ДОРОГА В КРЕПОСТЬ

ЛЕРМОНТОВ:

- Я, Семеныч, специально на постоялом телегу взял, в ней просторно душе, и все видно. Мог бы на колясочке, а я – телегу. По-крестьянски. Стихи вот читать на кочках привольно. Блажь, само-собой. Ну вот – послушай.

«И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды...

Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят — все лучшие годы!

Любить... но кого же?.. на время — не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и всё там ничтожно...

Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг

Исчезнет при слове рассудка;

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —

Такая пустая и глупая шутка...

(пауза)

Как, правильно я рассуждаю?..

КУЧЕР СЕМЁНЫЧ:

- Не скажите, барин! Вот у нас нынче три курицы околело, зажурились мы с Авдотьей своей, ох, зажурились, а тут коровка Майка, возьми и отелись. Радываемся. Телёночек мокрый, нежный скользит. Авдотья моя новый фартучек накинула, как к празднику. Жизнь она своё берет. Не пустая она, умная. А вы, эка, глупая!

ЛЕРМОНТОВ:

- Ну, да. И - единственная жизнь. Все в жизни – единственное. Но кто телегу жизни запрягает, кто в нее садиться?..А?...Кто подсаживается по пути. Жулики или пророки?.. Уснешь в этой телеге, на соломе мягкой, на сене, и такое в ней примнися…

КУЧЕР СЕМЕНЫЧ:

- И то верно, барин, вздремните, до крепости-то, до Фанагории этой… будь она… на рогах у биса - далеко, Почивайте!

(ПЕСНЯ «Спи младенец – мой прекрасный)

Лермонтов пытается заснуть. … Но вдруг очнулся….

ЛЕРМОНТОВ:

- Кто это, Семеныч, вдалеке светится. Как мелок. Белеет.

СЕМЕНЫЧ:

- Девка какая-то.

ЛЕРМОНТОВ:

- Девка?..Давай подвезем… Босая небось…по камням-то…Вон как телега шарахается…Туда-сюда.

СЕМЁНЫЧ:

- Как пожелаете, барин. Я на этой бричке Ивана Андреевича Крылова возил, так он пудов 15 весил. Чуть не раздавил… Эй, дева, барин вас кличет. Э-э-эй! Чё ей будет, телеге этой…

ВАРВАРА:

- Да, я и так ножками дойду! Ножками.

ЛЕРМОНТОВ:

- Садись, милая. Как звать? Прасковья? Глаша? Куда путь держишь?

ВАРВАРА усаживается, блаженно улыбается

ЛЕРМОНТОВ:

- Отчего тебе так весело?

ВАРВАРА:

- От солнышка жмурюсь, а звать меня Варварой, Кириллова дочь, иду в Курчанскую станицу, молится. Храм там, как пряник.

ЛЕРМОНТОВ:

- Варя, значит, молиться, значит. А сколько тебе годков?

ВАРВАРА:

- Пятнадцать, благодетель, я молиться жуть как люблю, сарафан у боженьки попрошу с бусами. А Храм, а Храм – пряник резной.

ЛЕРМОНТОВ (задумывается):

- Её тоже Варей звали, Варвара Александровна. И было ей.. было ей пятнадцать лет…

ВАРВАРА:

- Кого, барин звали так?

ЛЕРМОНТОВ:

- И сейчас зовут. Варенька она. Нам, значит, веселиться - то надоел. И Манго, это брат мой двоюродный, восклицает: «А поехали к Монастырю, певчих послушаем и в снежки поиграем». Все собрались. Сани – громадные. Девы юные, парные, юноши под хмельком. Чуть-чуть. Мне, мне тоже шестнадцать лет. Я уже красками балуюсь, на скрипке вывожу…В голове тоже скрипка гуляет.

ВАРВАРА:

- Кхм (кашляет в кулачок) Так вы, господин офицер, про Варю.

ЛАРМОНТОВ:

- Она в сани сама прыгнула, как кузнечик какой, да поскользнулась. И на меня хлоп.

ВАРВАРА:

- Боженька!

ЛЕРМОНТОВ:

- Это на меня счастье прыгнуло. Сама – светлая, в снегу сахарном. И в монастыре хор слушаю, а как будто стая ангелов возле меня поют: «Люби её, люби её!»

Сладко, ласково и… и - страшно.

СЕМЁНЫЧ:

- Молоденький были!

ЛЕРМОНТОВ:

- Молоденький… Вот с тех пор она у меня и единственная. Замуж вышла, за старого помещика, за Бахметьева, детей ему нарожала. А я ведь для нее и картины пишу, и стихи сочиняю. Для одной.

Уже и другие девушки были, и женщины. А я все о ней думаю. Как подшучивал «У Вареньки родинка, Варенька –уродинка». До смерти так будет! Любовь – одна у человека.

ВАРВАРА:

- Что же это вы о смерти говорите, Матерь Божья, вы молодой ще.

ЛЕРМОНТОВ:

- Нет, я её чую! Смертушку. Да вот и гадалка горбатая мне предсказала, в станице Ивановской, недалеко отсюда, Комарихой, кажется, звать!

СЕМЁНЫЧ:

- А-а-а, Комариха? Знам, едрён корень, дура она, золой мажется, но, что то в ней есть темное. Яга.

ЛЕРМОНТОВ:

- Не будем о печальном, лучше я тебе, Варвара свет Кирилловна, стихи почитаю. Знаешь, Варенька, что такое стихи?

ВАРВАРА:

- Это когда складно… В календаре видела. Я грамоту знаю.

ЛЕРМОНТОВ:

«Нет, не тебя так пылко я люблю,

Не для меня красы твоей блистанье;

Люблю в тебе я прошлое страданье

И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,

В твои глаза, вникая долгим взором:

Таинственным я занят разговором,

Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,

В твоих чертах ищу черты другие,

В устах живых уста давно немые,

В глазах огонь угаснувших очей».

ВАРВАРА: Это про неё?

ЛЕРМОНТОВ:

- Про неё, ласточка!

ВАРВАРА:

- Чёж он так, обманывает ваш поэт? Спасибочки, господин офицер, я доехала. Спасибочки! Дай вам, боженька!... Я спрыгну. И тут дойду до Курчанской!..А стих плохой, не ндравиться мне…

Спрыгивает с телеги, машит платочком.

Лермонтов (вслед)6

- Прости, Варенька!...

ВАРВАРА:

- За что, барин. Не за что!...

ЛЕРМОНТОВ:

-Эххх, Семёныч! Печальный я нынче, как тучка небесная. Нащупывает гитару. А вот песня в пути помогает. Этот вот инструмент предков.

«Наедине с тобою брат,

Хотел бы я побыть,

На свете мало, говорят.

Мне остаётся жить…

СЕМЕНЫЧ:

- Тяжелая песня!.. Не к вечеру слушать…Барин, вон кто-то навстречу, тпррру, еще к нам просятся, говорит до ТАМАНИ.

ЛЕРМОНТОВ:

- Не ндравиться. Может, и плохой. Да, дрянной стих. До крепости только, до самой Тамани не поедем. Скверный городишка, немытый.

ЛУГИН (с ним гитара, чайник и котомка) заскакивает в телегу:

- Михаил Юрьевич, городишко хороший, не те люди вам попались. Не те. Поганые.

ЛЕРМОНТОВ:

- Везде не чисто. Грязно. Люди везде одинаковы, судьба так распорядилась.

ЛУГИН:

Обокрали вас там и хорошо, зато какая повесть родилась. «Таманью» потомки будут гордиться.

ЛЕРМОНТОВ:

- Ну, уж. И повесть – неслыханная дрянь. (в недоуменье) А кто вы такой?..

ЛУГИН:

- Я, Михаил Юрьевич, простой художник, странствую да вот… Воттт… Пропажу вашу везу. Единственную, так-сказать, отраду.

Лугин, улыбаясь, выдергивает из котомки чайник. Краски просыпаются. Вылетает кружка.

ЛЕРМОНТОВ:

- Ну, вот, а я думал, сперли. На Кубань въезжаю, сразу всё пропадает, что за земля такая? Чудеса… Вроде, не крадут, честные все, а всё исчезает, мигом - деньги, обувь, чернила, чайник…Так вы художник, братец? Я вот тоже рисую? Краски не пропадают?

ЛУГИН:

- Ведаю, знаю про ваши картины. Предок Лерма. Портрет Вареньки Лопухиной. Из испанской жизни. Горцы. В седло садятся. Между прочим, я как бы…Н…да… Извольте, представляюсь. Вы ведь меня не узнали. Лугин - моя фамилия. Из повести вашей, «Штосс», живописец как есть. Возьмите чайничек-то. Так вот, когда продолжение писать будете, какое там я решенье принял в конце…

ЛЕРМОНТОВ:

- Сам не знаю. Когда-нибудь, когда мне стукнет шестьдесят, допишу, узнаете. А вот о девушке расскажу. Девушка это царица Тамара. Хлебните вот из фляжки, мне в станице Ивановской чернил налили, вино называется. И слушайте.

ЛЕРМОНТОВ:

(Звучит грузинское грузинское хоровое пение)

«В глубокой теснине Дарьяла,

Где роется Терек во мгле,

Старинная башня стояла,

Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной

Царица Тамара жила:

Прекрасна, как ангел небесный,

Как демон, коварна и зла.

И там сквозь туман полуночи

Блистал огонек золотой,

На голос невидимой пери

Шел воин, купец и пастух;

Пред ним отворялися двери,

Встречал его мрачный евнух.

На мягкой пуховой постели,

В парчу и жемчуг убрана,

Ждала она гостя... Шипели

Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,

Уста прилипали к устам,

И странные, дикие звуки

Всю ночь раздавалися там.

Как будто в ту башню пустую

Сто юношей пылких и жен

Сошлися на свадьбу ночную,

На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье

Кидало свой луч по горам,

Мгновенно и мрак и молчанье

Опять воцарялися там.

Лишь Терек в теснине Дарьяла,

Гремя, нарушал тишину,

Волна на волну набегала,

Волна погоняла волну.

И с плачем безгласное тело

Спешили они унести;

В окне тогда что-то белело,

Звучало оттуда: прости.

И было так нежно прощанье,

Так сладко тот голос звучал,

Как будто восторги свиданья

И ласки любви обещал».

КУЧЕР СЕМЕН (солидно):

- Добрый, барин, стих… Больно уж матёрный. Но я боюсь, как бы у нас все куры не передохли. Ну, и что, вот корова Майка отелилась, она ведь яйцо не снесет. А если б снесла, барин, какое бы это яйцо было. Агромадное! Как земля наша здоровенная.

ЛЕРМОНТОВ:

- Кстати, Семенович, а какого цвета земелька наша?

Семенович кашляет. Серьезное лицо.

СЕМЁНОВИЧ:

- Какого-какого, ядрён корень. Ляжем в нее и увидим. Черного цвета. Угольного. Будто обгорела. Пожаров-то у нас больше чем урожаев.

ЛЕРМОНТОВ:

- Голубая Земля наша. Голубая, как морская волна. Запомните.

ЛУГИН:

- Откуда вы это взяли?! Может желтая?...

ЛЕРМОНТОВ. Сам видел… С небес. Сам там обитал. И спускался на Землю. Как пар над озером. Такой натюрморт.

- Семёныч, а Демоны у вас тут водятся?..

СЕМЕНОВИЧ:

- Быки что ль какие, Не- а, у нас лисы одни, да за Кутнаёвым мыском прячутся. В дозоре. Того и гляди весь курятник очистят!..

4.

Поиск по сайту: