видимо, политической обстановкой в Португалии.

Вооруженные столкновения продолжались до 1393 г., когда наконец начались переговоры, правда, тоже пре­рывавшиеся военными конфликтами. Только 1402 год озна­меновался составлением договора о мире на 10 лет начиная с 1403 г. Следующие годы принесли смягчение условий тор­говли и перегона скота (поскольку во многих местах пере­гон осуществлялся невзирая на границы). Наконец, 1431 год стал годом «вечного мира» ³ между Португалией и Кастилией.

После того, как Жоану I и его советникам удалось уста­новить мирные отношения со своей соседкой, укрепилось положение и внутри страны. Частым созывом кортесов Жоан I обеспечил постоянную тесную связь государства, олицетворяемого короной, и общества, преимущественно городов — наиболее важного звена в экономической, а глав­ное, финансовой жизни королевства. На кортесах обсужда­лись союзные договоры, принимались решения об общего­сударственных налогах. Жоан придал стройность системе королевских должностных лиц на местах и усилил ее.

Жоан I, всячески способствуя возвышению королевской власти, в то же время невольно готовил почву для новых конфликтов, хотя субъективно это тоже выглядело как со­действие величию короны. В благодарность за поддержку в борьбе 1383—1385 гг. Жоаном I были пожалованы боль­шие привилегии разным городам королевства, особенно Лиссабону и Порту, что, естественно, еще больше увеличи­ло разрыв между этими городами и всеми остальными. Отъ­езд, а точнее, эмиграция в Кастилию значительной части знати и раздача их владений сторонникам Жоана привели к тому, что слои, на которые преимущественно опирался Жоан,— горожане, патрициат, низшее дворянство,— перво­начально чаще всего связанные с городскими видами дея­тельности, как бы интегрировались в деревню, в аграрную среду, при этом не столько влияя на нее, сколько обретая новые, «негородские» интересы. Это закладывало социаль­ную основу для будущих сепаратистских выступлений.

Пока на троне оставался Жоан I, эти опасные направ­ления развития подавлялись его сильной натурой. Совре­менники и потомки вспоминали о нем, как о человеке ог­ромной воли, умевшем к тому же ощущать государствен­ные интересы как личные.

Жоан I не был идеальным правителем. Иногда его твердость перерастала в жестокость, тем более что он был вспыльчив, а отменять приказов не любил. Живой пример тому — случай с молодым придворным, уличенным в пре­любодеянии в пору борьбы Жоана, а преимущественно су­пруги его, Филипы Ланкастерской, за высокую христиан­скую мораль при дворе: хотя и сам Жоан подчас не про-янлял особой щепетильности в подобных делах, на этот раз гнев его был велик, и несчастного юношу немедленно казнили. Хронисты утверждают, что это надолго подняло нравственность двора.

Жоан I несомненно был широко образованным для свое­го времени человеком. В этом убеждает и состав королевской библиотеки, начавшей складываться при нем⁴, и то, что, несмотря на активную политическую и военную дея­тельность, он оставил потомкам изящно написанную «Кни­гу об охоте». Видимо, в его правление возникает при Ависском дворе идея просвещенного государя, затем воплощен­ная в сочинениях его сыновей Дуарте и Педру.

Экспедиция в Северную Африку была необходима Жоа-ну I не только с военной, но и с политической точки зрения. Победоносный поход доставил бы ему и его сыновьям сла­ву ревностных защитников христианской веры, принес бы его фидалгу богатства, а его купцам — свободу торговли. В то же время силы вечно беспокойной знати были бы за-пяты вне страны, а новые земли и добыча могли поправить положение Португалии, так долго страдавшей от войн на ее территории.

В 1415 г. португальские войска под командованием са­мого Жоана I высадились на Североафриканском побере­жье и без особых усилий взяли марокканский город Сеуту. Это был первый шаг в заморской экспансии Португалии.

Нередко случается в истории так, что сильному прави­телю наследует слабый и неумелый, вскормленный под мощным покровительством отца преемник. Однако Порту­галии судьба даровала иное: все пять сыновей и дочь Жоа­на I умом и силой характера оказались достойны своего отца. Но как различны были их судьбы...

Старший, Дуарте, будучи некрепкого здоровья, правил всего пять лет и известен не только как монарх, по и как один из создателей литературного португальского языка и тонкий психолог. Его сочинение «Верный советчик», со­зданное как наставление тем, кто правит ныне или будет править в будущем, не только затрагивает самые разные стороны жизни, государственных дел, воспитания, но и в специфической форме касается психологии и форми­рования личности. Что же до его государственных деяний, то при нем старые аристократические семьи получили большие земельные пожалования, во многом вернули себе силу и влияние. При нем был издан и знаменитый закон о майорате[22]. Эта тенденция впоследствии пришла в про-воречие с той политикой централизации и поддержки горо­дов, которую вел Жоан I и продолжал его второй сын ин­фант Педру.

У Дуарте долго не было наследника, и многие полагали, что после него па престол взойдет его брат инфант Педру. Пожалуй, он в наибольшей степени унаследовал черты ха­рактера отца. Смелый до дерзости, с авантюрной жилкой, и в то же время весьма расчетливый и рассудительный, он как будто сошел со страниц рыцарского романа. В юные годы Педру отправился в путешествие по странам Европы. Довольно долго он прожил при английском дворе, где не остался в стороне от усобиц между Глостером и Бофортом. Он действовал в них так успешно, что удостоился чести стать кавалером ордена Подвязки[23]. Из Англии Педру устре­мился на континент, побывал при всех более или менее крупных дворах, где ему оказывали блестящий прием, и добрался даже до Венгрии, сумев и там принять участие в военных действиях. Его перу принадлежит трактат «Доб­родетельное благодеяние» — витиеватое наставление в том, что должно и пристало государю и рыцарю, и перевод на португальский язык Цицерона.

Расчеты — или надежды — Педру на престол не сбы­лись. У Дуарте родился сын — будущий Афонсу V. Но ран­няя смерть Дуарте доставила Педру титул регента при ма­лолетнем короле, и он широко пользовался властью, кото­рую давала ему эта должность. Педру покровительствовал торговле, в частности пошел на то, чтобы принять в Порту­галии еврейских торговцев и банкиров, бежавших от резни в Наварре. Города поддерживали Педру в его политике внутри и вне страны. Стремление укротить знать и ее се­паратистские настроения иногда приводило его к небрежению сословными привилегиями. Так традиция приписы­вает ему приказ казнить двух дворян за убийство лиссабонского еврея, в другой раз — за нарушение закона высечь епископа.

Трагическим был конец инфанта Педру. Уже давно между ним и его племянником возникли разногласия. И тот и другой обрели своих сторонников — Педру в борьбе за централизацию и сильную королевскую власть, Афонсу — в противопоставлении ему феодальных вольностей и ста­ринных привилегий. В 40-е годы эти разногласия достигли апогея и вылились в вооруженное столкновение. В 1449 г. оба стана встретились в сражении у Алфарробейры. Педру, всегда пользовавшийся поддержкой городов, допустил по­литическую ошибку, обратившись за помощью к Кастилии и оттолкнув тем самым от себя своих постоянных союзни­ков — горожан. Это стоило ему проигранной битвы. Сам Педру был убит в бою, и труп его несколько дней оставал­ся непогребенным. Политическая линия Афонсу V победи­ла на долгие годы.

При жизни Педру, несомненно, благоволил к морским предприятиям португальцев, но главным их организатором и покровителем стал его брат инфант Энрике — знамени­тый Энрике Мореплаватель. Его портрет, дошедший до нас, дает представление об этом волевом и умном человеке. Он был правителем ордена Христа и использовал средства ордена для обеспечения дальних экспедиций, равно как и экспедиции шли на пользу ордену. С именем Энрике Мореплавателя связаны и организация экспедиций, и ос­воение открытых и завоеванных земель. С его именем свя­зывают и навигационную школу в Сагреше, хотя она, воз­можно, лишь фантом национальной истории. Дело в том, что в португальской исторической литературе с XVII в. бытует мнение о создании инфантом на скалистом мысе на юге Португалии мореходной школы, заложившей основы могущества страны в Атлантике. Однако до сих пор не обнаружено каких-либо документов, подтверждающих су­ществование школы. Переходя из сочинения в сочинение, миф о сагрешской школе дожил до XX в., по-прежнему оставаясь тайной португальской истории. В наше время, когда большая часть исторической документации этого периода введена в научный оборот, а надежд на неожидан­ную находку остается все меньше, исследователи склоняются к мысли, что замечательная школа в Сагреше — лишь плод патриотических мечтаний деятелей XVII в., когда предпринималось множество попыток отыскать в прошлом обоснования для величия настоящего и в особенности бу­дущего Португалии и когда родилась не одна историческая легенда.

Но даже если этой школы и не существовало в действи­тельности, роль Энрике Мореплавателя в заморской экс­пансии достаточно велика. В 40-е годы XV в. одна за другой отправляются в Атлантику организованные им экспедиции. В его владение были пожалованы Азорские острова, заселенные по его повелению.

Дальние богатые края манили многих, особенно после появления на рынках Лиссабона черных рабов из Африки, впервые привезенных в 1441 г.: до этого нелегко было снарядить экспедицию на страх и риск частных лиц и корабли отправлялись в океан под эгидой и на средства королевско­го ордена. Сначала существовала свободная возможность каждому желающему торговать в африканских землях или африканскими товарами на условиях выплаты пятой части стоимости товара в пользу короны. Но в 1443 г. Энрике Мореплаватель ввел монополию на торговлю в землях к югу от мыса Бохадор. С этого времени королевская власть контролирует или старается контролировать торговлю и торговые связи со своими владениями и в зависимости от степени участия в снаряжении корабля получает от чет­верти до половины стоимости товаров ⁵.

Документы эпохи донесли до нас портрет инфанта Эн­рике в образе фанатика заморских открытий и христиан­ской веры, поглощенного задачей отыскания новых земель для Португалии и новых душ для христианства. Это дей­ствительно было главным в его жизни. Перед этим отступа­ли простые человеческие и родственные соображения. В 1437 г. был затеян поход на Танжер. Отношение к этому походу значительно отличалось от того подъема и вооду­шевления в городах, которые сопутствовали захвату Сеуты. В 1415 г. лиссабонское купечество всемерно готово было содействовать взятию исключительно важного, ключевого для средиземноморско-атлантической торговли пункта, гарантировавшего защиту судов и товаров от берберских пиратов в непосредственной близости от их гнезд, а Танжер привлекал в основном португальских фидалгу, рассчиты­вавших на военную добычу и доходные должности. Города не были заинтересованы в этом походе, тем более что на них падала львиная доля расходов. Экспедиция, однако, состоялась и, к несчастью, оказалась неудачной: португаль­ские войска потерпели поражение. Один из братьев-инфан­тов, Ферпанду, лекарем которого был сын Фернана Лопе-ша, о котором уже рассказывалось, был оставлен заложни­ком и мог надеяться снова увидеть берега родины лишь после уплаты большого выкупа. Выкуп христианских плен­ников у мусульман, если представлялась такая возмож­ность, всегда считался священной обязанностью. Большим позором было оставлять в плену королевского сына. Чтобы уплатить огромную сумму, начался сбор средств по стране, но инфант Энрике решительно воспротивился столь разо­рительной трате на выкуп родного брата. Проведя несколь­ко лет в плену, Фернанду скончался, заслужив в истории прозвание Святого инфанта.

Неудача в Танжере не остановила экспансию. Одна за другой шли каравеллы вдоль побережья Африки. Уже в 1456 г. португальцы добрались до Островов Зеленого Мы­са. Через 30 лет, в 1486 г., Бартоломеу Диаш достиг юж­ной оконечности Африканского континента и обогнул его. В 1438 г. Вашку да Гама приплыл в Индию, а Кабрал в 1500 г. открыл для португальцев Бразилию.

Что несли Португалии корабли, возвращавшиеся домой под старыми истрепанными парусами? Что оставляли дома, уходя в океан?

Ежегодно в Португалию ввозились до 10 тыс. рабов, которые могли использоваться на домашних и полевых работах⁶. По свидетельству Дамиана де Гоиша, в это вре­мя восьмую часть населения Лиссабона составляли афри­канцы. Золото, слоновая кость, специи — все это хорошо известные по литературе плоды морских походов порту­гальских флотов.

Однако заморская экспансия началась тогда, когда уровень развития португальского ремесла и производства в целом был еще очень низок. Огромные богатства коло­ний, открывавшиеся Португалии, не могли найти себе достойного вложения и применения, как это случилось впоследствии в Англии, и не способствовали дальнейшему развитию страны. Богатства утекали сквозь пальцы пор­тугальских королей и дворян, использовавших для полу­чения новых богатств свои привилегии и должности и пе­реставших интересоваться собственными землями. Исче­зали же эти богатства быстро. Привозимые из колоний ценности и диковины продавались в другие страны, по­падая в руки услужливых перекупщиков, которых было полпым-полно в Лиссабоне, с давних времен являвшемся центром международной торговли. Золото шло на приоб­ретение товаров повседневного спроса или предметов рос­коши, в производстве которых Португалия отставала. Страна, через которую струился золотой поток, оставалась бедной. Не зря современники называли ее «оборванцем в золотой короне».

Символом Португалии этого времени могут служить Капеллаш Имперфейташ (Незаконченные Часовни) -часть собора монастыря Баталья. Это задуманное с боль­шим размахом роскошное архитектурное сооружение, на которое очень скоро не стало хватать денег и которое навечно осталось своеобразным памятником тех времен.

В то же время непрерывный приток больших богатств в королевство делал ненужной инициативу ее жителей в любой из областей, за исключением связанных с замор­скими владениями. Бессмысленно было в поте лица обра­батывать земельный надел, гнуть спину в мастерской или зарабатывать гроши на поденной работе, когда с прибы­тием в Лиссабон корабля из колоний монеты швырялись направо и налево, цены на продовольствие и вино взле­тали до небес. Жители Лиссабона на продаже морякам необходимых им мелочей, вина, хлеба и прочего получали огромные деньги, а затем в бездействии и полудреме ожи­дали прибытия следующего корабля с сокровищами. Разумеется, это относится не ко всем, но значительная часть обитателей портовых городов — Лиссабона, Порту, Лагуша — действительно жили от корабля до корабля.

Экспансия имела и другие отрицательные последствия, среди которых первенство за эмиграцией. Не только пре­ступники, высылавшиеся за пределы страны, находились на борту кораблей, устремившихся в заокеанские дали, но и те, кого манили свобода и возможности сказочно бы­строго обогащения в чудесных заморских странах. Несо­мненно, что и в том и в другом случае это были наиболее социально активные люди. Абсолютно точных цифр эми­грации нет. Однако полагают, что в 1450—1505 гг. выезжа­ло примерно 750 человек в год, т. е. за полвека более 41 тыс. человек покинули страну. По другим подсчетам, менее чем за столетие выехало 280 тыс. человек⁷. Сопо­ставив эти цифры с численностью населения Лиссабона, которая в конце XVI в. составляла 120 тыс. человек, мож­но легко убедиться, что страна нищала и людьми.

Нет никаких сомнений в приоритете экономических, социальных и политических факторов заморской экспан­сии. Но было бы несправедливо необычайный взлет народного духа, героическую и трудную страницу нацио­нальной истории приписать только лишь воздействию этих факторов, сознательно опустив субъективное отношение тысяч безвестных подданных португальской короны, искавших счастья в далеких землях и не оставивших после себя ни трактатов, ни записок о путешествиях, по­добных хроникам или «Лузиадам» великого Камоэнса.

Мир, открывшийся глазам бесстрашных португальцев, изумил их своим причудливым многообразием. Восприим­чивость к этому необычному миру португальского общест­ва нагляднее всего проявилась в архитектуре и изобрази­тельном искусстве. Под впечатлением увиденного за океа­ном в Португалии в начале XVI в. возник декоративно-архитектурный стиль, получивший название «мануэлину», по имени правившего в то время страной короля Мануэ­ле Счастливого.

«Мануэлину» пришел на смену изящной португаль­ской готике, вершиной которой считается монастырь Ваталья, многое унаследовав от нее и многим обогатив пор­тугальское зодчество. Для «мануэлину» характерно во­площение безграничного мира в очень конкретных дета­лях — диковинных растительных орнаментах, канатах, колоннах-пальмах. Общий дух построек этого стиля мо­нументален и изыскан. Свободные пространства между колоннами с беспрепятственно льющимся в интерьер светом создают единый прозрачный и легкий объем собора. В этом стиле выстроены башня в Белене, Капеллаш Имперфейташ, замок и собор в Томаре, монастырь Жерони-муш. «Мануэлину», специфически португальский стиль, был открыт влияниям и изменениям, но, несмотря на тес­ные контакты Португалии с Италией, мотивам заморско­го происхождения оказывалось безусловно предпочтение перед достижениями итальянской ренессансной архитек­туры.

Эпоха короля Мануэла и Камоэнса — «золотой век» Португалии — была, видимо, последним временем, когда португальцы давали положительную оценку своему на­стоящему. В дальнейшем их взоры обращались либо в прошлое, либо в полное надежд и ожиданий будущее.

Поиск по сайту: