Конец эпохи трех Филиппов

Из всей эпохи пребывания Португалии под властью испанских королей — так называемой «эпохи трех Филиппов» — наибольшее число трудностей выпало на долю последнего, Филиппа IV, наследовавшего трон в 1621 г. Бурное начало ХУП века — века революций и самозванцев, заполненное войнами, неурожаями и восстаниями, щедро наделило всем этим страны Пиренейского полуострова. Снова в историче­ском развитии его возобладала тенденция к распаду ибе­рийской общности.

Этот процесс затронул почти весь полуостров. Нет сом­нений в том, что характер сепаратистских движений в Каталонии, Португалии, Андалусии и Басконии был разли­чен. Наибольшим успехом этот процесс завершился в Пор­тугалии, и снова, как уже не раз в истории этой страны, возникает вопрос: почему? Почему только Португалии удалось вновь обрести независимость после многолетней и, казалось бы, перспективной унии?

Отделение Португалии от Испании в 1640 г. невозмож­но понять без анализа предшествующих десятилетий. На протяжении 60 лет отношение в Португалии к унии не бы­ло ни однозначным, ни неизменным. Изменяясь с течением времени, оно было к тому же различным у разных социаль­ных слоев. Значительная часть крупной знати, обладав­шая большими земельными владениями в самой Португа­лии, сумела переориентироваться в новой ситуации, исполь­зуя в том числе и службу при испанском дворе. Гораздо хуже оказалось положение мелкого и среднего дворянства. особенно учитывая общее положение экономики, в частно­сти сельского хозяйства в XVII в.: доходы его резко пада­ли, а на победу в конкуренции с кастильским дворянством надеяться не приходилось, тем более что Габсбурги в Испа- нии и испанских заморских владениях сначала стихийно, а затем вполне осознанно выдвигали на первые роли имен­но кастильцев. В связи с этим в среде нетитулованного дво­рянства могли возникать недовольство унией и желание разорвать ее.

По-иному уния воспринималась торгово-предпринима-тельской верхушкой. Включение в состав испанской монар­хии имело для нее и положительные, и отрицательные последствия. Многие португальские дельцы теперь финан­сировали мадридский двор; через Мадрид они смогли свя­заться с европейскими компаниями и банкирскими дома­ми. Португальская торговля шла успешнее севильской. Португалия даже в испанских колониях пользовалась мо­нополией на работорговлю. В то же время ряд указов, огра­ничивавших при Оливаресе деятельность португальцев в колониях, тяжелые поражения Испании, понесенные ею в колониальных землях (в том числе в Бразилии и Ормузе, принадлежавших собственно Португалии), а более всего налоговая политика Мадрида вызвали резко отрицатель­ное отношение этих слоев населения страны.

Вообще положение Португалии в составе Испании в период правления Филиппа IV значительно изменилось в связи с централизаторской политикой Оливареса. Реали­зация ее повлекла за собой нарушение достаточно хрупкой и не вполне сложившейся системы отношений между Мад­ридом и Лиссабоном. Назначение вместо вице-королей гу­бернаторов или наместников, прекращение созыва корте­сов, увеличение числа кастильцев в аппарате, появление кастильских гарнизонов воспринималось как нарушение политических принципов автономии Португалии. Планы и попытки включить королевство и в финансовую, и в воен­ную систему Испанской монархии тем более вызывали со­противление португальцев.

В крайне неблагоприятном положении оказалось порту­гальское крестьянство. В условиях падения доходов от ко­лоний и общей экономической нестабильности, свойствен­ной XVII веку повсеместно, землевладельцы увеличивали рентные платежи. Задавленные повинностями и налогами, крестьяне покидали свои земли. Становилось все больше заброшенных пашен, сокращались посевы зерновых, ощу­щался постоянный дефицит хлеба. Он был особенно заме­тен в 30-е годы в Бейре, Алентежу, тем более что в эти го­ды здесь свирепствовали жестокие засухи.

С неменыпими трудностями столкнулись и горожане. Португальский город тесно был связан с экспортными отраслями производства и отраслями, обслуживавшими мореплавание и торговлю. Поэтому кризис отношений с заморскими территориями, естественно, вызвал осложнения в городской экономике и падение доходов городских слоев. Эти сложности усугублялись ростом налогов — явлением, тоже типичным для многих стран Европы в то время, в Испании усиленным участием ее (и поражениями) в Тридцатилетней войне. В период 1621—1640 гг. резкое увеличение налогов задело интересы даже привилегированных слоев. Были введены новый полугодовой налог на соль, налог на мелкие сделки, который больно ударил по всем, но особенно по низшим слоям городского населения. Распространение этого последнего на духовенство вызвало его откровенное недовольство Мадридом. Кроме того, испанское правительство решило удерживать четвертую часть доходов со всех рент короны и доходных должностей ¹. Мотива­цией введения новых налогов служила необходимость защиты португальских заморских владений — Индии, Бра­зилии. Однако постоянные неудачи в этой области, про­должавшиеся нападения на португальские эскадры гол­ландцев, утрата Баии — крупной области в Бразилии создавали в Португалии ощущение бессмысленности этих затрат, а ухудшение положения страны и налоговый гнет воспринимались как следствие кастильского господства.

Накопившееся в обществе недовольство отчетливо выра­зилось в сочинениях и трактатах, с 20-х годов начавших по­являться и в Португалии, и за ее пределами. Общим для них было стремление решить вопрос о правомерности, за­конности и полезности унии Португалии с Испанией². В кругах образованных клириков, университетских препода­вателей возникают и получают широкое признание так на­зываемые «Акты кортесов в Ламегу» — фальсифицирован­ный документ якобы XII в., устанавливавший правила на­следования португальского престола и правомерность вы­боров короля «народом», что содержало явный намек на незаконность присвоения португальского трона испанским королем.

Эти трактаты питались, разумеется, не только учеными изысканиями. Взоры португальских дворян все чаще обра­щались к герцогу Брагансскому — наиболее вероятному из соперников Филиппа, отпрыску боковой ветви португаль­ского королевского дома.

Королевской пышностью отличался прием герцога в 1635 г. в Эворе. Его приветствовали ректор университета и прелаты, в его честь отслужили в главном соборе города торжественную мессу. Он посетил Университет, где на це­ремонию собрались все докторы и магистры со знаками от­личия. На университетской площади, где были воздвигну­ты восемь трибун по числу изучавшихся в Университете наук, была представлена трагикомедия с музыкой. Необык­новенная торжественность празднества отмечена в запис­ках Антониу Франку, который добавил, что королю Касти­лии с завистью донесли о чрезвычайных почестях, оказан­ных герцогу городом, капитулом и Университетом³.

В среде дворянства и купечества в 30-е годы наиболее популярным оставалось осторожное выжидание. Вместе с тем именно эти годы ознаменовались началом активных действий непривилегированных слоев. Одним из первых проявлений народного возмущения стали волнения в Лис­сабоне летом 1628 г., которые были вызваны требованием правительства Филиппа IV собрать дополнительный налог в 200 тыс. крузаду. Восставшие забросали камня­ми дворян, обратили в бегство кастильский гарнизон, во­рвались в замок. На следующий год, в октябре 1629 г. вспыхнули волнения в Порту, тоже носившие черты анти­налогового выступления. Волна беспорядков прокатилась по Коимбре, Сантарену, Торреш-Новаш и другим местам.

В июле 1630 г. Сетубал стал ареной одного из самых серьезных выступлений того времени. В нем участвовало более 4 тыс. человек. Вызванное рекрутским набором, оно было первым в ряду подобных. В 1635—1636 гг. резкие протесты вызвало введение налога на мелкие сделки — так называемого «реал д'агуа». Волнения охватили Арко-зелу, Вьяна-да-Каштелу, Эвору, Вила-Реал, Шавеш. В Лиссабоне произошла своеобразная забастовка рыба­ков. Если представить карту Португалии, то окажется, что в конце 20-х — в 30-е годы все районы страны, от Шавеша до Бежи, пережили открытые конфликты, вплоть до вооруженных столкновений. Чаще всего они разгорались в центральных областях, в частности в Ален-тежу, наиболее развитом в экономическом отношении и наиболее важном в политическом смысле регионе, тяго­теющем к столице.

Вершиной антииспанского движения в Португалии стало восстание в Эворе в 1637 г.

В августе 1637 г. коррежедор Эворы Андре Мораиш де Сарменту, получив указания из Лиссабона, устанавли­вавшие долю Эворы в уплате общего налога, созвал депу­татов муниципалитета, чтобы обсудить с ними раскладку налога в городе. Депутаты, ссылаясь на недовольство горожан очередным побором, отказались решать этот вопрос. Тогда 21 августа коррежедор вызвал утром двух выборных от города лиц — Сишнанду Родригеша и секретаря городского совета Жоана Баррадаша (оба были из среды ремесленников). Коррежедор попытался уговорить их произвести раскладку налога. Он применил все доступные средства воздействия — от посулов до угроз, но представители горожан стояли твердо и отказывались принимать какие-либо решения без ведома народа.

В небольшом городе трудно утаить что-либо от соседей. Наверняка, весть о вызове к Сарменту не последних лиц в городе распространилась шире, чем того хотелось бы коррежедору. Площадь перед его домом заполнилась го­рожанами. И когда, то ли для острастки, то ли решив пе­рейти от угроз к действиям, он вызвал палача, Сишнанду Родригеш бросился к окну, выходившему на площадь, и воззвал о помощи.

Это послужило сигналом для толпы. Дом коррежедора осадили и подожгли. Ему пришлось бежать по крыше и искать убежища в соседнем доме священника. В костер, полыхавший на площади, полетели изъятые в городском совете налоговые списки. Из тюрьмы освободили заклю­ченных, разгромили городское хранилище документации. Трое депутатов муниципалитета, обвиненные в том, что согласились на уплату налога, подверглись нападению, а их дома были окружены возмущенными горожанами⁴. Действия эворцев перешли границу уличных беспоряд­ков — они стали восстанием.

Возбуждение в городе продолжалось четыре дня. По­пытки успокоить сограждан, предпринятые духовенством и знатью Эворы, не дали результата. Когда еще 21 августа на площадь прибыли архиепископ Эворы, маркиз де Феррейра, граф де Каштру и другие высокие лица, чтобы спасти жизнь коррежедора и утихомирить бушевавшую толпу, их встретил разъяренный народ, «не оказавший им полагавшегося уважения»: в их сторону полетели камни, послышались оскорбления. Архиепископ вознамерился успокоить толпу, выпеся из церкви распятие и обратив­шись к ней именем господним, но отказался от этой мысли, ибо «волнение народа возросло настолько, что опасность оскорблений была больше, чем надежда на то, что народ успокоится» ⁵.

Через несколько дней обстановка в городе стабилизи­ровалась. Но волнения вышли далеко за пределы города. Вся провинция, за исключением городов Элваш, Моура и Бежа, была неспокойна, в том числе и Вила-Висоза, где располагалась резиденция герцога Браганса. Народ вос­стал в Крату, возмущения охватили провинцию Алгарве. В Эвору со всех сторон стали стекаться жители Алентежу и других областей; сами восставшие обращались к ним с призывом поддержать Эвору⁶.

Ни в Лиссабоне, ни в Мадриде сначала всерьез не обеспокоились — первые известия о восстании не были слишком пугающи. Однако уже в сентябре некто Франсиско Балсарсель писал из Лиссабона: «Все королевство Португалии возмущено и восстало... и даже в Лиссабоне вчера случилось нечто, очень напоминающее [бунт]»⁷. Он полагал, что в ближайшие дни может случиться все, что угодно. Причины происшедшего ему достаточно ясны: высокие налоги и плохой урожай этого года. В этом же письме упоминается и о распространившихся в Эворе «воз­званиях Мануэлинью», призывавших жителей страны подт ниматься на борьбу.

Фигура Мануэлинью до сих пор остается до определен­ной степени загадочной. В Эворе был известен юродивый по имени Мануэлинью. Послания от его имени стали появ­ляться в городе уже через несколько дней после восстания. Установить подлинное авторство этих манифестов невоз­можно, но стиль, манера изложения, используемая аргу­ментация дают основания предполагать, что их составлял человек не без образования. Очень возможно, что имя Ма­нуэлинью, лишая воззвания анонимности, придавало мани­фестам характер всенародности; город говорил устами сво­его юродивого...

Воззвания исключительно важны для выявления целей и требований восставших. Выступления обрело массовость и силу как стихийный протест против налоговой политики испанского государства. Однако в манифестах, кроме этого, угадывается тема угнетенной родины и тирании испанцев, т. е. политический и национальный аспекты: «Мы подня­лись, чтобы послужить славе господней из любви к родине, думая о голоде наших братьев, о бедности нашей страны, о нищете наших сирот, из-за опасности, которая нам угро­жает со стороны тирании» ⁸. Восстание в Эворе вышло за пределы чисто антиналогового движения, обнаружив яв­ный политический оттенок. Это подтверждается и донесе­ниями французских эмиссаров, даже если сделать скидку на их попытки выдать желаемое за действительное: «Насе­ление сильно возбуждено против испанского короля... португальцы по-прежнему надеются на возвращение наследника дона Себастьяна...» ⁹ Антииспанская направлен­ность волнений стала, видимо, причиной того, что, насколь­ко нам известно, на протяжении всего восстания не проис­ходило открытых конфликтов между горожанами и власть имущими, т. е. феодальной аристократией, церковной вер­хушкой и т. д. Жизни и имуществу привилегированных слоев ничто всерьез не угрожало, за исключением тех слу­чаев, когда это могло быть связано с их происпанской позицией.

Кто же составил основную силу этого грозного движения? Источники самого разного типа — письма, донесения, мемуары, свидетельства современников — употребляют по отношению к восставшим преимущественно обозначение народ, из которого иногда выделяется группа ремесленни­ков¹⁰. Скорее всего, ремесленники и торговцы, мелкие и средние,—а их должно было быть в Эворе немало, ибо в «то время она выглядела «таким же большим городом, как и Лиссабон, очень многолюдным и торговым...» ¹¹,— составили основу, а к ним, возможно, примкнули крестьяне и сельскохозяйственные работники округи.

Восставшие рассылали воззвания, наладили сбор оружия, пытались обеспечить оборону города, включая строительство укреплений, литье пушек и заготовку продовольствия. Эти задачи обязательно требовали какой-то организации. К сожалению, пока вопрос о том, был ли у восставших свой орган управления, остается очередной загадкой португальской истории. Возможно, что ответ па него таится к в еще неопубликованных материалах архива Эворской библиотеки. Ныне же нам известны лишь упоминания о «главах народа»¹².

Углубление и расширение восстания вынуждали местное дворянство занять определенную позицию по отноше­нию к нему. Не сумев умиротворить город, эворское дворянство и духовенство попытались взять на себя руковод­ство движением. Собравшись в церкви св. Антана, они объединились, создав жунту, которая получила наименование Жунты св. Антана. Видимо, жунта решила стать посредником между восставшими и мадридским двором, успокаивая одних и ходатайствуя за них перед другими. Однако горожане не приняли этих действий и продолжали свою ли'нию, неодобрительно отнесясь к жунте. Вызывали недо­вольство горожан и налоговые льготы дворянства.

С самого начала восстания позиции жунты была прису­ща противоречивость в силу многих причин. Антиналого­вый характер восстания и его размах, слияние с крестьянскими выступлениями должны были обнаружить солидар­ность эворской знати скорее с мадридским двором, чем с согражданами. В то же время подвластность Испании, уни­жая национальное чувство, заставляла вслушиваться в до­носившийся из глубин народных масс ропот недовольства, рождая тайные мысли о возможной независимости страны. К тому же эворское дворянство и не могло занять жесткую позицию и подавить восстание, ибо войск в городе не было. Инициатива в момент начала восстания была упущена, контроль над городом утрачен. Осложнялось положение знати в Эворе и выжидательной политикой Лиссабона.

Дело в том, что в серьезности эворских событий долгое время не отдавали отчета ни в Мадриде, ни в Лиссабоне. Ф. Мануэл де Мелу, дворянин, одно время служивший при испанском дворе, оставил нам воспоминания о событиях тех дней. Он пишет, что в Лиссабоне об эверском восстании возобладало неверное, суждение, и от имени наместницы было лишь приказано «наказать виновных, как будто речь шла об ординарном преступлении, которое можно пресечь в обычном порядке» ¹³. Не осознавая сложности обстанов­ки, а может быть, и не желая вмешательства испанцев, на­местница Маргарида сообщала в Мадрид о происходящем в самой общей форме. В конце сентября в Эворе сменили чиновников. Некоторое время спустя туда были посланы влиятельные представители духовенства, чтобы проповедью и личным присутствием успокоить народ. Однако ни один из них не достиг сколько-нибудь заметного успеха, а новый коррежедор даже настаивал, чтобы «поспешить со средст­вами большей силы» ¹⁴.

Ни одному из эмиссаров Лиссабона не удалось добить­ся желаемого. В связи с этим становится понятным, почему жунта при все.м ее фактическом бессилии в Эворе сумела стать в глазах Мадрида силой, способной влиять на ход событий: как орган представителей феодальных кругов она продолжала существовать в восставшем городе, демонстри­руя в то же время свою полную лояльность по отношению к короне. Минуя наместницу Маргариду, жунта непосред­ственно информировала испанского короля о том, что де­лалось в городе, видимо, явно преувеличивая свои заслу­ги и роль в событиях.

Мадрид поначалу тоже выжидал. Но время шло. Два месяца терпения и уговоров не только ничего не дали, но и позволили движению охватить весь юг и центр Порту­гальского королевства. Более того, восставшие, видимо, пытались связаться и с севером страны — с Порту. Окончание сельскохозяйственных работ развязало руки крестьянам и сезонным рабочим, которых всегда было много на юге и которые теперь пополнили ряды восставших. К нояб­ю масштаб выступления стал совершенно ясен и Лисса­ону и Мадриду.

В Мадриде все больше склонялись к мысли о необходимости решительных действий и подавления движения. Но это время там оказался инквизитор святого престола португалец Жоан де Вашконселуш, По поручению короля он был отправлен в Эвору с королевскими грамотами к восставшим. Прибыв в Эвору, он настаивал, чтобы грамоты -были зачитаны как можно большему числу горожан, предложил созвать и членов городского совета, и ремесленников, и всех, кто пожелает. Собрание началось в 8 часов утра 14 ноября 1637 г. Жоан де Вашконселуш предложил, Кчтобы город уплатил налог, но в меньшем размере. При­сутствовавшие тут же члены жунты взяли на себя немалую долю налога (8 тыс. из 20 тыс. крузаду), стремясь таким Кобразом и ликвидировать конфликт с короной, и завоевать политическое доверий горожан.

Казалось бы, реальная почва для продолжения восстания вот-вот исчезнет и недалек тот миг, когда мятежный |1город возвратится в число верных королю земель. Однако в Мадриде не приняли соглашения, достигнутого Жоаном где Вашконселушем. Оливарес постарался внушить королю, что «недостойно его величества идти на соглашения со сво­ими вассалами» ¹⁵. Эвора крайне беспокоила проницатель­ного Оливареса, который справедливо считал, что истинной причиной вспышки являются не столько голод и налоги, сколько жажда свободы. В середине ноября он отдал при-,каз держать наготове войска — армию, стоявшую в Кантабрии, и войско Медины Сидонии из Андалусии. Первых лиц Португалии Оливарес призвал ко двору, требуя успо­коить страну.

Пока войска готовились к выступлению, среди порту­гальцев, находившихся при мадридском дворе, продолжа­лись постоянные споры по поводу Эворы. Близкий к этим кругам Мелу рассказывает, что одни просили испанского короля простить мятежный город, другие — наказать его, но каждый действовал, исходя из своей выгоды¹⁶. Предприняли попытку использовать и герцога Браганс-ского, уговорив его выступить посредником, но он отклонил эту «милость». Один из уговаривавших герцога, граф де Линьярес, прямо из герцогской резиденции отправился в Эвору, будучи наделен Мадридом широчайшими полномочиями. Он сразу же повел дело жестко, потребовал, чтобы Родригеш и Баррадаш на коленях молили короля о проще­нии, отказавшись идти на какие-либо уступки в налогах. Горожане тоже не уступали, и раздраженный Линьярес начал угрожать. Исходом было лишь то, что разъяренная толпа осадила дом, где находился Линьярес, и ему при­шлось бежать. Это случилось в новогоднюю ночь 1638 г. Бытует мнение, что в Мадриде уже давно шла подготов­ка к карательной экспедиции, и миссия Линьяреса лишь была прикрытием, а может быть, и провокацией, чтобы пре­рвать переговоры.

К этому времени в Эворе стали ощутимы многие тяго­ты, связанные с нарушением ритма ремесленных произ­водств и сельскохозяйственных работ, торговых связей с другими районами. И тем не менее изгнание Линьяреса показало, что позиция горожан оставалась по-прежнему весьма радикальной. А вот жунта, видимо, поняв, что после изгнания Линьяреса применение военной силы для подав­ления восстания неизбежно, отошла в тень.

В январе 1638 г., убедившись в стойкости Эворы, Мад­рид отдал приказ о выступлении войск. Герцог Медина Сидония пересек границу Португалии и подавил волнения в Алгарве, где войска вели себя как на оккупированной иноземной территории. В январе же был составлен доку­мент, который должен был ознаменовать завершение ус­пешных действий солдат, так называемое «всеобщее про­щение».

Размах восстания в Эворе заставил Мадрид отказаться от мысли противопоставить все население Эворы королев­ской власти, объявив его мятежниками. Филипп IV был вынужден значительно сузить круг наказываемых лиц, пообещав, что никто не будет подвергнут ни преследова­нию, ни наказанию конфискацией имущества, за исклю­чением главарей восстания ¹⁷.

Главарями королевская грамота объявила Родригеша и Баррадаша.

К концу февраля восстание в основном было подав­лено. 27 февраля в Эвору был отправлен Дьогу Салема, чтобы вершить правосудие. Он не должен был появиться в городе ранее того дня, когда будет объявлено проще­ние, дабы не помешать захвату главарей. В день оглаше­ния прощения главари должны быть схвачены и каз­нены. Наказание определялось тем же королевским документом: казнь через повешение, конфискация иму­щества, дома казненных должны быть разрушены до основания, а место, где они находились, — посыпано солью, к бесчестью всего потомства на веки вечные.

После Эворы Салема должен был отбыть в Крату с теми же полномочиями по отношению к восставшим этого го­рода. Все расходы по отправлению правосудия должны были производиться за счет обвиняемых или муниципали­тета.

К счастью, Родригеш и Баррадаш успели скрыться и, дожив до преклонных лет, умерли своей смертью уже пос­ле восстановления независимости Португалии. Казнь, од­нако, состоялась: на площади были повешаны изображав­шие их куклы, а все остальное было совершено в соответ­ствии с королевским указом вплоть до посыпания земли солью.

Вслед за войсками в Эвору прибыл Оливарес. Почти все члены жунты выказали ему почтение и преданность. «Когда граф-герцог вошел [в Эвору], он был принят гран­дами с умеренной приветливостью. Шунта посетила его, выказав знаки большого доверия, и помогла ему в реше­ниях» ¹⁸.

Итак, восстание, начавшееся как антиналоговое вы­ступление и несомненно приобретшее политический отте­нок, в котором явны черты национального движения, закончилось поражением. Но поражением не только эворских горожан, но и португальской знати, обнаружившей свою несостоятельность перед народом и перед Мадридом.

Интересно, что уже современниками восстание в Эворе иногда воспринималось как событие, непосредственно повлиявшее на обретение независимости в 1640 г. Для ис­панской же монархии Эвора не стала грозным напомина­нием, что терпение Португалии истощается. Однако вос­стание стало большим уроком для португальского дворян­ства. Оно было напугано размахом движения и не удовле­творено той ролью, которую ему пришлось сыграть в этих событиях. Ему стало ясно, что необходимо брать инициа­тиву в свои руки. Решительность действий восставшего народа и жесткая реакция Мадрида раскрыли дворянству суть перемен в отношении Испании к португальскому ко­ролевству и заставили поторопиться.

До конца октября 1038 г. в Португалии то там, то тут было неспокойно. В 1639 г. муниципалитет Лиссабона сооб­щал королю, что в столице растет число всяческих престу­плений. В такой ситуации в головах нескольких человек из знати и приближенных к герцогу Брагансскому рожда­ется замысел заговора. Именно герцог должен был стать его центральной фигурой и получить престол. По некото­рым свидетельствам, первые беседы о заговоре относятся еще к июню 1639 г. Составив план действий, заговорщики посвятили в него герцога. Однако тот счел, что время для таких дел еще не пришло. Заговор остался неосуществлен­ным, но не был забыт.

Оливарес, достаточно хорошо осведомленный о том, что происходило в Лиссабоне, хотя и не знал о заговоре, не мог не чувствовать скрытой угрозы в настроениях порту­гальцев. С 1639 г. он и Филипп IV представляли себе, кто из португальской знати наиболее опасен, и собирались пе­реселить их в Кастилию, ближе ко двору под недреманное око графа-герцога. В 1640 г. вспыхнуло известное восста­ние в Каталонии с требованием автономии и отделения от Кастилии. Начались волнения в других местах — в Касти­лии и Португалии. Среди португальцев оживают себасть-янистские настроения, ширится ожидание возвращения ис­чезнувшего короля и восстановления утраченного порту­гальского трона.

Намереваясь одним ударом отсечь сразу две мятежные головы, в августе 1640 г. Филипп IV повелел всей порту­гальской знати и командорам орденов, без всяких ис­ключений или извинений, сопровождать его в Арагон про­тив восставшей Каталонии ¹⁹.

И само каталонское восстание, как напоминание о спо­собе обретения свободы, и требование выехать в Катало­нию, лишив тем самым возможности предпринять что-либо на родине, подтолкнули португальскую знать к действию. 12 октября заговорщики собрались у Антана Алмады, после чего один из них, Фуртаду, выехал в Эвору, чтобы выяснить позиции эворской знати, а затем в Вила-Висозу для дове­рительного разговора с герцогом. Оттуда он сообщил: Бра-ганса согласен, пора действовать.

Ночью 28 ноября заговорщики назначили переворот на 1 декабря. Кое-кто, испугавшись близившегося дела, отка­зался продолжать игру с огнем. Всего к 1 декабря в заго­вор вошло около 40 человек. Население Лиссабона, город­ские власти и крупные купцы и банкиры ничего не зна­ли о готовящемся перевороте. Лишь уже после собрания 28 ноября заговорщики связались с несколькими предста­вителями горожан. Те, памятуя Эвору и 1638 год, долго ко­лебались, но в конце концов согласились поддержать вы­ступление знати. Правда, в течение самого переворота выс­шие городские слои сохраняли скорее дружественный ней­тралитет, чем активно помогали дворянам.

Итак, утром 1 декабря 1640 г. без четверти девять заго­ворщики встретились у дворца; четырьмя группами, с ору­жием в руках, они вошли во дворец, быстро справившись с охраной. Из защитников дворца один был убит и трое ра­нены. Заговорщики между тем прошли во внутренние покои и предложили наместнице Маргариде отречься от должности. Понимая, что сопротивляться бесполезно, Мар-гарида вынуждена была уступить. Ее помощник и фаво­рит, португалец Мигел де Вашконселуш, однако, не был пощажен: его труп тут же выбросили из окна дворца на площади. Маргарида отдала приказ кастильскому гарни­зону крепости Сан-Жорже сдаться. Заговорщики, выйдя на балкон, а затем и на улицы Лиссабона, провозгласили Жоана Брагансского королем Португалии — Жоаном IV.

Возбужденные известием о перевороте и провозглаше­нии нового короля, лиссабонцы высыпали на улицы. Заго­ворщики пытались удержать толпу от беспорядков и бес­чинств. Архиепископ Лиссабона с распятием объезжал улицы города, призывая к порядку. Надо признать, что это почти удалось. Были сожжены лишь несколько домов — нелюбимого народом епископа Лейрии, братьев Мигела де Вашконселуша.

В тот же день были выбраны временные правители, которым надлежало осуществлять власть до прибытия короля: архиепископы Лиссабона и Браги, виконт Лоуренсу де Лима. Тут же отправили послов к Жоану Брагансскому в Вила-Висозу, куда они и прибыли утром 3 декабря ²⁰.

Через три дня Жоан въехал в Лиссабон в сопровожде­нии нескольких всадников. С первых же часов новой жиз­ни, еще до коронации, он был вынужден заботиться преж­де всего о защите королевства. В Эвору, Элваш, Алгарве были посланы верные люди для организации обороны на случай нападения соседней Кастилии. Еще 2 декабря до приезда в столицу, Жоан разослал во все города письма, сообщая о своем избрании и требуя составить списки ору­жия в городе и людей, способных держать его в руках, и объединить их в отряды для защиты города и границ²¹. Будущее показало, что эти меры оказались отнюдь не ли­шними.

15 декабря 1640 г. в Лиссабоне состоялась пышная це­ремония коронации Жоана IV. Город единодушно привет­ствовал своего короля. Грамоты и письма, разосланные еще раньше по другим городам и местечкам, в течение 10 дней достигли самых отдаленных мест. Во многих горо­дах известие о провозглашении короля и независимости страны вызвало бурное ликование. В Коимбре в епископ­ском дворце был устроен праздник; то же происходило в университете. В Гимарайнше, куда весть пришла из Порту, муниципалитет хотел дождаться официального письма, но некий Мануэл Машаду де Миранда, обратившись к горо­жанам с речью, вызвал настоящую манифестацию. В Визеу же, получив королевскую грамоту 14 декабря вечером, через два дня устроили торжественное провозглашение и уже после этого праздновали до 23-го.

К концу декабря вся Португалия перешла на сторону Жоана. Переворот поддержали вице-губернаторы всех провинций, кроме Сеуты. В некоторых местах провозгла­шение независимости наталкивалось на сопротивление ка­стильских гарнизонов, но это было не так уж часто и ско­ро прекратилось. К январю 1641 г. Португалия фактиче­ски обрела независимость.

Однако до сих пор все это можно было расценивать еще как бунт в одной из провинций короля Испании. Для оформления независимости и воцарения нового короля на португальском престоле необходима была санкция госу­дарственно-правового характера. Таким актом стал созыв всепортугальских кортесов после 20-летнего перерыва. Кортесы были созваны и заседали в Лиссабоне в январе 1641 г. В качестве одного из главных документов они при­няли и опубликовали Манифест Португалии ²², составлен­ный секретарем Жоана IV, блестящим стилистом и поли­тиком Паишем Вьегашем. Манифест не только провозгла­сил Португалию суверенным государством, но и, обосновы­вая право на суверенитет, обвинил испанскую корону в том, что Португалия утратила свои заморские владения, была втянута в чуждые ей европейские войны и конфлик­ты, обнищала под гнетом налогов и военных поборов. Ис­панские короли объявлялись узурпаторами, а испанское правление — тиранией. Как и всякий политический доку­мент декларативного свойства, предназначенный для об­народования, а не для тайного использования, Манифест в стремлении оправдать действия португальцев и пресечь по­пытки восстановить унию не был — и не мог быть — объек­тивным.

Тем не менее обоснованно или нет, документ вобрал в себя большинство точек зрения, выражавших недоволь­ство существующим положением Португалии, и это позво­лило ему стать подлинным Манифестом сторонников отде­ления. Вослед ему одно за другим стали появляться сочи­нения врагов и приверженцев самостоятельности Португалии, искавших обоснования своим доводам и в настоящем, и в прошлом страны.

На кортесах был утвержден порядок престолонаследия, который, по замыслу его создателей, должен был отныне гарантировать стране независимость: чужеземный государь не имел права занимать португальский престол: при от­сутствии потомков мужского пола трон мог перейти к до­чери короля; при этом заранее отвергались возможные при­тязания на трон ее супруга; в случае пресечения династии государь из чужеземного королевского дома не мог наде­яться на обретение португальского трона иначе, как пере­ехав в Португалию и ни в коей мере не претендуя на объединение корон.

Кортесы вынуждены были заняться и вопросами нало­гообложения и обороны страны. Восприятие наиболее не­навистных ранее налогов заметно переменилось, и к соби­равшемуся по-прежнему, например, «реал д'агуа» отноше­ние было как к вполне законному и приемлемому.

Вновь став суверенным государством, Португалия по­старалась как можно скорее восстановить отношения с Ев­ропой. В январе — феврале 1641 г. Жоан IV отправил по­слов в Англию, Францию, Швецию, Нидерланды, к папе римскому и др. Во Франции послы встречались и с коро­лем, и с кардиналом Ришелье, давно проявлявшим интерес к португальским делам. В Англии согласие короля принять остановившихся в виду Лондона и просивших об ауди­енции португальских послов вызвало негодование, про­тест и отъезд посла Испании. С Францией, Швецией и Нидерландами были заключены договоры не только о дружбе, но и военной помощи. Вопрос о военной помощи возник не случайно, ибо вплоть до 1668 г. Испания отка­зывалась признать законность отделения Португалии и оружием пыталась восстановить прежнее положение. Но победа сторонников независимости была подтверждена и закреплена в оборонительных войнах, продолжавшихся более 20 лет.

Заключение

Событиями 1640 г. для Португалии завершилась огромная историческая эпоха. Португальская «революция», как на­зывали в Европе эти события, приобрела огромную попу­лярность на континенте. Она импонировала всем и своей «законностью» в восстановлении суверенитета королевства, и быстротой и решительностью переворота, и единодуши­ем народа, и относительной бескровностью, и даже своим монархизмом. Долгие годы в сознании европейцев Порту­галия «царит» как образец свободолюбивой и благородной страны, а в литературе — как земли романтических при­ключений и высоких чувств.

В это время вся Европа стояла уже перед грозными и величественными свершениями. Уже совсем близка была Английская буржуазная революция. Вестфальский мир 1648 г., завершивший Тридцатилетнюю войну, создал но­вую систему отношений между государствами па конти­ненте. Другие материки из неведомых сказочных земель превращались в обжитые доходные владения.

История Португалии отнюдь не закончилась XVII ве­ком. Напротив, обретя независимость и отстояв ее в тяже­лой борьбе, страна вышла на новые дороги неизведанных возможностей. О том, сколь труден был выбор правиль­ного пути, мы можем судить по настойчивым поискам эко­номической и политической доктрины португальскими мыслителями второй половины XVII в. Но еще сложнее оказалось осуществление этих планов, пришедших в про­тиворечие с неблагоприятной внешнеполитической обста­новкой и обеднением страны после долголетних войн. Дорога через три столетия к сегодняшней Португалии не была ни прямой, ни ровной.

История Португалии в новое и новейшее время знала немало событий, достойных скрупулезного исследования ученого и пера литератора, и надо надеяться, что когда-нибудь советский читатель вместе с кем-то из историков сможет пройти дорогами тех времен. И тогда станут понят­ными и те возможности, которые открылись перед страной во второй половине XVII в., и истинный смысл португало-английского договора 1703 г. (известного как договор Митуэна), во многом задержавшего развитие португальской экономики, и противоречивое правление маркиза Помбала — реформатора эпохи Просвещения, усилиями которо­го был отстроен Лиссабон после разрушительного земле­трясения и пожара 1755 г. Несомненно, достойна внима­ния взыскательного читателя история планов Наполеона в отношении Португалии и самоотверженного сопротивле­ния португальцев французским войскам.

Новый мир, сложившийся в Европе после Венского конгресса 1815 г., всего пять лет спустя был потрясен по только славными испанскими, но и португальскими рево­люциями, когда в острейшей социальной и политической борьбе на свет явились формы политического устройства и государственного механизма, существующие и действу­ющие до наших дней.

Поучительна и своеобразна история португальского капитализма, ибо это история страны, первой вышедшей на путь создания колониальной системы и мирового рын­ка и растратившей на это огромные усилия первооткрыва­теля, нерасчетливо бросая на океанские просторы людей и средства. Длинная дорога к новому экономическому строю и политической организации, начавшаяся еще в XVI в., протянулась через столетия, принимая форму то революций и крестьянских войн, то реформ и борьбы по­литических течений. И в начале XX в. Португалия была снова взорвана мощным революционным движением, при­ведшим к свержению монархии в 1910 г. Но вряд ли най­дется другая страна, послереволюционная история кото­рой была бы столь наглядна и поучительна для размыш­лений о том, как и почему революционный процесс сме­няется установлением фашистского режима: Португалия стала второй европейской страной, где к власти пришли сторонники фашизма. Сам же феномен португальского фашизма — долгожителя среди подобных режимов, проя­вившего чудеса социального и политического лавирования и незаурядные адаптивные способности, заслуживает от­дельного исследования.

И наконец, во второй половине XX в. Португалия пода­рила Европе, казалось, уже отвыкшей от таких пертурба­ций, революцию 1974 г.— «революцию гвоздик», в кото­рой вновь проявились лучшие свойства португальского народа: свободолюбие, гуманизм, благородство. Сложная а не во всем счастливая судьба этой революции вновь при­влекла симпатии всех к этой стране и внимание к ее ис­тории.

Наши небольшие по объему очерки посвящены средне­вековой истории Португалии, и только ей. Тому есть по меньшей мере три причины. Первая — это наше убежде­ние, что средние века представляют собой один из самых важных периодов исторического прошлого этого народа, интереснейший по насыщенности событиями, по значи­мости социальных и политических процессов того времени. Вторая состоит в том, что история стран Европы и в новое, и в новейшее время генетически гораздо теснее связана со средневековьем, с его институтами, представлениями и обычаями, чем иногда думают. Не видеть этого невозмож­но. Более того, средневековье было озабочено многими во­просами, которые и нам кажутся современными, и подчас умело разрешать их более успешно, хотя и своеобразно. Речь идет о представительстве земель и сословий и их диалоге с центральной властью, о понимании социальной справедливости и формах ее осуществления, о налогообло­жении и привилегиях. И португальский вариант развития не просто дает нам новый материал для размышления, по и в некоторых случаях может служить моделью развития феодализма в той же системе факторов.

И последнее: средневековая Португалия хранит еще много тайн. Исчезновение короля Себастьяна, может быть, яркая, но не самая значительная из них. Еще не все архи­вы изучены, не все документы прочитаны.

Дороги истории никогда не бывают пройдены до конца.

Поиск по сайту: